Морено оставил тяжелую входную дверь приоткрытой. Я вошла внутрь, и дверь, щелкнув замком, закрылась за мной. Я оказалась в тускло освещенном вестибюле. Справа тянулись двери лифта, стрелка на вывеске "К-СПЕЛЛ" указывала вниз, в направлении железной лестницы. Я спустилась по ней, мои туфли на резиновой подошве издавали глухие звуки при соприкосновении с металлическими ступеньками. Внизу на проходной никого не было, сам холл и стены тянувшегося за ним узкого коридора были выкрашены в мрачно-голубой и болотно-зеленый цвета. Я позвала:

– Эй!

Мне никто не ответил. Слышалась джазовая мелодия, наверняка работал магнитофон.

– Эй?

Я пожала плечами и двинулась по коридору, заглядывая в каждую комнату, мимо которой проходила. Морено предупредил меня, что будет работать в третьей студии справа, но когда я дошла до нее, комната оказалась пустой. Со мной были только тихие звуки джаза, доносившиеся из динамиков, а Морено, наверное, куда-то вышел. Студия была небольшой, повсюду валялись пустые упаковки полуфабрикатов быстрого приготовления и банки из-под содовой. На пульте стояла наполовину опорожненная чашка с кофе, дотронувшись до нее, я определила, что кофе теплый. На стене висели круглые часы, их секундная стрелка щелкала при каждом движении. Тик. Тик. Тик. Тик. Течение времени казалось очень конкретным и просто неумолимым. Стены студии были звуконепроницаемыми, покрытыми гофрированным темно-серым пенопластом.

Слева от меня стояла пробковая доска, к которой иголками было пришпилено множество вырезок из комиксов и газет. Вся стена была занята рядами компакт-дисков, на отдельных полках располагались пластинки и магнитофонные кассеты. Я внимательно осмотрела студию, словно подготавливаясь к игре под названием "концентрация". Кофейные чашки. Динамики. Скобки для сшивателя бумаг, клейкая лента. Много пустых бутылок из-под минеральной воды: "Эвиан", "Свит", "Маунтин" и "Перье". На пульте я увидела выключатель микрофона, ряды разноцветных лампочек, одна из них – с пометкой "две дорожки моно". Одна лампочка горела зеленым светом, остальные мигали красным. Микрофон, подвешенный на кронштейне, напоминал большую воронку из серого пенопласта. Я представила себе, как мои губы почти касаются его сетки, и я говорю самым чарующим голосом: "Привет, полуночники. С вами Кинси Милхоун, я знакомлю вас с лучшими джазовыми композициями..."

Из коридора донеслись глухие звуки, приближающиеся в моем направлении, и я с любопытством выглянула из студии. Ко мне подходил Гектор Морено – мужчина лет пятидесяти с небольшим, на костылях. Его лохматые волосы были седыми, карие глаза напоминали темные карамельки. Мощный торс представлял заметный контраст с худыми, укороченными ногами в дешевеньких мокасинах. Одет Морено был в мешковатый черный хлопчатобумажный свитер и брюки военного образца. Рядом с ним следовала огромная рыжая собака с толстой мордой, мощной грудью, с воротником из шерсти вокруг шеи. Возможно, какая-то помесь чау-чау, похожая на плюшевого медвежонка.

– Привет, вы Гектор? Я Кинси Милхоун. – Я протянула руку, и собака ощетинилась.

– Рад познакомиться с вами, – ответил Гектор. – А это Бьюти. Ей нужно время, чтобы привыкнуть к вам.

– Я понимаю. – Мне показалось, чтобы привыкнуть ко мне этой псине понадобится очень много времени.

Собака начала рычать, но не лаять, а именно тихо рычать, словно у нее в груди завелся какой-то механизм. Гектор щелкнул пальцами, и она затихла. Вообще-то, мы с собаками никогда не испытывали друг к другу взаимной симпатии. Как раз неделю назад меня познакомили со щенком, который задрал ногу и описал мои кроссовки. Его хозяин громогласно выразил недовольство, но мне оно показалось не совсем искренним, и теперь я хорошо представляю, как этот собаковод со смехом пересказывает знакомым подробности того, что его щенок сотворил с моей обувью. Так что мои кроссовки "Рибок" сохранили запах собачьей мочи, и этот факт не ускользнул от внимания Бьюти.

Морено проковылял на костылях в студию, отвечая на ходу на вопрос, который я не осмелилась задать из вежливости.

– В возрасте двенадцати лет меня завалило камнями. Я лазил по пещерам в Кентукки, и один из тоннелей обвалился. Садитесь.

Он улыбнулся мне, и я улыбнулась в ответ. Сам Гектор уселся на стул, расставив костыли по бокам, а я отыскала в углу второй стул и подвинула поближе к нему, отметив про себя, что Бьюти устроилась между нами.

Пока мы с Морено обменивались любезностями, собака наблюдала за нами почти с человеческим пониманием, ее взгляд постоянно перебегал с лица Гектора на мое. Иногда на морде Бьюти появлялось выражение, похожее на усмешку. Она виляла хвостом, словно радуясь какой-то шутке. Уши навострялись в зависимости от тона нашего разговора. Я не сомневалась, что она вмешается в него, если ей что-то не понравится. Время от времени в ответ на реплики, которые я и сама не очень понимала, Бьюти прятала язык, закрывала пасть и поднималась на лапы, глухо рыча. Гектор делал ей знак, и она снова ложилась на пол, но на морде появлялось грустное выражение. Похоже, псине очень не нравилось, когда ей не позволяли вцепиться в человеческую плоть. Морено внимательно следил за ней, но, по-моему, его забавляли подобные сцены.

– Бьюти доверяет очень немногим людям, – пояснил он. – Я забрал ее с живодерни, ее, должно быть, частенько били, когда она была щенком.

– Она все время находится вместе с вами? – поинтересовалась я.

– Да. Бьюти прекрасный компаньон. Я ведь работаю по ночам, а когда ухожу со студии, то улицы города еще пустынны. Правда, попадаются иногда сумасшедшие, но они всегда шляются по ночам. Вы хотели поговорить со мной о Лорне. В связи с чем?

– Я частный детектив. Вчера вечером ко мне в офис пришла мать Лорны и попросила заняться расследованием смерти дочери. Ее абсолютно не устраивает расследование, которое ведет полиция.

– Как всегда бывает в таких случаях. Вы говорили с полицейским по фамилии Филлипс? Тот еще негодяй.

– Я только что разговаривала с ним. Он ушел из отдела по расследованию убийств и теперь работает в отделе нравов. А что он сделал вам плохого?

– А он вообще ничего не делает. Такое уж у него отношение к своей работе. Я ненавижу таких людей. Самовлюбленные хлыщи, которые слишком возомнили о себе. А на самом деле просто бездельники. – Гектор вставил кассету, нажал кнопку на пульте, наклонился к микрофону и произнес мягким, бархатистым голосом: – Вы слушали соло на пианино Финеаса Ньюборна, композиция называется «Полночное солнце никогда не зайдет». Я, Гектор Морено, знакомлю вас с волшебной магией музыки на волне радиостанции «К-СПЕЛЛ». Впереди у нас тридцать минут музыки нон-стоп, вы услышите несравненный голос Джонни Хартмана из легендарного Концерта квартета Джона Колтрейна. В свое время журнал «Эсквайр» назвал этот альбом самым великим. Записан он был 7 марта 1963 года. Джон Колтрейн – саксофон, Маккой Тайнер – пианино, Джимми Гарри-сон – контрабас и Элвин Джонс – ударные. – Нажав кнопку, он сделал музыку в студии потише и повернулся ко мне. – И что бы он ни говорил вам о Лорне, относитесь к его словам с сомнением.

– Он сказал мне, что в ее жизни было много темных пятен, но это я уже и сама знаю. Картина мне ясна, но я продолжаю собирать сведения. Как долго вы знали Лорну, до того как она умерла?

– Чуть больше двух лет. Познакомился с ней сразу после того, как начал вести эту программу. Работал раньше в Сиэтле, но та работа мне надоела, а об этой я услышал от друзей.

– Вы учились радиовещанию?

– Вообще-то моя профессия связь, производство радио и телепередач, в некотором роде видеосъемка, хотя она меня никогда сильно не интересовала. Родом я из Цинциннати, там и закончил университет, а вот работал повсюду. Но как бы там ни было, впервые я познакомился с Лорной здесь. Она ведь была полуночницей по натуре и начала звонить на студию с просьбами передать ту или иную мелодию. В перерывах и во время рекламы мы иногда трепались с ней по часу. А потом она стала приезжать сюда, сначала, наверное, раз в неделю. А уж перед смертью она бывала на студии почти каждую ночь. Приезжала в половине третьего, в три, привозила пончики и кофе, а если где-то вечером ужинала, то и кости для Бьюти. Иногда мне казалось, что она заботится именно о собаке. У них возникла какая-то психологическая близость. Лорна частенько говорила, что они с Бьюти в прошлой жизни были любовниками. Бьюти до сих пор ждет, когда она вернется. И так жалобно скулит, что сердце разрывается. Гектор покачал головой, отгоняя эти воспоминания.

– А какой была Лорна?

– Сложная натура, с прекрасной, но измученной душой. Беспокойная, необщительная, может быть, подавленная. Но это только одна сторона ее характера. Вообще она была какая-то раздвоенная, противоречивая.

– Употребляла она наркотики или алкоголь?

– Нет, насколько мне известно. Она как бы одновременно излучала огонь и холод, иногда излишне возбуждалась. Я бы назвал ее состояние маниакально-депрессивным, хотя это и не совсем точно. Она как бы боролась сама с собой, и депрессия в конце концов победила.

– Я думаю, что внутри каждого из нас идет такая борьба.

– Что касается меня, то это уж точно.

– А вы знаете, что она снялась в порнографическом фильме?

– Я слышал об этом. Сам никогда не видел, но слухи ходили.

– А когда его снимали? Незадолго до ее смерти?

– Я мало что об этом знаю. На большинство уик-эндов она уезжала из города, в Лос-Анджелес, Сан-Франциско. Возможно, его сняли во время одной из этих поездок. Не могу вам точно сказать.

– Значит, эту тему вы не обсуждали.

Гектор покачал головой.

– Ей вообще нравилось держать язык за зубами. Мне кажется, от этого она ощущала себя сильной. А я научился не лезть в ее личные дела.

– А у вас есть какие-нибудь соображения, почему она снялась в этом фильме? Может, ради денег?

– Сомневаюсь. Продюсер, возможно, зарабатывает на таких фильмах много, а актеры не очень. Во всяком случае, я так слышал. Вероятно, Лорна сделала это по той же причине, по которой делала и все остальное. Каждый день своей жизни Лорна играла с опасностью. Если хотите знать мою теорию, то страх был единственным настоящим чувством, которое она испытывала. Опасность была для нее своего рода наркотиком. И ей приходилось все время увеличивать дозу. Она ничего не могла поделать с собой. К советам других не прислушивалась. Я спорил с ней до синевы, но, по-моему, от этого не было никакого толка. Это, естественно, мое личное мнение, я могу и ошибаться, но раз уж вы спрашиваете, то я отвечаю. Лорна вела себя так, как будто слушала меня, как будто соглашаясь с каждым моим доводом, но тут же выбрасывала из головы все мои слова. И поступала так, как ей хотелось. Так ведут себя алкоголики и наркоманы. Она понимала, что так жить нельзя, но остановиться не могла.

– Она вам доверяла?

– Я бы так не сказал. Скорее всего, нет. Лорна вообще никому не доверяла. В этом отношении она была похожа на Бьюти. А уж мне она могла бы доверять как никому.

– Почему?

– Я никогда не приставал к ней, поэтому не представлял никакой угрозы. Сексуальных поползновений с моей стороны не было, а значит, никто из нас не смог бы взять верх над другим, и это нас обоих устраивало. С Лорной надо было держать дистанцию, она была женщиной минутного настроения. Поддерживать с ней дружеские отношения можно было только при условии, если держать ее на расстоянии вытянутой руки. Я понимал это, но не всегда мне это удавалось. Терпеливо старался спасти ее, но ничего не вышло.

– Она рассказывала вам о том, что происходит в ее жизни?

– Кое о чем. В основном, об обычной каждодневной чепухе. И никогда не говорила ни о чем важном. Говорила о событиях, но не о своих чувствах. Вы понимаете, что я имею в виду? Но сомневаюсь, что даже тогда она бывала откровенна со мной. Кое-что я узнавал о ее жизни, но не от нее.

– А от кого?

– У меня много приятелей в городе. Конечно, меня расстраивало ее поведение. Лорна клялась, что ведет себя нормально, но, думаю, она уже не могла отказаться от своего образа жизни. Рассказывали мне и о ее мужчинах, она могла одновременно встречаться с двумя, с тремя. Люди все это видели и сообщали мне, думая, что меня это очень тревожит.

– А вас это тревожило?

Гектор горько усмехнулся.

– В то время я об этом не задумывался.

– Но все же вас беспокоили эти разговоры?

– Да, черт побери. То, чем она занималась, было опасным. Мне не нравилось ее поведение, не нравились люди, которые встречались с ней, а потом распускали за ее спиной слухи. Сплетники. Ненавижу их. Но я не мог заставить их молчать. В присутствии Лорны я старался держать рот на замке. Это было не мое дело, но оно как-то постепенно становилось моим. Бывало, я говорил ей: "Зачем, детка? Для чего это?" Но она качала головой и отвечала: "Тебе не надо знать этого, Гек. К тебе это не имеет отношения". По правде говоря, я думаю, что она и сама не знала ответы на эти вопросы. Ее поведение было неосознанным, как, скажем, чиханье. И Лорне нравилась такая жизнь. А если бы она ее бросила, то что-то все равно терзало бы ее, пока не свело бы с ума.

– А вы не знаете, кто был в ее жизни помимо вас?

– А я и не был в ее жизни. Так, где-то сбоку. Днем Лорна работала четыре часа на станции водоочистки. Вы можете поговорить с тамошними служащими, может, они расскажут что-нибудь интересное. А я, как правило, не видел ее раньше трех часов ночи. Возможно, с восходом солнца у нее начиналась какая-то другая жизнь.

– Да, хорошо. Это мне пища для размышлений. А что еще?

– Так сразу и не соображу. Если что-то придет на ум, то могу позвонить вам. У вас есть визитная карточка?

Я вытащила карточку и положила ее на пульт. Гектор мельком глянул на нее, но оставил лежать на месте.

– Спасибо, что уделили мне время, – поблагодарила я.

– Надеюсь, что хоть чем-то помог вам. Мне претит даже сама мысль, что убийца останется безнаказанным.

– В любом случае, это только начало. Возможно, что я еще к вам заеду. – Я замялась, бросив взгляд на собаку, которая так и лежала между нами. Почувствовав мой взгляд, она вскочила, голова ее оказалась на уровне стула, на котором я сидела. Глаза Бьюти неотрывно следили за моим бедром, возможно, ей захотелось перекусить в такой поздний час.

– Бьюти, – бросил Гектор, почти не меняя тона.

Собака опустилась на пол, но я готова была поспорить, что она не отказалась от мысли отхватить у меня кусочек ягодицы.

– В следующий раз я принесу ей кость, – пообещала я и подумала, что, конечно, не свою.

Я отправилась домой через деловой район города, минуя вереницу светофоров. Витрины магазинов ярко сияли, от света фонарей улицы были почти белыми, машины проезжали лишь изредка, перекрестки казались широкими и пустынными. Я проехала мимо одинокого велосипедиста, одетого во все черное. Часы показывали половину второго. В это время большинство баров в городе были еще открыты, и примерно через полчаса из них начнут выползать пьяные, направляясь к своим автомобилям. Многие здания были совершенно темны и угрюмы, возле их подъездов спали бездомные, напоминавшие опрокинутые статуи. Для них ночь представляла собой просторный отель, в котором всегда имеется свободный номер. И единственной ценой, которую они платили за него, являлась иногда их жизнь.

В час сорок пять я наконец скинула джинсы, почистила зубы, погасила свет и юркнула в постель, не потрудившись снять футболку, трусики и носки. Ночи в феврале слишком холодные, чтобы спать голой. Уже погружаясь в дрему, я поймала себя на том, что прокручиваю в воображении отдельные сцены из фильма, в котором снялась Лорна. Ах, на жизнь одинокой женщины вечно влияют сексуальные расстройства. Я лежала и пыталась вспомнить, когда последний раз занималась любовью, но так и не вспомнила, что уже само по себе являлось тревожным симптомом. Я заснула, лениво размышляя о существовании причинно-следственной связи между потерей памяти и половым воздержанием. Во всяком случае, это было последнее, что я вспомнила, проснувшись через четыре часа.

Когда в шесть утра прозвонил будильник, я резко выскочила из постели, пока не возникло желание полежать и понежиться. Натянула спортивный костюм, обула кроссовки, в которых бегаю, пошла в ванную и почистила зубы, стараясь не смотреть на себя в зеркало. И все же не удержалась и взглянула, увидев при этом опухшее ото сна лицо и торчащие спутанные волосы. Шесть месяцев назад я подрезала их с помощью своих любимых маникюрных ножниц, но с тех пор не уделяла своей прическе особого внимания, и теперь волосы торчали как-то местами. В ближайшее время надо было с ними что-то сделать.

Поскольку я поспала всего четыре часа, то несколько скомкала свою утреннюю пробежку. Обычно я разглядываю на пляже морских птиц и вдыхаю запахи моря. Такие разминки стали для меня своего рода медитацией, ускоряющей ритм жизни. Но на этот раз прогулке не удалось поднять мой жизненный тонус и наполнить мозг легкой эйфорией. Вместо этого из меня вышло пота калорий на триста, заныли бедра, появилось жжение в легких. Пробежав дополнительные полмили в надежде все-таки поднять настроение, я быстрым шагом, чтобы не остыть по дороге, вернулась домой. Приняла душ, надела джинсы, но не те, в которых была вчера, и черную водолазку, поверх которой натянула свободный серый хлопчатобумажный свитер.

Устроившись на деревянном стуле возле кухонного стола, я съела чашку овсяных хлопьев и торопливо просмотрела местные газеты. Ничего интересного в газетах не было. Пока сильные осадки угрожали только Среднему Западу, а вот в Санта-Терезе средняя норма осадков снижалась, и даже ходили слухи о надвигающейся засухе. Обычно в январе, феврале здесь шли дожди, погода была неустойчивой и капризной. К побережью приближались штормы, но потом откатывались, как бы флиртуя и отказывая нам в мокром поцелуе, сопровождающемся дождями. Области высокого давления задерживали все осадки над заливом, небеса хмурились, нависали под городом, но и только. Сплошное разочарование.

Что касается более интересных газетных тем, то я прочитала о намерении одной крупной нефтяной компании построить новый нефтеочистительный завод на южном побережье. Далее следовали ограбление банка и конфликт между застройщиками земельных участков и оппозиционно настроенными членами наблюдательного совета округа. Просмотрев за кофе рубрику анекдотов, я отправилась к себе в офис, где провела несколько часов, приводя в порядок бумаги, связанные с налогами. Отвратительное занятие. Закончив с этим, я достала стандартный контракт и впечатала в него детали моего соглашения с Кеплерами. Остальную часть дня я провела, дорабатывая заключительный отчет по делу, которое только что завершила. В итоге счет, включая расходы, составил чуть больше двух тысяч долларов. Не так уж и много, но хватит на выплату аренды и страховки.

Потом забрала свою машину со стоянки, расположенной в нескольких кварталах от моего офиса. По улицам уже двигался плотный поток машин, покупатели и служащие направлялись домой. Пока я ехала по Капильо-Хилл, на город опустились сумерки. Уличные фонари загадочно мерцали, словно бумажные фонарики, развешенные в праздник между столбами.

Дженис и Мэйс Кеплеры владели небольшим домом в пригородном районе Блаффс, который, должно быть, был застроен разного рода торговцами в начале пятидесятых годов. Многие улицы выходили на Тихий океан, и, по идее, недвижимость должна была стоить здесь довольно много. Но дело в том, что в этом месте постоянно стояли туманы. Краска с домов все время облезала, алюминиевые поверхности покрывались пятнами ржавчины, от постоянной сырости коробилась кровельная дранка. Ветры с океана уносили почву с лужаек, образуя проплешины. Застройка здесь в основном осуществлялась на отдельных участках. Дома на одну семью были разбросаны по зонам, где строительство обходилось дешево, а проект постройки можно было выбрать в журнале и заказать по почте.

Кеплеры явно старались, как могли, содержать свой дом в порядке. Его желтые деревянные стены выглядели так, словно их постоянно подкрашивали, ставни на окнах были ослепительно белого цвета, а двор огораживал забор из штакетника такой же белизны. Лужайку заменял густой плющ, который, казалось, рос повсюду.

На подъездной дорожке стоял синий грузовик-фургон, борт его украшал большой щит с изображением водопроводного крана, из которого сочилась капля воды. Поперек щита белыми буквами было написано: "Мэйс Кеплер. Слесарно-водопроводные работы. Ремонт отопления". Небольшая прямоугольная эмблема указывала на то, что Мэйс Кеплер являлся членом Национальной ассоциации подрядчиков, занимающихся ремонтом водопроводов, систем отопления и холодильных установок. Указаны были также номер его государственной лицензии, список круглосуточных аварийных работ (утечка воды, засорение канализации, утечка газа, поломка водонагревателей) и перечень кредитных карточек, которые он принимал в качестве оплаты за работу. В наше время даже доктора не предлагают такую массу услуг.

Я проехала по гравиевой дорожке и остановила свою машину позади грузовика. "Фольксваген" я оставила незапертым и, прежде чем поднялась по бетонным ступенькам переднего крыльца, мельком осмотрела задний двор. У кого-то из семьи имелась явная страсть к фруктовым деревьям: в саду, за домом, росли разнообразные цитрусовые. В это время года их ветки были голыми, но с приходом лета деревья покрывались густой и пышной листвой, а плоды висели среди листвы, словно елочные украшения.

Я нажала на кнопку звонка. На коврике возле двери стояла грязная рабочая обувь. Мэйс Кеплер открыл дверь буквально через секунду. Мне следовало предполагать, что он будет осведомлен о моем приезде. Поскольку у меня имелась неизлечимая склонность повсюду совать свой нос, то я поздравила себя с тем, что на этот раз не стала рыться в почтовом ящике.

Мы представились друг другу, и он отступил в сторону, приглашая меня в дом. Даже в своих кожаных шлепанцах Мэйс оказался чуть ли не на фут выше меня. Одет он был в клетчатую рубаху и рабочие брюки. Шестидесяти с небольшим, крупного телосложения, широкое лицо, начинающаяся со лба лысина. Подбородок рассекала глубокая ямочка, а между бровей залегли морщины, похожие на шрамы. Для ремонтных работ в домах он, наверное, нанимал более молодых и меньших по комплекции работников, которым сподручнее было ползать по подвалам.

– Дженис в душе, но она сейчас выйдет. Разрешите предложить вам пива? Я как раз сейчас пью его, только что вернулся домой после чертовски трудного рабочего дня.

– Нет, спасибо, – отказалась я. – Надеюсь, что не очень вам помешала. – Я ждала у дверей кухни, пока он наливал себе пива.

– Не беспокойтесь. Все в порядке. Просто я не успел даже переодеться. А это моя дочь Тринни.

Тринни подняла голову, слегка улыбнулась и вернулась к своей работе. Она наливала шоколадно-коричневую смесь в форму для выпечки кексов. На столе, рядом с открытой коробкой сухой шоколадной смеси "Дункан Хайнс", лежал ручной миксер, с его взбивалок все еще стекали коричневые капли. Тринни сунула форму в духовку и установила таймер, а затем открыла коробку сахарной глазури. Я готова была заключить денежное пари, что доставать глазурь из коробки она будет пальцами. И хотя моя тетя никогда по-настоящему не учила меня печь, но она постоянно запрещала мне пользоваться готовыми магазинными смесями, которые ставила в один ряд с растворимым кофе и чесночной солью в бутылочках.

Тринни стояла босиком, одетая в просторную белую футболку и потрепанные голубые джинсовые шорты. Судя по размеру ее зада, она съедала в день по несколько кексов собственного изготовления. Мэйс открыл холодильник и достал еще пива. Отыскав в ящике стола открывалку, он открыл бутылку и выбросил крышку в бумажный мешок для мусора.

Мы с Тринни пробормотали друг другу "привет", и в этот момент из коридора появилась Берлин, старшая дочь. На ней были черные лосины и свободная белая блузка типа мужской рубашки. Мэйс снова представил нас друг другу, и мы обменялись вежливыми приветствиями. Входя в кухню, Берлин намеревалась закатать рукава своей рубашки и теперь подошла к Тринни, чтобы та помогла ей. Тринни вытерла руки и принялась укорачивать рукава блузки Берлин.

На первый взгляд они были довольно похожи, можно было даже ошибиться и принять их за двойняшек. Дочери явно пошли в отца – крупные девушки с полными, массивными ногами и бедрами. Берлин была крашеной блондинкой с большими голубыми глазами в обрамлении темных ресниц. Чистое, бледное лицо с полными губами, накрашенными блестящей розовой помадой. А Тринни предпочла естественный цвет волос – светло-русый. Наверное, в детстве, такого цвета были волосы и у Берлин. У обоих светло-голубые глаза и темные брови. У Берлин черты лица были погрубее, а может, просто такое впечатление создавали ее крашеные волосы. Если бы я даже и не видела раньше, как была красива Лорна, я бы сказала, что Тринни и Берлин на вид несколько вульгарны. Конечно, много неприглядного я теперь знала о тайной жизни Лорны, но тем не менее надо признать – она была красива классической красотой, чего явно не хватало ее сестрам.

Берлин подошла к холодильнику и вытащила банку диетической "пепси". Открыв ее, она удалилась через заднюю дверь кухни. Через окно я увидела, как девушка устроилась в плетеном пластмассовом кресле. Вообще-то в это время года было прохладно сидеть во дворе. Наши взгляды на секунду встретились, а затем Берлин отвернулась.

Держа в руке бутылку пива, Мэйс двинулся из кухни в комнату, сделав мне знак следовать за собой. Когда за нами закрывалась дверь, я уловила запах готовящегося шоколадного кекса.