Выйдя из–под арки соборных ворот, гулкой, как обезвоженный колодец, Костя так и остановился. Хрусталь, а вернее питерский налетчик Хрусталев, высланный сюда, точно поджидал инспектора на углу, выпирающем каменными ребрами в театральную площадь. Он стоял возле витрины обувного магазина частного торговца Бирюкова и внимательно разглядывал хромовые мужские сапоги, дамские шевровые ботинки, туфли, катанки, обвязанные для привлекательности розовыми тесемками, сандалеты на ребенка и на верзилу в три аршина ростом. На ногах у него, не по зиме, поблескивали острыми носками ботинки «джимми». Не исключено, что теперь Хрусталь прикидывал, как будет он выглядеть вот в этих цвета шинельного сукна катанках из романовской овцы. Только их, видимо, и не хватало ему для полного форса. На нем — зимнее пальто с каракулевым воротником, финская кепочка с коротеньким козырьком и двумя пуговками, шарф, как у модницы, откинут на воротник. На воротнике лежали длинные, как у семинариста, волосы. Но все же — где фуражка с кожаным козырьком, потрепанное в подворотнях, в карьерах, в шалманах пальто «реглан»? Дня три тому назад он видел его в таком наряде в трактире «Биржа». Богатые родственники нашлись у Хрусталя? Костя обошел толпу, обошел подводы ломовых извозчиков, закрывающих доступ к дверям пивной частного товарищества официантов «Бахус». Сами извозчики, как видно, сидели за столами, греясь пивом. Снег, обильно выпавший накануне, лежал добротно и прочно на карнизах домов, на деревьях церковного сада по другую сторону площади, на столбах и на проводах, — лежал, источая вокруг себя нежное сияние. От снега утробистее, глуше теперь шел стук копыт лошадей, грохот колес трамваев, шаги людей, которые с какой–то странной осторожностью ступали по тротуару. Точно заметил в стекле витрины Хрусталь очертания инспектора губрозыска и торопливо двинулся прочь, помахивая портфелем, белеющим заплатками из металла. Совсем как командированный из Винсиндиката или Главкожтреста. Да так бы и любой подумал в толпе, окружающей налетчика. Вот он остановился возле какого–то мужчины, тоже с портфелем. Ну, прямо два сослуживца–конторщика встретились, чтобы поболтать о калькуляции или же о перемене погоды на дворе. Мужчина достал часы из кармана: ага, время понадобилось Хрусталю. Спешит на свидание, может? И где все же его фуражка с кожаным козырьком, в которой он три дня назад в трактире «Биржа» пил за столом у кадки с фикусом «бархатное» пиво? Костя перешел улицу вслед за ним. Теперь Хрусталь встал у деревянного бочонка, на котором вкривь и вкось были налеплены объявления и афиши. Афиши эти хватали прохожего за руку и волокли в кинематографы «Арс», общедоступный «Глаз» или в «Скиф» смотреть Гарри Пиля, Фербенкса и Мэри Пикфорд, Макса Линдера, на «мировой» фильм «Куртизанка на троне», на «Нищую Стамбула», на Рудольфо Валентино, лицо которого выглядывало из белых мазков туч, нацепленных волей художника на листья пальм, — лицо смуглое, с густыми бакенбардами, с косыми китайскими глазами под полами широкой шляпы. В черном галстуке звездой сиял бриллиант. Хрусталь залюбовался бриллиантом, представив, вероятно, сколько ночей можно провести под него, сколько сорвать «банков»… Костя положил руку на его плечо и сказал негромко: — Без шухера, Хрусталь! Налетчик резко обернулся — сам высокий, узкоплечий, с бледным, точно замороженным, лицом. Когда первый раз они встретились, — а было это в летнюю жару, — лицо у него было тоже мертвенно–бледным, каким–то бескровным, с вялой кожей, с синеватыми губами. Вот он улыбнулся, тряхнул длинными патлами. Была у него привычка быстро моргать ресницами… Вот и сейчас поморгал, как бы сгоняя соринку, застрявшую под веком. Спросил негромко, с вкрадчивостью: — Что хочешь взять с меня, гражданин сыщик? — Одет, смотрю, шикарно, Хрусталь… — А что, мне нельзя приодеться? — На какие деньги? Хрусталь переложил портфель из руки в руку, вздохнул и вдруг улыбнулся натянуто, как кому–то за спиной Кости: — Нашел «кожу». Иду возле «Гоппа», гляжу — лежит портмоне. Мировая «киса». Нэпман потерял, наверное. Поднял я его, а то бы затоптали. Народ от холода ног не чует под собой, торопится. Ну, стал я кликать, мол, чья это «киса». А никто не отозвался, так и взял себе. На балчуке* приобрел вот одежонку, вольный я человек или нет?.._______________ * Б а л ч у к — базар.

 Он помрачнел, втянул голову в плечи, оглянулся по сторонам, на решетки церковного садика, как собираясь бежать туда, за деревья, окруженные уже по–зимнему валиками снега, облепленные черными комьями галочьих стай. — Еще чего? Протокол, может, составишь? — Куда путь держишь? — А в баню. Вот и бельишко на толчке купил. А то «бекасы» заели. У нас на «Гоппе» разный народ ночует. Он сам открыл портфель — и верно, белье, чистое, шелковое, прокурор, наверное, такого белья не носит. — Уж не с посла ли какого? — Может, и с посла, — согласился Хрусталь. — Только я не спрашивал у той тетехи на балчуке. Может, это у нее у самой–то «пуганое барахло»*. Но узнавать не мое дело…

 Он покосился на Костю, добавил: — Вероятие тут нужно… Вероятие — было любимое слово питерского налетчика. — Убили вчера человека на Овражьей улице. Не слышал? — спросил Костя, приглядываясь к светлым зрачкам своего собеседника, несущего «бекасов» в баню. Хрусталь оживился, даже придвинулся ближе, вытянул шею: — И много взяли? — Не знаю пока. Хрусталь разинул рот, вот захохочет, но снова помрачнел, мотнул головой и уже угрюмо: — На меня хошь положить? — Около десяти вечера где был вчера? Хрусталь воздел глаза к лику Рудольфо Валентино — хоть на колени сейчас. Ага, это он вспоминал. — В «Гоппе»… Играли в карты. Могу точно выставить свидетелей. Он посмотрел на Костю, поморгал — занервничал, значит. С чего бы? — А не веришь, веди… Только потом извиняться будешь. Никогда еще сыщики не извинялись передо мной… Вот бы потешился. — Ступай, — глухо проговорил Костя, — обойдемся и без извинений. Хрусталь повернулся и медленно пошел через садик, все так же беспечно потряхивая портфелем. Нет, совсем как командированный из Винсиндиката или Главкожтреста.