Но и завтра, и послезавтра, и после послезавтра яснее не стало. Мы перестали говорить на эту тему, но я видела, что Марк продолжает думать.

Но что тут можно было сделать? Марк мог либо выдать меня полиции, либо не выдать. Я не перила, что он когда-нибудь действительно предаст меня, – а ведь каждый день только усугублял его собственную вину, все больше вовлекал его в уголовное дело. Во всяком случае, он по-прежнему любил меня. А то, как он защитил меня у Ньютон – Смитов, меня просто потрясло.

Зато последующих несколько недель, пока все висело в воздухе, я целиком и полностью зависела от его доброй воли, и я жалела, что так многое уже растеряла. Нужно было снова заслужить его симпатию или, по крайней мере, не давать поводов для недовольства. Конечно, если бы пойти ему навстречу, как все, было бы гораздо проще…

Примерно через неделю Марк сообщил, это ему опять звонил Роумэн, интересовался, решила ли я отказаться от лечения навсегда, и я сразу увидела, что если чем и могу порадовать Марка, лучшего не придумаешь. Поэтому пообещала потерпеть ещё несколько недель. Марк согласился, и я отправилась к Роумэну, чувствуя, что Марк воспринимает это как единственно возможное решение.

Так что у меня просто не было времени раздумывать, есть ли какой-то выход из положения, возникшего на том ужасном ужине у Ньютон-Смитов, сохранились ли у Марка какие-то отношения с Холбруками и убедил ли «Гластбери Траст» Рекса продать свою долю акций; но я не могла не заметить, что Марк очень занят и возвращается домой позднее обычного. Я всегда могла определить, думает он обо мне или о другом, и была рада, что ему есть о чем беспокоиться; у него оставалось меньше времени думать обо мне.

В конце второй недели он сообщил, что должен уехать. Уикэнд они с матерью провели у каких-то людей, имени которых я не помню; Марк сказал, что это его троюродный брат, или что-то в этом роде, и спросил, не буду ли я против, если он поедет один, потому что там будут решать какие-то семейные дела.

Я, конечно, не возражала. И в тот же вечер поехала к Терри.

Скорее всего, я сама напрашивалась на неприятности, но мне ужасно нужны были деньги.

Гостей там оказалось пятеро, кроме меня, и шла игра без ограничения на повышение ставок. Некоторое время все шло хорошо, а потом я стала проигрывать. В ту ночь суммы проигрывались крупные, и мне дважды пришлось брать в долг у Терри, а потом я провела ужасную партию с Алистером Макдональдом, когда все остальные как-то быстро вышли из игры а я осталась с полным набором карт на руках. Судя по сброшенным картам, я полагала, что у него остались тройки, и мы с ним ставили и ставили друг против друга, пока он не накрыл меня – у него оказались четыре семерки.

В ту ночь я проиграла сорок семь фунтов. Все, это в последний раз, решила я. И никогда больше, с меня довольно. Когда мы закончили играть, ко мне подошел режиссер-еврей и сказал:

– Знаете, я ещё не встречал женщины, которая лучше вас играла бы в покер.

– Вы смеетесь?

– Вовсе нет. Только одно вам мешает.

– Что?

– В картах вам чутья не занимать, но недостает совсем другого: вы не чувствуете, на чьей стороне счастье. Когда я играю, я знаю. Если ветер благоприятный, я знаю, что при хороших картах выиграю, при отличных крупно выиграю. Если дует против меня, то я решаю, как обойтись малой кровью. Ведь даже если мне выпадет хорошая карта, кто-то другой, вопреки всем правилам, сыграет лучше.

– Ну что же, – вставил Терри, – зато ей должно везти в любви.

– Я отдам долг на следующей неделе, Терри, – сказала я. – Или вышлю чек по почте.

– Сэкономишь на домашнем хозяйстве? Марк дает тебе столько денег?

– Не могу пожаловаться.

– Интересный вечер поучился у Рекса, верно? – заметил Терри, когда режиссер пошел собирать свой выигрыш.

– Да?

– Во всяком случае, мне так показалось. И вся история с каким-то мужчиной из твоего прошлого. Как это воспринял Марк?

– Он не из моего прошлого, – ответила я. – Все было ясно с самого начала.

– Ну, моя милая, с самого начала ясно было, что у тебя в прошлом был какой-то мужчина. Осталось только непонятным, Строт это или Марк. Оба явно отстаивали свою кандидатуру.

– Послушай, Терри, это глупо.

– А как на вас смотрела жена Строта! Забавнейшая ситуация. А твой первый муж? Я надеюсь, что ты все мне честно расскажешь.

– Рассказывать особо нечего. Я познакомилась с Марком. Мы были с ним друзьями. Когда в фирме Ротлэндов появилась вакансия, он написал мне.

– Господи! Это же надо! – воскликнул Терри и схватил меня за руку. Глаза его стали липкими. – Зачем ты сюда приходишь, Марни?

Я посмотрела на него, но ничего не ответила.

– Марк бы не позволил тебе прийти. Отношения между нами сейчас очень натянутые. Хочешь, скажу, почему ты сюда ходишь? Потому что я больше подхожу тебе, чем Марк. И здесь ты дышишь свободнее. Тебя ничто не ограничивает, ничто не заставляет вести себя как надо. Нет флотской дисциплины. Тебя не заставляют вытягиваться в струнку, когда мимо проходит начальство. Зачем себя обманывать и притворяться? Признайся, дорогая.

Все остальные уже разошлись, кроме Макдональдов. Меня удивила страсть в голосе Терри; в ней не было никакого притворства.

– Ведь ты обманщица, милая. Ты что-то скрываешь и выдаешь себя не за ту, кто ты есть. Но что ты скрываешь, меня не интересует, я не стану докапываться, даже если бы мог. Зачем? Меня не волнует, кем ты была и что ты делала. Хоть отрави своего первого мужа, мне-то что? Так даже интереснее. Заруби это себе на носу.

Он рывком притянул меня к себе прежде, чем я успела его остановить; но я бы могла помешать ему поцеловать меня, если бы захотела. А я позволила. Я восприняла это, пожалуй, как проценты, которые нужно заранее выплатить за мой долг. Но если честно, мне хотелось проверить, не изменилась ли я хоть немного за это время. В последние несколько месяцев со мной столько всего произошло, что я с любопытством ждала, не появилось ли чего-нибудь нового в моих чувствах к Терри. И вообще к мужчинам.

Нет, ничего не изменилось. Я отодвинулась.

Теперь Терри улыбался.

– Не приходи сюда больше, если не хочешь; но и не обходи стороной только потому, что Марк не разрешает. Пойми, нет ничего правильного или неправильного, плохого или хорошего; есть только жизнь. Ты живая. Именно это мне в тебе и нравится.

Вернувшись к Роумэну, я старалась играть с ним честно. Ведь я зависела от доброго отношения Марка. Пришлось насиловать себя. Ведь Роумэн непременно даст знать Марку, если я не пойду ему навстречу. Я словно снова стала школьницей, которая, получив замечание за плохое поведение, не может позволить себе ещё раз проштрафиться, пока все не забудется.

Поэтому у нас с Роумэном выдался настоящий медовый месяц, и две недели я стремилась ему угодить, а он не пытался узнать слишком много. Я зашла так далеко, что рассказала ему, как однажды стянула деньги и мучилась, что не могла их вернуть, но это, по всей видимости, его мало волновало и не очень впечатляло.

Но постепенно я разговорилась, хотя он и не слишком нажимал. Многие вещи стали вдруг всплывать не только в моих рассказах, но и в моей памяти. Я вспоминала всякие мелочи, обрывки событий, казалось, совершенно между собой не связанные. Вспомнила, как смотрела в окно кухни в Сангерфорде на дождь, на водосточную трубу, которая прохудилась, и струя воды из неё била в подоконник. Во рту появился вкус пряника, значит я его тогда жевала. А в ушах стоял тяжелый гул товарных поездов – наши окна выходили на пути, которыми пользовались не чаще двух раз в день. В кухне какой-то мужчина беседовал с мамой, а та была с ним крайне холодна. Он убеждал её что-то сделать, подписать бумагу, а она не хотела и только повторяла: «Расстаться с ней? Ни за что на свете!» Я совершенно отчетливо слышала её голос, но не могла вспомнить, о чем её просили.

А в другой раз кто-то там дрался; я помню тяжелые удары кулаков и громкое сопение мужчин. А ещё мне ясно вспоминалась женщина лет сорока. Она, вероятно, была нянькой, судя по одежде, но я её боялась. Светлые волосы её давно выцвели, верхняя губа высохла, и вся она пропиталась запахом несвежего крахмала.

Однажды, когда разговор у нас увял, доктор Роумэн вдруг спросил:

– Давайте выясним, кто из ваших родителей жив. Один или оба?

– Что вы имеете в виду? Вы прекрасно знаете, что оба умерли.

– Прошу прощения.

– Вы уже думаете о следующем пациенте, а не обо мне.

– Нет, – возразил он, – именно о вас.

– Значит, вы не верите моим рассказам? Совсем не верите?

– Верю, и очень многому… – Он помолчал.

– Договаривайте!

– Нет, это вы договаривайте, миссис Ротлэнд.

– Я миллион раз вам говорила! Отец умер, когда мне было шесть лет. Я помню, как он часто носил меня на руках. С тех пор никто меня не носил. О Боже! Как бы я хотела снова вернуться в те годы подальше от этой пустой болтовни. Тогда, может быть, меня носили бы на руках, а не заставляли задыхаться на этой кушетке, словно рыба на берегу!

– Вам бы хотелось этого?

– Может и хотелось, будь мне шесть лет и знай я вас получше. Я не знаю про вас ничего, а вы все время лезете в мою жизнь. Сидите тут за спиной словно папаша, от которого никакого толку. Какой от вас толк для меня или для кого-то другого?

– Почему от вашего отца не было никакого толку?

– Я этого не говорила! Я сказала, что от вас нет толку. Вы ни разу не дали мне ни единого совета. Никогда не предложили, что стоит попробовать.

– Как следовало бы отцу?

– Ну…да.

– Ваш этого не делал?

– Кто вам сказал? Теперь вы начинаете приписывать мне свои слова! Когда он умер, у меня была книжка с картинками, и в ней был нарисован слон; я ничего не сказала, а просто положила голову на книгу и смотрела, как слезы стекают на слона. Книга, видно, была дешевой, потому что когда слезы размочили солнце, нарисованное позади слона, с него потекла краска, и стало похоже, будто я плачу кровью.

– Кто вам это рассказал, Маргарет?

– Люси Пай. Мамы не было, и мне рассказала Люси. Я играла с соседским котенком – там ещё была старая ванна в саду и сломанная ручная тележка – и Люси звала меня в дом, а я не хотела идти и рассердилась на нее, а она сначала не говорила, зачем меня позвала, потому я села и стала читать книжку.

Слезы текли по лицу, я схватила сумочку и вытащила носовой платок. Уже во второй раз я плакала при Роумэне – по-настоящему, я имею в виду, не для эффекта. Я чувствовала себя такой дурой из-за того, что плачу при воспоминании о давно позабытом, плачу от того, что вновь ощущаю внутри такую неизбывную печаль, как в тот день, и понимаю, что навсегда лишилась защиты, поддержки и любви.

Марк пригласил на ужин какого-то мистера Уэстермана, сказав, что это старый друг отца, а я почему-то решила, что он имеет отношение к возне вокруг фирмы Ротлэндов. Мистер Уэстерман оказался сухопарым стариком лет шестидесяти с острым носом и седыми, зализанными назад волосами. Думаю, я должна была кое о чем догадаться, глядя, как он застегивает пиджак.

После ужина Марк сказал:

– Нам нужно поговорить о делах, поэтому мы удалимся в кабинет. Ты не будешь скучать одна, Марни?

Я обещала, что не буду, припудрила нос и принялась помогать миссис Ленард убирать со стола. Проходя мимо кабинета, я слышала их приглушенные голоса: уэстермановский басок перекрывал голос Марка.

Пока я вытирала тарелки, миссис Ленард говорила.

– Первая жена мистера Ротлэнда была очень хорошей, милой женщиной, но она никогда не помогала мне, как вы, а это несколько меняет отношения, правда? Она была как то сама по себе, понимаете? Говоришь с ней, а она думает о чем-то другом. Мистер Ротлэнд даже над ней посмеивался. Теперь его таким не часто увидишь. Они все время смеялись. Утром прихожу готовить завтрак и слышу, как они смеются. Так замечательно… Но к середине дня она вся в работе. Книги на столе в кабинете грудами чуть не до потолка. То уедет дня на три-четыре, а он в конце недели обычно к ней присоединялся. Они раскапывали какие-то курганы. Удивительно, чем люди интересуются.

Я убрала рюмки. Интересно, какого рода отношений Марк ждал от меня? Мы с ним тоже иногда смеялись, и конечно, нас объединяли повседневные заботы, жизнь общим домом. Но настоящей дружбы между нами все же не было, а могло бы. Он часто делал шаг навстречу, но тут же отступал.

– Ягненок удался? – спросила миссис Ленард.

– Изумительно.

– Я сказала мистеру Роджерсу: «Сегодня нам нужно только самое лучшее. Это важно, потому что мы принимаем важную персону».

– Вы имеете в виду мистера Уэстермана?

– Ну конечно. Начальник полиции все-таки.

– Начальник… мистер Уэстерман начальник полиции? Здесь… в Хартфордшире?

– Да. По-моему, в прошлом году он ушел в отставку. Я не уверена, но думаю, что да. Но кто служил в полиции, тот всегда остается полицейским.

Она все говорила, я по-прежнему вытирала ножи и вилки. Марк с Уэстерманом сидели в кабинете.

У меня появилось ощущение, будто голову сковало железным обручем. Я вытерла всю посуду, взглянула на часы и поняла, что они сидят в кабинете уже пятьдесят минут. Можно, конечно, войти и спросить, не хотят ли они кофе, но при мне они перестанут говорить и дождутся, когда я уйду. А если не уйду, если не пойму намеков, то просто отложат разговор.

Потому что если Марк решил меня предать, ничто его не остановит.

Если встать в коридоре, наверняка можно подслушать часть разговора. Но миссис Ленард выйдет из кухни и меня заметит.

– Пойду взгляну на Фьюри, – сказала я. – Что-то он сегодня нервничал.

– Только наденьте пальто, дорогая. На улице сыро.

Я все смогу услышать у окна, если приложу ухо к стеклу.

Говорил Марк. Я с трудом верила своим ушам. Несмотря ни на что, мне все же казалось, что я ослышалась. Трудно поверить, что собственный муж тебя предает.

– Когда мы поженились, я представления не имел. Но все равно я убежден в одном – что эти ограбления она совершала в состоянии психического расстройства, временной недееспособности. Теперь это прошло. Вы сами могли убедиться.

– Она, конечно, очень привлекательная молодая женщина, но…

– Вот почему я пригласил вас к нам – чтобы вы сами могли на неё посмотреть. Со времени свадьбы она очень изменилась; уверен, со временем, если ей не придется столкнуться с обвинениями, она станет нормальным человеком – даже более нормальным, чем сегодня.

– Были какие-то…

– Подождите немного, позвольте мне закончить. Полиция, вероятно, разыскивает мою жену под тремя разными фамилиями. Наверняка имеются постановления об её аресте. У полиции, однако, нет ни малейшей ниточки, чтобы связать разыскиваемую женщину с Марни. Поэтому, если она явится в полицию и все расскажет, это будет добровольным чистосердечным признанием. Я убежден, если она не явится сама, полиция никогда её не найдет. Во-вторых, я готов добровольно выплатить все деньги, которые она похитила. И в-третьих, она уже лечится у психиатра. А если ей будет предписано, пройдет любой дополнительный курс лечения, который полиция или суд сочтут нужным назначить.

Стало тихо, и я присела, когда чья-то тень упала на шторы.

– Но совершенно ясно одно – любое публичное обвинение или суд будут иметь катастрофические последствия. Я всеми силами стремлюсь избежать суда, но не это главное. Прежде всего нужно думать о ней, а её душевное равновесие ещё слишком нестойко. Если она будет вести такую жизнь, как сейчас, я убежден, она станет и останется совершенно нормальной, абсолютно честной женщиной. Но если её обвинения и отправят в тюрьму, то сделают из неё законченную преступницу.

Кровь стучала у меня в висках, словно рядом шел скорый поезд. Я подумала, что Марк в собственных интересах несколько искажает суть дела и по крайней мере два раза уже солгал.

Заговорил Уэстерман:

– Нет, спасибо, не нужно, воды, если можно… Должен сказать, Марк, это действительно сложная проблема.

– Простите, что вас утруждаю. Я мог бы обратиться к хорошему адвокату по уголовным делам. Но я знаю вас с детских лет, а тут такой случай… Никто лучше вас не знает, каким может быть официальная реакция.

– Тут мы сойдемся, Марк.

– Но не в остальном?

– Я этого не говорю. Но пока я ещё не уяснил для себя все факты. Мне многое нужно узнать о твоей жене, прежде чем высказать свое мнение.

– Что, например?

– Видишь ли… Ты хочешь, чтобы я высказал официальную точку зрения, верно? Приди ты ко мне в кабинет в прошлом году, пока ещё я не ушел на пенсию, я сразу задал бы тебе кое-какие вопросы.

– Задайте их сейчас.

– За пятнадцать лет моей службы начальником полиции, я часто сталкивался с проблемами, когда человеческое отношение расходилось с официальным. Чтобы работать в полиции, нужно быть очень честным и порядочным человеком, но при этом неизбежно утрачивается способность сочувствовать чужому несчастью. Полицейский знает, что существует три основных типа воров. К первому, самому многочисленному, относятся очень глупые и беспечные люди. Они действуют непредумышленно, необдуманно и часто без серьезных мотивов. В наших тюрьмах полно несчастных мужчин и женщин, которых приходится изолировать ради защиты собственности и здравого смысла. Это люди, которые не могут держать при себе свои руки, несчастные клептоманы, у которых эта дурная наклонность получила развитие.

Второй тип – это люди, которые украли – или чаще растратили – деньги раза или два раза в жизни. Они попали на такую работу, где через их руки проходят деньги, или где можно легко подделать бухгалтерские документы. Всего раз или два они не устояли перед ужасным соблазном и сбежали с деньгами, которые получили в банке. Их действия не так бессмысленны или непредумышленны, как у воров первого типа, но часто они импульсивны, совершаются под влиянием момента или по крайней мере не планируются и не готовятся по-настоящему заранее.

Я ждала, уже зная, что последует дальше.

– Третью группу составляют умные, знающие воры. Они совершенно безнравственны, то есть признают за собой право жить так, как считают нужным, и только так. Обычно они вырабатывают какую-то особую линию поведения и её придерживаются. На этом их и ловят. Но иногда они оказываются слишком умны для нас и остаются на воле, продолжая делать свое дело. Поэтому первое, что спросит любой полицейский: к какой категории отнести твой случай?

– Да, я понимаю, – протянул Марк. – Вполне естественно классифицировать преступников. Но я думаю, что если вы попытаетесь сразу и строго отнести Марни к какой-то группе, то совершите трагическую ошибку.

– Может быть, не возражаю. Но ты говоришь о психиатрической помощи. Я видел, какие удивительные вещи делал психоанализ с клептоманами, с женщинами того сорта, которые, войдя в магазин, не могут не стащить двадцать три бутылки томатного соуса или двадцать сбивалок для яиц, или ещё что-то, столь же ненужное. Эти женщины больны, у них психоз. Таких не всегда можно вылечить, но стоит попытаться. Как подогнать под это миссис Ротлэнд? Почему, например, ты решил, что она нуждается в лечении ещё до того, как узнал обо всех этих кражах?

Опять пошел дождь, холодный ветер собирал надо мной настоящую тучу. Марк сказал:

– После нашей свадьбы она ужасно… терзалась – вот лучшее слово, которое я могу подобрать. По-видимому, её мучили вина и страх. Иногда она обращала его даже на меня. Должно быть, это очень глубоко сидело в её сознании, потому что она без конца повторяла, что мне вообще не следовало на ней жениться. Я думаю, то, что она призналась мне во всем недавно ночью, является прямым следствием визитов к психоаналитику.

Ну и хитер же он! Но Уэстерман не попался на удочку.

– Все ли ты знаешь о её прошлом, Марк? Она с тобой до конца откровенна?

– Она стала более откровенной. Ее родители рано умерли, и воспитывалась она ужасно.

– Имела судимости?

– Нет, насколько я знаю. Я постарался обстоятельно её расспросить.

– Ну ладно, это мы проверим. Она не знает, зачем ты меня пригласил?

– Пока нет.

По окну опять пробежала тень. Уэстерман принялся ходить из угла в угол.

– Знаешь, что меня действительно беспокоит в твоей истории, и что насторожит моего преемника? Ведь все кражи были подготовлены самым тщательным образом. Это тебе не девчушка на кассе, не устоявшая перед шелестом купюры. Ведь в каждом случае твоя жена устраивалась на работу под чужой фамилией. То есть заранее готовилась к преступлению.

– Я же говорю, у неё не в порядке с психикой.

– Из-за чего? Были причины?

– Пока не знаю. Возможно, скажет психиатр.

– Скажи, Марк, ты не обманываешь сам себя?

– На этот риск мне приходится идти.

– Но вряд ли полиция станет рисковать с такой же готовностью.

– Знаю, но ведь сегодня я говорю с вами, как со старым другом.

– И именно как друг я стараюсь помочь тебе взглянуть на положение открытыми глазами.

– А вы считаете, я ничего не вижу?

– Не знаю. Возможно, и не видишь.

Похоже, оба замолчали, чтобы успокоиться.

– Слушайте, Хэмфри, если бы вы оказались в моем положении и были уверены, что факты таковы, как я их изложил. Что бы вы сделали?

– У вас есть только два выхода. Самый простой – прийти с женой в наш полицейский участок. Инспектора Бреворд очень разумный и культурный человек; и пусть твоя жена сделает чистосердечное признание. Одновременно объясни, что ты готов вернуть все деньги. Ей предъявят обвинение в обычном порядке, вызовут к судье, который либо рассмотрит дело в сокращенном виде, либо, если потребует обвинение, вынесет дело в суд. В любом случае найми первоклассного адвоката, пусть он нажмет на все смягчающие вину обстоятельства, а их немало: добровольное и чистосердечное признание, явка в полицию с повинной, готовность вернуть все украденные деньги, глубокой и искреннее раскаяние подсудимой, молодой, только что вышедшей замуж женщины, первая судимость и так далее. Все это прозвучит совсем неплохо. Если попадется порядочный судья, а среди них большинство будут только рады возможности показать свою человечность, – твою жену, признавшую себя виновной перед законом, призовут соблюдать общественный порядок и сразу же освободят.

– Сколько у неё шансов?

– Ну, думаю, больше пятидесяти. Но если к тому времени она ещё окажется в положении, я бы поставил один к четырем, что до приговора вообще не дойдет.

Я шевельнутся не могла от холода.

– Но дело получит огласку, – сказал Марк. – И все переживания, связанные о судебным процессом… Какой ещё есть выход?

– Без явки в полицию… Но это гораздо сложнее. Нанести частные визиты в каждую из трех фирм, которые лишились своих денег, выразить глубокое сожаление по поводу неприятностей, которые она на них навлекла, показать её искреннее раскаяние и так далее, и так далее, и во время этого разговора вручить им чек на украденную сумму и попросить в качестве особого одолжения, чтобы они отказались от своего обвинения в полиции.

– Мне это кажется не так страшным.

– Может быть, но понадобится немалая ловкость. В первом случае ты будешь зависеть от решения одного человека – судьи, которому попадет её дело. Это рискованно, согласен; он может посчитать нужным наказать её в назидание другим; но такой риск я бы пошел. Во втором случае ты будешь зависеть от трех советов директоров. Если они честные люди, то возьмут деньги и закроют дело, хотя могут возникнуть затруднения. Но если среди директоров попадется хоть один мстительный тип, тебе нечего будет возразить, когда он скажет: «Благодарю вас, деньги я, конечно, возьму, но обвинения своего не сниму. У нас были такие расходы и такие неприятности, и ради других людей, ради наших клиентов, ради всего нашего предприятия мы должны наказать эту женщину, чтобы другим неповадно было». На свете много моралистов. А если так случится, твоя жена предстанет перед судом, и ни нам, ни судье не удастся её отстоять.

– Есть ещё проблемы?

– Она наверняка в розыске. Фирмам придется обращаться в полицию с просьбой отозвать постановления на её арест. Но захочет ли полиция их изъять?

– Могут не захотеть?

– Полицейские призваны выполнять свой долг, и они отвечают перед обществом, не забывай. Они могут отказаться изымать свои приказы об аресте, поскольку речь идет о соблюдении закона… Хотя в конце концов, я думаю, они все же согласятся, когда пройдет некоторое время.

Я промокла насквозь и стучала зубами.

– Спасибо, Хэмфри, – произнес Марк. – Мне нужно все обдумать и посоветоваться с ней. Что бы я ни сделал, это возможно только с её полного согласия.

– Есть, правда, ещё один момент.

– Я понимаю, что вы хотите сказать.

– Уверен, ты заранее подумал, что заводя этот разговор, делаешь меня соучастником умышленного сокрытия преступления. То, что я уже не занимаю официального поста, не имеет значения. Если я ничего не предприму, то буду виновен, что не сообщил о преступлении – и ты, конечно, тоже.

– Что вы предлагаете?

– Ну это дело терпит. Я, разумеется, сохраню наш разговор в строжайшей танце. Но если ты пообещаешь мне, что примешь решение в ближайшие несколько недель…

– Я так и собираюсь сделать, – сказал Марк.

Я вернулся в дом, миссис Ленард стала причитать, как я промокла, и продрогла до костей, и что у меня с платьем! Я сказала, что Фьюри плохо себя чувствует, и я думаю пригласить утром ветеринара, но все равно не следует говорить мистеру Ротлэнду, что я промокла, пусть она просто извинится за меня перед обоими и скажет, что у меня разболелась голова и я пошла спать.

Я поднялась наверх, сорвала мокрую одежду, бросилась ц ванну и пролежала в ней несколько минут, стараясь совладать с нервами и собраться с мыслями. Но даже теплая вода не помогала. Я не могла успокоиться. Завернувшись в полотенце, я отправилась в спальню и в зеркале увидела свое отражение: полуголая фигура с мокрыми волосами и слишком большими для этого лица глазами. Лицо словно съежилось.

Мне нужно уехать. Вот решение всех вопросов. И другого выхода теперь не оставалось. Я достала чемодан; он был почти пустым, остались только купальная шапочка да масло для загара, которые я не вынула после Майорки.

Взревел мотор автомобиля. Значит, Уэстерман уехал. Что, если он нам не поверит и сегодня же позвонит инспектору?

Я принялась паковать вещи. Потом остановилась. Нет, так не пойдет. Я не смогу уехать сегодня. Слишком поспешно.

Я захлопнула чемодан, закрыла его и запихнула обратно в шкаф. В дверь постучали.

– Кто там?

– Марк.

– Минутку. – Я задернула шторы и накинула халат. – Входи.

– Уэстерман только что уехал. Ты здорова?

– Да, просто разболелась голова.

– Что случилось?

– Ничего не случилось.

– Ты очень бледная.

Марк окинул взглядом комнату и увидел мое платье.

– Где ты промокла?

– Ходила проведать Фьюри.

– Без плаща?

– Да.

– Ты слышала, о чем мы говорили?

– Да. – Я села на кровать, она так заскрипела, словно я стала вдвое тяжелее.

Марк закрыл дверь.

– Ты подслушивала?

– Ну и как себя чувствуешь в шкуре Иуды?

– Так вот как ты это поняла!

– А как, по-твоему, это нужно понимать?

Он сел совсем рядом со мной, спокойно глядя мне в лицо. Я натянула халат на колени.

– Марни, это перестало быть просто темой наших с тобой разговоров. Я должен был сделать выбор, взвесив все возможности и учтя все опасности.

– Ты его сделал. Донося на меня полицейскому, ты мог…

– Я просто пытаюсь полагаться на здравый смысл. Неплохо бы тебе сделать то же самое.

– Может, я бы и смогла, не будь поставлена на карту моя свобода.

– Если бы речь шла о моей свободе, я поступил бы также. Неужели ты не видишь, что нельзя жить в выдуманном мире, пока гром не грянет? Я не уверен, что Строт удовлетворится нашим объяснением. Как можно заставить его прекратить расследование? А потом бесполезно будет обращаться к судье или предлагать вернуть деньги. Мы сами должны сделать первый шаг. Иначе ты наверняка получишь свои три года. И больше не будет такой роскоши, как ванна трижды в день, или ежедневные прогулки верхом, или покер у Терри; и твоя чудесная кожа увянет за три года, проведенных взаперти…

– Ты думаешь, я этого не знаю всего! – вскочила я. – Да неужели ты не понимаешь, что делаешь? Если меня отправят в тюрьму, то исключительно по твоей вине, и ничьей больше! Ты меня предал, донес, как мерзкая крыса, бегущая с тонущего корабля, как мерзкая, грязная крыса…

Марк схватил меня за плечи, встряхнул, и тряс до тех пор, пока у меня не застучали зубы.

– Ты боишься, дурочка! Я это знаю. И тоже боюсь. Но ты подумай головой! Ведь у тебя появляется верный шанс выйти из всего этого без каких-либо последствий! Если мы начнем действовать, если сумеем отвести опасность, ты можешь стать абсолютно свободной!

Я рванулась из его рук. Я умею постоять за себя и попыталась высвободиться. Сцепившись, мы боролись и кричали друг на друга.

Но когда он заломил мне руки за спину, я сдалась, а он сказал:

– Знаешь, я тебя лучше понимаю тебя, когда ты становишься такой…

– Ты мерзкая крыса, ты… – начала я, но он поцеловал меня. Я могла бы укусить его, но не сделала этого. А Марк все начал снова.

– Послушай, я согласен с Уэстерманом, что явка с повинной – самый безопасный путь. Но знаю, что для тебя это невыносимо. И сам не хочу этого. Чтобы освободить тебя, не подвергая позору, лучше попробовать уладить все частным образом. Для начала я поеду к ним без тебя. Ты меня слышишь?

– Уэстерман сегодня же побежит в полицию.

– Не побежит. Он ничего не предпримет даже через месяц, я знаю. Ты мне веришь?

– А почему я должна верить?

– Попробуй поверить мне.

– Нет.

Во время нашей схватки халат соскользнул с моего плеча, и оно обнажилось, потому что бретелька сорочки оборвалась ещё раньше.

Марк вдруг опустил руку мне на плечо, а потом, к моему великому отвращению, вдруг сорвал с меня сорочку и положил руку прямо на голую грудь. Он обхватил её ладонью и держал, как свою собственность.

– Отпусти меня!

Он отпустил. Я натянула халат под самое горло. Марк смотрел на меня с каким-то сожалением, словно растеряв вдруг всю свою непреклонность.

– Марни, ты не веришь, что я поступил бы так же, будь поставлена на карту моя свобода. Но она тоже поставлена на карту. Если не свобода, так счастье. И я ставлю его на кон так же, как и твое. Понимаешь, я не могу отделить себя от тебя, как бы ни старался.

Я опять села на постель.

– И это мое будущее, – продолжал Марк. – Если ты погибнешь, погибну и я. Постарайся понять это, ладно?

Поскольку я не ответила, он добавил:

– Постарайся. Я не хочу с тобой бороться. Я хочу бороться за тебя. Я по-прежнему на твоей стороне. И останусь твоим сторонником, хочешь ты или нет. В этом мы с тобой заодно.

Когда он ушел, я подумала, какая глупость, что даже предавая меня, он все равно меня хочет, все равно нуждается во мне. Всем я нужна – ему, Терри, полиции, маме, и каждому по-своему. Но мне нечего дать ни Марку, ни Терри, ни полиции, ни даже маме. Лучше просто уехать.