Минувшие три дня были слишком богаты тягостными событиями, и Бартоломью обрадовался передышке, связанной с отъездом Майкла в Или. Он с удвоенным усердием занимался со студентами, и когда в пятницу удар колокола оповестил об окончании уроков, ученики Бартоломью одновременно испустили вздох облегчения. Напряженные занятия изрядно утомили их, и теперь юнцы предвкушали, как вознаградят себя, предаваясь разгулу и веселью.

Привратник передал Бартоломью, что мельник из деревушки Ньюхэм, в миле от Кембриджа, просит доктора навестить его малолетнего сына. Бартоломью торопливо проглотил тарелку жидкого ячменного супа, приправленного обрезками бекона, съел пару неспелых груш и двинулся в путь. Идти пришлось вдоль реки по тропинке, которую вчерашний дождь сделал скользкой и грязной. Река быстро катила свои мутные воды, и Бартоломью разглядел в волнах труп барана, как видно имевшего неосторожность подойти к самому краю крутого берега. Доктор дошел до улицы Малых Мостов и переправился на другой берег, заплатив пенни за возможность воспользоваться деревянными мостиками через обе ветви разделившейся в этом месте реки. Стоило Бартоломью оказаться за пределами города, как безмятежное настроение, царившее в природе, овладело им. В беспредельной небесной выси распевали жаворонки, на полях, разделенных на аккуратные участки, зеленели всходы овса и ячменя. Крестьянин, работавший на одном из полей, враждебно взглянул на Бартоломью и угрожающе вскинул мотыгу. Нехватка зерна была столь велика, что фермерам приходилось днем и ночью охранять посевы, чтобы любители легкой наживы не лишили их семьи пропитания.

Вся семья мельника сидела во дворе за скудным ужином, состоявшим из вяленой рыбы. После эпидемии черной смерти из десятерых детей мельника остались в живых лишь трое, да и они выглядели бледными и истощенными. Мельница замерла в бездействии. Из трех имевшихся в Кембридже мельниц эта, ньюхэмская, была самой маленькой и к тому же стояла на отшибе. Впрочем, две другие тоже работали не много — молоть было нечего. На ярмарке Бартоломью как-то встретил мельника, предлагавшего свои услуги по невероятно низким ценам.

Завидев доктора, сидевшие за столом приветливо замахали руками. На коленях у мельничихи дремал младенец. Бартоломью хватило одного взгляда на тонкие ножки и раздутый живот малыша, дабы убедиться, что тот страдает от голода. Тихо, стараясь не разбудить ребенка, хозяйка сообщила, что молоко у нее пропало, а есть вяленую рыбу младенец отказывается. Она полагала, что виной тому избыток черной желчи, вызывающей у ребенка тошноту, и просила Бартоломью пустить ему кровь. У нее осталось три пенни, и она готова заплатить их доктору, добавила женщина с сокрушенным вздохом.

Бартоломью никогда не мог понять, на чем основана неколебимая вера большинства людей в кровопускание как лучшее средство от всех недугов. Он приказал старшему сынишке мельника взять эти три пенни и сбегать на соседнюю ферму за молоком и хлебом. Мальчуган исполнил поручение, и Бартоломью показал мельничихе, как размачивать хлеб в молоке и кормить ребенка. Но что будет с малышом, когда хлеб и молоко подойдут к концу? И что будет с другими детьми, которые не сводили с еды завистливых глаз? Мысленно доктор пообещал себе никогда более не жаловаться, что в Майкл-хаузе скверно кормят.

Прекрасная погода пробудила у Бартоломью желание прогуляться. К тому же сегодня вечером ему нечего было делать в колледже. Он решил навестить свою сестру, что жила в Трампингтоне. Бартоломью неторопливо шагал по вьющейся меж полей дороге, наслаждаясь чистым, свежим воздухом и мягким теплом вечернего солнца. Птицы перелетали с дерева на дерево, и один раз Бартоломью заметил оленя, мелькнувшего за придорожными кустами. Затаив дыхание, доктор наблюдал, как грациозное животное щиплет травку. Внезапно олень ощутил на себе человеческий взгляд, поднял голову и, дожевывая последний пучок травы, спокойно уставился на Бартоломью. Затем, неспешно и с достоинством, он двинулся в сторону небольшой рощицы, зеленевшей вдали.

Бартоломью вошел в ворота дома, и Эдит, его сестра, выбежала навстречу. Судя по ее сияющему лицу, неожиданный визит брата доставил ей огромную радость. Она обняла Бартоломью, провела его в кухню, усадила за большой дубовый стол, принесла эль и свежеиспеченные пирожки. Бартоломью изрядно проголодался, и лишь удручающее воспоминание о голодных детях мельника сбивало аппетит, с которым он принялся за угощение. Освальд Стэнмор, просматривавший счета в гостиной, услыхал оживленное щебетание жены и спустился поприветствовать шурина. Мясо жарилось на вертеле и наполняло кухню соблазнительными запахами. До прихода брата Эдит заготавливала на зиму ревень — целый ворох его зеленел на дальнем конце стола.

То и дело прерывая свою речь беззаботным смехом, Эдит рассказала Бартоломью о забавном происшествии, оживившем жизнь округи. Крестьянские гуси убежали со двора, отправились к церкви и так перепугали священника, что он целый день не решался выглянуть за дверь. Когда Бартоломью, в свою очередь, поведал сестре о вчерашней проделке Майкла и Кинрика, Эдит хохотала до слез.

— Ох, Мэтт! Да неужели ты испугался такой ерунды! Когда ты был совсем маленьким, я постоянно тебя забавляла, отбрасывая на стену причудливые тени. Разве ты не помнишь?

Бартоломью счел за благо умолчать о козлиной маске, обнаруженной в гробу на голове убитой женщины. Если бы Эдит узнала об этом жутком обстоятельстве, страх брата наверняка не показался бы ей безосновательным. Эдит взъерошила волосы Бартоломью (она всегда так делала, когда он был мальчишкой) и вновь занялась своим ревенем.

Бартоломью сыграл с зятем партию в шахматы, и Стэнмор с легкостью выиграл, ибо доктору никак не удавалось сосредоточиться на игре. Потом, поднявшись в гостиную, Бартоломью долго музицировал на лютне Эдит. Когда день начал клониться к закату, доктор стал собираться в колледж. Стэнмор предложил немного проводить его. Они вышли на дорогу, испещренную длинными тенями, и двинулись в сторону полыхающего алыми отсветами горизонта.

— Тебе удалось выяснить, кто напал на твой обоз и убил Уилла? — осведомился Бартоломью.

— Нет! — с досадой покачал головой Стэнмор. — И я вижу, от шерифа Талейта ждать помощи не приходится. Моим работникам удалось узнать, что за несколько дней до нападения в «Королевской голове» ходили разговоры о предстоящем деле. Как и подобает добропорядочному горожанину, я передал эти сведения Талейту. Однако он не счел нужным опросить завсегдатаев таверны.

— Не счел нужным? — уточнил Бартоломью. — Может, он просто не успел этого сделать?

— Так или иначе, от него нет никакого проку, — отрезал Стэнмор. — В разговоре со мной шериф сказал, что должен убедиться в достоверности моих сведений. Однако содержатель «Королевской головы» утверждает, что люди шерифа и не подумали прийти к нему и побеседовать с посетителями. Как я жалею, что послал в Лондон этот проклятый шелк! Не сделай я этого, бедняга Уилл был бы жив. Видно, теперь мне придется снова красить ткани у де Белема, иного выбора не осталось. Ты знаешь сам — с тех пор как чума унесла его жену, де Белема словно подменили. Красит он скверно, а дерет втридорога.

— Увы, недавно мастер де Белем пережил еще одну тяжкую утрату, — напомнил Бартоломью.

— Да, и как продвигается дознание по поводу убийства его дочери? — спросил Стэнмор. Он поднял с дороги камень и запустил им в пень, возвышавшийся среди болотистой равнины.

Бартоломью рассказал зятю о трупе женщины в могиле Николаса из Йорка и о козлиной маске, закрывавшей лицо убитой.

Рассказ его произвел на Стэнмора удручающее впечатление.

— После прихода черной смерти многие отвернулись от Господа, — пробормотал он, сокрушенно покачав головой. — Зло и порок овладели людскими душами. Кто знает, к каким горестным последствиям это приведет?

— Хотел бы я понять, почему злоумышленник избрал одной из жертв Фрэнсис де Белем, — заметил Бартоломью. — И почему разделался с ней именно в Майкл-хаузе?

— Кстати, помогли тебе в дознании мои сведения о городских общинах? — поинтересовался Стэнмор.

— Пока что я не знаю, с какого конца подступиться к этим общинам, — признался Бартоломью и передал зятю обрывки разговора между Хэрлингом и де Ветерсетом, который ему удалось подслушать накануне.

Стэнмор выслушал его, нахмурился и принялся задумчиво теребить свою холеную седеющую бороду.

— Я приказал двум работникам побольше разузнать о тех двух общинах, что устраивают сборища в пустующих церквях, по словам брата Олбана, — сообщил он. — В церкви Святого Иоанна Захарии теперь хозяйничает община Очищения, в церкви Всех Святых — община Пришествия. Что касается их кощунственных названий, пусть они не вводят тебя в заблуждение. «Очищение», несомненно, подразумевает не избавление от греха, а освобождение от власти Господа. А члены второй богохульной общины ожидают пришествия в мир сатаны, а не Спасителя. Вчера община Очищения и в самом деле устраивала сборище в церкви Святого Иоанна Захарии. Один из моих работников, выполняя мое распоряжение, прогуливался неподалеку. И он собственными глазами видел, как каждый выходящий из церкви чертил указательным пальцем маленький круг на земле.

— Маленький круг? — изумленно переспросил Бартоломью.

Знак, оставляемый преступником на телах убитых женщин, мгновенно пришел ему на память.

— Именно так, — кивнул Стэнмор. — Вижу, тебе уже доводилось сталкиваться с подобным символом. Конечно, работник мой не может утверждать со всей уверенностью, что это был именно круг, ибо из осторожности он держался в некотором отдалении от церковного двора. Но он заметил также, что на всех участниках сборища были длинные черные плащи с капюшонами, закрывавшими лица. Вне всякого сомнения, никто из них не желал быть узнанным. А теперь расскажи, что это за круг и где ты его встречал?

— Маленький круг нарисован кровью на пятках трех убитых женщин, — проведя рукой по волосам, сообщил Бартоломью. — Не знаю, известно ли об этом символе Талейту. Когда я попытался выяснить у него, оставил ли злоумышленник метку на ноге первой жертвы, Хильды, он повел себя в высшей степени странно.

— В высшей степени странно? Что ты имеешь в виду?

— Сначала он буквально зашелся от злости, потом принялся сыпать угрозами. Представь себе — за то, что я позволил себе упомянуть о некоем знаке, он вознамерился посадить меня под арест.

— Посадить тебя под арест! — недоуменно повторил Стэнмор. — Воистину, от такого шерифа городу больше вреда, чем пользы. Прошу тебя, Мэтт, будь осмотрителен. Хотя Ричард Талейт-старший, отец шерифа, более не мэр Кембриджа, он по-прежнему обладает немалым влиянием. Не поладив с сыном, ты, того и гляди, наживешь себе могущественного врага в лице отца.

— А как ты полагаешь, старый Талейт состоит еще в какой-нибудь гильдии помимо общины Благовещения? — осведомился Бартоломью.

— Вне всякого сомнения, он является членом торговой гильдии, которая именует себя достопочтенной гильдией портных, — ответил Стэнмор. — Вполне вероятно, он принадлежит и к одной из богопротивных сект, о которых мы говорили. От такого прохвоста, как старик Талейт, можно ожидать чего угодно.

— Я чувствую, что между убийствами женщин и Талейтами может существовать какая-то связь, — сказал Бартоломью. — Думаю, именно здесь коренятся причины прискорбного бездействия шерифа. А ярость, с какой он принял слова о тайных знаках, значительно укрепила мои подозрения.

— Если твои подозрения справедливы, то отец и сын Талейты действительно принадлежат к одной из сатанинских сект, — нахмурившись, изрек Стэнмор. — Согласно моим сведениям, община Пришествия более могущественна, чем община Очищения. Может статься, среди членов общины Пришествия есть люди, занимающие в городе высокие посты и должности. Не исключено, что они являются сообщниками Талейтов.

В ответ Бартоломью лишь горестно вздохнул. Хитросплетения становились все более запутанными.

— Мои работники попытаются выведать что-нибудь еще, — пообещал Стэнмор, похлопав шурина по спине. — И обо всем, что они узнают, я безотлагательно сообщу тебе.

— Очень тебе признателен, — улыбнулся Бартоломью. — Скажи, а сколько человек посетили сборище в церкви Святого Иоанна Захарии?

— Мой работник насчитал пятерых. Но я полагаю, на самом деле число членов секты несравненно больше.

— А тебе известно имя хотя бы одного из них?

— Может быть, — пробормотал Стэнмор, теребя бороду. — Но мне не хотелось бы ни на кого возводить поклеп.

— Говори, не томи, — взмолился Бартоломью, не сводя глаз с зятя.

— Мне не хотелось бы ни на кого возводить поклеп, — повторил Стэнмор, — но полагаю, одним из членов общины Очищения является де Белем.

— Де Белем? — недоверчиво пробормотал Бартоломью. — Сэр Реджинальд де Белем?

— Именно он, — кивнул Стэнмор, схватил Бартоломью за мантию и притянул поближе к себе. — Только помни — это лишь догадки. Прошу тебя никому об этом не говорить. Сэр Реджинальд и без того сейчас в великом горе. И я не хочу, чтобы моя ошибка послужила для него источником новых невзгод.

Мысли вихрем проносились в голове у Бартоломью. Если предположения Стэнмора справедливы и между двумя сатанинскими сектами действительно существует соперничество, не лежит ли вина за убийства гулящих женщин на членах общины Пришествия? Возможно, они с умыслом оставляли на телах жертв тайный символ враждебной секты, дабы запятнать и опорочить ее? Или же Бартоломью слишком усложняет дело и кровавый круг указывает на то, что убийства совершены членами общины Очищения? Доктор вспомнил недавнее столкновение в саду, когда по меньшей мере трое незнакомцев проникли на территорию Майкл-хауза. Что, если за этим тоже стояла сатанинская секта? Вдруг в городе зреет заговор с участием десятков людей? И как расценивать смерть дочери де Белема? Возможно, Фрэнсис убили члены общины Пришествия, чтобы запугать ее отца. Или, напротив, члены секты де Белема разделались с его дочерью в наказание за его неведомый проступок?

Бартоломью сорвал травинку и принялся с отсутствующим видом жевать ее, по-прежнему теряясь в догадках. На голове женщины, обнаруженной в могиле Николаса, была козлиная маска. Возможно, козел является символом общины Пришествия? Доктор знал, что дьявол нередко принимает козлиное обличье, об этом свидетельствовали и церковные фрески. Значит, члены общины Пришествия лишили некую блудницу жизни и похоронили ее в козлиной маске, тем самым указывая, что гордятся содеянным? Нет, с их стороны это было бы слишком опрометчивым поступком. И замешан ли в убийствах Николас из Йорка? Бартоломью пришло на память, как настойчиво де Белем просил его отыскать убийцу дочери. Возможно, отец жертвы подозревал, что Талейт принадлежит к общине Пришествия и, следовательно, пальцем не пошевелит, чтобы пролить свет на обстоятельства смерти Фрэнсис. Да, но есть еще третья община — община Святой Троицы, о которой рассказал де Ветерсет. По словам канцлера, в этой благочестивой общине состоял Николас из Йорка. Не исключено, что и этот союз имеет отношение к печальным событиям последнего времени. Члены его вполне могли использовать тайный знак другой секты и тем самым навлечь на нее подозрения.

— Мэтт, — донесся встревоженный голос Стэнмора. — Мэтт, все эти злодейства очень беспокоят меня. Но более всего меня тревожит то, что ты вынужден распутывать козни людей, одержимых дьяволом. Прошу тебя, будь осторожен.

Бартоломью повернулся к Стэнмору и крепко сжал его руку.

— У меня к тебе тоже есть просьба. Пока все это не кончится, удержи Эдит от поездок в город.

— За Эдит можешь не волноваться, — с пылом заверил Стэнмор. — Завтра привезу сюда вдову моего брата и ее детей. Здесь они будут в безопасности. И Эдит не придется скучать. А теперь, с твоего позволения, я поверну домой.

Распрощавшись с родственником, Бартоломью продолжил путь в одиночестве. Разговор со Стэнмором изрядно замедлил его шаг, и теперь, когда темнота стремительно сгущалась, Бартоломью стало не по себе. Бесспорно, разгуливать в одиночестве по Трампингтонской дороге поздним вечером да еще с большой кожаной сумкой — чистой воды безрассудство. Любой встречный, не знавший доктора в лицо, непременно решил бы, что в этой вместительной сумке полно ценных вещей или съестных припасов. И подобное заблуждение вполне могло стоить Бартоломью жизни. Только убив его, прохожий получил бы возможность удостовериться, что содержимое сумки представляет ценность исключительно для докторов. Впрочем, с горечью подумал Бартоломью, далеко не для всех докторов. Ведь многие из коллег не желают пользоваться хирургическими инструментами и не имеют представления о тех редких снадобьях, что он неизменно носит с собой.

Бартоломью содрогнулся, заметив темный силуэт, метнувшийся через тропу. Мгновение спустя он вздохнул с облегчением: это всего лишь олень, возможно, тот самый, которым он любовался днем. Где-то поблизости захрустели сучья, и Бартоломью настороженно вперил взгляд в темноту, однако разглядел лишь сову — она преследовала какого-то мелкого грызуна, шуршавшего в траве. Ему вспомнилось, как несколько дней назад они с Майклом присоединились к целой толпе торговцев, опасаясь в сумерках возвращаться с ярмарки по пустынной дороге. Теперь он был совершенно один, вокруг стояла непроглядная тьма, и от города его отделяло куда более значительное расстояние. В кустах вдоль обочины вновь раздался треск и шорох. Бартоломью увидал два грозных сверкающих глаза, мгновенно исчезнувших в зарослях. Дикая кошка, догадался он. Откровенно говоря, доктор понятия не имел, что поблизости от Трампингтонской дороги во множестве водятся дикие животные, способные напугать его.

Судорожно сглотнув, Бартоломью попытался взять себя в руки и решительно зашагал к городу. Возможно, разумнее вернуться в дом Стэнмора и провести там ночь, промелькнуло у него в голове. Издалека донесся цокот копыт, слишком торопливый для мирных путешественников. Что, если это скачут грабители, творящие разбой на дорогах? Чуть живой от страха, Бартоломью сошел с тропы и притаился в кустах в надежде, что всадники его не заметят.

Цокот копыт становился все более громким и отчетливым; кто-то во весь опор мчался со стороны Трампингтона. Бартоломью сжался в комок, ощущая, как башмаки его, попавшие в небольшую лужицу, насквозь пропитались водой. Тут лошадь поравнялась с ним, и доктор едва не вскрикнул от радости — он узнал невзрачного пегого мерина, принадлежавшего Стэнмору. Оставив свое укрытие, Бартоломью выскочил на дорогу.

— Мэтт! — воскликнул Стэнмор, обрадованный не менее шурина. — Представь себе, стоило мне вернуться домой, и я смекнул, что бросил тебя на произвол судьбы на пустынной темной дороге. В одиночестве в такую пору лучше не расхаживать. Не далее как на прошлой неделе здесь едва не убили человека. И вот я кликнул своих людей, и мы поспешили тебе на выручку.

Бартоломью неуклюже вскарабкался на лошадь, которую привел с собой Стэнмор. Руки у него дрожали мелкой дрожью.

— Очень тебе благодарен, — выдохнул он. — Говоря по совести, мне было немного не по себе.

— Иными словами, ты изрядно перетрусил, — добродушно заявил Стэнмор, и работники, сопровождавшие своего хозяина, встретили его слова раскатистым смехом.

— Осторожность никогда не бывает излишней, — произнес Стэнмор. — Вспомните участь бедняги Уилла, — добавил он, и улыбка сползла с его лица. — Времена нынче опасные. Люди, которых пощадила черная смерть, радуются тому, что этот ужас остался позади. Но, может статься, нам предстоит испить до дна чашу гнева Господня. Мерзкие колдуны и чернокнижники, не знающие жалости и снисхождения разбойники, убийцы и воры посланы нам в наказание. Поглядите, что творится вокруг. Повсюду царят голод и нищета, сильные безнаказанно притесняют слабых, блудницы утратили последний стыд и торгуют своей плотью, в городе орудуют убийцы, а шериф откровенно пренебрегает своим долгом…

— Нам пора в путь, сэр, — робко напомнил разошедшемуся Стэнмору один из работников.

Слова эти заставили Стэнмора прервать обличительную тираду.

— Да, время позднее, — спохватился он. — Хью и Нед проводят тебя до колледжа, Мэтт. Переночуют они на Милн-стрит. А остальные вернутся домой вместе со мной.

Второй раз за вечер Бартоломью попрощался с зятем и поскакал в Кембридж в сопровождении Хью и Неда. Несмотря на то что езда по ухабистой дороге не доставила им большого удовольствия, они добрались до Майкл-хауза без приключений. Привратник Уолтер, угрюмый и заспанный, нехотя отворил дверь Бартоломью; он явно не одобрял дарованной доктору привилегии возвращаться в колледж сколь угодно поздно. Мэттью обернулся и заметил, что привратник оставил свой пост и скользнул по коридору, несомненно намереваясь сообщить Элкоту об очередном нарушении правил.

Тихонько заглянув в комнату Майкла, Бартоломью удостоверился, что друг его еще не вернулся из Или. Монахи, с которыми Майкл делил комнату, оглушительно храпели. Спустившись к себе, доктор рухнул в постель и мгновенно крепко заснул.

Ему показалось, что прошло лишь несколько минут. Потом кто-то бесцеремонно затряс его за плечо, вырывая из сладких объятий сна. С трудом открыв глаза, Бартоломью увидал у кровати Майкла со свечой в руках. Горячий воск капнул на руку доктора, и он сердито оттолкнул монаха.

— Что случилось? — пробормотал Бартоломью. — Неужели нельзя дать человеку выспаться?

— Я думал, мы с тобой друзья, — дрожащим от обиды голосом прошипел Майкл.

Бартоломью приподнялся и в недоумении взглянул на тучного монаха. Тот явно был вне себя от волнения. Пухлые руки его тряслись, и горячий воск со свечи вновь заставил Бартоломью поморщиться.

— Скажешь ты или нет, что произошло? — пробормотал Бартоломью, усаживаясь на кровати и пытаясь устроиться на безопасном расстоянии от огня.

— Я никогда не позволял себе потешаться над тобой! — сказал Майкл, и в голосе его зазвенели негодующие нотки.

— Тише. Весь колледж перебудишь. Прости, я никак не возьму в толк, с чего ты так разошелся.

Тут Майкл, содрогнувшись от омерзения, швырнул что-то на пол.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я! — выпалил он. — Как ты мог оставить такую мерзость на моей кровати? Неужели это месть за невинную проделку с тенями на стене?

Бартоломью, по-прежнему в полной растерянности, взглянул на пол и в неровных отблесках свечи различил отрубленную голову молодого козла.

— Ты нашел ее на своей кровати? — прошептал он, пристально глядя на разъяренного монаха.

— А где же еще? — пожал плечами Майкл. — Отбрось притворство, Мэтт. Тебе оно не к лицу. Вот уж не думал, что ты способен на подобное, — добавил он, вперив в Бартоломью укоризненный взгляд.

Пересилив отвращение, Бартоломью посмотрел на козлиную голову. Судя по всему, ее приобрели в лавке мясника. Доктор знал, что Агата частенько покупает эти головы по дешевке и варит из них супы и похлебки. В самой голове не было ровным счетом ничего ужасающего или зловещего, но при мысли, что кто-то положил ее на кровать спящего Майкла, Бартоломью невольно содрогнулся.

— Когда ты вернулся из Или? — обратился он к монаху.

— Примерно час назад. Я заглянул к тебе, но ты спал без задних ног или притворялся спящим — ведь совсем скоро, когда я заснул, ты поднялся в мою комнату и положил на кровать эту гадость.

Глаза Майкла по-прежнему искрились яростью, свеча в его руках дрожала, бросая на стены комнаты причудливые тени.

Бартоломью видел, что друг его всерьез разобиделся, и не знал, как оправдаться. Внезапно на ум ему пришла догадка столь неприятная, что у доктора перехватило дыхание. По ночам ворота колледжа заперты и находятся под охраной, а это означает, что жестокую шутку устроил кто-то из здешних обитателей.

— О господи, только не это! Неужели в чертовщине замешан кто-то из студентов? — сокрушенно пробормотал доктор — Или магистр?

— Полагаю, не обошлось без одного магистра, — мрачно процедил Майкл. — И нам с тобой доподлинно известно его имя. Великовозрастного проказника зовут Мэттью Бартоломью.

— Господи, Майкл, перестань нести чушь, — взмолился Бартоломью. — С чего ты взял, что это моих рук дело? Мои взгляды известны тебе лучше, чем кому-либо другому. Трупы животных служат источником заразы. Неужели ты думаешь, я стал бы подвергать тебя опасности?

— Значит, это не ты? — с явным облегчением спросил Майкл, опускаясь на кровать Бартоломью.

Негодование его испарилось, словно утренняя роса.

— Конечно не я, — заверил Бартоломью. — Кстати, если ты теперь намерен напуститься с упреками на Кинрика, сразу предупреждаю — наверняка и он тоже ни при чем. По моему разумению, тот, кто сделал это, далек от шуток и проказ. Омерзительный дар, который он тебе принес, имеет зловещий смысл.

— Неужели какой-то неизвестный негодяй вошел в мою комнату и положил это на кровать? — пробормотал Майкл, и ярость, совсем недавно сверкавшая в его глазах, сменилась ужасом.

— Судя по всему, так оно и было, — кивнул Бартоломью. — Я видел, как пройдоха Уолтер оставил свой пост и отправился к Элкоту жаловаться, что я вернулся слишком поздно. Наверняка после твоего возвращения он сделал то же самое. В это время посторонний мог проникнуть в колледж. Все это скверно, но меня утешает лишь одно обстоятельство — есть надежда, что обитатели Майкл-хауза тут ни при чем.

— Да, но откуда постороннему знать, где моя комната? — спросил Майкл.

— Не лишено вероятности, что козлиная голова предназначалась вовсе не тебе, — заметил Бартоломью. — Может статься, кто-то из магистров или студентов Майкл-хауза тайно принадлежит к секте.

На память доктору пришел недавний разговор со Стэнмором. Если заверения Стэнмора соответствуют истине и круг действительно является символом общины Очищения, то символом общины Пришествия вполне может быть козел. Доктор рассказал Майклу все, что узнал от зятя, и оба погрузились в тревожные размышления.

— Но что может означать сие пакостное подношение? — прервал молчание Майкл.

— А там не было какой-нибудь записки? — осведомился Бартоломью.

— Нет, только козлиная голова, — пожал плечами Майкл. — Значит, ты полагаешь, это предостережение от общины Пришествия? И таким образом сатанисты пытаются отбить у меня охоту заниматься расследованием убийств?

— Похоже на правду, — кивнул Бартоломью. — По крайней мере, именно так можно расценить столь дерзкую выходку. Если сатанисты сумели посреди ночи проникнуть в колледж и оставить козлиную голову на твоей кровати, значит, им ничего не стоит поквитаться с тобой. По крайней мере, они рассчитывают, что ты сделаешь именно такой вывод.

Бартоломью поднялся и пристально взглянул на Майкла.

— Возможно, первым делом они решили запугать именно тебя, а не меня, потому что ты связан с епископом и только что имел с ним беседу. К тому же ты читал летопись, над которой трудился Николас.

— Летопись! — воскликнул Майкл, в волнении сцепив пальцы. — Думаю, именно тут зарыта собака! Но о том, что я читал летопись, знает один-единственный человек помимо тебя. Де Ветерсет.

И, словно испугавшись своих слов, монах в ужасе осекся.

— Однако канцлер университета не может быть замешан в таком деле, — едва слышно прошептал Майкл и взглянул на Бартоломью, ожидая подтверждения своим словам.

Однако доктор не спешил заверить его в невиновности де Ветерсета.

— Скажи, а в летописи содержатся какие-либо сведения касательно этих богопротивных общин? — осведомился он.

— Нет, там не упоминается о них ни единым словом, — покачал головой Майкл. — Откровенно говоря, я никак не возьму в толк, почему де Ветерсет так тревожился об этой летописи. Он ведь был сам не свой, пока не удостоверился, что она в целости и сохранности.

— Но мы не можем утверждать с уверенностью, что канцлер предоставил в твое распоряжение всю летопись, не изъяв из нее предварительно каких-либо фрагментов, — заметил Бартоломью.

— Похоже на то, Мэтт, похоже на то, — поразмыслив несколько мгновений, согласился Майкл. — Ох и угораздило же нас с тобой попасть в историю. В тех главах, что я прочел, нет ровным счетом ничего любопытного. И де Ветерсет вряд ли стал бы волноваться о том, что они станут достоянием посторонних глаз. Вывод напрашивается сам собой. Он дал мне лишь те главы, где нет секретных сведений. Неужели канцлер состоит в сатанинской секте, Мэтт? Неужели он велел своим нечестивым собратьям запугать меня?

— Не спеши с обвинениями, — остановил товарища Бартоломью. — Попробуем прибегнуть к логике. Де Ветерсет знал, что ты прочел лишь самые невинные главы летописи, — значит, посылать тебе предостережение совершенно нет надобности. Нет, брат, канцлер тут ни при чем. Скорее всего, тебя пытался устрашить тот, кто видел тебя в церкви Святой Марии и догадался, что ты читаешь летопись. Или же козлиная голова не имеет никакого отношения к книге Николаса. Спору нет, де Ветерсет не вполне с нами откровенен. Но запугивать тебя ему нет ни малейшего резона.

Майкл неприязненно покосился на козлиную голову, по-прежнему лежавшую на полу.

— Знаешь, Мэтт, я начинаю сожалеть, что ты не имеешь отношения к этой скверной выходке, — признался он. — Уж лучше неудачная шутка лучшего друга, чем зловещее предостережение неведомого поклонника дьявола.

Слова эти заставили Бартоломью расхохотаться.

— Отправляйся спать, — посоветовал он, похлопав монаха по плечу. — Тебе необходимо отдохнуть. Я избавлюсь от этой штуки, а утром, на свежую голову, мы как следует все обдумаем.

Майкл поднялся, испустив сокрушенный вздох.

— Прости, что я набросился на тебя, Мэтт, — пробормотал он. — Я так разозлился, что позабыл обо всем на свете. Конечно, будь у меня время остыть и хорошенько пораскинуть мозгами, я бы смекнул, что ты никогда не позволишь себе выходку, чреватую опасностью для моего здоровья.

С этими словами монах вышел из комнаты, а Бартоломью принялся искать кусок ткани, чтобы завернуть в него козлиную голову. Наконец подходящий лоскут нашелся, и доктор сунул сверток под мышку, выскользнул в коридор и зашагал к дверям, ведущим в северное крыло здания. Бартоломью открыл двери и окинул взглядом внутренний двор, дабы удостовериться, что за ним никто не наблюдает, затем вошел в темную кухню.

Миновав ее, он оказался на заднем дворе. Здесь днем и ночью горел огонь, в котором уничтожались отбросы. Бартоломью не мешкая бросил туда свою отвратительную ношу и вернулся в кухню. Его охватила досада на Уолтера: в стремлении получить у Элкота лишний пенни за доносительство, тот непозволительно пренебрегал своими обязанностями. Вознамерившись хорошенько отчитать нерадивого привратника, Бартоломью вышел во внутренний двор и зашагал к небольшому каменному домику, служившему сторожевой будкой.

Распахнув дверь настежь, доктор окликнул Уолтера. Ответа не последовало. Комната, где обычно сидели привратники, была пуста. Возможно, Уолтер совершал ночной обход здания. Бартоломью заглянул во вторую комнату, где привратники ели, отдыхали, а порой, в нарушение существующих правил, спали. Именно этому приятному занятию и предавался сейчас Уолтер — он растянулся на соломенном тюфяке. Бартоломью хотел разбудить бездельника, отвесив пару крепких тумаков, однако взглянул на спящего пристальнее и отказался от своего намерения. В тусклом предутреннем свете, льющемся из окна, лицо Уолтера казалось неестественно белым.

Бартоломью опустился на колени и коснулся лба привратника. Кожа была холодной и липкой. Прижав руку к шее Уолтера, доктор различил слабое биение жизни. Уолтер испустил тихий стон и что-то невнятно произнес. На столе Бартоломью увидал остатки пирога. Надкушенный кусок валялся на полу. Вне всякого сомнения, внезапный приступ помешал привратнику насладиться трапезой.

— Похоже, парня отравили, — вслух пробормотал Бартоломью.

Схватив Уолтера за плечи, доктор заставил его встать на колени и сунул ему в рот два пальца. Уолтер зашелся судорожным кашлем и изверг съеденное из желудка. Несмотря на жалобное поскуливание привратника, доктор вызвал у него новый приступ рвоты. Потом Уолтер без сил рухнул на пол.

Оставив его, Бартоломью опрометью кинулся в комнату, которую занимали Грей, Балбек и Дейнман. Нимало не церемонясь, он сорвал с Грея одеяло и потряс его за плечо.

— Приготовьте мне смесь из сырых яиц, уксуса и горчицы, — распорядился доктор, едва юноша протер заспанные глаза. — Живо!

Грей, не тратя времени на расспросы, поспешил в кухню. Дейнман и Балбек, разбуженные шумом, вслед за Бартоломью побежали в привратницкую. Уолтер ничком лежал на полу. Бартоломью с помощью Балбека попытался усадить его, а Дейнман, от изумления словно приросший к полу, в бездействии стоял поодаль. С трудом удерживая привратника в вертикальном положении, доктор приказал Дейнману зажечь лампу.

— Что с ним стряслось? — спросил Балбек, в испуге глядя на мертвенно-бледное, покрытое бисеринками пота лицо привратника.

— Похоже, он отравлен, — сказал Бартоломью. — Мы должны заставить его ходить. Как только он потеряет сознание, ему конец. Помогите мне его поддержать.

— Но кто это сделал? — выпучив от удивления глаза, спросил Дейнман.

Бартоломью принялся слегка похлопывать привратника по щекам. Мутный взгляд Уолтера ничего не выражал, веки то и дело опускались.

— Уолтер! Очнись! Открой глаза! — не давал ему забыться доктор.

Тут появился Грей с большой чашкой, наполненной смесью яиц и уксуса.

— Я не знал, сколько положить горчицы, — сообщил он, — и принес целый судок.

Бартоломью не мешкая вывалил в чашку все содержимое стеклянного судка. Грей и Балбек обменялись недоуменными взглядами. Доктор потряс Уолтера за плечи, а когда тот открыл глаза, заставил его отхлебнуть из чашки. Смесь немедленно вызвала новый приступ рвоты. Жалобно стеная, привратник опустился на колени. Неумолимый Бартоломью, не давая Уолтеру передышки, тут же влил ему в рот новую порцию рвотного снадобья. Когда Уолтер проглотил и изверг всю смесь без остатка, к нему вернулся дар речи.

— Больше не могу! — едва слышно прошептал он. — Желудок горит огнем. Умоляю, доктор, пощадите.

Бартоломью схватил его за руку повыше локтя и заставил сделать несколько шагов.

— Давай-ка прогуляемся, Уолтер, — приказал он. — Тебе нужен свежий воздух.

Балбек поддержал привратника с другой стороны, и вдвоем они вывели его во двор.

— Он умрет? — вполголоса спросил Балбек, бросив на Уолтера опасливый взгляд.

— Надеюсь, нет, — покачал головой Бартоломью. — Мы удалили из желудка большую часть яда. Теперь надо несколько часов не давать ему спать, и все будет в порядке.

— Я никогда не сплю во время дежурства, — еле ворочая языком, пробормотал Уолтер.

Бартоломью довольно улыбнулся. Привратник оживал на глазах. Помощь подоспела вовремя. Судя по всему, яд был из тех, что действует не слишком быстро, зато не имеет ни вкуса, ни запаха. Такую отраву легко подмешать в еду или питье. Как видно, Уолтер угостился отравленным пирогом, и его одолела сладкая дремота. Не зайди в сторожку Бартоломью, ему уже не суждено было бы очнуться.

— Но кто его отравил? — вновь спросил Балбек.

Бартоломью тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос. Скорее всего, привратника пытался убить тот, кто подбросил Майклу козлиную голову. Шум, поднятый доктором и его учениками во время спасения Уолтера, разбудил обитателей колледжа. Вскоре во двор высыпало множество заспанных студентов и магистров. Явился и мастер в сопровождении Элкота; последний, увидав, в каком плачевном состоянии пребывает его осведомитель, не сдержал испуганного возгласа.

Бартоломью поспешно объяснил мастеру, что стряслось. Потом он приказал Грею и Балбеку водить Уолтера по двору до тех пор, пока тот не сможет сам держаться на ногах. Студенты, гордые всеобщим вниманием, с готовностью подхватили злополучного привратника. Однокашники следовали за ними по пятам, засыпая их вопросами.

Кенингэм наблюдал за происходящим, сердито поджав губы.

— Хотел бы я знать, куда подевались педели? — процедил он. — Почему они не охраняли ворота, как им приказано?

— Они стоят в карауле у задних ворот, мастер Кенингэм, — возразил Элкот. — Главные ворота после наступления темноты запираются, и около них дежурит привратник. Проникнуть в колледж куда проще через задние ворота.

— А где Кинрик? — осведомился Кенингэм и поискал взглядом маленького валлийца, который, разумеется, не преминул явиться на место событий. — Кинрик, узнайте, где педели, и возвращайтесь сюда, — распорядился мастер. — Что вы думаете, Мэттью? — обратился он к доктору. — Что означают эти напасти?

Бартоломью рассказал о козлиной голове, обнаруженной Майклом на своей кровати. Повествование сопровождалось испуганными возгласами потрясенных слушателей. Майкл, бледный и понурый, стоял в стороне. Мысль о том, что неведомый злоумышленник, желая его запугать, не остановился перед убийством привратника, поразила монаха до глубины души.

Потом Бартоломью осмотрел Уолтера и остался весьма доволен. Угроза для жизни явно миновала. Магистры, растерянные и оробевшие, сгрудились вокруг Кенингэма. Отец Уильям вполголоса бормотал молитвы, отец Эйдан и Хесселвел настороженно озирались по сторонам.

Кенингэм приказал студентам расходиться по своим комнатам. Тут вернулся Кинрик в сопровождении Джонстана, которого он нашел у задних ворот.

— Я ничего не видел и ничего не слышал! — первым делом заявил младший проктор. — После наступления сумерек я вместе с педелями нес караул на улице неподалеку от ворот. Мимо нас не проскользнула бы ни одна живая душа!

— Успокойтесь, мастер Джонстан! — изрек Кенингэм. От него не укрылось беспокойство, светившееся во взгляде обычно жизнерадостного младшего проктора. — Я не сомневаюсь, вы неукоснительно выполняли свои обязанности. А еще я уверен, что злоумышленники обладают немалым умом и ловкостью.

— Ну, я тоже не обделен ни умом, ни ловкостью! — заявил Джонстан, которого слова мастера задели за живое. — Я строго слежу за педелями, дабы колледж охранялся должным образом. Мне известно все, что происходит здесь после наступления темноты! Так, например, я видел, как этой ночью вернулся сначала доктор Бартоломью, а потом брат Майкл. Бьюсь об заклад, никто из них меня не заметил!

Удивленное выражение, мелькнувшее на лицах Бартоломью и Майкла, подтвердило, что слова младшего проктора соответствуют истине.

— К тому же по ночам мы обходим дозором здания колледжа, — продолжал Джонстан.

— И как часто вы это делаете? — уточнил Бартоломью.

— Каждый час, — с гордостью ответил младший проктор.

— Полагаю, именно так преступник и получил возможность проникнуть в колледж, — заметил Бартоломью. — Ему не составило труда проскользнуть в задние ворота, пока вы совершали обход.

Джонстан, не нашедший что возразить, виновато потупил голову. Кенингэм устало потер заспанные глаза.

— Подобное попустительство преступникам более не может продолжаться, джентльмены, — громогласно произнес он. — Я не допущу, чтобы убийцы беспрепятственно чинили расправу над нашими людьми. Идемте, мастер Джонстан. Мы должны обсудить, какие меры безопасности следует принять.

И мастер направился в свой кабинет, сделав Джонстану знак следовать за собой.

— Бедняга. — Хесселвел проводил глазами понурого Джонстана. — Он хотел выслужиться перед мастером Кенингэмом, думал, тот похвалит его за ночные дозоры. А вышло в точности наоборот.

Бартоломью рассеянно кивнул. Он наблюдал, как Грей и Балбек суетятся вокруг своего пациента, хотя тот уже вполне мог ходить без посторонней помощи. Усердие юнцов радовало доктора. Сегодняшнее неприятное происшествие дало ему случай убедиться, что некоторых студентов никак не назовешь ленивыми и бестолковыми.

— И кому понадобилось травить привратника? — вопросил отец Эйдан, и его длинные зубы сверкнули в свете свечи. — Неведомые враги строят козни против Майкл-хауза.

— Все это выше моего разумения, — пожал плечами Хесселвел. — Поначалу я думал, что это студенческая выходка. Но, судя по всему, здесь не обошлось без посторонних.

— А что навело вас на подобное заключение? — осведомился Бартоломью, удивленный неожиданной сметливостью Хесселвела.

— А зачем студентам травить беднягу Уолтера? — усмехнулся тот. — Им и так прекрасно известно, что по ночам его пушками не разбудишь. И если у кого-то есть надобность незаметно выскользнуть из колледжа, прибегать к отраве совершенно излишне.

— Но ворота целую ночь заперты, — напомнил Бартоломью, указав на тяжелый деревянный засов, никем не потревоженный. — Даже если Уолтер крепко спит, открыть их не так-то просто.

— Да, однако ограда местами изрядно прохудилась, — усмехнулся Хесселвел. — Вы об этом знаете не хуже меня, мастер Бартоломью. А ежели вы собираетесь спросить, откуда сие обстоятельство мне известно, я готов удовлетворить ваше любопытство. Видите ли, по ночам я скверно сплю и порой выхожу в сад подышать свежим воздухом. Я не раз видел, как наши разудалые студенты перелезали через стену. А если мне не изменяет зрение, как-то раз и вы, возвращаясь после ночных приключений, последовали их примеру.

Голос Хесселвела звучал язвительно, но Бартоломью не счел нужным обращать на это внимание. Через стену он перебрался только однажды и не собирался повторять этот подвиг. Доктор надеялся, что мастер не лишит его привилегии, позволяющей возвращаться в колледж по ночам. Элкот, стоя чуть в стороне, со злорадным удовольствием прислушивался к разговору.

— Если вы столь проницательны, мастер Хесселвел, может, вы знаете, каким образом преступник заставил Уолтера принять яд? — осведомился Бартоломью, сочтя за благо переменить тему. — Допустим, на вашем столе посреди ночи откуда ни возьмись появилось какое-то кушанье, пусть даже самое лакомое. Стали бы вы его есть?

— Я не стал бы, — самодовольно усмехнулся Хесселвел. — А вот за Уолтера не поручусь. Все мы знаем, что умом этот малый не блещет. Не удивлюсь, если его прожорливость одержала верх над осторожностью.

Несмотря на неприязнь к Хесселвелу, Бартоломью не мог не согласиться с ним. Он тоже полагал, что человек, оставивший Майклу жуткое предостережение и отравивший Уолтера, не принадлежал к числу обитателей Майкл-хауза. Хесселвел прав — все в колледже знали, что во время дежурства Уолтер имеет обыкновение крепко спать, и убивать его не было никакой необходимости.

— А где Дейнман? — внезапно спохватился Бартоломью.

Грей и Балбек огляделись по сторонам и пожали плечами. Состояние их первого пациента заботило будущих докторов куда больше, чем отсутствие товарища. Бартоломью вспомнил, что Дейнман оставался в привратницкой, когда они вытащили Уолтера во двор. Охваченный тревожными предчувствиями, он со всех ног бросился туда. Войдя в комнату, он едва не растянулся, поскользнувшись на заблеванном полу. Дейнман, сидя за столом, сосредоточенно крошил остатки пирога на мельчайшие кусочки. Заметив Бартоломью, он радостно улыбнулся.

— Я пытаюсь отыскать яд, — сообщил он.

Увидав, что юнец жив и здоров, Бартоломью вздохнул с облегчением. Недалекий Дейнман вполне способен был съесть пирог, дабы проверить, отравлен он или нет. Тут взгляд Бартоломью упал на бокал, стоявший на столе. Взяв бокал в руки, доктор осмотрел его содержимое и попробовал каплю на вкус. Вино оказалось горьковатым, а на дне Мэттью заметил необычный осадок. Бартоломью поспешно сплюнул и принялся разглядывать бутылку, что была рядом с бокалом. Судя по всему, она попала сюда не из погребов Майкл-хауза. Пирог же, на вид весьма сухой и жесткий, несомненно, был испечен на кухне колледжа — скорее всего, вышел из рук Агаты.

— Яд подмешали в вино, Роберт, — сообщил Бартоломью и объяснил, что натолкнуло его на подобную догадку.

Дейнман сокрушенно оглядел стол, засыпанный крошками пирога, и вздохнул. Он явно сожалел о том, что предположение его оказалось неверным.

Вид у незадачливого студента был такой расстроенный, что Бартоломью стало его жаль.

— Я научу вас, как определять различные виды ядов, — пообещал он, стараясь придать бодрости своему усталому голосу. — Вы можете искрошить отравленный пирог сколь угодно мелко, но все равно ничего не найдете. Надо действовать иначе. А сейчас идите, помогите Сэму и Томасу. Я доверяю Уолтера вашему попечению. Можно позволить ему немного отдохнуть, но следите, чтобы он не уснул. Если он потеряет сознание, немедленно мне сообщите.

Дейнман, гордый доверием наставника, просиял и поспешил во двор.

— Ты уверен, что поступил разумно? — осведомился Майкл, появляясь в дверях. — Парень-то звезд с неба не хватает.

— Дейнман туповат, но не безнадежен, — пожал плечами Бартоломью. — Усердия у него не отнимешь. К тому же с ним рядом два студента посообразительнее. Они уже вполне могут применять свои знания на деле. Если слишком долго пичкать молодых людей одной книжной премудростью, практическая сторона врачебного ремесла отпугнет их, и они предпочтут удел монахов.

— Удел каждого из нас предначертан свыше! — важно заметил Майкл. — Кстати, ты уже расспросил Уолтера? — поинтересовался он совсем другим тоном. — Узнал, кто его отравил и каким образом?

Бартоломью задумчиво провел руками по волосам. Теперь, когда недавнее возбуждение улеглось, он едва не валился с ног от усталости.

— Вне всякого сомнения, отравил его тот, кто притащил тебе козлиную голову, — произнес он. — Неведомый проказник придавал своей шалости весьма серьезное значение. Дабы все сошло без помех, он был готов лишить человека жизни.

Слова эти заставили Майкла вздрогнуть.

— Идем, побеседуем с Уолтером, — предложил он.

Во дворе они обнаружили, что привратник вполне оправился. По крайней мере, к нему вернулась прежняя сварливость.

— У меня страшно дерет глотку, — заявил он, недовольно глядя на Бартоломью. — И во рту все горит от горчицы.

— Может, принести вам вина, чтобы отбить вкус горчицы? — предложил Бартоломью. — В привратницкой осталась недопитая бутылка.

— Ну уж нет, — заявил Уолтер и сплюнул. — Вино оказалось на редкость дрянным. Впрочем, как и следовало ожидать. Ежели ты получаешь вино в подарок, можешь не сомневаться — это изрядная гадость.

— И кто же подарил вам вино? — спросил Майкл, дрожа от любопытства.

— Мастер, кто же еще, — буркнул Уолтер.

Майкл и Бартоломью обменялись изумленными взглядами.

— А почему вы думаете, что подарок именно от мастера? — осведомился Бартоломью. — Он лично принес вам бутылку?

— Вино стояло на столе в привратницкой, — процедил Уолтер. — Всякому ясно, что прислал его мастер. Кто еще в этом колледже будет раздаривать вина, хотя бы и самые скверные? Ни от вас, ни от вашего друга-монаха такого не дождешься, — с вызовом бросил он. — И уж конечно, я не стал тревожить мастера расспросами и выведывать, он прислал вино или нет. Хотя, может, и зря, — добавил он после недолгого молчания.

— Что зря, то зря, — усмехнулся Майкл. — Будь вы малость осмотрительнее, приятель, не пришлось бы вам глотать горчицу.

Дейнман схватил Уолтера под руку, вынуждая совершить еще один круг по двору.

— Итак, у нас нет никаких свидетельств, подтверждающих, что отравленное вино прислал мастер, — заметил Бартоломью. — Предположение Уолтера основано на пустом месте.

— Тем не менее оно может соответствовать истине, — пожал плечами Майкл.

— Не думаю, — возразил Бартоломью. — Посылать отравленное вино привратнику — слишком опрометчиво со стороны Кенингэма. Ведь он понимал, что подозрение первым делом падет на него. К тому же мастер, как и все прочие обитатели колледжа, прекрасно осведомлен о привычках Уолтера. Он знает, что проскользнуть мимо столь нерадивого стража не составит труда.

Усталость давала о себе знать все ощутимее. Они решили отложить разговоры до утра и разошлись по комнатам. Бартоломью еще раз напомнил студентам, что они должны незамедлительно обратиться к нему, если Уолтеру станет хуже, и вверил угрюмого привратника не слишком нежным, но усердным заботам будущих докторов. Бартоломью улыбнулся — он вспомнил, что всего две недели назад Уолтер навлек на Грея неприятности, сообщив Элкоту, что юнец провел ночь вне стен колледжа. Что ж, теперь Грею выдался случай поквитаться с доносчиком. Он может заставить ретивого привратника всю ночь бродить по двору.

Бартоломью казалось, что он уснет, едва коснувшись головой подушки. Однако целый сонм вопросов, теснившихся в усталом мозгу, не давал ему забыться. Кто положил на кровать Майкла козлиную голову? Неужели в летописи Николаса содержались сведения, до такой степени порочащие университет, что канцлер решил изъять из нее некоторые главы? Существует ли связь между сатанинскими общинами и убийствами монаха и Фруассара? Кто убил этих двоих? Виновен ли их убийца также в смерти нескольких женщин? И почему помимо гулящих девок его жертвой стала Фрэнсис де Белем? Причина в том, что ее отец является членом общины Очищения?

Бартоломью пытался отделаться от назойливых вопросов, предаться более приятным размышлениям, однако мысли его упорно возвращались к необъяснимым смертям и таинственным сектам.

Ставни на окнах были открыты. Лежа на кровати, Бартоломью мог наблюдать за облаками, проносившимися по ночному небу. Но на душе у него было слишком неспокойно, и он запер ставни. Дверь он тоже запер, что случалось крайне редко, ибо в Майкл-хаузе он ощущал себя в полной безопасности. Когда колокол прозвонил к утренней мессе, Бартоломью показалось, будто сон овладел им всего несколько минут назад.

К утру Уолтер окончательно пришел в себя, то есть в полной мере проявил свой скверный нрав. Доктора он встретил потоком жалоб: заявил, что ноги у него гудят от беспрестанной ходьбы, в горле першит, а желудок горит от рвотного зелья. Однако Бартоломью видел, что дела у привратника, чудом избежавшего гибели, вовсе не так плохи. Бартоломью сказал Уолтеру, что тот может отдохнуть от ходьбы, и поднялся в зал, где его ожидали студенты.

События минувшей ночи стали всеобщим достоянием, и на Бартоломью обрушился град вопросов. Сияющий от гордости Дейнман подробно разъяснил товарищам, какую помощь следует оказать человеку, ставшему жертвой отравления. Потом Бартоломью сказал, что различные яды требуют различных методов лечения, и описал студентам некоторые из них. Дейнман, вновь получивший возможность убедиться в том, что медицина на редкость сложная штука, лишь озадаченно почесал затылок. Брат Бонифаций хранил угрюмое молчание, всем своим видом показывая, что тема занятия не представляет для него интереса. Даже на обращенные к нему вопросы францисканец не считал нужным отвечать. Бартоломью никак не мог понять, что на уме у этого надменного малого, неотрывно сверлившего доктора презрительным взглядом.

После обеда Бартоломью устроил учебный диспут. Его участниками стали Грей и Балбек. Уверенные и разумные ответы студентов немало порадовали Мэттью. Он взял юношей с собой к брату Олбану, чтобы осмотреть его пораженный ревматизмом локоть. Старый монах просиял от радости, увидав перед собой сразу троих слушателей, с которыми он мог поделиться свежими слухами и пересудами. Прежде всего он заговорил о черной магии, колдовстве и происках дьявола, сгубивших множество душ.

— В последнее время люди часто сбиваются с истинного пути, — злорадно прокаркал брат Олбан.

— Ох, и вы туда же! — заявил Грей, позабыв о почтительности. — Хватит с нас того, что зануда Бонифаций целыми днями скулит и причитает. Твердит, что мир погряз в ереси, грехе и пороке, а виной всему чернокнижники. Дались вам эти колдуны, честное слово!

— Да, послушать старину Бонифация, так сейчас все вокруг стали колдунами или еретиками, — подхватил Балбек. — Представьте себе, этот пустомеля и доктора Бартоломью считает еретиком. Говорит, ему не следовало спасать Уолтера. Дескать, Господь призвал нашего привратника к себе, а доктор Бартоломью помешал бедолаге явиться на зов.

Так вот в чем причина ярости, что полыхала сегодня в глазах Бонифация, отметил про себя Бартоломью. Уолтер наверняка не разделил бы мнение молодого францисканца. Оставалось лишь сожалеть о том, что человек со столь вздорными убеждениями решил обучаться медицине.

Пропустив мимо ушей дерзкие замечания студентов, брат Олбан продолжил свои сетования. По его словам, некая богопротивная община недавно устроила шабаш в одной из городских церквей, тем самым осквернив храм Господень. Рассказывая об этом, брат Олбан несколько раз перекрестился, однако в его маленьких пронзительных глазках светилось откровенное любопытство, а отнюдь не трепет и отвращение.

— Удалось вам выяснить, кто убивал гулящих девок? — сверкнул он глазами в сторону Бартоломью.

— Не все убитые были гулящими девками, — возразил Бартоломью, тщательно натирая мазью больной сустав.

— Нет, все до единой, — непререкаемым тоном заявил брат Олбан. — И дочка де Белема в первую очередь. Она была похуже остальных.

Бартоломью в изумлении посмотрел на старика. Брат Олбан, довольный тем, что ему удалось поразить собеседника, расплылся в беззубой улыбке. Не сочтя нужным спорить со стариком, доктор молча покачал головой. Лишь тот, кто сам низок душой, находит удовольствие в падении ближних, пронеслось у него в голове.

— Скажите на милость, почему эта потаскуха Фрэнсис разгуливала по ночам? — продолжал обличения брат Олбан. — Уж конечно, она хотела встретиться с милым дружком. После того как чума унесла ее мужа, она не знала удержу в своей похоти.

— Может, вам даже известно, кто был ее милым дружком? — осведомился заинтересованный Грей.

Старый монах, обожавший разжигать чужое любопытство, вновь расплылся в улыбке. Загадочно хмыкнув, он почесал себе нос и изрек:

— Он из вашей ученой братии. Только это я и могу вам сообщить.

И брат Олбан откинулся на спинку стула, крепко сжав губы и всем своим видом показывая, что на самом деле ему известно много больше.

— Довольно суесловия, брат Олбан, — заявил Бартоломью, выпрямляясь. — От досужих сплетен мало проку.

— Мало проку, мало проку, — передразнил его брат Олбан. Слова доктора пришлись ему не по вкусу.

Закончив процедуры, Бартоломью поспешил расстаться со вздорным стариком. Что касается Грея и Балбека, те отнюдь не разделяли настроения учителя и явно были не прочь побеседовать с завзятым сплетником.

После того как Бартоломью вернул свою утраченную сумку, он опорожнил бывшие в ней склянки со снадобьями и заменил их новыми. Нельзя было исключать возможность, что неведомый похититель подменил ярлычки или содержимое склянок, и Бартоломью не хотел причинить вред кому-то из больных. Возможно, это пустые опасения, однако доктор предпочел не рисковать и сжег большую часть снадобий в очаге для отходов. Тем не менее малую толику он все-таки сохранил, намереваясь проверить справедливость своих догадок.

Бартоломью объяснил Грею, Дейнману и Балбеку, каким образом надлежит проверять подлинность лекарств. Он оставил студентов в своей маленькой аптеке и направился в больницу Святого Иоанна. Там он осмотрел больного, страдающего от бледной немочи, и поговорил с монахами-лекарями о том, что нынешняя жара весьма способствует распространению летней лихорадки. После чего Бартоломью направился на Бридж-стрит — там жил продавец индульгенций, имевший несчастье сломать руку.

На обратном пути Бартоломью решил, что, коль скоро он оказался поблизости, ему стоит заглянуть к Сибилле. Девушка жила неподалеку от реки, в крошечном глиняном домике. Прибрежные земли славились своим плодородием, и местные жители ежегодно снимали щедрый урожай овощей. Однако у этого преимущества была обратная сторона: река, разливаясь, нередко лишала здешних обитателей крова. Всего несколько недель назад, после затяжных весенних дождей, река вновь вышла из берегов, и Сибилла вместе с соседями была вынуждена перебраться повыше, в один из брошенных домов неподалеку от замка. Теперь вода спала, и девушка вернулась в свою хибарку.

Бартоломью постучал в обшарпанную деревянную дверь и услышал неторопливое шарканье. Через несколько мгновений на пороге возникла Сибилла. Наружность ее неприятно поразила доктора. Сальные пряди нечесаных волос обрамляли бледное, осунувшееся лицо девушки, под глазами темнели круги.

— Что с тобой, Сибилла? — обеспокоенно спросил Бартоломью. — Ты больна?

Сибилла, не отвечая, бросила тревожный взгляд на улицу, затем схватила доктора за руку и втащила его в дом. Оказавшись внутри, Бартоломью убедился, что жилище пребывает в плачевном состоянии, как и его хозяйка. Пол был давно не метен, повсюду стояла немытая посуда, на кровати кучей лежали грязные вонючие одеяла. Все это изрядно удивило Бартоломью — он слышал от Майкла, что среди клиентов Сибилла славится чистоплотностью. Откуда монах добыл подобные сведения, оставалось загадкой.

— Что случилось, Сибилла? — вновь обратился врач к девушке. — У тебя лихорадка?

Сибилла провела по лицу грязной рукой, и из глаз ее хлынули слезы. Заметив на столе бутылку с дешевым вином, доктор плеснул немного в грязный стакан и протянул его Сибилле. Затем он заставил девушку опуститься на табуретку и уселся рядом с ней, ласково поглаживая Сибиллу по руке.

Все попытки Бартоломью успокоить девушку долго оставались бесплодными. Наконец она всхлипнула в последний раз, подняла голову и устремила на доктора взгляд покрасневших опухших глаз.

— Все это так ужасно, так ужасно, — едва слышно прошептала она.

— О чем ты, Сибилла? — растерянно вопросил Бартоломью. — Прошу, расскажи мне о своей беде. Может статься, я сумею помочь.

— Я знаю, доктор, вы добрый человек, — проговорила Сибилла, безнадежно покачав головой. — Но мне уже никто не поможет. Я не жилица на этом свете.

— Не жилица на этом свете? — не поверил ушам своим Бартоломью. — Да с чего ты взяла?

Сибилла испустила тяжкий вздох.

— Я видела его, — произнесла она, и взор ее наполнился ужасом.

Потом, словно испугавшись собственных слов, девушка закрыла лицо руками и вновь разразилась рыданиями. Бартоломью терпеливо ожидал, пока она успокоится. Едва Сибилла немного перевела дух, он заставил ее сделать еще глоток вина.

— Расскажи мне по порядку, что с тобой произошло, — потребовал он. — А потом мы вместе решим, как помочь твоему горю.

В глазах девушки, устремленных на Бартоломью, мелькнул слабый огонек надежды. Но она не успела произнести ни слова, как дверь распахнулась и в комнату вошла молодая женщина. Бартоломью, никогда не пренебрегавший правилами учтивости, не преминул встать при ее появлении. Вошедшая замерла от неожиданности при виде незнакомца и некоторое время молчала, переводя взгляд с Бартоломью на Сибиллу. Внезапно лицо ее расплылось в широкой улыбке.

— О, Сибилла, я вижу, ты вновь взялась за работу, — пропела она. — Вот и умница! Я же говорила, безделье никому не идет на пользу. Ты прямо на глазах ожила и похорошела, стоило тебе заполучить гостя. Ну, не буду вам мешать.

И она поспешно направилась к дверям. Ошибочный вывод, который сделала женщина, отчасти смутил, отчасти позабавил Бартоломью. Так или иначе, он счел за благо развеять ее заблуждение.

— Вы ошиблись, мистрис, — заявил он. — Я всего лишь доктор.

— Лучше ублажать доктора, чем каменщика, — обрадовалась женщина. — Ты делаешь успехи, Сибилла.

Сибилла неуверенно поднялась и схватила женщину за руку.

— Это не клиент, — процедила она.

Стоило женщине услышать это, все ее добродушие исчезло бесследно.

— А если вы не клиент, чего вы хотите от бедной девушки? — напустилась она на Бартоломью. — Вы не видите, что ей совсем худо?

— Вижу, — кивнул головой Бартоломью. — И хочу ей помочь.

— Чем вы можете ей помочь? — недоверчиво осведомилась женщина.

— Пока не знаю, — пожал плечами Бартоломью, ощущая, что запас его терпения иссякает. — Для того чтобы помочь, мне надо знать, какая беда с ней стряслась. Когда вы вошли, Сибилла как раз собиралась рассказать мне об этом.

— Ты что, пустилась с ним в откровенности? — обернулась женщина к Сибилле.

Та молча покачала головой.

— Вот и держи язык за зубами, — посоветовала женщина. — Почем знаешь — может, это он и был. Или он подослал этого доктора выведать, что тебе известно.

Сибилла так и не проронила ни слова. Она понурилась, прислонившись к стене. По бледным ее щекам вновь потекли слезы.

— Мистрис, вы крайне неосмотрительны, — насмешливо произнес Бартоломью. — Будь я тем самым загадочным недругом, о котором вы толкуете, вы бы сослужили Сибилле скверную службу. Ведь из ваших уст я уже услышал, что ей известно нечто важное.

У женщины глаза на лоб полезли от испуга.

— Господи боже, что я наделала, — пробормотала она, виновато глядя на Сибиллу.

Однако она очень быстро оправилась от растерянности, схватила со стола нож и наставила его на Бартоломью.

— Живо выкладывай, кто ты такой и что тебе надобно? — распорядилась она, стараясь придать своему голосу изрядную толику свирепости.

Бартоломью с невозмутимым видом отнял у нее нож и положил на стол. Женщина устремила вопросительный взгляд на Сибиллу.

— Я не собираюсь причинять Сибилле зло, — хладнокровно изрек доктор. — Мое имя Мэттью Бартоломью. Я пришел сюда, чтобы побеседовать с Сибиллой, ибо мне известно, что это она первой увидала тело убитой Исобель.

— А, так вы университетский доктор? — уточнила женщина, вперив в него изучающий взгляд.

— Вы совершенно правы, мистрис, — кивнул Бартоломью, опускаясь на стул.

Сибилла последовала его примеру. Что касается ее подруги, та продолжала стоять, не сводя с Мэттью настороженных глаз. Бартоломью, в свою очередь, принялся ее разглядывать. Женщина была высокой и стройной, простое синее платье ловко облегало ее ладную фигуру. Но более всего Бартоломью заинтересовал ее голос. Ее акцент свидетельствовал, что она родилась вдали от этих мест. Тем не менее говорила она довольно грамотно, а манеры ее не были похожи на те, какие приобретают в городском борделе.

Встретив пристальный взгляд Бартоломью, незнакомка гордо вскинула голову.

— Мне рассказывала о вас Агата, — сообщила она.

В этом обстоятельстве Бартоломью не усмотрел ничего удивительного. У Агаты было множество друзей и родственников, к тому же она отличалась словоохотливостью.

— Меня зовут Матильда, — представилась женщина.

Бартоломью улыбнулся. Теперь он понял, почему она говорит с акцентом.

— Мне Агата тоже о вас рассказывала, — сказал он.

Матильда склонила голову, словно признавала, что ее особа может служить достойной темой для беседы. Примерно год назад Агата поведала Бартоломью, что одна из ее бесчисленных родственниц пустила к себе жилицу, которая прежде была камеристкой супруги графа Оксфордского. По слухам, эта самая камеристка имела привычку уединяться с мужчинами в укромных уголках, ибо была большой искусницей по части плотских утех. Будучи застигнута на месте преступления, она лишилась своего места. В Кембридже бывшая камеристка продолжала предаваться излюбленному занятию, теперь уже не с позором, но с выгодой. Жители города, охочие до подобного рода услуг, называли ее «леди Матильда», тем самым отдавая должное ее аристократическим манерам и изысканной речи.

— Матильда — моя лучшая подруга, — всхлипнула Сибилла. — Она приносит мне еду с тех пор, как…

Девушка осеклась, словно была не в силах продолжать, сцепила свои грязные пальцы с обкусанными ногтями и потупила взор.

— С тех пор, как погибла Исобель, — подхватила Матильда, спокойно глядя на Бартоломью.

— Расскажи мне все, что тебе известно, — обратился доктор к Сибилле. — Ты знаешь, кто убил Исобель?

— Нет, — покачала головой девушка. — Я видела его, но не узнала.

Матильда с неожиданной силой сжала запястье Бартоломью.

— Эта тайна может стоить ей жизни, — предупредила она.

Взгляд Бартоломью встретился с пронзительным немигающим взглядом голубых глаз Матильды.

— Я прекрасно понимаю, — произнес он, стряхнув ее цепкую руку. — Но не я один видел, как в минувший понедельник Сибилла с воплем неслась по улице. Всякий способен догадаться, что она видела убийцу.

Матильда с укором посмотрела на девушку, которая беспомощно склонила голову.

— От страха я словно утратила рассудок, — прошептала Сибилла. — Сама не понимала, что делаю.

Глядя на свою заплаканную подругу, Матильда решила, что настала пора говорить без обиняков.

— В дело надлежит внести ясность, — непререкаемым тоном заявила она. — Ты сказала мне, ни одной живой душе не известно, что ты видела убийцу. И вдруг выясняется, что об этом знает половина города. Думаю, будет разумно без утайки рассказать обо всем доктору. Он обладает немалым влиянием и, может статься, поможет изловить изверга, лишившего жизни наших сестер. На шерифа, как мы имели возможность убедиться, рассчитывать нечего.

Сибилла несколько раз тяжело вздохнула, пытаясь взять себя в руки.

— Я была во дворе церкви Святого Ботолфа с одним парнем, подмастерьем пекаря, — сообщила она. — Он уже получил все, что хотел, когда мы услышали шаги и догадались, что это дозор — университетский проктор и его подручные. Подмастерье сразу пустился наутек, а я решила спрятаться в укромном уголке и переждать, пока они пройдут мимо. Проктор и его люди, как правило, не чинят нам препон, если не застанут со студентом или с магистром. Но я подумала, что лучше не лезть на рожон. Ни к чему, чтобы меня часто видели на улицах после наступления комендантского часа. Так вот, я осталась в церковном дворе и притаилась в кустах, — продолжала Сибилла. — До меня доносились голоса проктора и педелей. Говорили они о потасовке, что недавно затеяли меж собой студенты двух колледжей. Спорили, возможно ли было остановить побоище, явись они вовремя. Я очень устала и, как видно, задремала в кустах. Когда я проснулась, проктора и его людей уже и след простыл. Я собиралась выбраться из укрытия, как вдруг до моего слуха донесся какой-то шорох. Сперва я думала, это крыса или птица. А потом увидела его.

Сибилла осеклась и устремила на Бартоломью огромные глаза, полные тоски и страха.

— И что же было дальше? — поторопила подругу Матильда.

Сибилла судорожно вздохнула, вытерла глаза и нос рукавом платья и заговорила вновь.

— Он пробирался сквозь кусты, явно стараясь не шуметь. А по улице как раз шла Исобель. Наверное, возвращалась от одного из своих постоянных клиентов. По пятам за ней крался здоровенный черный кот, его подкармливают в обители августинцев. Хотя тварь двигалась совершенно бесшумно, Исобель, верно, что-то почуяла и обернулась. Если бы не этот негодный кот, она заметила бы убийцу, который ждал ее, притаившись в кустах. Я хотела закричать, предостеречь ее, но от страха мой язык словно прилип к нёбу.

Девушка вновь смолкла и понурила голову. Матильда взяла ее за руку, побуждая продолжить рассказ.

— В следующее мгновение он выскочил из укрытия и набросился на Исобель, — едва слышно пролепетала Сибилла. — Я видела, как блеснул нож, когда он перерезал ей горло. А потом перед глазами у меня все потемнело. — Сибилла вновь на несколько мгновений погрузилась в молчание. — Когда я пришла в себя, Исобель лежала на земле, а убийца исчез. Я хотела подойти к ней, но ноги отказывались меня держать. Наконец мне удалось сделать несколько шагов. Я наклонилась над Исобель и увидала, что платье ее насквозь промокло от крови, хлеставшей из раны на шее. В голове у меня помутилось со страху, и я побежала прочь. Не помню, что было потом, как я добралась домой. Когда я очухалась, то была уже здесь, и Матильда пыталась меня успокоить.

Закончив мрачное повествование, девушка вновь разразилась слезами. Она вытирала глаза и нос тряпкой, что ей протянула Матильда.

— Значит, убийца был один? — уточнил Бартоломью. Он вспоминал зловещую троицу в саду колледжа. — Ты уверена, что у него не было сообщников?

— Нет, он был один, — без тени сомнения заявила Сибилла. — Будь там кто-то еще, я бы непременно заметила. Но он совершил свое черное дело в одиночестве.

— Обычно я каждое утро встречаю Сибиллу на рынке, а в тот день она не пришла, — заговорила Матильда. — Я встревожилась и подумала, что она, не дай бог, захворала. Пришла сюда и застала ее чуть живую от страха. С тех пор она не выходит из дому. Я приношу ей еду. Но, сами понимаете, так не может продолжаться вечно.

— Скажи, Сибилла, тебе удалось рассмотреть лицо преступника? — спросил Бартоломью.

— Нет, — ответила Сибилла, протирая свои красные, воспаленные глаза. — Ведь было темно, и нас разделяло немалое расстояние. К тому же на нем был черный плащ с капюшоном. Лицо я видела лишь мельком. Однако же мне удалось различить, что он далеко не молод. Мужчина средних лет, без усов и бороды. А в общем, он… самый обыкновенный. Такой, как все.

— Как все? — переспросил Бартоломью, которому подобное определение показалось не слишком подходящим для убийцы.

— В наружности его не было ровным счетом ничего примечательного, — пояснила Сибилла. — Ростом он был невысок, но и не коротышка. Телом не слишком дороден, но и не худ. У него две руки, две ноги, он не хромал и, насколько я успела разглядеть, не страдал от какого-либо иного увечья. На лице его не было шрамов, и зубы не выступали изо рта. Я же говорю, самый обыкновенный. Таких тринадцать на дюжину.

— Однако ты узнала бы его, доведись тебе увидать его вновь? — уточнил Бартоломью.

— Нет, — покачала головой Сибилла. — Потому я и боюсь выходить из дому. Этот изверг может оказаться рядом, а я даже не буду знать, что это он.

Бартоломью подошел к отверстию в стене, заменявшему окно в хибарке. Небо сплошь затянули тучи, моросил мелкий дождь. Какое-то время доктор сосредоточенно смотрел на реку, что в нескольких ярдах от стен домика несла свои мутные, оскверненные отбросами воды.

Бартоломью не знал, как ему надлежит поступить. Две женщины, затаив дыхание, ждали от него мудрого решения, которое развеет все их опасения. Доктор понимал, что опасения эти оправданны. Если у убийцы мелькнет хотя бы тень подозрения, что Сибилла его видела, он сумеет заставить ее замолчать навечно. То, что девушка не способна опознать преступника, не уменьшает нависшей над ней опасности. Что же касается расследования дела, рассказ Сибиллы мало ему способствовал. Доктор лишь узнал, что убийца обладает самой заурядной, ничем не примечательной наружностью. Таких тринадцать на дюжину, мысленно повторил он слова Сибиллы.

Оставаться в своем доме Сибилле опасно, в этом Бартоломью не сомневался. Рано или поздно до убийцы непременно дойдут слухи, что Сибилла с воплями выбежала со двора, где лежала мертвая Исобель. А узнав, что с тех пор она не выходит из дому, он обязательно смекнет: ей кое-что известно. И не преминет совершить еще одно злодеяние, дабы избавиться от свидетельницы. Впрочем, даже если преступнику ничего не известно о Сибилле, ее затворничеству необходимо положить конец. Безвыходно сидя дома, снедаемая страхом и отчаянием девушка рискует повредиться в уме.

Поселить ее в Майкл-хаузе было нельзя. Бартоломью понимал, что даже из соображений милосердия мастер никогда не позволит публичной женщине переступить порог колледжа. Конечно, Бартоломью мог дать Сибилле денег, и это позволило бы ей найти другое жилье. Но Кембридж — маленький город, и ее новое пристанище вскоре станет известно.

Поразмыслив, доктор нашел единственный приемлемый выход. Придется вновь обратиться за помощью к Освальду Стэнмору. Однажды Стэнмор уже приютил у себя Рэйчел Аткин, сын которой был убит во время поднятой горожанами смуты. Надо сказать, внакладе Стэнмор не остался, ибо Рэйчел оказалась превосходной портнихой и обшила всю семью. Увы, Сибилла вряд ли может стать полезной добропорядочному мужу Эдит, усмехнулся про себя Бартоломью. Разве что Стэнмор решит открыть бордель.

Он приказал Сибилле собрать необходимые вещи и, чтобы не мешать ей, вышел из дому. Он ждал девушку, прогуливаясь вдоль берега реки. Матильда последовала за ним, не обращая внимания на висевшую в воздухе морось. Капли дождя усеяли ее роскошные волосы и блестели подобно бусинкам.

— С вашей стороны чрезвычайно великодушно позаботиться о бедняжке Сибилле, — сказала она.

— Полагаю, мне нет нужды предупреждать вас, что не следует никому рассказывать, где сейчас Сибилла, — заметил Бартоломью. — Вам не стоит навещать ее, ибо убийца может вас выследить. И старайтесь держаться подальше от этого дома. Убийца может спутать вас с Сибиллой, и тогда вам не поздоровится.

— Агата говорила мне, доктор, что вы обладаете на редкость доброй и отзывчивой душой, — сказала Матильда. — Мало кто принял бы так близко к сердцу беду, свалившуюся на двух потаскух.

Растерянный от подобной похвалы, Бартоломью не знал, куда девать глаза.

— В городе полно продажных женщин, — ничуть не смущаясь, продолжала Матильда, — и все мы знакомы между собой. Сами понимаете, мы предупреждаем друг друга, чего можно ждать от того или иного клиента. Ведь среди них встречаются всякие. Кто-то способен улизнуть, не заплатив, кто-то не прочь поглумиться над беззащитной девушкой. Есть и такие, кто может наградить девушку скверным недугом. Частенько мы, шлюхи, первыми узнаем разного рода новости. Так до меня дошла молва о том, что несколько дней назад на улице Примроуз на вас напали какие-то негодяи.

— На улице Примроуз? — переспросил Бартоломью. Он впервые слышал это название.

— Да, в квартале, что расположен неподалеку от церкви Святой Марии, — кивнула Матильда. — Спору нет, название не слишком подходящее для столь невзрачного местечка. Так или иначе, я слышала, что Джанетта из Линкольна вовремя подоспела к вам на выручку.

Бартоломью от удивления лишился дара речи. Создавалось впечатление, что у всех жителей этого города имелись свои источники, откуда они черпали самые разнообразные сведения. У всех, кроме него. На Стэнмора работал целый отряд осведомителей. Канцлер и епископ без промедления узнавали, что им требовалось. И даже городские проститутки были в курсе последних событий, слухов и пересудов.

Матильда заметила, что слова ее произвели на Бартоломью не слишком отрадное впечатление, и ласково коснулась его руки.

— Можете не волноваться, доктор, мы вовсе не перемывали вам косточки, — заверила она. — Разговор об этом случае зашел лишь потому, что здесь замешана Джанетта. Она перебралась в Кембридж месяц назад и сразу стала настоящей хозяйкой улицы Примроуз. Весь сброд, который поселился там после черной смерти, беспрекословно ей подчиняется. Откровенно говоря, я не слишком верила в ее могущество, пока не узнала, как она одним мановением руки разогнала шайку оборванцев, осмелившихся на вас посягнуть. Все мы считаем, что в Линкольне она занималась нашим ремеслом. Однако она отрицает это и, надо признать, здесь отошла от подобного промысла.

— Мне необходимо встретиться с ней, — заявил Бартоломью. — Думаю, ей известны некие обстоятельства, способные помочь в поисках убийцы.

— Я не стала бы принимать ее слова на веру, — пожала плечами Матильда. — Хотя узнай я, что Джанетта имеет отношение к убийствам, меня это ничуть не удивило бы. Всякому ясно — с ней дело нечисто. Иначе она не сумела бы взять такую власть над тамошним отребьем. По моему разумению, эта особа насквозь проникнута ложью, от фальшивой улыбки до фальшивых волос.

— У нее фальшивые волосы? — удивился Бартоломью. Он вспомнил роскошный каскад локонов цвета воронова крыла, спадающий на плечи Джанетты.

— А вы как думали? — усмехнулась Матильда. — Не сомневаюсь, ее черная грива привела вас в восхищение. Да только там нет ни одного ее собственного волоска. Может, она поседела и не желает, чтобы ее считали старухой. Может, волосы у нее вылезли из-за какой-нибудь хвори. Но она носит парик. Уж я-то с первого взгляда отличу парик от настоящих волос.

Бартоломью одолжил Сибилле свой плащ, чтобы она могла спрятать лицо под капюшоном. Затем он вручил ей свою сумку, надеясь, что в тусклом сумеречном свете девушку примут за студента, сопровождающего доктора к больному.

Сибилла плелась за ним по пятам, время от времени жалобно вздыхая. Матильда оставила их и скользнула в какой-то переулок. Напоследок она еще раз напомнила Бартоломью, что с Джанеттой из Линкольна следует быть настороже. Возможно, не стоит пренебрегать ее советом, подумал доктор. С этой Джанеттой из Линкольна и в самом деле связано слишком много загадок. Каким образом ей удается держать в беспрекословном подчинении ораву беспутных оборванцев? По словам Матильды, Джанетта прибыла в Кембридж месяц назад. В это же самое время Николас из Йорка умер или исчез в неизвестном направлении. В могиле, предназначенной ему, похоронена убитая женщина. Женщина, на чьей голове почти не осталось волос. Бартоломью сосредоточенно нахмурился. Вполне может быть, волосы выпали уже после смерти жертвы. Но не исключено, что она утратила их при жизни и, подобно Джанетте, носила парик. Однако никакого парика в гробу не оказалось. Что, если парик Джанетты прежде принадлежал убитой?

Погрузившись в размышления, Бартоломью почти забыл о Сибилле. Прежде всего необходимо выяснить, имеют ли эти события отношение друг к другу, решил он. Существует ли связь между приездом Джанетты в Кембридж и смертью или же исчезновением Николаса, трудившегося над летописью университета. Доктор вновь и вновь перебирал в памяти все известные факты и обстоятельства, но ему никак не удавалось связать воедино разрозненные нити.

Наконец они прибыли во владения Стэнмора. Склады и мастерские тонули в темноте, сам хозяин уже отбыл в Трампингтон. Никем не замеченные, Бартоломью и Сибилла прошли в укромную часть дома, расположенную за главными складскими помещениями. Именно здесь жила Рэйчел Аткин. Бартоломью распахнул дверь и раскрыл рот от удивления, ибо навстречу ему поднялся Кинрик, до сей минуты сидевший у камина и наслаждавшийся обществом Рэйчел. В руках валлиец держал бокал с вином, а губы его расползлись в глупой ухмылке. Как видно, пользуясь тем, что работники уже разошлись, Кинрик решил приударить за пригожей швеей.

Доктору, который не счел нужным постучать, теперь оставалось лишь корить себя за неучтивый поступок. Впрочем, застигнутая врасплох Рэйчел ничуть не сконфузилась. Напротив, она с откровенным любопытством уставилась на Сибиллу, закутанную в плащ Бартоломью.

— Мистрис Аткин, не позволите ли вы Сибилле остаться здесь на несколько дней? — пробормотал Бартоломью, обретя наконец дар речи. — Как только я увижусь с Освальдом, я улажу с ним этот вопрос. Впрочем, я уверен, что он не будет возражать.

— Разумеется, она может остаться, — произнесла Рэйчел своим приятным грудным голосом. Она подошла к Сибилле и помогла ей снять плащ. — Я вижу, что Сибилла попала в беду. А долг каждого из нас — помогать тем, кто пребывает в несчастье.

Расслышав в голосе Рэйчел ласковые и сочувственные нотки, Сибилла опять начала всхлипывать. Бартоломью решил, что настал подходящий момент уйти, предоставив Сибиллу заботам Рэйчел. В его отсутствие женщины смогут вдоволь наговориться, и Рэйчел, чуткая и благоразумная, утешит испуганную девушку. Выйдя за дверь, Бартоломью услыхал за спиной шаги Кинрика.

— Прости мою невежливость, Кинрик, — пробормотал он, обернувшись к валлийцу. — Сам не знаю, как это я забыл постучать.

— Да ладно, юноша, — усмехнулся Кинрик. — Мы с Рэйчел всего лишь беседовали. А вы, я вижу, невесть что себе вообразили. Кстати, я тут видел вашего зятя. Он просил кое-что вам передать, — добавил валлиец, и лицо его приняло серьезное выражение. — По его словам, завтра община Пришествия устраивает сборище в церкви Всех Святых.

Кинрик потер руки и возбужденно сверкнул глазами, предвкушая новое приключение.

— Так что, юноша, следующей ночью нам с вами придется предпринять небольшую вылазку. И тогда мы посмотрим, какие эти сатанисты и что они творят.