Еще пять дней положение оставалось критическим. Преодолев, с поразительной цепкостью, главное препятствие, Брук оказался неспособным двигаться дальше. Огонек его жизни едва мерцал и постоянно грозил угаснуть, но каким-то чудом продолжал гореть.

Все с той же самоотверженностью, в основе которой, помимо всего прочего, лежала и нечистая совесть, Корделия выхаживала Брука так, словно от этого зависела ее собственная жизнь. Она еще раз написала Стивену; он ответил, что здоров и только ждет, чтобы срослась кость. Тогда его станут вызывать на допросы.

К следующему понедельнику появились первые признаки выздоровления. Брук начал принимать пищу. Корделия решила, что может позволить себе попытку увидеться со Стивеном. В ней подспудно жило подозрение, что он преуменьшает свои страдания, чтобы не причинять ей беспокойства. Мистер Фергюсон уехал на фабрику; Корделия доехала до Пиккадилли и, отпустив карету, пешком дошла до госпиталя. Ей сообщили, что мистер Кроссли вчера выписался.

Корделия растерялась.

– Он оставил адрес?

– Да, мэм. Он уехал домой. Вот, пожалуйста.

– Спасибо, я знаю, где он живет.

Вновь очутившись на улице, Корделия заколебалась. Удобно ли навестить Стивена? Вдруг там окажется его отец? Но ведь он и так все знает. Может быть, ей удастся развеять его предубеждение? Все равно эта новость скоро станет достоянием гласности.

Ей долго не удавалось найти кэб, и она подъехала к дому Стивена около четырех часов. Нужно поторапливаться, чтобы успеть вернуться домой раньше мистера Фергюсона.

Девушка, открывшая дверь, с хорошо усвоенной невозмутимостью посмотрела на нее.

– Скажите, пожалуйста, мистер Кроссли дома?

– Да, мэм. Как прикажете доложить?

Корделия подождала несколько минут в гостиной, а затем вслед за горничной поднялась наверх. Сердце бешено колотилось в груди: наконец-то она его увидит!

Стивен лежал в постели. При виде Корделии на его лице вспыхнул румянец; она еще не видела, чтобы он так краснел. Пока не ушла горничная, они держались официально; Стивен выказывал легкую тревогу. Потом они очутились друг у друга в объятиях.

– Любимый!

– Делия! Я не ожидал… Откуда ты узнала?…

– Я была в госпитале. – Что-то в его голосе побудило ее объяснять дольше, чем было нужно. Он был все так же красив и энергичен, не то что Брук. Не болен, только ранен, это большая разница.

– Я вчера выписался. Но, Делия, ты немного поспешила с приездом. Я тебе написал…

– Это имеет какое-то значение? Твой отец здесь?

– Нет, но он может нагрянуть. Расскажи мне в двух словах… Как Брук?

– Немного лучше. Ну, не дуйся.

– Не хочу лицемерить. Могу поклясться, это ты своими заботами вытащила его из могилы.

– Я лишь выполняла свой долг. Это была ужасная неделя.

Он взял ее руку в свою – теплую, с красивыми длинными пальцами.

– Могу себе представить. Бедняжка!

– Не будем больше об этом говорить. Я так боялась, что твоя рана опасна!

Он засмеялся.

– Я бы выписался на другой день, если бы не нога. И вот теперь беспомощен, как бабочка, пришпиленная к листу бумаги. Еще несколько недель постельного режима. Делия, мне никогда не забыть тот ад!

– Как вышло, что… Дэн Мэссингтон?…

– Рассказывают, его нашли на лестнице. Делия, сегодня вечером я жду полицейского инспектора, они ищут козла отпущения. Не хочу тебя впутывать. Потом я дам знать…

– Да, дорогой. Напиши мне.

– Просто ужасно, что ты снова должна уходить. Я постоянно думаю о тебе – и вот теперь, когда ты рядом… Как скоро ты сможешь оставить Брука?

– Пока еще не могу. Он тяжело болен и полностью зависит от меня. Если я брошу его в таком состоянии, с ним может случиться удар.

– А ты не думаешь, что я тоже нуждаюсь в уходе?

– О да, – Корделия улыбнулась. - Я бы с удовольствием. Через несколько недель…

– Они ничего не заподозрили?

– Им не до того. Брук был при смерти, и его отец совсем извелся. На какой день назначено судебное разбирательство?

– На пятницу. Уезжай от Фергюсонов, пока им ничего не известно. Номер в гостинице все еще за тобой. Уезжай как можно скорее!

Они ненадолго замолчали и вдруг, почувствовав, что у них мало времени, заговорили быстрее:

– Стивен, ты уверен, что все будет хорошо?

– Конечно.

– Ты все еще… хочешь действовать, как мы условились? Ничего не изменилось?

– Силы небесные, неужели ты думаешь, будто что-то может измениться? Иди ко мне, девочка моя, а то мне до тебя не дотянуться. Эта нога меня доконает. Корделия, ты мне веришь?

Ее лицо озарилось улыбкой.

– Конечно, верю. – Если он говорит, что все хорошо, значит, так оно и есть. – Ну, я пойду. Извини, что пришла не в самое удобное время. Впредь буду предупреждать за три дня.

Он отвел взгляд.

– Завтра вторник. Приезжай в четверг. Сможешь?

Она открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент дверь спальни отворилась и вошла высокая смуглая женщина в шляпе и накидке.

– Ах, извините! – преувеличенно вежливо воскликнула она. - Я не знала, что у тебя гостья. Я была в городе. Э… Стивен, ничего, что я вошла?

После секундного замешательства он резко произнес:

– Это частный разговор. Зайди минут через пять.

Женщина была красива – волосы разделены прямым пробором; шляпа слегка сдвинута назад; в огромных черных глазах застыло враждебное выражение. Белокурая женщина также была очень хороша собой – светлые кудряшки; красивые серые глаза, опушенные золотистыми ресницами, сузились от удивления.

Поздно что-либо исправить – правда вышла наружу.

– Вы миссис Фергюсон? – спросила Вирджиния.

– Да.

– Я так и думала.

– Боюсь, я не знаю, кто вы.

– Стивен, ты нас не познакомишь?

Он с горечью смотрел в пространство перед собой.

– Корделия, я женат, – вернее, был женат, – и это моя жена. Я давно хотел сказать тебе. Это не имеет ни малейшего значения: мы уже несколько лет не живем вместе – и я ее не приглашал. Она приехала затем…

– Я узнала о болезни Стивена, – перебила Вирджиния. – В конце концов, я его жена, вот и решила поухаживать. Вы же ухаживаете за своим мужем, правда? Стивен не слишком возражал. Полагаю, ему нравится иметь в доме женщину – любую. Когда я приехала…

– Вирджиния! Уйдешь ты или нет? Мне нужно поговорить с Корделией. – Стивен был зол, возбужден, обеспокоен. – Вот как это вышло. Всякий раз, когда я собирался тебе сказать…

– Давно мечтала с вами познакомиться, миссис Фергюсон, – снова перебила Вирджиния. – Когда несколько месяцев назад Стивен впервые упомянул о вас, я подумала: неужели мы трое не можем побеседовать, как интеллигентные люди? Кстати, и ваш муж… Что он обо всем этом думает? Или он до сих пор не знает?

– Если ты не оставишь нас в покое, - прорычал Стивен, – я вызову слуг…

– Нет, пожалуйста, – пролепетала Корделия. – Мне нужно идти. – "Сейчас же бежать отсюда!"

– Нет, Делия! Еще не пора! Я торопил тебя, чтобы избежать этой встречи, но теперь уже все равно. Я должен объяснить все с самого начала, иначе ты не поймешь. Это долгая история. Вирджиния для меня никто…

– Если не считать, что я его жена.

– Стивен, я пойду, – тихо сказала Корделия. – Как-нибудь в другой раз…

– Выслушай меня! – он силился подняться, но со стоном повалился на подушки. "Повернуться к нему? Слушать, слушать, верить всему, что он скажет?…" – Я был неправ, скрывая от тебя, но… Корделия, ты слышишь? Я не мог помешать ей приехать!

– Послушайте, – вмешалась Вирджиния; на ее губах застыла кривая улыбка. – Вам незачем расстраиваться. Я оставлю вас одних. Если вы питаете к нему такие чувства, дайте ему возможность объясниться.

– Мне не нужны объяснения! – горячо воскликнула Корделия.

"Немедленно выбраться отсюда!" Она ринулась к двери.

– Корделия!

– О, пусть уходит! Она вернется – твои женщины всегда возвращаются!

Скорее – на лестничную площадку! Стивен что-то кричал вслед, то ли требуя, то ли умоляя. На этот раз его постигло разочарование: эта женщина не вернется. Только бы не упасть. Вниз по лестнице…

Она споткнулась о последнюю ступеньку. Горничная: "Могу я вам помочь, мадам?" – "Нет, благодарю вас." Открыть парадную дверь. Спокойным шагом дойти до калитки – горничная смотрит вслед. Закрыть ее за собой. "Ну вот, я уже на улице. Боже, пошли мне кэб! Какой ужасный день! Уже смеркается…"

Корделия прошла несколько шагов и увидела подковообразную деревянную скамью под раскидистым деревом Она присела, чтобы успокоить свои мысли, дыхание, сердце…

* * *

Никогда еще ей не было так плохо: ни во время душераздирающей борьбы с самой собой, своими чувствами, ни в период тяжелых испытаний, связанных с болезнью Брука. Тогда ее поддерживало сознание того, что она любит и любима. Теперь эта броня пробита, смята, точно тонкая фольга.

По возвращении домой ее ждало письмо, а немного погодя пришло еще одно – сплошные оправдания. Стивен объяснял ей причины своего молчания. Он утаил от нее свой брак, потому что сомневался в ее любви, боялся потерять ее. Хотел открыться – и всякий раз откладывал до более подходящего случая.

"Что до Вирджинии, - писал он, – то ее приезд был инициативой отца. Она ровным счетом ничего не значит для меня – вот уже несколько лет. Встретив и полюбив тебя, я просил ее о разводе, и потом еще много раз пытался убедить ее. Сначала она пообещала подумать и через три месяца дать ответ, потом вытребовала еще полгода. Когда, выписавшись из больницы, я застал ее в своем доме, то испугался, что, прогнав ее, ничего не добьюсь; быть может, несколько дней потерпев ее присутствие, я смогу уговорить ее. Как бы то ни было, это не может помешать нашей любви. Да, сейчас она является преградой – такой же, как Брук, – но мы любим друг друга, и ничто не может омрачить наше взаимное чувство, если только мы сами будем верны ему. Через какой-нибудь месяц мы уедем – и пусть весь мир катится в тартарары. Напиши, пожалуйста, чтобы я знал, что ты меня простила. До тех пор мне не знать ни минуты покоя.

С искренней любовью, Стивен."

"Ах, Стивен, – подумала она, – все это разумно и правильно, если не считать того, что в таких делах решает не разум. Пожалуй, я даже предпочла бы, чтобы в твоих объяснениях было меньше логики."

Ей страстно хотелось верить всему, что он написал, одна часть ее существа чувствовала себя униженной, сломленной, тогда как другая жаждала любой ценой избежать одиночества сердца.

Брук с каждым днем все увереннее цеплялся за жизнь, постоянно делая успехи. Невыносимо трудное время. Корделия сама неважно себя чувствовала, изнуренная самоотверженным трудом, волнениями и душевной болью. Возобновилось и закончилось следствие по делу о пожаре. Эта трагедия потрясла город, и власти готовились принять крутые меры. Ввиду огромных издержек на ремонт и чтобы предотвратить грядущее бесчестье, Кроссли-старший вел переговоры о продаже театра.

Скандал так и не разразился. Корделия была так подавлена, что ей было все равно, но случай и смерть Мэссингтона помогли ей остаться вне подозрений.

Спустя несколько дней Стивен снова написал, но она не ответила. Корделия понимала: с его точки зрения ее позиция уязвима. В конце концов, его брак – ничуть не большая помеха, чем ее собственное замужество. Он все объяснил – и считал, что этого достаточно, чтобы положить конец недоразумениям. Но она не могла простить ему неискренность. Это было нечто фундаментальное, жизненно важное. Их близость была такова, что не допускала существования тайн – по крайней мере, с ее стороны.

Опять же, раненая гордость. Последняя реплика Вирджинии оказалась солью на рану: "Она вернется, все твои женщины возвращаются!"

Корделия понимала: молчанием она лишь оттягивает развязку. Как только Стивен встанет на ноги, он явится сюда и потребует ответа. А до тех пор нужно сосредоточиться на уходе за Бруком. Только после его выздоровления она сможет сделать свободный выбор.

Временами она чувствовала себя обманутой – буквально всеми; ее собственная ложь не шла ни в какое сравнение с их ложью. Ей хотелось бежать – не со Стивеном, но от цинизма окружающего мира.

Роберт посоветовал, как только Брук поправится, увезти его отсюда. Еще одно письмо от Стивена.

"Если бы ты только знала, в каком чистилище я нахожусь, как ужасно одинок – не зная, что ты делаешь, что думаешь, не получая ни единой весточки. Разве я не сумел убедить тебя в том, что все, что мною делалось, делалось ради любви, из страха потерять тебя? Трудно выразить в письме все то, что я в пять минут сказал бы тебе при встрече. На будущей неделе я смогу ходить, так что, если до тех пор ты не появишься, я приеду в Гроув-Холл – и Фергюсоны всей земли меня не остановят!"

В первый день, когда Брук смог сойти вниз, они пили чай в гостиной, а после этого Корделия, как обычно, читала ему вслух. В этой просторной комнате он казался особенно изможденным.

Брук сказал:

– Корделия, ты необыкновенная сиделка! Ты вытащила меня из могилы. Я никогда не смогу отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала.

– А, пустяки. – Корделии стало стыдно.

– Нет, не пустяки. Ты вела себя просто героически. – Он немного помолчал. – Надеюсь, овчинка стоила выделки.

Корделия отложила книгу.

– Через какой-нибудь месяц ты будешь совсем здоров.

– Я и прежде постоянно болел; так будет всегда. Жалко, что мне не удается нормально поспать.

– Сон вернется, когда ты еще немного окрепнешь.

– Мне не удалось пристроить книгу дяди Прайди. Никто не проявил интереса. Все-таки, прежде чем садиться за научный труд, нужно позаботиться о соответствующей подготовке.

– Он так надеялся!

– Мои стихи выйдут в свет в феврале. Я получил письмо.

– Поздравляю. Теперь тебе есть чего ждать, не правда ли?

Брук хмуро уставился в огонь.

– Странно. Одной из главных забот Маргарет была бессонница. Я же в ту нору спал, как убитый. Забавно, да?

– Говорят, она принимала какие-то таблетки?

– Да, снотворное, – он бросил на нее быстрый взгляд. – Значит, ты об этом слышала?

– Во всяком случае, в этом доме, – Корделия не смогла скрыть горечь, – мне никогда ничего не рассказывали.

– Да. Папа решил, что чем меньше об этом знают, тем лучше. Не хотел тебя волновать.

– Чем именно?

– Ну, знаешь, не очень-то приятно для молодой жены войти в дом с таким печальным прошлым. Может, у нас есть свои недостатки, но, согласись, это было тактичным решением.

– Это было только печальное прошлое, Брук?

– Ты имеешь в виду финал истории? Ну, не знаю. Нам не хотелось трубить о своих бедах на всех перекрестках.

– Правда, что дошло до судебного разбирательства?

Брук удивленно посмотрел на жену.

– Да, правда. Накануне ее смерти Роберт как раз дал ей новую коробочку со снотворным. Там было двадцать таблеток, а наутро оказалось всего четыре. Я понятия не имел, куда они делись, даже не знал об этой новой коробочке. Знал, что она иногда принимала дополнительную дозу – ночью, если первая не действовала. Папа тогда находился в Олдхэме, иначе он мигом положил бы конец слухам. Ты ведь знаешь, как это бывает. Стоит возникнуть сплетне, – и пошло-поехало! Всегда находится кто-то, кому выгодно распространять небылицы.

– Какие небылицы?

– Ну, что она покончила с собой.

– Откуда ты знаешь, что это не так?

– Делия, почему тебя это так волнует?

– Расскажи, как удалось остановить следствие.

Брук с минуту занимался заусеницей на пальце правой руки.

– Те таблетки нашлись. На следующий день я обнаружил их в бюро. Она заложила их в какую-то старую коробку. Я сам виноват. Мне следовало догадаться. В последнее время она стала очень мнительной и вечно все прятала. Мы до сих пор не нашли некоторых ее вещей – и, видимо, уже не найдем.

Корделия промолчала.

– Дневник, например, – продолжал Брук. – Ты как-то упоминала о нем. Еще какие-то хозяйственные счета… подаренные мной серьги… Господи, как хорошо, что все это уже позади!

Значит, таблетки отыскались. А мистера Фергюсона в те дни не было дома.

– Решив скрыть это от меня, – не без раздражения произнесла она, – вы не подумали о том, что я все равно узнаю – из других источников?

– Разве до тебя что-то дошло?

– Вы думали, я никогда не повстречаю Дэна Мэссингтона?

– Ах, Дэн, – презрительно молвил Брук. – Да, он просто исходил злобой. Это было видно невооруженным глазом.

– Должно быть, ты знал его лучше меня.

– Конечно. Но не хочешь же ты сказать, что поверила его россказням?

– Я сама не знала, чему верить.

– Почему же ты не пришла и не спросила?

В самом деле – почему? Да, наверное, потому что не любила…

– Я пробовала закинуть удочку, но ты уклонился от ответа.

– Извини, – сказал Брук, - Я уже не помню. Кажется, отец решил тебя оградить. Мне и в голову не приходило, что тебя это тревожило. В сущности, это не имело значения.

Не имело значения. А другой решил, что брак не имеет значения. Неужели никому не хватило воображения, если не совести, чтобы представить ее чувства?

– Дэн Мэссингтон сказал, что Роберт Берч должен отцу крупную сумму денег и поэтому помог замять эту историю.

Брук усмехнулся.

– Делия, Роберт не такой человек. Тебе бы следовало знать. Ведь именно он не умолчал о своих сомнениях, когда увидел, что не хватает таблеток. Правда – когда освободилась эта практика, папа помог ему приобрести ее. Он уже выплатил половину долга. Но уж кому-кому было говорить такое, только не Дэну. Знаешь, сколько папа одолжил ему самому? За пять лет – около шестисот фунтов!

– Но почему?

– Дэн вечно был в долгу как в шелку, а у папы принцип: не оставлять родственников в беде. Он считает, что нужно дать человеку шанс начать жизнь сначала. Он дважды оплачивал долги Дэна, но вряд ли дождался благодарности.

* * *

Корделия сидела в спальне перед зеркалом, расчесывая волосы. Брук, как обычно, в восемь часов лег и теперь наблюдал за ней. Это были самые приятные минуты.

Вдруг она положила щетку для волос и расплакалась. Брук растерялся. За всю их совместную жизнь он еще не видел, чтобы она плакала – во всяком случае, так горько.

– Что с тобой? Ты нездорова?

Корделия не ответила, а продолжала сидеть, пряча лицо в ладонях.

– Что с тобой? – повторил Брук. – Ты больна?

Она уронила голову на руки и продолжала рыдать.

Удивление Брука сменилось тревогой. Он сел на кровати и откинул одеяло.

– В чем дело, Делия? Ты можешь что-нибудь сказать? Делия!

Она не ответила. Весь дрожа, Брук с трудом поднялся и направился к ней.

– Ради Бога, что случилось?

– Уходи, Брук, – приглушенным голосом пробормотала она. – Оставь меня в покое.

Но, хотя Брук частенько бывал раздражительным, он умел временами проявлять терпение. Он обнял ее за плечи.

– Скажи мне, родная.

Корделия встала и бросила на него сквозь слезы полувраждебный взгляд. Затем быстро отошла к окну, стараясь заглушить рыдания. Но они прорывались наружу, сотрясая ее тело. Брук, закусив губу, смотрел на жену, уверенный, что это он ее обидел и не зная чем.

Выждав немного, он налил в стакан чуточку бренди и разбавил водой. Корделия немного успокоилась и залпом опорожнила стакан. После чего вернулась на свое место перед зеркалом и снова спрятала лицо в ладонях; белокурые распущенные волосы полностью его скрыли. Брук надел халат и опустился рядом с ней на стул.

– Расскажи, в чем дело.

Молчание. Брук начал сердиться.

– Послушай. Если я тебя обидел, мне очень жаль, но я не могу здесь сидеть всю ночь. Если не хочешь поделиться со мной, почему бы тебе не лечь спать? Наверное, ты переутомилась.

– Нет, это не переутомление, – прошептала она.

– Тогда какого черта…

– Ты действительно хочешь знать?

– Ну конечно.

Она медленно подняла голову, отбросила волосы назад и впилась в лицо мужа странным, напряженным взглядом.

– У меня будет ребенок.

Никогда ей не забыть выражения его лица. Не в силах этого вынести, Корделия, комкая платочек, снова отошла к окну. Как сказать все остальное? А сказать необходимо – и как можно скорее.

– Корделия, – пробормотал Брук, – ты уверена? Абсолютно?

– Да, – ответила она. – Конечно же, я уверена, – на самом деле полное осознание этого факта пришло к ней всего десять минут назад. – Но я должна сказать тебе кое-что еще. Ты должен выслушать меня…

Брук дрожал от возбуждения.

– Господи, да это же самая лучшая новость, какую ты могла мне сообщить! – он схватил жену за плечи. – Ох, милая, ты не представляешь, как я счастлив! Для меня нет большей радости на свете! Почему ты сразу не сказала? Давно ты это поняла?

Набраться мужества и выпалить все до конца! Но этот леденящий страх… нервное истощение… а Брук настаивает…

– И из-за этого ты плакала! Да, я понимаю. Иногда женщины плачут… А я-то думал, что обидел тебя! Значит, это случилось перед моим отъездом? Господи, как папа обрадуется!

Она подняла заплаканное лицо. У Брука был такой вид, словно он получил сказочное наследство. Нет, больше – к нему словно вернулась жизнь!

Корделия с трудом разлепила губы.

– Это случилось в твое отсутствие…

– Интересно, папа уже лег? Обычно он не гасит свет до одиннадцати. Сейчас же пойду его обрадую.

– Брук, я должна тебе еще кое-что сказать.

– Еще один Фергюсон, а? Папа всегда мечтал о внуке. Это просто… Ох, дорогая, я понимаю твое смущение, но… не могу удержаться. Ты ведь и не ожидала другой реакции?

Он отвернулся, чтобы идти, и вдруг, словно что-то вспомнив, резко повернулся к Корделии и неловко поцеловал ее. Потом стал всовывать ноги в комнатные туфли.

– Куда ты? – истерически крикнула она.

– Посмотрю, может, у папы еще горит свет.

– Брук, не теперь же!

– Именно теперь! – он улыбнулся и пошлепал к выходу.

– Брук! Ты не должен этого делать!

– Ничего подобного. Прости, если я оскорбляю твою стыдливость, милая, но я просто обязан ему сказать! Я мигом. – Он открыл дверь. – Бр-р! Как здесь холодно. Да, кажется, у него под дверью свет. Господи, как он удивится!

– Брук!

– Что?

Он уже стоял в коридоре. Бледное, доброе лицо осветилось торжеством, какого Корделия еще не видела. Он ждал.

– В чем дело, дорогая?

Она без сил опустилась в кресло, подыскивая нужные слова, но они никак не приходили. Брук немного подождал и исчез. К горлу Корделии подступила тошнота и одновременно – приступ истерического хохота. Она подавила и то, и другое. И снова, вся дрожа, схоронила лицо в ладонях.