Ивана Евграфовича задержали в подворотне. Задержали, когда он, побывав в каменном одноэтажном домике во дворе, возвращался назад на улицу. Он рванулся было из рук Зыбина и Куличова, закричал тонко и зло: — Это что за хулиганство? Но увидел входившего в подворотню Пахомова, Леонтия, Сашу Карасева и умолк. Только пробормотал растерянно и под нос: — Эк, сколько вас тут? С чего это вздумали меня хватать, граждане агенты? — Издалека мы за тобой, дядя, — ответил Куличов, — от самого трактира. Видели, и как ворота закрывал, и как крестился на городские церкви на том берегу, и как оглядывался, прежде чем войти сюда. С чего ты оглядывался? Или боялся кого? — Никого я не боялся, — снова вдруг закричал Иван Евграфович и обратился к Косте: — Это что же, Константин Пантелеевич? Средь бела дня хватают честного человека. Это для того революция? — Не для того, — ответил Костя. — В карманах есть что? Он осмотрел карманы — ничего не нашел. Спросил, приглядываясь к трясущемуся трактирщику, к его глазкам, точно плачущим: — У Хивы был в этом доме? — Что еще за Хива? — так и заорал трактирщик. — Вы меня к кому это плюсуете… — У кого тогда? Иван Евграфович замолчал. Его подтолкнули сбоку, Леонтий попросил: — Чего народ собирать, говори побыстрее. — Здесь живодер живет. Собачатник. Ну вот, насчет костей заходил к нему. Чтобы это… — Чтобы собачьих костей для ресторана, что ли, — прервал его насмешливо Костя. — На жаркое гостям… Хива здесь? — снова повторил он. И снова помотал головой старик, уже уныло повторил: — Что еще за Хива? Собачатник живет, можете узнать. А хватать нечего и обшаривать нечего. Что это вы как мазурики? — Мухо тебе передал документ для Хивы? Здесь он или в другом месте? — Что еще за документ, товарищ инспектор? — Останетесь с ним здесь, — приказал Костя Куличову и Зыбину, — а мы в дом. Будем говорить с собачатником. Высокий, тощий мужчина, открывший дверь на стук, попятился, едва разглядел Костю. Узнал, значит. Он шагнул было к сундуку, на котором лежал пакет, завернутый в бумагу. Его остановили окриком. Он затоптался, глядя то на агентов, то на жену, сидевшую возле самовара. — Что в пакете? — спросил Костя. — Не знаю, — промямлил собачатник, снова глядя то на агентов, то на жену. Пакет развернули — в нем были деньги на большую сумму, чистый бланк — вид на жительство. — Для кого? Мужчина покосился на окно, вздохнул, вытер щеки рукавом исподней рубахи. — Сказать, что ли, за тебя? — присев на стул, спросил Костя — Все это надо отнести Дужину, велел Иван Евграфович. Он там в подворотне стоит и ждет, чем кончится наш разговор. Сидеть на скамье хочешь? — тут же спросил он, постукав пальцами по столу. Жена вдруг всхлипнула и заставила собачатника улыбнуться криво: — Верно, Егору Матвеевичу велено… За карьерами он, у будочника. — Это возле дороги, двухэтажный дом?.. — Да, в этом доме, у будочника, — проговорил тоскливо собачатник. — Но верьте, — закричал он, — я же мало знаю о Иване Евграфовиче. Просто дальняя родня жены. Попросил, чтобы я передал. Ну не мог я, побоялся… — Денег дали? — Дали денег, — уныло согласился собачатник. — А так вот, через деньги, и честь теряется, — сурово покачал головой Костя. — От жадности–то. Ну вот что, — поднялся Костя со стула. — Пойдешь с нами. А то проболтаешься раньше времени… В тот же день к вечеру к дому на тракте подошли два агента. Они затопали в нижнем этаже, громко смеялись и спрашивали, нет ли здесь беглого карманника, сбежавшего из–под конвоя только что. Все было мирно в доме. На общей кухне жарились котлеты, и хозяйки толковали о своем житье. Из какой–то комнаты с пьяным ревом неслось:

 Тонко и навзрыд в какой–то комнате орал кто–то: — Надо выплачивать акцию на станцию, а они не берут мокрый табак. — Плюнь ты, лучше выпей, — упрашивал другой голос. И вдруг весь этот шум перекрылся выстрелом из глубины, с черной лестницы. Тогда и эти двое кинулись по лестнице наверх. Промчались коридором, выскочили на черную лестницу, ведущую во двор. Здесь в темноте шла возня. Эти двое — Костя и Леонтий — увидели лежавшего на ступеньках человека. Вот вспыхнул в руках Кости фонарь, и свет упал на лицо лежавшего. Дужин. Он самый. Точно, значит, все было рассчитано. Все по плану. Решили: услышав, что в доме с проверкой агенты, Дужин кинется на лестницу. Здесь его и будут ждать сразу трое: Рябинкин, Кулагин и Куличов. Выбрали для этого самых крепких агентов. И вот, скрученный в куль, лежал Дужин, и замер он от испуга. Темнел, как срезанный, затылок. Короткие волосы, тронутые сединой, топорщились иглами ежа. Вот он сел рывком, подвигал связанными руками, ощерил беззубый рот. — Что уставили «пушки»? Ну, как выстрелят… И Костя, и Леонтий, как по команде, убрали наганы в карман. Кулагин, дыша тяжело, как после долгого бега, проговорил с досадой: — Ведь бугай какой. У меня уж силищи, двухпудовиком могу по лбу щелкнуть кого угодно, а этот еще вроде чище. Все руки нам вывертел, пока крутили. Вот бугай. Куличов пояснил Косте: — Это он, как его схватили, успел выстрелить сквозь карман. Руку держал на рукоятке. Выхватить не успел, так чуть не себе в ногу пустил пулю. — Ну, подымайся, Хива, — приказал Костя, не спуская света фонаря с лица налетчика. Он оглянулся на дверь, ведущую в коридор, добавил: — А то народ вон уже собирается в коридоре. Чего беспокоить их. Дужин поднялся, ворочая тяжелой головой. Он словно бы искал кого среди стоявших на ступеньках агентов: — Это трактирщик меня завалил, — проговорил с какой–то задумчивостью. — Наверняка. Сколько, бывало, работал, никогда не ловили меня сыщики. А все выдавали свои: то кореш, то баба проболтается. То теперь вот Пастырев. — Сами нашли, — ответил Костя, убирая в карман фонарь. — На твоих корешей рассчитывать не приходится… — Нет, — покачал упрямо головой Дужин. — Понял я, почему он на меня навел. Потому что денег много потребовал с него. Пожалел денег, вот и завалил, сучий хвост. — Свои что же не взял? — спросил Костя. — Должны быть комиссионные. Дужин даже не дрогнул, помолчал, сказал равнодушно: — Ищите, найдете — ваши будут. Он спускался молча, а выйдя на улицу, полную морозного дыма от труб, обернулся на окна, проговорил: — И его не оставляйте на воле. Он тоже биржей заправлял. — Это что за биржа? На этот раз Дужин не ответил. Может, он пожалел, что сказал вгорячах да по злобе. Только сплюнул и попросил: — Шапку–то мне наденьте… Не простудиться бы.