тром ребят разбудил какой-то шум во дворе. Опокува проснулась, как всегда, первой и растолкала мальчишек.

— Пошли посмотрим, что там такое? — быстро заговорила она. — Скорее, скорей! — Она даже пританцовывала на месте от нетерпения.

Ребята наскоро оделись, вышли во двор и остановились как вкопанные: двор был полон людей. Пока они спали, пришли еще паломники. Пришли и привели с собой коз и овец — мальчишки быстренько пересчитали: десять коз и двадцать овец! Козы и овцы были привязаны посередине двора, шум стоял невообразимый. Двое слуг лежали, отдыхая, на земле, возле них стояло с десяток брусков соли; какие-то люди тащили корзину с бутылями рома. Глазам удивленных ребят предстали несколько молодых слуг из Абуры — они понуро сгрудились в углу двора, отдельно от всех остальных.

И на веранде тоже были люди Абуры — мужчины и женщины. Они сидели, смеясь и болтая, кто-то растянулся на прохладном деревянном полу и пытался уснуть — ведь они двинулись в путь задолго до рассвета и шли, не останавливаясь, торопясь нагнать Нану Оту. Да, но зачем привели они с собой слуг? Почему бедняги стоят в углу, почему они так печальны? Тревога охватила Опокуву. Она тронула за руку Агьямана.

— Спроси, а? — сказала она, и Агьяман тут же понял, о чем она говорит.

Он кивнул и нерешительно приблизился к вновь пришедшим. Кого бы спросить? Может, этого — пожилого человека с неподвижным лицом, на котором застыла важная мина? Похоже, что он не из простых.

— Скажите, пожалуйста, — сказал Агьяман, — зачем вы привели сюда слуг?

Человек медленно перевел взгляд на овец и коз, потом сонно взглянул на слуг и неохотно ответил:

— Плата. Плата за совет великого идола…

— Как это — «плата»? — прошептала Опокува.

Она уже стояла рядом с Агьяманом, глаза ее расширились от изумления и страха.

— А так, — нахмурился толстяк. — Что ж по-вашему — идти к Нананому с пустыми руками? Нет, мы ведем с собой коз и овец, отдаем идолу наших слуг, преподносим ему соль и бутыли с ромом. Таков обычай. Мы все отдадим Нананому, а он скажет, что нам делать, как избавить Абуру от великой беды…

— Значит, слуг отдадите тоже? — тихо сказала Опокува и подавленно замолчала.

Как это — отдать людей, живых людей, так же вот, как овец или коз? Ужасно!..

Однажды в ее родной деревне мать взяла ее на церемонию жертвоприношения. Целую неделю потом Опокуву мучили ночные кошмары. Но ведь мать тогда принесла в жертву всего лишь курицу…

— А что с ними будет, с этими людьми? — спросила она.

— Они будут служить идолу, — был ответ.

— Вот, значит, как… — вздохнула Опокува.

Она чуть-чуть успокоилась: она так боялась, что их принесут в жертву, убьют — как приносят в жертву животных… Она ведь слышала про человеческие жертвоприношения, их совершали, когда хоронили вождей, или их жен, или сыновей. Как это страшно — убивать живых ради мертвых! Почему? Спрашивать об этом не полагалось, так было всегда, но все равно — это ужасно!

— Пошли-ка, — дернул ее за руку Боафо. — Не собираешься же ты торчать здесь весь день? Если хочешь идти вместе с Наной Оту к Нананомпоу, конечно…

Ребята покинули двор с его шумом и суетой, с криками слуг и блеянием коз и вернулись в дом, чтобы позавтракать и переодеться. Через полчаса они уже выходили во двор, одетые в лучшие свои платья. Они подошли к тем, кто ожидал выхода Наны Оту, и встали рядом, серьезные и молчаливые. Люди, пригнавшие коз и овец, уже отдохнули — короткий сон восстановил их силы. Они отдохнули и тоже ждали теперь Нану Оту, держа в руках веревки, к которым по двое, по трое сразу были привязаны козы и овцы.

Нана Оту появился перед народом, когда солнце уже позолотило крыши домов. Нарядное одеяние окутывало его статную фигуру. За ним, как всегда, шли толкователь и четверо старейшин. Верховного жреца почему-то не было. Ребята переглянулись: как же без жреца-то? Разве можно идти без него к идолу? Опокува набралась смелости и спросила вождя.

— Он ушел в лес еще до рассвета, — спокойно ответил Нана Оту. — Он ищет травы для своих целебных снадобий… Не волнуйтесь, с ним все в порядке.

Вождь улыбнулся, погладил белого ягненка, стоявшего с ним рядом: должно быть, ягненок решил сопровождать своего хозяина к самому Нананомпоу.

Святилище находилось недалеко от города, и Нана Оту решил отправиться в путь пешком, не в паланкине. По правде говоря, дело было даже не в расстоянии, дело было в другом: не мог же он явиться к духам предков гордо восседающим в паланкине? Потому же Нана Оту не украсил свои запястья, как обычно, золотыми браслетами, а пальцы — кольцами. Он снял с себя все драгоценности и шел к идолу смиренным и строгим, и такие же строгие и смиренные шли за ним старейшины.

Жаркое солнце стояло в небе. Оно обещало новый, столь же жаркий день. И потому зонт заранее был раскрыт над бритой головой вождя. Процессия двинулась в путь. Ребята снова шли рядом с Наной Оту, а собака бежала за ними. Имя — то, что придумала для нее Опокува, — было слишком уж длинным, и Боафо предложил звать собаку просто Мпотсе. Все согласились, включая самого Мпотсе, который, казалось, был в полном восторге от своего звучного прозвища. Мальчишки без конца его теперь окликали, и всякий раз, услышав имя «Мпотсе», пес начинал прыгать и лаять и вилять черным хвостом. И чем дальше продвигались они в лес, тем веселее становился Мпотсе; он отбегал от ребят, скрывался в лесу, а потом выныривал откуда-то с другой стороны, прямо под ноги хозяевам; он весело «пугал» процессию и вообще резвился вовсю. А как же? Ведь никто больше не держал его на поводке, он был свободен и мог носиться сколько угодно, и это ему очень нравилось.

Но вот процессия вышла из города и влилась в густую толпу паломников. Люди шли к идолу из Манкесима, из соседних деревень, были здесь и местные и те, кто пришли издалека. Все шли молить о помощи далеких предков, у всех последней надеждой был идол. Однако Нана Оту недаром взял с собой барабанщиков: барабанная дробь, резкие звуки рога заставляли людей сторониться. «Дорогу вождю Абуры и его свите!» — выбивал дробь барабан. «Дорогу вождю Нане Оту», — пел рог. Люди расступались, образовывался узкий проход, и по этому проходу шел вождь Абуры и его свита.

Они шли и шли и видели, что наделала засуха. Куда девались кроны масличных пальм? Пальмы — кормилицы края стояли сухие и страшные, с мертвыми от зноя стволами; хлопковые деревья поднимали к ослепительно синему небу голые ветви. Тропа вилась между выжженных солнцем полей и уходила в лес. Она была вытоптана и утрамбована бесчисленным множеством людей, шедших к идолу с мольбой о помощи и уходящих от него с надеждой в сердце. Желтая пыль висела над этой тропой, стояла столбом в неподвижном воздухе.

Наконец Нана Оту и его свита вошли в глухое ущелье. Деревья стояли здесь плотной стеной, густой шатер листьев закрывал небо. Темно и угрюмо было в ущелье. Там, наверху, вовсю палило жгучее солнце, но его лучи с трудом пробивались сквозь мрак священных дерев. Где-то здесь, рядом, скрытый за могучими этими деревьями, был спрятан идол. Ребята переглянулись, Опокува поежилась: как здесь неприятно, нет, не страшно, конечно, но неприятно, неуютно, непривычно как-то. Все трое чувствовали необъяснимое присутствие чего-то тревожного, и чем ближе приближались они к священному месту, тем ощутимее становилась тревога. Вот святилище уже совсем близко. Процессия невольно замедлила шаг, и в тот же миг откуда-то снизу, словно из-под земли, появились два человека. Казалось, они выбрались из какой-то пещеры, наверное, там, в пещере, и был знаменитый идол. Двое медленно шли навстречу процессии. Кто-то, похоже, предупредил их.

— Посмотрите, какие они страшные, — попятился Боафо.

— Да тише ты, глупый, — одернул его Агьяман. — Еще услышат… Кто знает, что тогда с нами случится?

Мпотсе откликнулся на появление жрецов хриплым яростным лаем. Он бросился на них так стремительно, что если бы Боафо не держал его за веревку, непременно искусал бы служителей Нананомпоу. Пес рвался с веревки, хрипел от злобы, и тогда Боафо схватил его поперек брюха и, несмотря на отчаянное сопротивление, поднял высоко в воздух. Ну, теперь им обоим влетит от Наны Оту! Боафо держал пса и чувствовал, как бешено колотится сердце Мпотсе, как он, теперь уже молча, вырывается из хозяйских рук. Пришлось прижать пса к себе и приласкать и погладить по теплой спине. А Опокува как уставилась на жрецов, так и стояла, словно зачарованная, не сводя с них глаз. Да-а-а… тут было на что посмотреть.

Длинные, пропыленные космы падали жрецам на плечи, на шеях висели бусы из огромных черных и белых бусин. Бусы свисали чуть ли не до живота, на бедрах болтались какие-то бурые тряпки. Глаза жрецов были обведены белым, белые таинственные знаки и полосы красовались на щеках и шее, на плечах и руках. Они, эти служители, были действительно страшноваты, недаром попятился от них Боафо. Тот, что постарше, держал в руке жезл — символ власти, в другой руке он зажал длинную тонкую жердь. Острие жерди было вымазано яичным желтком, на желтке прилипли куски скорлупы.

— Стойте, — сурово сказал жрец и стукнул оземь своим жезлом. — Зачем явились сюда? Отвечайте!

— Мы пришли к Нананомпоу за его мудрым советом, — вышел вперед толкователь вождя Опанун Фунн.

Выпрямившись, с достоинством, стоял он впереди всей процессии и тоже держал в руке жезл — символ власти. Верх жезла украшал золотой попугай.

— Принесли ли вы, как положено, подношения? — спросил жрец и, получив утвердительный ответ, полный почтения, продолжал: — Тогда передайте эти подношения ему, — и он указал на жреца, стоявшего чуть сзади.

Опанун Фунн тут же дал знак одному из старейшин, а тот махнул рукой слугам. Слуги подвели к младшему жрецу коз и овец, подали с поклоном соль и бутыли с ромом. Десятеро молодых слуг, опустив головы, тоже подошли к жрецам: их приносили в жертву идолу. Жрец кивнул, потом повернулся и пошел по узкой тропе. И новые слуги идола покорно пошли вслед за ним, уводя с собой скот и унося подношения. Скоро все они исчезли в ущелье.

«Куда их ведут? Что ждет бедняг в этом страшном лесу?» — думала Опокува, но спросить не смела, потому что вокруг воцарилось молчание. Тишина нависла над мрачной поляной.

Старший жрец проводил глазами слуг, и когда последний скрылся из виду, заговорил снова.

— Ну, Нана Оту, — сказал он и протянул жезл в сторону вождя, — подойди сюда. Один… — добавил он сурово, видя, что старейшины двинулись за своим вождем.

Нана Оту снял сандалии и приблизился к жрецу. Откуда-то из складок своего одеяния жрец вытащил кусок красноватой материи, такой же, в какую был завернут сам. Он сложил материю вдвое и еще вдвое, и толстая повязка легла вождю на глаза. Жрец туго завязал повязку на затылке у Наны Оту.

— Что это он делает? — шепнула Опокува старейшине.

— Так принято, — ответил тот, тоже шепотом.

— Но почему? — не отставала Опокува.

— Не знаю… Никто не знает, — качнул головой старейшина.

Опокува вздохнула: разве это ответ? А еще старейшина!.. Никто не может объяснить толком. Что значит «принято»? Кем принято и для чего? Опокува хмуро перевела взгляд на жреца. Потом снова окинула быстрым взором старейшин. Все они стояли недвижно, как неживые. Казалось, неведомый страх сковал их, всех до единого. Молча наблюдали они за тем, как жрец взял вождя за руку и повел его, словно слепого, в глубь ущелья.

Скоро деревья скрыли их обоих, и тут белый ягненок, тихо стоявший до сих пор рядом с Боафо, бросился за хозяином. Он рванулся вперед так внезапно, что никто и глазом моргнуть не успел. Как мячик прыгнул он на тропу и исчез вслед за Наной Оту. Старейшины встревоженно переглянулись: как это не успели они его задержать? Как бы не разгневать жрецов… А Боафо уставился на своего пса: что-то странное творилось и с Мпотсе.

Пес пристально смотрел на тропу, туда, где скрылся Нана Оту, а за ним — ягненок. Уши у него встали торчком, хвост настороженно замер, нос беспокойно двигался, словно Мпотсе чуял что-то тревожное в воздухе. Боафо успокаивающе похлопал его по спине, провел рукой между ушами: надо было удержать его, — того и гляди, бросится вслед за ягненком…

И вдруг… да, это случилось вдруг, внезапно, без единого дуновения ветерка — деревья зашатались и заскрипели, листья зашелестели, словно принялись шептаться о чем-то, а ветви стали как-то странно изгибаться в разные стороны. И никакого движения воздуха… Но вот шум листьев и треск ветвей перешел в нарастающий гул. Казалось, где-то вдали, скрытые от глаз, ломаются и падают наземь деревья. Потом из ложбины, из густой чащи, оттуда, где был спрятан идол, послышались звуки, от которых застыли в страхе старейшины. На что были похожи они, эти вопли и стопы и хриплые завывания? На вой диких зверей и крики людей, на вопли ужаса и боли, на плач и стенания. И вой и крики эти неслись отовсюду — падали с неба и вырывались из-под земли, раздавались со всех сторон, окружая людей плотным кольцом.

Люди стояли, застыв на месте, содрогаясь в трепете, не смея пошевельнуться, не смея взглянуть друг на друга. Они словно вросли в землю; то, что происходило сейчас где-то там, в глубине, в темноте леса, приковало их к месту.

— На колени! — раздался вдруг громовой голос. — На колени и — всем закрыть лица!

Голос падал прямо с небес, нагоняя страх на перепуганных людей. Все разом рухнули на колени, спрятали лица в свои фугу, как велел грозный голос. Боафо, Агьяман, Опокува рухнули на колени тоже и тоже спрятали лица в складках одежд. Даже Мпотсе, повизгивая, прижался к земле, поближе к ногам Боафо. Ужас витал в воздухе…

Никто не смог сказать впоследствии, как долго длился дикий, душераздирающий вопль, в котором смешалось все — рев, крики, треск ломающихся деревьев. Все потом говорили разное. Сходились в одном — это было невыносимо, а потому длилось, казалось, вечность. И вдруг, так же внезапно, как начались, вопли и крики кончились. Наступила оглушающая тишина. Стало тихо-тихо, будто ничего и не было. Люди поднимались с колеи, и только Опокува никак не могла встать.

Она дрожала, как травинка на ветру, и смотрела прямо перед собой широко раскрытыми, испуганными глазами. Пришлось Боафо поднять ее и поддержать сильными своими руками, пока она не пришла в себя. Люди стояли неподвижно, не смея произнести ни слова.

— Что это?.. Что это было? — решился наконец прошептать Агьяман.

— Не знаю, — испуганно взглянул на него Боафо.

— Может быть, это был сам Нананом. Должно быть, именно он пронесся сейчас мимо нас… — негромко сказал стоящий рядом старик.

— Как пронесся? — Обычное любопытство уже проснулось в Опокуве, отогнало страх.

— Наверное, вышел из своего убежища, — не очень уверенно объяснил старик.

Видно было, что он и сам не знает, что же на самом деле произошло. Да и никто не знал этого…

Но вот послышался легкий шорох, поступь шагов. Кусты раздвинулись, и на поляне появился один из служителей. Он вел за собой Нану Оту с завязанными по-прежнему глазами. Вождя подвели к толкователю и только тогда сняли с его глаз повязку.

Нана Оту протер глаза, поморгал, устало и потрясенно обвел взглядом своих недавних спутников, будто просыпаясь от тяжелого сна. Чувствовалось, что путешествие в глубь ущелья оказалось не из легких. Однако Нана Оту молчал, и никто не посмел его ни о чем спрашивать.

— Теперь можете вернуться домой, — бесстрастно сказал жрец. — Нананом открыл вашему вождю все, что он мог открыть. Идите… Отныне будьте спокойны…

Так сказал жрец. А потом повернулся и медленно и важно пошел по узкой тропе назад, в ущелье…

Крик надежды и радости взорвал тишину. Люди смеялись, возбужденно переговаривались, старейшины окружили Нану Оту. Двое из них поддерживали его под руки, один принес вождю сандалии и обул его — ведь Нана Оту ходил в святилище босым. Потом медленно и устало все двинулись в обратный путь. Солнце стояло уже высоко в небе, лучи его нещадно жгли все вокруг — следовало торопиться.

Они шли и шли, а пыль клубами поднималась от их ног, и жара была нестерпимой. Но ребята шагали под сенью огромного зонта, им не было слишком жарко. И не жара мучила сейчас Опокуву, ее терзала тревога. Кого-то не хватало в процессии, но кого? Она не могла терзаться одна и обратилась к Агьяману.

— Тебе не кажется, что нас стало меньше? — спросила она.

Агьяман ответил не сразу. Он внимательно оглядел путников — одного за другим — и отрицательно покачал головой.

— Да нет, вроде бы все на месте, — ответил он наконец.

— Тех слуг, что отдали идолу, нет, это точно, — быстро добавил Боафо.

Он не удосужился даже взглянуть на процессию.

— Да нет, я не о них, — досадливо поморщилась Опокува. — Кто-то еще пропал…

— Ты имеешь в виду овец и баранов, да? — хмыкнул Боафо.

Но шутка его имела неожиданные последствия. Опокува, вскрикнула, хлопнула в ладоши:

— Вот оно… вспомнила!

— Что же? — насторожился Агьяман.

— Белый ягненок! Нет белого ягненка, вот что!..

Все трое обеспокоенно огляделись. В самом деле, куда он пропал? Неужели его принесли в жертву неведомому страшному идолу? Разве Нана Оту забыл, что белый ягненок — его любимец? Или ягненок просто-напросто заблудился? Опокува нерешительно подняла глаза на вождя, но спросить не посмела. «Ничего, я еще спрошу, — подбодрила она себя. — А может, ягненок найдется…»

Но вот показались первые дома Манкесима. Вождь был уже прежним вождем — следы пережитого недавнего волнения исчезли с его лица. Он спокойно беседовал со старейшиной, и взгляд его был уверенным и твердым, как прежде.

«Пора, надо спросить», — твердила себе Опокува, но все оттягивала и оттягивала решающий момент. Что же все-таки случилось в таинственном темном ущелье? Она хочет знать! Вот только имеет ли она право задать такой вопрос вождю? Конечно, Нана Оту не рассердится, она в этом уверена, но спрашивать вождя не положено. Думать было некогда, колебаться — тоже: процессия уже входила во двор. И Опокува решилась.

— Нана, — сказала она, — а где же белый ягненок?

— Его забрали служители идола, — глядя в сторону, ответил вождь.

— Зачем? — ахнула Опокува.

— Они сказали, что его пожелал взять Нананом, — все так же глядя мимо Опокувы, объяснил Нана Оту.

— И ты его отдал?! — Опокува расширенными от ужаса глазами уставилась на вождя. Тот нахмурился.

— А что я мог сделать? — пробормотал он и опустил голову.

Опокува помолчала, потом задала последний, очень важный для нее вопрос:

— И где он теперь?

— Ну, где… — тихо ответил Нана Оту. — Служитель увел его куда-то, а потом вернулся и сказал, что ягненок вознесся на небо…

— На небо! — ребята даже рты разинули от изумления. Они недоверчиво переглянулись — трудно поверить в такое чудо…