Вечером, спускаясь к ужину, Эмеральда была словно в трансе. Анна, сделав над собой усилие, тоже вышла к ужину. За столом уже не было того напряжения, какое было утром. Малышка Кора рассказывала о лягушке, которую нашла в саду, а двенадцатилетняя Синдия – о своем новом пони. Обстановка за столом была почти такой, как всегда.
Только Эмеральда и Антон сидели тихо. Антон жевал с мрачным видом, старательно избегая смотреть Эмери в глаза. Он жадно шарил взглядом по ее телу, заставляя девушку заливаться краской стыда. Что будет с ней, если она останется в поместье в полном распоряжении Антона?
Она вспомнила слова тети:
– Кельвин назначил Антона управлять поместьем против моей воли и вопреки моим советам. Я пыталась объяснить ему, что мальчик не изменился, но Кельвин настоял на своем. Он хотел видеть в нем мужчину.
– И теперь этот мужчина здесь, в поместье, – с горечью произнесла тогда Эмери.
– Да, – протянула Анна, – но я попробую поговорить с ним, попытаюсь объяснить ему, как он несправедлив к тебе.
Эмеральда не знала, состоялся ли у тети разговор с сыном. Ей хотелось есть, но кусок не лез в горло.
«У тебя белая кожа и зеленые глаза, но это не меняет сути. Все равно ты дочь рабыни, моей рабыни!»
Рабыни!
Одним-единственным словом Антон перечеркнул всю ее жизнь. Здесь, на Юге, между двумя расами, черной и белой, лежит непреодолимая пропасть. Если в ней течет хоть одна капля черной крови, мир белых людей для нее закрыт навсегда.
Как сказал Антон, она не сможет выйти замуж ни за одного молодого человека из порядочной семьи, из тех, кто ухаживает за ней. Он может лишить ее и общества двоюродных сестер, настроив их против нее.
Эмери выросла среди благородных семей Юга, получила приличное образование и ничего общего не имела с рабами.
Но сейчас, если верить словам Антона, у нее не будет ничего общего с белыми людьми. «Рабыня… Рабыня…» Звучит как кошмарный бред.
– Пройдем в библиотеку, – приказал ей Антон после ужина. Он произнес эту фразу тоном, каким говорят с прислугой, – резким и повелительным, тоном, каким в усадьбе Сто Дубов не принято было разговаривать даже с рабами.
Эмеральда была в затруднительном положении. Они с Чармиан по очереди читали друг другу книги Эдгара По, сюжет был захватывающим, и они договорились продолжить чтение после ужина.
Эмери покачала головой в знак отказа.
– Пошли, чего ты ждешь? – раздраженно повторил Антон. – Может, ты не поняла меня? Я хочу, чтобы ты пошла со мной.
– Хорошо.
Они вошли в библиотеку, Антон закрыл дверь и остановился перед широким письменным столом отца, опершись на столешницу. Он не предложил ей сесть. Вместо этого он открыл коробку сандалового дерева, богато инкрустированную перламутром, и достал длинную сигару. Церемонно отщипнув кончик, он закурил, демонстративно выпустив дым в лицо девушки.
– Хорошие сигары. У моего отца их много, жаль, что он умер, так и не успев выкурить их все. Итак, приступим. Как я уже говорил, ты выросла, не так ли?
«Странно, – подумала она, – зачем было приглашать меня сюда, чтобы еще раз повторить очевидные вещи?»
– Думаю, что да, – ответила Эмери.
– Ты стала красивой.
– Я…
– Я бы даже сказал, очень красивой. Такие девушки, как ты, часто бывают красивыми. Говорят, мулатки в Нью-Орлеане считаются одними из самых очаровательных женщин мира. А у тебя, Эмеральда, есть над ними преимущество: для таких, как ты, у тебя очень необычный цвет глаз.
– Что значит для таких, как я? О чем ты говоришь? – взорвалась Эмери.
– Разве ты не поняла? Конечно, о твоей черной крови, – растягивая слова, произнес Антон.
– У меня не черная кровь! И кожа у меня не смуглая. Я – это я! Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне?!
– Очень даже смею. Я здесь хозяин. Раз уж я вернулся в этот благословенный край, то должен извлечь максимум пользы из своего пребывания здесь. Должен же я быть вознагражден за собачью работу под палящим солнцем.
Он снова скользнул взглядом по ее стройной фигуре, задержавшись на вырезе ее платья.
– Какое мне дело до того, что тебе придется работать здесь как собаке! – закричала она. – Больше всего мне хотелось, чтобы ты убрался на свой Север и оставил нас в покое. Никто из нас не хочет, чтобы ты жил здесь, Антон. Ты доставляешь моей тете одни огорчения, укорачиваешь ей жизнь.
– Я собираюсь вести дела на плантации ради нее, – едко заметил Антон, – и вообще, не пора ли тебе замолчать? Я получил усадьбу, а вместе с ней и тебя, мою рабыню. И ты не смеешь перечить мне после того, как я выяснил, кто ты такая. Я имею на тебя все права.
– Нет! – закричала Эмери. – Ты не имеешь на меня никаких прав! Ты безумец!
– Я так не считаю и думаю, что мы поладим. Ты будешь моей, моей любовницей. И если ты согласишься, я буду молчать о твоем происхождении, и жизнь пойдет, как и прежде, а если откажешься.
– И что будет, если я откажусь?
– Окажешься там, где живут рабы. Я смогу это сделать. Может, тогда ты станешь более покладистой.
– Ты не сделаешь этого. – Она в ужасе отшатнулась.
– Почему же? – Он пожал плечами. – Ты ведь дочь беглой рабыни, не так ли? Дочь Офелии? Значит, ты тоже рабыня, кем бы ни был твой отец.
Не осознавая, что она делает, Эмери дала ему пощечину. Раздался громкий хлопок, и Эмери испугалась, что его могли услышать и вне библиотеки. Глаза Антона налились гневом.
– Будь ты проклята, рабское отродье! Еще ни одна женщина не посмела обидеть меня безнаказанно, теперь я точно возьму тебя!
– Тетя Анна не позволит тебе сделать этого, Антон, – сказала Эмери, стараясь избегать его гневного взгляда, – и ты это знаешь. Она…
– Моя мать ничего не сможет сделать, она просто не узнает.
– Узнает! Я сама ей расскажу. Ты не можешь посадить меня на цепь, как животное, чтобы она не узнала об этом.
– Ты не сделаешь этого. Моя мать слишком слаба здоровьем, и ты не посмеешь так расстраивать ее, если не хочешь, чтобы она умерла от сердечного приступа. Ты знаешь, что сказал доктор: любое волнение, любое сильное переживание, и…
– Я тебе не верю.
– Она сама мне сказала об этом вчера вечером в библиотеке. У нее всякий раз начинает болеть сердце, когда она поднимается по лестнице. И ты не должна волновать ее своими дурацкими проблемами.
Действительно, сердце у Анны было больное, и Эмери знала об этом. Анна уже несколько месяцев выглядела нездоровой. Эмеральда не раз заставала ее задыхающейся на лестнице. Антон увидел колебания Эмеральды, и в его глазах вспыхнул триумф.
Она в страхе попятилась от него к двери.
– Я люблю тетю и не хочу причинять ей боль, – прошептала девушка пересохшими губами, – но я не рабыня, никому не принадлежу и не собираюсь становиться чьей-либо вещью. Мне все равно, что ты думаешь. А теперь выпусти меня отсюда, пожалуйста. Чармиан ждет меня, мы собирались почитать. Если я сейчас не приду в спальню, она захочет выяснить, в чем дело, начнет задавать вопросы, почему и где я задержалась. Так что если ты не хочешь огорчать мать и в самом деле печешься о ее здоровье, то немедленно выпустишь меня отсюда.
Выскочив из библиотеки, Эмери побежала к лестнице черного хода, слезы гнева и обиды душили ее. Добежав до своей спальни, она упала на кровать и, уткнувшись в подушку, разрыдалась. Нельзя, чтобы ее услышали, иначе не избежать вопросов.
«Рабыня! Рабыня Антона!»
Она даже не могла предположить, что такое возможно. Разум отказывался признавать этот факт. Слухи о том, что Антон насилует молодых рабынь, доходили и до нее.
Эмеральда не знала, что происходит между мужчиной и женщиной, впрочем, как и все девушки ее окружения. Однажды в темноте, когда лампы были потушены, они шептались об этом с Чармиан. Чармиан считала, что мужчина запихивает ребенка женщине в живот, но, как он это делает, не знала. Вечером накануне свадьбы мать расскажет им то, что они должны знать.
Мысли одна тревожнее другой проносились в сознании Эмеральды. Наконец, измученная, она уснула и проснулась лишь тогда, когда в комнату вошла Чармиан и стала расспрашивать ее о том, что произошло.
– Разве ты не помнишь, что мы договорились читать Эдгара По? – с обидой выговаривала ей Чармиан.
Позже к ним пришла Анна и сказала Эмеральде, что она поговорила с Антоном и он обещал никому ничего не говорить о ее родителях.
– Неужели? – Эмеральда не верила своим ушам.
– Итак, мой сын оказался честным человеком, – со счастливой улыбкой сказала Анна. – Я в нем ошибалась, Эмеральда. Он знает, как я люблю тебя, и хочет, чтобы твоя жизнь ничем не отличалась от прежней.
– Но, тетя…
– Что, дорогая? Ты еще о чем-то хочешь поговорить со мной? Если нет, я пойду к себе. У меня страшно разболелась голова и что-то давит в груди…
– Конечно, тетя, тебе надо отдохнуть. Смерть дяди и все остальное так расстроило тебя.
Анна вышла, оставив на сердце Эмери непроходящую тяжесть. Смерть мужа подкосила последние силы Анны, она выглядела вялой и опустошенной. Эмери и без Антона понимала, что тетя серьезно больна, и, конечно, никогда не решится причинить ей боль своими жалобами, никогда.
Прошел еще один день. Эмеральда прожила его, затаив дыхание, стараясь как можно меньше обращать на себя внимание. Антон большую часть времени проводил в конторе и на полях. Вместе с Бигом, белым надсмотрщиком, они проверяли счета, придирчиво осматривали постройки, кузню, прачечную, кухни, мастерские, хижины рабов. У Антона была цепкая деловая хватка, и вполне возможно, что под его началом поместье будет процветать. Тетя Анна немного отошла и как-то сказала Эмеральде, что ее муж поступил мудро, составив завещание таким образом.
На четвертый день своего пребывания в поместье за ужином Антон объявил, что намерен произвести в доме перестановку. Он хочет перебраться в большую спальню Кельвина и сделать в ней дополнительную дверь, чтобы использовать смежную комнату в качестве своей личной гостиной.
Анна согласилась, находясь под приятным впечатлением от поведения сына в последние дни. Она помогла ему подобрать мебель и ковры. Эмеральда получила в свое распоряжение просторную комнату в том крыле, где располагалась кухня, а Чармиан заняла свободную комнату рядом со спальней матери.
Однако Эмеральда наотрез отказалась перебираться в новую комнату, почувствовав подвох: ее спальня будет отделена от спален других обитателей дома черной лестницей с одной стороны и кладовыми—с другой. Фактически она будет спать в отдельном отсеке.
– Почему ты не хочешь, дорогая? – спросила ее Анна. – Мы постелим новый ковер, и твоя комната станет очень уютной, там два окна с видом на сад. Наконец-то у тебя будет своя комната, не знаю, почему мы не сделали этого раньше.
– Мы делаем это потому, что мне нужна гостиная, – хозяйским тоном вмешался Антон. – И она у меня будет. Что с того, что тебе придется перебраться в другую спальню?
– И я тоже буду теперь иметь свою комнату, – вмешалась Чармиан.
Эмеральда вздохнула. Антон переиграл ее, как и следовало ожидать.
– Хорошо, – сказала она, стараясь скрыть свою тревогу, – пусть будет так, как вы все хотите, если это сделает вас счастливыми.
На следующий день переезд состоялся. Новый ковер был постелен в комнате Эмеральды, элегантная мебель в стиле «чиппендейл» была отполирована до зеркального блеска. Тетя Анна подарила Эмери вышитое покрывало для постели, которое досталось ей от ее матери.
Когда вечером Эмеральда поднялась в спальню, она заметила, что щеколда, запирающая дверь, переставлена так, что ее невозможно было запереть изнутри.
На улице шел дождь, шум которого всегда действовал на нее успокаивающе. Но сегодня ни уютно обставленная спальня, ни звук дождя за окном не могли унять ее всевозрастающий страх. Дом был старый. «Может быть, – убеждала она себя, – замок и раньше не работал как следует».
Эмеральда огляделась и зажгла лампу. Комната наполнилась едким запахом масла, пропитавшего фитиль.
И все-таки она не исключала такого варианта, что Антон днем послал сюда кого-нибудь из рабов, чтобы удостовериться в том, что замок действительно не работает. Комната находилась на отшибе. Лучшего места не найти мужчине, который будет приходить сюда к женщине, которую считает своей собственностью…
Она должна немедленно покинуть этот дом, бежать куда глаза глядят.
«Надо собираться уже сейчас», – подумала она с внезапной решимостью. Немного одежды и денег – вот и все, что ей нужно. Она сможет продать свою изумрудную подвеску и купить билет на пароход, следующий на Север. Она постарается как можно дальше уехать от Ста Дубов.
Эмери принялась вынимать платья из громоздкого платяного шкафа и складывать их на кровати. Оставалось только достать с чердака саквояж и проститься с Анной.
Анна. При мысли о ней руки у Эмери безвольно опустились и глаза заволокли слезы. Вскоре она потеряет дом и женщину, которая заменила ей мать. Щемящее чувство одиночества овладело девушкой: этот дом стал для нее родным, здесь все любили ее. Больно было расставаться с кузинами и тетей.
Но, увы, бегство стало необходимостью. Ей нельзя больше оставаться здесь. Эмери смахнула слезы.
Внезапно послышался какой-то скрип. «Дом старый, – убеждала она себя, – это трещит обшивка».
Поскрипывание повторилось, и на этот раз она ясно услышала звук шагов.
Платье выскользнуло из ее рук.
Дверь открылась.
– Антон! – гневно воскликнула она. – Ты не имеешь права входить сюда!
– По закону я, как хозяин, имею право входить в любое из помещений дома. Фактически ты, как и дом, принадлежишь мне. Ты такая же моя собственность, как и любая из рабынь в поместье.
Она отступила на шаг. Во рту у нее пересохло, она даже не могла закричать. Когда он подошел поближе, она увидела, что на нем черный шелковый халат и в руках он держал что-то, похожее на шелковый шнур или веревку.
Содрогнувшись от ужаса, она вспомнила рубцы на запястьях и вокруг коленей Люсинды, красные и кровоточащие. Если Люсинду связали и она боролась, чтобы высвободиться…
Голос Антона звучал хрипло и будто издалека.
– Сними одежду, красотка Эмери. У покупателя есть право осмотреть товар на аукционе рабов? А сейчас у нас будет такой маленький аукциончик для нас двоих, и я хочу осмотреть то, чем собираюсь овладеть.
– Нет, – прошептала она, разжав пересохшие губы. – Нет, Антон, я не буду участвовать в воплощении твоих грязных фантазий!
Она отступила к кровати и оказалась прямо перед туалетным столиком, на котором лежал томик Эдгара По – солидная книга в кожаном переплете. Она принесла ее в спальню днем, не подозревая, какими кошмарами, не придуманными, а настоящими, будет заполнен вечер.
Едва сознавая, что делает, она швырнула в Антона тяжелую, обитую металлом книгу, угодив ему прямо в висок. Он пошатнулся, из пореза потекла кровь.
– Будь ты проклята, маленькая сука! – закричал он. – Я заставлю тебя пожалеть об этом, весьма и весьма пожалеть.
Он смотрел на нее, тяжело дыша, и Эмери истошно закричала.