Утром Викентий Александрович помолился на образок, в котором чернели двумя углями глаза Победоносца. В бога он верил и не верил. Что есть бог — никто не знает, и что нет бога — тоже никто не знает. В конторе мельком поздоровался с бухгалтершей, разделся, сразу за счеты. Загремел костяшками, а тут — шаги по коридору. Знакомые шаги. Вот открылась дверь, и вошли двое. Первый — ревизор из губторга, а второй — в шубе, в фуражке с молоточками — снова инспектор Пахомов. «Ревизия», — так и ударило. А дома — пятьсот рублей в ящике стола Синягину под сливочное масло. Знаком ревизор. Не раз приходил к нему. Встречались в бане, на улице. Неподалеку они живут. Всегда поклонится, даже шляпу приподнимет. А сегодня каменное лицо у ревизора. Сразу к бухгалтерше, а та ему в ответ, удивленно разведя руки: — Недавно ревизовали… — Дополнительно, — произнес ревизор, а инспектор по–хозяйски сел на стул, будто конторщик или кассир. — Прежде кассу проверим. Глаза ревизора, обращенные к Викентию Александровичу, холодны. Улыбнулся Трубышев, открыл сейф, подумал: «Сразу ли сказать про деньги или подождать?» Решил подождать. Стал выкладывать на стол все, что в кассе: червонцев — двадцать, облигации хлебного займа, облигации шестипроцентного выигрышного займа, да еще временные свидетельства Доброфлота, да денег на мелкую сумму. Выложил все это и признался: — Пятьсот рублей у меня дома. Брал на выходной, чтобы здесь не украли. Да и забыл захватить… — С каких это пор надежнее стало у вас дома? — заметил инспектор и повернулся на стуле, снял фуражку. — Помнится мне, как вас обокрали. Он помолчал, склонив голову набок, точно ждал, что ответит Викентий Александрович. Не дождавшись, снова сказал: — Когда–то вы обижались на преступный элемент, который может в любой час войти в квартиру с липовыми документами. — Теперь другое дело, товарищ инспектор, — нехотя отозвался Трубышев. — Крепче следит милиция… Беспокоиться насчет дома не приходится. А в дверях — директор, конторщики. — Насчет дома не беспокойтесь, — сказал инспектор. — Там будет обыск по ордеру от прокурора. А вот кому вы деньги приготовили — придется дать ответ следователю. — Но, бог мой, — воскликнул Викентий Александрович, достав платок, торопливо мазнув глаза, как будто засыпало их пылью. Инспектор так же спокойно: — Не на муку ли Синягину в долг? Краденную на складе? — Понятия не имею, о какой муке вы говорите, — холодно отозвался Викентий Александрович, а стул заходил под ним, пол дрогнул. Вскочить, бежать бы прочь отсюда. Все известно. Значит, нашли и муку. Но продолжал все так же спокойно и про себя удивляясь этому спокойствию: — Деньги могу хоть сейчас вернуть. Схожу домой — и через час будут лежать в сейфе… — Наверняка, — согласился инспектор, — комиссионные накопили. Что там пятьсот рублей… — А если в долг даю, — не слыша словно бы голоса инспектора, сказал обидчиво Викентий Александрович, — так закладываю кольца покойной жены. Кольца, серьги… Закладываю, продаю на рынке вот и помогаю, кто попросит. Разве это незаконно… — Незаконно ростовщичество, — остановил его инспектор. — Вы даете деньги одной суммой, а с нее берете уже другую, выше. Это ростовщичество, и оно карается законом. — Какие суммы? — возмущенно закричал Трубышев. — Какое ростовщичество? — Оно в денежной книге у булочника Синягина, — пояснил негромко инспектор. — Это нам хорошо известно… В денежной книге у булочника все записано. Сколько раз вы дали денег булочнику и сколько получили с учетом комиссионных… — Он записывал? — растерянно вырвалось у Викентия Александровича. — Да как он посмел… — Это при встрече вы скажете ему… А пока одевайтесь. Идемте к вам домой, там обыск с ордером от прокурора… А насчет колец, — снова проговорил насмешливо, — так много ли их у вас? Может быть, целый клад? — Это ваше дело — верить или не верить, — пожал плечами Трубышев. — Но у меня честная биография. Я служил в коммунхозе, потом в Севпатоке — можете спросить и там, и там… — В коммунхозе спросим, а директора Севпатоки недавно сняли, как бывшего активного эсера… — О, господи, — воскликнула невольно бухгалтерша. Директор тотчас же вышел, попятились и конторщики. — В конце концов Синягину я давал личные деньги… Инспектор оборвал его: — Личные ли? Вы брали у государства эти деньги. Брали и поддерживали частную торговлю, и похоже это на экономическую контрреволюцию. — Еще что придумаете! — холодно и спокойно возразил Трубышев, косясь на него. — А и придумывать нечего, пора собираться, — хмуро проговорил инспектор. — Одевайтесь. Застегивая крючки шубы, Викентий Александрович смотрел на улицу. Сумерки за стеклами таяли на глазах, и резко выступали на мостовую колонны соседнего дома–особняка, в котором до революции жили торговцы Перовы. Подумал вдруг с нахлынувшей тоской: «»Титаник» наткнулся на гору льда… И все частное дело — в океан…» Проходя мимо инспектора, он остановился, прислушиваясь к тишине в курительной комнате, угадывая изумление и удивление на лицах сослуживцев за дверями. — Должен вам заметить, что любой следователь лишь разведет руками, узнав, за что меня взяли под конвой… — Повторяю — за проценты, — произнес негромко инспектор, надевая на голову фуражку. — За три процента в день… Учтено в главной денежной книге у Синягина… На это есть статья в уголовном кодексе. Викентий Александрович усмехнулся, бородка чуть качнулась. — И все же вы не имеете права обвинять меня в экономической контрреволюции: я не убивал, не жег, не выворачивал рельсы, а кормил рабочий класс Советской России, я помогал, скажу вам. — Трубышев, — перебил его нетерпеливо инспектор, — рабочий класс постарается обойтись без вашей помощи.