Дело было под утро. Бабушка ругалась на маму, а мама на бабушку, и вместе они ругались на болото и поминали страшные болезни. А у Насти была температура, просто температура и ничего больше.

— Это должно быть, просто моральная горячка, — сказала им Настя. — Не переживайте.

— Да нет, горячка у тебя вполне материальная, — сказала мама. — Какая ещё такая моральная горячка?

— Никакая. От переживаний.

— От каких переживаний?

— Мало ли от каких. Мне Макс сказал, что биологи лягушек режут. Теперь я ни за что не стану биологом. А это был смысл моей жизни. Вот и всё. И никакой дифтерии.

— Да не дифтерия это! — сказал Серёжка, потягиваясь и протирая глаз кулаком. — И не биология. Я знаю. Её сегодня замуж выдают.

— За какой ещё замуж? — всполошилась мама, сразу невесть что вообразила, стала разбираться, пообещала навести большого шороху на всю дачу и наказать виновных. Настя пыталась её образумить и уже согласна была на все на свете болезни, лишь бы она успокоилась и никого не дёргала. Серёжка честно выложил, что за Артёма, мама собралась немедленно идти к родителям Артёма. Унять или переубедить тревожную маму не стоило и пытаться, и говорить ей что-либо было бесполезно. Свадьба была намечена — от этого Настя не могла отпираться, но она ведь сроду не собиралась идти на эту свадьбу!

— Ты меня выставишь в ужасно глупое положение, — досадовала Настя. — Во всяком случае дай я пойду с тобой, а то мне объявят из-за тебя какой-нибудь бойкот, и гадай потом, что делать!

Слово «бойкот» напугало маму ещё больше, она опять принялась за Серёжку, который вдруг смекнул, что не надо говорить лишнего, и стал запираться. Маму это не порадовало, она взяла с собой их обоих и пошла к родителям Артёма, как только рассвело.

Впрочем, она оказалась не первая, потому что встретила там маму Макса, маму Лёвки и их самих. У Леона был синяк под глазом, у Макса на подбородке. Но они спорили совсем не о свадьбах, а о том, почему их дети сбежали ночью из дома неизвестно куда и притом подрались. Леон стоял с отсутствующим видом у стены и смотрел в потолок. Он считал себя более чем взрослым, а такие разборки — ниже собственного достоинства. Макс сидел мрачный, как пленный на допросе. Артём сидел виноватый и зарёванный. Около него лежал предмет разбирательств — морской бинокль и стоял отец с ремнём. Приход ещё и Настиной мамы совсем родителей удивил, а они, кажется, уже считали, что во всём разобрались. Но мама в их дела с биноклями вмешиваться не стала и сказала:

— Я про ваши бинокли ничего не знаю, а вот хотелось бы узнать, почему у меня ребёнок в жару лежит и бойкота боится и кто его насильно замуж отдавать собрался!

— Уважаемые мамы, — перебила Настя. — Бойкота я не боюсь, никакого замужа тоже, а жар у меня от переживаний, что система образования бесчеловечная и биологи лягушек режут. И никто из ваших детей тут совершенно ни при чём. Но моя мама меня не слушает.

— Так, — постановил папа Артёма. — Сядьте все и успокойтесь. Будем разбираться по очереди. Почему вы со своей свадьбой именно к нам пришли?

— Мне сын сказал, что дети собрались выдавать мою дочь за вашего Артёма. Она, конечно, отпирается своими биологами, но я её характер знаю. Я так понимаю, что ваши дети затеяли какую-то гадкую игру, и кто в неё играть не согласится, тому объявят бойкот.

— Значит, ты не только по ночам из дому, ты ещё и жениться собрался! — воскликнул папа Артёма. — Совсем взрослый стал.

— Ничего я не собрался, — буркнул Артём. — Я собирался заниматься астрономией, так когда же вы мне прикажете звёзды наблюдать — днём, что ли? А если они подрались между собой, почему опять я виноват? Двое дерутся, третий не мешай. А кого они там на ком женить собираются, это мне всё равно. Я только одно сказал ещё в том году, что я скорей утоплюсь, чем соглашусь с Алиной Кашиной баронство пополам делить, так ваша же Настя меня за это на дуэль вызывала. А кроме Кашиной пусть хоть на Леоне женят, хоть на бабке Макаронине, мне это без разницы!

Леон захохотал.

— Ну, тогда ты сам свою судьбу выбрал. Завтра же к Макаронине сватов пошлём!..

Остальные дети тоже не выдержали, рассмеялись. Серёжка совсем ухохотался и упал на диван. Родители изо всех сил пытались делать строгие лица, но у них это с трудом получалось.

— Оставьте в покое Анну Петровну, это, в конце концов, очень невежливо, — справился с собой папа Артёма. — Когда у вас ваша свадьба? Надеюсь, днём?

— В три часа, — нехотя сообщил Артём и посмотрел на Настю так, как будто ничего не произошло.

— Макс, похоже, ты ему от меня привет не передал? — спросила Настя.

— Да ты ещё не лезь со своей честностью! — вдруг рассердился он. — Мы так до вечера не разойдёмся. И так уже комедию развели вокруг двух синяков… Короче, мне это надоело. Рассказываю. Про первое. Однажды я наврал с три короба, и Лёвка захотел меня на чистую воду вывести и пари заключил. А я струсил и согласился. Пари было дурацкое. Потом я это понял и отказался его выполнять. За это мы и подрались. Точнее, я подрался. У нас с Лёвкой друг к другу претензий нет, и наше это дело, и пусть никто не пристаёт. Второе. Настю расстроил я. Но это уже обратно не повернёшь. Третье. Никакой свадьбы у вашей Насти не будет, значит и говорить о ней нечего. Четвёртое. Почему человеку нельзя на даче ночью в бинокль на звёзды смотреть, это я вообще не понимаю. А в-пятых, это обычные биологи лягушек режут, а талантливые вполне могли бы и не резать, потому что кто сильно хочет, тот всегда своего добивается.

— А я тоже прудовиков исследовал! — заявил Серёжка Максу, обрадовавшись такой возможности. — У меня тоже тетрадка есть! Я там нарисовал строение прудовика. У него два больших рожка и два маленьких.

— Так, мамы, — распорядился папа Артёма. — У нас ещё двадцать минут до автобуса. Если вы успеете быть у проходной, то будете сегодня на работе. Если это вам не надо, то продолжайте разбираться. Я же вижу, что наши Ломоносовы между собой сами разберутся. А телескоп я пока заберу.

Он забрал бинокль и пошёл с веранды в комнату. И мамы своих детей забрали и разошлись. Они бы с удовольствием ещё поразбирались, но ещё больше они хотели попасть на работу.

Лёвка в одной стороне жил, а Макс и Настя в другой, и поэтому мамы их вместе пошли, и они тоже.

— Ты как хочешь, Люд, а мне придётся остаться, — говорила Настина мама Максовой. — Если у ребёнка жар не пройдёт, буду сюда скорую вызывать. Не верю я, что это от нервов, никогда ещё она на такой манер не нервничала. Подхватила небось на болоте какую-то заразу и простыла вдобавок.

— Макс! — сказала между тем Настя. — Зачем ты всё это сделал? Ведь он с Артёма тоже потребует.

— Что потребует? — спросила мама Макса.

— Я ему потребую, — сурово ответил Макс. — Мало не покажется.

— И вообще, пари это пари. Это когда слово дают. Неужели твое слово ничего не стоит?

— Так что же, если я сдуру пообещаю преступление совершить, тогда тоже надо такое слово держать, по-твоему? — возмутился Макс.

— Не знаю, — ответила Настя. — Не знаю, это сложно… Макс, но ведь всё было так просто, ты же выиграл свое пари, зачем ты от него отказался?

— Ты меня совсем за человека не считаешь? — спросил Макс. — По-твоему, ты одна человек, а остальные так, плебеи?

Мамы молча переглянулись.

— Кто такие плебеи? — спросила Настя, впрочем, сообразив, что это что-то недоброе.

— Никто… я, — мрачно и самокритично определил Макс.

— Макс, ты хороший, — горячо сказала она, чтоб он не горевал. — Ты лучше всех. Да только мир весь какой-то дурацкий… неправильный… лягушек режут, раков едят, пари заключают, и все мне говорят — отличаю ли я игру от жизни? Ничего я не отличаю, и не буду отличать, у меня одна жизнь! И отвяжитесь все…

Она тряхнула головой и пошла быстрее. И больше всего болело — не пари, не лягушки, даже не то, что Андрейка над шалашом надругался, а то болело, что она сама чуть не открыла девчонкам шалаш. Весь мир гадкий, предательский, и я сама нисколько не лучше!..

Её начали душить слёзы, и она побежала от всех. И так всё было плохо, и в душе, и в теле (попробуй выстой такой допрос, когда у тебя голова совершенно кружится и в ушах звенит!), что она просто упала в траву, разрыдалась и не могла остановиться, и ей уже было совершенно всё равно, что вокруг. А вокруг, конечно, наклонялись сразу две мамы, Серёжка и Макс.