Би Бо Бо бежал впереди, сунув руки в карманы, зорко поглядывая по сторонам улиц, переулков. Час был уже поздний. Лишь редкие фигуры прохожих, встречавшихся на пути, нарушали тишину звонким скрипом снега. Мерцали фонари, поднявшийся ветер раскачивал их, и отсветы огней метались по черным окнам домов каменного коридора, ведущего вниз к монастырской стене. Возле почты их обогнала лошадь, и седок в ней, завернутый в немыслимое барахло, вдруг вскинул кнут. Би Бо Бо промычал что–то в ответ и помахал тоже рукой. Шли к станции закоулками. Возле склада с мукой Би Бо Бо остановился, подступил поближе к Кольке Болтай Ногами. Вынул из кармана бумажные деньги, потряс ими: сунул их в карман своему подручному, шепнул, радостно разевая рот: — Видал?.. На неделю нам хватит сидеть в «Бирже». И еще «ягутка» обещал. Ну, давай на ту сторону. Возле путей стоять будешь. А я потом свистну тебе. Колька Болтай Ногами пошел вдоль забора, сколоченного из длинных досок, встал на углу, сразу задрожал от холода и волнения. «Деловые» уже, наверное, открывают склад, трясут муку на те вон сани, что проехали мимо них в городе. Он смотрел на будку, в которой горела лампочка, как лампадка перед образами. Там сидел, а скорее всего, дремал, наверное, сторож этой вот стороны. Он смотрел на рельсы, засыпанные снегом. И вдруг припомнилось что–то далекое. Какая–то река, снежные холмы, маленькие елочки. Где это было? Где–то было. Может, во сне, а может, и наяву, в той деревне, где он родился. А где он родился и какая деревня? Может быть, стоит на берегу реки или возле рельсов. Родителей он не знал. Насколько помнил себя — жил в детдоме. Не раз спрашивал воспитателей, кто они — его отец, мать. На эти вопросы люди лишь пожимали плечами, отворачивались побыстрее. Так кто же они — померли ли отец с матерью или же он просто какой–то подброшенный? Может быть, он, как говорят у них в подвале ребята, «выпороток». Ах, если бы родители были у него. Может, врач какой–нибудь или же красноармеец. Он сейчас пошел бы в школу, спал бы в теплой комнате, а по комнате ходила бы мать и поправляла его одеяло или же сейчас вот посадила за стол, положила на тарелку булку, яйца, луковицу, как тот дядька Михей. Он потопал ногами, подул на пальцы и прижался снова к доскам, пряча лицо за колючий ворот шинели. Ему опять вдруг вспомнилось что–то далекое. Оно, это далекое, прорвалось из вихрей метели и под тихий скрип полозьев где–то за забором. Да, когда–то это было, а может, и приснилось ему однажды, а осталось. Какие–то сани и он — Колька, а сзади его придерживают руки. Чьи руки? Иногда на щеку ложилась ладонь, и ладонь эта была влажная. Он явственно вспомнил это только сейчас, вот здесь, и это воспоминание вдруг заставило его напрячь память, увидеть все, что было там в санях. Да, чья–то рука. Может, мать или же сестра, а может, какая–то добрая женщина… Она плакала. Он понял это сейчас. Она вытирала слезы ладонями рук и, не замечая, что ладони влажные, гладила ими щеки Кольки. Откуда они ехали в метель? Куда? И почему плакала та женщина, концы платка которой метались перед Колькиными глазами теми же вихрями снега? Кто вернет Кольке те сани, и ту ночь, и те реки? Кто вернет? А может, все это только когда–то приснилось? Колька отклонился от забора, шагнул вперед. Засунув руки в рукава и опустив голову, побрел по путям, все так же напрягая память, все так же видя перед собой эти концы белого платка. И не замечал, что сам плачет и спотыкается о рельсы, о шпалы. Он уже не думал о том, что ушел со стремы, что его потом спросит Би Бо Бо, так, как он умеет спрашивать, беспощадно и жестоко. Он брел, приглядываясь к черным шпалам, как ища на них светлые следы полозьев саней, саней его далекого, может быть, приснившегося детства. — Эй! — услышал он крик. Оглянулся, увидел стоявшего возле вагонов рабочего с молотком и вдруг бросился бежать со всех ног, споткнулся, упал, вскочил и снова кинулся мимо заборов, мимо темных домов в улицы города. Но никто за ним не гнался. Он вскоре успокоился и пошел тише, все так же опустив голову, сунув руки в рукава, удивляясь сам этому странному наваждению, которое явилось ему именно там, возле забора, на стреме… Побродив с час по улицам, продрогнув, он побрел в подвалы близ Мытного двора. В ночлежку не решился. В подвале, тухлом от запахов овощей соседнего склада, он вдруг увидел и Би Бо Бо. Парень сидел среди подростков, играл в карты как ни в чем не бывало. Огарок свечи обливал лица игроков зеленым светом. Спрятав сразу карты за спину, Би Бо Бо пристально смотрел на него, — может, не узнал со свету. Но вот встал. Бросив карты, пошел к нему, и Колька Болтай Ногами попятился. Его охватил вдруг страх, — значит, он, Би Бо Бо, был там, возле угла, не нашел его. — Ты что же смотался? — как–то ласково даже, улыбаясь, спросил Би Бо Бо. Он взял Кольку Болтай Ногами за ворот шинели, толкнул с силой к стене. Ударившись головой о стену, Колька Болтай Ногами осел на холодную ступеньку подвальной лестницы. «Убьют», — мелькнула мысль в голове. Стало на миг как–то безразлично. Может, так и надо. Все равно он один на свете. — «Завалил» ты, Колька Болтай Ногами, «деловых»! — каким–то визгливым голосом выкрикнул Би Бо Бо. Он подсел на корточки, влепил пальцы, холодные и липкие, в горло Кольке Болтай Ногами. — Велено было пришить, — обернулся он к остальным парням. Колька Болтай Ногами знал их: Жох, Ленька–Летчик, Нюшка Глухня. Спал рядом с ними не раз, в карты тоже играл. Теперь они были чужими. Парни встали вокруг, молча глядя на него. Кто–то бросил ремень, длинный и тонкий. «Давить будут…» И с яростью, удивившей, наверное, парней, он крутнулся, взмахнул над головой Би Бо Бо кулаком, и тот покатился в сторону, ахнув, визгнув, точно девчонка. Парни стояли все так же молча — будто все они были сделаны из дерева. Взбежав по лестнице, Колька Болтай Ногами остановился на верхней ступени, глядя в налетающие вихри снега. — Все равно тебе хана, — крикнул снизу Би Бо Бо. — Сам тогда вешайся… Сунув руки в рукава, задыхаясь от ветра, Колька Болтай Ногами ушел в темноту.