Нам часто приходится слышать со стороны людей, воодушевленных, быть может, самыми лучшими намѣреніями, выраженія удивленія по поводу того, что анархисты отрицают нѣкоторые пріемы борьбы, как противные их убѣжденіям. «Почему бы вам не попробовать, говорят одни, захватить в свои руки власть, чтобы принудить общество к осуществленію ваших идей на практикѣ?» «Почему, восклицают другіе, вы не хотите послать своих представителей в палату депутатов, или в муниципальные совѣты? Они могли бы там быть вам полезными, а, вмѣстѣ с тѣм, пользовались бы большим авторитетом для распространенія ваших идей в массѣ».

С другой стороны, нѣкоторые анархисты воображают, что поступают очень послѣдовательно, доводя свои разсужденія до абсурда и вырабатывая в себѣ цѣлый ряд понятій, рѣшительно не имѣющих ничего общаго с анархическими идеями. Нѣкоторые, напримѣр, начинают, под предлогом разрушенія собственности, защищать воровство; другіе доходят в своей проповѣди свободной любви до таких нелѣпостей, которыя они, не колеблясь, назвали бы развратом, если бы дѣло шло о каком-нибудь буржуа. Но самые непримиримые, это – тѣ, которые отрицают всякіе принципы, считая их предразсудками; «что мнѣ за дѣло до принципов!» кричат они, «раз дѣло идет о революціи – всѣ средства хороши и нам нечего останавливаться совершенно некстати из-за каких-то принципов».

Но это – большая ошибка, и если эти люди хорошенько подумают, то они сами быстро увидят, что не всѣ средства хороши для достиженія анархическаго идеала: есть и такія, которыя идут ему наперекор. Какой-нибудь пріем борьбы может иногда с перваго взгляда казаться успѣшным, в дѣйствительности же – только задерживать развитіе идеи, служа исключительно личным интересам того или другого дѣятеля. Поэтому – все равно признаем мы это или не признаем, – но из каждаго порядка идей вытекает извѣстный руководящій принцип, на котором нам приходится основываться при выборѣ средств для практическаго осуществленія данной идеи или для ея болѣе успѣшнаго распространенія. Этот принцип дѣйствует с неизбѣжностью естественнаго закона и сам карает всякое нарушеніе; отступая от него, вы отдаляетесь от намѣченной цѣли и достигаете результатов, совершенно обратных тѣм, к которым стремитесь.

Возьмем хотя бы пользованіе всеобщим избирательным правом, о котором мы упомянули в началѣ этой главы. Легко, конечно, говорить: «Отчего вы не попробуете послать ваших товарищей в палату: они могли бы там провести тѣ реформы, к которым вы стремитесь, или, по крайней мѣрѣ, лучше сорганизовали бы силы для будущей революціи?» Нѣт сомнѣнія, что при умно и систематически веденной оппозиціи голосованіе, как и всякое другое средство, может повести к революціи; но так как оно само есть ничто иное, как очень совершенное орудіе власти, то и вызванная им революція может быть только революціей сверху вниз, революціей чисто политической. Вот почему анархисты отрицают это средство, как отрицают и самую власть.

Если бы наш идеал заключался в том, чтобы произвести общественный переворот при помощи сильной власти, которая подчинила бы массу одной какой-нибудь данной формулѣ, мы могли бы конечно попробовать воспользоваться всеобщим избирательным правом и постараться повліять на массу так, чтобы она поручила кому-нибудь из наших заботиться о своей судьбѣ и проводить наши теоріи в жизнь. Да и то, как мы уже видѣли выше, в главѣ о государственной власти, пользованіе избирательным правом могло бы выдвинуть только посредственности, потому что оно связано со столькими униженіями, с таким опошленіем для тѣх, кто добивается избранія, что ни один искренній и сколько-нибудь умный человѣк не захочет стать в такое положеніе.

Причина неуспѣха коллективистов в избирательной борьбѣ всегда именно в том и заключалась, что они – люди сравнительно умные, и потому их побѣждали поссибилисты, среди которых были только пустые болтуны, не имѣющіе ничего за душою; коллективисты же хотѣли (хотя и не вездѣ) и сохранить в неприкосновенности свои революціонныя убѣжденія и вмѣстѣ с тѣм выставить программу реформ. Понятно, что избиратель, как он ни глуп, начинал думать: «Если мнѣ все равно придется прибѣгнуть к революціи, то зачѣм же требовать реформ? Если эти реформы – не могут предотвратить необходимости взяться за оружіе, то зачѣм посылать в Палату своих депутатов, чтобы они их там предлагали?» Если даже он и не разсуждал в такой именно конкретной формѣ, в какой мы передаем (это было бы выше средняго уровня избирателей), то таков был, во всяком случаѣ, общій смысл дебатов на избирательных собраніях, такова была смутно бродившая в головах публики мысль; и вот избиратель рѣшал подавать голос или за радикалов, которые восхваляли пользу предлагаемых реформ, или за поссибилистов, которые тоже занимались восхваленіем парламентских панацей, но при этом – чтобы польстить рабочим – приправляли свои рѣчи нѣсколькими нападками на буржуазію; что касается революціи, то они совершенно не упоминали о ней, предпочитая вести интриги с чисто политическими партіями и, цѣною взаимнаго обмѣна услуг, обезпечивать избраніе своих кандидатов.

Другой недостаток избирательной системы состоит в том, что она всегда подавляет личную иниціативу, которую мы наоборот, должны всѣми силами стараться развить. Она представляет из себя орудіе власти, а мы стремимся к полному освобожденію человѣческой личности; она – орудіе угнетенія, а мы хотим, наоборот, вдохнуть в людей дух протеста. Избирательная агитація не может быть нам полезна, а может быть только вредна; поэтому мы должны выступать против пользованія ей. Раз мы говорим людям, что нужно дѣйствовать всегда только по своему внутреннему убѣжденію, что не нужно подчиняться силѣ, которая хочет заставить вас дѣлать то, что вам кажется дурным, – мы не можем, не впадая в противорѣчіе сами с собою, проповѣдовать им подчиненіе закулисным интригам какого-нибудь избирательнаго комитета, не можем совѣтовать им выбирать людей для установленія законов, которые они заранѣе обязуются исполнить, не можем приглашать их принести в жертву этим людям всякую собственную волю, всякую личную иниціативу.

Это очевидное противорѣчіе должно бы было бросаться в глаза даже наименѣе проницательным людям: если бы мы в него впали, мы сами сломали бы находящееся в наших руках оружіе, потому что, унизившись до таких средств, мы оказались бы не больше не меньше, как простыми шарлатанами.

Кромѣ того, человѣк, как извѣстно не совершенен, и мы рисковали бы попасть, в своем выборѣ, на честолюбцев и интриганов, которые, раз очутившись в буржуазной средѣ, воспользовались бы этим, чтобы создать себѣ положеніе и оставить в сторонѣ всякія идеи. Что же касается людей искренних, то в этой испорченной атмосферѣ им оставалось бы одно из двух: или добросовѣстно признать свое безсиліе и удалиться, или же приспособиться к парламентским правам и самим обуржуазиться. И мы, которые стараемся предостеречь массу от увлеченія отдѣльными личностями, стараемся объяснить ей, что от них нечего ждать, – мы оказались бы в положеніи людей, потративших всѣ свои усилія на созданіе карьеры для нѣскольких человѣк. В случаѣ же, если бы они оказались измѣнниками, это бросило бы тѣнь на наши идеи. Большинство людей сказало бы: «Анархисты нисколько не лучше других», и лишь очень немногіе су мѣли бы отдѣлить идеи от личностей, понять, что нельзя ставить в упрек первым то, что зависит исключительно от слабости или испорченности послѣдних.

И вот, потратив массу драгоцѣннаго времени и массу сил на доставленіе торжества нѣскольким личностям, мы должны были бы потерять еще столько же не менѣе драгоцѣннаго времени и потратить понапрасну еще столько же сил, ради доказательства того, что эти люди – измѣнники, но что их измѣна нисколько не касается проповѣдуемых нами идей. И неужели же послѣ этого мы опять выставили бы новых кандидатов? Конечно, нѣт! Пословица «паршивая овца все стадо портит» очень стара, но вмѣстѣ с тѣм и вполнѣ вѣрна; в особенности же она вѣрна тогда, когда рѣчь идет, наоборот, об одной здоровой овцѣ, пущенной в стадо паршивых.

Мы видим, таким образом, что нам нѣт цѣли пользоваться избирательным правом: оно не только не может дать никаких результатов, но, что еще важнѣе, идет наперекор нашей цѣли, наперекор нашим принципам.

Другіе противники – а с ними вмѣстѣ и нѣкоторые анархисты – говорят, что во время революціи непремѣнно придется признать, если и не власть какого-нибудь вожака – так далеко они не идут, – то, во всяком случаѣ, превосходство какого-нибудь одного лица, и подчиниться тому авторитету, который мы за ним признаем. Это – удивительное противорѣчіе, удивительное переживаніе крѣпко укоренившихся в нас вмѣстѣ с воспитаніем предразсудков. Мы громко требуем свободы, а между тѣм в страхѣ отступаем перед ея послѣдствіями; мы не довѣряем ея силѣ и хотим, для достиженія ея, прибѣгнуть к помощи... власти! Вот она, непослѣдовательность человѣческаго ума!

Чтобы стать свободным, самое лучшее средство это – начать пользоваться этой свободой, не подчиняясь ничьей опекѣ; чтобы научить ребенка ходить, во всяком случаѣ, никогда не начинают с того, чтобы связать ему ноги!

«Однако», говорят нам, «есть вещи, которыя одни люди знают лучше, чѣм другіе; поэтому, прежде чѣм начать дѣйствовать, нужно посовѣтоваться с этими знающими людьми и послѣдовать их совѣту». Мы всегда были того мнѣнія, что иниціатива отдѣльной личности нисколько не исключает взаимнаго соглашенія в виду общаго дѣла, и что из этого соглашенія вытекает всегда извѣстная организація, извѣстное раздѣленіе труда, в силу котораго каждый становится солидарным со всѣми остальными и приспособляется в своей дѣятельности к дѣятельности своих товарищей по борьбѣ или по работѣ; но от этого еще очень далеко до обязательства для каждой отдѣльной личности подчинять свою волю тому, кто будет признан болѣе компетентным в той или иной опредѣленной области.

Когда мы, напримѣр, отправляемся компаніей на прогулку и поручаем тому из нас, кто лучше других знает мѣстность, привести нас к намѣченной цѣли, то развѣ это значит, что мы избрали его своим вождем и обязались слѣпо идти за ним, куда бы ему не вздумалось нас повести? Развѣ мы даем ему в руки силу, которой бы он мог принудить нас подчиниться в случаѣ, если мы бы отказались за ним слѣдовать? Конечно, нѣт. Если среди нас есть человѣк, который знает дорогу, мы идем за ним, потому что предполагаем, что он сможет привести нас к цѣли, и знаем, что он сам идет туда же, но этим мы нисколько не отрекаемся от своей собственной воли. Если во время пути кто-нибудь из нас замѣтит, что наш провожатый ошибается, или хочет завести нас не туда, мы постараемся гдѣ-нибудь получить вѣрныя свѣдѣнія о дорогѣ и пойти по тому пути, который покажется нам наиболѣе коротким или пріятным.

Не иначе должно быть и в борьбѣ. Прежде всего, анархистам нужно отказаться от борьбы цѣлыми арміями против армій, от правильных сраженій в открытом полѣ, от военной стратегіи и тактики, управляющей полками, как шахматный игрок управляет фигурами на доскѣ. В борьбѣ нужно, главным образом, направить свои удары на учрежденія – сжечь документы, устанавливающіе права на собственность, податные реестры, нотаріальные акты, разрушить межевые знаки, уничтожить всевозможныя оффиціальныя записи и т. д. Экспропріація капиталистов, захват собственности в общую пользу, предоставленіе массѣ пользоваться предметами потребленія – все это дѣло скорѣе небольших и разсѣянных групп, дѣло мелких стычек, чѣм правильных сраженій. Эту борьбу анархисты должны будут постараться начать в возможно большем числѣ пунктов, чтобы таким образом напасть на правительство со всѣх сторон и, принудив его раздѣлить свои силы, разбить его по частям.

Но для этого рода борьбы не нужно никаких вождей. Если кто-нибудь задумает то или другое дѣло, он примется за него сам и постарается привлечь товарищей, которые, если предпріятіе им понравится, послѣдуют за ним, нисколько не отказываясь этим от своей собственной иниціативы; они просто пойдут за тѣм, кто им покажется способным руководить данным дѣлом, но если во время борьбы явится другой и предложит иной путь, то этот другой не подумает спрашивать у перваго разрѣшенія поступить по своему, а прямо предложит свой план, на который другіе согласятся, или не согласятся, смотря по тому, покажется он им цѣлесообразным или нѣт.

Идея анархизма требует, чтобы тот, кто что-нибудь знает, дѣлился своими знаніями с другими, чтобы тот, кому первому пришел в голову какой-нибудь проэкт, принимался за его осуществленіе, объяснив его тѣм, кого он хочет за собою увлечь; но никто не должен отрекаться, хотя бы временно, от своей воли: власти не существует, а существуют только равныя между собою личности, взаимно помогающія друг другу, сообразно своим способностям, не отказываясь ни от своих прав, ни от своей независимости. А чтобы доставить торжество анархическим идеям, самое лучшее средство, это – прилагать их на практикѣ.

То же самое можно сказать и о всѣх тѣх средствах борьбы, на которыя нам указывают. Есть, напримѣр, анархисты, которые из ненависти к собственности доходят до оправданія воровства, и даже – доводя эту теорію до абсурда – до снисходительнаго отношенія к воровству между товарищами.

Мы не намѣрены, конечно, заниматься обличеніем воров: мы предоставляем эту задачу буржуазному обществу, которое само виновато в их существованіи. Но дѣло в том, что когда мы стремимся к разрушенію частной собственности, мы боремся главным образом против присвоенія нѣсколькими лицами, в ущерб всѣм остальным, нужных для жизни предметов; поэтому всякій, кто стремится создать себѣ какими бы то ни было средствами такое положеніе, гдѣ он может жить паразитом на счет общества, для нас – буржуа и эксплуататор, даже в том случаѣ, если он не живет непосредственно чужим трудом, а вор есть ничто иное, как буржуа без капитала, который, не имѣя возможности заниматься эксплуатаціей законным путем, старается сдѣлать это помимо закона – что нисколько не мѣшает ему, в случаѣ, если ему удастся самому сдѣлаться собственником, быть ревностным защитником суда и полиціи.

Какое для нас, революціонеров, лучшее средство достигнуть революціи? Развитіе человѣческаго достоинства, подъем нравственнаго уровня, развитіе в человѣкѣ независимости и гордости, которыя заставляют его не подчиняться чужому произволу, сопротивляться всякому угнетенію, возставать против всего, что ему кажется ошибочным или нелѣпым. Всѣ окольные пути, всѣ мелочныя и унизительныя уловки, всѣ старанія обойти тот или другой пункт закона могут с нашей точки зрѣнія, только повредить пропагандѣ, только отдалить нас от цѣли. Они принуждают к таким низменным поступкам, которые мы, вообще, отвергаем, и вмѣсто того, чтобы возвышать характер человѣка, наоборот, портят и принижают его, пріучая употреблять всю свою энергію на мелочи. Мы одобряем, напримѣр, (и хотѣли бы, чтобы подобные факты повторялись чаще) человѣка, который, будучи поставлен нашей общественной организаціей в невозможность жить, открыто и силой захватывает то, что ему нужно, громко провозглашая свое право на существованіе; но мы относимся совершенно холодно и равнодушно к поступкам, входящим в категорію обыденнаго воровства, потому что в них нѣт того характера общественнаго протеста, который, по нашему мнѣнію, должен быть ясно виден во всем, что дѣлается с цѣлью пропаганды.

То же самое можно сказать и о «пропагандѣ дѣлом». Чего только не говорилось по этому поводу, каких только нелѣпых взглядов не высказывалось, как со стороны защитников, так и со стороны противников этого пріема борьбы?

«Пропаганда дѣлом» есть ничто иное, как мысль, перешедшая в дѣйствіе, а в предыдущей главѣ мы видѣли, что сильно чувствовать что-нибудь значит вмѣстѣ с тѣм стремиться примѣнить свое чувство в практической жизни. Это – достаточный отвѣт противникам. Но, с другой стороны, мы встрѣчали и таких сильно увлекающихся, но мало думающих анархистов, которые хотѣли свести все к одной только пропагандѣ дѣйствіем; убивать буржуа, истреблять фабрикантов, поджигать фабрики, разрушать зданія – внѣ этого для них не существовало ничего. Всякій, кто не говорил об убійствах или поджогах, не был, в их глазах, достоин названія анархиста.

Мы вполнѣ сочувствуем практическому дѣлу вообще: дѣло, это, как мы уже говорили – цвѣт мысли. Но нужно все-таки, чтобы оно имѣло какую-нибудь цѣль, чтобы человѣк сознавал, что он дѣлает: иначе его дѣйствіе обратится против него самого.

Представим себѣ, напримѣр, что сгорит какой-нибудь, находящійся в полном ходу, завод, на котором работают, скажем 50, 100, 200 или 300 – все равно, сколько – рабочих. Хозяин этого завода ничѣм не отличается от всѣх остальных: он не хорош, не дурен, ничего особеннаго сказать о нем нельзя. Ясно, что если кто-нибудь ни с того ни с сего подожжет этот завод, то из этого выйдет только то, что рабочіе окажутся выброшенными на улицу и, раздраженные бѣдственным положеніем, в котором они временно очутятся, несомнѣнно не станут доискиваться мотивов, которые толкали поджигателя, а обратятся против него и против вдохновляющих его идей. Вот – послѣдствія необдуманнаго поступка.

Но допустим, что борьба между хозяевами и рабочими обострилась, что происходит стачка. В числѣ хозяев есть такіе, которые выдаются среди остальных своей жестокостью – которые вызвали своей особенно сильной эксплуатаціей эту стачку, или своим упорством затягивают ее, мѣшая другим хозяевам уступить; они, несомнѣнно, навлекут на себя непріязнь рабочих. Представим себѣ теперь, что такого хозяина найдут гдѣ-нибудь убитым, причем тут же будет записка, объясняющая, что его убили именно как эксплуататора, или допустим, что по тѣм же причинам подожгут его завод. Тут же уже сомнѣнія в мотивах дѣйствія быть не может, и мы увѣрены, что рабочій мір встрѣтит такой акт сочувственно. Это – поступок обдуманный. В каждом данном случаѣ, слѣдовательно, нужно подчинять свои дѣйствія общему руководящему принципу.

«Цѣль оправдывает средства» – лозунг іезуитов. Правда, нѣкоторые из наших товарищей хотят примѣнить его к анархическому движенію, но в сущности он годится только для людей, которые ищут эгоистическаго удовлетворенія своих личных потребностей, не заботясь о тѣх, кого они могут оскорбить, или кому могут повредить по пути. Но когда человѣк ищет себѣ удовлетворенія в проведеніи в жизнь принципов солидарности и справедливости, употребляемыя им средства должны быть всегда подчинены цѣли; в противном случаѣ они приведут к результатам, обратным тѣм, которых от них ожидают.