Последний день марта в старательском городке Вирджиния, территория Монтана, выдался ясным и морозным, но в воздухе уже ощутимо пахло весной. Глубокий снег, который так плотно смерзся, что без труда выдерживал вес коня, подтаял сверху и влажно блестел. Дорожка к навесу, по обе стороны которой высились отвалы зимнего снега, размякала под дневным солнышком. Пока еще стояли холода, но до тепла было рукой подать. Тресси чуяла весну, вдыхала ее аромат в порывах ветра, всей кожей ощущала ее ласковое касание – так, что порой едва удерживалась от соблазна сбросить наконец надоевшую теплую одежку.

Вечером этого чудесного мартовского дня Линкольншир долго уговаривал Тресси вместе с ним съездить в город.

– Дитя мое, – сказал он, – это именно то, что тебе нужно.

Тресси, стряпавшая ужин для приисковых рабочих, выразительно пожала плечами и вздохнула.

– Да ведь мне и здесь хорошо. Совсем не хочется никуда ехать.

Англичанин воздел к небу костлявые ладони:

– Да знаю, знаю! Ты здесь совершенно счастлива – оттого-то, видно, молчишь целыми днями и почти ничего не ешь. Стала похожа на ходячий скелет! Что тебе сейчас нужно, так это женское общество и поход за покупками. Бьюсь об заклад, что с жалованья ты скопила недурную сумму – на что же тебе здесь тратиться?

Тресси от души рассмеялась и шутливо подняла руки:

– Ну хорошо, сдаюсь! Я поеду с тобой в город. Все, что угодно, только хватит заговаривать мне зубы! Точно так же вел себя отец, когда я получала выволочку за свои проказы и злилась, что меня наказали… Нет, правда, Джарред, со мной все в порядке. Просто мне так трудно, так тяжело свыкнуться… – Тресси оборвала себя на полуслове, не в силах заговорить о Калебе. Крохотное мертвое тельце до сих пор лежало на холоде, под складским навесом, всего в полусотне ярдов от того места, где она беседовала с Линкольнширом.

Как же нестерпимо было знать, что смугленький улыбчивый кроха, которого Тресси полюбила всем сердцем, отныне навеки для нее потерян. Никогда не суждено ей услышать его звонкий смех, увидеть, как он впервые встанет на ножки, как сделает первый шаг и скажет первое слово, как назовет ее мамой. Очень скоро промороженная земля оттает, и тогда Тресси уже насовсем простится с малышом, который так и не станет взрослым. С первой же оттепелью в Вирджинии похоронят всех, кто не сумел пережить эту суровую зиму. Девушка утешала себя, воображая, как маленький Калеб и ее дорогая мама бродят по цветущим лугам, согретые вечным солнцем недоступного живым края. Быть может, когда-нибудь и она присоединится к ним.

Линкольншир, конечно, прав – ей нужно развеяться; правда, Тресси не была уверена, что поездка в город окажется таким уж целительным средством. Даже теперь, когда прошло столько времени, она все еще порой мечтала, что в один прекрасный день на вершину горы поднимется Рид Бэннон и, сияя черными глазами, заключит ее в крепкие объятия, поцелуями прогонит тоску, состраданием облегчит горе и увезет ее далеко-далеко, подальше от места, где рассыпались в прах ее мечты. Одна лишь память о Риде помогла Тресси выжить в страшные дни после смерти Калеба. Она уже оставила мысли о мести собственному отцу. Страдания настолько сильно изменили ее, что теперь она даже не знала, сумеет ли вообще припомнить его лицо.

Все же Тресси сделала еще одну, слабую попытку увильнуть от поездки в город.

– Иногда меня навещает Мэгги, – не слишком уверенно возразила она. – Она хороший друг. И к тому же скоро из Сент-Луиса вернется Роза, так что лучше я останусь здесь и приготовлю ужин.

Ликольншир, однако, оставался неумолим. В нем проснулось упрямство, а когда в англичанине просыпалось упрямство, сладить с ним было просто невозможно. Этот человек всегда добивался своего, при этом даже не повышая голоса. Всякий рад был услужить ему. Тресси хорошо понимала, почему Роза без ума от этого долговязого иностранца с его странным акцентом и непреклонной властностью.

Между тем предмет ее размышлений облокотился на пустой бочонок, задумчиво жуя кончик серной спички.

– Дитя мое, а не подумываешь ли ты о том, чтобы подыскать себе хорошего мужа? В этих краях полным-полно мужчин, которые наизнанку вывернутся, лишь бы заполучить такую женушку. Что они здесь видят, в конце концов – одних продажных девиц, как эта Мэгги, а ведь хочется им совсем другого. Тресси, разом вскипев, круто обернулась к нему.

– Значит, ты и о Розе такого же мнения?!

Быть может, только она одна и знала, как сильно любит Роза этого заносчивого англичанина. Уж сам-то Джарред явно не имел на сей счет никакого понятия. А если и знал – разве это мешало ему бесстыдно пользоваться беззаветной Розиной преданностью? В Лондоне у него остались жена и две дочери, и Джарред Линкольншир отнюдь не собирался покидать их ради какой-то там продажной женщины. И почему только Роза сама этого не понимает?

Линкольншир вперил в Тресси неподвижный взгляд светлых глаз.

– Да что ты, собственно, знаешь о нас с Розой? Как бы мы ни поступали, это наше с ней личное дело. Она работает, я плачу, а все это не твоя печаль. – Джарред на минуту смолк, водя носком сапога по седому от инея полу, потом прибавил, уже мягче: – С ума мы, что ли, сошли – ссориться из-за этаких пустяков? Скажи-ка лучше, что ты готовишь на ужин?

Тресси чуть было не крикнула ему, чтоб не смел называть пустяком Розу Ланг и ее чувства, но вовремя прикусила язык и торопливо принялась помешивать кипящее на небольшом огне варево.

– Жаркое из оленины, что же еще? – отозвалась она и украдкой, искоса глянула на Линкольншира. Неужели он скучает по белокурой красавице Розе только оттого, что некому ублажить его в постели? Или же его речи служат дымовой завесой? Тресси очень хотелось верить, что для Розы нашлось местечко не только в постели, но и в сердце Джарреда, но кому, как не ей, знать, что мужчины непостоянны в своих страстях.

– Что же, поищем в городе, нельзя ли чем пополнить наши припасы. Людям уже осточертело питаться одной олениной. Возьму с собой четверть оленьей туши – может, удастся обменять на копченую свинину.

С этими словами Линкольншир неторопливо выпрямился во весь свой гигантский рост, хлопнул ладонями по ляжкам и добавил:

– Утром, после завтрака, будь готова к отъезду. Остатки жаркого пойдут на обед – только добавь в него побольше воды.

Наутро Тресси управилась с работой быстрее обычного. Если вчера она всячески отнекивалась от поездки, то сегодня неожиданно обнаружила, что ждет этого события с радостным нетерпением. Должно быть, причина этому – перемена погоды. Кто бы не обрадовался случаю удрать из-под сумрачного навеса на волю, где так ярко светит солнышко?

Когда появился Линкольншир, Тресси набросила на голову черную шерстяную шаль и пошла за ним к коляске. Джарред галантно помог ей устроиться на сиденье, закутал в бизоньи шкуры, и они отправились в недолгое путешествие – вниз по склону горы, к городским соблазнам.

Хитроумный англичанин еще в начале зимы приказал двоим рабочим смастерить для коляски пару крепких лыж. Новшество оказалось удачным, и вскоре такими же санями обзавелись и некоторые горожане. Совсем скоро сойдет снег, и тогда лыжи снова сменятся нарядными красно-черными колесами.

Угревшись под шкурами, Тресси любовалась ослепительным сверканием снега и льда. Величественные пики гор, окаймленные по краям могучими соснами, представляли собой незабываемое зрелище, и она хотела насладиться им сполна. И как только мог господь, создавший такое чудо, умертвить крохотного младенца прежде, чем тот успел вдоволь налюбоваться красотой этого мира?

Весеннее солнце пылало над заснеженными горами, и свет его радужными искрами рассыпался в слепящей белизне, меняя цвет всякий раз, когда сани делали новый поворот. Далеко внизу лежал город, окруженный девственно-белыми сугробами – скоро они исчезнут, а на их месте распустятся весенние цветы. Тянулись дорожки, трудолюбиво очищенные от снега. Отважные горожане, отказавшиеся бежать от опасностей местной зимы, сумели наладить в этой глуши обычную повседневную жизнь.

Тресси почти жалела, что зиме скоро придет конец. Едва лишь тельце Калеба опустят в могилу, ей больше незачем будет оставаться в Вирджинии. Теперь она вольна ехать куда угодно – вот только куда и зачем? Девушка невольно всхлипнула. Ей никак не удавалось надолго отвлечься от мыслей о Калебе. Даже после смерти мамы ей не было так тоскливо и одиноко – тогда ее спас от одиночества Рид. Теперь же у Тресси не осталось никого. Даже Роза, единственная подруга, и та покинула ее. Ну что это за жизнь?

– Как ты думаешь, компания «Оверленд» не отменила рейсы дилижансов? – спросила она у Линкольншира, который направил упряжку к платной конюшне.

– Ни в коем случае. Кучера дилижансов – крепкие ребята, только снежная буря в силах хоть на время их задержать. И дилижансы, и фургоны с грузами не сходили с трактов всю зиму. Бог мой, Тресси, до чего же много народа живет сейчас в этих местах! Представь только этот огромный край, от моря до моря, заселенный людьми! Даже голова идет кругом. Поразительно, сколь многого сумели достичь ваши колонисты на этой девственной земле!

Тресси не всегда понимала, о чем говорит Линкольншир, и зачастую лишь наслаждалась его красноречием, пропуская мимо ушей смысл сказанного.

Долговязый англичанин выпрыгнул на снег и обошел коляску, чтобы помочь Тресси спуститься. Выбравшись из-под шкур, девушка протянула ему руку, но Джарред бесцеремонно ухватил ее за талию и легко, как пушинку, выдернул из коляски. Тресси и ахнуть не успела, как уже стояла на тротуаре.

Придя в себя от такого обращения, она пробормотала: «Спасибо!» – и притворилась, что оглядывается по сторонам. Лицо ее, несмотря на стужу, пылало жарким румянцем.

На ней было платье из синей ткани – той самой, которую выбрала Роза в их первый поход по городским магазинам. Цветастый узор заметно поблек, но Тресси этого не замечала. Спасаясь от холода, она носила под платьем теплые панталоны, шерстяные носки и сапоги до колен. Ее плечи и шею плотно укутала шаль, на руках были перчатки, и на виду оставалось лишь румяное личико да блестящие от волнения глаза.

Поставив девушку на тротуар, Линкольншир на миг задержал руки на ее тонкой талии. С затаенной тоской всматривался он в милое, исхудавшее от зимних невзгод лицо Тресси. Девушка была неуловимо похожа на Лесли, младшую дочь Джарреда, а он так истосковался по своей семье. Быть может, этой весной он все же отправится в Лондон и вновь попытается убедить Викторию, что ей и девочкам не придется терпеть таких уж больших лишений в этом диком, почти не освоенном краю. Джарред выстроит им дом, какого в здешних местах еще не видали, – настоящий замок.

Мечты Джарреда оборвались, когда Тресси, пытаясь отвлечь его внимание от своей персоны, торопливо спросила:

– Как ты думаешь, война еще не закончилась? Сколько она может еще продолжаться?

– Об этом гадать не берусь, но бои еще идут. Разве ты не читаешь «Пост»? Война бушует вовсю, а потому властям нет никакого дела до нужд местных поселенцев. Здесь ведь даже не штат, а всего лишь территория. Мы живем по совершенно другим законам.

Тресси и в самом деле не читала местной газеты, потому что не нашла там ничего для себя интересного. До того как умер Калеб, она с удовольствием прислушивалась к разговорам рабочих. Они постоянно сплетничали о боях, казнях и новых золотых жилах. А потом уже новости мало ее трогали. В сущности, Тресси не могла припомнить ни одного значительного события с того черного январского дня, когда Линкольншир отыскал ее, полузамерзшую, в метели – для того лишь, чтобы сообщить о смерти мальчика. Тресси даже не смогла в последний раз подержать в руках его крохотное тельце.

Линкольншир галантно подставил ей согнутую в локте руку, и они неторопливо зашагали по тротуару.

На доске перед бакалейной лавкой были мелом выписаны цены: двадцать семь долларов за центнер муки, доллар за яйцо.

– Я думала, что муку и сахар доставляют сюда с Восточного побережья, – заметила Тресси. – Разве теперь эти торговые пути не перекрыты из-за войны?

– Мы получаем большинство товаров из Солт-Лейк-Сити или по реке, из Сент-Луиса, – рассеянно пояснил Джарред. Вид у него был отсутствующий. Может быть, он думает о Розе?

Внезапно у Тресси перехватило дыхание, и она крепче вцепилась в руку Джарреда. Навстречу им, занимая, казалось, всю ширину улицы, шагал дюжий великан, по уши закутанный в бизонью доху.

– Быть того не может! – ахнула Тресси. – Доул Клинг!

– Кто-кто? – переспросил Джарред, с изумлением видя, что лицо его юной спутницы побелело, точно снег.

Гигант между тем подошел поближе.

– День добрый, доктор, – кивнул Линкольншир и краешком губ почти беззвучно шепнул Тресси: – Дитя мое, ты, часом, не заболела? Что с тобой?

Тресси, не отвечая, во все глаза глядела на великана. Тот вежливо приподнял котелок и посторонился, уступая им дорогу.

– О нет, нет! Господи, мне на минуту почудилось, что… Кто это такой?

Линкольншир удивился не на шутку:

– Доктор Гидеон, кто же еще! Помнишь, он лечил Калеба?

Так вот кого напомнил ей доктор в первую же их встречу – Доула Клинга! Ну конечно, она ошиблась. Тресси кивнула, с трудом преодолевая приступ тошноты. Миг назад она могла бы поклясться, что перед ней Доул Клинг. Но тот был грязен и бородат, носил косматую куртку из звериных шкур, а у доктора Гидеона гладко выбритое лицо с аккуратно подстриженными усиками. У него нет ничего общего с Клингом – разве что великанская стать.

Тресси в последний раз оглянулась на удалявшегося доктора, а вскоре Линкольншир уже ввел ее в лавку. Здесь жарко пылала натопленная печь, и Тресси раскраснелась. Ее до сих пор бил озноб при одной мысли о встрече с Доулом Клингом. Человеком, которого она возненавидела, как никого во всем свете.

Притворившись спокойной, она принялась вяло перебирать выставленные на полках товары, но внутренняя дрожь все не стихала. Линкольншир, видевший Тресси насквозь, долго крепился, но наконец не выдержал.

– Да что с тобой такое? – спросил он тихо. – Неужели ты совсем не помнишь доктора Гидеона?

Похоже, Джарред решил, что она слегка помешалась. Тресси натянуто улыбнулась:

– Помню, конечно. Должно быть, все дело в этом дурацком пальто. Когда я увидела доктора, мне показалось… в общем, он напомнил мне… а, неважно. Просто я отвыкла от людей. Здесь так шумно и грязно, а у нас, наверху, снег и тишина.

– Кто такой Доул Кинг? – спросил Джарред.

Он вертел в пальцах наперсток, не сводя с Тресси пристального взгляда светло-голубых глаз.

Отпираться не было смысла.

– Не Кинг, а Клинг. Доул Клинг – отец Калеба, – пояснила Тресси, воинственно вздернув подбородок.

Линкольншир явно смешался и стал с преувеличенным интересом разглядывать выставленные на продажу ткани.

Тресси понятия не имела, что именно рассказала о ней Роза своему возлюбленному, но у нее самой не было ни малейшей охоты пускаться в откровения.

* * *

После этого неприятного происшествия у Тресси вошло в привычку каждый день после обеда отправляться на прогулку. Вместо двух-трех десятков рабочих, которые трудились на прииске летом, на зиму остались лишь одиннадцать. Готовить для них еду было куда быстрей и проще, и у Тресси вдруг появилось свободное время. Набросив поверх платья только шаль, потому что солнце днем пригревало не на шутку, она долго бродила вокруг навесов и складов, а потом стояла на вершине горы и смотрела на город, размышляя о Доуле Клинге. С того момента, когда она спутала доктора Гидеона с ним, Тресси никак не могла позабыть этого страшного человека.

За ее спиной, на склоне горы самозабвенно трудились помпы, и тугие струи воды выгрызали из почвы куски породы. Когда Линкольншир только привез сюда гидравлическое оборудование, над ним все потешались. Зато потом оказалось, что он сделал не обыкновенно удачный ход. Даже зимой, когда работы на прииске заметно сократились, здесь добывали в сотню раз больше золота, чем самый удачливый старатель-одиночка.

Миновали дни, весна неуклонно приближалась, и в душе Тресси поселилась странная, неодолимая и властная тоска. День за днем, преследуемая зловещим призраком Доула Клинга, девушка все чаще вспоминала о счастливых днях, которые она провела с Ридом Бэнноном. Даже бедствия, пережитые вместе, казались ей сейчас сладким сном. Тресси тосковала по любви, и ласковые черные глаза Рида Бэннона снились ей теперь каждую ночь. Она не могла понять, что с ней происходит, но в душе ее рождалось новое чувство, чистое и сладостное, словно свежевыпавший снег. В ее груди поселилась робкая надежда на счастье.

Однажды днем, когда в синем холодном небе ослепительно ярко сияло солнце, Тресси, как всегда, отправилась побродить. Было воскресенье, и прииск опустел – все рабочие ушли в город, чтобы расплатиться с долгами и сделать покупки. В городе были открыты все салуны и прочие увеселительные заведения, и многие гуляки куролесили всю субботнюю ночь напролет, прихватывая и день воскресный.

Тресси подождала, покуда Линкольншир уедет с прииска на своей любимой вороной кобылке, и лишь тогда начала спускаться по изрядно раскисшей тропе, которая вела в город. Если бы она попросила, Джарред, конечно, взял бы ее с собой, но Тресси не хотелось объяснять ему, в чем дело. Чего доброго, пустится за ней следом. Сегодня ей предстоит принять важное решение, и она должна обойтись без посторонней помощи.

Под ногами хлюпал талый снег, перемешанный со льдом. Тресси глубоко вдыхала теплый туманный воздух. Отсюда, с высоты, как на ладони видны были горы, и ветер приносил с них тонкий смолистый аромат хвои. Как же здесь чудесно, как просторно, покойно и тихо! Если б только Тресси могла разыскать Рида. Они поселились бы высоко в горах и жили вместе до конца своих дней.

Погруженная в свои мысли, девушка даже не заметила, что навстречу ей взбирается в гору элегантная коляска.

– Тресси, Тресси, детка! – услышала она и вмиг очнулась при звуке знакомого голоса.

В коляске, с ног до головы закутанная в белые меха, сидела Роза Ланг. Наконец-то она вернулась! Тресси забралась в коляску. Женщины обнялись, смеясь и плача одновременно.

– Эй, Енох, – окликнула Роза кучера, – вези-ка нас назад, в «Золотое Солнце»!

– Слушаюсь, мэм! – бодро ответил он и цокнул языком, разворачивая изящную вороную лошадку.

– Когда ты вернулась? – спросила Тресси.

– Вчера вечером, и, должна признаться, никак не могу прийти в себя после поездки. Ну да разве я могла усидеть в Сент-Луисе? Нет упоительней зрелища, чем весна в горах. Как тебе живется, дорогая? – Роза крепко сжала руки Тресси. – Мэгги мне рассказала о твоей потере. Ужасно жаль малыша! Он был такой славный. Признаюсь честно, я плакала, узнав об этой беде. Как ты, оживаешь понемногу?

Глаза Тресси тотчас налились слезами, но она кивнула. В конце концов, рано или поздно ей придется смириться с этой потерей. Она уже позабыла, что в этот день хотела побыть одна. Роза – вот кто ей был нужен, чтобы воспрять духом. Ее присутствие способно утешить самую печальную душу. Печалиться и грустить рядом с ней просто невозможно.

– Послушай-ка, лапочка, что это за вздор рассказывал о тебе Джарред? Будто ты почти не выходишь из-под этого кошмарного навеса. Дитя мое, не прячься от жизни. Ты ведь так молода, и у тебя все еще впереди. Влюбись в кого-нибудь, повеселись от души, покуда есть еще время. Господь свидетель, в жизни так мало радостей, что избегать их просто грех. Я, например, ты же знаешь, никогда этим не грешила. – И Роза рассмеялась так заразительно, что этот теплый смех согрел истосковавшееся сердце Тресси.

Она крепко сжала руку подруги.

– Ах, Роза, я и не понимала, как по тебе соскучилась! Впрочем, я очень, очень многого раньше не понимала. Когда Калеб умер, мир вокруг точно исчез. Я даже не могу вспомнить, что делала все эти месяцы. Ничего не помню, кроме одного – мне было так грустно и больно. Что же мне делать теперь, Роза? Что?

Роза нежно обняла юную подружку и прижала ее голову к своей груди. Бедное дитя, сколько же ей пришлось пережить! Как объяснить ей, что нужно радоваться жизни, не цепляясь за прошлое и не думая о будущем? Нужно пить веселье, как вино – упиваясь каждым глотком, словно он последний в твоей жизни, и ни о чем, ни о чем не жалеть. Она погладила Тресси по голове, как ребенка.

– Сомневаюсь, дитя, чтобы ты на что-то решилась. Уж очень ты робкая. Свои планы ты вертишь и вертишь в голове, пока не найдешь причины оставить все, как есть. Черт побери, да хотя бы раз в жизни сделай что-нибудь просто так, наплевав на последствия!

Кучер осадил вороную.

– Приехали, мисс Роза.

– Пойдем, Тресси. Выпьем горячего пуншу и поболтаем. Мне не терпится услышать все здешние сплетни. – Обращаясь к Еноху, она добавила: – Лошадей не распрягай – потом отвезешь мисс Тресси обратно.

Приподнятое настроение Розы оказалось заразительно, и вскоре Тресси уже весело рассказывала что-то, вместе с подругой поднимаясь по широкой лестнице салуна «Золотое Солнце».

Устроившись в удобных мягких креслах и потягивая из чашек дымящийся пунш, женщины наслаждались обществом друг друга.

– Мы бывали в театре самое меньшее раз в неделю, – рассказывала Роза. – Ох, это было так увлекательно! А если бы ты видела новые моды! Просто удивительно, как это во время войны торговцы ухитряются помнить о шляпках с перьями и меховых муфтах. Представь, в Сент-Луисе нет недостатка в модной одежде. Кстати, лапочка, я тебе кое-что привезла в подарок – чтобы эти грустные глазки наконец повеселели.

Откинувшись на спинку кресла, Тресси с удовольствием прихлебывала пунш и чувствовала, как пьянящий жар напитка проникает в каждую клеточку ее тела. Да, именно это ей сейчас и нужно – беззаботный отдых, болтовня, безделье. Наплевать на все, что бы ни случилось!

– Не стоило тебе на меня тратиться, но все равно – спасибо, – сказала она Розе. – Ох, до чего же я рада, что ты наконец вернулась! Я ужасно по тебе соскучилась. А мистер Линкольншир знает, что ты приехала?

Роза одним глотком осушила свой стакан.

– Еще бы ему не знать! К твоему сведению, мы всю прошедшую ночь… гм… праздновали мое возвращение. Он ничуточки не изменился – все такой же ненасытный. Так соскучился по мне, что ни на минуту не оставлял в покое.

Тресси покраснела и поспешно переменила тему:

– Что же он мне не сказал, что ты уже приехала? Я ведь виделась с ним сегодня за завтраком.

Подруга хихикнула:

– Это я попросила его придержать язык. Мне хотелось устроить тебе сюрприз и свалиться как снег на голову, а вот поди ж ты – встретились по дороге. Что это тебя понесло идти пешком в город?

– Да сама не пойму. Я просто знала, что должна сегодня хоть что-нибудь сделать, а иначе просто лопну. Идет весна, Роза, все оживает, и я порой с ума схожу – так чего-то хочется, а чего, не знаю. И стоит мне поймать себя на этом, как я тут же вспоминаю о Калебе и о том, что скоро его будут хоронить. Едва расправлюсь с этими невеселыми мыслями, как на ум приходит Рид Бэннон. Ох, Роза, и отчего это все мужчины такие ослы?

Роза протяжно присвистнула и отставила на стол пустой стакан.

– Ты бы еще спросила, почему летом греет солнышко, а зимой идет снег. Такова уж природа вещей, и, чем раньше это поймешь, тем лучше. Кто такой Рид Бэннон и что он натворил? Это отец Калеба, да? Что вообще происходило здесь, покуда я вовсю развлекалась в Сент-Луисе?

Тресси никогда не упоминала при Розе даже имени Рида – как-то все не случалось подходящего времени для такого разговора. Кроме того, стыдно было сознаваться в своей распущенности, ведь Роза считала ее девицей скромной и воздержанной. Но сейчас Тресси словно подхлестнуло что-то, и она очертя голову выложила Розе все до последней мелочи.

Та слушала жадно, ни разу не перебив подругу, хотя та говорила путано и не всегда внятно.

– Понимаешь, Роза, до последней минутки, покуда Рид не усадил меня в дилижанс, я все надеялась, что он поедет с нами. А он стоял себе и смотрел, как мы с Калебом уезжаем. Боже мой, ведь я знаю, что он любил меня так же сильно, как я его. Я люблю его до сих пор, хотя что в том проку? Рид уже никогда не вернется, а мне так его не хватает. Ох, Роза, как же мне стыдно, что сваляла такого дурака!

– Чепуха! Мужчины, конечно, мастера морочить нам, бедным, голову, но если и вправду кого-то любишь, то из кожи вон вылезешь, только бы его удержать. Ну а если проиграешь… – И красавица выразительно повела обнаженными белыми плечами.

– Да, наверное, это так. Вот я как раз и проиграла. Если бы ты знала, Роза, как мне все это надоело! Никогда в жизни больше и не гляну ни на одного мужчину!

Роза сладко потянулась и встала.

– Знаешь, лапочка, на твоем месте я бы не зарекалась. Неплохо, конечно, сохранять трезвую голову, но глупо отказываться от мужского общества. К чему лишать себя удовольствий?

– Значит, ты держишься Линкольншира только ради удовольствий?

Роза покраснела и легонько тронула ладонью полуобнаженную грудь.

– Ну да, а зачем же еще? Не влюбляться же мне в него, в самом-то деле?

Тресси поверила ей не меньше, чем тому, что небо вот-вот упадет на землю.

Тем временем Роза подбежала к огромному сундуку, стоявшему в глубине комнаты, и, откинув массивную крышку, извлекла на свет охапку красочных и пышных нарядов. Порывшись в них, Роза вынула платье из блестящей ткани ярко-синего цвета. Юбка волнами ниспадала от небольшого, чуть присборенного корсажа, который застегивался на спине. Длинные пышные рукава и высокий вырез были отделаны лентами и мелким жемчугом.

Тресси ахнула, не веря собственным глазам. В жизни не видала подобной красоты!

Роза как ни в чем не бывало приложила платье к ее фигуре.

– Превосходно, – пробормотала она. – А теперь раздевайся. Ну, снимай к чертям собачьим это тряпье.

Она бережно разложила наряд на постели и, порывшись в вещах, достала корсет.

– Раздевайся догола, детка. И бельишко тоже снимай.

– Роза! – стягивая чулки, дрожащим голосом позвала Тресси.

– Что еще, лапочка? – отозвалась та, оценивающе разглядывая корсет.

– Можно мне сначала принять ванну?

– Конечно, можно, радость моя! Сейчас принесу тебе халат и скажу, чтобы согрели воды. И как только я сама об этом не подумала! Бьюсь об заклад, ты всю зиму не вылезала из теплых панталон.

Тресси, которая раньше ни единого дня не обходилась без купания, уныло кивнула.

– Я лишь наскоро умывалась по утрам – и все. Душу бы продала за ванну с горячей водой!

Роза бросила ей роскошнейший лиловый халат и вышла из комнаты. Вскоре один за другим стали появляться неразговорчивые юнцы с ведрами. Они украдкой поглядывали на Тресси и, выплеснув горячую воду в великолепную Розину ванну, тотчас исчезали. Наконец ванна была полна, и Тресси, не дожидаясь подруги, с наслаждением погрузилась по горло в ароматную пену.

Потом она хорошенько намылила губку и принялась водить ею по всему телу – медленными, нарочито томными движениями, от которых кровь так и закипала в жилах. Отмывшись, Тресси снова опустилась в воду и блаженно закрыла глаза, отрешенно провела пальцем по груди, и ниже, ниже – между бедер, где курчавился треугольник золотистых волос.

Она коснулась пальцем бутона потаенной плоти, и желание вспыхнуло в ней с неистовой, почти болезненной силой. Тресси застонала от наслаждения, не открывая глаз. После долгих месяцев отупляющего труда и невыносимого горя Тресси Мэджорс снова ощутила себя женщиной, нетерпеливой и на удивление живой.

Вернувшись, Роза обнаружила, что ее подружка блаженно дремлет в остывающей воде.

– Давай-ка вымоем и твою хорошенькую головку, – сказала она.

Тресси сонно согласилась. Пришла Мэгги с ведром горячей воды.

– Как, однако, отросли у тебя волосы за зиму, – заметила Роза, бережно расчесывая волны спутанных рыжих кудрей, ниспадавшие ниже талии. – Прическу сделаем после того, как оденешься.

Стоя перед зеркалом, Тресси смотрела на себя – и не верила собственным глазам. Великолепное платье пышным синим облаком окутывало ее стройную фигурку, волосы, подобранные на затылке, ниспадали на плечи прихотливыми огненными локонами, подчеркивая белизну сияющей чистотой кожи. И откуда только взялась эта непостижимая красавица, глядевшая из зеркала на Тресси Мэджорс? Как сумела она уцелеть после стольких невзгод и лишений?

– Погляди на меня, Роза! О, спасибо тебе, спасибо! – Тресси закружилась перед зеркалом, косясь через плечо на свое отражение. Потом сделала шажок, другой… и лишь сейчас сообразила, что она по-прежнему босиком. Приподняв пышную юбку, девушка выразительно пошевелила пальчиками босой ноги.

– А как же быть с этим?

– Ах да, туфли! – воскликнула Роза и тут же принесла на выбор несколько пар. Все они оказались тесноваты. Слишком уж долго Тресси носила грубую бесформенную обувь. «Как-нибудь притерплюсь», – решила она и осторожно прошлась по комнате.

– Пойдем-ка вниз, пусть все на тебя посмотрят! – восторженно предложила Роза.

– Ну, я не знаю… – тотчас смешалась Тресси. Уперев руки в бедра, ее подруга решительно заявила:

– Посмей только сказать, что после всех моих трудов ты не захочешь покрасоваться перед людьми! Чепуха!

И, схватив Тресси за руку, потащила ее за собой, не оставляя времени на размышления.

В салуне было полно народу, в том числе и знакомые Тресси рабочие с прииска. Остановившись на верхней ступеньке лестницы, Роза громко хлопнула в ладоши.

– Внимание, господа! Позвольте представить вам мисс Тресси Мэджорс!

Все взгляды тотчас обратились на Тресси. На миг ей захотелось броситься наутек, но Роза этого не допустила. Крепко сжав руку подруги, она шаг за шагом повела ее вниз. Посетители салуна приветствовали такую красавицу восторженным ревом, размахивая кружками с пивом. Тресси знала, что лицо ее пылает от смущения, но остановить Розу было невозможно.

В тот самый миг, когда они сошли с последней ступеньки, двери салуна распахнулись. Рослый мужчина шагнул в зал – и замер, увидев Тресси. Тень от полей шляпы скрывала его лицо. Но когда вновь пришедший сорвал с головы шляпу и воскликнул: «Боже милостивый!» – Тресси едва не лишилась чувств.

Задыхаясь, с неистово бьющимся сердцем, не в силах сделать и шага, Тресси смотрела, как через зал к ней идет Рид Бэннон. Миг – и он уже протянул руки навстречу ей. Тресси покачнулась и едва не упала, но тут же очутилась в крепких объятиях Рида.