Это была жестокая битва. Она напоминала затянувшуюся игру в инч, кровавый бой без правил, ставкой в котором была жизнь. Гигантская свалка, где крики участников почти перекрывали свист пуль.

Внезапно меня пронзила боль, я пошатнулся и упал. Чужие руки с силой втолкнули меня в какую-то нору. Нора была узкой, и это замедлило мое падение, но все же не настолько, чтобы остановить его. Я упал на самое дно, инстинктивно обхватив голову руками, и тяжело ударился о землю. С трудом забился я в узкую щель в дальнем углу, чтобы больше не слышать стонов моих товарищей и их врагов. Я хотел затаиться, но тут меня пронзила острая боль. Слезы хлынули у меня из глаз, я разодрал на себе доспехи для инча, успел увидеть зияющую на животе рану и провалился в забытье.

Меня, должно быть, куда-то оттащили, и я не узнаю той норы, которую уже счел своей могилой. Теперь я в более просторной пещере. Стены ее испещрены непонятными письменами. В нескольких метрах от меня горит свеча. Такое ощущение, будто на моем животе сражаются полчища злобных насекомых и их острые панцири ранят меня. Тело мое искромсано, и я, наверно, умру. Я хочу умереть. Боль невыносима.

Но я здесь не один. В полумраке кто-то шевелится. Человек склонился так низко, что его руки почти касаются земли. Он облачен в просторное одеяние из легкой ткани, которое реет как флаг. У него длинные волосы — должно быть, он многие годы не стригся. Я подаю голос:

— Эй! Я проснулся! Можно мне попить?

Снова тишина. Я уверен, что незнакомец притаился поблизости и наблюдает за мной.

Я снова принимаюсь звать, зову несколько минут, никто не откликается. Я уже сомневаюсь, что видел человека. Резь в глазах, и снова полная тьма.

Меня опять куда-то переместили: теперь я ощущаю приток свежего воздуха. Вокруг снуют какие-то существа, но ко мне не приближаются. Они перешептываются, я пытаюсь открыть глаза — и не могу! Веки будто склеены, и для большей надежности на глаза наложена повязка. Наложена небрежно, и край моего правого уха загнут. Мне страшно, я пытаюсь привстать, но оказывается, что я привязан на уровне шеи к лежанке. Придется потерпеть и не вертеться, иначе задохнусь. Другие веревки стягивают мне грудь, щиколотки и запястья. Боль в животе все еще терзает меня, но все же она стала слабее.

Передо мной снова всплывают картины битвы и обезумевшие лица друзей. Почему они не со мной? Может, я потерял их навсегда? Если я единственный, кто выжил в той бойне, то меня до конца дней будет мучить чувство вины за то, что не погиб вместе с ними.

Я не выдерживаю и кричу:

— Да ответьте же, наконец! Я хочу видеть свет!

Приближается звук шагов, а вместе с ним — крепкий запах давно не мытого человеческого тела. Вот какой-то человек склоняется надо мной, и я чувствую его дыхание.

— Малыш Мето, кажись, очухался. Надо предупредить Первый Круг.

— И спросить, разрешается ли ему открыть глаза, — добавляет второй голос.

Голоса мне незнакомы, и я отваживаюсь спросить:

— Кто вы? Где мои друзья?

— Ну-ну, не спеши, Мето. Тебе придется подождать. Нам не разрешено разговаривать с тобой. Потом — дело другое. А сейчас замолчи и постарайся стать невидимкой.

Они ушли. Почему они не отвечают на мои вопросы? Должно быть, не доверяют мне. Покидая Дом, я был уверен, что Рваные Уши примут нас с распростертыми объятиями. Мы пошли на огромный риск, чтобы присоединиться к ним… Они назвали меня по имени, и я наверняка нахожусь в их логове; среди них, несомненно, есть знакомые лица, а в старые времена кое-кто из старших мне симпатизировал. Кто их главарь? Я его знаю? Что они скрывают и почему заклеили мне глаза?

Проходят долгие часы, и все время я слышу чьи-то голоса. Мне не удается разобрать слов, люди перешептываются, не повышая голоса. Кто-то подходит и с силой давит мне на перевязанный живот. Думаю, он просто хочет услышать мои стоны. Я стискиваю зубы. Не дождется.

Мало-помалу голоса удаляются. Кажется, люди теперь толпятся где-то в отдалении. Я слышу приглушенный рев, он постепенно нарастает. До меня доносится сиплое дыхание. Кажется, будто дерутся хищники. Что там творится? Может, они устраивают звериные бои?

Мысли мои начинают путаться, я засыпаю.

Меня разбудили, всунув в правую руку маленькую теплую флягу. Поскольку веревки на одном запястье мне сняли, я могу отвернуть пробку и поднести горлышко к губам. Это рыбный суп, в котором попадаются кусочки овощей. Я не слишком голоден. В моем горизонтальном положении я вынужден всасывать пищу очень медленно и тщательно ее пережевывать, прежде чем проглотить. Еще мне приходится перед каждой новой порцией делать глубокий вдох. Я вспоминаю порядки в Доме, где принятие пищи было расписано с точностью до секунды. Суп на вкус пресноват, но мне приятно ощущать, как теплая жижа бежит по пищеводу. Я жду возвращения того, кто обо мне позаботился и принес поесть.

Жду я долго. А может, и он тоже ждет — ждет той минуты, когда я засну?

Но вот я слышу какой-то шорох. Неожиданное прикосновение. Мне дают в правую руку холодную флягу взамен старой. Я робко заговариваю:

— Спасибо. Подожди! Пожалуйста! Меня зовут Мето. А тебя?

Ни слова в ответ. Человек убегает — наверно, чтобы уклониться от любых разговоров. Мне очень хочется заговорить с людьми, чьи шаги я слышу весь день поблизости. Но вспоминаю данный мне совет: не торопить ход событий. Нужно, чтобы обо мне забыли, тогда потом со мной будут ласковей и позволят увидеться с друзьями, если те еще живы.

Я уже довольно долго не сплю. Не думаю ни о чем, кроме приступов острой боли, которые то и дело накатывают, всякий раз неожиданно. Если боль нарастает, я стараюсь дышать размеренно и жду, когда приступ пройдет.

Пытаюсь отвлечься. Думаю о товарищах, которых мне так не хватает. Стараюсь представить поочередно их лица, удержать их в памяти. Вот Марк, самый близкий мой друг, которому я поклялся быть верным до смерти, хотя никогда не говорил этого вслух. Я всегда старался защитить его, но зачастую лишь создавал лишние проблемы. Он не раз думал, что я пропал или даже погиб. Марк вообще очень беспокойный. За несколько недель до бунта я почувствовал, что мы отдалились друг от друга, как раз перед тем, как ему назначили один день холодильника. Там он осознал, что страх опасности подчас мучительней самой опасности, и что преодолеть можно очень многое. А вот Клавдий, наш вожак и мой главный боевой товарищ, первым понял, что можно что-то изменить. Я только однажды видел, как его лицо утратило обычную невозмутимость. Это случилось за несколько часов до нашего побега, когда он узнал, что Нумерий убит и люди из Дома используют его тело, чтобы нас запугать. Вот Октавий, мягкий и мечтательный, который всегда больше заботится о товарищах, чем о себе. Он лишился среднего пальца на руке, отморозив его в холодильнике, потому что мысли его частенько витают далеко от самого важного: от того, чтобы попросту выжить. И, наконец, Тит — напористый и стремительный. Его энергия придавала нам уверенности — и в то же время пугала нас. Он говорил об убийстве врагов так спокойно, будто лишить человека жизни — нормальное дело, обычная работа. «Мне кажется, что я часто делал это и раньше», — признался он мне однажды.

Я то просыпаюсь, то засыпаю — всякий раз ненадолго, но глубоко. Вот снова обнаруживаю у себя в руке флягу — которую мне незаметно подсунули, пока я был в отключке. Тот же суп, что и вчера. Ем очень медленно, потому что заняться больше нечем. Где мои друзья, мои братья? Что станет со мной без них?

Пытаюсь вспомнить последние минуты, что мы были вместе, перед тем как меня затолкнули в подземную дыру.

Надо начать сначала, с того момента, когда дверь захлопнулась и путь назад был отрезан. Мы прошли метров двадцать по узкому туннелю, затем нащупали первые ступени бесконечной лестницы, которая привела нас к основанию вулкана. Ступени были узкие и скользкие. По стенам сочилась темная вода. Наконец мы подошли к металлической двери, отделявшей нас от внешнего мира. Дверь была тяжелой и скрипучей. Тит велел нам молчать и не двигаться с места. Мы видели, как они вместе с Тиберием отчаянно бросились в темноту. Затаив дыхание, мы прислушивались и старались понять, что там происходит. Чтобы стать как можно незаметней, мы сбились в кучу. Вдруг Максим, один из бывших слуг, задрожал, дыхание его стало шумным и прерывистым: он был на грани нервного срыва. Его дрожь передалась и нам. Тогда Клавдий положил руку ему на голову, и Максим постепенно успокоился. Остальные тоже взяли себя в руки. Потом мы услышали сигнал: три коротких свистка. Наши онемевшие ноги только того и ждали, и все вместе мы ринулись вперед. Мы бежали и не знали наверняка, в правильном ли направлении движемся. Наша группа растянулась: кому-то было трудно выдерживать ритм. Некоторые перешли на шаг. Тит и Тиберий ждали нас под тощими деревцами. Тит дал нам знак приблизиться и сесть на корточки. Не дожидаясь, пока подтянется вся группа, он объявил:

— Мы нейтрализовали сторожевой пост и подали вам сигнал, но только что заметили в кустах какое-то движение. Будем действовать осторожно. Возможно, это патруль, и они сейчас поднимут тревогу.

— Или Рваные Уши, которые пришли нас встретить, — предположил Марк.

— У меня была такая мысль, но почему тогда они исчезли? Будем начеку, достанем оружие и двинемся вперед как можно тише.

Наша колонна медленно тронулась с места. Не прошли мы и сотни метров, как поблизости просвистела первая пуля. Вторая сорвала часть доспехов с плеча Тита.

— В укрытие, спасайся, кто как может! — крикнул Тит.

Сколько их вышло против нас? Не меньше нескольких десятков. Некоторые из моих друзей боялись пошевелиться и были готовы сдаться без боя. Раздался голос, усиленный мегафоном:

— Сдавайтесь немедленно, это в ваших же интересах!

Трое из наших парней поднялись на ноги, и пули тотчас же скосили их. Противники втянули нас в битву не на жизнь, а на смерть. Мы рассредоточились, кто ползком, кто перекатом. Солдаты зажгли мощные фонари, укрепленные на их касках. Они освещали местность как днем. Скатившись по склону холма, я встал на ноги и бросился по какой-то тропе, двое моих товарищей бежали за мной. Однако дорога вывела нас к краю утеса; нам пришлось повернуть обратно, и мы столкнулись нос к носу с врагом. Казалось, нам пришел конец. В этот миг мы услышали громкие крики, они доносились в тылу шеренги солдат. Это были Рваные Уши — они пришли нам на помощь. Я обрадовался, вскинул ружье и ринулся в бой. Пришел час каждому показать, на что он способен. Я успел прицелиться в голову солдату, молотившему одного из бывших слуг, но когда кинулся вперед, чтобы прикончить его, то почувствовал мощный толчок и понял, что ранен. Я покачнулся, и… Теперь я припоминаю… Огромный бородач с темным от копоти лицом толкнул меня в колючие кусты, которые и скрывали яму, в которую я провалился почти без сознания.

Этот человек спас мне жизнь. Я вспомнил его хмурый взгляд. Надеюсь, у меня еще будет возможность отблагодарить его.

Мне с силой отгибают большой палец, мне больно, и я кричу:

— Хватит! Отстань!

— Да разожми наконец пальцы, мне надо забрать флягу! Ишь вцепился! Ну же, отдай!

Голос не властный, скорее испуганный и даже умоляющий. Я с трудом разжимаю руку. Фаланги пальцев одеревенели и не хотят шевелиться. Посетитель слегка треплет меня по волосам и шепчет на ухо торопливое «спасибо».

Его голос звучит неуверенно, и я понимаю, что он должен перед кем-то отчитаться. Я-то думал, что здесь, среди бунтарей, нет нужды устанавливать иерархическую систему, основанную на страхе. Может, здесь тоже есть слуги? Когда мы захватили власть в Доме, мы попытались учредить менее жесткий образ жизни, чтобы все были равны и друг друга уважали.

Смех! Я слышу смех, впервые за долгое время. Двое парней бранятся и препираются друг с другом, причем первый, похоже, говорит на полном серьезе.

— Я убью тебя, — кричит он.

— Сам знаешь, что убивать брата запрещено, — смеется другой.

— А я подстрою так, что все будет вроде как случайно.

Они приближаются, кружат вокруг меня. Один опирается на мою лежанку. Шершавая ткань его одежды задевает мою руку.

— Ты забываешь, что есть свидетель, — говорит второй.

— Твой свидетель слепой, к тому же еле дышит. Этот малявка небось и ночи-то не протянет, особенно если немного помочь ему загнуться. Посмотри, как он напуган.

Он внезапно с силой толкает мою кровать, которая натыкается на препятствие — скорее всего, колени другого; тот вскрикивает от боли. Воняет от них страшно; чувствую, как мой рыбный супчик просится наружу. Они встают по обе стороны от моей кровати, вцепившись в противоположные спинки. Очевидно, их силы равны, поскольку кровать трясется, но с места не двигается. Первый делает вид, что сдается, но для того лишь, чтобы затем сильнее толкнуть. Второй резко отступает, кровать кренится, и я чувствую, что вот-вот перевернусь. Я испускаю истошный вопль. На миг теряю равновесие, изо всех сил стараюсь создать противовес. Кровать со стуком возвращается в нормальное положение. Они, похоже, отступают. Зато возвращается боль. Кажется, будто мою рану прижгли и надавили сверху, чтобы жар проник вглубь. Я не могу сдержать сильной дрожи, которая еще больше разжигает боль. Чувствую, что эти двое снова в опасной близости от меня. Замерев от страха, я стараюсь унять дрожь. На лице выступает испарина. Они скачут вокруг меня, взметая облака пыли. Меня душит кашель. Один из них спотыкается и падает. Я догадываюсь, что рядом со мной происходит потасовка вроде тех, что случались в Доме. Теперь на меня сыплются комья земли. Я гримасничаю, чтобы частички ее не попали мне в ноздри. Чихаю, голова дергается вперед, и веревка, которая удерживает меня за шею, на миг врезается мне в горло и душит. Снова кашляю.

Прибегают другие, и пыли становится меньше. Должно быть, они обступили драчунов и образовали вокруг меня нечто вроде ширмы. Почему никто не вмешивается? Или они будут драться до первой крови?

Вскоре я слышу те же хрипы и глухое рычание, которые я мысленно назвал звериным боем. Они дерутся каким-то незнакомым мне способом. Наконец я понимаю, что один из них сдался.

— Стоп! — выкрикивает чей-то голос. — Цианук: 30, Бакан: 26. Все согласны?

— Все верно, Бретук.

На этот раз все окончилось хорошо. Я слышу, как они удаляются, и можно перевести дыхание. Но надолго ли? Может, меня бросили здесь, чтобы я был им игрушкой? Я совершенно измучен, и боль стихает по мере того, как я погружаюсь в сон.

Я горю, голова вот-вот лопнет. Мне жарко, очень жарко. Снова приближаются шаги. Сразу несколько рук касаются моего лба, и к нему прикладывают ледяную губку. Я еле жив, мне даже не нужно и притворяться умирающим.

— Его надо отправить в санчасть. У него жар и судороги: он дрожит как осиновый лист. Не могу понять, почему у него обострение. Вчера он вроде пришел в себя. Может, с ним плохо обращались? Велено же было его не беспокоить.

— Мне сообщили, что двое братьев дрались сегодня в этом секторе, но ему увечий не нанесли. Может, он перепугался?

— Не хочу, чтобы мы его потеряли. Малыши, выжившие после битвы, говорили, что он очень умный и превосходно разгадывает шифры. Он нам еще пригодится.

— Что будем делать?

— Ты останешься с ним и постараешься успокоить, только смотри не отвечай на его вопросы. Постарайся сбить у него жар. Я велю переместить его на эту ночь.

— Если ты не хочешь, чтобы носильщики замучили его до смерти, пока перетаскивают, вели отнести его немедленно, и пусть попридержат язык.

— Отлично, так и сделаем.

У меня в голове все крутятся их последние слова. Значит, мои товарищи — по крайней мере некоторые из них — остались живы. Они где-то тут, в этом подземелье. Мой санитар гладит меня по голове, затем смачивает мне волосы водой. Под повязку просачиваются холодные струйки. Надеюсь, они помогут мне разлепить веки. Но парень, похоже, улавливает мою мысль. Он насухо промокает мой лоб какой-то тряпицей — видимо, своим рукавом. Я задерживаю дыхание, от него страшно воняет.

Я просыпаюсь в одиночестве. Голова трещит. Наверное, они про меня забыли. Вдруг раздается звериный рык. Затем гробовая тишина. Я понимаю, что мне предстоит новое испытание.

Сначала чувствую запах. Ко мне кто-то подходит, и, прежде чем я успеваю что-либо сообразить, вонючая рука забивает мне в рот грязную тряпку. Кровать приходит в движение. Мы движемся извилистым путем, носильщики то и дело сворачивают, задевая стены. Но все же они стараются не слишком меня растрясти. Если бы не эта тошнотворная тряпка во рту, путешествие было бы почти приятным. Они останавливаются и выравнивают кровать, а потом уходят, что-то цедя сквозь зубы: похоже, они сильно не в духе. Может, проиграли в игре, о которой недавно при мне упоминали. Теперь им на смену приходят двое других парней, порезвее первых. Они шепчутся:

— Эти увальни здорово поднаторели, их уловка чуть не сработала.

— Ты слишком хорошо о них думаешь. Меня им точно не провести.

— Ну вот и пришли.

У меня вынимают кляп. Хочется стошнить, но желудок сокращается вхолостую. Мне всаживают в руку одну иглу, а другую — возле раны на животе. Слезы наворачиваются на мои заклеенные глаза, но плакать здесь я не имею права.