Почему я решила поехать в Венецию? Может быть, потому, что Геральд называл этот город старой шлюхой. Или потому, что в Венеции умер Вагнер. Я чувствовала себя усталой, и окружающий мир соответствовал состоянию моей души. На мчащейся моторной лодке трудно закурить сигарету, и мои попытки сделать это отвлекали меня от проплывавших мимо городских пейзажей. Говорят, что Венецию надо осматривать с воды и что вблизи улицы и здания не производят сильного впечатления.

Пепел от моей сигареты упал на волосы стоявшей рядом американки, и она бросила на меня возмущенный взгляд. Я мешала ей любоваться городскими пейзажами.

— You shouldn't smoke.

Я была полностью согласна с ней. Однако среди многих моих пороков, которым мне не следовало предаваться, курение, пожалуй, самый невинный. Рядом с некурящей американкой, пожилой состоятельной дамой, стояли ее дорогие кожаные чемоданы. Судя по выражению лица дамы, она еще в ранней молодости пресытилась ощущением счастья, и ей больше ничего в этой жизни не могло доставить удовольствие, кроме созерцания величественных руин и мускулистых фигур лодочников в распахнутых на груди белых рубашках. Эти парни, носившие золотые цепочки с крестиками на волосатой груди, вели себя любезно с туристами и говорили на примитивном английском, используя клише, взятые из американских фильмов о мафии.

Мой взгляд был прикован к жемчужному ожерелью американки. Меня, словно ворону, влечет все блестящее, сверкающее. Потрясающее ожерелье, состоящее из двух рядов больших мерцающих жемчужин. Шея американки была ухоженной, слегка покрытой золотистым загаром. Я представила себе, что когда-нибудь тоже буду выглядеть подобным образом. Только два вида старости казались мне сносными: старость в окружении роскоши и богатства и мудрая просветленная старость. Большинство людей просто стареет. Что же касается умных, образованных стариков, то мне казалось, что накопленные знания делают их печальными или циничными или же настраивают на мистический лад.

Маркус умен, но не обладает истинной мудростью. Мое исчезновение, должно быть, встревожило его. Я решила, что надо как-нибудь позвонить ему и придумать оправдание своему бегству из Франкфурта. Можно, например, сказать, что я бежала от кредиторов; это заставит старика раскошелиться и прислать мне денег. Жизнь — дорогая штука, Маркус, за нее мы расплачиваемся смертью.

Мимо проплыла черная гондола с гробом на борту, и наш лодочник перекрестился. Я читала, что венецианцы никогда не пользуются гондолами, так как это средство передвижения по карману только богатым туристам. Но оказывается, один раз местные жители все же пускаются по каналам на гондоле.

Моторная лодка доставила нас в отель «Киприани» — старое палаццо, единственная и очень дорогая гостиница в центре Венеции, имевшая бассейн и сад. Из ее окон открывался вид на собор Святого Марка. На причале нас ждали одетые в черное служащие, они помогли выйти из лодки и выгрузили наши чемоданы. Американка с приветливой улыбкой наделила всех чаевыми.

Над нами порхали голуби, на волнах канала покачивался красный мяч. Прежде чем отчалить от берега, наш лодочник послал мне воздушный поцелуй. В воздухе стоял аромат цветов и моря. К нему примешивался слабый запах гнили.

Стены холла гостиницы «Киприани» были обшиты древесиной. Дама в жемчужном ожерелье пришла в восторг от царящей здесь роскоши. Однако мне здешняя обстановка казалась китчем. Администратор с любезной улыбкой обслужил нас, и меня на мгновение охватил страх. Я подумала, что он может разглядеть за маской мое истинное лицо и понять, что имеет дело с обыкновенной мелкой мошенницей из Франкфурта, однако даже если бы администратор видел меня насквозь, пачка банкнот и та небрежность, с которой я обходилась с деньгами, должны были рассеять его сомнения.

Я внимательно наблюдала за дамой в жемчугах и старалась подражать ее самоуверенности. Американка не спрашивала о стоимости апартаментов, которые забронировала заранее. Вероятно, она знала их цену или, может быть, эта цена ей безразлична. Дама расплатилась пластиковой карточкой и, оставив после себя аромат «Шанели», зашагала к лифту. Она была обута в универсальную американскую обувь — кроссовки, к которым Вондрашек всегда питал глубокое отвращение. Низкорослый человечек, которого дама не удостоила даже взглядом, тащил за ней четыре тяжелых чемодана.

Клара непременно заметила бы, что апартаменты американки стоят в сутки в два раза больше, чем этот человек зарабатывает за месяц. Клара любила бессмысленные сравнения. Я уверена, что Венеция, как и эта гостиница со всей ее сомнительной элегантностью, не понравилась бы Кларе. По сравнению с вокзальной суетой и шумом в «Киприани» было тихо и спокойно. Я слышала, как шелестят деньги, которые я дала портье, чтобы обменять на итальянские лиры. Он сказал, что из моего номера открывается самый великолепный вид, и я не осмелилась спросить, сколько это будет стоить.

Какой-то мужчина сидел в вестибюле и читал «Гералд трибюн». Он не опустил газету и не взглянул на нас, когда мы проходили мимо. Я видела только его ноги. Он носил белые итальянские кожаные туфли без носков. Густав Ашенбах никогда не надел бы такие туфли.

«Смерть в Венеции» была любимым произведением учителя немецкой литературы в последней школе, где я училась. Учитель стремился к совершенству и тосковал по идеалу.

Мальчик-слуга проводил меня в мой номер. Это была небольшая, но пышно обставленная комната, из окон которой открывался вид на сад и лагуну. Мне принесли чай и фрукты. Я дала мальчику, возможно, слишком щедрые чаевые, а потом приняла ванну. Я курила, лежа в горячей воде и наслаждаясь комфортом. После ванны я легла спать и проснулась в пятом часу утра. Мне страшно хотелось есть. По телефону дежурная на ломаном английском языке объяснила мне, что в это время суток еду в номер не подают, даже в Венеции. Тогда я позвонила Кларе в Гамбург, но она не ответила.

То был странный час между ночью и утром. Отопление не работало, и я замерзла. Я не знала, почему оказалась в Венеции и как долго пробуду здесь, и понятия не имела, что буду делать дальше. Завернувшись в одеяло, я сидела у окна, курила и смотрела перед собой в пространство. Я ждала семи часов, чтобы спуститься вниз и попытаться где-нибудь позавтракать. Ранним утром жизнь в отелях еле теплится, и они кажутся заспанными, словно люди, особенно здесь, в Венеции. Когда я нашла в гостинице бар, где можно позавтракать, там уже сидел один посетитель. Мужчина с газетой, которого я видела вчера в холле. В тех же самых белых туфлях. На мгновение мне показалось, что это не живой человек, а статуя, которую переставляют с места на место, чтобы приводить в замешательство посетителей гостиницы. Вероятно, отлитый в гипсе Хемингуэй. Шутка администрации.

Я села неподалеку от него, и вскоре ко мне подошел официант. Он с ненавистью поглядывал на меня, так как я нарушила его утренний покой. Я заказала яичницу с лососем, хлеб, масло, джем, кофе и свежевыжатый апельсиновый сок. С каждым моим словом ненависть официанта возрастала. Я хорошо знаю ненавидящих клиентов официантов, однако этот парень скрывал свои истинные чувства за улыбкой, как будто примерзшей к его лицу.

За окнами просыпался город. День обещал быть солнечным и теплым. До моего слуха доносился звон посуды из кухни. Внезапно статуя опустила газету и сказала:

— Доброе утро.

Это был немец, молодой человек, возможно, мой ровесник. Безобидный и немного наивный. Однако ранним утром со мной лучше не разговаривать. Я считаю, что люди вообще не должны видеться друг с другом до полудня. Я холодно кивнула незнакомцу, не желая иметь никаких дел с юношами, даже если они остановились в «Киприани».

Парень, явно разочарованный, снова спрятался за газету. Тайна раскрыта, но ее разгадка, как всегда, оказалась не такой волнующей, как представлялось. Тем не менее я с аппетитом позавтракала. Подкрепившись, решила совершить прогулку по Венеции — на лодке по каналам и пешком по улочкам города. Я блуждала по переулкам и вновь находила выход из их лабиринта, любовалась площадями, палаццо, храмами и мостами, читала надписи на мемориальных досках, на каждом пятом доме было увековечено чье-нибудь знаменитое имя. Такое количество искусства, смерти и воды угнетало душу и утомляло тело. Я уже не чувствовала под собой ног от усталости. На площади Святого Марка собралось множество туристов, здесь летали голуби и царило оживление. То была тонущая в шуме и суете туристическая Венеция. Расположенные на площади кафе отличались фантастическими ценами и ужасным обслуживанием. Теперь я окончательно убедилась в том, что только водная экскурсия позволяет сохранить о Венеции приятные воспоминания и не разрушает магию этого старинного города. Лучше было бы остаться в отеле и любоваться открывающимся из его окон чудесным видом на собор Святого Марка.

Следующие пять дней я не выходила за пределы гостиницы. Сидя в холле или в саду, в зависимости от погоды, я читала иллюстрированные путеводители и книги о Венеции, которые по моей просьбе купил для меня портье. Время от времени поднимала глаза и смотрела на площадь Святого Марка. Это было великолепно. Ни шума, ни толкотни. Прекрасное обслуживание вышколенных официантов. Я знакомилась с Венецией, оставаясь в то же время там, где мне было хорошо и комфортно. Карел Чапек сравнивал собор Святого Марка с музыкальным автоматом, в щель которого достаточно бросить монету, чтобы заиграла мелодия «О Венеция». К сожалению, я не нашла эту щель, и потому музыкальный автомат так и не заиграл для меня.

В саду «Киприани» Венеция представлялась мне раем. Другие постояльцы не мешали мне. Они весь день проводили на ногах, за пределами отеля. В том числе и дама в жемчугах, которая появлялась лишь к ужину, полуживая, и рано уходила спать. Заказав обед из пяти блюд, я обычно внимательно наблюдала за постояльцами гостиницы-люкс в ресторане. Юноша с газетой и я оказались самыми молодыми из остановившихся здесь приезжих. Это были в основном супружеские пары. Среди туристов я заметила американцев, англичан и японцев.

Японцы вели себя очень шумно. Возможно, все дело в их языке, но мне казалось, что им просто не хватает хороших манер. В таких отелях, как «Киприани», обычно царит тишина. Супружеские пары ели молча, никто из супругов не поднимал головы, и лишь изредка они бросали исподтишка любопытные взгляды на соседей. Официанты безупречно обслуживали клиентов. Метрдотель на отличном английском языке спросил меня, не заболела ли я. Его удивляло, что я провожу в отеле целые дни. Я ответила, что люблю Венецию с расстояния. Он, наверное, решил, что я сумасшедшая, и осторожно заметил, что я не только красивая, но и умная синьорина. Правда является роскошью, которую никто не может себе позволить. Уж слишком дорого она стоит.

После десерта мужчины выпили по стаканчику граппы, а дамы — по бокалу шампанского. Я съела все пять блюд. В течение дня мой аппетит возрастает, и к вечеру я обычно очень голодна. Дама в жемчугах, наблюдая за тем, с какой жадностью я ем, в душе, наверное, желала мне растолстеть и стать похожей на карикатурную итальянскую многодетную мамашу. Проходя мимо меня, она всегда смотрела прямо перед собой. Девушки с гладкими лицами действовали ей на нервы, несмотря на то что она очень хорошо сохранилась. Дама в жемчугах и не подозревала, что я тоже ей завидую, завидую той уверенности, которую дают ей деньги.

Я все же поинтересовалась у портье по секрету, сколько стоит мой номер. Оказывается, в сутки я должна была заплатить за него девятьсот марок. Тот же самый портье порекомендовал мне ювелирный магазин, находившийся недалеко от отеля. Перед таким искушением я не могла устоять. Ведь я ворона по своей натуре.

После ужина я обычно прогуливалась по саду и любовалась величественным освещением собора Святого Марка. Однажды, когда я направлялась в сад, со мной заговорил молодой человек в белых туфлях. Правда, на сей раз на нем были черные ботинки, именно поэтому, наверное, я более милостиво обошлась с ним.

— Вы не возражаете, если мы вместе полюбуемся вечерними огнями? — спросил он.

По всей видимости, молодой человек — как оказалось, его звали Ханси — следил за мной или узнал о моих привычках от портье.

Ханси говорил без умолку. Я с трудом выносила его болтовню, мне хотелось сунуть ему в руки газету, чтобы он наконец замолчал. Уже через несколько минут мне стало известно, что ему двадцать девять лет, что он известный футболист одного известного мюнхенского клуба, что его бросила подружка, с которой он долгое время встречался, и поэтому он приехал в Венецию. Здесь он надеялся залечить не только свои душевные, но и физические раны. В международных соревнованиях, в которых национальная сборная выиграла со счетом два — один, он получил травму. В Венеции Ханси вел тайные переговоры с известным итальянским спортивным клубом. По его словам, ему было смертельно скучно в отеле. Он ненавидел рыбу, и ему не хватало сочного антрекота с жареным картофелем. И мюнхенского пива. Переезд в Италию мог принести ему целое состояние, но Ханси не знал, стоит ли ему принимать предложение итальянских тренеров.

— Что вы понимаете под целым состоянием? — поинтересовалась я.

— Несколько миллионов.

— О!

Я впервые окинула парня внимательным взглядом. У него были красивые, но несколько простоватые черты лица. Ханси не вышел ростом, однако был мускулист. Двухдневная щетина придавала ему мужественный вид. Серый шелковый костюм, на мой взгляд, был слишком светлым и слишком модным. На одном из коротких крепких пальцев Ханси носил печатку. Отец всегда говорил, что нельзя верить мужчинам, которые носят кольца. Сам он, как ни странно, их никогда не носил.

— Неужели вы меня не узнали? — недоумевал он. — Я же поздоровался с вами как-то в баре.

Его юношеское тщеславие и самоуверенность поражали.

— Утром я вообще никого не узнаю. Кроме того, я совершенно не интересуюсь футболом. Я люблю бокс.

— Как странно.

Все, что было выше понимания Ханси, казалось ему странным. А это в общем-то все явления жизни, выходящие за рамки футбольной площадки. Он пригласил меня в бар гостиницы выпить шампанского. Футболист скучал в Венеции, где не было футбольных стадионов, пивных и широких улиц, по которым можно промчаться на «феррари». Он пил шампанское, как пиво, и говорил громким голосом. Ханси был доверчив, как ребенок, которому никогда не рассказывали о том, что на свете существуют злые тети. Когда один из посетителей бара попросил его дать автограф, Ханси был на седьмом небе от счастья и гордости.

Он рассказал мне о последних международных соревнованиях, во время которых получил травму. Ханси заявил, что чуть не забил гол, но, к сожалению, боковой арбитр зафиксировал положение вне игры. Футбол — опасный вид спорта, в котором игрок в первую очередь стремится получить побольше денег, а уже во вторую — забить гол. Главное для Ханси — любовь болельщиков, а деньги почти не имели значения. Он тратил их на содержание загородного дома с бассейном, на «феррари» и женщин.

Вообще-то Ханси нравились блондинки с голубыми, как мейсенский фарфор, глазами. Так, во всяком случае, он говорил. Мне хотелось распрощаться с ним и пойти своей дорогой, но я почему-то не сделала этого и рассказала ему совершенно фантастическую историю. Фелиция Вондрашек, она же княжна фон Изенбург, приехала в Венецию инкогнито. Это понравилось Ханси, он представил, как расскажет о своем необычном знакомстве приятелям, когда вернется в Мюнхен. Княжна бежала из Германии, потому что ее хотели выдать замуж за троюродного брата. Звучит очень романтично. В среде футболистов подобные истории не случаются. Княжна Фелиция фон Изенбург хотя и остановилась в роскошном отеле в соответствии со своим положением, в финансовом отношении находилась на мели, так как отец лишил ее денежных средств. Мой рассказ ошеломил Ханси. Сбежавшая из дому княжна! Такое можно прочесть только в газетах.

— Троюродный брат, за которого меня хотят выдать замуж, гомосексуалист. Я скорее брошусь в канал, чем вступлю с ним в брак. Может быть, мне лучше удалиться в монастырь?

Лгать легко и просто. Намного сложнее говорить правду. Она выглядела бы здесь, среди роскоши и комфорта, безобразной и банальной. Нас, таких, как я, людей, не пускают в мир богатых и сильных, если только мы не проявим изобретательность. Ханси теперь смотрел на меня почти с благоговением, хотя я была не в его вкусе. Секс не всегда является основой успеха в афере. Я рассказала Ханси о маленьком палаццо на Калле де Лоджио, которое мне завещала тетя. Об этом заброшенном доме я узнала от портье. Он утверждал, что в него можно проникнуть со стороны сада. Ключ от двери находился в пасти каменного льва, стоявшего у входа.

— Я собираюсь завтра осмотреть мое палаццо. Возможно, я устрою там галерею или отель для избранных постояльцев, таких, как ты, например. Моя тетя обычно переселялась в это палаццо на все лето и устраивала там шумные веселые празднества. В этом доме останавливались Франц Верфель и Пегги Гугенхейм. Хемингуэй тоже был там частым гостем.

Последнее имя, по-видимому, было знакомо Ханси, и я начала рассказывать про свою пожилую эксцентричную тетю, которую окрестила Мерулой. Тетя любила Венецию и молодых венецианских художников, она выступала в роли их мецената и оказывала финансовую поддержку молодым дарованиям. Ханси удивленно слушал истории о декадентских причудах аристократов, которые давали деньги художникам и были совершенно равнодушны к футболу. А я влюбилась в придуманную мной Мерулу, которая, не питая никаких иллюзий и не испытывая сожаления, покупала за деньги молодость и красоту. К сожалению, она погибла в Венеции во время карнавала. Дело было ночью. Мерула выпала из гондолы и утонула в канале. Среди праздничного шума и суеты ее отсутствие не сразу заметили, поэтому ее не удалось спасти. Мерула не взывала о помощи, так как считала это неприличным, она не могла позволить себе громкими криками испортить праздничное настроение своих гостей. Тяжелый наряд эпохи рококо помешал ей пуститься вплавь. Я предложила выпить за тетю Мерулу, которая завещала мне палаццо.

— После ремонта я устрою там галерею в память о тете Меруле, — заявила я.

На следующий день футболист отправился вместе со мной на улицу Калле де Лоджио. Я сунула руку в пасть каменного льва, но там было пусто. Рассказ о ключе оказался всего лишь легендой. Ханси уже провел переговоры с руководителем итальянского футбольного клуба, который предложил ему за переход в его команду миллион швейцарских франков. Мой спутник находился в прекрасном расположении духа. Открыв ржавые ворота, мы направились по вымощенной дорожке к дому, похожему на умирающего в лучах послеполуденного солнца лебедя. Цокольная часть здания поросла мхом. В маленьком саду стоял фонтан, который уже давно не работал. Его каменные ангелы удивленно смотрели в небо. Лестницу, ведущую к террасе и черному ходу в дом, который когда-то был настоящим палаццо, покрывал густой слой голубиного помета. Ханси постучал по кладке:

— Крепкие стены.

— Ремонт этого здания обойдется в кругленькую сумму.

Впрочем, чего я ожидала? Неужели в Венеции можно найти пустующий дом, пригодный для жилья? Я села на ступеньку, которую еще не успели загадить голуби, и пригорюнилась. Я думала о печальной судьбе тети Мерулы и ее романтичного палаццо, которое мне вряд ли удастся отремонтировать.

Ханси обнял меня за плечи:

— Не надо грустить, не все так плохо. Мы справимся с этой сложной задачей, Фелиция.

— Мы?

— Ну да, мы приведем этот дом в порядок, и ты откроешь здесь галерею. Я профинансирую проект и стану совладельцем.

Нравится мне в футболистах их деловитость. Стоит положить перед их ногами мяч, как они тут же стараются ударить по нему и забить гол. Я вгляделась в симпатичное лицо милого, доверчивого Ханси.

— Я возьму тебя в долю, если пообещаешь мне не ходить в галерее в синей, красно-коричневой или белой обуви, — сказала я.

Сегодня на нем были синие мокасины, голубые джинсы и желтый пиджак. Итальянцы одеваются менее традиционно, чем немецкие мужчины, однако им редко изменяет вкус. Я попыталась загипнотизировать голубя и заставить его нагадить не на лестницу, а на желтый пиджак Ханси. Мой спутник был оскорблен, его раздутое, словно мыльный пузырь, самолюбие не терпело никаких колкостей. Он заявил, что каждая пара его туфель стоит не менее тысячи марок и превосходит по красоте мое так называемое палаццо, которое на самом деле представляет собой кучу голубиного дерьма.

Я сказала, что его речь так же пошла и вульгарна, как и его обувь. На мгновение мне показалось, что футболист сейчас повернется и уйдет, навсегда отказавшись от тщеславной мечты о княжне и галерее. Я проклинала себя за нетерпимость. Неужели я не могла промолчать? Мужская обувь для меня настоящая идея фикс. В это время начался дождь, сначала он едва капал, а затем хлынул ливень. Мы подбежали к двери, которая, конечно же, была заперта.

— А почему мы не можем войти в дом? — спросил Ханси, тряся обшитую деревом дверь.

— Потому что какой-то идиот из муниципалитета не желает отдавать мне ключ. Он заявляет, что мои бумаги еще не оформлены. Но между строк дает понять, что за миллион лир все двери передо мной распахнутся. Я могу рассчитывать даже на получение разрешения произвести ремонт исторического памятника, коим является мое палаццо. Этот город насквозь коррумпирован, разве ты не знаешь об этом?

Ханси что-то подсчитывал в уме.

— Это будет сто тысяч в переводе на марки, — наконец сказал он.

— Наверное. Я не считала. Ведь у меня все равно нет денег. Поэтому я даже ключ не смогу получить.

Ханси оставил дверь в покое и заглянул в окно сквозь щель в ставнях.

— Прежде чем мы пойдем к нотариусу и подпишем необходимые документы, мне хотелось бы осмотреть этот сарай изнутри.

Я замерзла и проголодалась, но у меня не было ни малейшего желания идти в один из типичных венецианских ресторанчиков, где туристов обслуживали толстые итальянки в фартуках. Мне хотелось посидеть в «Хэррис-баре», где посетителей обслуживали надменные официанты, прекрасно говорившие по-английски. И мы направились в бар, однако по дороге заблудились и промокли до нитки. Не хотела бы я жить в городе, где нельзя вызвать такси, когда идет дождь, а гондолы отчаливают от берега именно в тот момент, когда выходишь на набережную. Когда мы наконец добрались до бара, я заявила футболисту, что он должен забыть о Венеции.

— Я продам палаццо и на вырученные деньги куплю пиццерию в Мюнхене.

— Нет, ты не сделаешь этого, — возразил Ханси.

Я внимательно прочитала меню. Когда хочется есть, трудно сделать выбор, и я, как всегда, заказала слишком много. Официанты с презрением поглядывали на пиджак моего спутника до тех пор, пока один из них не узнал в нем известного футболиста. После этого нас стали обслуживать в «Хэррис-баре» как настоящих королей. Ханси купался в лучах славы. Ему это требовалось как воздух, он чувствовал себя глубоко несчастным, когда его никто не узнавал. Чтобы выделиться на фоне своих товарищей, ему необходимо обладать чем-нибудь особенным, например, галереей в Венеции. Ханси также мечтал похвастаться перед приятелями знакомством с настоящей княжной. Поэтому, пока я с наслаждением ела заказанные блюда, Ханси уговаривал меня принять от него сто тысяч марок как от партнера по бизнесу. Естественно, я должна была дать ему расписку.

Я согласилась не сразу, мне доставляло удовольствие наблюдать за тем, как крупная рыба трепыхается в моем садке. Еда в баре была вкусной, публика соответствовала качеству блюд и ценам. В конце обеда нас угостили граппой из дубовой бочки за счет заведения. Ханси поморщился от отвращения, он пил только пиво и шампанское.

— Ты принимаешь мое предложение? — спросил он.

Ханси вел себя за столом как свинья. Ни вкуса, ни хороших манер. Однако он обладал тем, чего не было у меня, — состоянием.

— Ну хорошо, — наконец ответила я. — Но я привыкла отделять личную жизнь от бизнеса. Никакого секса, ясно?

Ханси рассмеялся. Он смеялся очень громко. Впрочем, знаменитостям позволено нарушать правила приличия и привлекать к себе внимание.

— Никакой цветной обуви, никакого секса! Ну ты даешь, княжна! Не бойся, ты не в моем вкусе, я не трону тебя. Если честно, я бы и не посмотрел в твою сторону.

Я почти обиделась на него.

— Чем же я тебе не нравлюсь?

Ханси подмигнул светловолосой американке, сидевшей за соседним столиком вместе со своим спутником в надвинутой на лоб ковбойской шляпе. Это была довольно полная, уже увядающая красотка, похожая на ту, что увела у меня из-под носа Леонарда Коэна. Мужчины, как видно, отдают предпочтение крупным блондинкам с пышными формами. Ханси так и не ответил на вопрос. Он сказал только, что завтра передаст мне нужную сумму наличными. Ханси знал, что такое взятки и как их давать. Теперь он стал относиться ко мне слегка покровительственно и, не таясь, заигрывал с блондинкой. Мы обсудили финансовую сторону дела, вопрос о том, как будем делить прибыль, какую сумму вложим в ремонт, у какого нотариуса будем оформлять документы и когда откроем галерею. Договорились, что я возьму на себя художественное руководство проектом, а Ханси будет финансировать его. Футболист оказался романтиком с деловой жилкой. Однако я была совершенно уверена, что он в конце концов предпочтет потерять сто тысяч и замять дело, чтобы не выглядеть в глазах окружающих простофилей.

Ханси раздал автографы, и мы отправились в гостиницу. Дождь к тому времени уже прекратился. В холле «Киприани» портье передал футболисту свежий номер «Гералд трибюн». Ханси едва говорил по-английски и, конечно же, не мог прочитать газету. Однако он не выносил одиночества и отсутствия футбольных фанатов, а потому, оставшись один, сидел в холле с газетой в руках. Вечером мы поужинали вместе и за столом обсудили детали нашего делового сотрудничества. Официанты ходили вокруг нас на цыпочках, боясь помешать важному разговору.

Ханси думал, что «Смерть в Венеции» — это детектив. На сборах он иногда читал детективы, но чтение не должно было отвлекать его от главного. А главным для Ханси являлись мяч, гол и победа. На его взгляд, мир устроен просто. Он состоит из заслуженных побед и незаслуженных поражений, нечестных соперников и тренеров-садистов. Ханси увлеченно рассказывал мне о товарищах по команде, об играх и травмах, а я в это время смотрела в окно на освещенный храм Святого Марка и молила Бога о том, чтобы он заставил моего спутника замолчать.

На шее дамы в жемчугах сегодня поблескивала золотая цепочка, и мне хотелось сорвать ее. Ханси рассказывал что-то о торжественной церемонии открытия чемпионата мира, но я уже не слушала его. Мои мысли были далеко отсюда. Вскоре я попрощалась с ним и поднялась в свой номер. В последнее время я совсем забыла о Кларе и вот теперь, вспомнив о ней, решила позвонить в Гамбург. Через несколько минут в трубке раздался голос Клары, который окончательно вернул меня к действительности. Я словно очнулась от глубокого сна, который навеяла на меня Венеция.

— Вондрашек.

— Это Фея, я звоню из Венеции.

— В Венеции сейчас идет дождь? Надеюсь, у тебя все нормально?

Я утвердительно ответила на оба вопроса. Клара сказала, что несколько раз звонила мне во Франкфурт.

— Я хотела сообщить тебе, что Вондрашек умер.

Ее голос звучал совершенно бесстрастно. Прямота Клары казалась мне порой неуместной.

— Он как будто просто заснул, Фея. Послезавтра состоится погребение. Если тебе хорошо в Венеции, можешь не приезжать.

Я считаю, что скорбь невозможно разделить с другими. Кроме того, Клара была плохой утешительницей и сама никогда не жаловалась. И все же я сказала ей, что непременно приеду на похороны отца.

— Как жаль, Клара, что я узнала о его смерти только сейчас. Надо было мне раньше связаться с тобой.

— Он смеялся, когда умирал. Его голос звучал слегка хрипло, но все же это был именно смех. Священник сказал, что это было не совсем прилично.

— Я люблю тебя, Клара.

— Я любила твоего отца. Впрочем, что толку теперь говорить об этом.

Клара повесила трубку. Она считала, что по телефону нельзя общаться, и была по-своему права. Мой номер в венецианской гостинице прекрасно подходил для одинокой скорби и траура. На следующий день, получив от футболиста деньги и написав расписку, я отправилась в аэропорт, оставив Ханси письмо, в котором объясняла поспешный отъезд внезапной смертью одного из родственников. Я обещала связаться с ним сразу же, как только вернусь в Венецию. Письмо я оставила у портье после того, как оплатила счет. Страсть к комфорту и роскоши обошлась мне в кругленькую сумму. Узнав, что я еду на похороны, портье изобразил на своем лице скорбь и выразил надежду, что я вернусь в Венецию.

— Это произойдет не скоро, — сказала я.