Молодому человеку, если он хочет добиться чего-то, нужно развивать себя, используя любую возможность, и не обращать внимания на тех, кто хочет помешать ему.

Авраам Линкольн в письме Уильяму Херндону

10 июля 1848 г.

I

Эйб дрожал.

Стоял холодный февральский вечер, он поджидал одного человека, однако, когда одевался, не подумал, что придется провести два часа на морозе. Эйб смотрел назад и вперед… назад и вперед сквозь густой падающий снег, случайный взгляд его скользил то по недостроенному зданию суда на площади, то по окнам второго этажа салуна с другой стороны улицы, где горел теплый свет за занавешенным окном какой-то шлюхи. Все это время он вспоминал Миссисипи, когда от невыносимой жары приходилось снимать рубашку. «Жарило так, что хотелось утонуть». Вспоминал, как утром даже в тени раскалялись поручни, а после полудня единственным спасеньем была вода. Но это происходило в трех годах и двухстах милях отсюда. Сегодня же вечером, в свой двадцать второй день рождения, он замерзал на пустынной улице Калхауна, штат Иллинойс.

Томас Линкольн, в конце концов, оставил Индиану. Он регулярно получал письма от Джона Хэнкса, кузена матери Эйба, в которых были расписаны невероятные чудеса, земли штата Иллинойс.

Джон писал об «обильной и плодородной» прерии. О «равнине, не требующей очистки. Без скал и камней, по низкой цене». Этого Томасу Линкольну показалось достаточно, чтобы оставить Индиану и все горькие воспоминания, связанные с ней.

В марте 1830-го Линкольны собрали свое имущество в три фургона, запряженных волами, и навсегда оставили Литтл Пайджен Крик. Пятнадцать изнурительных дней они шли по размытым дорогам, переходили вброд ледяные весенние реки, «пока, наконец, не достигли графства Мэкон и не осели западнее Декатура», в самом центре штата Иллинойс. Там Эйбу исполнилось двадцать один и он стал совершеннолетним. Прошло уже два года с того дня, как он стал свидетелем бойни рабов в Новом Орлеане. Два года тяжкой работы на отца. Теперь он был свободен и мог сам выбирать свою судьбу. Однако, несмотря на огромное желание уйти, решил остаться еще на год, чтобы помочь со строительством хижины, обустроить семью на новом месте.

Этим вечером ему исполнилось двадцать два. И, как он надеялся, это был последний день рождения под крышей отцовского дома.

[Сводный брат] Джон настаивал, что мы должны поехать в Колхоун и отпраздновать там. Поначалу я и слышать об этом не хотел, не видел смысла разводить ажиотаж по такому незначительному поводу. Как всегда, он взял измором и я согласился. Он расписывал план наших действий на протяжении всей дороги в Колхоун, но я усвоил только «упиться в дым и купить себе женщин». Он знал один салун на Шестой улице. Я не запомнил его название, как не запомнил — было ли оно вообще. Могу утверждать только, что на втором этаже можно было купить все, что нужно настоящему мужчине. В итоге намеренья Джона не отсбывались [авт. орф.] , и потому утверждаю, что моя совесть осталась чистой.

Линкольн мог противиться соблазнам душистого будуара, однако отказаться от виски у него не получилось. Они с Джоном вдоволь посмеялись над отцом, над сестрами и друг над другом. Вышло «совсем неплохо для души и совсем неплохо для дня рождения». Как всегда, нытье Джона принесло неплохой результат. Однако, под конец вечера, когда сводный брат с головой ушел во флирт с чувственной брюнеткой по имени Мисси (как Миссисипи, нежная, только в два раза глубже и теплее), Эйб вдруг заметил человека среднего роста в одежде «достаточно легкой для такой морозной ночи».

На его лице не было и пятнышка румянца, как на лицах других посетителей, зашедших в тепло с холода, и еще, когда он появился на пороге, я не заметил, чтобы у него, шел пар изо рта. Джентльмену было тридцать или чуть меньше, чрезвычайно бледное лицо обрамляли волосы странного оттенка, помеси серого и коричневого, подобного цвету высушенной доски. Он подошел к бармену (определенно, они были знакомы) и прошептал ему что-то, после чего маленький человек в фартуке бросился вверх по лестнице. Он — вампир. Точно, вампир — или это всего лишь проклятое виски? Как выяснить?

Эйбу пришла идея.

Я заговорил едва слышным шепотом:

— Видишь того человека у стойки? — спросил я Джона, который в это время был занят ухом прекрасной леди. — Скажи, ты когда-нибудь видел человека с такой противной харей?

Джон, который понятия не имел, какого именно человека я имел в виду, от души рассмеялся (такая у него была стадия). Когда я прошептал это, бледный человек обернулся и посмотрел прямо на меня. В ответ я улыбнулся и поднял стакан. Ни один человек не смог бы услышать меня сквозь такой шум, с такого расстояния! Сомнений не оставалось! Но как теперь заняться им? Только не здесь. На глазах у такого количества людей. Я улыбнулся от мысли, что скажу им, когда меня арестуют за убийство. Как оправдаться? Что моя жертва — вампир? К тому же, плащ и оружие осталось снаружи, в седельной сумке. Нет, здесь нельзя. Нужно по-другому.

Бармен вернулся с тремя женщинами и поставил их перед вампиром.

Выбрав двоих, вампир пошел вслед за ними по лестнице, а бармен отправился выполнять чей-то заказ.

Мозги Эйба, приправленные виски, напряженно работали, пока не произвели «еще одну прекрасную идею». Понимая, что брат никогда не выпустит его на улицу в одиночку, он сказал Джону, что передумал и решил «поразвлечься» с женщиной.

Джон так и знал (желал от всей души, полагаю), что именно этим все закончится и быстро все организовал. Когда бармен уже тушил свет и запирал шкаф с бутылками, мы пожелали друг другу доброй ночи. Дав брату и его спутнице время, чтобы дойти до своей комнаты, я тоже прошел вверх по лестнице. Наверху я обнаружил длинный коридор, тускло освещенный масляными лампами, со стенами, оклеенными красно-розовых тонов обоями. Двери номеров шли по обе стороны коридора, все были заперты. В конце коридора одна дверь смотрела на меня, судя по всему, выходила в торец здания, на пожарную лестницу. Я тихо шел по центру, внимательно прислушиваясь, за какой дверью скрывается мой вампир. Смех слева. Отборная брань справа. И другие звуки, которые я не решаюсь описывать. Достигнув конца коридора и почти отчаявшись, я, наконец, услышал то, что искал — с правой стороны — голоса двух женщин, как будто собирающихся покинуть комнату. Предоставив Джону развлекаться со своей незнакомкой, я повернулся, вышел на холод и надел плащ. Я знал, вампир скоро закончит свои дела и уйдет до восхода солнца. И, когда он это сделает, его буду ждать я.

Но, проведя два часа на улице, он замерз и устал ждать.

Убив уже шестнадцать вампиров, я стал достаточно самоуверенным. Больше не в силах находиться на холоде, я решил, что пора покончить и с этим. Я поднялся по покрытой свежим снегом пожарной лестнице, стараясь ступать неслышно, и приготовил свою Мортиру.

«Мортирой» Эйб назвал новое оружие собственного изготовления. Вот как он описал его в журнале:

Однажды я прочитал об экспериментах английского химика по фамилии Уолкер, которому удалось добыть пламя путем простого трения поверхности о поверхность {15} . Закупив необходимые для изготовления так называемых «серных спичек» химикаты и смешав в нужных пропорциях, я выстрогал два десятка маленьких палочек и опустил их концы в раствор. Когда они просохли, туго стянул палочки между собой (в пучке они оказались толщиной с пробку от бутылки) и обмазал клеем. Если провести обмазанным концом по шершавой поверхности, возникнет пламя, недолгое, жаркое и яркое, словно солнце. Таким образом, я предполагал временно слепить своих черноглазых врагов, после чего с легкостью резать их на ремни. Я уже дважды использовал их с неизменным успехом (хотя, ожоги на моих пальцах говорили, что не совсем удачно).

Я стоял перед дверью с Мортирой в одной руке и топором в другой — свет снизу падал на мои покрытые снегом ботинки. С той стороны не доносилось ни звука, и я решил, что несчастные девушки убиты, лежат на кровати, а их кровью залиты лепестки цветов на обоях. Я постучал в дверь обухом топора.

Ничего.

Дав достаточно времени для ответа, я постучал еще раз. Вновь тишина. И, пока я размышлял, постучаться снова, или уже не стоит, до меня вдруг донесся скрип кровати, за которым последовали шаги по доскам скрипящего пола. Я приготовился. Дверь открылась.

Это был он. Вьющиеся волосы цвета сушеной доски. Ничего, кроме рубашки не защищало его от холода.

— Что это значит, черт возьми? — спросил он.

Эйб чиркнул Мортирой по стене.

Ничего.

Проклятая штука не загорелась, отсырела, пока лежала в кармане плаща. Вампир посмотрел на меня недоумевающе. У него не вылезли клыки, не почернели глаза. Однако, они увеличились в два раза, лишь увидели топор в моей руке, после чего дверь закрылась с таким грохотом, что едва не обрушилось все здание. Я стоял, уставившись на нее, как баран, а в это время вампир уже мог покинуть номер через окно. Осознав это, я сделал шаг назад и со всей силы ударил пяткой чуть выше замка. Дверь громко распахнулась, и в этом громе я безошибошно [авт. орф.] слышал треск раскалываемой древесины. Я ничего не успел рассмотреть, как раздался выстрел, и выпущенная из ружья пуля, направленная мне в голову, прошла всего в дюйме от виска и врезалась позади, в стену. Должен признать, я был потрясен. Настолько, что, пока он бросал ружье и выпрыгивал в окно головой вперед (показав мне на прощание свой зад), я даже не думал преследовать его, а сначала решил обследовать свою голову на предмет смертельной раны. Удовлетворенный результатом, я бросился через комнату вслед за ним, а в это время две голые девушки сидели в кровати и кричали мне в спину. Я слышал, как по всему коридору застучали двери, как постояльцы выходили в коридор выяснить причину переполоха. Высунувшись в окно, я увидел, что моя добыча убегает в ночь босиком по снежной улице, скользя и падая, и прежде, чем скрыться он обернулся и увидел меня, после чего стал громко звать на помощь.

Это не вампир!

Я вслух проклинал гулящие дома. Никогда в жизни не испытывал такого стыда и не совершал таких пьяных безумств. Не чувствовал себя таким дураком. И только одна мысль по-прежнему грела сердце: скоро я буду окончательно свободен.

Весна 1831-го выдалась особенно суровой, но с мартом пришла оттепель, прилетели птицы, и вылезла трава. Для Эйба этот март означал конец двадцати двух лет жизни с Томасом Линкольном. Каждый год их отношения становились все холоднее. Маловероятно, что на прощание они позволили себе больше, чем просто рукопожатие, да и это сомнительно. В день, когда покидал дом, Эйб написал только такую фразу:

Прочь, в Бердстоун, по Спрингфилдской дороге. Джон, Джон и я думаем, что уже через три дня будем там.

Линкольн отправился на запад вместе со своим сводным братом Джоном и кузеном матери Джоном Хэнксом. Трое молодых людей получили заказ от одного знакомого по имени Дентон Оффатт на постройку флэтбота и доставку товаров по реке Сангамон до Нового Орлеана, на исполнение которого им было отпущено три месяца.

Оффатт запомнился, по крайней мере, одному из его современников как «горячий громкодырый сукин сын». Но, как и большинство людей, он был впечатлен Эйбом Линкольном, его трудолюбием, интеллектом и открытым характером. По приезду в Бердстоун (через три дня, как и надеялся), Эйб возглавил постройку и загрузку флэтбота.

Мой второй флэтбот был в два раза длиннее и гораздо лучше предыдущего, и постройка его заняла гораздо меньше времени — не только из-за опыта, но и из-за лишних умелых рук, помогавших в работе. Мы отправились в путь через три недели после прибытия, так что мистер Оффатт был удивлен и удовлетворен сполна.

Река Сангамон виляла по всему Центральному Иллинойсу на протяжении 250-ти миль. Ей было очень далеко до «могучей Миссисипи» — большую часть ее течение больше напоминало ручей, пересекалось низко нависающими ветвями деревьев и кишело корягами. Путешествуя по ней, следовало быть осторожным до самого ее впадения в глубокую и широкую реку Иллинойс, которая, в свою очередь, вскоре впадала в Миссисипи.

Даже вчетвером (Оффатт отправился с ними) ходить по Сангамону в те времена было тяжело и опасно. Каждый день приносил новые трудности — снятия с мели, маневрирование меж упавших деревьев. Легенда гласит, что однажды их флэтбот наскочил на дамбу вблизи Нью-Салема, штат Иллинойс, и стал наполняться водой. Когда на берегу собрались местные, одни, чтобы дать совет, другие — посмеяться, как мечутся молодые люди, чтобы спасти судно, Линкольну пришла в голову еще одна поразительная идея. Он пробурил днище в носовой части (которое висело в воздухе) и дал воде сбежать. Благодаря этому корма флэтбота поднялась, и он скатился вниз. Это произвело огромное впечатление на тех, кто был с ним, и тех, кто стоял на берегу. Был впечатлен и Дентон Оффатт — не столько изобретательностью Эйба, сколько тем, как были ошарашены жители Нью-Салема.

Несмотря на препятствия, Эйб всегда умел создать ощущение покоя, дать понять, что все будет хорошо. Он всегда находил время для того, чтобы записывать свои впечатления, длинные воспоминания и случайные мысли в журнал, как правило, ночью, когда привязывали веревку. Так, четвертого мая он развил мысль, записанную в начале журнала, о связи между рабством и вампирами.

Уверен, прошло совсем немного времени после того, как первые корабли причалили к берегам Нового Света, когда вампиры уже смогли договориться с рабовладельцами. Полагаю, эта страна была для них очень привлекательной, потому что здесь, в Америке, они могут пить человеческую кровь без страха быть пойманными и наказанными. Без необходимости жить в темноте. Что, считаю, особенно актуально для Юга, где эти блистательные джентльмены имеют возможность «откармливать» себе добычу. В то время, как сильные рабы выращивают табак и прочие продукты питания для прибыли господ, слабые служат им в пищу. Я верю в это, но не могу доказать свою правоту.

Эйб в письме описал Генри то, что увидел (и спросил, что бы это могло значить) после первой поездки в Новый Орлеан. Ответа он не получил. Когда переезд из Литтл Пайджен Крик стал делом решенным, он решил съездить к бутафорной хижине, навестить бессмертного друга.

Я нашел ее пустой. Мебель и кровать исчезли, в хижине ничего не было. Открыв заднюю дверь, я не нашел там лестницы, только ровный земляной пол. Сам ли Генри закопал свое жилище? Или все привиделось мне в бреду?

Эйбу недолго оставалось жить в Индиане, времени на поиски не оставалось. Он написал в журнале, вырвал лист и повесил его над камином в доме Генри.

АВРААМ ЛИНКОЛЬН ЗАПАДНЫЙ ДЕКАТУР, ИЛЛИНОЙС НА АДРЕС ДЖОНА ХЭНКСА. ххххххх

С последнего приезда Новый Орлеан мало изменился, и потому Эйб сделал все, чтобы скорее закончить дела и пароходом вернуться на Север. Он задержался всего на несколько дней, чтобы показать город сводному брату и кузену матери, но при этом тщательно избегал аукционов, чтобы не видеть рабов с вампирами. Он, однако зашел в салун у Лево — не пить, но из слабой надежды повстречать старого друга По. Его там не оказалось.

Дентон Оффатт был так впечатлен Линкольном, что сразу по возвращении в Иллинойс предложил ему работу. Оффатт нашел все 250 миль побережья реки Сангамон очень привлекательными. Приграничные земли были на подъеме, города там росли интенсивно. Многие были уверены, что навигация по Сангамону улучшится, что скоро здесь пойдут пароходы, грузовые и пассажирские. Оффатт был одним из них.

— Запомните мои слова, — говорил он. — Сангамон — это новая Миссисипи. Сегодняшние поселения станут городами.

Если Оффатт и разбирался в чем-то, так это в том, что любому растущему городу необходим бакалейный магазин и пара человек, чтобы им заниматься. Вот так Эйб Линкольн и Дентон Оффатт вернулись в Нью-Салем, штат Иллинойс, к месту своего пресловутого спасения.

Нью- Салем стоял у обрыва на западном берегу Сангамона, представляя собой плотную группу одно-и двухэтажных домиков, мастерских, мельниц и школы, которая по выходным становилась церковью. Здесь проживало не больше сотни человек.

Мистер Оффатт пробыл здесь месяц, или чуть больше, пока заводилось дело, и все это время я чувствовал себя в неловком положении, вынужденный находиться много времени с человеком, с которым у меня было мало общего. Мне стало легче, лишь когда я познакомился с мистером Уильямом Ментором Грэмом, молодым учителем, разделявшего мою любовь к книгам и как-то раз даже подарившего мне «Грамматику Кирхэма», которую я штудировал, пока не выучил наизусть каждое правило и каждый пример.

История помнит Эйба как большого интеллектуала, но подчас забывает, особенно в наши дни, что у него было кое-что поважнее интеллекта. Как и у отца, у него был природный дар рассказчика. Но, когда он хотел записать свои мысли, то становился жертвой своего неполного школьного образования. Ментор Грэм помог исправить это, и тем самым дал Линкольну мощный инструмент, с помощью которого он так много добьется в жизни.

Магазин был заполнен товаром и открылся, и Эйб приступил к выполнению заказов, инвентаризациям и обхаживанию покупателей, используя свой дар остроумия и знание жизни. Они с Оффаттом продавали посуду и лампы, ткани и шкуры животных. Они сбывали на вес сахар и муку, а бренди, патоку и красный уксус разливали по бутылкам из маленькой бочки под прилавком.

— Все для всех в любое время, — говорили они.

Вдобавок к скудной зарплате, Эйб получал пансион из товаров и небольшую комнатку в магазине. Здесь он читал, а также делал записи в журнале при свече до, а часто и после полуночи.

Когда свеча догорала, и поселение погружалось во мрак, он надевал свой плащ и уходил в ночь искать вампиров.

II

Лишенный такого надежного проводника, как Генри, не имеющий возможности уйти дальше нескольких миль от Нью-Салема (поскольку должен был каждое утро в семь часов быть за прилавком), Эйб провел крайне неудачный в плане вампироубийства 1831-й год. Он исследовал все окрестные леса; решался и на прогулки вверх и вниз по Сангамону. Но, за исключением случайных шумов, ничего достойного внимания так и не обнаружил. Прошло немного времени, и Эйб стал предпочитать бесцельному брожению отдых, его исследования почти прекратились.

Но это не значит, что он не нашел с кем вступить в битву.

В получасе езды от Нью-Салема было поселение Клари Гроув, где обитала столь прозаично поименованная, как Парни из Клари Гроув, банда, преимущественно из молодых людей, любящих напиваться и делать это с шумом.

Они были хороши для не менее, чем двух драк за ночь в таверне несчастного Джима Ратледжа, а также обрели широкую известность как нарушители обрядов крещения — бросали целые куски скалы в реку и в прихожан. Никто не смел препятствовать им, поскольку в этом случае вы рисковали остаться без окон, либо оказаться в бочке и, с их благословения, отправится вниз по течению Сангамона.

Ко всему прочему, парни обожали кого-нибудь «забароть» . Они гордились своей славой «самых жестоких, подлых и буйных барцов» . Поэтому, когда пошла молва о «здоровенном парне за прилавком» в главном магазине Нью-Салема, они сразу же захотели померяться с ним силой и поставить его на место.

Эйб знал, что Парни из Клари Гроув ищут встречи с ним, как долгие годы искали со всяким приезжим человеком более-менее нормального телосложения. Именно поэтому он любыми средствами избегал их, надеясь, что они вскоре привыкнут к нему. Таким образом, ему удавалось избегать конфронтации почти два месяца (местный рекорд). К несчастью, Дентон Оффатт был маленьким человеком с длинным языком, и, как-то, встретив одного из Парней, похвалился, что его клерк не только самый умный человек на Сангамоне, но и настолько здоровый, что «плюнет на плешь» любому из них.

Они без предупреждения заявились в магазин и вызвали меня на улицу. Там их собралось с десяток или больше, и я спросил, что им нужно. Один из них вышел вперед и сказал, что они выставят своего «лучшего человека» против меня, меня, которого мистер Оффатт описал как «самого сурового мужика, какого он видел в жизни». Я сказал им, что мистер Оффатт ошибается, и у меня нет желания драться с кем-либо в округе. Мой отказ не был принят, они не расступились, и я оставался окружен. Они не запустят меня в магазин, сказал один из них, пока не получат того, за чем пришли. Если бы я отказался, то все в Нью-Салеме узнали бы меня как труса, а наш магазин навсегда утратил бы статус приличного заведения. Я согласился, но потребовал честного боя.

— О, я не думаю, что это можно будет назвать боем, — сказал один из них, после чего в круг вошел Джек.

Джек был похож на кирпичную стену, четырьмя дюймами ниже Эйба и двадцатью фунтами тяжелее. Он был безусловным вожаком Парней из Клари Гроув, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять — почему.

Он с отвращением посмотрел на меня, его руки и грудь с виду были очень тугие, само тело было как натянутая тетива, готовая в любой момент выстрелить. Он стянул рубашку через голову, бросил ее на землю и начал обходить меня. Я решил не снимать своей, только закатал рукава. Не успев сделать это, я вдруг оказался на земле — легкие сразу остались без воздуха.

Джек вскочил на ноги, и Парни дружно засвистели; пока же поднимался Эйб, ему достался лишь презрительный гул.

Стало ясно, что мою просьбу о «честной борьбе» никто не собирался понимать буквально. Джек снова двинулся на меня, но на это раз я был готов — и его вытянутые руки встретились с моими; наши спины и плечи образовали так называемую крышку стола, когда мы наклонились друг к другу и стали давить. Наши головы наклонились, ступни месили грязь. Полагаю, он немало удивился моей силе. Я же его силой был поражен. Я почувствовал себя в лапах русского медведя.

Но, каким бы ни был могучим Джек Армстронг, он не шел ни в какое сравнение с вампирами, которых Эйб побеждал, в том числе, и врукопашную. Когда его легкие вновь наполнились воздухом, Линкольн схватил Джека за шею одной рукой, другой же — за пояс брюк.

Произведя захват, я поднял его над головой, несмотря на все его вывертывания, напряжения и проклятия. Однако, от такой демонстрации его приятели не оцепенели, как я рассчитывал, а внезапно бросились на меня все разом. Такой несправедливости я не мог допустить.

Лицо Эйба побагровело, он согнул руки и швырнул Джека Армстронга в сторону магазина, потом повернулся и закричал, в ярости, нечто бесстыдное, среди прочего, вслед за Оффатом, обещая проплевать им плешь.

Я схватил первого за волосы, ударил кулаком в лицо, и он сразу потерял сознание. Другой, что был рядом с ним, остановил мой кулак — животом. Сейчас я был способен уложить их всех, одного за другим, и сделал бы это, если бы Джек не поднялся и не окрикнул своих парней.

Теперь уже Линкольн был натянут, как тетива, его глаза внимательно следили за парой Парней из Клари Гроув, находившихся возле него на расстоянии вытянутой руки.

Джек вытащил щепку из подреберья, потому еще одну, и встал прямо передо мной.

— Парни, — сказал он. — Я убедился, что этот человек — самый жесткий сукин сын из всех, что бывали в Нью-Салеме. Если кто-то поссорится с ним, то поссорится и с Джеком Армстронгом.

Это был, пожалуй, самый важный бой в ранней биографии Эйба, и молва о нем быстро прокатилась от одного до другого края Сангамона: среди нас обосновался молодой человек, сильный и умом и телом. Человек, которым можно гордиться. Забросив хулиганские выходки, Парни из Клари Гроув вскоре стали верными сторонниками Эйба, а, позже, и помощниками, когда он занялся политической деятельностью. Некоторые даже стали для него близкими людьми, но никто не был ему ближе, чем Джек Армстронг.

Я не был в восторге от своей вспышки ярости и испытывал что-то вроде стыда перед парнем. И тогда, вечером после нашего поединка, я пригласил его немного выпить.

Джек с Эйбом опрокинули бутылку персикового бренди в комнате за магазином, небо было ясным и голубым, хотя уже пробило девять часов. Эйб сидел на краю кровати, одолжив единственный в комнате стул гостю.

Я был поражен, обнаружив в Джеке Армстронге тихого задумчивого человека. Хоть он и был на четыре года меня младше, зрелостью рассуждений он превосходил людей вдвое старше его, а также легко мог поддержать самую изысканную беседу, однако имел при этом грозный вид. Увидев мое издание «Грамматики» Кирхэма, он высказался о значении чтения и письма, а также сожаление, что большинство пренебрегают ими.

— Для них важно быть именно суровыми, — сказал Джек. — Это суровый край, и он любит суровых мужчин.

— Но почему обязательно выбирать? — спросил Эйб. — Я всегда нахожу время для книг, и вместе с тем, кое-что знаю и о суровости края.

Джек улыбнулся.

— Это не Иллинойс суровый.

Эйб спросил, что он имеет ввиду.

— Вы когда-нибудь видели, как дорогого для вас человека разорвали и размазали по земле?

Эйб ответил, что нет, и что его очень удивил вопрос. Джек немного замялся, глядя в пол.

— Как-то вечером я шел домой с одним своим другом, — сказал он. — Нам обоим было по девять, мы весь день кидали с берега камни по флэтботам и теперь возвращались по тропинке, которую легко могли отыскать в темноте. Вот, он идет рядом со мной, говорит о чем-то. А в следующее мгновение он оказался в лапах медведя — тот за голову утянул его куда-то меж деревьев, затащил на верхушку одного из них и разорвал там в клочья. Я ничего не мог разглядеть. Только слышал его крик. Почувствовал горячие брызги на лице… на губах. Ужас и отвращение охватили меня. Я бежал, звал на помощь, пока мне не попалось несколько человек с ружьями. Но пострелять им уже не пришлось. Вместо этого мы все утро собирали то, что осталось от моего приятеля. Джаред. Его звали Джаред Линдер.

Наступило молчание, и Эйб знал, что не должен нарушать его.

— Люди, что живут здесь, могут много рассказать про лес, — сказал Джек. — Они знают, человек, если он не соблюдает элементарную осторожность — и если он недостаточно силен — так вот, такой человек будет убит, так или иначе. Люди говорят, что Парни держатся вместе, словно одна семья, из-за одного только желания задать кому-нибудь перцу. Но, правда в том, что мы держимся вместе, потому что хотим дожить до старости. Правда в том, что мы жестоки, потому что здесь слабый человек — мертвый человек.

— А вы уверены? — спросил Эйб. — В смысле, вы точно уверены, что это был медведь?

— Черт возьми, ну не лошадь же затащила его на дерево.

— В смысле… может быть, это сделал кто-то не совсем… обычный.

— О, — сказал Джек и засмеялся. — Вы имеете в виду одну из тех историй? Историй о привидениях?

— Да.

— Черт возьми, эти истории рассказывают на реке повсюду и во все времена. Люди говорят о ведьмах, о демонах, и даже…

— О вампирах?

Улыбка ушла с лица Джека, когда он услыхал это слово.

— Люди говорят чепуху. От страха.

Может быть, из-за полбутылки бренди, что уже выпил, а может, от того, что почувствовал родственную душу. А может, больше не было сил держать это в себе. Какова бы ни была причина, Эйб принял неожиданное и очень рискованное решение.

— Джек… если вы сейчас услышите нечто невероятное, обещайте, что отнесетесь к этому спокойно.

III

Эйб поглядывал назад и вперед… назад и вперед — по раскисшей грязи и лужам, случайный взгляд его скользил то по недавно достроенному зданию городского суда, то по окнам второго этажа салуна с другой стороны улицы, где все еще горел теплый свет за занавешенным окном какой-то шлюхи. Находиться здесь поздним летом оказалось намного приятнее. Да еще в хорошей компании.

Потребовался весь мой немалый дар убеждения, чтобы Джек согласился приехать в Спрингфилд. Поначалу он не верил ни одному моему слову — дошло даже до того, что назвал меня «последним вруном» и пригрозил «расквасить рожу», если не перестану делать из него дурака. Я умолял его запастись терпением и дать мне время подтвердить свои слова, в противном случае я пообещал сам собрать свои вещи и покинуть Нью-Салем навсегда. Я дал обещание, и теперь ждал подходящего случая — на мое счастье в одно прекрасное утро пришло письмо.

Письмо пришло по адресу, который Эйб указал над камином в доме Генри:

АВРААМ ЛИНКОЛЬН ЗАПАДНЫЙ ДЕКАТУР, ИЛЛИНОЙС НА АДРЕС ДЖОНА ХЭНКСА.

Оно было доставлено родственникам две недели назад, а они перенаправили его в Нью-Салем. Эйб разорвал конверт и вынул оттуда лист, исписанный знакомым подчерком, а затем прочитал несколько, не меньше дюжины, раз.

Авраам.

Приношу извинения, что не писал много месяцев. Исчезновения, увы, необходимая часть моего образа жизни. Я буду писать чаще, как только обоснуюсь на новом месте. В свою очередь, надеюсь, ты уже обосновался и стал более самостоятельным, а также пребываешь в добром здравии духа и тела. Если ты не оставил прежних стремлений, то на досуге можешь посетить одного человека, имя которого будет указано ниже. Уверен, это не далеко от места, где ты теперь живешь. Однако обязан предупредить, что он несколько умнее тех, с кем ты имел дело ранее. Ты можешь по ошибке принять его за представителя своего вида.

Тимоти Дуглас

Таверна у площади, Колхоун

Вечно Ваш,

Г.

Эйб отлично знал эту таверну — место его самого постыдного фиаско за все время, что он охотился на вампиров.

Возможно ли, что тогда я оказался прав. Возможно ли, что тот удиравший, вопивший на весь квартал, полуголый человек — вампир?

Мы вошли, на нас была простая одежда (свой плащ я оставил в седельной сумке). Я смотрел на лица, ожидая увидеть человека с вьющимися волосами в белоснежной рубашке. Как он поступит, когда заметит меня? Потребует ли его натура вампира сразу же напасть? Но его здесь не было. Мы с Джеком подошли к стойке, где все тот же бармен в фартуке тщательно протирал стаканы.

— Извините, сэр. Мой друг и я ищем мистера Дугласа.

— Тима Дугласа? — уточнил бармен. Его взгляд был сконцентрирован на работе.

— Вот именно.

— И какое же у вас дело к мистеру Дугласу?

— Неотложное и личного свойства. Вы не знаете, где его можно найти?

На лице бармена появилась усмешка.

— В таком случае, вам не нужно далеко идти, это точно.

Он поставил стакан и протянул свою руку.

— Тим Дуглас. А как ваше имя, сэр?

Джек рассмеялся. Здесь какая-то ошибка. Этот неряшливый маленький человек, который ночами тер стаканы и снабжал посетителей шлюхами и пойлом? Это и есть вампир Генри? Конечно, у меня не оставалось выбора, и я пожал ему руку. Она была теплой и румяной.

— Хэнкс, — сказал Эйб. — Эйб Хэнкс. Прошу прощения, но мне послышалось, вы сказали «Том» Дуглас. Томас Дуглас, так зовут человека, которого я ищу. Вы не знаете, где его найти?

— Нет, сэр. Боюсь, я не знаю человека с таким именем.

— В таком случае мне нужно поблагодарить вас за беспокойство и пожелать доброй ночи.

Эйб стремительно покинул таверну, Джон, не переставая смеяться, последовал за ним.

Я решил не торопиться. Мы проделали неблизкий путь, а Генри прежде никогда не ошибался. Самое меньшее, что мы должны сделать, это подождать, пока бармен закроет заведение и проследить за ним до дома, прячась в тени.

Через несколько часов ожидания на площади у здания суда, Эйб (он уже надел длинный плащ) и Джек (он продолжал смеяться над Эйбом с тех пор, как они вышли из салуна), наконец увидели, что свет в окнах погас и бармен начал свой путь по улице.

Он прошел вниз по Шестой, до Адамс. Мы следовали за ним, соблюдая дистанцию, Джек на три шага позади; я держал топор наготове. Я бросался в тень всякий раз, когда голова бармена дергалась — словно он мог внезапно обернуться и заметить нас. Маленький человек шел посредине улицы, руки в карманах. Насвистывая. Шел, как шел бы самый обыкновенный человек, и с каждым его шагом я чувствовал себя все глупее и глупее. Он вышел на Седьмую, мы следовали за ним. Он вышел на Монро, мы следовали за ним. Но на Девятой, когда мы на мгновение потеряли его из вида, он внезапно исчез. Там не было аллеи, где он мог бы укрыться. Не было дома, куда он мог бы зайти так быстро. Куда он подевался?

— Так… значит ты тот самый.

Голос прозвучал сзади. Я резко обернулся и приготовился к схватке — но понял, что опоздал. Могучий Джек Армстронг стоял как вкопанный. Его спина согнулась. Глаза вытаращились. Маленький вампир укрылся за его спиной, острыми клыками едва касаясь горла. Если бы Джек мог видеть его черные глаза и сверкающие зубы, его бы страх удвоился. Бармен предложил мне положить топор на землю, если только я не хочу увидеть, как мой друг истекает кровью. Я посчитал, что его требование разумно и выпустил топор из руки.

— Вы тот самый, кого призвал Генри. Тот самый, чей дар — убивать мертвых.

Хотя Эйб и был удивлен, услышав имя Генри, он не подал вида. Он слышал, как участилось дыхание Джека, когда вампир сильнее надавил клыками на его горло.

— Я удивлен, — сказал бармен. — Что у вас не возникло вопроса — зачем? Зачем вампиру понадобилось очистить землю от себе подобных? Зачем он послал человека убивать тех, кого должен убивать сам? Или вы просто действовали как слепое орудие — безмолвный неуязвимый слуга?

— Я никому не служу, — сказал Эйб.

Бармен усмехнулся.

— Ответ, достойный американца.

— Эйб, помоги мне! — сказал Джек.

— Все мы слуги, — сказал бармен. — По крайней мере, двое из нас, просто я знаю хозяина, которому служу.

Джек начал дергаться.

— П-прошу! Вытащи меня!

Он попытался вырваться, но клыки вампира только глубже впились ему под кожу. Струйка крови побежала по адамову яблоку, тогда вампир издал успокаивающее «сшшшшшшш».

Вампир отвлекся и Эйб сразу воспользовался этим — незаметно сунул руку в карман.

Я должен быть быстрым, когда мои мысли перейдут в действие.

— Твой любезный Генри заслуживает топора не меньше, чем большинство из нас. Ему просто повезло, и он нашел тебя пер…

Я вынул Мортиру и чиркнул о пряжку на поясе со всей быстротой, на которую был способен.

Она зажглась.

Белый свет и искры наполнили мрак улицы. Вампир отскочил назад и зажмурился — Джек оказался свободен. Я присел, схватил свой топор и вновь встал на ноги. Лезвие топора вонзилось в грудь вампира с треском ломающихся костей и свистом сжатого воздуха, что вырвался из легких, демон стал падать, одной рукой пытаясь вытащить рукоять, другой опираясь о землю, чтобы окончательно не распластаться. Я позволил Мортире выпасть из пальцев и догореть на мостовой, после чего вытащил топор из груди вампира. На его лице появился знакомый страх. Страх перед тем, что его ждет — адом или забвением. Но для меня подобное зрелище было уже не интересно. Я занес топор над головой и ударил еще раз.

Джека трясло от макушки до носков ботинок. Он едва избежал смерти, и ему было нелегко успокоиться. Из головы не шли замеченные краем зрения черные глаза и белые клыки. Всю дорогу домой, он не мог сказать ни слова. Да и никто бы не мог. Они приехали в Нью-Салем после заката, и вдруг Джек, которому пора было сворачивать в сторону Клари Гроув, натянул поводья и направил коня в сторону бакалейного магазина.

— Эйб, — сказал он. — Я хотел бы узнать все о том, как убивать вампиров.