— Теперь, когда ты стала одной из нас, все будет по-другому. — Макси просто светилась, в буквальном смысле слова — золотистым сиянием радости. — Подожди — и увидишь.

— Я стала одной из вас, как только умерла.

— Не по-настоящему, ведь ты таскалась с вампирами. Теперь все будет гораздо, гораздо лучше.

Я не стала говорить Макси, что не собираюсь бросать Лукаса и всех остальных. Конечно, это походило на вранье, а мне давно надоело врать, но я еще не была готова полностью доверять призракам.

— Ну, — начала я, — и как мы это сделаем? В смысле — найдем Кристофера? — Я огляделась. — Не думаю, что он торчит тут на чердаке с тобой.

— Ну конечно нет, — надулась она. — Можно подумать, Кристофер проводит время на уровне смертных! — Она помолчала. — Нет, беру свои слова назад. Иногда он здесь появляется.

— На чердаке?

— На уровне смертных, дурочка! Но приходит сюда только с определенной целью. Помочь заблудившемуся призраку отыскать путь и все такое. Кристофер не обитает среди людей.

— В отличие от тебя?

Я хотела подколоть Макси, подчеркнуть, что она тоже не полностью отказалась от мира смертных. Но она только кивнула, серьезно и мило.

— Если я пойму, что ты пойдешь с нами, я тоже наконец-то смогу оставить это место. Даже… даже Вика. — Она посмотрела на то место на ковре, где однажды сидел Вик, пытаясь ее призвать. — Это будет трудно, но я справлюсь.

— Но почему я? Мы с тобой, конечно, знакомы, но вряд ли стали лучшими подругами…

Пусть объясняет Кристофер. — Макси буквально искрилась от предвкушения. — Готова?

Я не могла ответить на этот вопрос, потому что не знала, к чему должна быть готова.

— Может быть.

— Начинай таять вместе со мной. Давай!

Почему-то на этот раз мне было очень трудно растаять, чего никогда не случалось прежде. Это немного походило на попытку заснуть, когда тебе очень важно хоть немного отдохнуть, и поэтому ты, разумеется, долгие часы лежишь без сна. Но когда Макси превратилась в сгусток света, мне удалось последовать за ней. Мир вокруг нас медленно становился голубовато-серым туманом, таинственной дымкой, где нет ни верха, ни низа, ни середины, ни границ. Светящаяся Макси сначала мерцала среди клубящегося тумана, а потом исчезла.

«Все хорошо, Бьянка».

Я больше не слышала ее голоса, а просто воспринимала его, не понимая как.

«Ты должна отпустить».

«Отпустить что?»

«Все»…

«Ты имеешь в виду Лукаса и моих друзей?»

«Нет, я имею в виду — ВСЕ. Себя. Сначала собери все в себе в один комок, а потом отпусти».

И что это значит? Без особого оптимизма я попробовала сделать так, как сказала Макси. Но, пытаясь, я стала постигать смысл этого — и отпустила.

Это было пугающе. Как обнаружить в себе способность останавливать сердце или отменять силу притяжения. Перевернуть все законы Вселенной. Теперь вокруг меня был не голубовато-серый туман; осталось только ничто, чуждое и вместе с тем странно знакомое, словно что-то настолько обширное, что я просто не могла увидеть его раньше, хотя оно всегда было вокруг. Я свободно парила внутри собственного сознания — или чьего-то сознания, — перестав быть собой.

Сможем ли мы когда-нибудь вернуться? В тот момент мне казалось, что это невозможно. Неужели именно это и находится по другую сторону ловушек? «Лукас, прости, я не понимала, как это будет».

И тут я услышала другой голос, низкий, мужской:

— Будьте здесь.

И внезапно я снова стала собой. Я стояла на земле, видела свет, у меня снова было тело. Я моргала, и это новое место обретало очертания, и сначала я могла только изумленно озираться по сторонам.

Как это описать? Я стояла в самом сердце города, среди огромной шумной толпы, и это было одновременно самым пугающим и самым прекрасным местом на свете. Перед нами высился ярко раскрашенный греческий храм, рядом с ним приземистая прочная каменная башенка, а за ними небольшая сливовая роща с толстым ковром клевера под деревьями. Еще дальше виднелись небоскребы, обычные дома, палатки, холмы, замок, шале — любые вообразимые и невообразимые здания и ландшафты. Рядом с вымощенной булыжником мостовой, на которой стояли мы с Макси, вилась небольшая узкая речка; вода с такой скоростью неслась через камни, что я не сомневалась — упади я туда, течение мгновенно унесет меня с собой. Вокруг нас толпились люди в самой разнообразной одежде: кто в джинсах, кто в викторианских нарядах, кто в бедуинских одеяниях, кто в тогах. Они видели меня — многие бросали в нашу сторону взгляды, но никто не приближался. Моя прежняя стеснительность вернулась усиленная стократно, и я была им благодарна за то, что они держались в стороне.

Посмотрев на себя, я поняла, что на мне больше нет пижамы, в которой я умерла.

— Это же мой зеленый свитер! — воскликнула я. — Я так и не сумела его отыскать после того, как мы переехали в «Вечную ночь», а он мой самый любимый! Эй, а это мои джинсы, я их тоже обожала, но… Разве я из них не выросла?

— Почти все, что ты когда-то утратила, может вернуться к тебе здесь, — объяснила Макси, кутаясь в пушистую шубу. Теперь ее волосы были коротко подстрижены и блестели, а на ногах у нее я увидела сверкающие серебряные туфли с пряжками — писк молодежной моды. Вот так она выглядела, когда была жива, когда была счастливой, сообразила я. — Но предупреждаю тебя сразу, это касается не только хорошего, но и плохого. Просто никогда не знаешь заранее.

Теперь, мысленно обратившись к таким приземленным вопросам, как одежда, я начала лучше воспринимать то, что было вокруг.

— Макси, мы что?.. Нет, это не могут быть небеса! — Я точно знала, что на небесах не может быть так грязно, а, несмотря на красоту многих окружавших нас зданий, здесь было очень неопрятно. Великолепно — и все же неуловимо гадко. Собственно, таким было мое первое впечатление от Нью-Йорка.

— Ты еще не достигла рая, — произнес мужской голос. — Полагаю, это что-то вроде временного прибежища, но не стану утверждать, что я это понимаю. Лучше принимать это место таким, каково оно есть.

Я обернулась и увидела его — одет по моде девятнадцатого столетия, с длинными густыми каштановыми волосами. Зрелый мужчина, но не достигший среднего возраста, — точнее, он не достиг его, когда умер. Его лицо с мощной челюстью походило на те, что я видела на старых картинах, изображавших великих солдат или адмиралов, идущих в бой под неправдоподобно прекрасным небом: широкие плечи, узкая талия, твердый и пронзительный взгляд.

Макси усмехнулась и поплотнее закуталась в свою шубу.

— Кристофер, я привела Бьянку. Бьянка, это Кристофер.

— Мы встречались, — отозвалась я, хотя вряд ли так можно было сказать про те странные случаи, когда наши пути пересекались. Когда Кристофер впервые появился передо мной в мой второй год в «Вечной ночи», он был так грозен, что я его до смерти боялась; а прошлым летом он не дал Черити и ее клану убить нас с Лукасом. — Я совершенно уверена, что вы двое однажды пытались меня убить.

Кристофер не стал ничего отрицать. Он даже не смутился.

— Тебе было отпущено не так уж много земной жизни. Рано или поздно ты все равно стала бы либо вампиром, либо призраком. Мы приходили к тебе в «Вечную ночь», когда ты пила кровь и приближалась к своей вампирской сущности.

— Вы, ребята, хотели заполучить меня сами, — отрезала я.

— В том числе и ради тебя, — пояснил Кристофер. — Превращение в вампира стало бы для тебя меньшей жертвой, чем для большинства других, но ты утратила бы все свои возможности.

— Кроме того, вампиры такие гадкие, — поддакнула Макси. Я сердито посмотрела на нее, но она лишь пожала плечами. — Не обижайся, но подумай сама. Это же трупы. Ходячие. Фууу!

— Заверяю тебя, к моему решению это не имело никакого отношения. — Похоже, грубость Макси задела Кристофера. — Бьянка, как вампир ты была бы всего лишь одной из многих. А как призрак ты обладаешь могуществом, каким не обладает никто из нас, и способностями, которые еще только начинаешь постигать.

— Поэтому вы спасли меня и Лукаса этим летом. Лишь бы не дать мне превратиться в вампира. Для вас тут не было ничего личного. Убить меня или спасти.

Кажется, он развеселился.

— Откуда же личное, если мы с тобой только что познакомились? — Видимо, он заметил, как здорово я рассердилась, потому что поспешно добавил: — Когда пробудешь мертвой столько, сколько я, твои представления изменятся.

Здорово. Мне придется несколько веков ждать, пока в этом появится хоть какой-нибудь смысл. Впрочем, я решила, что психовать ни к чему. Я уже стала призраком, так что придется смириться с этой реальностью. Кристофер — единственный, кто может мне помочь.

Он не предводитель призраков, сказала Макси. Кажется, у них тут нет ничего подобного. Но среди призраков Кристофер, безусловно, самый могущественный, хотя я пока не знаю почему. Он не только обладает собственным могуществом, он утверждает, что я обладаю еще большим, которое должно со временем проявиться.

Чтобы узнать все о своих способностях и войти в силу как призрак, нужно примириться с Кристофером. Не такая уж высокая цена.

— Ладно. Кто старое помянет, тому глаз вон. Я просто хочу понять.

— Прогуляешься со мной?

— Конечно.

Уловив намек, Макси помахала нам на прощание и направилась к заведению, напоминающему старомодную кондитерскую. Одна из ее сверкающих туфель с пряжками застряла среди булыжников мостовой, Макси споткнулась (оказывается, и здесь можно упасть!), но удержала равновесие. Мы с Кристофером остались одни в этом таинственном месте.

— Если мы не на небесах, — спросила я, — то как мы попали… сюда?

— Те из нас, кто после смерти сумел достичь ясности, кому больше не требуется обитать среди смертных, приносят сюда то, что любили при жизни. — Волнистые темные волосы Кристофера развевались на легком ветерке, пахнувшем как на морском берегу — одновременно свежестью и гнилью. На холме вдалеке от нас я увидела египтянина, едущего по дороге в колеснице прямо перед старым пикапом, выхлопная труба которого изрыгала дым. — Увы, не людей, которых мы любили. Душа каждой личности принадлежит только ей. Но вот места, имевшие для нас какое-то значение, вещи, напоминающие о лучших и худших минутах жизни, — все это ждет нас тут, где все утраченное можно найти снова.

Страна потерянных вещей, подумала я. Такое же хорошее название для этого места, как и любое другое.

Если привидения могут попасть сюда, зачем же они теряют время и преследуют людей? Здесь лучше, чем прятаться на каком-нибудь чердаке.

— Не каждый призрак может сюда попасть. — Его темные глаза смотрели с тревожащей напряженностью, особенно сейчас, когда он принял облик человека. — Большинство из нас стали призраками в результате убийства. Причем убийства эти самые что ни на есть гнусные, совершенные не в порыве страсти, а преднамеренные, эгоистичные, вероломные.

Голос Кристофера зазвучал сурово. Интересно, что произошло с ним, с Макси? С другими привидениями, спешившими мимо нас по дороге?

Он успокоился и продолжил:

— Такую смерть преодолеть нелегко. Большинство из нас возрождаются призраками в полном одиночестве, не в силах поверить, что уже мертвы, что нас предали, что небеса нам пока недоступны, а может быть, и никогда. Иногда мы видим, что те, кто, как нам казалось, нас любил, ликуют, узнав о нашей кончине. Разве удивительно, что многие становятся извращенными? Больными изнутри?

— Думаю, нет. — При одной мысли об этом у меня все в желудке перевернулось. — Это случилось и с вами? Кто-то, кого вы любили…

— Друзья, — негромко ответил он. — Люди, которых я считал своими верными товарищами, сговорились против меня. Из тех, кто был мне особенно дорог, только возлюбленная жена осталась мне верна. И ее ожидала страшная участь.

Кошмар какой-то. Может, друзья убили и ее тоже или бросили одну, сломленную, и она умерла от голода — в те времена одинокая женщина, скорее всего, не могла найти работу и даже унаследовать деньги, хотя в этом я сомневалась. А может быть, один из убийц втерся к ней в доверие и она вышла за него замуж, даже не подозревая, что он виноват в гибели Кристофера. Любой из этих вариантов казался мне слишком ужасным, и я совершенно не собиралась ничего больше выпытывать, а поспешно сменила тему:

— Значит, вы говорите, что большинство призраков застревают. Они не могут смириться с тем, что их убили, и это сводит их с ума.

— В основном. Если убийцу поймают, появляется хоть какое-то ощущение свершившегося правосудия. Многим это помогает отпустить и вознестись. — Кристофер с тоской посмотрел вверх, даже после всех этих лет надеясь попасть в рай. — Но многих не находят, а многие считают, что для исцеления их ран правосудия недостаточно. Эти навечно остаются на земле, и нет никаких шансов, что они смогут возродиться и попасть сюда. Они становятся такими же злобными, как те силы, что погубили их.

— Я слышала о таких привидениях. Но остальные, те, что уже здесь, почему они не на небесах? Или что там ожидается следом?

— Они остаются на якоре в мире смертных.

— На якоре. — Об этом я в последнее время много слышала. — И что это значит?

Кристофер вел меня вокруг фонтана, изысканного, с орнаментом — может быть, времен Ренессанса. Только вода в нем не булькала весело, а оставалась неподвижной, поросшей водорослями и ряской, от которой камни стали скользкими.

— Якорь — это кто-то или что-то, привязывающее тебя к земле. Лучшие якоря помогают сохранить силу и здравый рассудок и могут быть источником глубокой вечной любви. — Он оглянулся на кондитерскую, где мы оставили Макси. Я даже разглядела ее силуэт — она сидела за стойкой и пила что-то из высокого, покрытого инеем стакана. — Максина уже была готова навсегда покинуть мир смертных, но тут маленький мальчик, живший в ее доме, обнаружил ее и начал читать ей сказки.

— Вик.

— Да. Она полюбила его, и эта любовь снова привязала ее к земле — подозреваю, что к ее большой досаде. — Я в первый раз услышала нотки юмора в голосе Кристофера. — И хотя она никогда в этом не признается, я думаю, что она готова отпустить его в любой момент и уверена, что он проживет полную счастливую жизнь. Но Максина уже задержалась на земле на целых восемьдесят лет после своей смерти — еще десяток лет или несколько десятков особой роли не сыграют.

— Вы сказали, лучшие якоря. Значит, есть и другие — плохие?

— Иногда нас привязывает к земле не любовь, а одержимость. Болезнь. Если такое случается, призрак со временем становится все более порочным. — Кристофер рассказывал, а я вспоминала призрака, преследовавшего и мучившего Ракель. Наверняка это и есть пример того, о чем говорит Кристофер. — И опасность так велика, что даже те призраки, у кого хороший якорь, такие как Максина и я сам, считают любую связь с миром смертных крайне прискорбной. Даже мы надеемся однажды пойти дальше, хотя нам очень трудно отпустить тех, кого мы любим.

Я хотела спросить его, есть ли якорь у меня, но тут же поняла, что и сама это знаю. Лукас, мои родители, Балтазар, Вик, Ранульф, Патрис, Ракель — все они удерживают меня на земле, если можно так выразиться. Тут мне в голову пришла одна мысль, я нахмурилась.

— А к кому привязан тот египтятин?

Кристофер улыбнулся:

— Он помогал проектировать пирамиды и до сих пор ужасно ими гордится. Полагаю, по утрам он возвращается в Гизу и смотрит, как там восходит солнце.

Вдалеке в небе собирались темные тучи, время от времени их пронизывали какие-то яркие вспышки — видимо, молнии.

— Ну хорошо, вы, ребята, очень хотели заполучить меня сюда, — сказала я. — А что делает меня такой могущественной, или особенной, или какой там еще? В смысле, кроме того, что я способна обретать тело, хотя это и здорово.

Он снова посерьезнел и внимательно посмотрел на меня.

— Ты уже знаешь, что можешь перемещаться среди всех наших владений, причем делаешь это куда лучше, чем все мы, даже я.

— Макси тоже может.

— Иногда, но у нее не получается так легко, за исключением случаев, когда ты рядом, — произнес Кристофер. — Ты можешь почувствовать других призраков, а на это способны лишь очень немногие из нас. Иногда мы невидимы друг для друга, в особенности для тех, кто испуган и заблудился в мире смертных. После того как мы установим связь друг с другом, становится проще, но легко не бывает никогда.

Я поняла, к чему он ведет.

— Вы хотите, чтобы я помогла вам их отыскать. И помогла им избавиться от разъедающей их болезни до того, как они окончательно свихнутся.

— Притом что у них есть шанс попасть сюда и обрести здоровье.

— Вы хотите, чтобы я помогла вам отыскать каждое привидение в мире?

Он покачал головой:

— Большинство рано или поздно сами находят путь сюда. Но те, кто не может… Ради них и ради тех, кого они терзают на земле… у тебя есть власть достучаться до них. Показать им путь. Помочь им отыскать дорогу сюда. Ты можешь перемещаться между мирами, Бьянка. Ты — мост между миром живых и миром мертвых.

Далекие тучи перестали быть далекими. Теперь мне казалось, что все небо потемнело, хотя на всех остальных по-прежнему светило солнце. Холодный промозглый ветер, трепавший мне волосы, не задевал никого на дороге. Я поняла, что небо здесь отражает настроение каждого, — я становилась все более неуверенной, боялась все сильнее, и поэтому надо мной начиналась гроза.

— Это очень важное дело, и оно многого потребует от тебя, но ты можешь совершить очень много добра, — продолжал Кристофер.

Я была с ним согласна. Это казалось делом стоящим — да что там стоящим! — важным. Как раз тем, которому я могла бы посвятить все свое посмертное существование. Но меня удерживала мысль о том, что придется расстаться с теми, кого я люблю.

— А почему вы сами этим не займетесь? Если верить Макси, вы очень могущественный.

— Я не родился для того, чтобы стать призраком, и не обладаю твоим природным могуществом. У меня намного меньше талантов, и научился я всему самостоятельно.

— Почему бы вам не научить этому остальных?

— У них не такой прочный якорь с миром живых, какой был у меня, — ответил он, глядя куда-то вдаль. — Моя связь длилась куда дольше, чем у остальных, и была более тесной, чем у большинства.

Сверкнула молния, дождь закапал на мои волосы и джинсы, хотя больше никто не промок.

— Я не могу. Простите… Я понимаю: то, чего вы хотите, дело очень нужное, это важно, но я не могу.

Мой отказ не обескуражил Кристофера, как я предполагала.

— У тебя есть время, чтобы хорошенько все обдумать, — сказал он и, разумеется, был прав: перед нами в буквальном смысле слова лежала вечность. Я попятилась, стремясь уйти отсюда, и Кристофер торопливо добавил: — Тебе совершенно не обязательно полностью отделяться от тех, кто тебе небезразличен, даже здесь. Твое могущество позволяет тебе слышать их.

— Правда?

Не то чтобы это оказалось для меня великим соблазном. Я имею в виду — мне хотелось остаться с людьми, которых я люблю, а не просто иметь возможность дотягиваться до них. Но понимание того, что эти узы здесь не разорвутся, внушало некоторый оптимизм.

Очевидно, подбадривая самого себя, Кристофер кивнул:

— Загляни в глубину своей души, и там ты найдешь того, кого любишь.

Что он имел в виду? Что значит «заглянуть в глубину души»? И тут я вспомнила, что подумала о здешнем небе над головой. Оно отражает мою сущность. Нужно сосредоточиться на надвигающейся грозе.

Я закрыла глаза, но даже сквозь веки видела сверкание молний. Холодные капли дождя падали мне на лицо, но я вытянула руки, принимая грозу как часть самой себя.

И тут глаза мои широко распахнулись — я услышала крик. Кто-то звал меня. Кто-то попал в беду. Первой мыслью было — Лукас, но голос, прозвучавший среди раската грома, принадлежал не ему. Это был голос моего отца.