Вечером все вернулись с работы усталые, молчаливые. Захлебыш начал было о чем-то рассказывать, по Костыль тут же зажал ему рот широкой ладонью. Молча поужинали и, не сговариваясь, разлеглись на пахнущей полынью и солнцем соломе.Только Артамонов сиротливо сидел в углу, привалясь к промазанным глиной бревнам, и о чем-то скорбно вздыхал. В одной рубашке, без кителя, он походил сейчас на уволенного железнодорожника.

Я уже было совсем задремал, когда осторожно открылась дверь и бывшая соседка Вера Омельченко осторожно поманила меня пальцем.

— Вась, а Вась,— заискивающе спросила она,— у вас в ружьях кто-нибудь понимает? Одна я сейчас осталась, а нашу свинью со двора кто-то хочет свести. Каку ночь под крыльцом визжит. Пальнуть бы, да не знаю, как с ружьем сладить.

Мне стало жаль бывшую нашу соседку: она всегда была неприкаянной, безответной. Ей в детстве доставалось больше других: то бык забодает, то крапивницу подхватит, то с крыльца упадет. В прошлом году, когда ей не было еще и семнадцати, она неожиданно вышла замуж. Не помогли ни материна скалка, ни отцовский чересседельник. Несмотря на то, что у нее уже появился ребенок, выглядела она все той же девочкой — беспомощной и несмышленой.

— Вовка, а Вовка, пойдем,— позвал я Костыля.— Ты же в таком деле мастак.

Вовка с радостью натянул курмушку, и мы вышли в осенний сумрак.

Над речушкой плыл клочковатый туман, дымы над избами изгибало ветром. На небе уже проглянули неяркие хрусткие звезды, но их тут нее закрыло взлохмаченными облаками.

— А что, у вас и вправду дома никого нет? — не очень-то поверил я Вере.— У вас же такая большая семья была!

— Какое там,— охотно отозвалась Вера.— Мать этим летом преставилась, сеструхи разлетелись, батю в больницу отправили, моего Николая в армию замели, одна я с ползунком осталась.

В большой омельченковской избе было чисто, но пугающе тихо. На кухне, в курятнике, свесив головы набок, подремывали петухи и куры, а в горнице, свернувшись калачиком на кровати, спал совсем крохотный пацанишка.

Конечно, в таком пустом доме, в пугающей ночной тишине может примерещиться все, что угодно. Если бы кто и решился утащить Вериного поросенка, он бы давно это сделал, а не шарился бы по двору ночами. Просто Вера от рождения была пугливой.

— Ну, показывайте, что у вас за ружье, — неторопливо попросил Вовка. — А что, ничегошное — бердана. Хуже винтовки, но целкая.

Вовка со знанием дела приложил приклад к щеке, прицелился сначала в лампочку, потом в угол.

— Ой, что ты делаешь, не стреляй! — испуганно отшатнулась Вера. — Ребятенка до смерти напугаешь.

— А я не стреляю, я смотрю, прикладистое или нет. Теперь гляди, как надо с ним обращаться. Открываешь затвор, из ствола выбрасываешь патрон. Потом вытаскиваешь патроны из магазина. Бердана разряжена. Чтобы проверить это, на всякий случаи надо нажать на спусковой крючок.

Вера внимательно наблюдала. Вовка дослал затвор вперед, нажал на спусковой крючок, и тут грохнул такой выстрел, что, казалось, дом содрогнулся от крыши до основания.

Вовка выронил бердану, Вера испуганно закричала и бросилась к заревевшему малышу.

- Кыш, кыш, окаянный, чтоб тебе ни дна ни покрышки! Ребенка удумал убить, что ли?

Вовка стоял, ничего не понимая, бледный, растерянный.

Подняв дрожащими руками бердану, он несвязно забормотал:

— Патроны то из магазина выскочили, а один в стволе остался: выбрасыватель не сработал. Пружинка видно сломалась.

— Выбрасыватель, выбрасыватель,— всхлипывая и прижимая к груди ребенка, жалобно повторяла Вера.— Вон какую дыру в полу наделал, как буравом просверлил. Повесь бердану на место и выметайся отсюдова. Тебе рогатку нельзя доверить, а ты за ружье хватаешься. Тоже мне, выбрасыватель нашелся!