Иван и Данило

Гребенщиков Борис

Часть первая

 

 

1

Стоит в лесу дом. Живут в доме Иван Семипалатинский и Данило Перекати-Поле. Иван рубит дрова да правит печь; Данило за добытчика. Как сядет зимой солнце, так хрусть-хрусть шаги по снегу, да ветки трещат. Иван в окошко выглядывает - и верно: бредет в сумерках между елей Данило с мешком на спине. "Ну, брат Иван, топи печь, смотреть будем - что Бог послал". - "А и так уж, Данилушко, горяча, знай себе - брык на лавку, да хлебай шти". А после садится прямо на пол, мешок посредине, и начинает тягать.

"Вот, брат Иван, полезная вещь перепелка".

"Вижу, Данилушко".

"А вот, к примеру, хлеба буханка".

"И то правда, Данилушко".

"А вот тебе спичек заначка да папирос пачка".

Так и сидят до вечера. А мешок большой, в два горба.

"А это, брат, подзорная труба".

Выйдут на крылечко, наставят трубу в небо и смотрят в свое удовольствие.

"Никак, Данилушко, спутник летит?"

"Не спутник, брат, а пришельцы на тарелке".

"А пришельцы, так и хорошо, что пришельцы".

Зайдут опять в избу.

"А это неужто, Данилушко, грамофонт?"

"Он самый, брат Иван".

Заведут грамофонт, за руки возьмутся и пляшут, как дети малые. Напляшутся так, что стол своротят; садятся чай пить да разговоры разговаривать. Напьются каждый по ведру, выйдут напоследок на снежок, вокруг избы обойдут. В лесу тихохонько, только филин пролетит, ветку крылом заденет.

"Ну, Данилушко, спокойной тебе ночи".

"И тебе, Ваня".

Лягут - один на печку, другой на лавку.

"Премудрый Соломон, приснись прекрасный сон".

И тихо в доме.

 

2

Это зимой. Летом другой коленкор. Не спится в доме, сидят оба на крылечке.

"Сказывал кум Родион, что хозяин в лесу балует".

"Истинно правда, Данилушко. Да вон и сам послушай..."

Сидят, слушают. А в лесу то прутик треснет, то кустик хрустнет. Хмыкает кто-то; то далеко - жалобно так, то близехонько - как бы со строгостью.

"А может, Ваня, то лось гуляет?"

"Да нет Данилушко, лось коровой мычит. А хозяин - он и есть хозяин".

Смотрят. Дальше слушают.

"Слышь, Ваня, а кто это хрумкает?"

"А это, Данилушко, птица коростыль прилетел. Сидит на ветке, шишки ест, шелуху выплевывает"."Это что ж - серенький такой? С кулачок?"

"Нет, Данилушко, коростыль - он бурый. Да и размером - ну, не со свинью, но с полсвиньи точно будет. Французская птица".

"Как так, брат Иван, французская?"

"Он, Данилушко, к нам в лес из города Парижу гость. Живет он там на главной улице, свил гнездо на дереве Крокет. Ходят внизу под деревом тамошние жандармы, охраняют гнездо. А как листочки полезут, так он выберет ночку потемней и поминай как звали. А в газетах пишут - опять, дескать, ле коростыль изволил нас покинуть. И разъезжаются ихние академики со своими приборами по разным странам, ищут уникальную птицу. А невдомек, что он лесочком да перелеском, тут под кустиком заночует, там в дупло схоронится - и к нам в лес. Тут ему летом и раздолье".

"А потом он, брат Ваня, как же?"

"А как, Данилушко, дожди пойдут, так он заплачет горькими слезами, и обратно к себе на дерево Крокет. И несладко ему там, да здоровье его - даром что с полсвиньи - хлипкое. И сидит себе до следущей весны на дереве Крокет, кушает булки и смотрит сны, как обратно к нам прилетит".

Задумается Данило о судьбе французской птицы, думает-думает, глядишь и задремлет. А Иван сидит себе; и вроде не смотрит, а все видит; и вроде не слушает, а все слышит. Вот пичуга ночная цыкнула - Иван знает, какая и почему. Вот хозяин фыркнул - старый пень увидел, гнилушки светятся, а он к ним примеривается - зачем, дескать. Вот ветерок дунул - и вроде бы ерунда такая, так, движение воздуха - а Иван сидит и ухмыляется про себя; знает, что просто так ничего не бывает. Так и сидит, пока звезды не начнут меркнуть. Посидит еще, и Даниле - тихонько, на ухо:

"Вставай, Данилушко, пойдем-ка по грибы".

 

3

Не стало больше в доме места, некуда Даниле новые монплезиры класть.

Порешили построить длинный сарай, чтобы каждую штучку - на гвоздик, каждую фитюлечку - на полочку, а что посерьезнее - так и шкап с окошками сладить.

Выходит спозаранку Иван из дому, топор в руки и - знай наших. Даниле во сне все слышится - тук да тук, а что за тук - непонятно. Проснулся, глядь в окошко - а уж полсарая стоит. "Погоди, - кричит, - подсоблю". Пока штаны натягивал да кусок хлеба в рот засунул, выбегает - а уж две трети сарая во дворе. Едва успел - приделал крышу, да зато так ловко, будто сама выросла.

Сели во дворе под дерево, сидят - душенька довольна. Прилетела птица грач, поклевала крышу и улетела несолоно хлебавши. После обеда начали перетаскивать монплезиры; не много, не мало - таскали два дня. Опять-таки хорошо - в доме просторнее, а в сарае каждая штучка на гвоздике, каждая фитюлечка по полочке, а что посерьезнее - стоит в шкапу с окошками. Один конец отгородили Даниле под рабочее дело - поставили столы да верстаки. Теперь есть куда и складывать всякое, есть где и наукой заниматься.

Пошли ночью спать. Легли, а за окошком - оба слышат - фук, фук. Данило даже к окошку подскочил, да только сарай из окошка плохо видно. А Иван с печки посмеивается. "Слышь, хозяин пришел смотреть, что за хоромы стоят". - "Ну и как?" - "А ничего, Данилушко, посмотрит да и уйдет. Не его это ума дело, а проверить обязан".

Так почти до утра фукал да кряхтел. Но тронуть ничего не тронул; действительно, не его ума дело.

 

4

По примеру кума Родиона Данило отправился в странствие. Долго ли, коротко ли, а выходит Иван днем к роднику за водой - глядь, Данило по тропке шагает. Весь черный, глаза да зубы сверкают, довольный. Выпили с дороги чаю, раcсказывает.

"Был, брат Иван, на Севере. Там большие горы. Стоят прямо в море, море все льдом полыхает. Во льду полыньи, в них нерпы живут, сторожат морское дно. На морском дне у них стоит Антарктида, там морское золото и воробьиный камень. Если кто этот камень настоит на теплой воде, то два года ничего не будет пить и начнет говорить по-птичьи.

Если от гор повернуть направо, то придешь в пустыню, за пустыней горелый лес. Там человеку делать нечего. А если налево идти, то сначала тоже пустыня, но немножко, а потом стоит электростанция. На электростанции в будке живет монтер, ну вот как мы с тобой, но совсем один. Он через это и говорит плохо, но если попривыкнет, то все понимает. Я у него пожил немного, а он меня учил, как строить машину".

"А что за машину, Данилушко?"

"А, - говорит, - самую главную на текущий момент машину. Называется Яблочная Машина Дарья".

Данило мешок развязывает и вынимает картонку, а там закорючки да буквочки. "Вот, брат Иван, всю монтерскую премуд- рость я тут для памяти обозначил, так что мы столы да верстаки не зря в сарае прилаживали. Построим и мы Яблочную Машину Дарья".

Сказано - сделано.

Висит над столом бумага с монтерской премудростью, лежат некоторые приспособления. Даниле - ему виднее, как Машину изготовлять, а по кустарной части Иван всегда поможет, если надо. Делается Яблочная Машина Дарья в сарае у Ивана с Данилой, а как дойдет до победного конца, то и мы с вами это дело заметим.

 

5

Только солнышко с глаз долой, сидит Иван с Данилой в избе, гоняют чаи да слушают из грамофонта последние известия. Стук в дверь. "Так что же, заходи, коли хороший человек".

Заходит. Пегий весь, в поддевке с ремешками да пуговицами, но лицо благообразное. Поставил саквояж у печки:

"Здравствуйте, хозяева, я турист". - "И ладно, турист так турист, садись с нами чаи пить".

Сидит, пьет, зыркает глазами. "Не боязно, говорит, в такой глухомотине одним?" - "А чего нам, мил человек, бояться? Здесь у нас тихо, радостно. Зверь дурного не скажет, а человек не дойдет; а коли дойдет, так уж видно не просто так".

Призадумался.

"А как тут у вас, - говорит, - производится гомеопатия?"

Данило - на Ивана, Иван - на Данилу: "Что за гомеопатия?"

А тот смеется, этак диковато.

"Гомеопатия, - говорит, - такое устройство для сугрева и чтобы захорошело. Опять-таки уничтожает микроба". - "Да мы, человек хороший, и так в тепле, в хороше. А что до микроба, так он свою службу держит, мы свою, у нас мир да совет. Не за што нам его бить".

Турист покашливать начинает.

"А что, - говорит, - за служба у вас такая?"

"А такая, милок, и служба, что грибы чаем, орехи сохраняем, всяки травки в чай кладем, листочкам да корешкам счет ведем. Придет лось, раскажет, что вкривь, что вкось; прибежит белка, расскажет, где мелко. Прискачет мангуста, скажет - что-то в лесу пусто; выйдем на полянку, выкопаем ямку - было пусто, теперь станет густо. Подует ветер, расскажет, что есть на свете; журчит река, несет вести издалека. А мы кашу едим, друг на друга глядим, если где что не так - кидаем пятак, твой черед идти восстанавливать".

А Данило встанет: а еще, дескать, Яблочную Машину Дарья строим.

Глядят на туриста, а турист уж кривулем пошел. Какая-такая машина Дарья?

"Как же какая? Построим, будет себе работать. А работа у ней простая - что в мире не так, поправлять себе потихонечку. Да что говорить, вон в сарае стоит, выдь поглянь".

А из туриста уж жерди столбом полезли.

"Где, - говорит, - ваш сарай?" - и смотрит, как ерш на сковородке. - "Да вон, во дворе". Он - к двери, открыл, да и замер, как вкопанный. "Кто это там у вас по двору вашему кренделями ходит?" Иван в окошко смотрит. "Глянько-то, Данилушко, никогда не видал - хозяин вприсядку пляшет".

Данило с лавки прыг - и точно. "Ну, Ваня, дела. Никак Яблочная Машина Дарья работать зачинает".

Взялись за руки и - без всякого грамофонта - пошли плясать по всей избе. От радости даже про гостя забыли. А тот стоит, лбом в притолоку уперся и мычит что-то. Долго мычал. Потом к Даниле с Иваном повернулся, в ноги поклонился.

"Простите, говорит, не знал вашей силушки".

"Да какая, турист, у нас силушка. Вот земля стоит, вот ветер дует, вот ручей журчит, вот огонь горит. А наша служба - сердце к этому приложить. Приложишь и слышишь - надо, брат Ваня, помочь. А отчего не помочь, раз руки есть. Начнешь делать, смотришь - а тебе все, что на свете есть, на свой манер подсоблять начинает. Так и живем - вместе".

 

6

Другой раз идет Данило с добычей к дому. А только-только первые листочки желтеть начинали, солнышко к вечеру клонится, благодать. Дорога тихая; а мешок тяжеленный - как раз на зиму новые валенки с галошами.

Умаялся, сел спиной к дереву, глаза прикрыл - отдыхает. Сидел, сидел - вдруг чувствует: не один я тут сижу. Раскрыл тихонько один глаз - ничего. Дорога, кустики, солнышко вечернее. Раскрыл тихонько другой - ничего. А все равно - не один, хоть ты тресни.

Потом видит - сбоку в кустиках то ли тени морочат, то ли марево какое. Ждет, не шелохнется. Долго ждет. Постепенно тени складываются так, будто сидит кто. То ли зверь, а только ближе к человеку, только маленькому, с булку. Да и то сказать - вроде человек, а вроде нет, так, не пойми что.

"Кто же такой?" - думает про себя Данило. А в голове словно шепчет кто-то, но без звука - Сван.

"Ишь ты, - думает Данило. - Сван. Что за Сван? А вот так... Сван - и все тут".

А сидят все неподвижно. Данило сидит, и человек тоже. То есть - вроде человек.

"Сван, - думает Данило. - Сван... Откуда такой Сван?" А на это ему - никакого шепота, а представляется вдруг, как будто что-то - давным-давно. И что - непонятно, но уже так давно, что душу захолаживает. И так печально становится, как будто ни головы, ни тела, ни дома, ни крова, а только - долго, долго... И словно бы что-то и было, но так давно, что уж и неважно, было или нет; и уже и не одиноко, а вообще как будто и нет никого. Одна видимость, пустая игра света. Даже и слова такого нет.

Сидит Данило, и словно бы его нет, легкий-легкий стал.

Чувствует запах дыма от печки, чувствует, как солнышко на листочках играет, как Иван шти варит, как Машина Дарья в сарае стоит, яблоками из того угла пахнет. И все у него этак складно получается - и он тут, и Сван, и дым из трубы.

Потом все прошло. Сидит он опять у дерева на пустой дороге, солнце село, до дома рукой подать.

Пришел домой. Иван и вправду шти варит.

"Вот, Ваня, такое дело примнилось..."

"А и не примнилось вовсе, Данилушко. Есть такое, да только названия ему никакого нет. А что встретил его - хорошо. В природе - оно все к какой-нибудь пользе сложено".

Был и другой случай. Вышел ночью Данило из избы, сделал свои дела и пошел глядеть - что и где. Затаился под елкой, смотрит - как луна светит. А на другом конце поляны вдруг будто идет кто-то, беззвучно, качается. Длинный-длинный и голову на грудь свесил, как верблюд. Прошел - и ничего, как и не было его. Даже Ивану забыл поутру рассказать, только через месяц вспомнил.

А еще раз сидит в доме один, вдруг слышит: "Фея Внутреннего Гуся". И все. Ничего не понял, решил, что примерещилось.

 

7

Если хорошо поискать, то до сих пор можно найти в мире древнюю вещь.

Иван пошел далеко за омуты и раскопал одну - нечаянно - под холмом. Соскоблил землю как мог, ухватил за бок, и домой.

Поставил на лавку под дерево, ждет, чтобы Данило пришел, объяснил ему про находку.

Пришел Данило с мешком, поставил было наземь, видит - Иван сидит, как новый чайник, на лавку пальцем кажет.

"Вот, Данилушко, и я монплезир нашел". Поглядел Данило, и тоже сел. Так и сидят молча. Потом Данило встал, походил вокруг. Послюнявил палец, потер сбоку, сковырнул грязи комочек.

"Знаешь, брат Ваня, не видал я такого никогда. Давай, что ли, в ручье помоем". - Отмыли с нее солидно земли, опять принесли, поставили. Стоит себе. Данило с одного боку подберется, с другого - не понять. А то, как художник, к крыльцу отойдет, сощурится, голову откинет и пальцами в воздухе шевелит. А Иван присел на корточки и головой вертит: то на вещь, то на Данилу.

Уж вечер близится.

"Знаешь, Ваня, не понять никак".

"Оставим-ка тут ее на ночь. Утро вечера мудренее".

Оставили, пошли в избу кашу есть. Потом за чай сели - а все не спокойно. То один, то другой исподволь наровят в окошко глянуть - как там.

А на дворе темно. Ничего не видно.

Легли спать. Не спится. Ворочаются. Данило терпел-терпел, не выдержал, говорит: "Интересно, как там она?" А Иван - с лавки: "Да вот и я, Данилушко, думаю..."

Запалили лампу, выходят. Из-под дерева кто-то фырк - и за угол. Хозяин, значит, тоже засурьезнился про вещь. А сама она стоит себе на лавке, никакого виду не подает. Интеллигентный предмет, хотя и непонятно что.

Так всю ночь и маялись. Утром выходят - а в природе такая благодать, как будто все часы встали и радио выключилось. Травиночка стоит к травиночке, лепесточек к лепесточку, как на подбор, каждая росинка брильянтом лежит, ветер на деревьях листочками шепчет. Солнышко сквозь зеленые веточки светит, и слова такого нет, чтобы сказать про это, да и незачем.

А среди прочего стоит на лавке древняя вещь, да и что, собственно? Хорошо стоит.

Чтобы лавку не занимать, Иван из лесу пенек сухой оттягал, отпилил ровнехонько. Стоит теперь вещь у входа в сарай, ну чисто как в музее.

 

8

Снится Ивану, что он вовсе не Иван, а капитан Семипалатинский, и держит в доме круговую оборону. Выкопал окопы, траншеи, рвы, настроил полный двор брустверов с надолбами; куда ни плюнь - то землянка, то дзот. Обложился ядерными арбалетами, постреливает по елкам. А в елках кум Родион хоронится, тоже бастионов понатесал, осадных башен, и знай себе атакует подъемный мост. И вовсе он не кум при этом, а восставший герцог Родион. Подъемный мост-то ладно, его Ричард Второй шесть лет атаковал, укатил себе с носом домой, в Тауэр; а вот огород, где картошка, - действительно слабое звено в обороне. Конечно, там давно не картошка, а прыгающие мины, но стена в этом месте - чисто видимость, а угловая башня, даром что из камня, за два века горела одиннадцать раз.

Мучается Иван такими мыслями, входят тут в избу герольды и провозглашают:

"Король Замка Колесницы!"

Иван думает - с каких-таких пор в Замке Колесницы король, и где королева? - в это время заходит в избу Данило, мантию - на лавку, и говорит:

"Сэру брату Ивану Белая Дама Острова шлет приветствия и просит передать дар - новые валенки с галошами к наступающей зиме".

Естественно, по такому поводу пир на весь мир, съезжаются принцы и чемпионы со всей области, - турнир, головы летят, как капуста, вечером в ворота стучатся барды и услаждают слух. И видит Иван, что безо всякой причины все вокруг начинают засыпать, чувствует, что и самого под стол тянет.

Это, натурально, бунтовщик Родион со своими друидами замаскировался под бардов. Летает сам собой по избе меч, поражает спящих принцев да чемпионов, а Иван и встать не может. Короче, отрубил Родион ему голову, поставил на пенечек у сарая, стало место заколдованным. Стоит Иван головой на пеньке и думает думу.

А наследник Ивана продолжает правое дело, лес весь сжег, друидов отравил портвейном и нанес герцогу Родиону в чистом поле сокрушительную победу. Остался Родион один-одинешенек, вскочил на белого коня, пронесся, как ветер, по полю, запрыгнул на подъемный мост, пролетел над огородом с минами и богатырским ударом вонзил копье в угол избы. Загорелась изба, как порох, остались одни валенки с галошами. Стоит голова Ивана, думает: "Хорошие валенки, да не в пору они голове".

И еще думает: "Как же это мы вдруг с кумом так все устроили, что ничего не осталось, одни рытвины да пепелища?"

Летит мимо ворон, говорит голосом туриста: "Это-то дело понятное, вот как вы раньше жили - это тайна глубокая". В дым черный преобразился, по ветру рассеялся. И другой кто-то - то ли сзади, то ли непонятно откуда - шепчет так печально: "Было, было все это, так и было..."

И затих.

Один ветер свищет, пыль ворошит. Стоит голова Ивана в чистом поле, над ней звезды вращаются, картины показывают, как все есть, как будет и как было. Слезы из глаз мертвых катятся - неужто это и все, что в мире есть?

Долго так стояла голова, вот уж и звезды погасли, затихло все. Начинает небо светлеть. И видит Иван - идет кто-то по полю, а там, где прошел, - травы зеленые встают.

Подходит ближе - мать честная, так это ж Данилушко.

Данилушко, да не тот - как в ручье холодном отмытый, глаза ясные, идет - легче воздуха, и смеется.

Подошел еще ближе, говорит: "Что, брат Иван, насмотрелся снов, хочешь еще или проснешься?" Иван хочет головой кивнуть, во рту все пересохло - а не может, шеи нет.

Набычился весь и проснулся.

Свет в избе утренний, такой ласковый - душа наружу белыми слезами рвется. Сел Иван рывком на лавку, одеяло сбросил - и настоящими слезами заплакал - от счастья, что живой. А тут и Данило входит, с котлом каши: "Вот, брат Ваня, кашки сварил. Вставай, есть будем".

Иван на лавке сидит, головой трясет, слезами обливается - сказать ничего не может. Но так все хорошо, дальше - некуда.

"Спасибо тебе, Данилушко, давай кашку есть".

 

9

Нет такого закона, чтобы в природе чего-либо не было.     Хочет Данило выйти ночью на полянку, глядь - занята. Сидит на самой середке кто-то, сразу не разобрать. Присмотрелся - хозяин сидит, видно, что делом каким-то занят, не шелохнется. Разобрало Данилу любопытство, что за дело такое у хозяина. Пошел к избе, Ивана кличет.

"Брат Ваня, или спишь?"

"Не сплю, Данилушко, на крылечке сижу, в звездах картины наблюдаю".

"Сходи со мной, брат, разъясни явление природы".

Приходят к поляне, смотрят из-за кусточков.

"Никакого, Данилушко, в этом секрета нет. Хозяин шотландию слушает".

"Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Шотландию?"

"А то как же. У людей видишь сколько аппарату выстроено - телевизор, да грамофонт, и автомобиль всякая в доме стоит. А хозяин - что же, лыком шит? Ему станет интересно - что где; он по лесу пустится, все свои нервы, как корешки, выпустит, ходит-ходит, глядь - вот она, шотландия, происходит. Он сядет и слушает всякое".

"А что же он, брат Иван, слышит?"

"А это, Данилушко, шотландия сама поворачивается, и каким боком повернется, то ему и слышно. А что слышно, то не в нашем разумении, потому что мы люди, а он хозяин".

Данило после этого как заболел. Ходит сам не свой, глаза туманные, шепчет про себя. Встанет посреди полянки, пальцы растопырит и стоит, качается. Ходил, ходил, признается:

"Не перемочь мне себя, брат Иван. Как ты тогда про шотландию рассказывал, так у меня внутри как захолонуло что-то. Хожу на полянку, стою пень пнем - не слышно шотландии, хоть кол на голове теши".

Развел Иван руками - а сам смеется:

"Никогда, Данилушко, такого не слыхивал, чтобы людям шотландия показывалась. А с другой стороны - нету такого закона, чтобы того не было. Только ты, видать, не дослушал меня в тот раз. Хозяин - он же ходит каждый раз, ловит чувствами тайный знак лесной - тут, дескать... А ты - ты на полянке выстроишься, руки в стороны и бормочешь - приходи ко мне, шотландия, вот он я. А она бы и рада; но не может прийти, куда мы с тобой пожелаем, а то бы называлась не шотландия, а радио, и в уши бы всем жужжала со стенки. А ведь она - из всеобщего равновесия проистекает: где былиночка с веточкой сложатся, ветерок между них дует, да солнышко с луной лучиком припечатают - там и шотландия выходит, садись себе, слушай..."

Задумался Данило пуще прежнего, но с лица более не спадает, ходит - обнадежился. И ходил он так незнамо сколько, а только раз приходит днем - Иван как раз тогда грядку вскапывал - и говорит, спокойный такой:

"Знаешь, Ваня, а ведь ты всю правду мне тогда подсказал. Не приходит шотландия, когда хочешь, а приходит, когда внутри замолчишь и чаять не чаешь".

А Иван уж про это и думать забыл.

"Как, Данилушко, неужто шотландию услышал?"

"И услышал, брат Ваня, и увидел, и знаю теперь, как она по лесу ходит, слово носит, подставляй уши да глаза, кто про себя думать забыл".

С той поры еще складнее пошло. Встретит Данило шотландию, придет умудренный. Часть Ивану расскажет - что в слова помещается, часть на деревья проглядит, часть на строительство Машины Дарья употребит. А Иван радуется - еще один кончик с кончиком сошелся, еще одна ниточка завязалась; потому как нет такого закона, чтобы в природе чего-либо не было.

 

10

"Одного я, брат Ваня, в толк взять не могу. Вон турист давешний - в глухомотине, говорит, живете. А я с мешочком из дома выйду, устать не успею - глядь, у кума Родиона окажусь, а то к дороге какой выйду, или деревня передо мной встанет.

Полдня похожу, только подумаю - как там Ваня, - а под ноги уж тропочка ложится. Не успеет мешок спину нагнуть, а уж и дым из трубы виден. Разве ж это глухомотина?"

"А ты бы, Данилушко, у него спросил. Ведь он-то сюда - то ли день шел, то ли год - сам не вспомнит, семь потов сошло, полные карманы сучков. Назад воротится, скажет на работе своей - не было такого, примерещилась мне изба в лесу. И сам себя убедит.

А все потому, что не глазами смотрит, а иллюстрацию внутри себя наблюдает. Покажи ему куст: пока в книжке название не прочитает - не заметит. И идет через это не по шерстке, а супротив, через пень-колоду, с сучка на задоринку, каждый метр с бою берет. Пока борется - ни на что не смотрит; кончит бороться - а уж все прошло.

А ты, Данилушко, за порог шагнешь - и идешь себе, радуешься. Подойдешь к дереву, смотришь - родное какое-то, хоть и мало знакомое. Само собой, с родни паспорт не спросишь. Раз ты к нему по семейному, то и оно тебе поперек дороги не встанет. Поэтому - где ему неделю поперек на тракторе, тебе - два шагу шагнуть, да еще все веточки расправишь по дороге.

К нам природа открытой книгой стоит, манит да ласкает; а он к ней с переплету подошел, а что с лица зайти надо, так ему невдомек, он переплет зубами раздирает, на иголки да скрепки натыкается, сухой клей ест.

Так и во всем."

 

11

Можно поглядеть на это дело с другой стороны. Рассмотрим положение Ивана с Данилой во времени.

Летом у них лето. Зимой идет снег и холодно, хотя в избе жарче, чем летом, - из-за печки. На этом их положение во времени совершенно исчерпывается.

Рассмотрим их положение в пространстве. Утром Данило выходит из дому, идет по тропке и попадает в село Семихатки. В другое утро пойдет по той же тропке, но свернет, где ему понравится, и вскоре до кума Родиона дойдет, принесет ему, например, орехов. А может и по другому дойти до кума Родиона, раз на раз не приходится. А может и еще куда-нибудь прийти, ну как Бог на душу положит. И ведь непременно не просто так, а обязательно с какой-либо пользой.

Совершенно ненаучное положение в пространстве.

При этом реальность Ивана и Данилы совершенно не подлежит сомнению. Стоит дерево, а мимо него проходит Иван с мешком золы - несет удобрять огород. Никакой мистики.

А день такой неподвижный, воздух как застыл, небо низкое и сырое. Время от времени принимается накрапывать дождь, но скоро перестает. Данило сидит в сарае и мучается духом, глядя на частично построенную Машину Дарья. Не знает, как строить дальше. Возмет одно, прикинет - не то; ухватит другое - не то. А внутри у него каждая ниточка ноет - строй, Данилушко, ну строй; ни о чем другом и мыслить не может, сидит - хоть плачь.

Темно в сарае. Дождик по крыше серым паучком бегает. Положил от невозможности голову на верстак, да вдруг его как манить куда начинает. Будто проседает что-то внутри, будто глиняную стену водой размыло. И сухой такой старый голос без единого словечка разъясняет, что к чему приложено, как разные колесики друг против друга поворачиваются. И прямым путем выходит из этого то, отчего Данило мучается.

Прошло все. Данило сидит, как пустой внутри, а в пустоте этой как будто небо устроено и в нем высоко-высоко птица иногда пролетит. Сидит долго, ждет, пока опять оживет. Хорошо ему, Даниле; было бы нам так иногда хорошо.

А вечером с Иваном сидит, на радостях чай на семи травах заварили, в избе как цветы цветут. Данило говорит: "Может, то Сван этот приходил..." - "Да что, Данилушко, голову ломаешь. Если в теплом доме дверочку приоткрыть, так любая зверушка погреться зайти готова. Глядишь, не мешаешь ей, а она тебя своему разумению учит понемногу. И выходит ко всеобщему теплу и пользе".

Данило сидит, ухом со всем согласен, а мыслью все ощупывает, как ладно новое колесико со старым сопрягается, и радость у него внутренняя, как лампочка, светится, как печь, согревает. А за окошком деревья под мокрым ветром клонятся, темень - хоть глаз выколи. Вышел на крылечко, сладким воздухом ночным дышит.

И налицо полное согласие между ним и окружающей его действительностью.

Совершенно ненаучная ситуация, а ему и дела нет. Постоит еще немного и пойдет спать.