Я встретилась с Дейзи Салливан на следующее утро в моем офисе в 9.00. Вспышка ярости вчера была, к счастью, кратковременной, и она снова выглядела спокойной, была любезна и настроена сотрудничать. Мы договорились о сумме моего гонорара. Она дала мне чек на две с половиной тысячи долларов, примерно по пятьсот долларов на пять дней. После этого мы посмотрим, достаточно ли мне удалось выяснить, чтобы продолжить поиски. Это был вторник. Дейзи собиралась вернуться в Санта-Марию, где работала в регистратуре в медицинском центре. Согласно плану я должна была ехать за Дейзи на своей машине, оставить ее возле ее дома, а затем мы вдвоем на машине моей клиентки отправимся в городок Сирина-Стейшн, расположенный в пятнадцати милях отсюда. Я хотела посмотреть на дом, где жили Салливаны, когда ее мать видели в последний раз.

Всю дорогу передо мной маячила ее «хонда» 1980 года выпуска, белая от пыли, с огромной вмятиной на багажнике. Интересно, от чего она? Похоже, на машину упало дерево. Дейзи была из тех автолюбителей, кто держится близко к обочине и фары включает и выключает, как рождественские лампочки. Пока я ехала, мне казалось, что светло-желтые холмы то приближались, то удалялись, а заросли кустарника были плотными и колючими, как новое шерстяное одеяло. Серая дымка сухой травы по обочинам дороги колыхалась, потревоженная ветерком от проносившихся мимо машин. Недавно здесь был пожар, и все вокруг напоминало осенний пейзаж — горы бронзового цвета, листья на деревьях — бежевого оттенка, кусты — абсолютно чахлые. На покрытой пеплом земле, как трубы выгоревших дотла домов, торчали черные пни. Опаленные наполовину деревья выглядели так, будто коричневые ветки были привиты на зеленые. Общая картина была похожа на сепию.

Ехавшая впереди меня Дейзи включила сигнал поворота и свернула на 135-ю дорогу, которая вела на северо-запад. Я последовала за ней, заглянув в карту, разложенную на пассажирском сиденье. Разбросанные тут и там маленькие городки — Баркер, Фримен, Таллис, Арнауд, Сайлес и Кромвелл (последний был самым большим — с населением в шесть тысяч двести жителей) — разнообразили пейзаж. Хорошо бы найти время и объехать их, никуда не торопясь, чтобы посмотреть местные достопримечательности.

Дом Дейзи находился к западу от 135-й дороги. Она въехала на подъездную аллею, проходившую между двумя панельными домами 1970-х годов, похожими как две капли воды, хотя ее дом был выкрашен в темно-зеленый цвет, а его близнец — в серый. Весь фасад дома Дейзи до самой крыши украшали завитки виноградных лоз, по форме и цвету напоминавшие вареные креветки. Сквозь них кое-где пробивалась бугенвиллея. Я припарковалась у обочины и вышла из машины, пока Дейзи ставила свою «хонду» в гараж и вынимала из багажника чемодан. Стоя на крыльце, я наблюдала за тем, как она отпирала дверь.

— Надо открыть окна, — сказала она, входя в дом.

Я вошла следом за ней. В доме давно никого не было — воздух разогрелся настолько, что перехватывало дыхание. Дейзи прошла через гостиную и столовую на кухню, по дороге распахивая окна.

— Ванная комната направо от холла.

Я поблагодарила и направилась туда, радуясь возможности по дороге заглянуть в комнаты. Квартира была самой обычной — типовой: L-образная комбинация гостиной и столовой, кухня, напоминающая по стилю камбуз, — налево, а направо — прихожая, соединяющая две маленькие спальни с ванной посредине. В доме было чисто, но неуютно.

Я закрыла за собой дверь ванной комнаты и осмотрелась — на стенах плитка темно-бордового цвета, вокруг раковины — двухдюймовая бежевая полоса. Унитаз тоже темно-бордового цвета. На двери — халат Дейзи, шелковое японское кимоно, насыщенно-голубого цвета с драконом на спине, вышитым зелеными и оранжевыми атласными нитками. Так, со вкусом у нее все в порядке. Я-то думала, что после ванны она облачается во что-то вроде бабушкиного фланелевого халата, длинного и скучного. Очевидно, ей свойственна скрытая чувственность, которую я не разглядела.

Я прошла на кухню. Дейзи поставила на плиту чайник, и из включенной на полный огонь конфорки вырывались голубоватые языки пламени. На столе красовались коробка пакетированного чая и две тяжелые керамические кружки. Бросив мне: «Я сейчас вернусь», она исчезла в направлении ванной комнаты, что дало мне возможность оценить вид из кухонного окна. Моему взору открылся ухоженный двор. Трава аккуратно пострижена, розовые кусты густо усеяны цветами — пунцовыми, алыми, персиковыми, медно-оранжевыми. Тэннье сказала мне, что Дейзи много пьет, переживая из-за исчезновения матери, тем не менее внешне вела она себя вполне адекватно, несмотря на эмоциональную бурю внутри. Меня так и подмывало заглянуть в мусорное ведро, чтобы посмотреть, не валяются ли там пустые бутылки из-под водки. Из вежливости я решила этого не делать. Чайник засвистел, я выключила газ и разлила кипяток по кружкам.

Дейзи вернулась со скатертью в руках, сплетенной из манильской пеньки, и постелила ее на стол. Она села в кресло и надела очки для чтения в круглой металлической оправе. Потом взяла стопку подшитых газетных статей и аккуратно отпечатанную на машинке страничку.

— Это все газетные вырезки, которые я нашла. Можете не читать их прямо сейчас, но мне кажется, что они могут понадобиться. А здесь имена, адреса и номера телефонов людей, с которыми вы можете переговорить лично. — Она указала на первое имя на листе. — Фоли Салливан — мой отец.

— Он живет в Кромвелле?

Она кивнула.

— Он не мог оставаться в Сирина-Стейшн. Не все, конечно, но большинство подозревали именно его. Он сильно пил, до того как мама пропала, но после этого завязал и с тех пор не выпил ни капли. Следующее имя — Лайза Клементс. Ее девичья фамилия — Меллинкэмп. Она оставалась со мной в ту ночь, когда моя мать сбежала… исчезла… называйте как хотите. Лайзе тогда едва исполнилось четырнадцать, она жила в одном квартале от нас. Эта девушка — Кэти Креймер — была ее лучшей подругой и все еще остается ею. Ее семья жила чуть ближе к центру — в самом большом и красивом доме. Мать Кэти была ужасной сплетницей, и, возможно, Кэти узнала от нее какие-нибудь пикантные подробности.

— Ее семья все еще живет там?

— Только отец — Чет Креймер. Фоли купил ту машину при его посредничестве. Кэти замужем, и они с мужем купили дом в Оркатте. Ее мать умерла лет через семь или восемь после исчезновения моей, и Чет через полгода снова женился.

— Держу пари, что это вызвало много разговоров. — Я указала на следующее имя в списке: — А это кто?

— Кальвин Вилкокс — мой дядя, единственный мамин брат. Я думаю, он видел ее в ту неделю, так что сможет восполнить кое-какие пробелы. А этот парень — Маккей — был барменом в том баре, где тусовались мои родители, дальше — имена разных людей, которым «посчастливилось» стать свидетелями их стычек.

— Вы разговаривали с этими людьми?

— Нет. Я, в общем, знаю их много лет… но я не спрашивала о маме.

— Вы не думаете, что вам они рассказали бы больше, чем мне? Я посторонний человек. С чего бы им со мной откровенничать?

— С того, что люди любят поговорить, но некоторые вещи они могут не захотеть рассказывать лично мне. Например, как часто отец приходил в ярость и наставлял матери фонарей. Или как мать выходила из себя и выплескивала стакан ему в лицо. Время от времени я узнаю кое-что, но в основном люди стараются не говорить со мной об этом. Я знаю, что из лучших побуждений, но меня это бесит. Терпеть не могу секретов. Меня возмущает, что от меня что-то скрывают. Может, они и по сей день шепчутся за моей спиной?

— Я буду предоставлять вам регулярные письменные отчеты, так что вы будете в курсе всего, что мне удастся узнать.

— Прекрасно. Давно пора, — сказала она. — О, я хочу, чтобы у вас была эта фотография, чтобы вы знали, с кем имеете дело.

Она протянула мне маленький черно-белый снимок с зубчиками по краям и, стоя за моим плечом, наблюдала за тем, как я изучаю лицо на фотографии. Снимок был размером в четыре квадратных дюйма; на нем улыбалась женщина в платье в горошек без рукавов. Волосы темно-русые, длинные и вьющиеся. Невысокого роста, хорошенькая — в стиле 1950-х годов, очень чувственная. На одной руке у нее висела соломенная корзинка, из которой высовывался крошечный пушистый щенок, уставившийся в объектив блестящими черными глазками.

— Когда была сделана эта фотография?

— Думаю, что в начале июня.

— А собачку зовут Бэби?

— Да, Бэби. Чистопородный шпиц, которого ненавидели все, кроме моей мамочки, просто обожавшей это маленькое дерьмо. Папа с удовольствием забил бы его в землю, как колышек для палатки. Это его слова.

Казалось, что прямо из головы Виолетты росла балясина крыльца. Позади нее на перилах крыльца я могла прочесть две последние цифры номера дома: 08.

— Это дом, в котором вы жили?

Дейзи кивнула.

— Я отвезу вас туда.

— Хорошо бы.

По дороге в Сирина-Стейшн мы молчали. От яркого солнца бледно-голубое небо казалось почти белым. Холмы, покрытые травой цвета жженого сахара, будто не спеша катились к горизонту. Машина Дейзи была единственной на дороге. Мы миновали заброшенные нефтяные вышки, покрытые ржавчиной. Слева я заметила старую каменоломню и ржавые рельсы, у которых не было ни начала, ни конца. На единственном ранчо, которое мы проехали, паслось десять коров, издалека похожих на больших мускулистых кошек.

Город Сирина-Стейшн неожиданно появился за поворотом двухполосной дороги. Мы свернули, увидев указатель: «Дорога на край света». Улица в три квартала резко обрывалась у запертых ворот. За воротами дорога взбиралась на невысокий холм, и складывалось впечатление, будто по ней давно уже не ездили. В городе было припарковано множество автомобилей, но казалось, что ничто в нем не движется, кроме ветра. Несколько домов неопределенного цвета были обшиты досками — видимо, жильцы давно уже покинули их. Перед одним из домов краска на белом штакетнике облупилась, обнажив древесину. На маленьких лужайках, усеянных солнечными пятнами, сохранившаяся кое-где трава выглядела безжизненной, а земля — каменной и бесплодной. Во дворе под навесом из гофрированного зеленого пластика сидел человек. Вокруг него валялись пни и высилась беспорядочная груда дров. То, что когда-то было мастерской по ремонту машин, теперь представляло собой жалкое зрелище. Высокая темная пальма возвышалась над оградой, тянувшейся позади дома. Ветер время от времени срывал головки чертополоха и гонял их по пыльной дороге. По боковой улочке пробежала охотничья собака, спешившая по своим собачьим делам.

За городом холмы сделались выше, но еще не казались горами. Они были суровыми, голыми — лишенными растительности, неприветливыми, если уж не для диких животных, то для туристов точно. Линии электропередачи петляли от дома к дому, и телефонные столбы мелькали передо мной как штрихи на карандашном рисунке. Мы припарковались и вышли из машины, быстро спустившись вниз по разбитой асфальтовой дороге. Здесь не было ни тротуаров, ни уличных фонарей. По причине отсутствия уличного движения не было и светофоров.

— Большого ажиотажа не наблюдается, — заметила я. — Полагаю, что ремонтная мастерская приказала долго жить.

— Она принадлежала брату Тэннье — Стиву. Он перебрался в Санта-Марию, полагая, что владелец машины, требующей ремонта, не сможет доставить ее сюда. В то время у него был только один буксир, да и тот обычно неисправный.

— Не лучшая реклама для ремонтной мастерской.

— Ага, дела у него шли плохо. Но когда он переехал, то нанял пару автомехаников и теперь преуспевает.

Дейзи показала дом, где жил Чет Креймер со своей новой женой.

— Креймеры были единственной зажиточной семьей. У них одних в городе был телевизор. Если вам удавалось попасть к ним в дом, вы могли посмотреть лучшие шоу. Лайза привела меня туда однажды, но Кэти я не понравилась, так что меня больше не приглашали.

Дом Креймеров был единственным двухэтажным зданием, которое я увидела в этом городке, — старомодным домом с широким деревянным крыльцом. Я достала из кармана куртки блокнот и набросала план городка. Мне предстояло переговорить с большим числом его нынешних и бывших жителей, и я решила, что это поможет мне представить себе, где находились их дома по отношению друг к другу.

Дейзи остановилась перед бледно-зеленым домом с лепниной и плоской крышей. Короткая тропинка вела от улицы к крыльцу. Дом номер 3908 окружала ограда, а на открытой калитке висела табличка: «Не входить». Все вокруг было мертво. Окна заколочены листами фанеры. Входная дверь снята с петель и прислонена к наружной стене.

— Вот, значит, где вы жили… Я узнала крыльцо по фотографии.

— Да. Хотите войти?

— Мы не нарушим границу частной собственности?

— Нет. Я купила этот дом. Не спрашивайте меня почему. Мои родители арендовали этот дом у человека по имени Том Пэджет, который и продал его мне. Вы увидите его имя в списке. Он несколько раз бывал в баре, когда там ссорились мои родители. Папа работал строителем, так что иногда у нас водились деньги. Если деньги у него были, он их тратил, а если их не было… Долги его никогда не беспокоили. В плохую погоду он не выходил на работу, часто его выгоняли за появление на работе в пьяном виде. Он не неудачник или бездельник, просто у него планида такая. Он оплачивал счета, если бывал в настроении, но на него нельзя было рассчитывать. Пэджет, как правило, выколачивал из него арендную плату, потому что папа имел обыкновение задерживать ее, если вообще платил. Когда нам грозило выселение, отец наконец «отрывал от себя» арендную плату, и это всегда сопровождалось жалобами на то, что его обманули.

Я прошла за хозяйкой дома в калитку. Дейзи возвращалась сюда сотни раз, но что она искала? Объяснение, подсказку, ответы на вопросы, которые ее мучили?

Внутреннее убранство дома было очень простым. Жилая комната с нишей для обеденного стола, кухня, в которой едва хватило бы места для стола и стульев, хотя их давно уже там не было. Кухонная утварь отсутствовала, из стены торчали провода. Участки сравнительно чистого линолеума указывали места, где когда-то стояли плита и холодильник. Раковина пока была на месте, так же как и рабочая поверхность с металлическими краями. В шкафах с распахнутыми дверцами зияли пустые полки, покрытые бумагой с завернувшимися вверх уголками. Я машинально подошла к одному из шкафов и закрыла дверцу.

— Извините, меня раздражают такие вещи.

— Меня тоже, — сказала Дейзи. — Но стоит выйти из комнаты и вернуться, и дверца снова будет открыта. Можно подумать, что здесь водятся духи.

— Вы не хотите починить их?

— Может быть, когда-нибудь и починю, хотя не могу представить себе, что буду здесь снова жить. Мне нравится дом, где я живу сейчас.

— А где же была ваша спальня?

— Вот здесь.

Комната была размером примерно девять на двенадцать футов, выкрашенная в грязно-розовый цвет, который, очевидно, считался подходящим для девочки.

— Моя кровать стояла в этом углу. А здесь были шкаф и туалетный столик. Напротив — ящик с игрушками, маленький столик и два стульчика. — Она прислонилась к стене и оглядела комнату. — Мне очень повезло, что у меня была собственная комната. Большинство людей, которых мы знали, были такими же небогатыми, как и мы, и не могли себе этого позволить.

Она прошла из своей комнаты во вторую спальню и остановилась в дверях. Эта комната была выдержана в бледно-лиловых тонах, и по периметру потолка шел бордюр из обоев с маргаритками. Я спустилась на три ступеньки и заглянула в ванную комнату, где раковина и ванна пока еще оставались на месте. Унитаз был убран, а стояк заткнут тряпкой, которая отвратительно воняла. Еще ни один дом не производил на меня такого гнетущего впечатления.

Дейзи ходила за мной, возможно, видя дом моими глазами.

— Знаете, моя мать изо всех сил старалась сделать дом уютным. Повесила в гостиной кружевные занавески, постелила на пол коврики, на мебель салфетки, и тому подобное. Во время одной из последних ссор, которую я помню, отец рассвирепел и разорвал мамину драгоценную занавеску. Вряд ли он мог бы совершить что-нибудь ужаснее. Они постоянно доводили друг друга до белого каления. Мама тут же сдернула с окон остальные занавески, порвала их в клочья и выбросила в мусорное ведро. Я слышала, как она кричала, что ее жизнь кончена. Что он разрушил все прекрасное, что она старалась сделать, и она ненавидит его за это. Бла, бла, бла… Это произошло за пару дней до ее исчезновения.

— Вас это пугало? Ссоры?

— Иногда. Но я думала, что так и должны вести себя родители. Тем не менее в результате я страдаю хронической бессонницей. Интересный случай для психиатров. Насколько я помню, я спала хорошо только в раннем детстве — и то когда родителей не было дома. Очевидно, только тогда я чувствовала себя в безопасности, потому что со мной сидела Лайза и я знала, что могу на нее положиться.

— Вы еще что-нибудь помните из этих последних дней?

— Ванну с пузырьками. Такие мелочи запоминаются. Я сидела в ванне, а мама собиралась уходить. Она просунула голову в дверь… с этой тявкающей собачонкой на руках… и послала мне воздушный поцелуй. Если бы я знала, что он последний, то заставила бы ее вернуться и поцеловать меня по-настоящему.