В КАБИНЕТЕ начальника следственного отдела зазвонил телефон, связывающий его с начальником управления.

— Антипин у телефона, слушаю, товарищ полковник, — произнес Алексей Петрович, поправляя широкой ладонью сереющие волосы. Он взял карандаш и стал записывать указания в лежащий на столе блокнот.

Положив трубку, Антипин сказал:

— Этой ночью в усадьбе Плетнево, где развернута выставка «Поэзия земли русской», похищены картины Николая Рериха. Нам поручено принять к своему производству это дело. Что скажете, товарищи?

В тех случаях, когда Антипин обращался за советом к работникам отдела, первыми начинали говорить ветераны. Это было традицией отдела. Но вдруг поднялся молодой сотрудник. Все с удивлением посмотрели на Кострова, который выделялся не только молодостью, но и баскетбольным ростом.

— Я вчера был в Плетневе. Понимаете, был.

— Профилактический осмотр делал? — шутливо бросил Шульгин.

— К сожалению, нет, — серьезно, не замечая тона Шульгина, ответил Костров. — Картины Рериха находились на втором этаже. Их было пятнадцать или шестнадцать. Мне показалось, что в зале мало света. Я посмотрел на окно и увидел, что оно не заблокировано, точнее, на стекле находился датчик, но протянутые к нему провода не были затянуты в коробку.

— И вы прошли мимо, — укоризненно произнес Антипин. Это «вы» ничего хорошего не предвещало. Официальный тон он использовал для того, чтобы подчеркнуть недовольство сотрудником.

— Виноват, товарищ полковник, — сказал Костров. — Не думал на выставке о преступниках. Да и охранялись же картины. В зале постоянно находилась смотрительница. Внизу дежурил сторож.

— Ну вот и доохранялись. Ладно, берите машину и мчитесь в Плетнево. Там местные товарищи уже начали работать.

— Есть, — не ожидавший такого поворота дела, радостно произнес вскочивший Костров. — Можно идти?

— Идите.

НА ВЫСТАВКУ Максим попал случайно. Случайно не потому, что не интересовался живописью. Нет. Кострова с детства волновали картины великих художников. Он и сам пытался рисовать. Ему не давались портреты, зато неплохо получались пейзажи.

Недели две назад Максим с этюдником выезжал на природу. Он вышел на платформе Тарасовская и пошел к реке. Яркое августовское солнце уже начало окрашивать в желтый цвет тополя и липы.

Максим перешел мост и спустился с насыпи. Ему давно хотелось написать находящуюся здесь церквушку. Идя по дороге, он обратил внимание на девушку с этюдником. Подойдя к ней, Максим осторожно посмотрел. На белоснежном листе ватмана уже угадывалась склонившаяся над водой ива.

— Извините, — поспешно сказал Максим, поймав на себе осуждающий взгляд девушки. Он знал, что многие художники не любят, когда возле них останавливаются любопытные. Это раздражает.

— Нет, нет, смотрите, если вам интересно, — неожиданно произнесла молодая художница, тряхнув длинными светлыми волосами.

— Спасибо. — Максим помедлил и произнес: — Давайте знакомиться. Думаю, нам есть о чем поговорить.

Не скрывая любопытства во взгляде, девушка первая протянула Максиму руку.

Ее звали Валя. В отличие от Максима она назвала и свою фамилию: «Цветаева».

— Случайно не родственница Марины Цветаевой? — машинально спросил Максим и в следующее мгновение пожалел об этом, подумав, что подобный вопрос задают, пожалуй, все при знакомстве с Валей. А ему не хотелось быть похожим на всех.

К счастью, девушка не съязвила, видимо, щадя самолюбие нового знакомого.

— Не родственница, — проговорила она, — но почитательница ее таланта.

Валя вела себя непринужденно. Она проявляла интерес к упражнениям Максима и хорошо отозвалась о его рисунках. Весь день Максима не покидало отличное настроение. Так бывает, когда ходишь по березовой роще, которая цветет нежно-зеленой листвой. Такое же настроение было и при следующей встрече с Валей. С ней он забывал о служебных делах и отводил душу разговорами о художниках. Валя знала подробности жизни многих великих художников и интересно рассказывала о них. Она-то и предложила Максиму съездить на выставку в Плетнево.

На выставке Максим с большим интересом вглядывался в картины Рериха. Ему показалось, что они слабо освещены. Поэтому и перевел взгляд на окно. При виде провода, не соединенного с датчиком, мелькнула мысль: «Это непорядок», — но оставить девушку и идти выяснять причины разрыва провода Максим не решился. И все же, когда выходили из зала, он подошел к смотрительнице. Показав на окно, сказал: «Там датчик отключен».

— У нас сторожа по ночам работают, — ответила пожилая женщина, которая, как теперь казалось Максиму, не поняла сути его подсказки. После этих слов смотрительница продолжила прерванное вязание.

Когда Костров подъехал к усадьбе Плетнево, осмотр места происшествия уже заканчивался. Руководил работой лейтенант Роков — следователь районного отдела внутренних дел. Он немного сутулился, как будто пристальнее хотел разглядеть все то, что находится перед ним. Костров, показав удостоверение, попросил рассказать о результатах осмотра места происшествия.

— Улик почти нет, — разводя длинными руками, протянул Роков. — Собака след не взяла. Отпечатков пальцев много, но все они мало пригодны для обработки. Еще нашли клочок волокна, остался на раме окна, через которое преступник проник в выставочный зал. Кроме того, у стены, вот там, под балконом, обнаружены штатив-трубка и бумажный мешок с надписью «Международный почтамт». В общем, мелочи, хотя и яркие, как грибы мухоморы.

— Это вывод пессимиста, — сказал Костров. — Я вижу, вас сюда снарядили после ночного дежурства.

— Угадали, лейтенант, — проговорил Роков.

— В протоколе осмотра места происшествия не ставьте последнюю точку, — продолжал Костров. — Пойду еще раз осмотрю помещение. Обслуживающий персонал собрали?

Услышав утвердительный ответ, Костров вошел в дом. В небольшом вестибюле, с установленными вдоль стен стульями с откидными сиденьями, было пять человек: три женщины и двое мужчин. Один из мужчин — лет сорока пяти приятной внешности. Светлосерый костюм безукоризненно сидел на его стройной фигуре.

Другой мужчина лет на пятнадцать моложе, но одет он был в помятые коричневые вельветовые брюки, черную рабочую куртку. Небольшая борода и усы говорили о его нежелании бриться. Подойдя ближе, Максим уловил запах перегара и перехватил тревожный взгляд красноватых глаз.

«Из алконавтов», — решил он, вспомнив где-то вычитанное словечко.

Среди женщин была и та старушка, которая по-прежнему занималась вязанием. Зато две другие буквально сверлили глазами вошедшего следователя.

Поздоровавшись, Максим подумал: «Если эта компания причастна к хищению картин, зря их собрали вместе». В это время в помещение вошел Роков и сказал:

— С ними уже беседовали оперативный уполномоченный Жигарь и я. У всех есть алиби. Правильно я говорю, Нина Павловна?

— И тем не менее поближе познакомиться с вами придется и мне, товарищи, — не дожидаясь подтверждения словам Рокова со стороны вздрогнувшей смотрительницы зала, сказал Костров.

Смотрительница подняла на Кострова выцветшие глаза. На мгновение в них вспыхнул огонек любопытства, но тут же погас. Она вяло назвала себя:

— Гришина Нина Павловна. Раньше, до пенсии, работала бухгалтером, а теперь вот здесь сижу.

По ее тону Максим понял, что женщина его не узнала. «Ну что же, пока и не надо», — подумал он и повернулся к мужчинам.

— Заведующий хозяйством Градов Марк Львович, — не дожидаясь вопроса следователя, сказал обладатель отличного серого костюма. — А это — Сергейчук Владимир. Наш сантехник. Вот беда свалилась на мою голову!

— Почему на вашу? — спросил Костров.

— Как же, я стрелочник, — удивился непросвещенности следователя Градов и начал пояснять: — Директор дал команду: организуй выставку. Я взял под козырек, хотя в душе противился этой идее.

— Почему? — спросил Костров.

— А зачем мне эта выставка? У меня и без нее хлопот полон рот. Но против директора не могу выступить. Пришлось прибавить обороты…

— Хорошо хоть не зимой надумали выставку проводить, — вставила Гришина. — А то шубами и дубленками завалили бы. Здесь столько народу за месяц перебывало, что трем гардеробщицам с ними не управиться.

— Мы о ваших заботах еще поговорим, — сказал Костров, чувствуя, что его, как магнитом, тянет в зал, где висели картины Рериха, В это время открылась входная дверь, и в ее проеме показался круглолицый парень с прокуренными усами.

— Жигарь Геннадий Федорович, — представил его Роков. — Из уголовного розыска нашего райотдела.

— Пропал сторож, дежуривший сегодня ночью, — сказал Жигарь после того, как с ним познакомился Костров.

— Как пропал? — удивился Градов.

— Не вернулся домой с дежурства, — ответил Жигарь.

— Это с ним бывает, — проговорил молчавший до этого момента Сергейчук. — Если загуляет, то два-три дня пьет.

— Какой-то кошмар с этими сторожами, — опять заговорил Градов. — Такие ценности вручили, а им ни до чего дела нет. Только бы выпить. Говорил я нашему директору Зарубину Петру Ивановичу об этом. Но профессор есть профессор. Не стал увольнять Хрипина. Пожалел пьяницу.

— А второй сторож дома? — обратился Костров к оперативному уполномоченному, — или тоже в загуле?

— Этот был дома, — ответил Жигарь. — Пока в норме.

— Тоже любит за воротник закладывать, — начал вновь пояснять Градов. — Вот жизнь пошла, на сторожей нельзя положиться.

— Сами виноваты, — произнес Костров, надеясь, что эти слова подтолкнут Градова к самокритике. — Знаете слабости сторожей, а к работе допускаете.

— Нет, извините, — возмутился Градов. — Я докладывал. Сиг-на-ли-зи-ро-вал, но выше крыши не прыгнешь. Директору виднее. Да, в общем-то лучше иметь плохого сторожа, чем никакого.

— За работой сторожа должен быть контроль, — недовольным тоном сказал Роков. — Это ваша прямая обязанность, Марк Львович.

— А я контролировал, — возразил Градов. — Я сигнализировал…

— Ладно, разберемся с вашими сигналами, — прервал его Костров. — Для этого у нас еще будет время. Геннадий Федорович, — продолжил он, обращаясь к Жигарю. — Вы займитесь поисками сторожа Хрипина, а мы с товарищем Градовым еще раз осмотрим зал, из которого украли картины.

По лестнице, ведущей в Рериховский зал, поднимались, не разговаривая. Костров украдкой посматривал на завхоза, пытаясь угадать его настроение. Интерес к Градову возник потому, что он был человеком, отвечающим за проведение выставки в институте. Марк Львович не чувствовал своей вины за случившееся и, пожалуй, хотел выглядеть святее Папы Римского. Интересно, знал ли Градов о неисправности сигнализации? Если да и молчал, то это по меньшей мере основание для увольнения его с работы. А своим местом он вроде дорожит. Ну, а если он сам вывел сигнализацию из строя? Нет. Это отпадает. Слишком на виду Марк Львович. Да и понимает он, что случись кража — его первым начнут трясти. Поэтому-то и писал он свои докладные на сторожа Хрипина.

Совершить преступление, пожалуй, мог Сергейчук. Кострову сразу не понравился этот парень. Встревоженный, подавленный взгляд у него был. Чувствуется, человек слабой воли, как говорится, без руля и ветрил, он имел свободный доступ во все залы, хорошо знал сторожей. В общем, мог соблазниться. И если не на картины, то на деньги, которые могли за них пообещать.

К преступлению мог быть причастен и сторож. Такие люди в пьяном виде способны на все. Из обслуживающего персонала выставки, думал Костров, только двое могли совершить преступление. Но у Сергейчука вроде алиби есть. Выходит, остается один Хрипин. Сделав этот вывод, Максим вспомнил о найденном пакете с надписью «Международный почтамт». Здесь могли побывать и неместные, — подумал он, входя в зал.

Осматривая зал, Костров сразу увидел, что выставлено именно то окно, на котором датчик не был присоединен к проводу сигнализации. За батареей он нашел розовый вантуз. Бережно взяв находку кончиками пальцев, Максим положил её в раскрытый Роковым целлофановый пакет.

Градов ходил за Костровым буквально по пятам, повторяя одну и ту же фразу: «Кто бы мог подумать, что такое случится?» В конце концов Кострову надоело его слушать. Он подвел Градова к окну и показал на отключенный датчик.

— Вижу. Но без умысла я. Мне пообещали подключить сигнализацию перед началом выставки. Здесь два дня монтер плюгавенький провода таскал. По моей заявке работал. Ну, закрутился я. Не проконтролировал монтера.

— По меньшей мере это странно, товарищ Градов. Преступной халатностью пахнет, — сказал Костров. А про себя рассуждал: «Похищено десять картин Рериха. Воры проникли в зал через балкон, выставив окно. Они воспользовались тем, что сигнализация была отключена. На балконе в цветочном ящике осталось несколько рыхлых следов, но снять с них слепки не удалось. Криминалист взял грунт на случай, если обнаружат подобный на обуви преступника, которого, кстати, все еще предстояло найти. В нашем активе — еще бумажный пакет, вантуз, кусочек волокна и веревка».

— Да, не густо, — произнес вслух Костров и, обращаясь к Градову, сказал: — Окно можно застеклить. Составьте список оставшихся картин. Затем зал мы опечатаем.

В УПРАВЛЕНИЕ Максим вернулся в шестом часу вечера. Не заходя в свой кабинет, он направился к Антипину. Начальника на месте не оказалось. «Вызвали на совещание в обком, — сказала секретарь отдела. — Велел ждать».

— Ждать, так ждать, — сказал Максим и пошел к себе в кабинет, выпил стакан чаю. Усевшись поудобней в кресле, он принялся за разработку плана одного из дел, находящегося у него в производстве. Писалось легко и споро. Поэтому он вскоре взялся за другой документ. Когда Костров стал корректировать обвинительное заключение, вошел Антипин.

— Трудишься, — констатировал он. — Трудись, трудись. Придешь с докладом завтра утром. Сегодня, я вижу, моя поддержка тебе не нужна и руководящие указания тоже. Дело по краже картин взято на особый контроль. Так что давай, дерзай.

При этих словах Антипин протянул широкую ладонь Максиму и крепко сжал его руку.

— До завтра. Постарайся глубже изучить Рериха. Легче будет разговаривать с людьми…

ДВЕРЬ бесшумно отворилась, и, оторвавшись от бумаг, Костров увидел в образовавшейся щели большую, чуть вытянутую голову Градова с тронутыми сединой висками. Максим вызвал его, чтобы более тщательно разобраться в вопросах организации выставки. Ему хотелось выяснить, почему ее устроили, не руководствуясь требованиями специальной инструкции, определяющей порядок проведения выездных выставок.

Костров уважительно относился ко всякого рода правилам. Это качество у него выработалось еще в детстве, в пору его увлечения шахматами. Любое отступление от шахматных правил вело к нелепости, разрушало игру.

И в данном случае, сопоставляя инструкцию об организации выездных выставок и действия Градова, он увидел много нестыковок. Поэтому и стали возможны столь печальные последствия. Такие нестыковки не возникли сами по себе. Но кто конкретно и почему их создал — вопросы, на которые пока не было ответов.

— Не стесняйтесь, — проговорил Максим стоящему у двери Градову. — Присаживайтесь, — указал он на стоящий рядом стул.

— Почему опоздали?

— Электричка, будь она не ладна, подвела, — виноватым голосом произнес Градов. — Если нужно, я возьму у диспетчера справку.

— Нет, справка мне не нужна, — жестко проговорил Костров, решивший держаться с Градовым построже. — Объясните еще раз, почему в усадьбе не работала сигнализация.

— Я думал, что живой сторож надежнее. Да вот ошибся. Я думал, они дежурят, ружье выдал им под расписку. А они дрыхли или водку пили. Вот и случилось.

— Значит, сторожа виноваты?

— Конечно они. Я что? Я человек маленький. Директор сказал: организуй выставку. Прими и развесь картины. Я принял и развесил.

— А вы знакомы с инструкцией о порядке организации выставок?

— Какой еще такой инструкцией? Директор — моя инструкция.

Градов еще раз напомнил, что он «человек маленький» и начал рассказывать свою биографию. Он вспомнил и тяжелое детство, и годы войны, и папу, и маму, и бывшую жену. А затем начал расхваливать свои производственные успехи.

В своей практике Максим неоднократно встречал людей, любивших поговорить и тем самым, по их мнению, усыпить бдительность следователя. Он решил не перебивать Градова, ибо в его словесной шелухе проскакивала и ценная информация. Максим уже знал, чем занимается институт, который арендовал усадьбу Плетнево, как реализуется выпускаемая им продукция.

— Спасибо, — остановил Градова Максим, когда тот стал говорить о подсобном хозяйстве института. — Давайте получше разберемся, какую роль вы играли в организации выставки.

Градов как бы с непониманием посмотрел на Кострова:

— Я же уже сказал об этом. Я считал своим долгом рассказать вам о нашем институте.

— Я терпеливо вас выслушал. А теперь скажите: кто из сотрудников занимался установкой сигнализации в залах выставки?

— Электрик первый раз появился у нас пятого июля.

— Его работа как-то связывалась с организацией выставки?

— Да, директор дал мне распоряжение провести сигнализацию до открытия выставки.

— И почему вы не выполнили это распоряжение?

— Я сразу же послал заявку. И видел, как электрик начал работать. За два дня до открытия выставки он заболел. Я просил начальника телефонного узла прислать другого работника, он пообещал, но не прислал. По сей день завтраками кормит.

— Знал ли об этом директор?

— В день открытия выставки я доложил ему, что сигнализацию провели. Не хотел портить настроение. Ну, а потом я пробил на время выставки двух сторожей.

— И традиционно понадеялись на «авось», — сказал Костров.

— Понадеялся, — шумно вздохнул Градов. — Мне эта выставка полжизни стоит.

— У вас есть своя коллекция?

— Да так, в основном репродукции. — Градов вздохнул и добавил: — Рерих не в моем вкусе.

— О вкусах не спорят, — нейтрально произнес Костров. — А кто выдвинул идею продавать входные билеты на выставку?

— Финансовых вопросов я не касался. На профкоме так решили.

— Кому сдавалась выручка?

— Господи, неужели вы думаете, я на этом деле руки погрел? Да я ни копейки не взял. Своими расплачивался с шоферами, когда привозили картины.

— И все-таки, кому сдавалась дневная выручка?

— В профком. Я от этого дела ни копейки не имел. С сигнализацией да, дал маху. Но чтобы из искусства коммерцию делать? Никогда!

— Что ж вы при таком трогательном отношении к искусству допустили кражу картин?

— Кабы я знал, что на них позарятся, что кто-то по залам с черными мыслями ходит, денно и нощно дежурил бы в усадьбе.

— Эти благие порывы надо было раньше проявлять, — сказал Костров. — Теперь подошло время отвечать за содеянное. Из-за вашей халатности государству нанесен ущерб в несколько десятков тысяч рублей.

— Меня отсюда отведут в тюрьму? — тревожно спросил Градов, посмотрев на дверь.

— Пока нет. Сперва я возьму с вас подписку о невыезде, — спокойно сказал Костров. — Вы еще потребуетесь следственным органам.

— Я не преступник. Какая халатность? — неожиданно возмутился Градов. — Я сигнализировал. Я докажу, что не виноват.

— Вот и прекрасно, — сказал Костров, наблюдая за резкой сменой настроения Градова. — Следователь не заинтересован в том, чтобы невинных наказывали. Наше дело раскрыть преступление. И я надеюсь, что вы мне в этом поможете.

— Как? — удивленно выдохнул Градов. От столь неожиданного предложения он заморгал ресницами, его лицо покрылось пятнами.

— Может быть, вы кого-нибудь подозреваете в хищении картин? — спросил Костров.

— Нет, никого я не подозреваю, — проговорил Градов.

— А вы не торопитесь с ответом, подумайте, — сказал Костров.

— Я об этом Гришину порасспрашиваю, она в Рериховском зале дежурила, — заговорил Градов. — А вообще в институте народ проверенный, думаю, чужие побывали.

Костров подписал повестку и отпустил Градова.

После ухода завхоза в кабинет вошел оперативный уполномоченный уголовного розыска Лимонов. Он походил на штангиста тяжелого веса, был нетороплив, даже медлителен.

— Жарко сегодня, — сказал Лимонов, присаживаясь на стул. — Сейчас бы в речку или пивка холодного попить. — Он шумно вздохнул и, глянув на Кострова, добавил: — Увы, но это всего лишь мечты. Дошли слухи — следователи без нас жить не могут.

— Это точно, — улыбнулся Костров. Затем сказал: — Есть работа, товарищ капитан. В усадьбе Плетнево недавно организовали выставку картин под названием «Поэзия земли русской», о надлежащей охране не побеспокоились.

— Что украли? — спросил Лимонов.

— Десять картин Рериха, — ответил Костров. — Список их я вам покажу. Завтра музей подошлет репродукции. Наша же задача найти оригиналы.

— Частных владельцев картин Рериха установили? — спросил Лимонов.

— Пока нет. В музее мне назвали фамилии двух товарищей, но потолковать с ними я не успел. На месте происшествия нашли бумажный мешок. Судя по надписи на нем, он с международного почтамта. Поэтому попрошу вас съездить туда.

— Добро, — согласился Лимонов. — Только вряд ли работник почтамта мог бросить в усадьбе мешок. Это все равно, что передать следователю свою визитную карточку. Думаю, что общение с коллекционерами даст лучшие результаты. Настоящие коллекционеры всегда помогают следствию.

— Я не против этого, — ответил Костров. — Но версию о том, что похитителем картин может быть и работник международного почтамта, надо отработать. Ее и Антипин считает перспективной.

— Кто из районного уголовного розыска занимается этим делом?

— Жигарь. Он ищет почитателей таланта Рериха у себя в районе, но если у вас будет много работы, то направим его в ваше распоряжение.

— Пока не надо. Пусть занимается своим делом.

— Ну, тогда за дело, Юрий Иванович, — при этих словах Максим вспомнил, что накануне в поисках статьи о Рерихе он листал энциклопедию, и поэтому добавил: — Советую зайти в библиотеку почтамта. Поинтересоваться, кто книги о художниках брал в последнее время.

— Ладно, — Лимонов поднялся и, не прощаясь, вышел.

Бухгалтер профкома Школова заплакала сразу, как только подала Максиму повестку.

— Виновата я, виновата, — проговорила Школова, и слезы опять навернулись ей на глаза. — Знала, что нарушаю порядок продажи билетов, но себе в карман ни копейки не положила. Заняться распространением билетов попросил меня директор. «Профсоюзную кассу укрепим», — сказал он мне. Я договорилась со спорткомплексом «Олимп» о том, что мне будут давать пустые бланки билетов. У них этого добра полно. За все время в «Олимпе» я получила их примерно десять тысяч. Цену определил Марк Львович — 30 копеек. Он же принес и печать. На ней была цена и надпись «Усадьба Плетнево». Иногда Градов, а иногда Нина Павловна помогали мне штамповать билеты.

— Билеты продавали вы?

— Всего два или три раза. В остальные дни приходили профорги лабораторий, дежурившие на выставке, я им давала билеты.

— Выручка от продажи билетов не оставалась в карманах общественных распорядителей?

— Нет, нет, что вы, — замахала руками Школова. — Я сама лично все проверяла. В конце каждой недели на профкоме докладывала. Деньги эти хотели на покупку яхты потратить для коллектива.

— Ольга Сергеевна, как вы думаете, кто украл картины?

— Не знаю, — пожала плечами Школова. — Из наших никто не мог этого сделать. Правда… правда однажды в усадьбе я видела племянника Нины Павловны. Не понравился он мне.

— Кто такая Нина Павловна?

— Гришина. До пенсии у нас в бухгалтерии работала. А ее племянник в тюрьме сидел.

— Вот как! А где он живет?

— Где-то в Москве. Витя, когда был маленьким, жил с Ниной Павловной. Его мать умерла, когда тому было лет тринадцать. Но жил с теткой он недолго. Года через четыре подался на заработки. Лет восемь я его не видела.

— Откуда вы знаете, что он был судим?

— Нина Павловна мне говорила.

Подписав протокол допроса, Школова попрощалась и вышла.

ВО ВТОРОЙ половине дня прошел дождь, и резко похолодало. Приехав в Малаховку, Костров, обходя лужи, долго бродил по поселку в поисках дачи Фролова. Работая в министерстве культуры, Фролов неоднократно организовывал выездные выставки. Не перестал он заниматься этим и будучи на пенсии.

Наконец Костров нашел Яблочную улицу. Она и на самом деле отвечала своему названию. У проходившей старушки Максим спросил, где живут Фроловы. Та указала на второй с краю дом. Когда Костров подошел к нему, во дворе худощавый пожилой мужчина сгребал граблями опавшую листву.

— Аполлон Ипполитович? Вас можно на минутку?

Старик оглянулся, поставил грабли у дерева и подошел к калитке. Узнав, что посетитель работает следователем, Фролов попросил его предъявить удостоверение.

— Визит, насколько я понимаю, не приватный, — пояснил он свою просьбу. — Значит, и знакомиться нужно официально.

— Я приехал к вам за консультацией, — объяснил Максим после того, как предъявил документ.

— Коли так, проходите, — пригласил Фролов, — не у калитки же нам разговаривать. Прошу на веранду. — Аполлон Ипполитович крикнул в глубь сада: — Маша, у нас гость, поставь самовар!

Из небольшого строения, служившего кухней, вышла миловидная, невысокого роста женщина. Седые волосы выбивались из-под голубой косынки.

— Мария Васильевна, — представилась она Кострову.

— А этого товарища зовут Максим. Он, Машенька, из милиции, — произнес Фролов и, обращаясь к гостю, добавил: — Простите, не привык молодых по отчеству называть.

— Что-нибудь с детьми случилось? — заволновалась Мария Васильевна.

— Я пришел к вам совсем по другому делу. Два дня назад с выставки в Плетнево были похищены несколько картин Рериха.

— Вот это номер! — нервно дернув головой, с горечью в голосе произнес Фролов.

Все прошли на веранду. Там было светло и чисто. На стенах висели репродукции картин Айвазовского. Пока Костров рассматривал «Девятый вал», на столе появились самовар, чашки, варенье.

Когда уселись за столом, Мария Васильевна обратилась к Максиму:

— А мне можно послушать, о нем вы будете расспрашивать мужа?

— Конечно, — охотно согласился Костров. — Может, и вы что вспомните по ходу дела. — И тут же задал Фролову вопрос:

— Когда родилась идея проведения выездной выставки в Плетневе?

— После ухода на пенсию, — начал Фролов, подумав, — это моя пятая подобная выставка. И до сих пор все шло нормально. За годы работы в министерстве у меня установились прочные связи с музеями и владельцами личных коллекций. Меня знают, мне доверяют. Вот и на этот раз, формируя выставку «Поэзия земли русской», мне дали картины из запасников двух музеев и семи частных коллекций, — Фролов замолчал. Потом, справившись с волнением, продолжил: — Сначала выставка проходила в Московском химико-технологическом институте. Там у меня старинный друг трудится. Он меня познакомил с директором биоинститута, профессором Зарубиным. Он восхищался картинами, долго рассматривал их, а потом спросил: «Нельзя ли к нам в институт перевести выставку?» Я сказал, что можно, хотя возникнет немало организационных сложностей. «Это пустяки, — уверил меня Зарубин, — у меня хозяйственники — народ ушлый. Любое дело провернут, кого хочешь уломают». В общем, я пообещал ему, а через два дня согласился. Признаюсь честно, начинался дачный сезон, и я недостаточно вникал в организационные вопросы. Правда, я проинструктировал завхоза института Градова, дал ему все адреса, продиктовал форму доверенностей, назвал художников и артистов, которых желательно пригласить на культурно-просветительные мероприятия. Приехав в институт, когда картины были перевезены, помог развесить их по тематике. Вместе с директором составили список приглашенных на открытие выставки. Там было много художников, писателей, присутствовали представители местных органов власти, иностранцев пригласили, ну и, конечно, были рабочие. Этот институт имеет свое производство, где трудятся несколько тысяч человек…

— Аполлон Ипполитович, вы не интересовались охраной выставленных картин? — спросил Костров.

— Интересовался, — ответил Фролов. — Градов мне сказал, что предприятие выделило двух сторожей. Кроме того, в усадьбе, где была организована выставка, установили сигнализацию. Сам видел на окнах датчики.

— Да, только неподключенными они оказались, — произнес Костров, а потом спросил: — Скажите, а кого из частных коллекционеров мог заинтересовать Рерих? Насколько я понимаю, на выставке были и другие не менее ценные картины.

— И сам удивляюсь такой целенаправленности, — размышлял вслух Фролов. — Хотя нет. «Удивляюсь» не то слово. Ради одного Рериха стоило рисковать. Его картины и в моде, и в цене. Многие захотят купить. Я знаю людей, у которых в личных коллекциях есть Рерих.

Когда Фролов закончил, Максим попросил его назвать коллекционеров, у которых имелись картины Рериха. Записав фамилии, он стал прощаться с хозяевами.

— Если я еще что-либо вспомню, — сказал Фролов, пожимая Максиму руку, — обязательно позвоню.

— Буду вам признателен, — проговорил Костров и вышел за калитку.

В СЕДЬМОМ часу вечера Костров явился к Антипину для доклада о поездке в Малаховку. Увидев его, полковник сказал: «Закончу разговор с товарищем Зарубиным, вызову вас».

Костров вернулся в свой кабинет и позвонил Рокову.

Следователь сообщил, что у Гришиной действительно есть племянник и что он дважды приходил на выставку. На допросе Гришина показала, что племянник приезжал к ней утром в день исчезновения картин. Был очень возбужден. С собой привез несколько бутылок коньяка, которым угощал сторожа Хрипина. Но это не все. Племянник год назад вернулся из колонии. Сейчас работает на международном почтамте электриком.

— А как его фамилия?

— Шацких Виктор Сергеевич. Живет в общежитии связистов в Малаховке.

Костров набрал номер международного почтамта. К телефону подошел диспетчер смены. Он сказал, что Виктор Шацких заступает на смену в восемь часов утра.

Не успел Максим положить трубку, как по селектору его вызвал к себе начальник.

— Я тут беседовал с профессором Зарубиным, — начал Антипин. — Узнав о краже, он срочно прилетел из Сочи. Вот протокол. Ознакомься и подшей его к материалам дела.

Костров углубился в чтение протокола. Судя по показаниям, Зарубин был поражен случившимся. Он подтвердил, что инициатива проведения выставки принадлежала ему. Он дал команду Градову готовить выставку и раз в неделю заслушивал его отчеты. Инструкции о порядке организации выставок не изучал. О том, что сигнализация не подключена, не знал.

— Грозится уволить Градова, — сказал Антипин, когда Максим закончил читать протокол допроса. — Себя виновным не чувствует, хотя я ему разъяснил, что он обязан был проконтролировать готовность всех служб института к проведению такой выставки. Я рекомендовал Зарубину пока не ездить в командировки до окончания следствия. Он, правда, готовится в зарубежную поездку, но ее, видимо, можно отложить.

НА СЛЕДУЮЩИЙ день Максим пришел на работу в новом светло-сером костюме. Не успел сесть за стол, как к нему в кабинет вошел Лимонов.

— Счастливчик ты, Максим, — протягивая руку, сказал он. — Подарок тебе привез.

— Шацких, что ли?

— Следствию уже и фамилия известна? — удивился Лимонов.

— Следствие тоже не дремлет, — шутливо ответил Костров. — Ну так где он?

— В коридоре. На почтамте он оказался единственным, кто имеет судимость. Отбывал срок за кражу социалистической собственности. Залез в магазин. Специальность — электрик. Интересуется художниками. В библиотеке он брал книгу «Русские художники». На страницах, где напечатано о Рерихе и Васнецове, имеются карандашные пометки.

— Вот как! — воскликнул Костров. — Книга у вас?

— Да вот она, — Лимонов открыл портфель-дипломат и достал толстую книгу в яркой суперобложке.

«Шацких сутки дежурит, трое дома, — размышлял про себя Костров, листая книгу. — Кража совершена в ночь с воскресенья на понедельник. На работу же он вышел во вторник утром…»

Когда Шацких вошел в кабинет, Костров сообщил ему о случившемся.

— А я при чем здесь? — прервал следователя Шацких.

— А при том, что вы там были накануне. Так?

— Ну так. А что, нельзя? Я человек холостой, где хочу, там и гуляю. Девушка у меня в Плетневе живет.

— В Плетневе не девушка, а тетка ваша живет. Но ездили вы туда не к тетке…

Максим не успел договорить. Зазвонил телефон. В трубке Костров услышал голос Рокова:

— Нашелся сторож Хрипин. Он подтверждает свою встречу с Шацких.

— Одну минутку, — ответил Максим и попросил электрика подождать в коридоре. Когда тот вышел, Максим сказал в трубку: — Слушай, Геннадий Антонович, бери Хрипина и приезжай сюда. Я жду.

Костров решил провести очную ставку между Хрипиным и Шацких. Он понимал, что Хрипин не даст прямых показаний виновности Шацких. Совместная выпивка накануне кражи еще ни о чем не говорит и всё-таки…

Роков и Хрипин приехали в двенадцатом часу дня. Сторож был пожилым человеком с рыжеватыми волосами, веснушками на лице и руках. Его внешний вид говорил о том, что накануне он здорово выпил.

— Вот такие сторожа охраняли в Плетневе ценности, — сказал Роков.

— Ну что ж, Геннадий Антонович, давайте послушаем, что сам Хрипин нам расскажет о том дежурстве, — предложил Костров.

— Да чего говорить-то, не помню я ничего, — «окая» и растягивая слова, будто пропел сторож. — Пьяный был.

— Тогда расскажите, как готовились к дежурству с пятнадцатого на шестнадцатое?

Глядя на Хрипина, мучительно вспоминающего, что же он делал в указанное время, Костров с грустью думал о том, что от него ничего не добьешься.

— Анатолий Ильич, — за Хрипина начал отвечать Роков, — уже с утра был пьян. Он считал, что охрана картин — градовская блажь. Ненужная перестраховка.

Сторож зашмыгал носом, стал кулаком тереть глаза:

— Водка, водка проклятая во всем виновата. Совсем мозги потерял.

— Уважение вы к себе потеряли, — сказал Костров. — Но в тот день вы вроде коньяк пили?

— Угу, — кивнул головой Хрипин. — Утром встретил меня Витька Шацких и говорит: «Зайди, Хрипин. Я сегодня гуляю». Вот я и зашел в дом Гришиной. Ее-то самой не было, Витек хозяйничал. Поставил на стол бутылку пятизвездочного коньяка и налил мне почти полный стакан. Ну я и выпил.

— Что же дальше было?

— Дальше — опять выпил. А часов в пять вечера еще водки с соседями добавил. Они-то потом пошли пивком побаловаться, а я — на работу. Вообще-то я на работу не хожу пьяный. Иногда только для бодрости хватану рюмашку, чтобы в сон не клонило. А тогда словно черт попутал. Часов так в девять Григорьев с Салтыковым зашли. У Салтыкова-то пятый сын родился. Тут, сами понимаете, грех не выпить. Еще пару стопариков пропустил. А когда они ушли, под топчаном бутылку коньяка обнаружил…

— Зачем вы туда полезли? — спросил Костров, записывавший показания сторожа.

— Да мы там одеяло держим. Я подождал сначала, думал, может, Салтыков забыл бутылку, вернется. Он не пришел, а я не удержался, да и выпил. Ну и одурел. Так и пропьянствовал три дня. И про работу забыл, и пропился вдрызг. Вот и вся моя правда. Добавить больше нечего.

— Целую бутылку выпили один? — спросил Костров.

— Нет. Один не пью. К Салтыкову пошел спрашивать, не он ли оставил бутылку-то. Не признался. Но выпить не отказался. Проснулся я у пруда, зябко, голова трещит. Добрел до дому, выклянчил у жены рупь. Похмелился. Потом еще выпил. Под вечер встретил Градова. Тот сказал, что выгонит за пьянку. Пусть выгоняет. Он давно на меня зуб точит.

— Мне кажется, — сказал Роков, выслушав сторожа, — вас в тот день спаивали умышленно.

— А вы сам, Анатолий Ильич, как считаете? — спросил сторожа Костров.

— Не знаю я, — пожал тот плечами. — Но то, что Витек коньяком меня угощал, это точно.

— Вы подтвердите это при встрече с ним?

— А как же! Он и бутылку оставить мне мог. Витек меня уважает. В детстве я его на рыбалку брал.

Очная ставка не дала ничего нового. Хрипин подтвердил все сказанное. Шацких признался, что он подсунул бутылку под топчан. «Люблю своим знакомым сюрпризы делать».

После того как из кабинета вышел Хрипин, Шацких вдруг резко выкрикнул:

— Ну я, я украл картины.

— Где же они? — спокойно спросил Костров.

— Худо дело. Нет их, — поморщился Шацких. — Пьян я был. Помню, вышел на трассу, сел в такси. Доехал до Казанского вокзала, а там продал картины таксисту, за пятьсот рублей продал.

— Как продал? — воскликнул Костров.

— Да так. Продал и все, — раздражаясь, вспылил Шацких. — Чего с собой вещдоки таскать-то?

— Ну хорошо. Внешность таксиста описать можете?

— Не. Говорю, пьяный был. Хотя постойте. Лет так сорок ему. Длинный, видать. Голова в потолок «Волги» муть ли не упиралась.

— Номер такси не запомнили?

— Мне это ни к чему. Мне деньги нужны!

— Продешевили вы, — сказал Костров.

— Отсижу свое, — с издевкой начал Шацких, — найду таксиста, потребую доплаты.

— Неуместны здесь ваши остроты, — осадил его Максим. А про себя подумал: «Не слишком ли легко он всю вину на себя берет?»

Через час Кострова ждал новый сюрприз. К нему пришел старший следователь прокуратуры Аршак и сказал:

— Вам придется на время распрощаться с Виктором Шацких.

— Это почему же? — удивился Максим. — Он только что признался в краже картин. Завтра я собираюсь вывезти его в усадьбу Плетнево, проверить его показания на месте происшествия.

— Я думаю, такой выезд абсолютно излишен, — ответил Аршак.

— Да почему?

— Потому что Шацких в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое августа совершил хищение ювелирных изделий из магазина потребкооперации, что находится под Калининым.

После этих слов Аршак открыл папку и положил на стол несколько снимков с отпечатками пальцев. Сразу бросилось в глаза, что отпечатки пальцев, оставленные на окне прилавка магазина, совпадают с дактокартой, хранившейся в картотеке. Максим понял, что Шацких, воспользовавшись ситуацией, хотел взять на себя, как ему казалось, менее серьезное преступление и таким образом скрыться от ответственности за другое.

ПРОШЛО несколько дней. Костров решил на месте изучить собранный Роковым и Жигарем материал. Важную часть составляла информация о людях, готовивших здание к выставке, о работе по установке в нем сигнализации.

Местный следователь достал из папки лист бумаги и прочитал:

«Доктору биологических наук, профессору Зарубину П. И. Настоящей сообщаю, что телефонный узел не выполнил работы по подключению в усадьбе Плетнево сигнализации. Градов». Была и резолюция Зарубина, адресованная Градову: «Подготовить письмо на телефонный узел».

— Письмо до сих пор не отправлено, — сказал Роков, отложив лист бумаги. — Директор ссылается на то, что уехал в командировку. Градов же оправдывается тем, что «закрутился». Ваши коллеги из областной прокуратуры провели у Гришиной обыск. Оказывается, ее племянник был здесь не только накануне исчезновения картин, но и на следующий день. Во время своего второго визита он спрятал в сарае похищенные ювелирные изделия. Их нашли при обыске. Обнаружили и с десяток бумажных пакетов со штемпелем международного почтамта. Шацких обеспечивал ими тетку. Она в них хранила картошку. Но интересно другое. Гришина сказала мне, что Виктор принес ей связку пакетов накануне кражи и бросил их под лестницей. Мешки были связаны веревкой. Когда же Гришина решила отнести их домой, они оказались развязанными.

— Отсюда следует, что кто-то взял бумажный мешок, — начал Костров, — и бросил его на видном месте после того, как совершил кражу картин. Причем этот кто-то, по всей вероятности, из обслуживающего персонала выставки. Посторонний человек вряд ли полезет под лестницу.

— И я так думаю, — подтвердил Роков, — поэтому и поручил Жигарю перепроверить алиби Сергейчука, определить его связи.

— Надо присмотреться и к Градову, — произнес Костров.

— Градов ведет себя тихо, незаметно. Видимо, переживает. Да и на личном фронте у него вроде неприятности. Расстроилась дружба с Вероникой Германовной Хребтовой. Заметная личность в институте. Ей сорок два года. Она доктор наук. Выезжала дважды в длительные командировки за рубеж.

Костров решил съездить в институт.

В ПРИЕМНОЙ директора института сидела женщина лет тридцати.

— Директор сейчас занят, — кивнув на приветствие Кострова, сказала она. — Он принимает по понедельникам, а сегодня четверг.

— А как быть тем, кто не по личному вопросу? — спросил Максим и представился: — Я из управления внутренних дел.

Секретарша встала и прошла в кабинет директора. Вскоре она вышла оттуда и сказала:

— Заходите. Только не надолго. Петра Ивановича вызывают в Академию наук.

В глубине просторного кабинета за большим письменным столом сидел Зарубин. Почувствовав на себе взгляд, директор поднял голову и произнес недовольным тоном:

— Слушаю вас, молодой человек.

— Я — следователь из областного управления внутренних дел. Зовут меня Максим Архипович Костров. Веду уголовное дело по факту хищения картин Рериха в усадьбе Плетнево.

— Я уже давал показания вашему начальнику, — перебил Кострова Зарубин. — По-моему, мы поговорили весьма обстоятельно. На все, повторяю, на все его вопросы я ответил весьма подробно. Что вам еще от меня нужно?

— Напрасно вы так, — спокойно продолжал Костров. — Я же не обвиняю вас. Меня интересуют два вопроса. Во-первых, мне нужны списки сотрудников, которые в последнее время ездили в командировки или ушли в отпуск. Во-вторых, хотелось бы узнать, кто из ваших сослуживцев по нескольку раз выезжал за границу, особенно в капиталистические страны.

— Это вы серьезно? — удивился Зарубин.

— Вполне, — твердо сказал Костров. — Эти сведения должны быть исчерпывающими и подготовлены как можно быстрее.

Зарубин, ни слова не говоря, потянулся к селектору.

— Акимов, — нажав на одну из кнопок, произнес он, — Евгений Петрович, возьмите графики выездов наших людей в зарубежные командировки за последние три года и зайдите ко мне.

Через минуту в кабинет вошел худой длинноногий мужчина, одетый в темно-коричневый костюм. Под мышкой он держал объемистую папку.

— Только в этом году мы приняли семь иностранных делегаций и направили за рубеж пять своих работников, — начал Акимов, кладя папку на стол.

— Кто-нибудь из иностранцев был на выставке? — спросил Костров.

— Да, и в день открытия выставки, и в другие дни мы организовывали такие посещения, — ответил заместитель директора.

— Это что, новая версия? — спросил Зарубин.

— Да, ведь не исключено, что некто Икс мог вступить в контакт с иностранцами и затем продать им картины Рериха. Кто из работников института постоянно общается с иностранцами?

— Таких немало. Ну, во-первых, переводчики, — пояснил Акимов. — Франкоязычные страны, например, обслуживает Ольга Дмитриевна Сельгина, кстати, именно она работала с последней группой иностранцев. И еще многие, и многие. Начиная от Градова, который организует приемы иностранцев, и кончая мной — замом по работе с иностранцами.

— Я тоже причастен к работе с иностранцами, — вставил фразу директор.

— У Градова обширные контакты с зарубежными специалистами? — спросил у него Костров.

— По существу все они через него проходят: организация гостиницы, подготовка приемов, посещение театров… Да пусть он сам об этом расскажет.

После этих слов Зарубин вновь нажал одну из кнопок селектора и, услышав женский голос, спросил:

— А где Марк Львович?

После небольшой заминки ответили: «Он уехал в Луховицы. Там новые удобрения для нас приготовили».

— Хорошо, как появится, пусть даст знать, — сказал Зарубин.

По тону директора Костров понял, что поездка Градова — обычное явление, рядовой эпизод в жизни института, и еще то, что завхоз самостоятельно, не докладывая Зарубину, определяет дни таких поездок.

— Если позволите, Петр Иванович, мы с вашим замом выясним некоторые детали международных связей института, — сказал Максим.

Получив «добро», Костров вместе с Акимовым вышли из кабинета.

На письменном столе зама лежала целая гора папок, тетрадей, блокнотов.

— У нас обширная переписка с несколькими десятками иностранных институтов, — начал Акимов, — к нам присылают людей на стажировку, на стажировку ездят и наши работники.

— Евгений Петрович, — обратился к нему Костров, садясь в кресло, — прежде всего я хотел бы знать, кто из ваших сотрудников в ближайшее время едет за границу?

— Есть такие, — Акимов начал рыться в одной из папок. — Сейчас, сейчас найдем такую справочку. Да вот она.

Акимов передал следователю список сотрудников, направленных в текущем году за рубеж. Максим прочитал: Хребтова Вероника Германовна, доктор биологических наук. Конгресс. Италия, 17 августа.

Максим вспомнил, что эту фамилию он уже слышал от Рокова. Да, да именно о ней он говорил. О том, что Градов на Веронике Германовне жениться собирался.

— Уехала? — равнодушным тоном спросил Костров.

— Нет. Вероника Германовна уезжает сегодня, поездом, с Белорусского вокзала. Вот копия требования на железнодорожный билет. Конгресс перенесли на десять дней. Вот телеграмма.

— В каких она отношениях с коллективом? В частности, с Марком Львовичем? — спросил Костров.

— Хребтова общительная женщина. Сейчас в разводе. Два года работала в Египте. Несколько раз выезжала на международные симпозиумы. В совершенстве знает английский язык. Насчет отношений с Градовым ничего сказать не могу. Я не люблю всякие сплетни пересказывать. Если вы хотите с Вероникой Германовной повидаться, надо торопиться. Поезд отправляется через полтора часа, а от нас до вокзала примерно час пятнадцать — час двадцать ехать.

— А к Градову, в Луховицы сейчас позвонить можно?

— Это не по моей части. Я туда телефонов не знаю.

— Можно мне вашим телефоном воспользоваться? — спросил Костров.

— Извините, но здесь я не могу вас одного оставить. Если хотите секретничать, вот ключ от зала приемов. Он рядом с директорским кабинетом находится. Там есть телефон.

Набрав номер начальника отдела, Костров коротко изложил ему свои соображения и добавил:

— Товарищ полковник, на вокзал я не успею. Пошлите кого-нибудь.

— Хорошо, — услышал он в ответ. — А вы наведите справки о Градове, где он и что делает. После этого возвращайтесь в управление.

Дозвонившись до Луховиц и убедившись, что Градова там нет и не было, Костров попросил сотрудников местной милиции срочно подбросить его к Белорусскому вокзалу.

За руль красных «Жигулей» сел оперуполномоченный уголовного розыска Жигарь.

— Я водитель со стажем, поэтому быстро доедем, — бодро сказал он.

Жигарь и в самом деле вел машину уверенно.

К вокзалу они подъехали за пять минут до отхода поезда. Костров хотел было выскочить из автомобиля, но в этот момент Жигарь схватил его за руку и указал на впереди стоящую машину. В ней сидел Градов.

— Следуй за ним, но постарайся, чтобы он нас не заметил, — приказал Костров Жигарю.

Под прикрытием других машин красные «Жигули» устремились за автомобилем завхоза.

— Может заметить… — начал было Жигарь, когда выехали за город. Но закончить фразу он не успел. Из машины Градова вылетел черный дипломат и плюхнулся в канаву на обочине.

— А вот и вещдоки, — сказал Костров и выскочил из притормозившей машины. В то же время рядом с ними остановился «Москвич». Из него вышли трое пассажиров, видевших выбрасываемый дипломат. Следователь попросил их задержаться, а сам передал по рации ближайшему посту ГАИ, чтобы те остановили машину, в которой ехал Градов. Когда «Москвич» со свидетелями и «Жигули» с сотрудниками милиции подъехали к автомобилю Градова, завхоз, узнав Кострова, вышел из машины и, нагло улыбаясь, пошел навстречу.

— Что стряслось, Максим Архипович? — как ни в чем не бывало спросил он, поравнявшись со следователем.

— Вас придется задержать, гражданин Градов, — произнес Костров и добавил: — Вы подозреваетесь в краже картин Рериха и попытке незаконным путем переправить их за границу.

— Никаких картин у меня нет, — все также нагло улыбаясь, проговорил Градов.

— Нет, потому что вы их выбросили по дороге, — ответил Костров и показал дипломат. — А вот и свидетели, которые подтвердят, что этот чемоданчик был выброшен именно из вашего автомобиля… Вы его не успели передать вашей знакомой, отъезжающей за границу…

В КАБИНЕТЕ Антипина собрался весь следственный отдел. Сотрудники внимательно рассматривали пейзажи, отраженные на холсте большим художником, пытаясь постичь идею, которую он хотел выразить. Картины отображали российские просторы, величественные Гималаи, культовые строения. Преступник не успел, а может, не рискнул сорвать бирки, на которых были написаны названия полотен, и поэтому каждый мог прочитать: «Северная Русь. Монастырь»…

— А теперь смотрим еще одну, десятую картину из числа похищенных, — раздался в тишине голос начальника.

Все посмотрели на Антипина. Он стоял у сейфа и держал в руках небольшое полотно.

— Хребтову пришлось снять с поезда, — проговорил полковник.

Далее он рассказал, что после звонка Кострова вместе с группой оперативных работников приехал на вокзал. Прибыли вовремя. Как раз подали состав и объявили посадку. Хребтова подошла к седьмому вагону первой. По ней было видно, что она очень волновалась. Неожиданно на перроне появился Градов. Он держал в одной руке букет цветов, в другой дипломат. Они отошли от вагона и стали что-то бурно обсуждать. Женщина несколько раз отстраняла руки Градова, который пытался ей передать чемоданчик. В конце концов они вошли в вагон. Градов выскочил из него через несколько минут. Чемоданчик оставался у него в руках. Он быстро пошел к привокзальной площади. Хребтову же взяли в тот момент, когда она пыталась спрятать «Странника светлого града» под ковриком в купе.

— Вот в такой некрасивой истории оказалась замешана Вероника Германовна, — заключил Антипин, — вместо Рима ее отправили в следственный изолятор.

…Хищение картин Градов совершил один. Он был из тех преступников, которые работают в одиночку. Завхоз решил украсть полотна накануне отъезда Хребтовой. Расчет был прост. Пока следствие раскачается, картины уплывут за границу. И к нему тогда не подкопаться. Найдя под лестницей усадьбы мешки с надписью «Международный почтамт», Градов оставил один из них под окном, через которое проник в помещение. Поначалу все шло по плану. Спокойно вела себя Хребтова. Но вскоре произошел сбой. Открытие Международного симпозиума перенесли на десять дней, поэтому отложили и отъезд Хребтовой. Она занервничала. Восприняла этот перенос, как недобрый знак. Стала избегать Градова. Он вынужден был приехать на вокзал, где пытался отдать ей все картины, но Вероника Германовна согласилась взять только одну…