Сильные руки убрали с ее лба выбившуюся прядь. Оливия тихонько вздохнула. Саймон. Он пришел за ней. Было слишком темно, чтобы видеть что-то кроме тусклого луча его фонаря, но она узнала бы его, даже если бы он не сказал ни слова. Только он прикасался к ней так бережно и вместе с тем властно. Когда он взял ее на руки и прижал к груди, даже боль в лодыжке стала терпимой.

— Саймон, — прошептала она. — Ты нашел меня. Я пыталась встать, но не смогла. Я должна была пройтись…

— Вини в этом только себя, — сказал Саймон и угрюмо зашагал за довольным собой Риппером.

Добравшись до края опушки, он снял с Оливии капюшон и повернул ее лицом к своей груди. В следующий раз он взял ее поудобнее лишь у верхнего поля и обманчиво непринужденным тоном спросил:

— Какого черта тебе взбрело в голову тащиться туда в одиночку? Разве ты не видела, что надвигается буря?

— Я хотела проветрить голову.

— Проветрить? — взорвался Саймон. — Лучше скажи, потерять! Оливия, как ты могла сделать такую глупость? — Он наклонился, заглянул ей в лицо и резко спросил: — Чему ты улыбаешься? Это вовсе не комплимент!

Оливия слышала его досаду и гнев, но это ее не смущало. Она наслаждалась прикосновением его мускулистой груди и сильных рук.

— Я не могу остановиться, — просто сказала она.

Саймон тряхнул волосами, и на щеку Оливии упала еще одна капля, как будто ей было мало непрекращающегося дождя. Однако она продолжала улыбаться.

— Ты выжила из ума, — бросил он. — Как и я, когда решил жениться на тебе.

— Нет, — сказала Оливия. Но улыбаться ей расхотелось. — Никто из нас не выжил из ума. И мне кажется, я знаю, почему ты женился на мне.

— Да? Ну, тогда ты знаешь больше моего. — Саймон добрался до нижнего поля, перекинул Оливию через плечо и перелез через ограду.

Когда он снова взял жену на руки, над их головами вспыхнула молния и послышался первый слабый удар грома.

И в ту же секунду к Оливии вернулись все ее сомнения.

Когда Саймон нашел ее скорчившейся на земле, она подумала, что сострадание, слышавшееся в его ошеломленном, взволнованном голосе, означает, что он все же любит ее. Вот почему она улыбалась ему с такой радостью. Вот почему она позволила себе помечтать о настоящей прочной связи вместо того фарса, который они разыгрывали до сих пор.

Но Саймон говорил так резко, грубо и нетерпеливо, что она больше ни в чем не была уверена.

— Наверное, я ошиблась, — сказала она так тихо, что Саймон ничего не расслышал.

Оливия снова посмотрела на мужа. Он продолжал хмуриться. Она понимала, что не должна обижаться на его гнев. Этот вечер не годился для прогулок при луне, тем более что никакой луны не было.

— Саймон, — прошептала она в его мокрую куртку. — Извини, что я доставила тебе столько хлопот…

— Мы поговорим об этом позже, — зловеще сказал он. — После того, как тебя осмотрит доктор.

— Мне не нужен доктор. — Оливия возражала не против его слов, а против тона, которым они были сказаны. Если она сломала лодыжку, конечно, без доктора не обойтись.

— Не будь дурой, — отрезал Саймон.

Оливия затихла, уютно прижавшись к его сильной груди. Молчать было легче и приятнее, чем разговаривать. Сегодня она слишком много испытала, чтобы подыскивать убедительные аргументы.

Десять минут спустя она лежала на знакомой кровати с желтым одеялом, и Саймон быстро расстегивал на ней блузку.

— Не надо… — начала она.

— Надо. Можешь не беспокоиться, насиловать тебя я не собираюсь. — Он поджал губы. — Во-первых, тебе сейчас не до этого. Во-вторых, как я уже говорил, я люблю, чтобы женщины были мне рады и пылали от страсти. В данный момент у тебя нет ни того, ни другого.

Оливии хотелось сказать ему, что это неверно. Но кое в чем он был прав. Она действительно замерзла. И нога болела так, что прикосновения Саймона ее больше не радовали. Она поморщилась, когда он начал снимать джинсы с ее бедер, ахнула, когда дело дошло до лодыжек, и облегченно застонала, когда джинсы в конце концов оказались на полу.

— Теперь трусики, — сказал Саймон, потянувшись к ее талии.

— Нет! Не надо…

— Они мокрые. Как и все остальное. Так что помалкивай. Она снова ахнула, когда трусики заскользили вниз, но на этот раз не только от боли.

— Дальше. Ночная рубашка, — бросил Саймон. — Где она?

— В верхнем ящике, но…

— Ладно. — Он резко поднялся, рывком открыл ящик и вынул оттуда красное неглиже, которое она надевала в их медовый месяц. Саймон чертыхнулся, сунул неглиже обратно и достал скромную белую хлопчатобумажную рубашку. — Вот это подойдет. Не будет вводить доктора Марфлита в искушение.

Это замечание заставило Оливию хихикнуть, но злобный взгляд Саймона, надевавшего на нее рубашку, заставил женщину сжаться. Поскольку Саймон был сильно не в духе, она кивнула и не стала спорить, когда несколько секунд спустя он сказал, что принесет чай.

Оливия посмотрела на часы и заметила, что время чая давно прошло. Должно быть, Джейми уже хватился ее.

— А где Джейми? — спросила она, когда Саймон появился с подносом, на котором стояли чайник из китайского фарфора, две тонкие синие чашки и тарелка с шоколадным бисквитом миссис Ли. — Он…

— В порядке. Натрескался бисквита и играет с Энни в "лапки-тяпки". Она говорит, что он выигрывает и правой и левой рукой.

— Потому что она ему поддается. Энни балует его.

— Ничего, это ему не повредит. Скоро он узнает, что жизнь состоит не только из побед.

Он был угрюм как никогда. Оливия хотела спросить, в чем дело, но не успела: раздался стук, и в комнату ворвался доктор.

— Получил вызов по телефону, который находится в моей машине, — объяснил маленький Марфлит, всегда напоминавший Оливии эльфа. — Приехал прямо сюда. Ну, миссис Себастьян, что там с вашей лодыжкой?

— Кажется, сломана, — сказала Оливия, не перестававшая удивляться тому, как быстро люди откликаются на каждую просьбу обитателей поместья. Когда она была просто Оливией Нейсмит, никто к ней не торопился.

Саймон пробормотал что-то вроде "дура, сама виновата", подошел к окну и начал любоваться бурей.

Доктор Марфлит бросил на него проницательный взгляд, но ничего не сказал и принялся щупать злополучную лодыжку. В конце концов выяснилось, что перелома нет, а есть сильный ушиб и растяжение.

— Вот и отлично, — заключил Марфлит. — Но раз уж я здесь, заодно осмотрю вас.

— О, в этом нет необходимости… — начала Оливия.

— А я думаю, есть, — заявил доктор и начал стучать, тыкать и слушать. Тем временем Оливия мрачно смотрела в потолок, а Саймон продолжал наблюдать за погодой.

Когда обследование закончилось, доктор Марфлит склонил голову набок и бодро спросил:

— Какие еще симптомы, миссис Себастьян?

— Симптомы? — эхом повторила Оливия. — Нет, я…

— У нее был обморок, — буркнул не отходивший от окна Саймон.

— Да, но это потому, что я ударилась головой, когда упала.

Доктор Марфлит осмотрел голову.

— Кровоподтеков нет, — сказал он. — Это случилось в первый раз? Тошнота, головокружение?

— Ну, я… — Честно говоря, пару раз она ощущала головокружения, а сегодня, когда внезапно появился Джералд, ее затошнило. — Кажется, сегодня мне действительно было неважно, — нехотя призналась она.

— Ага… Я так и думал. Для полной гарантии мы, конечно, сделаем анализ. Но если я не ошибаюсь, скоро на свет появится еще один маленький Себастьян. — Он лучезарно улыбнулся Оливии. Та ошеломленно замигала и инстинктивно повернулась в сторону Саймона.

Спина Саймона стала прямой, как классная доска. Оливия и доктор Марфлит, ждавшие его реакции, следили за тем, как он медленно оборачивается к ним лицом.

У Оливии упало сердце. В его взгляде не было и намека на радость, а черты напоминали маску, лишенную всякого выражения.

— Саймон… — сказала она, боясь выразить переполнявшие ее чувства. — Доктор Марфлит говорит…

— Я слышал, что сказал доктор Марфлит. Спасибо, доктор. Мы оба признательны вам за помощь. — Он улыбнулся доверчивому коротышке, уже поднявшемуся на ноги, бросил беглый взгляд на Оливию и любезно проводил доктора до дверей.

Оливия откинулась на подушки и закрыла глаза. Саймон едва посмотрел на нее. И нисколько не обрадовался тому, что она носит его ребенка. Хотя именно для этого он и женился на ней. А сегодня, когда он нашел ее в лесу, Оливия могла поклясться, что его гнев был вызван чем-то более важным, чем забота о ее здоровье.

Неужели она ошиблась? Оливия провела по лбу тыльной стороной руки. Он был влажным, хотя жарко ей не было. Неужели она совершенно безразлична Саймону? Неужели он жалеет об этом браке, хотя скоро получит то, чего так хотел, — наследника земельных владений Себастьянов?

Она повернулась на бок и сухими глазами уставилась на отражение лампы в окне. Неужели ее жизнь с Саймоном тоже будет лишь бледным отражением того, какой она могла бы быть?

Словно отвечая на этот вопрос, в трубе завыл ветер, а в стекло ударил дождь. Оливия подумала об Эмме, нежившейся в объятиях своего суженого. Когда настанет очередь золовки объявить о том, что она зачала новую жизнь, уж Зак-то не скажет "спасибо, доктор" и не уйдет из комнаты…

Саймон вернулся через несколько минут и увидел, что Оливия неподвижно лежит на кровати и смотрит в потолок. Ее лицо было белым как наволочка.

— Оливия, что с тобой? — спросил он. — Тебе все еще холодно?

Она кивнула. Да, ей было холодно. До глубины души.

Саймон сел на край кровати и налил ей чашку не успевшего остыть чая.

— Пей, — велел он, обнял жену за плечи и приподнял.

Оливия послушно выпила. Чай действительно согрел ее. Когда чашка опустела, Саймон поставил ее на столик и укрыл жену желтым стеганым одеялом.

— А теперь поговорим, — сказал он.

Оливия повернула голову и посмотрела на него. Саймону только что объявили, что он будет отцом. Его тон был оживленным и деловитым. Как будто все это действительно было делом. Словно она собиралась добавить новую лошадь в его конюшню.

Она опустила глаза. Наверное, их ребенок для него только это и значит. Успешное завершение сделки.

Видя, что Оливия не может найти слов, он сказал:

— Ну?

— Ну? — повторила она. — Саймон, я не понимаю…

Он вздохнул и улыбнулся так отчужденно, что по спине Оливии побежали мурашки.

— Это значит, что ты выполнила свою часть сделки, — заметил он.

— Сделки? Так ты называешь нашего ребенка? Сделкой?

Как он мог? Как он смел? Оливия занесла руку, собираясь наотмашь ударить Саймона. Ей хотелось причинить ему боль. Такую же, какую он причинил ей. Но удар не достиг цели. Саймон вскочил на ноги, нагнулся и перехватил ее запястье.

Оливия открыла рот, собираясь крикнуть, чтобы он отпустил ее… однако за мгновение до того, как Саймон отвернулся, она увидела на лице мужа выражение, которое заставило ее умолкнуть.

Скала треснула пополам, обнажив рубцы и грани, которые прежде были невидимы. О да, там была сила. Сила, которую он использовал, чтобы держать свои чувства при себе. Но за силой скрывались боль, сомнения… и глубокий цинизм, который заставил его жениться на женщине, которую он не любил.

— Саймон, — требовательно и в то же время умоляюще сказала она, встретив его туманный взгляд, — скажи мне правду. Есть ли у нашего брака хоть один шанс на будущее?

Видя, что Оливия немного успокоилась, Саймон отпустил ее. Но вместо того чтобы снова опуститься на кровать, он подошел к двери и прислонился к ней. Прошла минута, прежде чем он ответил, как всегда уклончиво:

— Нам предстоит стать родителями, Оливия.

— Это так плохо? — спросила она. Ее радость и надежда тут же сменились зловещим предчувствием. Оливия протянула руку, желая, чтобы он вернулся и сел рядом.

Саймон посмотрел на эту руку так, словно в ней был зажат кинжал.

— Нет, — стальным тоном сказал он, вновь овладев собой. — Неплохо. Я хочу этого ребенка. Верю, что ты будешь хорошей матерью. Но я слишком стар для этих игр, Оливия. Слишком стар, чтобы верить в юношеские иллюзии. Не знаю, чего ты ждешь от меня, но сам я жду, что ты сыграешь свою роль как положено. Я не потерплю обмана или…

— Саймон… — Ах, если бы не так болела лодыжка! Она встала бы и стерла эту властную и высокомерную складку с его губ. — Я никогда не обманывала тебя и никогда не обману, но если ты думаешь… — Она поднесла руку ко рту. В его голубых глазах вспыхнул огонь, чуть не опаливший ей кожу. — Саймон… Неужели ты думаешь…

— Что я думаю? — холодно и насмешливо спросил он. — Что ты имеешь виды на моего нищего кузена Джералда? Плохой выбор, моя дорогая. — Он очень решительно расстегнул манжет своей белой рубашки и начал закатывать рукав.

— Саймон! Как ты… — Она заставила себя проглотить конец этой злобной реплики. В конце концов, гнев ничего ей не даст. Оливия сдержалась и ровно спросила: — Ты ведь сам не веришь этому, правда?

— Не верю, — признался он. — Эта мысль пришла мне в голову, когда я увидел тебя в его объятиях. Но потом я подумал, что это на тебя не похоже. Точнее говоря, решил, что у тебя больше вкуса.

Как он мог? Как он мог стоять там, далекий, сексапильный, саркастичный, и предполагать возможность того, что?..

— Саймон, — сквозь зубы процедила она, — ты можешь не обращать на это внимания, но я твоя жена.

— Да, согласился Саймон. — Именно это я и сказал Джералду. До того, как указал ему на дверь.

Кажется, в его голосе прозвучала нотка юмора? Оливия смутилась, нахмурилась и снова засомневалась в себе. А еще больше в Саймоне.

— Ничего не понимаю, — наконец сказала она.

— Серьезно? — Теперь в глазах Саймона стояли душераздирающая пустота и такая тоска, от которой Оливии захотелось заплакать. Заплакать и обнять его.

— Саймон… Если Джералд тут ни при чем, тогда что же? Мне жаль, отчаянно жаль, что я прочитала твое письмо. Особенно после… после… — Она не могла продолжать.

Фразу закончил за нее Саймон:

— После того, как ты решила, что я смесь Любопытного Тома с Макиавелли, потому что прочитал твой дневник еще до того, как узнал тебя.

Оливия поморщилась.

— Да. Более или менее, — подтвердила она.

— Угу. — Он расстегнул другой рукав. — Скажи, ты призналась бы мне, что прочитала это письмо, если бы я не застал тебя на месте преступления?

Оливия опустила глаза и принялась теребить складку ночной рубашки.

— Не знаю. Я понимала, что ты не собирался мне его показывать. Но да… рано или поздно я должна была бы спросить… — Она запнулась. Необходимо было что-то сказать. То, что было неизбежно. — Саймон, я была не права. Прости. Я должна была верить тебе. Верить, что ты не станешь пользоваться своим знанием моего дневника во вред мне.

Он сделал отрицающий жест и сказал:

— А вот я засомневался в том, что верю тебе, когда увидел, как ты читаешь мои личные бумаги.

Его тон был таким резким и неприязненным, что Оливия невольно откинулась на подушки. Лодыжка невыносимо ныла, и она кусала губы, чтобы не кричать от боли. Боли и обиды на Саймона, который оставался таким же чужим ей, как всегда.

— Как ты мог верить мне? — сдавленным голосом спросила она. — Я ведь уже доказала, что не верю тебе.

— Да. В этом все дело, — кивнул он. — В доверии. А поскольку ни один из нас не может доверять другому, какое будущее может ждать нашего ребенка?

Оливия проглотила комок в горле и задумалась над ответом. Но прежде чем она смогла найти слова, прежде чем поняла, что хочет сказать, в окно снова ударил дождь и комната озарилась слепящим оранжевым светом.

Она ахнула, когда молния, ярко осветив каждый угол, превратила желтые стены в золотые, а бронзовую голову Саймона — в огненный барельеф на белой двери.

За вспышкой молнии последовал оглушительный удар грома.

Но за мгновение до того, как раскат стих, Оливию осенило и она нашла слова, которые могли спасти их брак.

— Саймон, — тихо сказала она. — Я люблю тебя. И хотя мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять это, я клянусь, что буду верить тебе всю свою жизнь.

Поверит ли он? А даже если поверит, неужели от этого что-то изменится? Его глаза были полны такого мрачного и глубокого скепсиса, что Оливия испугалась. Неужели ее признание прозвучало слишком поздно?

— Я люблю тебя, Саймон, — повторила она. — И думаю, что любила всегда. Но я не знала, не могла поверить… Понимаешь, после Дэна я не думала, что когда-нибудь… — Она остановилась, не в силах продолжать.

Как она могла объяснить стоявшему у двери мужчине с каменным лицом, что уверенность в невозможности полюбить помешала ей узнать любовь даже тогда, когда та пришла — нет, ворвалась, ударила ее по лицу и сбила с ног? И та же уверенность помешала ей понять, что рука об руку с любовью приходит доверие.

Лежа на подушках и пытаясь найти нужные слова, Оливия увидела, что Саймон провел ладонью по глазам. Когда он опустил руку, его лицо больше не было каменным. Наоборот, дышало необузданным, диким восторгом.

— Оливия, — сказал он, — поверь, мне следовало бы убить тебя за тот ад, который я пережил. Это еще одна игра или ты серьезно?

— Да, — промолвила она. — Да, конечно, серьезно. Это никогда не было игрой.

И тут его губы раздвинула широчайшая, белейшая, самая чудесная улыбка, которую она когда-либо видела.

— В таком случае, радость моя, — сказал он, — если бы не растянутая лодыжка, ты бы не сидела здесь тихая и притворно-невинная, как котенок. Нет, ты бы сейчас лежала навзничь и расплачивалась со мной за все те ночи, которые я провел без сна, сгорая от желания. Желания, которое чуть не разодрало мне внутренности…

Не веря своим ушам, Оливия судорожно засмеялась и протянула к нему руки.

— Ты мог сделать это давным-давно, — простонала она. — Я тоже не спала. Я бы не прогнала тебя.

Саймон криво усмехнулся, задумчиво пересек комнату и заключил Оливию в свои объятия.

— Я знаю, — сказал он. — И всегда знал, что ты сделаешь то, за что тебе платят. Но после той ночи в Париже я понял, что не могу принять твою жертву. Мне стало ясно, что этого недостаточно. Похоже, тогда мне впервые пришло в голову, что я был не прав, когда говорил про мечты и иллюзии.

Оливия вплела пальцы в волосы Саймона, все еще боясь поверить в его близость, в чудесный мужской запах и в надежду на то, что теперь наконец-то все само собой образуется и пойдет на лад.

Саймон любит ее. И это самое главное на свете. А она, дура, ничего не понимала.

— Это не было жертвой, — сказала она. — Но почему этого было недостаточно? Должно было быть. Ты говорил мне, что не хочешь ничего другого.

— Да. А ты отчаянно пыталась дать его мне. В греховно-обольстительном красном неглиже. — Воспоминание заставило его улыбнуться. — Но в ту ночь я понял, что попался в собственную ловушку. Я женился на тебе, думая, что обеспеченная жизнь заставит тебя дать мне желаемое и не рассчитывать ни на что большее, чем обеспеченность и крыша над головой для тебя и твоего ребенка. К несчастью, из этого ничего не вышло. — Он медленно провел рукой по ее спине. — Я влюбился в тебя по уши. А как я мог" спать с тобой, не выдав своих чувств? Не оказавшись совершенно беззащитным перед женщиной, которая спит со мной только из чувства долга? И считает меня ползучим гадом из-за того, что я прочитал ее дневник?

Оливия виновато поежилась. Саймон провел рукой по ее бедру.

— Мне казалось, — продолжил он, — что единственный способ, который не даст мне сойти с ума, это держать себя на расстоянии и надеяться на чудо. — Он отодвинул стеганое одеяло и погладил живот Оливии. — И ты его совершила, моя дорогая. Спасибо тебе. Спасибо, моя милая жена. Ума не приложу, что еще сказать.

Его глаза были полны такой нежности и такой благодарности, что Оливия сама не знала, смеяться ей или плакать.

Она не сделала ни того ни другого. Вместо этого она ласково потерлась щекой о его шершавую щеку, думая, что никогда в жизни не была в таком ладу с собой и с мужчиной, которого столь неожиданно полюбила.

— Наверное, Джейми предпочел бы морскую свинку, — промолвил Саймон. — Или космическую станцию. Или что-нибудь свистящее, шипящее и очень громкое. Но если мы будем достаточно осторожны, я думаю, он обрадуется.

— От младенцев тоже бывает много шума, — возразила Оливия. Но она знала, что Саймон прав. Саймон понимал ее сына так, как могут понять другу друга лишь двое мужчин. О, как она была рада, что ей хватило ума выйти за этого человека, несмотря на все свои страхи и сомнения!

— Подумать только… — пробормотала она, поднимая лицо и глядя на него снизу вверх. — Если бы я не прочитала письма, ты бы не рассердился, не выгнал меня из кабинета, я бы не врезалась в Джералда, не ушла бы в лес, не растянула лодыжку и не попала в бурю. А ты не пошел бы меня искать, и…

— Оливия. — Саймон приложил к ее губам два пальца. — Замолчи.

Оливия замолчала. А когда Саймон заставил ее поднять лицо и поцеловал так, что она чуть на задохнулась, комната еще раз озарилась оранжевым светом.

— Так-то лучше, — удовлетворенно сказал Саймон, когда дело было сделано. — Как твоя лодыжка?

— Я ничего не чувствую…

— Вот и отлично. А теперь моя очередь говорить.

— О чем? О нашем ребенке?

— Об этом позже. Оливия… Ты сказала, что веришь мне. Это правда?

— Конечно, — без запинки ответила она. — Зачем мне врать?

Саймон положил ее голову к себе на плечо и погладил по волосам.

— Мы не всегда были честны друг с другом, моя радость.

Оливия нахмурилась.

— Нет. Ты не поверил, что в кабинете я была честна с тобой. Верно? Когда я сказала, что верю тебе, а ты выгнал меня.

— Не поверил, — тихо ответил он. — Я решил, что тебе хочется остаться хозяйкой поместья. Что ты думаешь, будто я способен скрыть от тебя существование Симоны и отказаться от своего ребенка, но согласна мириться с этим ради собственного удобства. Это не слишком льстило моему самолюбию. И моему характеру. Признаюсь, если бы я не выгнал тебя тогда, тебе могло бы здорово достаться.

— Не могло бы. Но в глубине души я не верила, что ты бросил родную дочь. Однако ты ничего не отрицал…

— Гордость. — У него слегка изогнулся уголок рта. — Четвертый смертный грех. Себастьяны всегда отличались ею. Я думал, ты должна была все знать сама. А когда ты промолчала, я разозлился и выгнал тебя к чертям, вернее к черту. Надевшему личину моего очаровательного кузена Джералда.

Оливия хихикнула.

— Я не хотела твоего кузена Джералда, Саймон. Я хотела только тебя.

— Я надеялся на это. И обещаю, что отныне ты получишь меня со всеми потрохами. — Он подпер ее подбородок костяшками пальцев и заставил закинуть голову. — Оливия, неужели ты не хочешь попросить у меня объяснений?

— Объяснений?

— Истории с Сильвией. И Симоной.

— Ах, это… Как ни странно, это больше не имеет никакого значения. — Она удивленно засмеялась и покачала головой. — Неужели так действует на мозг любовь?

— Нет, — ответил Саймон. — Так действует доверие. Но я все равно расскажу.

— Не надо, если тебе это неприятно, — быстро возразила Оливия. Она вспомнила выражение лица Саймона в тот момент, когда сказала ему, что знает о содержании письма. — Я больше не хочу причинять тебе боль, Саймон. Никогда.

— Это не причинит мне боли, — ответил он, разглаживая крохотную морщинку на ее переносице. — Все давно прошло.

— Я рада.

Он поцеловал ее в лоб.

— Конечно, я должен был сказать тебе об этом с самого начала. Но все было кончено; большую часть моей жизни я привык держать рот на замке, да и лет с той поры прошло много. Сильвия больше не пугала меня. А ты пугала.

— Я?!

— О да. Видеть, как ты подозреваешь меня во всех смертных грехах, понимать, что с каждым днем шансов на успех становится все меньше и меньше… Кошмар. Под конец я начал то и дело выходить из себя.

— Это у тебя хорошо получалось, — заметила Оливия.

— Выходить из себя? Серьезно?

Она только собралась сказать, что гордиться тут нечем, как за окном раздался новый удар грома. Теперь уже далекий.

Когда отзвучало эхо, Саймон положил руки на ее плечи и сказал:

— Это письмо от адвокатов Сильвии пришло через три года после того, как мы расстались, и привело меня в бешенство. Я думал, она вышла замуж за своего нового дружка, но они так и не поженились. Он ушел от Сильвии вскоре после того, как она родила ребенка, и какое-то время ей приходилось несладко. Поэтому она явилась ко мне. Когда-то я был от нее без ума, и она решила, что это продлится всю жизнь. — Он цинично усмехнулся. — Сильвия пришла и заявила, что ребенок мой. Она была не дура и нарочно дала девочке женскую форму моего имени. Догадываюсь, что она считала это чем-то вроде страховки на будущее.

— Но ты сказал мне…

— Помню. Я сказал, что никогда не спал с ней. С теоретической точки зрения это не совсем верно. Однажды я провел с ней ночь. Она говорила, что хочет подождать до свадьбы, а я был достаточно молод и глуп, чтобы относиться к этому желанию с уважением. Но у нее был ключ от моей квартиры. Однажды ночью она разбудила меня и в буквальном смысле слова упала ко мне в постель. Я решил, что это дар богов.

Оливия кивнула. Теперь она ясно представляла, как все случилось. Она понимала, что юный и пылкий Саймон не стал спрашивать богов о причине этого неожиданного дара.

Саймон снова улыбнулся, на сей раз не так цинично.

— Но боги сыграли со мной шутку. Сильвия была пьяна. Пьяна мертвецки. Позже я узнал, что в тот день она куда-то ездила со своим дружком. Короче говоря, ничего не вышло. Но Сильвия предпочла не поверить этому, когда наутро пришла в себя и обнаружила, что лежит на моей кровати. Она страшно разозлилась. Главным образом потому, что я увидел ее истинное лицо. Естественно, после этого нашей помолвке пришел конец. — Он поцеловал Оливию в нос. — Думаю, в глубине души я знал, что мне повезло и что я легко отделался, но тогда все выглядело по-другому. Позже, когда Сильвия оказалась в тяжелом материальном положении, я должен был стать для нее манной небесной.

— Но поскольку Симона была не твоя дочь, ты отказался ей помогать, — понимающе кивнула Оливия.

— Симона действительно не моя. Но, честно говоря, я помогал Сильвии. Трижды. — Его голубые глаза затвердели и уставились в стену над головой Оливии. — Однако когда стало ясно, что она пытается заставить меня регулярно давать деньги на ребенка, которого я и в глаза не видел, я посоветовал Сильвии поискать другой источник дохода.

— И тогда она наняла адвокатов? — Оливия не могла в это поверить.

— Да. Во всяком случае, эти типы так себя называли, — мрачно и насмешливо сказал он.

— И что было дальше? — спросила Оливия.

— О, после того как дело передавали из суда в суд, которые не могли вынести никакого решения, Сильвия плюнула и вышла замуж за одного из своих адвокатов. Когда анализ крови показал, что я не мог быть отцом ребенка, они забрали иск. Тем все и кончилось. — Саймон поднял ее ладонь и начал рассеянно водить по ней большим пальцем. — Но самое странное заключалось в том, что я был бы рад, если бы эта девочка была моей дочерью.

— Ох, Саймон… — Оливия едва сдерживала слезы. — Теперь я понимаю, почему ты не желал говорить об этом. Конечно, тебе хотелось все забыть.

— И мне это удалось. — Саймон поднял ее руку и прижал к своей щеке. — Но не в моих привычках выбрасывать юридические документы. Поэтому я на всякий случай хранил их все эти годы. Мне следовало знать, что Риппер рано или поздно до них доберется. Он всегда так делает. — Саймон пытался справиться с улыбкой, но не сумел. — Мне очень жаль, радость моя.

Оливия тут же вернула ему улыбку, однако сделала ее более нежной и обольстительной.

Вдалеке громыхнул последний залп уходящей грозы.

— Кстати, о Риппере, — сказала она. — Где этот ужасный пес?

— Кажется, у тебя под кроватью. — Саймон склонил голову набок и прислушался. — Точно. Я слышу знакомый звук рвущейся бумаги. Надеюсь, ты не оставила на виду какой-нибудь счет?

— Нет, — сказала Оливия. — Только отчет, который ты попросил меня отредактировать. Я закончила его неделю… ох! Саймон! — Услышав раздававшееся под кроватью довольное урчание, она попыталась подняться.

Саймон поймал ее за руки и уложил обратно.

— И думать не смей, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты действительно сломала лодыжку.

— Но…

— Все в порядке. Отчет хранится у меня в компьютере, так что я в любой момент сделаю новую копию. Кроме того, думаю, Риппер заслужил лакомство. Если бы не он, ты бы все еще лежала в грязи. И хотя некоторым лицам грязь очень к лицу, я не хочу видеть ее на том лице, которое утром надеюсь увидеть на своей подушке. — Он положил руку на бедро Оливии и начал поглаживать его.

Оливия оттолкнула его и велела вести себя прилично. Но вместо того чтобы вести себя прилично, Саймон лег с ней рядом и вытянулся на желтом одеяле.

— Сейчас не утро, — быстро сказала она. — С минуты на минуту миссис Ли позовет обедать.

— Позовет, — согласился Саймон. — Лодыжка не разболелась?

— Нет, но…

— Отлично. Тогда к черту обед. — Он обвил рукой ее талию и привлек Оливию к себе. — Нам нужно наверстать упущенное, миссис Себастьян. — Он одобрительно похлопал ее по заду. — Счастливого Рождества, моя радость. Самое время послать все серьезные дела куда подальше.

Когда пятнадцать минут спустя миссис Ли позвонила в колокольчик и к столу явился только Джейми, кухарка обернулась к Энни и довольно сказала:

— Поставь их долю обратно в духовку. По-моему, медовый месяц только начинается. Что ж, время для этого самое подходящее.