Елизавета I, королева Англии

Грибанов Борис Тимофеевич

Новый роман Бориса Грибанова посвящен судьбе величайшей королевы мира – Елизавете I Английской. Она водила армии и плела международные интриги, она отказалась от женского счастья ради счастья своей страны. Ее воспевали поэты. Ее страшились. Ее обожали…

 

Глава 1

Виват наследнице престола!

В летние дни 1533 года вся Англия, затаив дыхание, ждала известий из гринвичского королевского дворца в Лондоне, где должна была рожать супруга короля Генриха VIII Анна Болейн. Да если бы только Англия! Вся Западная Европа – во всяком случае, во дворцах королей, герцогов и кронпринцев – с нетерпением ожидали вестей с берегов Темзы. Всех волновал один существенный вопрос: кого родит Анна Болейн – мальчика или девочку? У дверей посольств европейских государств в Лондоне оседланные кони грызли в нетерпении удила, а курьеры сидели рядом, готовые скакать сломя голову в один из портов восточного побережья Англии, чтобы взбежать на палубу быстроходных кораблей, и плыть через Канал, и снова скакать, меняя загнанных коней, в столицы европейских стран с донесением первостепенной важности. А там многоумные мужи будут гадать, как рождение у английского короля наследника или наследницы отразится на большой европейской politic, а нидерландские купцы прикидывать на счетах, как это повлияет на цены на английскую шерсть, которую они покупают для изготовления сукна. И только простолюдинам было глубоко безразлично, кого родит Анна Болейн.

Генрих VIII ждал, что королева родит ему сына. Королю нужен был наследник. Льстивые придворные, астрологи, повитухи и врачи уверяли Генриха, что королева Анна носит в своем чреве мальчика, которому суждено стать наследником английского престола.

Каково же было разочарование короля, когда 7 сентября ему донесли, что королева Анна родила девочку. Ярости Генриха не было предела, в гневе он бывал страшен. Три дня буйствовал король, бил посуду, рвал на клочки дорогие гобелены. Придворные прятались по углам, боясь попасться на глаза грозному властелину.

Ради чего он совершал отчаянные, столь рискованные шаги в своей жизни? Ради чего он затеял развод со своей первой женой Екатериной Арагонской, теткой испанского короля Карла V, которая до него была замужем за его старшим братом Артуром, умершим раньше, чем тот вступил на английский престол. (Такой брак был запрещен католической церковью, и это впоследствии дало Генриху VIII и его законникам право утверждать, что женитьба Генриха на вдове его покойного брата была противозаконной.) Екатерина Арагонская рожала от Генриха шесть раз, но все мальчики рождались мертвыми. Выжила только одна их дочь, Мария, которой суждено будет занять свое место в нашем повествовании.

Ради того, чтобы жениться на Анне Болейн, которая, он не сомневался, родит ему наследника, он поссорился с папой Римским, порвал с католической церковью и объявил себя главой английской церкви.

И все кончилось тем, что эта негодяйка Анна Болейн рожает ему дочь!

Наконец Генрих успокоился. Он не мог допустить и мысли о том, что его враги и просто недоброжелатели заподозрят у него подавленность, упадок энергии. И он решил отпраздновать рождение дочери со всей пышностью, присущей британскому королевскому двору.

10 сентября, когда новорожденную девочку должны были крестить, объявили праздничным днем: во всех церквах звонили колокола и пели «Те Deum» – благодарственную молитву. Рано утром престарелая герцогиня Норфолкская вынесла на руках ребенка и возглавила торжественную процессию, в которой выступали такие важные лица как лорд-мэр Лондона, городские советники в кроваво-красных камзолах с белыми плоеными воротниками, приплывшие из Лондона на богато украшенной барже в сопровождении сорока самых почтенных горожан Лондона, придворные. Дома по всему пути следования процессии были богато украшены гобеленами и полотнищами ярких тканей.

Процессия направилась в церковь отцов-францисканцев в Гринвиче, где епископ Лондонский Стокслип окунул новорожденную в серебряную купель. Крестными отцами были Томас Крайнмер, который раньше был духовником Анны Болейн, а потом Генрих VIII назначил его архиепископом Кентерберийским, герцогиня Норфолкская и маркиза Дорсет.

Девочку нарекли Елизаветой. Здесь необходимо вернуться в прошлое и проследить (хотя бы пунктирно) события, предшествовавшие рождению Елизаветы. События эти были многолики и, казалось бы, неравноценны. Действительно, тут переплелись дела государственной важности и дела постельные. Но из этой мозаики складывалась грандиозная фреска английской, да и вообще европейской истории.

Новая эра началась, можно считать, 31 октября 1517 года, когда монах Мартин Лютер прибил к дверям церкви в немецком городе Виттенберге бумагу с девяносто пятью тезисами, в которых он обвинял отцов католической церкви в сребролюбии, разврате и других смертных грехах, выступал против индульгенций. Будь в папской курии люди поумнее и подальновиднее, они признали бы кое-какие из инвектив Лютера справедливыми и не дали бы разгореться пожару реформации. Они обвинили Лютера в ереси и обрушили на него карающую десницу католической церкви. В результате новая ересь, названная лютеранством, или протестантством, подобно лесному пожару охватила всю Западную Европу.

Не убереглась от новой ереси и Англия. Канал, отделяющий туманный Альбион от Европы, оказался недостаточной преградой против новых религиозных идей. Они проникали на берега Темзы, находили своих приверженцев среди просвещенного дворянства. Одной из таких неофиток оказалась и Анна Болейн.

Вот тут-то и начали завязываться в единый тугой узел дела государственные и дела постельные. На авансцену английской истории судьба вытолкнула именно Анну Болейн, дочь английского посла в Нидерландах, а потом во Франции. Она выросла в анфиладах королевских дворцов Парижа, восприняла весь шарм и утонченность француженок. Ее не считали красавицей, но все признавали ее миловидной. Она обращала на себя внимание своим изяществом, грациозностью, длинной и тонкой шеей, а самое главное – своим умом, острым и независимым; она имела собственные суждения по многим вопросам и имела обыкновение высказывать это мнение нелицеприятно, в глаза собеседнику. Эта прямота помогала ей завоевывать сердца поклонников, но и рождала ненависть у тех, кто не воспринимал.

Сэр Болейн в конце концов был отозван в Лондон. Дочь Анна приехала с отцом и получила место фрейлины при королеве Екатерине Арагонской, первой жены Генриха VIII.

Вот тут-то король заприметил Анну и влюбился в нее. Его ничуть не смущало то обстоятельство, что старшая сестра Анны была его любовницей. Он стал добиваться благосклонности Анны. Но эта девушка оказалась крепким орешком – она громогласно заявила, что уж если ей не суждено стать королевой, то наложницей короля она никогда не станет.

Семь долгих лет добивался Генрих VIII взаимности Анны Болейн. За эти годы произошло немало важных событий, повлиявших на религиозную жизнь Англии и на отношения Генриха VIII с римским престолом.

Дело заключалось в том, что еще в бытность свою во Франции Анна Болейн сблизилась с видными представителями лютеранства, а в Лондоне стала центром притяжения протестантов. Это конечно не было решающим обстоятельством, но в известной степени способствовало распространению в Англии протестантства. В дальнейшем, когда Анна стала королевой Англии, эта тенденция усилилась.

А у короля Генриха VIII были свои соображения – он прожил со своей женой Екатериной Арагонской, жесткой испанкой, фанатичной католичкой, семнадцать лет. Она шесть раз рожала от него. Но все мальчики оказывались мертворожденными. Генрих VIII, человек суеверный, как все люди того времени, усматривал в этом карающую десницу Господа Бога, наказывающего его за то, что он в свое время преступил запрет католической церкви и женился на вдове своего покойного брата. Но ясно было одно – Генрих понимал, что Екатерина Арагонская не принесет ему сына-наследника. Из рожденных ею детей выжила только одна девочка – Мария.

Король давно уже подумывал о разводе с Екатериной Арагонской и о женитьбе на Анне Болейн – он надеялся, что молодая Анна обязательно родит ему сына.

Уж очень бросался в глаза контраст между этими двумя женщинами – мрачная, далеко не молодая испанка Екатерина, выплакавшая свои глаза по родившимся мертвыми сыновьям, и юная Анна Болейн, словно сотканная из солнечных лучей, веселая и остроумная.

Но для развода с Екатериной необходимо было разрешение главы католической церкви, а папа римский не хотел ссориться с императором Карлом V, племянником Екатерины, который выступал как главный оплот католицизма в Европе.

Сопротивление папы римского вызывало раздражение у короля Англии – он не привык, чтобы ему кто-то противоречил. Противостояние это вылилось в неслыханное по тем временам действо – Генрих VIII отказался признавать власть хозяина Ватикана над душами англичан и объявил себя главой Церкви в Англии. Расчетливый и хитрый монарх, Генрих VIII прикинул и весьма серьезные экономические последствия, которые влек за собой разрыв с Ватиканом, – король реквизировал богатейшие поместья, принадлежавшие католическим монастырям, и стал продавать их своим придворным за очень солидные деньги, что весьма обогатило королевскую казну.

В конце концов Анна Болейн уступила домогательствам Генриха и допустила его в свою постель. А когда она сообщила королю, что уже носит под сердцем его ребенка, Генрих тайно обвенчался с Анной Болейн, чтобы будущий ребенок считался законным, и 1 июня 1533 года она была коронована королевой Англии. Традиционная процессия проследовала по улицам Лондона от Тауэра до Вестминстерского аббатства, где состоялась коронация. Лондонцы, наблюдавшие эту процессию, приветствовали новую королеву, но большинство их безмолвствовало.

Генриху об этом доложили, и он утвердился в своем мнении, что хотя у Анны Болейн немало приверженцев, но еще больше недоброжелателей. Преданные католики были убеждены, что Анна Болейн и ее отец – тайные протестанты и собираются насаждать в Англии лютеранскую ересь.

Генрих реагировал на неприятие народом Анны Болейн в свойственной ему манере – по его указанию Парламент принял Акт, согласно которому любой подданный английской короны, который выразит сомнение в законности королевского сана Анны Болейн, будет признан изменником и казнен.

А в марте 1534 года Парламент принял Акт о престолонаследии, который обязывал каждого англичанина принести клятву, что он признает детей Генриха VIII и Анны Болейн законными наследниками престола.

Во всей Англии нашлась только горстка смелых и твердых людей, отказавшихся принести эту присягу. Среди них оказался и бывший канцлер Англии, писатель, гуманист Томас Мор, который оказался провидцем.

Ожидая в темнице Тауэра смертной казни, Томас Мор спросил у своей дочери, которая пришла навестить его, как поживает королева Анна Болейн.

«Как нельзя лучше, – ответила дочь, – при дворе только и знают как танцевать и играть в разные игры».

«Увы, – вздохнул Мор, – мне горько думать, какое несчастье вскоре обрушится на нее. Эти ее танцы напоминают игры в мяч нашими головами, но пройдет немного времени, и она сама будет танцевать с отрубленной головой».

Король Генрих VIII, верный своему принципу соблюдать равновесие между двумя религиозными течениями, компенсировал казнь Томаса Мора и других католиков тем, что отправил на костер четырнадцать протестантов, сторонников Реформации. Оставалось определить будущую судьбу первой жены Генриха Екатерины Арагонской. Через три месяца после рождения Елизаветы испанский посол в Лондоне доносил своему хозяину:

«Король по настоянию Госпожи, которой он не может противоречить, принял решение поселить королеву (Екатерину) в доме, окруженном глубоким рвом с водой и болотами… И, не имея возможности придумать другие предлоги, объявил ее сумасшедшей».

Екатерину Арагонскую не поселили в таком доме, но дали ей для жилья мрачный дом, где она проводила каждую ночь в молитвах, как монахиня, носила под платьем рясу из грубого материала, опасаясь днем и ночью быть отравленной или пасть жертвой убийц, притаившихся в ее комнате. Посол сообщал императору Карлу V, что король Англии сомневается, проживет ли еще какое-то время Екатерина. Генрих VIII говорил, что у нее водянка.

У новой королевы Анны Болейн были свои планы в отношении предшественницы. Она откровенно угрожала лишить жизни Екатерину Арагонскую и ее дочь Марию. Летом 1534 года она во всеуслышание говорила своему брату, лорду Рочфорду, что когда король отправится воевать во Францию и она останется регентшей, она казнит Марию по обвинению в неподчинении. Рочфорд предупреждая сестру, что Генрих будет в ярости, потому что несмотря ни на что он любит свою старшую дочь. Анна Болейн ответила брату, что исполнит свое намерение, даже если с нее живой сдерут кожу и отправят на костер.

Екатерина Арагонская умерла в январе 1536 года. Ходили упорные слухи, что ее отравили. Слухи эти были вызваны странной поспешностью, с которой труп положили в свинцовый гроб, чтобы ее никто не видел. Однако бальзамировщики, производившие вскрытие, рассказали преданным испанским слугам покойной, что их поразило то, что сердце Екатерины оказалось черным и отмыть его им не удалось. И один из бальзамировщиков добавил, что когда они рассекли сердце, то обнаружили нечто черное, настолько плотное, прилипшее, что они не смогли его оторвать.

Получив известие о смерти Екатерины Арагонской, Генрих VIII радостно воскликнул: «Слава Богу, теперь над нами не будет висеть опасность войны!», имея в виду, что племянник Екатерины император Карл V грозил войной, желая восстановить на английском престоле свою тетку. А отец и брат Анны Болейн во всеуслышание заявляли, что единственное, о чем они жалеют, так это о том, что дочь Екатерины Мария не составила компанию своей матери.

 

Глава 2

Объявлена незаконнорожденной

Первые годы жизни маленькой Елизаветы действительно были безоблачными. Она считалась законной наследницей английского престола – при условии, что королева Анна Болейн не родит Генриху VIII сына.

Елизавета жила в роскошном дворце в Хэтфилде в Хартфордшире, под присмотром леди Брайан, тетки Анны Болейн.

Правда, свою мать, королеву Анну Болейн, маленькая Елизавета видела крайне редко. Королева была поглощена своими светскими обязанностями при дворе Генриха VIII, своими развлечениями и никакого внимания дочери не уделяла. Впрочем, как убедится в этом читатель, такие отношения между матерью и дочерью уберегли малолетнюю Елизавету от тяжелых переживаний, которые ей предстояло пережить в самом ближайшем будущем.

А вот отца Елизавета обожала. Перед ним она преклонялась. Король Генрих олицетворял в ее детском сознании власть, безграничное могущество и мужскую красоту. Этот большой, грузный, пышущий здоровьем и физической силой, шумный, громогласный мужчина в блестящих нарядных одеждах казался девочке идеалом.

Король Генрих всячески подчеркивал официальный статус Елизаветы как своей наследницы. У нее был целый штат придворных – фрейлины, пажи, конюхи, служанки. Генрих пошел даже на такой демонстративный шаг – когда Елизавете исполнилось всего три месяца, он приказал разлучить Марию, дочь его и Екатерины Арагонской, с ее матерью, отправить Марию, которой было уже семнадцать лет, в Хэтфилд, ко двору Елизаветы в качестве фрейлины наследницы престола.

Мария всем своим существом противилась такому положению, она считала себя законной наследницей короля и отказывалась признавать главенство Елизаветы. В Хэтфилде она оказалась фактически арестанткой в своей комнатке на самом верхнем этаже дворца. Ей даже запретили переписываться с матерью, Екатериной Арагонской. Когда Генрих VIII посетил Хэтфилд, он все внимание уделял Елизавете и даже отказался встретиться с Марией.

Елизавету время от времени возили в королевские дворцы в Гринвиче и Элтхеме, и в этих случаях Марии приказывали находиться в другом паланкине, а не вместе с Елизаветой. Когда она в первый раз отказалась, ее силой запихнули во второстепенный паланкин. Потом по совету испанского посла Чапиуса, с которым она состояла в тайной переписке, принцесса подчинилась, хотя и заявила официальный протест.

Казалось бы, ничто не могло угрожать королеве Анне Болейн и ее дочери, официально объявленной наследницей престола. Но все это благополучие вскоре оказалось весьма призрачным. И опять дела межгосударственные, межрелигиозные переплетались с проблемами сугубо личными, можно сказать сексуальными.

В январе 1536 года умирает первая жена Генриха VIII Екатерина Арагонская. Казалось бы, это обстоятельство открывает Генриху путь к примирению с императором Карлом V. Вскоре после этого государственный министр Томас Кромвель вступил в тайные переговоры с испанским послом Чапиусом и интересовался возможностью сближения с императором Карлом V. Генрих был весьма озабочен возродившейся угрозой иностранной интервенции в Англию, которую могла возглавить Испания.

Чапиус ответил Кромвелю, что хотя католический мир никогда не признает Анну Болейн законной женой Генриха, они готовы признать его новую жену.

Этот намек заставил Генриха призадуматься. Он знал о том, что значительная часть английского народа недолюбливает Анну Болейн. Люди суеверные считали ее виновной в дождливом лете и плохом урожае 1535 года. Королю докладывали, что посетители таверн частенько отзываются об Анне Болейн как о шлюхе, которую следует сжечь на костре.

Все это накладывалось на то немаловажное обстоятельство, что Генрих стал охладевать к Анне Болейн как к женщине. То, что казалось раньше прелестным, теперь представало в глазах суеверного короля Англии знаками сатанинской сущности.

Раньше он восхищался крупной родинкой на ее изящной шее, которую она обычно прикрывала ожерельем из крупного жемчуга, теперь же это черное пятно казалось ему печатью дьявола. А сросшийся на руке шестой палец явно доказывал, что подлинным отцом Анны был не сэр Томас Болейн, а сам Князь Тьмы.

Генриха стало раздражать и вызывающее поведение Анны Болейн. Она могла оскорбить своего дядю, герцога Норфолкского, швырнуть веер в лицо французскому послу, прилюдно устроить королю сцену ревности, когда он, по ее мнению, уделял слишком много внимания другим дамам.

А главное – она не сумела родить Генриху сына, наследника престола. После двух выкидышей она произвела на свет мальчика, но он был мертворожденным.

Трудно сказать, что в этом переплетении обстоятельств стало решающим. Быть может новое увлечение Генриха – он влюбился в молоденькую Джейн Сеймур, дочь помещика из Уилтшира.

Враги Анны Болейн почувствовали, что почва у нее под ногами заколебалась, и начали действовать. Королю со всех сторон нашептывали в уши всякие пакости про Анну Болейн, а он их охотно выслушивал.

Вообще история падения и казни королевы Анны Болейн осталась для потомков и историков неразгаданной загадкой – было ли у обвинений, предъявленных Анне Болейн, какие-то основания или, как предполагали некоторые исследователи, она попалась в расставленную ей ловушку.

Так или иначе, но в мае 1536 года Анна Болейн была заключена в Тауэр и над ней состоялся суд.

Анну Болейн обвинили в том, что она прелюбодействовала с сэром Генри Норрисом, и со своим собственным братом, виконтом Рошфордом, и с молодым музыкантом из числа ее придворных, который играл на лютне, Смитом. Враги Анны не ограничились обвинениями в прелюбодеяниях, которые, якобы, имели место с 1533 года. Им нужно было обвинить Анну в более тяжелых грехах, которые, если они будут доказаны, предопределят казнь королевы.

Анну Болейн обвинили в государственной измене, в том, что она вместе со своими любовниками планировала убийство короля Генриха VIII. В таком случае малолетняя Елизавета становилась королевой, а ее мать, Анна Болейн, становилась при ней регентшей и могла выйти замуж за сэра Генри Норриса.

Обвинение гласило:

«Анна Болейн была женой короля Генриха VIII в течение трех с лишним лет, но она, пренебрегая своим браком и испытывая ненависть к королю и повинуясь своей постоянной похоти, своими разговорами, прикосновениями, подарками и другими непристойными намеками обольщала верных слуг короля и делала их своими любовниками. Более того, королева и другие вышеназванные предатели, совместно и в отдельности, замышляли убийство короля. Королева неоднократно обещала некоторым из этих предателей выйти за них замуж, когда король покинет этот мир, утверждая, что в глубине души никогда не любила короля».

На суде Норрис и Рошфорд категорически отрицали свою вину, а вот Смит, которого как простолюдина подвергли пыткам, признал, что состоял с королевой Анной в любовной связи. Все трое были признаны виновными, приговорены к смертной казни и обезглавлены.

Анна Болейн тоже была осуждена на казнь. Любопытная деталь, высвечивающая всю ее суетность и тщеславие: она отказалась, чтобы голову ей отрубал английский палач своим грубым топором, и потребовала вызвать из Франции палача, который нанесет ей смертельный удар благородным французским мечом.

Поскольку суд признал Анну Болейн виновной в прелюбодеянии, ее враги-католики поспешили объявить, что отцом маленькой Елизаветы является вовсе не король Генрих VIII, а сэр Генри Норрис, и что, следовательно, Елизавета – незаконнорожденная, не имеющая никаких прав на наследование английского престола. Эту легенду поддерживал посол императора Карла V Чапиус. А в Нидерландах распространился слух, что Елизавета родилась от крестьянина, случайно встретившегося Анне Болейн на сельской дороге.

Король Генрих не очень верил в эти сказки, но и долго ждать себя не заставил. За два дня до казни Анны Болейн Генрих оформил свой развод с ней после двухчасового судебного разбирательства, где председательствовал Крамер. Брак Генриха VIII с Анной Болейн был признан незаконным хотя бы уже потому, что до своего брака с Анной Генрих спал с ее старшей сестрой Марией. Но поскольку это обстоятельство не очень-то украшало короля, его решили скрыть.

А Генрих, не выжидая даже приличествовавшего времени, тут же обвенчался с Джейн Сеймур. Эта двадцатисемилетняя женщина была полной противоположностью импульсивной Анне Болейн. Она была предельно спокойной и уравновешенной, не принадлежала ни к фанатикам-католикам, ни к оголтелым протестантам. Красавицей ее никто не считал, да и то обстоятельство, что она в свои годы не вышла до сих пор замуж, говорило о том, что поклонники не отпихивали друг друга локтями у ее дверей.

Тем не менее, чем-то она приглянулась короля Генриху VIII, и он выбрал ее себе в жены.

Надо отметить, что и католики, и протестанты восприняли падение Анны Болейн как сильнейший удар по Реформации. И те, и другие были уверены, что теперь Генрих восстановит свою дочь от Екатерины Арагонской Марию, известную своей фанатичной приверженностью католицизму, как законную наследницу английского престола, даже если он и не захочет вновь признать верховную власть папы римского, и прекратит распространение протестантства, сильно преуспевшее за последние три года.

Однако Генрих удивил всех – он решил расчистить путь детям, которых наверняка родит ему Джейн Сеймур, и убрать всякие возможные препятствия.

Главным таким препятствием могла стать Мария, и Генрих стал давить на нее, добиваясь, чтобы она признала себя незаконнорожденной. Он угрожал ей заточением в Тауэр и даже смертной казнью. В конце концов Мария сломалась и подписала нужный королю документ. После этого ей разрешили появляться при дворе, где ее вполне приветливо встречали Генрих VIII и новая королева. От маленькой Елизаветы такой подписи не потребовали.

А в июле 1536 года, за два месяца до того, как Елизавете исполнилось три года, был принят новый Акт о престолонаследии, узаконивавший статус Марии и Елизаветы как незаконнорожденных. Елизавету лишили звания принцессы, впредь ее надлежало именовать «дочь короля, леди Елизавета». Такой же титул был присвоен и Марии.

Но, конечно, в положении этих двух сводных сестер была разница. Марии исполнилось уже двадцать лет, и она была допущена к королевскому двору. А Елизавета оставалась еще ребенком и жила в Хэтфилде под присмотром леди Брайан.

Эта разница в положении находила свое отражение в одной немаловажной для тех времен детали – Мария имела в услужении сорок два человека, а Елизавета всего тридцать два.

 

Глава 3

Дни и ночи Вестминстерского королевского дворца

Тихо и безмятежно проходили годы детства и отрочества в Хэтфилде, отданном Елизавете, которую отныне было приказано именовать «дочь короля, леди Елизавета». Ее как будто и не касалось то, что происходило в Вестминстерском дворце короля Генриха VIII.

А в действительности дела, которые там творились, самым непосредственным образом влияли на будущее Елизаветы. Достаточно упомянуть, что как раз когда Елизавете исполнилось четыре года, Джейн Сеймур подарила своему мужу, королю Генриху VIII, наследника престола.

Мальчика крестили в Хэмптон-Корте, грандиозном дворце на берегу Темзы, принадлежавшем кардиналу Уэлси, и дали ему имя Эдуард. Крестными отцами выступали Краммер и герцог Норфолк. Крестной матерью была Мария, дочь Генриха VIII и Екатерины Арагонской. На Елизавете было роскошно отделанное платьице, а своими маленькими пальчиками она поддерживала край пурпурного шлейфа новорожденного наследника престола, хотя саму Елизавету, учитывая ее возраст, несли на руках брат Джейн Сеймур Эдуард и лорд Морли.

Через двенадцать дней после этой церемонии Джейн Сеймур умерла от заражения крови. Сводная сестра Елизаветы Мария ехала во главе траурной процессии, а вот маленькую Елизавету не взяли участвовать в похоронах.

Смена жен Генриха VIII продолжалась. В январе 1540 года король женился на Анне, сестре герцога Клевского. Проделал он это с явной неохотой, через шесть месяцев развелся и приказал отрубить голову Томасу Кромвелю, который уговаривал его жениться на Анне Клевской и поощрял казнь протестантов. Через две недели после развода король женился на Екатерине Ховард.

Елизавета несколько раз встречалась с Екатериной Ховард, а в мае 1541 года провела с ней некоторое время в Челси. Надо сказать, что семейная жизнь Генриха VIII не ладилась. Через два месяца после того, как Елизавете исполнилось восемь лет, король узнал, что Екатерина изменяет ему, и приказал казнить свою супругу и ее любовников.

На смену Екатерине Ховард пришла Екатерина Пар, шестая и последняя жена Генриха VIII.

До этого она успела дважды побывать замужем. Совсем юной девушкой она вышла замуж за пожилого лорда Борроу, но он вскоре умер, оставив Екатерину вдовой в семнадцать лет. Потом Екатерина стала женой лорда Латимера, одного из самых видных аристократов в Йоркшире. Лорд Латимер был участником «Пилигримов Божьей милостью» – мощного католического движения, выступавшего против религиозной политики Генриха VIII и разгона монастырей. Однако король простил его, и лорд Латимер умер через несколько лет, оставив Екатерину вдовой во второй раз. У нее был роман с Томасом Сеймуром, младшим братом Джейн Сеймур, но в их любовь вмешался король Генрих VIII, которому приглянулась Екатерина Пар и он решил на ней жениться. Возражать королю было опасно, и Екатерина Пар стала шестой женой Генриха. О ее любви к Томасу Сеймуру убедительно говорит письмо Екатерины Пар Сеймуру, написанное после смерти Генриха VIII:

«…также верно, как то, что Бог – это Бог, я полностью склоняюсь разумом теперь, когда я свободна, выйти замуж прежде всего за вас, а не за какого-нибудь человека. Хотя Бог сопротивлялся моему желанию, некогда столь страшному, благодаря его милости и доброте стало возможным то, что казалось в наивысшей степени невозможным, и это заставляет меня полностью отказаться от собственной воли и послушно следовать воле Его…»

Из всех жен Генриха Екатерина Пар оказалась самой образованной и хорошо воспитанной. В те времена девушки даже из аристократических семей по большей части не умели ни читать, ни писать. Екатерина Пар владела латынью и несколькими европейскими языками, хорошо знала литературу, в том числе и богословскую.

Новая королева приняла к сердцу свою падчерицу Елизавету и уделяла ее воспитанию много времени и внимания. Только благодаря своей мачехе Елизавета выросла высокообразованной, начитанной девушкой, она свободно владела французским и итальянским языками, хорошо знала латынь, сравнительно неплохо объяснялась на испанском и греческом. Екатерина Пар научила Елизавету вышивать, танцевать, ездить верхом и обучила хорошим манерам. Её вышивки отличались тонкостью и изяществом рисунка, богатством красок. Сохранились вышитые ею платки, которые она дарила на Новый год своему сводному брату, будущему королю Англии Эдуарду.

Вообще в те детские годы Елизавета подружилась с Эдуардом, она часто гостила в замках, отведенных наследнику престола, они вместе играли, гуляли, ездили верхом.

В возрасте с одиннадцати до пятнадцати лет, когда особенно активно формируется личность подростка, Елизавета много времени проводила у своей мачехи Екатерины Пар.

Быть может самым важным обстоятельством в формировании Елизаветы как личности явилось то, что Екатерина Пар была тайной протестанткой. Она стала английской королевой, когда страну захлестнула новая волна террора, направленного против протестантов. Направлял травлю лютеран Стефан Гардинер, епископ Винчестерский, возглавлявший консерваторов в Тайном совете Генриха VIII. И хотя протестанты считали именно Гардинера главным вдохновителем преследования протестантов, все эти костры, на которых сжигали сторонников новой веры, воспламенялись с ведома и одобрения Генриха VIII.

Екатерина Пар не могла воспрепятствовать этой травле протестантов, но она как могла оберегала видных, хотя и тайных лютеран, они находили убежище в ее дворцовых апартаментах. Но, пожалуй, главное, что сделала Екатерина Пар для укрепления и будущего развития протестантства в Англии, выразилось в том, что она симпатизировала протестантству.

Воспитывать в этом духе Марию, дочь Генриха от Екатерины Арагонской, было поздно – Мария была всего на четыре года моложе своей мачехи, да и сформировалась Мария под сильным влиянием своей матери, фанатичной католички. А вот повлиять на духовное становление Эдуарда и Елизаветы она могла. Именно из этих соображений Екатерина Пар выбрала в наставники Эдуарду Роджера Аскема, а в наставники Елизавете Уильяма Гринвела. Оба они были тайными протестантами.

Впрочем, Елизавете сама судьба, казалось, уготовила стать протестанткой. Ее мать Анна Болейн была известна своими симпатиями к новой вере. Она еще носила под сердцем Елизавету, когда сам факт беременности Анны Болейн толкнул короля Генриха VIII порвать с католическим престолом и объявить себя главой англиканской церкви.

С самого дня ее рождения протестанты считали Елизавету законной наследницей английской короны, а католики были убеждены, что она незаконнорожденная дочь блудницы-протестантки, которая была лишь наложницей короля, но никак не законной королевой. К тому времени, когда Елизавета подросла настолько, чтобы начать разбираться в вопросах религии, в Англии торжествовал террор католической партии, и только влияние Екатерины Пар сделало из Елизаветы убежденную протестантку.

Не следует забывать, что это было связано с немалым риском. Елизавете было тринадцать лет – возраст по тем временам уже зрелой девушки, – и она в те дни как раз гостила у своей мачехи Екатерины Пар, когда имел место такой случай.

Глава католической партии Гардинер и его соратник лорд-канцлер Уотерси убедили Генриха, что Екатерину Пар и трех ее фрейлин следует арестовать по обвинению в ереси, заключить в Тауэр и судить. Такому решению короля способствовало и то обстоятельство, что Екатерина Пар вызвала раздражение Генриха, вступив с ним в богословский спор. О решении короля прослышал королевский врач Вензи, который тайно симпатизировал протестантам и предупредил королеву. Она тут же приказала своим фрейлинам избавиться от протестантских книг, а сама отправилась к своему венценосному супругу и стала просить у него прощения за то, что спорила с ним по вопросам религии, хотя он был во всем прав. Умиленный Генрих отменил приказ об аресте жены и выбранил лорда-канцлера за то, что тот дал ему такой совет.

А не окажись доктор Вензи таким внимательным слушателем, не миновать Екатерине Пар окончить свои дни на эшафоте в Тауэре. Да и судьба ее падчерицы Елизаветы могла сложиться иначе.

 

Глава 4

Принцесса на выданье

Быть дочерью короля – даже если тебя объявили незаконнорожденной – дело совсем не простое. Ты не принадлежишь самой себе, ты только пешка, разменная фигура в сложнейшей игре династических интересов, схожей разве только с партией в шахматы.

Елизавете исполнилось всего три года, когда Тайный совет на своем заседании в апреле 1537 года обсуждал возможности ее брака с каким-нибудь подходящим иностранным принцем. Такие сговоры были в те времена делом обычным, хотя церковные законы запрещали выдавать девушек замуж до достижения ими двенадцатилетнего возраста.

Правда, в случаях с Марией и Елизаветой были некоторые особые обстоятельства. Хотя английским Актом Мария была объявлена незаконнорожденной, все католические правители Европы признавали ее законной дочерью Генриха VIII и Екатерины Арагонской и не отказывались в отношении ее от титула «принцесса». Что же касается Елизаветы, то она не только была официально признана незаконнорожденной, но к тому же она была дочерью презренной лютеранской шлюхи Анны Болейн, и вообще оставалось неизвестным, был ли Генрих VIII действительно ее отцом.

Последнее обстоятельство со временем перестало играть столь существенную роль. В частности, на него уже не обращали внимания, когда в ходе очередного витка дипломатии Карл V и французский король Франциск I стали искать союза с Генрихом VIII. Когда летом 1541 года герцог Норфолкский вел неофициальные переговоры с французским послом, он заявил, что никогда не предполагал, чтобы король Франциск I женил своего сына на дочери такой женщины, как Анна Болейн. Норфолк страстно ненавидел Анну Болейн и всех протестантов, и он сказал французскому послу, что, будучи дядей Анны Болейн, он особенно озабочен тем, чтобы все знали, что он не испытывает к ней никаких симпатий и ни в коей мере не собирается помогать ее дочери.

Если не считать этого ненавистника Анны Болейн, то все европейские правители признали Елизавету законной, хотя и незаконнорожденной дочерью Генриха VIII.

В 1538 году, вскоре после смерти Джейн Сеймур и еще до того, как Генрих женился на Анне Клевской, он начал вести переговоры с Карлом V и Франциском I о своей возможной женитьбе и замужестве двух его дочерей. Речь шла о браке Генриха с племянницей Карла V, герцогиней Миланской, или с Марией Гиз, или с какой-нибудь другой француженкой из высокопоставленной аристократической семьи.

Что касается его дочери Марии, то обсуждалась возможность ее брака с сыном Карла V, принцем Филиппом Испанским, или с сыном Франциска I, герцогом Орлеанским.

Ну, а Елизавету Генрих предлагал в жены племяннику Карла V, либо королю Баварии Фердинанду. Обсуждалась также кандидатура Эммануэля Фленборта, но посол императора деликатно ответил, что он не уполномочен обсуждать предложение о браке с дочерью Генриха VIII и Анны Болейн, имея в виду ее малолетство.

Когда Елизавете исполнилось девять лет, Генрих затеял переговоры о ее будущем возможном замужестве, которое могло иметь далеко идущие последствия и в первый раз вызвать конфликт между Елизаветой и ее будущим врагом Марией Шотландской.

В 1542 году король Шотландии Джеймс V, поощряемый своим министром, кардиналом Битоном, начал войну против Генриха VIII, изображая себя защитником римско-католической церкви от еретической Англии. Его войска пересекли границу, но были разбиты в Солвеймос. Через две недели после этого разгрома Джеймс умер, оставив дочь Марию, которой было всего шесть дней от роду и которая унаследовала от него престол Шотландии.

Сам Генрих решил проводить по отношению к Шотландии политику умиротворения. Он пытался подкупить шотландских лордов, чтобы они поддержали его предложения о замужестве Марии, королевы Шотландии, с его сыном, принцем Эдуардом, но при этом Мария должна немедленно переехать в Лондон и воспитываться при дворе Генриха. Джеймсу Гамильтону, графу Арранскому, который был регентом Шотландии при малолетней Марии, Генрих предложил самую большую взятку – в апреле 1543 года он написал Аррану, что у него есть дочь, леди Елизавета, и он готов выдать ее замуж за сына Аррана.

Когда посол Генриха VIII Ральф Садлер прочел регенту Шотландии письмо короля Англии, тот был так поражен оказанной ему честью, что снял свой головной убор, подчеркивая свою благодарность. Но Генрих при этом выдвигал одно условие – сын Аррана должен жить в Лондоне при дворе короля Англии. Арран сразу же понял, что это означает – его сын будет заложником, – и уклонился от прямого ответа.

Не получая от Аррана в течение четырех месяцев никакого ответа, Генрих VIII выдвинул новое, еще более заманчивое предложение: в августе он написал Аррану, что если маленькую Марию, королеву Шотландии, отправят во Францию или выдадут замуж, то Генрих готов признать Аррана шотландским королем, при условии, что сын Аррана женится на Елизавете и будет жить при дворе Генриха в Лондоне.

Однако в это время в Шотландии усилились антианглийские настроения, и Арран сообщил Садлеру, что, к сожалению для него, политически невозможно принять предложение Генриха. В сентябре жители Эдинбурга восстали и разорвали подписанный их представителями договор о браке королевы с принцем Эдуардом.

Генрих послал свою армию наказать шотландцев. Солдаты сожгли в Эдинбурге все дома, оставив в целости только замок, и потом в течение двух лет каждую лунную ночь совершали набеги и сжигали города, деревни, фермы и церкви поблизости от границы.

Спустя два года имя Елизаветы впервые оказалось связанным с другим будущем ее врагом, Филиппом II, королем Испании. В 1545 году в возрасте восемнадцати лет он заменял в качестве регента своего отца Карла V, когда тот находился в Нидерландах. Филипп уже был женат, но его жена незадолго до того умерла. В октябре 1545 года Генрих предложил новый брачный договор с Карлом V. Суть его заключалась в том, чтобы император, который был вдовцом, женился на Марии, принц Эдуард сочетается браком с дочерью Карла, а Елизавета вышла замуж за Филиппа Испанского. Карл не мог всерьез рассматривать предложенные браки с Марией и Елизаветой, поскольку обе они считались незаконнорожденными.

Елизавету предлагали в жены брату короля Дании, герцогу Гольштейну, но из этого ничего не вышло.

Мог ли тогда кто-нибудь предположить, что Елизавета всю свою долгую жизнь останется незамужней?

 

Глава 5

Большие перемены в Англии и в жизни Елизаветы

Зима 1547 года принесла Англии большие перемены. В январе 1547 года умер король Генрих VIII. Он правил страной в течение тридцати восьми лет. Это была целая эпоха. Не говоря уже о том, что король сменил шесть жен, двух из которых отправил на эшафот, он осуществил такую важную реформу, как разрыв с римско-католической церковью и утверждение в Англии новой религии. За месяц до своей смерти Генрих составил завещание. В свое время Парламент дал Генриху право назначить тех, кто будет после него правителями Англии. И вот Генрих определил очередность престолонаследия. Первым в его списке стоял Эдуард, его сын от Джейн Сеймур. За ним в завещании шли потомки Эдуарда, а в случае, если таковых не окажется, то английский престол должен был достаться детям Генриха от Екатерины Пар или еще какой-нибудь жены короля. Далее в списке значилась дочь Генриха от Екатерины Арагонской, Мария, и ее возможные потомки, при условии, что она не выйдет замуж без согласия тех, кому будет поручено исполнение завещания. Следом за ней стояла Елизавета, дочь Генриха от Анны Болейн. Казалось бы, Елизавета в этом завещании Генриха VIII занимала довольно далекое место, но для ее статуса и это было чрезвычайно важно – завещание короля признавало Елизавету одной из законных наследниц английского престола.

После Елизаветы в завещании короля упоминались леди Джейн Грей и ее сестры, внучки сестры Генриха, Марии, и ее мужа, герцога Суффолка.

Генрих VIII назначил и шестнадцать исполнителей своего завещания, которые должны были составить Регентский совет до совершеннолетия Эдуарда. Тринадцать членов Регентского совета были сторонниками протестантства. Один из них, Эдуард Сеймур, брат покойной жены Генриха VIII Джейн Сеймур, завоевал известность, будучи командующим английскими войсками в Шотландии.

И вот 17 января 1547 года король Генрих VIII отбыл в мир иной. Эдуард Сеймур сразу же занял в Регентском Совете решающее положение, и отодвинув остальных членов Совета на задний план. Через два дня после смерти Генриха Эдуард Сеймур поехал в Хэртфорд, где обитал девятилетний, теперь король, Эдуард, и отвез его в Хотфилд, поместье, в котором жила Елизавета. Там он сообщил детям Генриха VIII о том, что их отец умер.

Через несколько недель Эдуард Сеймур объявил себя лордом-протектором при малолетнем короле Эдуарде и присвоил себе титул лорда Сомерсета.

У Эдуарда Сеймура, лорда Сомерсета, был младший брат, Томас Сеймур, личность по своему примечательная. Он прославился своими военными подвигами на суше и на море, и в последние годы царствования Генриха VIII был его любимцем.

Когда на английский престол взошел малолетний Эдуард, Томас Сеймур получил титул графа Сеймура Садли и был назначен лордом-адмиралом, командующим английским военным флотом. Современники считали его хвастуном и авантюристом. У него со старшим братом – лордом-протектором были дурные отношения, и их соперничество сыграло значительную роль в истории взлета и падения Томаса Сеймура.

До того, как Екатерина Пар стала женой Генриха VIII, у нее был роман с Томасом Сеймуром. Совершенно очевидно, что, как подчеркивалось выше, Екатерина Пар была влюблена в Томаса Сеймура. Да и он, судя по всему, отвечал ей взаимностью. Но король тогда перешел ему дорогу, и она стала последней женой Генриха VIII.

Но теперь Генрих умер, и Екатерина Пар стала вдовствующей королевой. Прошло всего несколько месяцев со смерти Генриха VIII, и Екатерина Пар вышла замуж за лорда-адмирала Томаса Сеймура.

Существуют, правда, свидетельства того, что перед тем, как сочетать браком с Екатериной Пар, Томас Сеймур рассмаривал возможность – не жениться ли ему на Елизавете. Ничего удивительного в этом не было. Елизавета была красивой девушкой с отличной статной фигурой, белоснежной, чистой кожей, огненно-рыжими волосами и очень красивыми руками, которыми она весьма гордилась всю жизнь.

Другое не менее важное обстоятельств – имя Елизаветы стояло третьим в завещании Генриха VIII. Конечно, это был минимальный шанс, но все-таки шанс – а вдруг все сложится так, что она окажется королевой. Тогда ее муж станет королем.

А Екатерина Пар, став женой Томаса Сеймура, поселилась с ним в поместье в Челси и увезла туда Елизавету. Вот тут лорд-адмирал и развернул боевую кампанию. По утрам он в халате заявлялся в спальню Елизаветы, начинал поглаживать ее груди и бедра, стараясь пробудить ее чувственность. Елизавета отбивалась как могла, забивалась в угол кровати, но Томас Сеймур залезал к ней под простыню и продолжал свое сексуальное наступление.

Все это происходило буквально на глазах у жены Томаса Сеймура, Екатерины Пар. Поначалу она не придавала большого значения этим любовным забавам своего мужа. Известен даже случай, когда лорд-адмирал настиг Елизавету в саду и стал срывать с нее платье и белье, явно желая увидеть ее обнаженное тело. Любопытно другое – Екатерина Пар не только при этом присутствовала, но и удерживала Елизавету.

Однако, постепенно Екатерина Пар начала понимать, что любовные игры ее мужа с Елизаветой вовсе не безобидны, а напротив – представляют серьезную опасность. Она ощутила реальную угрозу, когда однажды неожиданно вошла в комнату и застала там своего мужа, страстно целующего Елизавету. Екатерина Пар стала понимать, что заигрывание Томаса Сеймура с молоденькой девушкой Елизаветой может обернуться большим скандалом. Она решила убрать Елизавету из своего дома и отправила ее в Хэтфилд.

Осталось неизвестным, как реагировала Елизавета на сексуальные посягательства лорда-адмирала. На этот счет существуют разные мнения. Одни биографы Елизаветы высказывали предположение, что ее решение остаться девственницей и умереть девственницей было вызвано страхом перед сексуальной близостью с мужчиной, порожденным грубым насилием со стороны Томаса Сеймура Другие историки считают, что любовные игры, которым предавалась Елизавета, став королевой, были следствием чувственности, разбуженной в ней еще в юности Томасом Сеймуром. А может быть имело место и то, и другое. Во всяком случае ясно одно – умная Елизавета понимала, что ее отношения с лордом-адмиралом могут привести к весьма опасным для нее последствиям.

Тем временем Екатерина Пар забеременела от своего мужа. В сентябре она умерла при родах в возрасте тридцати шести лет. Ребенок родился мертвым.

Овдовев, Томас Сеймур с новой энергией обратился к своему давнему намерению – жениться на Елизавете. Он предложил ей переехать в его дом в Лондоне, настойчиво добивался разрешения Елизаветы навестить ее в Хэтфилде. Однако придворные дамы убедили ее, что это будет в высшей степени неразумно с ее стороны. И так уже ходили слухи о том, что вскоре она и лорд-адмирал сочетаются браком. Однажды казначей Елизаветы Томас Перри спросил у нее, намерена ли она выйти замуж за Томаса Сеймура, если Королевский совет разрешит ей такой брак. Елизавета отказалась отвечать на этот вопрос.

Развязка наступила неожиданно. 17 января 1549 года лорд-адмирал Сеймур был арестован по приказу своего брата лорда-протектора. Его обвиняли в государственной измене, в том что он намеревался свергнуть лорда-протектора и Тайный совет и подчинить себе малолетнего короля Эдуарда. Одно из тридцати трех обвинений гласило, что Томас Сеймур собирался жениться на Елизавете «с тайной и коварной целью, что угрожало жизни Его Королевского Величества». Лорда-адмирала бросили в Тауэр, а Елизавету подвергли домашнему аресту в Хэтфилде. Лорд-протектор послал туда сэра Хабриуса допрашивать ее. В Тауэре оказались и приближенная Елизаветы Кэт Эшли и ее казначей Пэрри.

Елизавета оказалась в весьма затруднительном положении. Она не хотела говорить ничего, что могло бы подкрепить обвинение против Сеймура и его слуг или против нее самой. Но она понимала, что если будет упорно отказываться отвечать на вопросы, это вызовет подозрения и ее могут обвинить в неуважении к королю, лорду-протектору и Королевскому совету. Когда сэр Байруит сообщил ей, что Кэт Эшли и Перри находятся в Тауэре, она была потрясена и долго плакала, но ничего ему не сказала.

Байруит предупредил Елизавету, что она может поставить себя в весьма опасное положение. А если она во всем признается, лорд-протектор отнесется к ней снисходительно, принимая во внимание ее молодость. Байруит пытался очернить Кэт Эшли и подталкивал Елизавету к тому, чтобы та ради собственного спасения свалила всю вину на свою приближенную, но она не пошла на это. Байруит писал лорду-протектору: «Она ни за что не даст никаких показаний против миссис Эшли или своего казначея в том, что касается лорда-адмирала, и тем не менее я вижу по ее лицу, что она виновата».

На втором допросе Байруит решил прибегнуть к более мягким методам воздействия и понял, что это приносит больше результатов, особенно когда он сказал Елизавете, что Кэт Эшли выпустили из Тауэра и она находится под домашнем арестом в Вестминстере. В своем донесении лорду-протектору Байруит отмечал, что Елизавета обладает незаурядным умом.

В ходе дальнейших допросов Байруиту удалось уговорить Елизавету подписать заявление, в котором она согласилась подтвердить только то, что миссис Эшли говорила ей о желании Сеймура жениться на ней, и что он высказывал такое желание до своего брака с Екатериной Пар и после ее смерти. Елизавета признавала, что она знала о слухах, которые ходили вокруг нее и Сеймура. Она просила лорда-протектора опровергнуть слухи о ее заключении в Тауэр и беременности от Сеймура, ибо «такие слухи не могут распространяться в отношении сестер Его Величества короля, каковой я являюсь».

7 марта, после того как Кэт Эшли в течение шести недель находилась под арестом, Елизавета написала письмо лорду-протектору с просьбой быть милосердным к супругам Эшли. Вскоре они и Парри были освобождены, а вот Томаса Сеймура Парламент признал виновным в измене, и 20-го марта он был обезглавлен.

Лорд-протектор ненадолго пережил своего брата. Летом 1549 года в Корнуолле и Девоне вспыхнули серьезные волнения среди католиков, которые протестовали против засилия протестантов. Одновременно начались выступления в Норфолке, где большинством населения были протестанты, выступавшие против ограждения земель.

Оба восстания были подавлены, но Совет усмотрел в них последствия либеральной политики лорда-протектора, и в октябре лорд Сомерсет был смещен со своего поста и брошен в Тауэр. На его место сел Джон Дадли, граф Уорвик. Через несколько месяцев Сомерсет был освобожден и ему даже вернули его место в Совете. Однако Уорвик просто выжидал, и в январе 1552 года Сомерсет был обвинен в измене и обезглавлен.

На Англию навалилась черная туча католической реакции. Главными проводниками этой политики стали Гардинер и Боннэр, лондонский епископ, который был активным участником казни протестантов во времена правления Генриха VIII.

Но настоящим знаменем католической реакции стала принцесса Мария, дочь Генриха VIII от Екатерины Арагонской. Она была девушкой храброй, упрямой, нетерпимой, неспособной на компромиссы, убежденной, что она всегда права, а ее оппоненты не правы, исполненная решимости отстаивать свое мнение и любой ценой заставить всех согласиться с этим мнением. Фанатичная католичка и несгибаемая консерваторша, она свято верила, что католической церкви и всем традиционным ценностям, которые государство и церковь защищали на протяжении последних веков, угрожает новая религия – протестантство. Религия, которую посланцы Сатаны насаждают по всему христианскому миру.

Мария никого на свете не боялась, даже своего грозного отца. Она подчинилась ему только в 1536 году, когда он пригрозил ей эшафотом, если она ослушается приказа. Тогда ее друг, посол Карла V Чапиус, с трудом убедил девушку, что папа римский и император считают, что она должна уступить отцу.

Мария была готова в течение трех лет сопротивляться отцу, но никак не собиралась повиноваться ссорящимся между собой советникам своего сводного брата, малолетнего короля Эдуарда VI. Уорвик поначалу был готов уступить Марии, но в августе 1551 года решил применить к Марии жестокие меры. Он послал лорда-канцлера и других членов Тайного совета в дом Марии в Ростхолле в Эссексе, чтобы сообщить ей, что в дальнейшем она должна подчиняться законам. Мария не впустила посланников в дом, а выглянув из окна, ругала их последними словами.

А вот с Елизаветой у Уорвика и членов Тайного совета не было трудностей. Она с радостью приняла все нововведения протестантов. Хотя правительство не делало достоянием гласности свои осложнения с Марией, в Лондоне было известно, что Мария – католичка, а Елизавета – протестантка. Елизавета становилась весьма популярной среди значительной части лондонцев.

Это не могло не вызывать раздражения у Марии. Та не могла забыть и простить унижения, испытанного ею в годы царствования Анны Болейн, когда Марии пришлось выполнять роль фрейлины при маленькой Елизавете. А теперь протестантка Елизавета оказывалась не только личным врагом Марии, но и врагом Господа Бога.

Прошло около года после казни Томаса Сеймура, и в течение всего этого времени Елизавета спокойно жила в своем имении в Хэтфидде, но в январе 1550 года, через три месяца после падения Сомерсета, она появилась при дворе и была там, в отсутствие Марии, встречена с большим почетом. Посол Карла V Ван дер-Делорд сообщил своему хозяину, что принцесса Мария не пользуется всеобщей любовью, а вот леди Елизавету уважают и любят. В ноябре 1550 года новый посол Карла V в Лондоне Шехер писал сестре Карла, Марии Венгерской, регентше Нидерландов, что Уорвик подумывает развестись со своей женой, чтобы жениться на Елизавете и после смерти короля Эдуарда править Англией в качестве короля.

Когда в январе 1550 года Елизавета снова приехала ко двору в сопровождении сотни всадников королевской гвардии, посол Шехер сообщал в Мадрид, что члены Тайного совета встретили ее с большим почетом. Послы Франции и Венеции нанесли ей визиты, Шейхер тоже признал, что было бы уместно посетить Елизавету, но ему сказали, что она находится у короля и не может принять его.

На преданных протестантов Елизавета производила благоприятное впечатление и тем, что одевалась гораздо скромнее других придворных дам. Когда Мария Гиз, вдова короля Шотландии, осенью 1551 года посетила Лондон на пути из Франции в Шотландию и в ее честь устраивались королевские приемы в Хэмптонхорте и Уайтхолле, все придворные дамы старались перещеголять друг друга роскошью своих туалетов и вычурностью причесок. Елизавета среди них выглядела подевичьи скромно.

Ей исполнилось восемнадцать лет, и Лондон полнился слухами о ее возможном замужестве. В качестве жениха ей прочили Жана де Бурбона, герцога Эншенского, брата Антуана де Бурбона, который женился на Жанне де'Альбрехт и позднее стал королем Наваррским. Однако спустя несколько месяцев ее будущим супругом стали называть герцога Омейла, брата герцогини де Гиз. В числе возможных претендентов на руку Елизаветы фигурировал и сын короля Дании.

Однако вперемешку с этими слухами по Лондону ползли разговоры о том, что Елизавета не хочет выходить замуж. В марте 1552 года, когда Елизавета проезжала через Лондон в сопровождении военного эскорта, чтобы навестить короля Эдуарда VI в Сент-Джеймском дворце, посол Карла V сообщал в Мадрид, что Уильям Герберт, граф Пемброк, видный член Тайного совета незадолго до того овдовевший, предложил Елизавете выйти за него замуж, но она ему отказала.

Возможно, из-за ее нежелания выходить замуж, она перестала пользоваться благоволением короля Эдуарда и его первого министра Нортумберленда. Эдуард, который с детства дружил с Елизаветой, и Нортумберленд решили исключить Елизавету из числа возможных преемников английского престола.

В это время королю Эдуарду исполнилось пятнадцать лет, он отличался умом и был убежденным протестантом. Он знал, что дни его сочтены – Эдуард медленно умирал от туберкулеза, – и беспокоился, что английская корона достанется, согласно завещанию Генриха VIII, католичке Марии. Вот тогда Эдуард и Нортумберленд разработали план, как отстранить Марию. Они решили, что английский престол должен перейти леди Джейн Грей, внучке сестры Генриха VIII, которая была замужем за сыном Нортумберленда, лордом Джилфордом Дадли, хотя в завещании Генриха VIII она шла третьей, после Марии и Елизаветы.

В мае 1553 года, не советуясь ни с кем, кроме Нортумберленда, король Эдуард подписал документ, в котором завещал английский престол Джейн Грей, а после нее ее сестрам. В этом документе Эдуард указывал, что его сводные сестры Мария и Елизавета исключены из числа наследников короны потому, что они обе незаконнорожденные, так как браки Генриха VIII с Екатериной Арагонской и Анной Болейн были аннулированы церковью. В документе Эдуард обещал Марии и Елизавете, что если они согласятся с его положениями, то получат содержание в 1000 фунтов стерлингов в год каждая и подарок – 10 тысяч фунтов стерлингов каждая, когда выйдут замуж.

Когда Эдуард приказал членам Совета скрепить этот документ своими подписями, советники заколебались. Судьи сочли его противозаконным, так как он противоречил завещанию Генриха VIII, которое Актом парламента стал законом. Эдуард стал приглашать членов Совета к себе поодиночке и сумел убедить их подписать документ. После этого уже было нетрудно получить согласие судей, лорда-мэра Лондона и других. Король Эдуард VI скончался 6 июля 1553 года в Гринвиче.

Его смерти сопутствовало немало темных и тревожных слухов. Все знали, что король тяжело болен и медленно угасает. В лондонских пабах-тавернах, где посетители в больших количествах пили пиво и обсуждали последние новости, рассказывали, что кое-кто видел в окне Гринвичского дворца белое лицо, голову с выпавшими волосами. Говорили, что у короля выпали и ногти, и что это результат отравления ядами.

Знатоки утверждали, что герцог Нортумберленд, после того, как он убедил короля отстранить от наследования престола Марию и Елизавету, расчищая тем самым дорогу к трону жене своего сына Джейн Грей, полагал, что смерть короля неплохо бы ускорить. Называли и имя одного из сыновей Нортумберленда, лорда Роберта Дадли. Он был одним из тех, кто способствовал уходу короля в мир иной.

В ночь смерти короля сторонники Марии послали верхового гонца к ней в Ханстон, чтобы предупредить, что ей необходимо срочно скрыться. Люди Нортумберленда вооружаются и готовы выступить. Марию будут заманивать в Тауэр якобы для ее коронации, но как только она въедет в Тауэр, ворота за ней захлопнутся, и она окажется пленницей своих врагов, а на престол возведут Джейн Грей.

На следующее утро, когда лорд Роберт Дадли прискакал в Ханстон, чтобы везти Марию в Лондон, в Тауэр, ее там уже не было.

Спустя четыре дня Джейн Грей была провозглашена в Лондоне королевой Англии. Однако Мария отказалась признавать коронацию законной. Она нашла убежище в замке Франклинхэм в Норфолке и обратилась к народу за помощью. Карл V и его посланцы в Лондоне были уверены, что Нортумберленд с войсками, которыми он командовал, без труда подавит всякое сопротивление и арестует Марию. Многие советовали Марии подчиниться и признать Джейн Грей королевой Англии, но к их изумлению народ поднялся на защиту Марии. За несколько дней во Франклинхэме собралось сорок тысяч человек. Команды кораблей, посланных Нортумберлендом к побережью Норфолка, чтобы не допустить бегства Марии морем в Нидерланды, взбунтовались и перешли на сторону Марии. Протестанты, как и католики, поддерживали Марию. Так, например, Купер, непоколебимый протестантский епископ Глочестера, призывал своих прихожан сражаться за Марию, поскольку она законная королева. Протестанты по всей Англии, хотя были и пассивны, но поддерживали ее. Им стала отвратительна коррупция Нортумберленда и его окружения, а также те способы, которыми он обогащался, используя идеи протестантства, обогащал себя.

Нортумберленд собрал армию и двинулся против Марии, но, когда он дошел до Кэмбриджа, ему стало известно, что Тайный совет в Лондоне сверг королеву Джейн Грей после девяти дней ее царствования. 10 июля двое членов Тайного совета, граф Арандель и лорд Паже, оба протестанты, убедили своих коллег перейти на сторону Марии и поручили лорду-мэру Лондона провозгласить в Чипсайде Марию королевой Англии.

Жители Лондона шумно приветствовали восшедшую на престол Марию, зажигали фейерверки, повсюду на улицах были расставлены столы с выпивкой и угощением, звонили колокола во всех церквах. Когда Нортумберленд узнал о том, что происходит в Лондоне, он решил капитулировать и на рыночной площади в Кембридже провозгласил Марию королевой Англии. С этим решением он опоздал на сорок восемь часов. Мария уже послала людей арестовать его и отправить в Тауэр. В течение следующей недели многие сторонники Джейн Грей приезжали во Фрауглинхэм, чтобы приветствовать Марию как королеву Англии. Большинство их Мария простила, но кое-кто был арестован. 26 июля сын Нортумберленда, лорд Роберт Дадли, был посажен в Тауэр, где уже находились сам Нортумберленд и Джейн Грей.

Что же делала Елизавета в эти критические дни борьбы за власть? А ничего. Ее это словно не касалось. Кто бы ни победил в этой схватке, Елизавета не выигрывала. Если бы победили Джейн и Нортумберленд, Англия осталась бы протестантской страной, и Елизавета продолжала бы комфортно жить в своих поместьях, но была бы навсегда исключена из числа претендентов на английский престол.

В случае победы Марии продолжало действовать завещание Генриха VIII и права Елизаветы на королевский престол в Англии оставались бы в силе, но власть оказывалась в руках ее сестры, которая ненавидела ее и всех протестантов.

Елизавета десять дней ожидала исхода этой схватки и 29 июля отправилась в Лондон в сопровождении тысячи всадников. Переночевав в своей резиденции в Сомерсет-плейс между Лондоном и Вестминстером, она на следующий день проехала через Лондон, чтобы встретить Марию, которая неторопливо ехала из Норфолка.

3 августа Мария въехала в Лондон, шумно приветствуемая своими сторонниками.

Елизавета ехала рядом с Марией, которая всячески демонстрировала свое расположение к сводной сестре, подчеркивая, что Елизавета принцесса и наследница английского престола. Этой идиллии не суждено было длиться долго.

 

Глава 6

Узница Тауэра

Итак, 1 октября на английский престол взошла дочь Генриха VIII и Екатерины Арагонской – Мария, получившая в народе прозвища Мария Католичка и Мария Кровавая.

Начал раскручиваться новый виток истории Англии.

Свою победу Мария отметила торжественной католической мессой в дворцовой часовне. На богослужении присутствовал весь двор за исключением Елизаветы. Когда Мария настойчиво посоветовала Елизавете посетить мессу, та ответила, что она протестантка и это будет противоречить ее совести. Ее отсутствие в часовне было замечено не только послом Карла V Симоном Ренаром и французским послом Антуаном де Ноалье, но и всеми придворными. Эта новость быстро распространилась по всему Лондону.

Карл V считал приход Марии к власти в Англии своим самым большим триумфом. Ведь он безоговорочно поддерживал Марию в течение двадцати лет ее испытаний и теперь полагал, что вправе пожинать плоды. Недаром же Мария подписывала свои письма к Карлу V «Ваша самая преданная дочь, сестра и кузина».

В бесконечной войне, которую Карл V вел с Францией, для него всегда было жизненно важным заручиться союзом с Англией. Теперь, с воцарением Марии такая перспектива становилась реальной.

Но Карл V лелеял еще более грандиозный план, осуществление которого стало бы венцом его политической карьеры. Император решил женить своего сына Филиппа на новой королеве Англии Марии.

Вот тогда бы Карл V окончательно привязал Англию к своей колеснице и стал властелином Западной Европы.

Марии исполнилось тогда тридцать семь лет и ей, воспитанной в духе религиозного аскетизма, была неприятна сама мысль о физической близости с мужчиной, но она было готова исполнить свой долг перед церковью и выйти замуж за Филиппа, чтобы родить наследника престола.

Но у Карла было условие: «Пока живы такие опасные предатели, как леди Елизавета, драгоценная жизнь принца Филиппа не может быть доверена королеве Марии». Это могло означать только одно – Елизавета должна умереть. Именно такую цену требовал император Карл V.

Карл V был тонким и изощренным политиком, он и его посол в Лондоне Ренар давали Марии умные советы. Они подсказывали новой королеве Англии, что ей следует без всякой пощады казнить как изменников всех, что помогал Джейн Грэй, кто может хоть как-то угрожать положению Марии. Второй совет сводился к тому, что ни в коем случае не надо насильственно утверждать в стране католическую веру. Сама королева вместе со своими придворными может отстаивать мессу в дворцовой часовне, но она должна громогласно заявить, что не будет принуждать англичан-протестантов переходить в католицизм. В этом вопросе она должна действовать постепенно и очень осторожно.

Сам Карл V казнил протестантов без пощады в своих владениях в Нидерландах, но он опасался, что если Мария будет торопиться с обращением Англии в католицизм, это может вызвать народное восстание.

Мария не последовала ни одному из этих двух советов.

Правда, Нортумберленд и двое его ближайших соратников были казнены, но Мария помиловала Джейн Грей и ее мужа Дадли и почти всех сторонников Джейн.

А вот в вопросе о насильственном обращении протестантской Англии в католицизм она была непреклонна. Она говорила, что готова простить преступления против нее лично, но не может простить преступление против Бога.

Ее религиозная политика привела к тому, что протестанты, которые горячо поддерживали Марию в ее борьбе против Джейн Грэй, за какой-нибудь месяц отвернулись от нее. Эта ситуация была на руку Елизавете. Теперь она пожинала плоды своего нейтралитета в схватке Марии с Джейн Грей. Многие протестанты, которым были одинаково отвратительны и Нортумберленд, и Мария, теперь видели альтернативу в другой принцессе – Елизавете.

Она стояла в стороне от кровавой борьбы за престол, было широко известно, что она отказалась участвовать в католической мессе, и это весьма способствовало ее авторитету среди протестантов.

Но у этой медали была оборотная сторона. Растущая популярность Елизаветы таила для нее немалые опасности. В конце августа посол Карла V Ренар писал королеве Марии, предупреждая, что она не должна доверять Елизавете, поскольку та протестантка: «Похоже, что она в политических целях связывается с новой религией, чтобы привлекать сердца и обеспечивать себе поддержку приверженцев этой религии на тот случай, если она задумает заговор. Мы можем ошибаться, подозревая ее, но на этой начальной стадии лучше предусмотреть, чем опоздать».

В этой обстановке, когда каждый день арестовывали все новых видных протестантов, Елизавета попросила аудиенции у Марии. Королева заставила ее ждать целых два дня, и наконец приняла в галерее дворца в Ричмонде. Елизавета подползла к Марии на коленях. Она сказала, что была воспитана как протестантка, но она просит снабдить ее католическими книгами, которые покажут ей, в чем она ошибалась. Мария напоминала, как она надеялась, что Елизавета будет на месте в королевской часовне 8 сентября в день рождества Девы Марии. Елизавета просила простить ей ее отсутствие, объясняя это тем, что у нее были боли в животе, и обещала посетить мессу в следующий католический праздник. Королева Мария, Гардинер и Ренар не верили в искренность Елизаветы. Они расценили первоначальный отказ Елизаветы появиться на мессе и ее последующее обращение в католицизм, как хитрую политическую тактику, с помощью которой она хочет спасти свою жизнь и заставить протестантов думать, что в душе она убежденная протестантка. Гардинер рассказал Ренару, что «они были у леди Елизаветы, чтобы убедить ее и отвратить ее от ошибок», и она согласилась посетить мессу. Но он думает, что она маскируется, чтобы «лучше вести свою игру». Их опасения получили некоторые подтверждения, когда Елизавета не пришла на мессу и в следующее воскресенье. Но это был последний спазм сопротивления – в дальнейшем она послушно посещала мессы.

Неизвестно, было ли обращение Елизаветы в католическую веру искренним, но Марии оно во всяком случае было на руку. Она назначила на октябрь заседание Парламента, на котором планировала утверждение католицизма как государственной религии и ожидала, что члены Парламента не будут сопротивляться ее намерениям.

Посол Франции Нуаль писал Генриху II, что он полагает, что Елизавета пошла к мессе «более из страха за свою жизнь, чем по убеждению». Тем не менее Мария теперь демонстрировала свое расположение к Елизавете, ибо знала, что слухи о том, что Елизавета посещает мессу, помогут ей убедить Парламент проголосовать за восстановление католицизма как государственной религии.

Такого же мнения придерживался и посол Ренар. В сентябре он писал Карлу V, что присутствие Елизаветы на мессе, даже если она лицемерила, тем не менее послужит «делу укрепления истинной религии».

Конечно, Елизавета была вылеплена не из того теста, из которого Господь Бог формирует мучеников, готовых на самопожертвование во имя религиозных постулатов.

Если бы она противилась, ее могла ожидать более страшная судьба, нежели Марию во времена правдения Эдуарда VI и даже Генриха VI. Отказ Елизаветы прийти к мессе мог быть расценен как проявление ереси, и хотя закон о борьбе с ересью не был еще восстановлен, Елизавета прекрасно знала, как католические монархи обращаются с еретиками. Она даже не могла быть уверенной, что ее королевское происхождение убережет ее от костра, поэтому не удивительно, что Елизавета в этой ситуации капитулировала и 8 сентября 1553 года пошла к мессе.

Коронация Марии состоялась в Вестминстерском аббатстве 1 октября после традиционной процессии, выехавшей из Тауэра. Паланкин Елизаветы следовал сразу же за паланкином Марии, она занимала это место и во время процедуры коронования, и на торжественном пиру. Елизавета была первой, кто принес клятву верности новой королеве, однако посол Ренар был уверен, что она приносит эту клятву неискренне, и что тайно сносится с французским послом. Он вновь предупреждал Марию, что Елизавета представляет собой опасность для нее. Ему было нетрудно в этом убедить Марию, которая признавалась послу, что она ненавидит Елизавету как дочь Анны Болейн. Мария заверила Ренара, что не доверяет Елизавете, хотя та клялась, что не лицемерила, когда пошла к мессе, и что Елизавета «была очень робкой» и трепетала, когда разговаривала с ней. Однако Ренар писал Карлу V, что он «иначе трактует ее ответ и ее трепет».

Французский король Генрих II, столкнулся с тем, что национальные интересы Франции находятся в противоречии с его религиозными убеждениями. Он был ревностным католиком, еще более ревностным, чем его отец Франциск I. При Генрихе II преследования протестантов стали еще более свирепыми и изощренными. Их жгли теперь во Франции на медленном огне, чтобы они дольше мучались, многих перед казнью подвергали жестоким пыткам, вырывали у них язык, чтобы они не могли с костра выкрикивать свои еретические тексты.

Но, с другой стороны, Генрих II прекрасно понимал, что восшествие Марии на английский престол означал крупную дипломатическую победу Карла V. Англия становилась постоянным союзником Карла, и теперь император, владея Нидерландами, Италией и Испанией, завершал окружение Франции железным кольцом.

Карл V поручил своему послу в Лондоне Нуалю поздравить Марию с ее решением восстановить в стране «славу Господа Бога» и святой католической веры и истиной религии, но в то же время старался предотвратить ее брак с Филиппом Испанским.

Когда в октябре собрался английский Парламент, он принял Акт, согласно которому брак Генриха VIII с Екатериной Арагонской признавался законным, а их развод, напротив, объявлялся противозаконным; следовательно Мария является законной наследницей английского престола. В этом Акте Елизавета не упоминалась, и поскольку он не отменял Акта 1536 года, который объявлял Елизавету незаконнорожденной, то она, в отличие от Марии, считалась бастардом, но это не влияло на ее право, согласно завещанию Генриха VIII, наследовать корону Англии.

Посол Ренар считал, что новый Акт должен быть принят, чтобы исключить Елизавету из числа наследников английского престола. Карл V пошел дальше и предложил, если Елизавета замышляет заговор с французским послом, как докладывал Ренар, за ней нужно установить слежку с тем, чтобы потом заключить ее в Тауэр.

Были и другие планы в отношении Елизаветы – выдать ее замуж за какого-нибудь принца, хорошего католика, который взнуздает ее. Одним из таких кандидатов в мужья назывался еще при жизни Генриха VIII Эммануэль Филипп Берт, герцог Савойский. Еще шла речь о Доне Карлосе, сыне Филиппа Испанского. Хотя ему тогда было восемь лет и он был на двенадцать лет моложе Елизаветы, при заключении династических браков это не служило препятствием.

Фигурировал среди возможных кандидатов и Эдуард Кортени. На английском горизонте той поры он был весьма заметной фигурой. Его отца, маркиза Эксетера, казнили в 1538 году по приказу Генриха VIII, а его сын Эдуард, которому исполнилось всего восемь лет, был брошен в Тауэр, откуда его выпустили, когда ему было уже двадцать три года.

Мария заехала в Тауэр на пути из Фраклинхэма в Лондон. Она высоко ценила мать Эдуарда, памятуя ее роль в укладывании Джейн Сеймур в постель Генриха VIII и свержении Анны Болейн. Мария назначила ее своей фрейлиной, а Эдуарду даровала титул графа Девонского. Она носилась с идеей женить Эдуарда Кортени на Елизавете, полагая, что он, как добрый католик, будет влиять на Елизавету положительно. У нее была даже мысль убедить Парламент изменить завещание Генриха VIII и сделать Эдуарда Кортени наследником английского престола, как мужа Елизаветы, отодвинув ее на задний план. Однако вскоре Мария заметила, что Кортени на придворных приемах оказывает слишком большое внимание Елизавете, и у нее сразу же возникли подозрения.

Случилось так, что имя Эдуарда Кортени оказалось связанным с судьбой Елизаветы в одном эпизоде в ее жизни, который мог стоить ей головы.

Мария и ее главный советник Гардинер были уверены, что Елизавета и Кортени связаны с французским послом и замышляют заговор с целью свержения Марии, а также планируют разорвать дружбу Англии со Священной Римской империей германской нации и с Испанией.

Мария и посол Карла V Ренар долго не могли решить, что для них выгоднее – оставлять ли Елизавету при дворе или отправить ее в ее имение в Хартфордшире. Находясь при дворе, Елизавета будет иметь полную возможность сноситься с Кортени, но зато здесь гораздо легче держать ее под наблюдением, чем в ее имениях. Проблему решила сама Елизавета – она попросила у Марии разрешения уехать в ее поместье в Ашридж неподалеку от Сенталбанс.

Между тем протестантские экстремисты, «горячие головы», как нарочно делали все, чтобы спровоцировать Марию на репрессии. Известна была, например, такая злая выходка. Они подбросили в приемный зал королевы мертвую собаку, у которой голова была выбрита как у католических священников, на шее – петля и записка, извещавшая, что такая участь ждет всех католических священнослужителей.

Дело не ограничивалось такими жестокими шутками. Они собирались устроить восстание, чтобы предотвратить замужество Марии с Филиппом Испанским, которое должно было повлечь за собой потерю Англией национальной независимости, и восстановить в правах протестантскую религию. Они намеревались свергнуть Марию с английского престола, посадить на него Елизавету, которая после этого выйдет замуж за Кортени.

Центр заговора находился в Кенте, который после Лондона был вторым местом Англии по количеству протестантов. Возглавлял заговор сэр Томас Уайет. Он писал Елизавете и Кортени письма, в которых сообщал о своем плане возведения их на престол. Эти письма были перехвачены шпионами правительства. В их руки попала также переписка заговорщиков с французским послом Нуалем, но они не обнаружили ни одного письма от Елизаветы или Кортени Уайету или французскому послу.

В середине января 1554 года Мария, Гардинер и Ренар имели полное представление о масштабах заговора, но не предпринимали никаких репрессий против участников восстания, чтобы заговорщики чувствовали себя в безопасности и обнаружили все детали и всех участников мятежа.

25 января Уайет и его сторонники выступили в Рочестере. На следующий день Мария написала Елизавете, сообщая о восстании и приказывая ей вернуться ко двору, где она будет в большей безопасности, чем в своих поместьях.

В тот же день Нуаль отправил письмо Генриху II, объясняя, что заговорщики выступили за два месяца до намеченного срока. Посол вложил в это письмо и копию письма Елизаветы королеве. Оно было перехвачено правительственными шпионами. Мария, Гардинер и Ренар могли торжествовать – именно такого доказательства им не хватало.

Становилось очевидным, что, во-первых, французский посол загодя знал о готовящемся заговоре. А, во-вторых, он сносился с Елизаветой – иначе откуда он мог получить копию ее письма королеве?

Приближенные Елизаветы ответили на приказ Марии, сообщая, что Елизавета не может ехать в Лондон, так как она заболела. Королева послала к Елизавете двух врачей, которые подтвердили, что принцесса действительно больна.

Тем временем Уайет во главе семи тысяч своих сторонников двинулся на столицу. Он предпринял штурм Ладгейских ворот Лондона, но безуспешно. Он был разбит, захвачен и заключен в тюрьму.

Положение Елизаветы становилось крайне опасным. Восстание Уайета показало Марии, насколько крав был Карл V, советуя ей беспощадно расправиться с мятежниками. В течение недели Джейн Грей, ее муж и ее отец были обезглавлены. Император также советовал Марии заключить Елизавету в Тауэр.

В середине февраля врачи, присланные Марией, сообщили ей, что Елизавета выздоровела настолько, что может ехать ко двору. День, когда принцессу Елизавету отвезли в Лондон, описал Ренар: «Леди Елизавета приехала сюда вчера, одетая во все белое, окруженная большим количеством людей королевы Марии, помимо ее сопровождающих. Она приказала раздвинуть шторы паланкина, в котором ее везли, чтобы народ мог увидеть ее. Лицо принцессы было бледным и напряженным, гордым, неприступным и презрительным – так она старалась скрыть свое волнение».

Елизавету везли сквозь молчащую толпу, глазевшую на нее, как и на ее мать в тот день, когда баржа доставила Анну Бойлен в Тауэр, после чего ее больше никто не видел.

Кортеж миновал Смитфилд, где скоро запылают костры, на которых будут сжигать протестантов, спустился по Флит-стрит, проследовал к Уайтхоллу и втянулся во дворец. Королева Мария отказалась принять Елизавету.

Смерть была совсем рядом, заглядывала ей в глаза.

В Лондоне Елизавету около месяца держали в комнатах в Вестминстерском дворце, пока Мария и ее советчики решали, что с ней делать дальше. В конце концов было принято решение заточить ее в Тауэр. Мария приказала, чтобы Елизавету перевезли в Тауэр по Темзе, в барже. Она опасалась, что если Елизавету повезут по лондонским улицам, то ее сторонники-протестанты попытаются отбить ее.

Дождливым днем 17 марта 1554 года, в Вербное воскресенье, Елизавету высадили с баржи у ворот Тауэра, которые впоследствии получили название «Ворота предателей», а тогда именовались просто «уотергейт», водные ворота.

Елизавета поскользнулась на мокрых ступенях, ноги ее оказались в холодной воде Темзы, она присела на мокрый от дождя камень. Комендант Тауэра сэр Джон Бриджес сказал ей: «Мадам, вы бы лучше укрылись от дождя, а то вы можете простудиться». – «Лучше сидеть здесь, чем в гораздо худшем месте, – отозвалась Елизавета. – Видит Бог, я не знаю, куда вы ведете меня».

Два месяца провела Елизавета в Тауэере, каждый день ожидая, что ее повезут на казнь. Ей было категорически запрещено общаться с внешним миром и с другими заключенными Тауэра.

Два томительных месяца королева Мария и ее ближайшие советники Гардинер и Ренар решали судьбу Елизаветы. Ренар, выполняя волю императора Карла V, требовал казни Елизаветы. Но Мария понимала, что у них на руках нет никаких реальных доказательств государственной измены Елизаветы и Парламент не утвердит Акт о предании ее суду.

Обсуждался вариант – заключить ее в замок Палфред. Но надо было считаться и с такой возможностью, как месть со стороны двоюродного дедушки Елизаветы лорда-адмирала Уильяма Хоарда, которому подчинялся весь военно-морской флот Англии. А что, если он присоединится к французам и эмигрантам-протестантам, и нападет на Англию?

Быть может, лучше отправить ее в королевское имение в Вудстоке, которое находится не на побережье, а в глубине Англии, где Елизавету можно держать под домашним арестом?

Так и порешили.

 

Глава 7

Путь к престолу

19 мая принцесса Елизавета вышла из ворот Тауэра и поднялась на борт баржи, которая должна была доставить ее в Вудсток. В Вестминстере королева Мария приказала, чтобы баржа нигде не причаливала вплоть до Ричмонда; она не хотела, чтобы сторонники Елизаветы приветствовали ее на пути следования и праздновали ее освобождение из Тауэра.

Елизавету сопровождати член Тайного Совета сэр Генри Бедингфилд, лорд Уильямс и сотня вооруженных всадников.

Елизавета боялась радоваться – она ожидала худшего и боялась за свою жизнь. Когда они приехали в Ричмонд, она сказала лорду Уильямсу: «Этой ночью я думала, что меня везут на смерть», – однако тот заверил ее, что ей ничто не угрожает. На следующее утро они приехали в Виндзор. Когда они переезжали через реку, увидели группу слуг Елизаветы, которые собрались, чтобы посмотреть на свою хозяйку. Она попросила одного из своих стражников подъехать к ним и сказать от ее имени: «Везут, как овцу на заклание».

Ночь она провела в доме настоятеля собора, а на третий день проехала пятнадцать миль до Хайуайкомба. Когда они проезжали мимо Итонского колледжа, мальчики собрались вдоль дороги, чтобы поприветствовать ее.

Бедингфилд писал Марии о том, как проходит поездка, и о том, как встречают Елизавету в деревнях, через которые они проезжают. Так например, в Астоне четверо мужчин ворвались в церковь и стали звонить в колокола в честь Елизаветы. Их немедленно арестовали.

Уильямс и его жена устроили Елизавете в своем доме в Тейме поистине королевский прием, во время которого Бедингфидд счел нужным напомнить им, что Елизавета арестованная, обвиняемая в преступлениях против королевы.

На пятый день путешествия они достигли Вудстока. Здесь Елизавета оказалась в полной власти Бедингфилда. Правда, тот действовал в точном соответствии с инструкциями, которые выработала сама Мария. Елизавете разрешалось гулять, но только под присмотром Бедингфилда. От внешнего мира Елизавета была полностью изолирована – ей было запрещено получать и писать письма, принимать каких-либо посетителей.

Когда Елизавета попросила прислать ей несколько книг – Библию на английском языке, произведения Цицерона и Псалмы Давида на латыни, то ей это разрешили только после того, как Бедингфидд тщательнейшим образом проверил все страницы и прощупал корешки книг, дабы убедиться, что там не спрятаны какие-либо посылки.

Елизавета плохо переносила свое заточение. Она болела, лицо ее становилось одутловатым. Она часто плакала, а иногда взрывалась во гневе. Однажды она попросила разрешения написать королеве Марии. Ничего хорошего из этого не вышло – она обращалась к Марии на «Вы», ни разу не называя королеву «Ваше Величество». Марию это весьма раздражило. Она написала Бедингфилду, что в письме Елизаветы видны ее гордость и упрямство, а также неискренность в выражении преданности королеве.

Однажды Елизавета нацарапала бриллиантом, который был у нее в кольце, на оконном стекле: «Меня во многом подозревают, ничего не могут доказать. Пишет Елизавета, узница».

А тем временем, пока Елизавета коротала томительные дни в Вудстоке, в Англии происходили важные события, имевшие к ней прямое отношение.

23 июля 1554 года в порту Саутгемптона высадился испанский брачный десант – около тысячи всадников, испанская и германская гвардии, триста слуг. Впереди процессии ехал всадник в черном бархатном костюме и фетровой накидке, лицо у него было на редкость бледным, напоминающим Белого всадника из Апокалипсиса, – это был принц Филипп, единственный сын императора Карла V.

По его мрачному лицу можно было подумать, что он едет на похороны, а не на собственную свадьбу – в Вестминстерском соборе его ожидала будущая жена, английская королева Мария. Филипп никогда ее не видел, но знал, что она гораздо старше его, сморщенная и больная. Внешность Марии не обманула ожиданий Филиппа – он увидел желтое лицо, все в морщинах, неуклюжую фигуру. Впрочем, выбора у него не было, за него решал его отец Карл V, а для Филиппа воля отца была свята. Брак принца Филиппа и Марии стал триумфом Карла V – его сын становился королем Англии. В брачном контракте было указано, что они правят Англией совместно. Однако при этом оговаривалось, что от их имени управлять страной будут министры-англичане.

Филипп строго наказывал своим придворным-испанцам, чтобы они не вели себя вызывающе, не оскорбляли национальные чувства англичан, но взаимная неприязнь усиливалась с каждым днем. Один из сопровождавших Филиппа испанцев писал: «Англичане ненавидят испанцев острее, чем дьявола, и ведут себя соответственно. Они грабят нас и в городе, и на дорогах». Он же делал такое наблюдение: «Мы, испанцы, проходим мимо англичан и стараемся не замечать их, словно они не люди, а скот. Они точно так же смотрят на нас».

Вслед за Филиппом в Англии появился кардинал Пол в качестве папского легата. Англия вновь подчинилась папскому престолу. Английский парламент возобновил действие Акта о борьбе с ересью, и с февраля 1555 года по всей Англии запылали костры, на которых сжигали протестантов.

Посол Ренар докладывал Филиппу: «Сир, жители Лондона ворчат по поводу вступления в силу Акта о борьбе с ересью, о чем свидетельствует публичное сожжение вчера некоего Роджера. Некоторые из тех, кто смотрел на это зрелище, плакали, другие молились за упокой его души. Кое-кто собирал пепел и кости сожженного в бумажные мешки, но были и такие, кто угрожал епископам… Ваше Величество должно обратить внимание на то, что леди Елизавета имеет своих сторонников, и вообще англичане не любят иностранцев».

Почти год – одиннадцать месяцев – провела Елизавета в Вудстоке. Мария понимала: если уж не удалось отправить Елизавету на плаху сразу же после восстания Уайета, то теперь это уже невозможно. Она решила, что разумнее держать Елизавету при дворе, чтобы легче было наблюдать за ней.

Восстановление Елизаветы в ее правах принцессы происходило не сразу. Когда 29 апреля 1555 года она приехала в Хемптонкорт, ей было приказано не выходить из своих апартаментов. Ее не приглашали ни на одно празднество при дворе. Ей разрешили принимать посетителей, но желающих навестить ее оказалось немного. Покои кардинала Пола во дворце находились совсем рядом с ее апартаментами, но он за четыре месяца пребывания в Хемптонкорте ни разу не пригласил ее к себе. Кортни был отправлен из Лондона с выдуманной дипломатической миссией в Брюссель за день до ее приезда в Лондон. Оттуда он поехал в Италию, где вскорости умер в возрасте двадцати шести лет.

Вскоре после того, как Елизавета приехала ко двору, Мария объявила, что беременна. Она уверяла, что почувствовала, как дитя шевельнулось в ее животе как раз в тот день, когда в Лондон прибыл кардинал Пол, и это означает, что она родит наследника английского престола, который обеспечит приверженность Англии католической вере.

Фрейлины Марии были уверены, что ей все это померещилось, но как раз на следующий день после того, как Елизавета приехала в Лондон из Вудстока в соборе святого Павла и во всех лондонских церквах звонили колокола в честь такого радостного события. Во Фландрии и в Испании объявили о грядущем рождении наследника английского престола, а вдовствующая португальская принцесса, которая на время отсутствия ее отца Карла V была регентшей, поторопилась написать и поздравить Марию с рождением сына – наследника английского трона.

Елизавета, находясь, по существу, заключенной в своих апартаментах в Хемптокорте, шила приданое сыну Марии – шапочку, пару туфелек, два жакетика. Она была очень искусной рукодельницей. Однако можно представить себе, что думала Елизавета, готовя приданое будущему королю Англии, появление на свет которого навсегда перекроет ей дорогу к трону.

Рождения ребенка Марии ждали с волнением все. Посол Ренар писал 14 июня Карлу V: «Сир, все в этом королевстве зависит от того, кем разродится от бремени королева… Если Бог пошлет ей благополучные роды, дела пойдут на лад. Если же нет, я предвижу осложнения и перемены к худшему, такие значительные, что мое перо не в силах это описать. Можно с уверенностью сказать, что порядок наследования престола настолько плохо определен, что следующей будет леди Елизавета, а это будет означать торжество ереси и унижение религии».

Все оказалось блефом – никакого ребенка и в помине не было, Мария не была беременна, да и не могла быть. Теперь все, включая Ренара, понимали, что будущее принадлежит Елизавете, которая все еще была заключенной в ее апартаментах в Хэмптонкорт.

Возвращению Елизаветы ко двору во многом способствовал король Филипп. К лету 1555 года ему стало очевидно, что никакого ребенка Мария родить не может, а, следовательно, после смерти Марии английский престол перейдет к Елизавете. После Елизаветы, согласно завещанию Генриха VIII, королевский трон Англии должен быть достаться Марии, королеве Шотландии, внучке сестры Генриха VIII Маргарет. Мария, королева шотландцев, жила во Франции при королевском дворе и была обручена с сыном Генриха II дофином Франциском. Если она станет английской королевой, то Англия станет союзницей и вассалом Франции, и это обернется крупным поражением для Испании и Священной Римской империи германской нации. Король Филипп прекрасно понимал всю опасность такой перспективы и предпочитал видеть на английском престоле скорее Елизавету, несмотря на ее симпатии к протестантству, нежели Марию, королеву шотландцев, сноху французского короля Франциска. Поэтому и Филипп и посол Ренар уговаривали Марию не лишать Елизавету права унаследовать английскую корону и добивались расположения Елизаветы как будущей королевы Англии.

Вернувшись ко двору, Елизавета познакомилась с Филиппом, и между ними завязались отношения. Некоторые историки высказывали предположения, что Филипп влюбился в Елизавету. В этом нет ничего странного, учитывая ее молодость и привлекательность по сравнению с ее стареющей и некрасивой сводной сестрой.

В августе Филипп уезжал из Англии в Брюссель, где его отец Карл V торжественно передал ему власть в Нидерландах. А спустя несколько месяцев Карл V сделал его и правителем Испании. Королева Мария отправилась в Дартфорд, откуда Филипп должен был отплыть в Нидерланды. Елизавета тоже была приглашена принять участие в этих проводах, но, в отличие от Филиппа и Марии, она должна была плыть на барже. Мария не хотела, чтобы по дороге Елизавету приветствовали ее сторонники.

Шесть недель провела Елизавета при дворе после отъезда Филиппа и потом попросила у Марии разрешения уехать в свой дом в Хэтфилде. Мария отпустила ее.

Спустя три недели умер враг Елизаветы, главный гонитель протестантов Гардинер. Его смерть ничего не изменила – протестантов продолжали сжигать на кострах по всей Англии. Угроза Елизавете отнюдь не миновала. Мария послала одного из своих придворных поехать в Хэтфилд и учинить там обыск в поисках протестантских книг.

В марте 1557 года Филипп снова приехал в Лондон с целью обеспечить себе поддержку Англии в войне с Францией. Елизавета по этому поводу приехала ко двору. Филипп использовал эту встречу для того, чтобы попытаться уговорить Елизавету выйти замуж за Эммануэля Фелиберта. Филипп рассчитывал получить от Фелиберта взамен руки Елизаветы Ниццу и другие районы Савойи. В запасе у Филиппа был и другой вариант – выдать Елизавету замуж за Александра Фарнезе, сына герцога Пармского и Маргарет, незаконнорожденной дочери Карла V. Правда, ему было всего двенадцать лет, а Елизавете двадцать четыре, но это никого не смущало.

Под влиянием Филиппа Мария объявила войну Франции. В июле Филипп отплыл из Англии с десятью тысячами английских солдат, которые присоединились к его испанским войскам в Нидерландах, и вторгся во Францию. Ему удалось одержать блестящую победу при Сент-Квентине, а затем взять штурмом и город, который самоотверженно защищали французы под командованием адмирала Гаспара де Колиньи. Эту двойную победу шумно отпраздновали в Англии – пели псалом Те Deum, звонили в колокола, жгли фейерверки, но национальным героем Филипп так и не стал. К тому же за этой победой англичане потерпели сокрушительное поражение – 31 декабря 1557 года французская армия под командованием Франциска, герцога де Гиза, вторглась в провинцию Кале, захватила замок, и 7 января город Кале сдался. Все английские владения во Франции, которые в течение двухсот лет служили англичанам плацдармом на французской земле и были предметом национальной гордости, оплотом торговли, военным элементом английской стратегии и во время мира, и во время войны, за одну неделю оказались потерянными.

Королева Мария и король Филипп становились в Англии все менее популярны. Этому способствовала инфляция – за десять лет цены повысились вдвое. Сторонников протестантов продолжали жечь на кострах. При всей ненависти Марии к Елизавете, она ничего не могла с ней поделать. Филипп всей силой своего авторитета защищал Елизавету. Ей на руку играло и то обстоятельство, что Мария, королева шотландцев, в апреле 1558 года сочеталась браком с французским дофином, и было чрезвычайно важно, чтобы она не оказалась на английском престоле. В январе 1558 года Филипп направил в Лондон нового посла, графа Ферия, и наказал ему любыми средствами добиваться расположения Елизаветы. В феврале, когда Елизавета приехала в Лондон, королева Мария ее приняла. Это была последняя встреча сводных сестер.

В октябре Мария заболела, у нее нашли рак кишечника. Ей к тому времени исполнилось сорок два года. Ее душевное состояние сильно ухудшилось, когда ей сообщили о смерти Карла V и Марии Венгерской – двух главных столпов католицизма.

Тогда же Филипп послал в Лондон своего духовника Реснеду с заданием убедить Марию написать Елизавете письмо, признавая ее наследницей престола. Мария пришла в ярость, она заявила Реснеду, что Елизавета не является ее сестрой и дочерью Генриха VIII, она дочь бесстыдной женщины, которая оскорбляла жену Генриха VIII Екатерину Арагонскую и саму Марию. Реснеда настаивал, и Мария в конце концов согласилась, но через два дня передумала и снова отказалась.

Мария умирала в Сент-Джеймском дворце, а во дворце Ламбег умирал кардинал Пол, папский легат в Англии. Они переписывались между собой, волнуясь за судьбу католической религии в Англии.

17 ноября 1558 года королева Мария скончалась, а через двенадцать часов после нее умер кардинал Пол.

Это был конец эпохи, конец страшного царствования, ознаменовавшегося сожжением протестантов. За три года и девять месяцев на кострах живыми были сожжены двести двадцать мужчин и пятьдесят шесть женщин – в три раза больше, чем за предшествовавшие сто лет.

Получив известие о смерти королевы Марии, члены Тайного совета немедленно отправились в Хэтфидд. Они нашли Елизавету в парке, сидящую под большим дубом и читающую Библию на греческом языке. Они сообщили Елизавете, что с этого дня она королева Англии.

 

Глава 8

Что делать с этими двумя религиями?

17 ноября Николас Хит, лорд-канцлер и архиепископ Йоркский проинформировал обе палаты английского парламента, что королева Мария умерла и на английский престол взошла королева Елизавета. В своей речи он отдал дань покойной королеве, особо подчеркнув ее преданность католической церкви.

Всем было ясно, что этот вопрос о религии станет ключевой проблемой нового правления. Какую позицию займет новая королева? Католики боялись худшего, они знали, что Елизавета всегда была центром притяжения для протестантов, хотя многие понимали, что возврат Англии к протестантству приведет к серьезным осложнениям. Члены Тайного совета, назначенные в свое время королевой Марией, были католиками. Приверженцами католицизма были епископы, мировые судьи, да и вообще большинство населения Англии, если не считать жителей Лондона и Кента. Но нельзя было сбрасывать со счетов и молодое поколение, тяготевшее к протестантству.

Обстановка в Европе тоже не благоприятствовала возрождению протестантства как государственной религии в Англии. Англичане, вне зависимости от своих религиозных убеждений, жаждали возврата Кале под английское владычество, а добиться этого можно было только с помощью испанского короля Филиппа, но ведь рьяный католик Филипп никогда не станет помогать еретической Англии.

В одном Елизавета была твердо убеждена: что в таком деликатном вопросе, как религиозные убеждения, нельзя действовать с помощью насилия. Она хотела предотвратить погромы, разрушение церквей, нападения толпы протестантов на католических священников. Елизавета немедленно опубликовала обращение, в котором выражала глубокое сожаление по поводу кончины «нашей возлюбленной сестры, королевы Марии» и приказывала англичанам не предпринимать никаких шагов, не разрешенных властями к переменам положения религии. Секретарь кардинала Пола с облегчением писал в Венецию, что совершенно ясно, что Елизавета будет поддерживать католическую религию в Англии, как она и обещала покойной Марии.

Следующим шагом Елизаветы стало формирование своего Тайного совета. Она оставила в Совете тринадцать его членов, бывших при Марии, и назначила новых. В их числе были лорд Рассел, граф Бетфорд, арестованный в свое время за участие в мятеже Уайета, а потом сражавшийся в армии Филиппа под Сент-Квентином, казначей Елизаветы Томас Перри, у которого были неприятности в связи с историей с Томасом Сеймуром и во время заточения Елизаветы в Вудстоке. Государственным секретарем она назначила Уильяма Сесила, о котором речь впереди.

Месяц спустя Елизавета назначила в Тайный совет брата Екатерины Пар, вернув ему титул маркиза Нортхомптона, которого он был лишен и приговорен к смертной казни за поддержку Джейн Грей против Марии, но потом помилован.

В январе Елизавета ввела в Тайный совет самого ярого протестанта сэра Фрэнсиса Нолли, мужа своей кузины Екатерины, который вернулся из эмиграции в Германию. Он получил место капитана личной гвардии королевы.

Про троих из четырех главных советников новой королевы лондонские остроумцы шутили, что лорд Роберт Дадли, «который кажется умнее, чем он есть на самом деле, сэр Николос Бэкэм в действительности умнее, чем он кажется, а лорд Ханстон (племянник Анны Болейн) человек не умный и не кажется умным». Особо следует сказать о сэре Томасе Сесиле, который сыграл выдающуюся роль в годы правления Елизаветы. Это был опытный государственный деятель, он уже занимал пост государственного секретаря при Сомерсете и Нортумберленде, но был уволен после участия в истории с Джейн Грэй, но потом Мария его помиловала и отправила в Брюссель, чтобы он сопровождал кардинала Пола, который возвращался в Лондон в качестве папского легата после долгих лет эмиграции. Пол и Сесил стали друзьями, возможно их сблизила любовь к чтению произведения Платона и Цицерона на английском языке. Потом Сесил тихо жил в своем сельском имении и ожидал новостей, которые потребуют его выезда в Хэтфилд к Елизавете.

Сэр Томас Сесил был человеком своеобразным – он отнюдь не принадлежал к категории мучеников или революционеров. Он не хотел оказаться на костре, или быть вздернутым на дыбу, или коротать остаток своей жизни в темнице Тауэра. Но Сесил был убежденным протестантом, и с 20 ноября 1558 года он отдал все свои способности государственного мужа на службу королеве Елизавете и дела протестантства. Эта служба растянулась на сорок лет.

20 ноября Елизавета дала своим министрам первую аудиенцию. После того, как они принесли ей клятву верности, новая королева обратилась к ним с короткой речью:

«Милорды! Законы природы заставляют меня выразить горе по поводу смерти моей сестры, тяжесть, которая ложится на мои плечи, изумляет меня, и тем не менее, понимая, что я есть создание Бога и должна выполнять все Его предназначения, я подчиняюсь, желая всем сердцем получить помощь от милосердного Бога, быть исполнительницей Его божественной воли в обязанностях, которые легли на меня. Поскольку я всего лишь человеческое существо, хотя по Его повелению должна управлять, я прошу вас, милорды, чтобы каждый из вас в меру своих сил помогал мне, и таким образом я, как правительница, а вы своей помощью заслужили благосклонность Всемогущего Бога и оставили бы о себе добрую память у потомства».

Когда сэр Уильям Сессил, преклонив колено, приносил Елизавете клятву верности в качестве государственного секретаря, она сказала ему: «Я накладываю на вас обязанности члена Тайного совета, чтобы вы служили мне и нашей стране. Я знаю вас как человека неподкупного, знаю, что вы будете верны нашему государству. Я знаю, что при всем вашем уважении ко мне вы будете давать мне советы, которые будете считать полезными, и если вы узнаете что-либо, что необходимо сообщить мне тайно, вы сделаете это, не предавая гласности, а я заверяю вас, что сохраню это в тайне».

22 ноября Елизавета выехала из Хэтфилда и направилась в Лондон, по дороге она сделала остановку в Чартерхаузе около Барбикена, поблизости от городских стен. Лорд-мэр Лондона и городские высокопоставленные чиновники приехали к воротам Хайгер для встречи новой королевы, но когда Боннер, лондонский епископ, самый ненавистный из всех палачей, толстый, жестокий весельчак – подошел вместе с остальными, чтобы поцеловать ей руку, она вырвала руку и с отвращением отвернулась. После шести дней, проведенных в Чартерхаузе, Елизавета отправилась в Лондон.

23 декабря королевский двор переехал в Уайтхолл, чтобы отметить первое Рождество при новом правлении. Утром Елизавета появилась в соборе в сопровождении фрейлин и государственных чиновников. Оглитерн, епископ Карлея, занял свое место в алтаре, готовясь служить мессу. Но после чтения Евангелия королева встала и, сопровождаемая своими придворными, покинула собор.

Вскоре было опубликовано извещение, что начиная с нового дня нового года литония и апостольские послания должны читаться во всех церквах по-английски.

Въехав в Тауэр, Елизавета обратилась к сопровождавшим ее со следующими словами: «Были люди, которые с высоты власти в нашей стране рухнули и оказались заключенными в этих стенах. Я же поднялась от положения узницы и стала королевой нашей земли. Это произошло благодаря Божией справедливости. И если они погибли под топором, то я должна быть благодарна Богу и снисходительна к людям».

Конечно, в эти минуты Елизавета не могла не вспомнить холодное утро четыре с половиной года назад, когда ее привезли в Тауэр в качестве узницы и она была уверена, что отсюда она выйдет только на эшафот. Теперь она въезжала в Тауэр верхом, облаченная в красный бархат, – королева Англии. Впереди процессии ехал лорд-мэр Лондона с эмблемой Ордена Подвязки и королевским скипетром, за ним следовали наемники в алых камзолах, поблескивая позолоченными лезвиями секир. Далее шли герольды и солдаты в мундирах, отделанных серебром. Прямо перед Елизаветой лорд Пэмброк нес ее меч, а позади нее ехал ее новый королевский конюший Роберт Дадли.

Когда Елизавета ступила в Тауэр, где она должна была провести несколько недель перед тем, как обосноваться во дворце Уайтхолла, все пушки Тауэра грянули, приветствуя новую королеву.

Она, наверное, понимала, какое тяжелое наследство досталось ей после двенадцати лет царствования ее сводной сестры Марии Кровавой. Англия за эти годы стала третьеразрядным государством с разрушенными финансами, без настоящей армии, без способных лидеров.

Однако первая мысль королевы была о том, как держать в узде протестантов до того, как она решит, что делать с этими двумя религиями. Сделать это лучше всего было на воскресном богослужении с кафедры на дворе у собора Святого Павла, где священнослужители, назначенные властями, разъясняли огромным толпам, собирающимся на воздухе, взгляды правительства на религиозные проблемы. Первым священником, выступающим от имени новой власти, стал Сесил Билл, бывший глава Тринити-колледжа в Оксфорде, которого в свое время уволила Мария, воцарившаяся на престоле.

Билл был для Елизаветы очень удобным священнослужителем – в своей проповеди он призывал протестантов подчиниться закону, не форсировать смену религий. Но при этом он сказал о протестантстве, что это «истинная религия». В следующее воскресенье в своей проповеди ему возразил Джон Кристоферсон, епископ Чичестера, назвавший «истинную религию», о которой говорил Билл, ересью. Елизавета объяснила Кристоферсону, что его выбрали для того, чтобы он призывал к умиротворению, а не разжигал религиозную вражду, и отправила его под домашний арест. Он, конечно, был в скором времени освобожден, но через две недели умер.

Елизавета устроила Марии поистине королевские похороны. Траурное богослужение она поручила Джону Уайту, епископу Винчестерскому, который в годы правления Марии прославился преследованиями протестантов. Для своей проповеди он избрал текст из Еклесзиаста: «Я восхваляю мертвых выше, чем живых». Уайт призывал слушателей подчиняться новой королеве, но не преминул сказать, что «живой пес лучше мертвого льва». Елизавете это не понравилось, и она посадила Уайта под домашний арест, хотя через месяц распорядилась освободить.

Характерно отношение испанского посла Ферия к Елизавете. Новая королева все больше раздражала и пугала его. «Что можно ожидать от страны, – писал он, – которой управляет как королева молодая девушка, которая, хотя и умна, но неосмотрительна и с каждым днем все более откровенно выступает против религии? Государство целиком в руках молодых людей, еретиков и предателей, королева не благоволит ни к одному человеку, которого Ее Величество, обитающае ныне на небесах, приближало к себе. Старые люди и католики разочарованы, но опасаются открывать рот».

В субботу, накануне коронации Елизавета, как и требовала традиция, на королевской барже поднялась по Темзе к Тауэру. Венецианец Тифаноя, оказавшийся тогда в Лондоне, оставил в письме смотрителю замка в Мантуе описание этого события: «Баржу королевы сопровождало множество кораблей, галер, бригантин. Своей роскошью это зрелище напоминало торжественную церемонию в Венеции в день обручения дожа с морем.

Били барабаны, гремели пушки, звенели колокола, играли оркестры. Но еще громче звучали крики толпы, облепившей берега реки. Королевская баржа была украшена и внутри и снаружи гобеленами. Ее буксировала большая галера, на веслах было сорок гребцов, когда баржа проплыла под мостом, ее приветствовали залпы пушек Тауэра».

Церемония коронования состоялась 14 января 1560 года. Она началась утром и заняла почти весь день. Тифаноя писал, что придворные Елизаветы «были так украшены бриллиантами и отделанными золотом воротниками, что их сияние рассеивало даже пасмурность дня, хотя шел небольшой снежок».

Сопровождаемая приветственными криками, Елизавета, следовала по одной улице за другой, с балконов всех домов свешивались ковры, красивые ткани, знамена.

По обеим сторонам улиц «были сооружены деревянные сцены, на которых выстраивались купцы и ремесленники, одетые в длинные черные мантии, такие, как носят профессора университетов в Италии, со всеми своими знаменами, знаками, штандартами. Кавалькада состояла из тысячи лошадей, за ней следовал открытый паланкин с Ее Величеством. Ее окружало множество слуг в бордовых вельветовых куртках с массивными серебряными застежками. У каждого на груди и на спине были вышиты красная и белая розы и буквы ЕК – Елизавета Королева».

…Рядом с паланкином на великолепном коне ехал главный королевский конюший лорд Роберт Дадли, который вел в поводу белоснежного скакуна, покрытого золотой попоной.

За ним следовал лорд Чемберлен и другие члены Тайного совета, каждый в сопровождении девяти пажей.

Королева проехала под Триумфальной аркой, построенной в три яруса. На первом ярусе восседал король Генрих VII из дома Ланкастеров, с большой красной розой, и рядом с ним его супруга, королева Елизавета из дома Иорков с большой белой розой.

На втором ярусе сидел король Генрих VIII с двумя розами – красной и белой. Рядом сидела королева Анна Болейн с золотой короной на голове.

На третьем ярусе выступала нынешняя королева.

Фасад Триумфальной арки был украшен королевским оружием, военными трофеями, бантами из лент.

На всем пути толпы людей шумно приветствовали королеву. Особенно ликовали протестанты.

Первейшей своей задачей Ферия полагал защиту интересов короля Филиппа. Он считал, что лучшая служба, какую он может сослужить своему сюзерену, будет брак Филиппа с Елизаветой. Филипп тогда сохранит за собой ранг короля Англии и привяжет Англию к союзу с Испанией и Нидерландами, и кроме того, ему возможно удастся удержать Елизавету от ереси.

Филипп вернулся в Брюссель после успешной компании во Франции. Он писал Ферия, что не хочет жениться на Елизавете, потому что она еретичка, но тем не менее он с неохотой, но поручил Ферия, сделать Елизавете предложение от его имени. Возможно, Филипп не был вполне откровенен со своим послом. Елизавета была девушкой привлекательной, и Филипп, несмотря на его видимое отращение к женщинам и к сексуальным отношениям с ними, в глубине души мечтал переспать с Елизаветой, хотя и не признавался в этом своему послу, да и самому себе, делая вид, что его брачное предложение Елизавете продиктовано исключительно его чувством долга перед Богом и перед своими подданными.

Ферия сделал Елизавете от имени Филиппа формальное предложение. Она поблагодарила посла, сказала, что высоко ценит оказываемую ей честь, но вынужденная отказать Филиппу, так как она вообще не хочет выходить замуж и на всю жизнь останется девственницей.

Но при этом она оставалась женщиной с головы до ног, со всем женским лукавством и отсутствием логики. Когда Ферия сообщил ей, что Филипп намерен жениться на принцессе Елизавете Валуа, Елизавета сказала, что Филипп, видимо, не так уж сильно был влюблен в нее, если не выждал и четырех месяцев после того, как получил от нее отказ.

Коронация Елизаветы состоялась в воскресенье 15 января 1559 года. А за три дня до этого Елизавета, согласно традиции, приплыла на барже из Уайтхолла в Тауэр и в субботу проехала в своей карете по улицам Лондона от Тауэра до Вестминстера. Для лондонцев это всегда было грандиозным праздником. Экипаж Елизаветы сопровождали лорд-мэр Лондона, олдермены, главы гильдий, множество детей.

На площадях устраивали театрализованные представления. Елизавета останавливала свою карету около каждого такого представления, говорила с любителями-актерами и зрителями.

На следующий день королева была коронована в Вестминстерском аббатстве. После коронации месса была отслужена на латыни, но молодая королева и ее духовник произносили слова посвящения на английском языке.

8 мая Елизавета распустила Парламент и назначила новые выборы. Таких выборов Англия не знала. До сих пор верховная власть в Лондоне всегда давала понять избирателям, кого она хотела бы видеть депутатом Палаты Общин от их округа, оказывала прямое давление – мэры в городах и шерифы в графствах получали имена тех, кого предпочитала власть. Елизавета отказалась от этой практики. Она хотела, чтобы новый Парламент принял решение о смене религиозной политики, а для этого ей было важно знать отношение тех, кто имел право голосовать (их было немного, не более нескольких сотен в каждом избирательном округе – купцы в городах, эсквайры в сельских местностях), к религиозным проблемам. Выявить реальное соотношение сил протестантов и католиков могли только свободные выборы.

В результате многие протестанты были избраны в палату общин, включая эмигрантов-протестантов, только недавно вернувшихся в Англию из добровольной ссылки в Германию и Швейцарию. Елизавете и Сесилу было ясно, что палата общин поддержит немедленные и радикальные изменения государственной религии. Сложнее обстояло дело с палатой лордов, где заседали 43 пэра и 16 епископов.

Перед тем, как обсуждать религиозную реформу, палата общин обратилась к Елизавете с просьбой выйти замуж, чтобы родить наследника престола. Елизавета ответила, что у нее нет намерения выходить замуж и что «ей будет достаточно, если на мраморной плите на ее могиле будет написано, что королева жила и умерла девственницей».

Потом дело дошло до главного – до религиозной реформы. Елизавета и Сесил в конце концов добились своего – Парламент утвердил отказ Англии признавать верховенство Римской католической церкви и признал королеву Елизавету главой англиканской церкви.

 

Глава 9

Частная жизнь королевы Англии Елизаветы

Елизавета была, конечно, личностью совершенно исключительной и как государыня, и как женщина.

От своего отца, короля Генриха VIII, она унаследовала не только рыжие волосы, но волю и властность, любовь к пышности, музыкальный талант, необыкновенное умение общаться с людьми и энергию, которую Генрих VIII демонстрировал до того, как болезнь разрушила его мозг и великолепное тело.

От матери, которой Елизавета практически и не видела, ока унаследовала темные глаза и, надо полагать, женский темперамент, который сделал Анну Болейн самой выдающейся кокеткой в королевстве.

А вот от деда Генриха VII, с его худощавым лицом, который вложил в утверждение династии Тюдоров столько сил, что этому утверждению не смогли помешать ни экстравагантность его сына, ни фанатизм его внучки, наполовину испанки, Елизавета получила в наследство осторожность, бережливость, упорство в достижении цели и умение маневрировать.

Государство, доставшееся в наследство королеве Елизавете, находилось в весьма печальном состоянии. Казна была пуста, за двенадцать лет правления Марии Кровавой Англия превратилась в третьестепенную страну, во многом зависевшую от Испании.

Елизавета, умом или интуицией, поняла, что для сохранения королевства и своего престола ей необходимы две вещи – время и мир. И ей удалось их использовать.

В самоутверждении Елизаветы как королевы Англии огромную роль сыграли ее личное обаяние и ее образ жизни.

Ни один из английских королей до Елизаветы не путешествовал по стране так часто и много, как она.

Обычно в конце июля королева уезжала из Лондона и возвращалась туда только в начале октября. Это имело свой смысл, учитывая, что летом замусоренный и загрязненный Лондон становился рассадником всяческой заразы. Она не разделяла панического страха своего отца перед эпидемией оспы, но необходимые меры предосторожности принимала.

Когда Елизавета жила в Вестминстере, она обычно останавливалась в своем дворце в Уайтхолле, хотя иногда ночевала во дворце Сент-Джеймс, но, как и ее отец Генрих VIII, предпочитала Гринвич и Ричмонд. Посещала она и Хэмптон-Корт и Ножег, где находился дворец, который Генрих VIII строил в последние годы своей жизни, хотя так и не успел в нем пожить. Эти дворцы находились в большем отдалении от грязного воздуха Лондона и опасности заразы, чем Вестминстер.

Вообще Елизавета на здоровье не жаловалась, у нее был хороший аппетит, она любила жизнь, пешие прогулки по паркам своих дворцов, да и более дальние прогулки, увлекая своих фрейлин на две или три мили. О ее любви к верховой езде и охоте и говорить нечего. Летом она обычно уезжала в Виндзоркастл и свои имения Эндфилд в Осланд около Уайтбриджа-Серрея, Истхэмптон в Йоркшире, Вудсток в Оксфордшире и Графтон в Нордхэмптоншире. Чаще других королей она посещала юго-восточную Англию и Мидланд.

Поездки Елизаветы были неторопливыми, она делала в день десять или пятнадцать миль, и это зависело не только от состояния дорог, которые были ужасны, но еще в большей мере от встреч, устраиваемых ей в каждом городе, каждой деревушке. Сотни англичан стекались к тем местам, где она проезжала, чтобы взглянуть хоть одним глазком на свою королеву, поприветствовать ее.

Елизавета обладала незаурядным даром привлекать сердца, и это особенно ярко проявлялось во время ее поездок по стране. Она умела бросить несколько ласковых слов, дать поцеловать свою руку, потрепать по плечу, произнести тост и выпить с христианами чарку вина. Посетив университет в Кембридже, она произнесла перед студентами и преподавателями речь на безупречной латыни, чем окончательно завоевала их. Значительную часть своих поездок по стране Елизавета совершала по рекам. Главной речной артерией Англии была Темза. Лондонские улицы были такими узкими, такими грязными, а по ночам и такими опасными, что богатые и знатные люди предпочитали передвигаться по Темзе. Свои дома они тоже стремились строить на берегах Темзы. Да и королевские дворцы и правительственные здания жались к реке. Например, замок Гринвич, где, кстати сказать, родилась Елизавета, ее любимый дворец Уайтхолл, Сайон Хауз, где была коронована Джейн Грей, Хэмптокорт, который перешел от архиепископа Уолси Генриху VIII, дворец Ричмонд, построенный Генрихом VII, замок Виндоркастл, Тауэр, королевский монетный двор, королевский арсенал, здание Парламента – все располагались на берегах Темзы.

Когда королевский двор оказывался в Лондоне, десятки разукрашенных барж проплывали вверх и вниз по Темзе под мостами.

Королеву Елизавету, когда она бывала в Лондоне, можно было часто видеть на борту королевской баржи. Одно из первых ее появлений перед народом после восшествия на престол, состоялось в 1559 году в День Святого Георгия на Темзе, когда королева отправилась в Бейнарт-Кастл, чтобы отужинать с графом Пэмброком. После ужина Елизавета каталась на барже вверх и вниз по Темзе, сопровождаемая сотней лодок и барж и тысячами людей, толпившихся на берегу реки, чтобы поприветствовать новую королеву. Играла музыка, гремели трубы, били барабаны, вспыхивали фейерверки, народ ликовал.

Однако следует отметить, что Темза выполняла функции не только транспортной артерии. Она была и местом развлечений, здесь устраивались водные феерии, фейерверки и тому подобное. Эти празднества распугивали лебедей, которые считали Темзу своим владением. Впрочем, Лондон, который, по существу, был провинциальным городом, присоседившися к большому речному порту, расцветал, когда в него прибывал королевский двор. Очень во многом это определялось личностью королевы Елизаветы.

При всей широте своей натуры, королева оставалась весьма сдержанной в своих разговорах. Об этом, в частности, свидетельствовала ее реплика французскому послу. Однажды Елизавета сказала ему, что, когда она взошла на престол, она владела шестью иностранными языками лучше, чем английским. Посол заметил, что это огромное достоинство для королевы, на что Елизавета ответила примечательной фразой: «Это не удивительно – научить женщину говорить, гораздо труднее научить ее держать язык за зубами».

На протяжении всего своего царствования королева Елизавета постоянно испытывала недостаток в деньгах. Ее поездки по стране, помимо завоевания популярности, преследовали еще и корыстную цель – экономию денег. Елизавета останавливалась в домах богатых и знатных людей, которые были счастливы принять у себя королеву Англии и делали все, чтобы Елизавета и ее приближенные остались довольны.

Королева не могла отблагодарить своих хозяев деньгами, но она расплачивалась с ними тем, чем располагала – титулами, почестями, землями. Большое значение имели монополии, которые раздавала королева и которые весьма и весьма обогащали награжденных. Достаточно привести в пример Роберта Дадли, впоследствии герцога Лестера. Он нажил огромное состояние благодаря дарованному ему освобождению от налогов на ввоз в страну сладких вин, оливкового масла и бархата. Только в Кениуорте Дадли истратил 60 тысяч фунтов стерлингов, чтобы перестроить простенький дом в роскошный дворец, а помимо этого у него были дома в Дембиче, в Лондоне и в Анстеде.

Другим примером может служить дом Уильяма Сесила, позднее лорда Бардли, главы казначейства в Хэртфордшире, прозванный домом Теобальда. Елизавета часто посещала этот дом, который поначалу был весьма скромным зданием, но постепенно превратился в роскошный дворец. Как признавался лорд Бардли, каждый визит королевы стоил ему около трех тысяч фунтов стерлингов.

Любопытная история имела место в сэром Томасом Грешемом, финансовым гением в правительстве Елизаветы. Она подарила ему имение Остерли-парк, некогда принадлежавшее Сионскому аббатству. Грешем построил здесь великолепный дворец, и в 1577 году королева приехала туда посмотреть на это произведение архитектуры. Дом ей понравился, но насчет двора она сделала замечание – он показался ей слишком большим, и будет лучше, сказала она, если его разделить стеной. Утром, когда Елизавета проснулась, то увидела, что двор перегорожен. Грешем вызвал каменщиков, и они за одну ночь возвели там стену.

Королева была довольна и провела во дворце Грешема несколько дней. Хозяин постарался развлекать Елизавету как мог. Устраивались прогулки верхом по вновь разбитому парку с затейливыми прудами, грандиозный банкет, во время которого для королевы разыграли спектакль.

Следует признать, что вкусы королевы Елизаветы в том, что касалось зрелищ и спортивных развлечений, были отнюдь не изысканными. Она, например, не любила смотреть игру в теннис, которым так увлекался ее отец, Генрих VIII. Она предпочитала народные состязания, такие, в частности, как излюбленные деревенскими парнями бои на палках, которые происходили до первой крови и порой заканчивались переломами рук и повреждениями голов.

Успехом у зрителей пользовалась также борьба и фехтование мечами. Придворные Елизаветы увлекались стрельбой из лука, верховой ездой, охотой, соколиной охотой, игрой в кегли, в шары, метанием колец в цель, рыбной ловлей.

Королева была великолепной наездницей и хорошо стреляла из арбалета, могла одной стрелой свалить оленя, которых было много в лесах, принадлежавших короне и знатным магнатам. О ее любви к верховой езде свидетельствует тот факт, что в 1606 году, когда Елизавете было уже 67 лет, она через день обязательно ездила верхом. Домашние развлечения тоже были довольно разнообразны. Особой популярностью пользовались карты, играли только на деньги, причем на крупные. Играли также в трик-трак и на бильярде. Елизавета также увлекалась шахматами.

В жизни Елизаветы и ее двора очень большое место занимала музыка. В каждом городе, который посещала королева, в ее честь обязательно устраивали концерты и музыкальные шествия. В качестве примера можно привести эпизод с пребыванием Елизаветы в Норвиче. Там река вымыла большой ров, который был замаскирован тканями и ветками. Когда кавалькада с королевой во главе поравнялась с рвом, оттуда выпорхнули девушки, изображавшие речных нимф, и стали читать стихи, посвященные Елизавете, а музыканты, скрытые во рву, исполняли музыкальные произведения.

Наряду с музыкой королева и ее придворные увлекались танцами. Французский посол в Лондоне писал королю Генриху IV про Елизавету: «Она получает огромное наслаждение от танцев и от музыки. Она говорила мне, что держит по крайней мере 60 музыкантов, что в юности она очень хорошо танцевала и сочиняла оригинальные танцы и музыку к ним, и сама исполняла».

Елизавета очень любила и часто устраивала балы и маскарады. Большой популярностью пользовался театр.

Вообще королевский двор жил весело и разнообразно.

 

Глава 10

Первая любовь – лорд Роберт Дадли

Первые два года правления Елизаветы были отмечены несомненными успехами. Она утвердила в своей стране протестантскую религию, одержала военную победу в Шотландии и способствовала укреплению власти в этой сопредельной стране. Авторитет Англии на европейском континенте значительно вырос.

Не оставалось без удовлетворения и женское тщеславие Елизаветы. Ее руки добивались мужчины из самых знатных домов Европы.

Дело доходило до анекдотов. Венецианский посол Паоло Тьеполо информировал дожа и Сенат, что «посол Дании в Англии, желая продемонстрировать любовь своего сюзерена к королеве Елизавете, носил на своем камзоле алое сердца из бархата, пронзенное стрелой». Одно время казалось, что Елизавета отдает предпочтение эрц-герцогу Карлу. Но когда ее спрашивали, она отвечала, что не выйдет замуж за человека, которого в глаза не видела. А пригласить его приехать в Лондон она не может.

Со временем настроение Елизаветы переменилось, и она принялась всерьез рассматривать кандидатуру Эрика, старшего сына шведского короля, который послал в Лондон своего младшего сына, герцога Финляндского, предлагать Елизавете руку своего брата.

Испанский посол де'Куадро писал своему предшественнику Ферия: «Нас здесь десять или двенадцать послов, и все соревнуются, предлагая королеве руку своего сюзерена, и они говорят, что следующим претендентом будет герцог Голштейнский. Герцог Финляндский, который здесь представляет своего брата, грозится убить посла императора, королева боится, что они могут перерезать друг другу глотки в ее присутствии».

Герцог Финляндский произвел на лондонский высший свет дурное впечатление, но он щедро рассыпал на лондонских улицах серебряные монеты и говорил также, что его брат будет рассыпать уже не серебро, а золото.

Тем временем шведский король умер и престол достался его сыну Эрику. Тот ни за что не хотел отказываться от мысли жениться на Елизавете, и, хотя, получал отказ за отказом, отступать не хотел. Он говорил, что ни море, ни враги, никакие опасности не заставят его отказаться от нее.

И действительно, в августе 1560 года он отплыл в Лондон, но встречные ветры заставили его вернуться в Стокгольм. Он снова снарядил флот, но сильные ветры разметали его корабли.

Обилие претендентов и поклонников создавало некую атмосферу суеты и суматохи. Осторожный сэр Уильям Сесил писал: «Здесь происходят большие беспокойства среди поклонников и противостояние влюбленных, и дай Бог, чтобы королева выбрала одного из них и остальные с достоинством успокоились бы».

В конце концов Елизавета сделала свой выбор. Она влюбилась. Влюбилась, как влюбляются все женщины, вне зависимости от того, королевских ли они кровей или простолюдинки, – теряя голову, самозабвенно, рискуя своим именем и репутацией.

Избранником королевы Елизаветы оказался лорд Роберт Дадли.

Это был высокий, статный, очень красивый мужчина, к тому же отличный наездник. Он родился в 1532 году на несколько месяцев раньше Елизаветы. Его отец Джон Дадли был в фаворе у короля Генриха VIII, хотя отец Джона Дадли, Эдмонд Дадли, был казнен в самом начале царствования Генриха VIII – его сочли ответственным за непопулярную финансовую политику короля Генриха VII. При жизни Генриха VIII Джон Дадли стал виконтом Лисли, а в годы правления Эдуарда VI получил титул графа Барвика, герцога Нортамберлендского и стал правителем Англии. Роберт Дадли вырос при королевском дворе и был дружен с Елизаветой еще когда они были детьми. Когда ему исполнилось семнадцать лет, он женился на Эмми Робсар, дочери дворянина-помещика из Норфолка. Надо полагать, что Роберт Дадли был по-настоящему влюблен в Эмми Робсар, иначе ничем нельзя объяснить этот неравный брак сына самого могущественного человека в Англии со скромной девушкой, у которой не было ни положения, ни богатства.

Как известно из истории, судьба первых людей в Англии оказывалась весьма переменчивой – от королевского дворца до Тауэра было рукой подать. Вот и отец Роберта Дадли, герцог Нортамберлендский и пятеро его сыновей после девяти дней правления Джейн Грей, были брошены в Тауэр. Нортамберленд и его сын, муж Джейн Грэй, Джифорд Дадли, сложили свои головы на плахе во дворе Тауэра, и его сыновья видели эту казнь из окошек своих темниц. Скоро они были помилованы, как говорили, не без нажима со стороны короля Филиппа Испанского. Один из них, Джон, умер, а Амброс, Роберт и Генри отправились служить в армию короля Филиппа, сражавшуюся во Франции, и отличились в сражении при Сан-Квентине. Генри погиб в бою, а Амброс и Роберт сохранили свои жизни и вернулись в Англию.

Последние девять месяцев правления королевы Марии были очень трудным временем для Елизаветы. Роберт Дадли был в эти месяцы в ее близком окружении. Сразу же после своего восшествия на престол, Елизавета назначила Роберта Дадли главным королевским конюшим. Ему тогда исполнилось двадцать шесть лет. Естественно, что королевский конюший должен был почти все свое время проводить в Лондоне, при дворе. Его жену Эмм не устраивала такая жизнь, и она обитала, в основном, в имениях своих родственников в Норфолке и Линкольншире или в поместье Хзмптонколхор в Оксфордшире, в нескольких милях к северу от Лондона, которое арендовал лорд Роберт. Он навещал ее там время от времени.

А в Лондоне, в королевских дворцах, весной 1559 года события развивались довольно бурно. Придворные уже не шушукались, а в открытую говорили, что королева влюбилась. Да, королева по неопытности и не скрывала своего чувства к лорду Роберту Дадли. Она уделяла ему много внимания – сажала его за обеденный стол рядом с собой, ей нравилось говорить с ним, превозносить его достоинства, дарить ему подарки. Если кто-нибудь плохо отзывался о лорде Роберте Дадли, королева со всем своим темпераментом бросалась на его защиту.

Елизавета сделала сэра Роберта Дадли рыцарем ордена Подвязки, даровала ему право вывозить без лицензии из страны шерсть, сделала ему поистине королевский подарок – двенадцать тысяч фунтов стерлингов на покрытие его расходов как королевского конюшего. Получать богатые подарки от сюзерена было для придворных делом обычным, но когда сюзерен – женщина, это дает пищу для слухов и подозрений.

Комнаты лорда Роберта Дадли в Уайтхолле были этажом ниже апартаментов королевы, он однажды пожаловался на сырость, и Елизавета незамедлительно приказала поселить своего конюшего на том же этаже, где обитала она, дверь в дверь рядом с ее апартаментами. Это не могло не вызвать новые сплетни.

Елизавета очень любила верховую езду. Она часто отправлялась с Робертом Дадли на прогулки верхом или на охоту. Их могли видеть, когда они отдыхали, – королева сидела на траве, а главный конюший лежал у ее ног.

Однажды вечером после ужина в доме Дадли, она возвращалась домой во дворец в Ричмонде, ехала в темноте в сопровождении факельщиков из слуг Роберта. По дороге она заговорила с факельщиками, рассказывая им, какой замечательный человек их хозяин и что она поднимет его на такую высоту, какую не знал никто в его роде. Один из факельщиков пересказал своему другу слова королевы. Этот друг высказал мнение, что королева хочет сделать Дадли герцогом. Нет, возразил факельщик, она намерена выйти за него замуж. Этот разговор стал известен, и факельщика и его друга вызывали в Тайный совет для допроса.

Сплетни ходили разные, говорили даже, что Дадли любовник королевы и что она тайно родила от него ребенка. Утверждали, что Дадли намерен отравить свою жену, чтобы получить возможность жениться на Елизавете.

Врагов у лорда Роберта Дадли было хоть отбавляй – ему, попросту говоря, многие остро завидовали. Завидовали его мужественности, его красоте, его положению при королевском дворе, а главное, конечно, тому, что он был явным фаворитом королевы. Не было таких смертных грехов, в которых не обвиняла бы его злая молва. Его называли отравителем, развратником и тому подобное.

Близкая к Елизавете Кэт Эшли могла позволить себе рассказать королеве о сплетнях, порочащих ее, и предупредить Елизавету о возможных последствиях ее неосмотрительного поведения. Елизавета назвала эти сплетни абсурдными. Она уверяла Кэт Эшли, что у нее никогда не было никаких сексуальных отношений с Робертом Дадли. Как это могло прийти кому-то в голову, что такое возможно, когда она постоянно, день и ночь, окружена своими фрейлинами. И тут же, словно возмутившись, что присутствие фрейлин ограничивает ее свободу, Елизавета добавила: «Если бы она когда-либо захотела, и находила бы удовольствие в подобном безнравственном поведении – от чего Бог ее упас, – она не знает никого, кто мог бы ей воспрепятствовать». Довольно противоречивое заявление. Вопреки вызывающим словам Елизаветы, она отнюдь не была свободна в осуществлении своих сексуальных желаний. Королева, даже и правящая королева, вовсе не была в равном положении с королем-мужчиной. В обществе существовала двойная мораль: то, что прощалось королю-мужчине, то категорически запрещалось королеве-женщине. Король мог беспрепятственно пробираться по ночам в спальни придворных фрейлин, мог во время охоты посещать хорошеньких жен и дочерей помещиков и крестьян. Королева же не только была под постоянным наблюдением своих фрейлин и служанок, но, если бы она завела любовника, то рисковала бы забеременеть.

Королеве-протестантке приходилось быть особенно осторожной. Католики только и ждали случая, чтобы получить подтверждение об аморальности женщины-протестантки. Елизавета, как дочь Анны Болейн, осужденной в свое время за неверность мужу, была в особо опасном положении. Если бы ее уличили в разврате, в любовной связи с Робертом Дадли, это нанесло бы страшный удар протестантству в Англии, да и во всем христианском мире.

Ситуация грозила оказаться критической. Это очень волновало государственного секретаря и главного советника Елизаветы Уильяма Сесила. Дело было не только в том, что Сесил сплошь и рядом не мог согласовать важные государственные действия с королевой, ибо она оказывалась на природе, верхом с Робертом Дадли или на охоте. Сесил чувствовал, что теряет свое влияние на Елизавету, что Дадли настраивает королеву против него.

Наблюдая, как поведение Елизаветы становится все более безрассудным, Сесил понимал, какой опасностью это грозит Англии и его собственному положению. Сессил пошел так далеко, что заговорил на эту тему с испанским послом де'Куадро в надежде, что тот использует свое влияние на Елизавету и как-то образумит ее. Сесил объяснял Куадре, что Роберт Дадли представляет собой опасность, что лорд Роберт может отравить свою жену, а это повлечет за собой совершенно непредсказуемые последствия. Судьба распорядилась так, что на следующий день после разговора Сесила с де'Куадрой Елизавета холодно сообщила испанскому послу, что жена лорда Дадли Эмми умерла.

Эта смерть вызвала массу кривотолков. Оставалось множество загадок, на которые не было ответов.

Эмми Дадли жила в то время в доме в Канорхолле в одиночестве, окруженная только слугами. В тот день она отправила всех своих слуг на ярмарку в Ябингтоне и осталась в доме совершенно одна. Это была первая загадка – почему она отослала слуг?

Говорили, что в тот день в доме Эмми Дадли побывали двое людей от мужа, Роберта Дадли. Во всяком случае, когда ее слуги вернулись с ярмарки, они нашли свою хозяйку мертвой. Она лежала с переломанной шеей у подножия лестницы.

Как только это известие дошло до Елизаветы, она послала за Робертом Дадли, чтобы поговорить с ним наедине. О чем они беседовали, осталось тайной. Только стало известно, что королева приказала лорду Дадли удалиться в свой дом и оставаться там до тех пор, пока судебный пристав не вынесет заключение, что это был несчастный случай.

Такой вердикт никого не убедил. Грозил разразиться грандиозный скандал. Общее мнение было таково – лорд Дадли убил свою жену, чтобы развязать себе руки и получить возможность жениться на королеве Елизавете.

Английский посол во Франции Трокмертон был потрясен этим известием. Он написал Сесилу, что хотя он очень уважает лорда Роберта, но долг перед королевой заставляет его предупредить Сесила и написать откровенно королеве, что если она выйдет замуж за лорда Роберта, ситуация окажется ужасной и непоправимой. Он умолял Сесила сделать все, что в его силах, чтобы предотвратить этот брак, ибо «если это произойдет, нас будут презирать». Королева будет дискредитирована, от нее все отвернутся, страна рухнет. Трокмертон писал Чемберлену, английскому послу в Мадриде, что хотя известия из Лондона говорят о том, что Эмми Дадли погибла в результате несчастного случая, никто во Франции в это не верит.

До королевы Елизаветы дошли разговоры о том, что она причастна к этому убийству, – дескать, знала, что это должно произойти и не препятствовала, так как хотела, чтобы лорд Дадли оказался свободен и она могла бы выйти за него замуж.

У Елизаветы была одна чисто женская черта, которая проявлялась на протяжении всей ее жизни, – она могла вести себя совершенно безрассудно, приводя в ужас своих советников, но в самый критический момент в ней пробуждался здравый смысл и она принимала нужное и правильное решение.

Так и на этот раз – она не только поняла, но и ощутила всю опасность ситуации, в которой оказалась. Елизавета осознала, что продолжение любовных отношений с лордом Робертом Дадли может стоить ей королевского престола. И она решила оборвать эти отношения. Она отказалась от своего намерения сделать его графом Лестером. Рассказывали, что она весьма разгневалась, когда ей принесли на подпись его патент на это звание. Она располосовала патент ножом. Злилась ли она на Роберта Дадли, что он поставил ее в столь затруднительное положение? Или на себя за то, что позволила себе слабость? Просто она первый раз в своей жизни столкнулась с вечным противостоянием – что должно брать верх: интересы государства или личные женские интересы. И она осознала, что ее интересы как личности, должны отойти на второй план, она должна ими пожертвовать ради интересов своей страны.

И она принесла в жертву свою первую любовь.

Рядом с этим центральным сюжетом возникают побочные сюжеты, но все они так или иначе связаны с предполагаемой женитьбой лорда Роберта Дадли на королеве Елизавете.

Здесь в наше повествование вползает (не врывается, не входит, а именно вползает) мелкая и коварная личность – личный секретарь испанского посла, епископа де'Куадро, Боргезе Вентурино.

Однажды де'Куадро имел неосторожность послать своего личного секретаря Боргезе с каким-то поручением к государственному секретарю Сесилу, и это послужило началом довольно запутанной интриги. Движимый то ли какой-то личной обидой на своего хозяина де'Куадро, то ли корыстью, Боргезе предложил Сесилу раскрыть ему все тайны Дархомплейс – дома, где жил испанский посол, рассказать ему, что знал. А знал он все.

Через его руки шла вся тайная переписка испанского посла, и Боргезе не поленился списывать копии с каждого письма. Достаточно привести такой пример. По поручению де'Куадро, Боргезе сопровождал священника доктора Тернера во Фландрию, который должен был искать там людей, готовых поддержать леди Леннокс в ее претензиях на английский престол. У Тернера с собой был список недовольных аристократов, сопровождаемый детальным изложением того, что они предполагают сделать, если испанский король пообещает им помощь.

Тернер умер во Фландрии, оставив все свои бумаги в руках Боргезе, который аккуратно снял копии со всех документов. Среди этих бумаг было, в частности, письмо де'Куадро испанскому королю, в котором посол настойчиво рекомендовал своему монарху оказать помощь леди Леннокс и ее сыну, заверяя короля, что в этом случае восемь или десять аристократов поднимутся и сбросят Елизавету с престола.

Сесил с интересом прочитал письмо де'Куадро, в котором епископ утверждал, что Елизавета подталкивает королеву шотландцев выйти замуж за лорда Аврана для того, чтобы обеспечить Елизавете брак в лордом Робертом.

Испанский посол выступал за брак королевы шотландцев с Доном Карлосом, который сможет изгнать Елизавету и стать не только королем Шотландии, но и Англии.

Умнейший Сесил сразу же понял, какого ценного агента он обретает, и сказал Боргезе, чтобы тот вернулся в дом де'Куадро и продолжал там шпионить. Однако Сесил был не единственным политиком, располагавшим сетью шпионов. У де'Куадро в доме Сесила тоже были свои шпионы, которые не замедлили сообщить испанскому послу о предательстве его личного секретаря. Положение становилось опасным, и де'Куадро принял решение: Боргезе надо убрать, иначе говоря – убить. Но при здравом размышлении испанский посол пришел к выводу, что производить эту операцию на территории Англии опасно – может обнаружиться его причастность к убийству, и тогда де'Куадре придется уехать из Англии. Посол решил отправить Боргезе с каким-нибудь поручением за границу, а уж там покончить с ним будет проще простого.

Но Боргезе был хитрый малый и понял, что ему грозит. Он сбежал из дома на Дархомплейс и укрылся не где-нибудь, а в доме Сесила. Достать его там было невозможно.

Де'Куадро доносил кардиналу Гранвиллю: «Я сделал все, что мог, чтобы исправить ситуацию, возникшую в результате провала, но мне ничего не удалось сделать. Дьявола, который вселился в моего служащего, изгнать не удалось. Я пытался убедить его покинуть страну, я умолял, угрожал, обещал, давал взятку – и все без результата. Предать его смерти, как он того заслуживает, было бы неосмотрительно». Де'Куадро принял решение просить помощи у королевы Елизаветы. В конце концов, говорил он, она женщина светская, она может понять, что он воздерживается от убийства этого человека в Англии, поскольку это может вызвать беспорядки. Не будет ли Ее Величество так добры, чтобы выслать его из страны.

Королева, похоже, не поняла посла и вместо того, чтобы выслать Боргезе из Англии, она распорядилась арестовать его. Де'Куадро был в ужасе. Он просил еще одной аудиенции у королевы, но ему было отказано.

Вместо этого Елизавета пожелала сама выслушать Боргезе. Она услышала много интересного. В частности, Боргезе рассказал королеве о визите сэра Генри Сиднея, зятя лорда Роберта Дадли, в ходе которого Сидней заявил послу, что если сам король Испании поспособствует браку лорда Роберта с королевой, то он получит в лице Дадли человека, «готового повиноваться ему и служить ему, как верный вассал… Он будет готов восстановить в Англии католическую религию».

После разговора с Боргезе Елизавета вызвала де'Куадро и холодно объявила ему, что она весьма недовольна тем, как он отозвался о ней в письмах королю Испании. В частности, она сослалась на такие его слова: «Очень трудно иметь дело с женщиной, у которой, я думаю, сто тысяч дьяволов в ее теле, вопреки тому, что она мне говорила: „Я хотела бы быть монахиней и проводить свои дни в молитве в своей келье…“ Характер этой женщины таков, что я готов поверить всему, что о ней говорят. Ею владеет дьявол, который влечет ее… От нее можно ожидать всего. Если Ваше Величество во второй раз спасет ее жизнь, она не будет верна вам больше, чем сегодня. А если бы она могла использовать яд и устроить пожар в Нидерландах, принадлежащих Вашему Величеству, она без колебаний пошла бы на это».

Член Тайного совета лорд Хоуард и законник доктор Уотон потребовали от де'Куадро, чтобы он письменно ответил на ряд вопросов. В частности, там был такой вопрос: «Писали ли вы, господин посол, испанскому королю, что королева была тайно обвенчана с лордом Робертом в доме лорда Пэмброка?»

Ответ де'Куадро был в высшей степени примечателен. Он отвечал: «Я написал Его Величеству то, что я говорил самой королеве, что по всему Лондону говорят, что бракосочетание имело место. Королева на мои слова не возразила, она не выразила ни удивления, ни неудовольствия, она только сказала, что не только люди за стенами этого дворца верят в это, но в тот самый вечер ее фрейлины, увидев, как она возвращается вместе с лордом Робертом, спросили ее, должны ли они целовать ему руку, как целуют ей, на что она ответила, что не должны и вообще не должны верить в эти сплетни.

Спустя два или три дня после этого лорд Роберт сообщил мне, что королева обещала ему выйти за него замуж, но не в этом году. Мне она сказала, поклявшись, если она выйдет замуж за англичанина, то это будет он».

Проблема престолонаследия продолжала волновать придворных и саму королеву. Когда Мейтланд, шотландский посол при английском королевском дворе, стал уговаривать Елизавету назвать Марию, королеву шотландцев, своей преемницей на престоле Англии, она ответила ему, что, пока она жива, она будет королевой Англии. «Когда я умру, – сказала Елизавета, – они решат, кто должен наследовать корону Англии. Если этой наследницей станет ваша госпожа, я не причиню ей никакого вреда. Если же кто-то другой окажется более достойным, было бы неразумным требовать от меня, чтоб я давила на них.

…У меня хороший личный опыт. Во времена правления моей сестры многие люди жаждали посадить меня на ее место. Теперь, – добавила она, – претензии, наверное, поубавились. Подобно тому, как детям снится яблоко и они плачут, когда утром не находят его, так и многие люди, стремившиеся помочь мне, когда я была леди Елизаветой, представляли себе, что немедленно после того как я взойду на престол, они будут вознаграждены. А теперь, когда они убедились, что действительность не соответствует их ожиданиям, сейчас они склонны к новым переменам в надежде на лучшее. Ни один государь не может быть таким великим, чтобы удовлетворить желания всех».

 

Глава 11

Дела французские и шотландские

Постепенно улеглись грязные волны, порожденные скандалом в связи с гибелью Эмми Дадли, жены Роберта Дадли. В стране наступал некоторый покой.

Затишье наблюдалось и на европейской арене, и на самих Британский островах. Шотландия всегда была опасным воинственным соседом Англии. Эти две страны постоянно воевали друг с другом. Да и внутри Шотландии шла бесконечная междоусобица между буйными шотландскими лордами.

Елизавета не могла оставаться безразличной к вооруженной борьбе между шотландскими протестантами и католиками. Тем более, что Франция поддерживала шотландских католиков солдатами, оружием и деньгами.

Война между Англией и Шотландией завершилась в 1560 году подписанием Эдинбургского мирного договора. Согласно этому договору французы выводили свои войска из Шотландии и предоставляли шотландцам самим решать, какая у них будет религия. Англия в ответ отказывалась от своих требований немедленно вернуть ей форт Кале, который издавна считался принадлежащим Англии, но был оккупирован французскими войсками, и разорвать союз между Елизаветой и шотландскими лордами, объединившимися в протестантскую, так называемую, Конгрегацию. 15 августа 1560 года шотландский Парламент принял закон, объявлявший Шотландию протестантским государством. Это была, пожалуй, самая крупная победа Елизаветы.

Но тут на сцене появляется фигура Марии Стюарт, женщины необычайной судьбы, которой суждено было сыграть огромную роль в жизни английской королевы Елизаветы.

Дочь шотландского короля Якова V и Марии де Гиз Лотарингской, правнучка английского короля Генриха VII, Мария Стюарт с колыбели оказалась пешкой в больших династических и межгосударственных играх. Ей было пять лет, когда ее обручили с малолетним дофином, наследником французского престола, и увезли из Шотландии во Францию. Там, в Париже, при королевском дворе она и выросла.

Впереди у нее было необыкновенное, блистательное будущее – она уже была королевой Шотландии, а в будущем, когда умрет французский король Генрих II и на престол взойдет ее супруг Франциск II, ее ждала французская корона. Но и этого советникам Марии Стюарт казалось недостаточным – они заявляли о ее претензиях на английский престол, объявляли Елизавету узурпаторшей королевской власти. В герб Марии Стюарт включили и герб Англии, а Марию Стюарт официально именовали королевой французской, шотландской, английской и ирландской. Елизавете это крайне не нравилось.

Когда был заключен Эдинбургский договор, Франциск и Мария Стюарт, по указанию своих советчиков, отказались ставить под ним свои подписи. Это тоже вызвало неудовольствие Елизаветы.

6 декабря 1560 года Франциск II, болезненный юноша с гнилой кровью, умер от гнойного воспаления уха. В результате политическая ситуация во Франции резко изменилась. На французском престоле воцарился его младший брат, девятилетний Карл IX, а регентшей стала его мать, Екатерина Медичи, которая при правлении своего мужа и старшего сына не пользовалась никаким влиянием, зато теперь стала вершительницей судеб, правительницей Франции. Дядья Марии Стюарт, герцоги де Гизы уехали из Парижа в свои поместья в Шампани, а сама она оказалась на обочине политической жизни Франции. Тем временем в Шотландии умерла мать Марии Стюарт, Мария де Гиз, правившая Шотландией от ее имени.

Оценив сложившуюся ситуацию, герцоги де Гизы, дядья Марии Стюарт, да и она сама принимают решение – ей следует вернуться в Шотландию, которую она покинула тринадцать лет назад пятилетней девочкой. Был снаряжен внушительный флот, который должен был доставить Марию в Шотландию. Сопровождали ее несколько дядьев, герцоги де Гизы.

Как обычно, когда совершалось плавание из Франции в Шотландию, на тот случай, если бурное море заставит путешественников причалить к берегам Англии, у англичан запрашивали гарантию безопасности. Однако Елизавета, сославшись на то, что Мария Стюарт не подписала Эдинбургский договор и продемонстрировала тем самым свое недоброжелательное отношение к английской короне, отказалась дать ей гарантию безопасности.

Мария Стюарт решила плыть безо всякой гарантии, рассчитывая на то, что хорошая летняя погода не заставит ее заходить в какой-нибудь английский порт. Английскому послу в Париже Трокмортону она сказала, что если ей придется причалить в Англии, Елизавета может сделать с ней все, что пожелает: «Если она такая жестокосердная, чтобы желать моей смерти, она может для собственного удовольствия принести меня в жертву. Непредсказуемость этой ситуации может оказаться для меня лучшей, чем жизнь. Пусть исполнится воля Божья».

Трокмортон заверил Марию Стюарт, что если она подпишет Эдинбургский договор, Елизавета даст ей гарантию безопасности и будет ей другом. Но одновременно он написал Сесилу: «Если вы хотите захватить шотландскую королеву, наши корабли должны обыскивать все суда, ибо она предпочитает прокрасться, нежели прорываться силой».

Мария Стюарт отплыла из Кале 14 августа и после пяти дней плавания благополучно высадилась в шотландском порту Лейт. Елизавета не делала никаких попыток перехватить ее.

Летом 1559 года во время переезда из одного дворца близ Лондона в другой Елизавета заболела. Видимо, это была малярия. Трокмортон, хорошо знавший Елизавету, писал Сесилу, что королева должна изменить свою диету, прекратить постоянные поездки и умерить свой аппетит. Она быстро выздоровела, но болезнь королевы заставила ее советников задуматься, что религиозное умиротворение в Англии, утверждение протестантства в Шотландии и надежды на торжество протестантства в Европе зависят от того, как долго проживет Елизавета. А если она умрет, кто унаследует английский престол? Католичка Мария Стюарт, королева шотландцев? Екатерина Грей, сестра Джейн Грей, которая как будто была протестанткой, но было известно о ее дружбе с испанским послом и симпатиях к католической вере? Или предпочтение следует отдать рьяному протестанту Генриху, лорду Гастингсу, потомку Эдуарда VI, герцогу Кларенсу?

Этой проблемы не существовало бы, если бы Елизавета вышла замуж и родила наследника престола, но она отказывала всем претендентам на ее руку. Что касается Екатерины Грэй, то у Елизаветы были основания для беспокойства по поводу нее. Екатерина крутила любовь с сыном Сомерсета Эдуардом Сеймуром, графом Хартфордом, и просила у Елизаветы разрешения на брак с ним. Согласно акту Парламента члены королевской семьи не могли сочетаться браком с кем бы то ни было без согласия короля или королевы. Елизавета такого согласия Екатерине не дала. Вероятно опасаясь, что возможная наследница престола выйдет замуж и родит ребенка, и это подтолкнет противников Елизаветы на то, чтобы сместить ее с престола и возвести на него Екатерину.

Летом 1561 года стало известно, что Екатерина беременна. Она родила сына и утверждала, что они с Хартфордом тайно обвенчались и Хартфорд является отцом ее сына. Но при этом и она, и Хартфорд отказывались назвать священника, совершившего обряд бракосочетания.

Елизавета приказала заточить Екатерину и Хартфорда в Тауэр. Стремясь дискредитировать возможную наследницу престола и ее сына, Елизавета утверждала, что никакого венчания не было и, следовательно, ребенок незаконнорожденный.

Екатерина оставалась в Тауэре узницей. Там же томился и Хартфорд. Но комендант Тауэра, нарушая приказ Елизаветы, разрешил им жить вместе как мужу с женой. В результате Екатерина родила в Тауэре еще одного сына.

Елизавета пришла в ярость и приказала перевести Екатерину из Тауэра под домашний арест в имение ее дяди лорда Грея в Ханворте Мидлссексе, а Хартфорда оставить в Тауэре. Больше Екатерина и Хартфорд никогда не встречались. Умерла Екатерина в 1568 году в возрасте тридцати лет. Сестра Екатерины, леди Мери Грей, стояла следующей после Екатерины в списке тех, кто мог унаследовать английский престол. Она была очень маленького роста, почти карлица, а влюбилась в начальника королевского караула Томаса Кейса, очень высокого мужчину, который к тому же был на двадцать лет старше ее. Когда Елизавета в 1564 году узнала, что они тайно обвенчались, она приказала заточить Кейса в тюрьму за «флирт», а Мери отправить под домашний арест в имение ее родственников. Кейс умер в тюрьме в 1571 году, Мери была освобождена и умерла через семь лет после смерти мужа.

Елизавета и Сесил с опаской и подозрительностью следили за всем, что делала Мария Стюарт, королева шотландцев. С того дня, как она вернулась в Шотландию, Мария не предпринимала никаких действий против протестантов. Ее советником был ее сводный брат лорд Джеймс Стюарт, который был один из деятельных руководителей протестантской Конгрегации во время революции. Мария дала ему титул графа Моррея и поручила управлять Шотландией от ее имени и проводить в жизнь законы против католиков.

Сама Мария регулярно служила католическую мессу в тиши своей дворцовой часовни. Но если кто-либо еще служил мессу, его подвергали жестокому наказанию. Между тем, Мария провела секретное совещание с двумя иезуитами, присланными папой римским. Она написала герцогу де Гизу, что полна решимости использовать свое положение королевы Шотландии для защиты интересов католической церкви, насколько это возможно в сложившихся весьма трудных обстоятельствах.

Мария заверяла Рандольфа, английского посла в Шотландии, что хочет установления дружеских отношений с Елизаветой, и послала в Лондон своего секретаря Уильяма Мейтленда, чтобы тот лично передал Елизавете ее заверения. Мейтланд подтвердил, что Мария признает Елизавету законной королевой Англии, но после смерти Елизаветы она должна унаследовать английский престол и просит Елизавету публично заявить, что признает Марию своей преемницей. Елизавета отказалась. «Вы полагаете, – сказала она, – что ваш план будет способствовать дружбе между нами, а я боюсь, что это принесет совершенно противоположный результат».

Елизавета не постеснялась выложить посланцу Марии свои опасения. «Я знаю непостоянство английского народа, знаю, как они всегда недолюбливают существующее правительство и возлагают свои надежды на того человека, который станет преемником. Большинство преклоняется перед восходящим солнцем, а не перед заходящим».

Она сказала, что испытала это на себе во время правления сестры, когда многие были готовы, если бы она поощрила их, свергнуть Марию и посадить ее на английский престол, и многие, кто поддерживал ее, когда она была просто леди Елизаветой, теперь настроены против нее с тех пор, как она стала королевой, ибо их надежды не оправдались. Если она теперь назовет королеву шотландцев своей преемницей, «мы можем тем самым поставить наше правление под сомнение. Я с вами откровенна, я знаю моих подданных, они любят меня, но совершенства не бывает».

Мария предложила встретится с Елизаветой. Сесил, верный своему правилу просчитывать все наперед, взвешивал возможные положительные и отрицательные последствия такой встречи. С одной стороны, если Елизавета встретится с католичкой Марией Стюарт, это может пошатнуть веру протестантов в нее, но, с другой стороны, если Мария приедет в Англию для такой встречи, это продемонстрирует силу Елизаветы. Вопрос о месте встречи был совсем не простым. О том, чтобы Елизавета поехала в Шотландию, не могло быть и речи. Но как далеко в Англию согласится ехать Мария? Она предложила встретиться в Нью-Касле, английская сторона предпочитала Йорк и Ноттингем. Стало известно, что Мария настолько заинтересована в этой встрече, что готова ехать даже в Лондон.

Тем временем во Франции происходили события, коснувшиеся и Елизаветы.

1 марта 1562 года французские протестанты устроили молитвенное собрание в амбаре в деревне Вассо в Шампани. Эти места принадлежали де Гизу, и как только ему стало известно об этом молитвенном собрании, он немедленно отправился туда во главе отряда солдат. Он приказал протестантам прекратить молитву и разойтись. В ответ раздались оскорбления в адрес де Гиза, в него и его солдат полетели камни. Один попал Гизу в голову и ранил его. Тогда де Гиз отдал приказ своим солдатам открыть огонь. Были убиты сорок человек, и шестьдесят ранены, в том числе женщины и дети.

Протестанты по всей Франции были возмущены этим массовым убийством в Вассо, принц Конде и адмирал Колиньи потребовали от Екатерины Медичи, чтобы де Гиз был сурово наказан. Де Гиз ответил, что у него есть законное право осуществлять управление своей провинцией Шампань и что он наказал протестантов в Вассо за неуважение к закону.

После этого де Гиз приехал в Париж во главе большого отряда солдат. Его шумно приветствовали приверженцы католицизма. Екатерина Медичи была бессильна, и католики и протестанты готовились к гражданской войне.

Через несколько дней после прибытия в Париж де Гиз пригласил к себе английского посла Трокмортона. «Тигр Франции» был предельно любезен. Он заявил, что его племянница, королева Шотландии, очень заинтересована во встрече с Елизаветой и вообще в улучшении их отношений. Некоторые из ее шотландских советчиков выступают против этой встречи, во-первых, потому что они не доверяют Елизавете, а во-вторых, они боятся, что поездка Марии в Англию нанесет ущерб ее достоинству. Сам де Гиз поддерживает идею встречи и понимает, что она должна состояться в Англии, но желательно как можно ближе к границе с Шотландией.

Елизавета решила провести встречу с Марией. Было договорено, что они съедутся в начале сентября в Ноттингеме.

А во Франции вовсю шла подготовка к гражданской войне. Конде захватил Орлеан и приказал уничтожить во всех церквах картины и скульптуры на библейские сюжеты. В Блуа католики топили протестантских женщин и детей, привязав им камни на шею.

К июню де Гиз собрал армию в семь тысяч человек, а Конде поставил под ружье пять тысяч солдат. Обе стороны вербовали себе иностранных наемников. Елизавета призвала немецких принцев-протестантов не разрешать их подданным вступать в армию де Гиза. Немецкие наемники вливались в армию Конде, а Филипп II послал четыре тысячи испанских наемников воевать на стороне де Гиза.

Екатерина Медичи сделала ставку на католиков, сосчитав, что они сильнее протестантов. Она предложила Конде заключить мир, но на условиях, неприемлемых для протестантов. Конде отказался. Тогда она назначила командующим королевскими войсками, которым предстояло подавить силы протестантов, отступника от протестантской веры короля Генриха Наваррского, который, переходя в католическую веру, бросил историческую фразу: «Париж стоит мессы». Впоследствии он стал королем Франции Генрихом IV.

Его заместителем, но фактически главным лицом, Екатерина Медичи назначила де Гиза.

Елизавета решила поддержать протестантов во Франции. Она поручила Токмортону всячески поощрять Конде начать активные действия: «Пусть он не забывает, что в делах такого рода вторая попытка более опасна, чем первая». Этот совет оказался более правильным, чем подозревала сама Елизавета.

Она заявила, что не находится в ссоре с королем Франции, а только с Гизами, которые, пользуясь малолетством короля, прикрываются его именем для достижения собственных целей. Она сказала французскому послу, что если у соседа горит дом, то она старается потушить пожар раньше, чем он перекинется на ее собственное жилище. Сесил предупреждал ее в докладной записке, что если католики одержат победу в гражданской войне во Франции, это послужит сигналом к восстанию католиков и в Англии. Елизавета решила послать во Францию шесть тысяч солдат. Две тысячи должны были удерживать порт, который англичане называли Нью-Хивен, а французы – Гавром. А четыре тысячи предназначались для помощи протестантам, чтобы удерживать Руан и Дьеп. Она согласилась одолжить Конде сто тысяч крон, а для обеспечения этого займа обещала временно удерживать Гавр. Елизавета и Сесил считали, что Гавр будет хорошей разменной монетой в их стремлении вернуть Кале. Поначалу было решено, что Гавр будут удерживать только английские солдаты, но получилось, к сожалению, так, что английский гарнизон был усилен французскими протестантскими солдатами.

Советники Елизаветы понимали, что, в свете неизбежного взрыва гражданской войны во Франции, необходимо отложить встречу с шотландской королевой Марией Стюарт. Не говоря уже о том, что было неразумно выезжать из Лондона во время такого международного кризиса, проливные дожди сделали английские дороги непроезжими. Кроме того Елизавета не могла деморализовывать французских протестантов, встречаясь в такой момент с племянницей де Гизов. Но Елизавета с этим не согласилась. Она собрала Тайный совет для обсуждения этой проблемы и, вопреки принятого порядка, лично присутствовала на заседании. Несмотря на единодушное мнение всех членов Тайного совета, Елизавета настояла на том, чтобы ее встреча с Марией состоялась в Йорке или Ноттингеме между 20 августа и 20 сентября.

Между тем пришли сообщения о том, что гражданская война во Франции уже разгорелась, и под нажимом своих советников Елизавета вынуждена была согласиться отложить встречу с Марией. 15 июня она послала сэра Генри Сиднея с Эдинбург с поручением сказать Марии, что в свете положения во Франции она не может встретиться с ней этим летом, но будет рада устроить их свидание будущим летом в Йорке, Понтефракте или Ноттингеме. Мария выразила свое разочарование.

Елизавета поручила Сиднею подчеркнуть один аспект, особенно волновавший ее, – роль, которую играли в Париже низшие слои общества, поддерживающие дело католиков. «В Париже был издан эдикт, в котором ясно сказано, что простым людям дается право раздирать на части тех, кто разбивает церкви и частные дома. Такого никогда раньше не бывало – простым людям было дано в руки оружие и разрешение убивать без определения вины».

Религиозная война во Франции проходила с необычайной жестокостью. Когда брат де Гиза, герцог Омейл проходил по Нормандии, он приказывал вешать всех протестантских священников, которые попадали ему в руки. А в некоторых городах и деревнях его солдаты избивали всех протестантов, включая женщин и детей.

Конде приказал повесить всех солдат и католиков, попавших к нему в плен. На юге протестантский лидер – барон де'Альдред распорядился убивать всех католиков. В Тулузе, недалеко от района, где воевал барон, католический епископ, предполагая захват города протестантами и последующую резню католиков, решил опередить их и распорядился убить всех протестантов в городе. Их оказалось более тысячи.

4 октября в Гавре высадились английские войска под командованием брата Роберта Дадли Амброза, которому вернули титул графа Уорвика. Их горячо приветствовали жители города, среди которых было много протестантов. Тайный совет поручил Уорвику выслать из города всех католиков, выражающих симпатию к врагу, но при этом избегать жестокости. Английские солдаты также присоединились к протестантам, которые удерживали Дьеп и крупный город Руан – большой торговый центр и опору протестантства.

Мария Медичи резко протестовала против присутствия английских солдат на французской земле. Она утверждала, что интервенция не имеет ничего общего с религиозными противоречиями, а английское правительство просто преследует свои корыстные цели. Она воспользовалась английским военным присутствием и тем, что в армиях Конде и Колиньи воюют немецкие наемники, и призвала всех французов, вне зависимости от их религиозной принадлежности, объединиться против иностранцев.

10 октября, в тот день, когда де Гиз бросил значительную часть своих сил против Руана и война во Франции достигла критического момента, Елизавета, которая была тогда в Хэмптонкорте, почувствовала себя плохо, у нее резко поднялась температура. Врачи определили оспу, состояние ее все ухудшалось. 16 октября врачи объявили Тайному совету, что жизнь королевы в опасности и она скорее всего умрет в ближайшие дни.

Сесил срочно отправился из Вестминстера в Хэмптонкорт, где созвал заседание Тайного совета для решения вопроса о престолонаследии в случае смерти Елизаветы. В эти критические дни, когда Елизавета находилась между жизнью и смертью, влиятельная группа придворных, в которую входили Сесил, Роберт Дадли и граф Пэмброк, приняли решение отстранить от борьбы за престол и Марию, королеву шотландцев, и Екатерину Грей, и Маргарет Дуглас. Их выбор остановился на Генрихе Гастингсе, который теперь стал Ханлингтоном. Испанский посол Куадро доносил Филиппу II, что протестанты решили объявить Гастингса королем в случае смерти Елизаветы, и что Роберт Дадли, на сестре которого женат Ханлингтон, собирает армию для его поддержки. В ночь на 16 октября врачи уже были уверены, что Елизавета доживает последние часы.

Члены Тайного совета сидели всю ночь в соседнем помещении и ждали смерти Елизаветы, королевы Англии.

Вновь послали за доктором Бархатом, но он, обиженный, отказался приехать. Его доставили почти что силой. Осмотрев больную, он сказал: «Пожалуй, слишком поздно, моя госпожа». Но тем не менее, он распорядился придвинуть ее постель к огню, завернуть ее в теплое одеяло, дал ей выпить какой-то настой.

Елизавета, уверенная, что умирает, выдавила из себя нечто вроде своей последней воли. Она думала о лорде Роберте Дадли. Королева просила Тайный совет сделать Дадли лордом-протектором Англии. Она заверяла Совет, что «очень сильно любит его, и любит его давно, но она призывает в свидетели Господа Бога, что ничего непристойного между ними не было». Утром ей стало лучше, через несколько дней она встала с постели. И единственное, что ее волновало, не испортят ли оспины кожу ее лица. Лицо королевы, к ее радости, осталось чистым, а вот леди Мери Сидней, которая ухаживала за Елизаветой в течение всей болезни, заразилась от нее, отчего ее лицо осталось обезображенным оспинами.

26 октября Руан пал, и де Гиз приказал повесить всех английских солдат, захваченных в плен. После падения Руана протестанты в Дьепе решили сдаться.

Сдача Дьепа стала тяжелым ударом для Елизаветы и Сесила. Они стали подозревать французских протестантов в неверности их делу. Эти подозрения еще более усилились, когда Токмортон, находившийся в лагере Конде, сообщил в Лондон, что Конде и Колиньи встретились с Екатериной Медичи на мельнице близ Фобурга и обсуждали с ней условия мирного соглашения.

10 декабря католические войска под командованием де Гиза вступили в сражение с протестантской армией под Дрио. Протестантской армией командовали Конде и Колиньи. В этой битве принимало участие не менее 15 тысяч солдат с обеих сторон, и от шести до десяти тысяч были убиты или ранены. Конде был захвачен в плен, но Колиньи сумел отвести свои войска к Орлеану. Де Гиз осадил Орлеан, но 18 февраля 1563 года, когда он объезжал позиции своих войск, сзади раздался выстрел, и пуля поразила де Гиза в спину. Стрелял укрывавшийся в кустах протестант Полтро де Моро. Через несколько дней де Гиз умер. Полтро пытали, и он признался, что адмирал Колиньи заплатил ему за убийство де Гиза. Полтро был приговорен к смерти и был разорван на части лошадьми.

Смерть де Гиза облегчила протестантам возможность принять мирные условия Екатерины Медичи. 10 марта 1563 года в Орлеане был подписан мирный договор, согласно которому протестантам разрешалось отправлять свою религиозную службу в ряде городов Франции. Париж не входил в число этих городов. Кардинал Лотарингский и остальные братья де Гизы покинули королевский двор и вернулись в Жуанвиль. Конде был назначен главнокомандующим королевской армией, а Колиньи остался адмиралом и командующим кавалерией.

Елизавета написала Конде и Колиньи, что ей представляется, что они использовали религиозные разногласия для завоевания власти и чтобы избавиться от соперников. Однако Конде заявил, что, как командующий королевской армией, он отправляется в Гавр и возглавит операцию против английских захватчиков.

Екатерина Медичи написала Елизавете от имени своего сына Карла IX, что, поскольку Елизавета утверждала, будто ее войска вторглись во Францию, чтобы защитить короля от тирании де Гизов, то теперь, когда де Гизы удалились из Парижа и война во Франции кончилась, она должна отозвать свои войска из Гавра. Елизавета ответила французскому послу, что вернет Гавр только в обмен на Кале.

Более четырех тысяч английских солдат были готовы оборонять Гавр до конца. Но в осажденном городе не хватало продовольствия и начала свирепствовать чума. Тогда Елизавета приказала Уорвику начать переговоры с французским командующим о сдаче Гавра. Она объяснила это свое решение тем, что для нее жизнь ее солдат дороже любого города.

Солдаты, вернувшиеся в Англию из Гавра, принесли с собой чуму. Эпидемия приняла страшные размеры. В одном только Лондоне от чумы погибло 17 тысяч человек, каждый шестой житель столицы.

Эпидемия чумы оказалась не единственным последствием провала английской интервенции во Франции. Эта неудача принесла серьезный ущерб протестантству во всей Европе. Елизавета считала, что французские протестанты предали ее, и утратила всякое доверие к протестантам других стран. Она решила, что никогда больше не придет им на помощь. И хотя ей в дальнейшем несколько раз приходилось посылать свои войска для помощи протестантам, она всегда делала это неохотно.

 

Глава 12

Замужество Марии Стюарт, королевы шотландцев

Выдавать королев замуж – дело высокой государственной политики. А в данном случае – это проблема особой сложности. Ведь речь идет о двух королевах, двух молодых женщинах, ярких и самобытных личностях, со своими непростыми характерами, своими привязанностями. Дело осложнялось еще и тем, что они правили двумя сопредельными государствами: Елизавета V – Англией, Мария V – Шотландией, находились в родственных отношениях, ненавидели друг друга, хотя в письмах каждая называла свою корреспондентку «дорогой сестрицей».

К соображениям государственным примешивались, как мы увидим, и личные чувства, приходившие порой в противоречие с требованиями высокой политики. Ведь королевы все-таки женщины, к тому же ревнивые.

О том, какое значение придавали в Лондоне замужеству Марии, говорит хотя бы такой факт: когда до Елизаветы дошел слух, что Мария намеревается отдать свою руку австрийскому эрц-герцогу Карлу, она официально заявила, что английское правительство будет рассматривать брак королевы шотландцев с каким-либо принцем из другой страны, как объявление войны Англии.

На самом же деле вокруг замужества Марии шла сложная закулисная игра. Мария вовсе не собиралась выходить замуж за австрийского эрц-герцога. У нее на уме были совсем другие планы. Король Испании предлагал ей в качестве мужа своего сына Дона Карлоса. А Екатерина Медичи намекала, что избранником Марии может стать второй сын Екатерины, Карл IX. Мария решила, что если король Испании Филипп готов сдержать свое обещание, она выйдет замуж за Дона Карлоса. Если же он изменит своему слову, Мария выйдет замуж за короля Франции.

Разговаривая со своим канцлером Гренвиллем в феврале 1564 года, Мария объясняла ему, что не может выйти замуж за австрийского эрц-герцога, и дала понять, что хотела бы знать наверняка, состоится ли ее брак с Доном Карлосом. А если этот план рухнет, продолжала Мария, то ее сторонники в Англии хотели бы, чтобы она вышла замуж за лорда Дарнлея. Так впервые в нашем повествовании появляется эта фигура, которой суждено сыграть немалую роль во всей этой истории.

Восемнадцатилетний балбес, лорд Дарнлей, по своим данным мог войти в число возможных претендентов на руку королевы Марии. В его жилах текла тоненькая струйка королевской крови – он был правнуком короля Генриха VII. Его отец, граф Ленокс, ярый враг Стюартов, был изгнан из Шотландии и лишен всех поместий. Мать его, Маргарита Ленокс, славилась как опытная интриганка, ненавидевшая королеву Елизавету. И еще одно преимущество в глазах королевы Марии имелось у лорда Дарнлея – он был католиком.

Прощупывание почвы насчет возможного брака Марии с лордом Дарнлеем велось в глубокой тайне, крайне осторожно. Но у королевы Елизаветы был острый глаз и хорошая армия осведомителей. Однажды она, кивнув в сторону лорда Дарнлея, сказала шотландскому послу: «Вам, похоже, весьма нравится этот длинноногий парень».

Елизавета действительно хотела, чтобы Мария вышла замуж за английского аристократа, но она имела в виду отнюдь не лорда Дарнлея. Она хотела, чтобы мужем Марии и королем шотландцев стал лорд Роберт Дадли.

Когда Мария узнала о планах Елизаветы, она пришла в ярость – ей бросали объедки с королевского стола, а вернее, из королевской постели; Мария, как и многие в Англии и в Шотландии, была уверена, что лорд Дадли – любовник Елизаветы. Но свои эмоции, свою ненависть к Елизавете Мария оставила в своем замке в Эдинбурге, а послу Шотландии в Лондоне поручила передать королеве Елизавете, что лорд Дадли не столь благородных кровей, чтобы претендовать на руку королевы шотландцев. На что Елизавета ответила буквально следующее: «Лорд Роберт мой лучший друг. Я люблю его как брата и никогда бы не искала себе другого мужа, если бы решилась выйти замуж. Но так как я не чувствую к сему склонности и бессильна себя перебороть, то я желала бы, чтобы по крайней мере сестра моя избрала его, ибо я не знаю никого более достойного делить с ней мое наследие. А для того, чтобы моя сестра не ценила его слишком низко, я намереваюсь через несколько дней возвести его в сан графа Лестерского и барона Демби».

И действительно, в Михайлов день, 29 сентября, когда по традиции на обед подается жареный гусь, лорду Роберту Дадли был дарован титул графа Лестера. Происходило это в присутствии шотландского посла, который должен был удостоверить своей госпоже, что Роберт Дадли, предлагаемый ей в мужья, уже достиг более высокого ранга.

Однако даже в ходе этой торжественной церемонии проявилось двойственное отношение Елизаветы к ее возлюбленному Роберту Дадли. В тот самый момент, когда новоиспеченный граф Лестер стоял, преклонив колено перед королевой, своей покровительницей, она, к ужасу всех присутствующих, не удержалась и потрепала его по волосам.

Вообще, надо признать, что Елизавета вела себя с Робертом Дадли с чисто женской непоследовательностью. Она то унижала его, оскорбляла его достоинство, то возносила до небес. Так, однажды Елизавета сообщила Роберту, что собирается пригласить в Англию короля Швеции с тем, чтобы выйти за него замуж. Дадли возмутился и сказал ей, что шведский король просто идиот. Елизавета возмутилась и принялась кричать: «Какое ему до этого дело? Кто он такой, чтобы так отзываться о принце крови?» Роберт резонно ответил Елизавете, что ее замужество непосредственно касается его. Неужели он воображает, воскликнула королева, что она обесчестит себя и выйдет замуж за такого, как он?

Ну что ж, если она испытывает к нему такие чувства, то он будет просить ее разрешения покинуть страну и уйти в море.

Однако, у этой непостоянной женщины настроение изменилось. Шведский король не приплыл в Англию, а Дадли не отправился служить на флоте. И все-таки Елизавета продолжала унижать его. Выплескивалась ли таким образом ее неудовлетворенность их отношениями, определить невозможно. Во всяком случае, королева не раз говорила Роберту Дадли, как издевается королева шотландцев над попытками Елизаветы женить Марию на ее конюшем. Не забывала она и напомнить ему, что один из его предков был осужден за государственную измену.

В 1565 году французский посол в Лондоне предложил герцогу Лестеру быть послом во главе миссии в Париж. Елизавета ответила ему: «Для меня небольшая честь – посылать своего конюха к такому великому государю, а я без него не могу провести и дня; он для меня, как маленькая собачка: если ее видят, то все уже знают, что вслед за ней появлюсь и я».

Но сам Роберт Дадли иногда позволял себе вольности, никак не предусмотренные этикетом королевского двора. Как раз в то время, когда Елизавета старалась устроить брак Роберта Дадли с королевой шотландцев, посол Марии в Лондоне, шокированный донельзя, доносил в Эдинбург, что стал свидетелем такой непристойной сцены: граф Лестер и герцог Норфолкский играли в теннис в присутствии королевы. «Лорд Роберт, разгоряченный и вспотевший, подошел к королеве, взял из ее рук салфетку и вытер ею лицо». Возмущенный Норфолк пригрозил Лестеру разбить ракетку о его голову.

Герцог Норфолк и Арандель стали выговаривать графу Лестеру за его свободное поведение с королевой. Они, в частности, ссылались на то, что до них дошли слухи, что граф Лестер заходит в королевскую спальню, когда королева еще в постели.

Так проходили дни и ночи в королевских дворцах Англии. Однако, история распорядилась так, что центр событий оказался перенесен на север Британских островов, в Шотландию. Там будет в течение некоторого времени разворачиваться пружина исторического сюжета, легшего в основу дальнейшего повествования.

В начале 1565 года молодой лорд Дарнлей получил разрешение королевы Елизаветы поехать в Шотландию. Этому предшествовала переписка английского посла в Эдинбурге Рэндолфа с государственным секретарем Англии Сесилом. Еще в декабре 1564 года Рэндолф писал Сесилу: «Я со злорадством ожидаю, когда милорда Дарнлея (именно так – «дорогушей» – насмешливо называл его посол) появится здесь». В другом письме он высказывал опасения, что королеву Елизавету будут обвинять в том, что «она заслала такую чуму в эту страну».

12 февраля 1565 года лорд Дарнлей приехал в Эдинбург. За три месяца до этого туда нагрянул его отец граф Леннокс, наставник и вдохновитель всех каверз своего сына.

Не прошло и недели, как королева Мария приняла лорда Дарнлея. Прием этот был необычный, носил особый характер. Королева не скрывала, что она очарована своим гостем. Она стала засыпать его подарками – бордовый бархат на халат, золотые нашлепки на попону для коня, перья на шляпу.

Более того, Мария давала понять окружающим, что она влюблена в лорда Дарнлея. Действительно ли она влюбилась, или Мария маскировала тайный политический замысел, сказать с уверенностью невозможно. Могла ли эта, по-своему великая, женщина полюбить такого пустоголового, слабохарактерного, наглого мальчишку? Любовь, как известно, зла, и история хранит немало таких случаев. Однако более вероятным представляется второй вариант.

Главной страстью, владевшей Марией Стюарт всю ее жизнь, была ненависть к кузине, английской королеве Елизавете. Другой ее страстью была ненависть к сводному брату Меррею, который слишком хорошо ее понимал, а простить такое Мария не могла. И, наконец, в Марии жила всепоглощающая жажда заполучить корону Англии.

В свете этих амбиций брак с Дарнлеем, внуком Маргарет Тюдор, сестры Генриха VIII, мог оказаться ступенькой к достижению этих сокровенных целей.

Шотландский посол в Лондоне Мейтланд писал о своей госпоже: «Королева унаследовала кровь английских королей. Боюсь, что она скорее рискнет всем на свете, чем откажется от своих прав». То же самое можно было, по его мнению, сказать и о ее страсти править. Мейтланд обмолвился: «Движущей пружиной могут быть раздражение или презрение».

Мария странным образом изменилась. Английский посол Рандольф писал: «Ее Величество уже не та. Ее ум уже не такой острый, она утратила свою красоту. Ее веселость и живое выражение лица не те, какие я видел раньше, – это женщина, вызывающая жалость».

Важно отметить, что, приехав в Эдинбург, лорд Дарнлей встретил в королевском дворце весьма примечательную личность, которой предстояло сыграть знаменательную роль во всей этой истории. Это был низкорослый, уродливый, смуглый, злобный, но веселый человек низкого происхождения, итальянец-музыкант, игравший на лютне и обладавший хорошим голосом, Дэвид Риччо. Он попал в Шотландию в свите одного савойского дворянина и остался здесь. Королеве Марии понравился его голос, и она наняла его петь в своем домашнем квартете.

Поначалу Дэвид Риччо был на положении слуги, но хитрый и умный итальянец очень быстро выдвинулся среди тугоумных шотландских лордов и сделал хорошую карьеру при дворе, став секретарем королевы Марии, ее советчиком и весьма влиятельной личностью. Когда лорд Дарнлей появился в Эдинбурге, Дэвид Риччо произвел на него очень сильное впечатление, они подружились и стали просто неразлучны, вплоть до того, что сплошь и рядом спали в одной постели. Можно не упоминать и о том, как Риччо способствовал готовящемуся браку королевы Марии с лордом Дарнлеем.

В Англии многие члены Тайного совета понимали, что предстоящий брак таит в себе опасность для Елизаветы и английских протестантов. Они советовали королеве потребовать, чтобы ее подданный лорд Дарнлей и его интриган-отец были высланы в Англию, а если ей будет отказано, объявить войну.

Католическая Франция заволновалась – конфликт мог перерасти в европейский. Французскому послу в Лондоне было поручено просить аудиенции у королевы Елизаветы и попытаться убедить ее смягчить свое решение.

Посол увидел королеву за шахматным столиком, украшенным красным кораллом. Он заметил: «Игра отражает слова и дела людей. Если мы, к примеру, теряем пешку, это кажется несущественным, а в результате это приводит к потере всей партии». Королева подняла голову на короткий момент и ответила: «Я вас поняла: Дарнлей не больше, чем пешка, но он может объявить мне шах и мат, если позволить ему это». И передвинула серебряную фигуру на шахматной доске.

14 июня 1565 года королева Мария направила Елизавете письмо, в котором утверждала, что единственной причиной для ее брака с лордом Дарнлеем является желание «соответствовать желаниям ее дорогой сестрицы». «Дорогая сестрица» ответила категорическим требованием немедленно выслать в Англию лорда Дарнлея и его отца.

Когда английский посол Рэндолф вручил Марии ответ Елизаветы, шотландская королева разрыдалась, граф Ленокс словно лишился языка, а молодой оболтус лорд Дарнлей самоуверенно заявил, что не намерен возвращаться в Англию.

Мария собралась с силами и сказала послу, что она надеется, что ее дорогая сестрица не имеет в виду то, о чем она писала в письме. Рэндолф в ответ заявил, что его госпожа имеет в виду именно то, о чем сказано, – если подданные королевы Елизаветы не повинуются немедленно ее приказу, то она обладает достаточной властью и силой, чтобы наказать их.

Тем временем главари шотландских протестантов Моррей и Аргайл, понимая, чем грозит им брак королевы Марии с лордом Дарнлеем, обратились к Рэндолфу с просьбой передать Елизавете, что они не просят ее ввести в Шотландию войска, но «если Ее Величество даст им три тысячи фунтов стерлингов, они смогут сплотить ряды их сторонников».

Королева Мария, узнав об этом, пришла в ярость и назначила своему сводному брату свидание. Моррей уже готов был отправиться туда на свидание, но ему донесли, что это путешествие станет последним в его жизни – лорд Дарнлей и Риччо замыслили его убийство. Моррей укрылся в замке своей матери, в Лохлевилле, и объяснил причины своего бегства. Мария обвинила его в том, что он намеревался сделать ее пленницей, а Дарнлея выслать в Англию. В июле Дарнлей получил новый приказ вернуться в Англию. Со свойственной ему надменностью он ответил, что «у него есть долг верности только по отношению к королеве шотландцев. Возвращаться в Англию я не собираюсь. Мне хорошо здесь. Таков мой ответ».

«Вы забыли, милорд, о своем долге», – сказал посол и покинул зал для приемов, не попрощавшись ни с кем.

28 июля 1565 года королева Мария приказала лорду Лайону, главе геральдической службы, объявить лорда Дарнлея герцогом Олбани и королем Шотландии.

В воскресенье утром королева, облаченная, как сообщал Рандольф Лестеру, «в широкое черное траурное платье, под черной вуалью, как на похоронах своего мужа», проследовала в сопровождении отца новобрачного и графа Атолея с королевскую часовню, где и была обручена с лордом Дарнлеем. «Хвала Господу!» – провозгласил друг новобрачного Дэвид Риччо, когда новый король надел кольцо на палец королевы.

 

Глава 13

Кровавая баня в Эдинбурге

25 августа 1565 года королева Мария выехала из Эдинбурга. Рядом с ней в позолоченных доспехах гарцевал новый король Шотландии, ее супруг лорд Дарнлей. Его статус в шотландском королевстве был довольно двойственным. Ему воздавали все почести, положенные мужу королевы, но к государственным делам Мария своего супруга и близко не подпускала. В этом проявлялась рациональная сторона характера Марии. Умная женщина, она не могла не видеть, что муж ведет себя совершенно безответственно, а попросту говоря – вызывающе и глупо. Его повсюду сопровождал отец – угодливый, раболепный и одновременно заносчивый, подталкивающий сына на всевозможные безрассудства. Графа Ленокса дружно ненавидели все члены Тайного совета Шотландии и королевский двор.

Королева Мария выехала из Эдинбурга для встречи с лордами, бунтовавшими против нее. У нее была одна главная цель – убить своего сводного брата Моррея. Ненависть к нему затмевала обычно ясный разум Марии, на Моррее сосредоточилась вся сила ее злобы, она ничего больше не видела, не хотела видеть. Английскому послу Рандольфу Мария в порыве откровенности сказала, что она скорее лишится короны, чем откажется от мести своему сводному брату. Рэндолф писал Сесилу: «Ненависть к лорду Моррею вызвана отнюдь не религиозными соображениями и не тем, что он может отнять у нее престол, а тем, что она знает, что Моррей знает о ней нечто тайное, о чем нельзя говорить в приличном обществе, она его смертельно ненавидит». Видя силу этой ненависти, Рэндолф советовал Моррею ради спасения своей жизни покинуть Шотландию.

Марии не удалось расправиться со сводным братом, но тот со своими приверженцами-протестантами был вынужден бежать в Англию. А шотландская королева поклялась в присутствии французского эмиссара Демосьера, посланного к ней предупредить об опасности ее поведения, что не успокоится, пока не дойдет до ворот Лондона, и повторила, что скорее согласится потерять свою корону, чем подчиниться Англии.

И тут из-за кулис на авансцену выходит новый персонаж – граф Мортон. Надо сразу же сказать, что этот человек пользовался самой дурной репутацией – молва говорила, что у него руки по локоть в крови. Было, в частности, широко известно, что он открыто сожительствует со вдовой капитана Халлена, которого он сам и отправил на виселицу. Кроме того, было известно, что он ежедневно якшается с убийцами.

Граф Мортон принялся усиленно обхаживать лорда Дарнлея, супруга королевы Марии. Он высказывал свое возмущение тем, как королева обращается со своим мужем. Он настойчиво внушал Дарнлею, что тот имеет право управлять страной, а не находиться в столь унизительном положении. «Это противоестественно, – заявлял он, – когда курица кудахчет впереди петуха. Это противоречит законам Божьим, чтобы мужчина был подданным своей жены, – мужчина является слепком Бога, а женщина – слепком мужчины».

Мортон вбивал в тупую голову Дарнлея, что тот должен отодвинуть Марию от управления государством и взять власть в стране в свои руки. При этом он упорно подсказывал Дарнлею, что его главный враг и соперник – Дэвид Риччо. Дарнлей легко поверил в коварство своего бывшего закадычного друга.

Возрастала и враждебность Дарнлея по отношению к своей супруге королеве Марии. Он позволял себе грубить ей в присутствии посторонних. На ужине в доме одного эдинбургского купца Дарнлей напился и вел себя так вызывающе, что Мария была вынуждена оставить его и уехать.

Риччо действительно вытеснял Дарнлея из власти и из постели королевы. Он занимал место Дарнлея на заседаниях Тайного совета, подписывал вместо него государственные бумаги. Английский посол в Эдинбурге Рандольф доносил в Лондон о слухах, что Риччо является любовником Марии. Дарнлей рассказывал, как однажды ночью он отправился в спальню королевы. Дверь была заперта. Подозрительный муж пригрозил, что если его не впустят, он взломает дверь. Королева распахнула дверь – в спальне она была одна. Но Дарнлей, по его словам, не дал себя обмануть – он метнулся в туалетную комнату и обнаружил там прятавшегося полуодетого Риччо.

В сентябре Дарнлей открыто обвинил Марию в супружеской неверности. А в ноябре стало известно, что королева забеременела. Дарнлей утверждал, что это не его ребенок.

Тем временем кольцо ненависти вокруг Риччо сжималось. Он был обречен. Он обладал слишком большой властью; распространялись слухи, что он намерен восстановить в Шотландии католицизм как государственную религию. Против Риччо созревал заговор шотландских лордов-протестантов.

Посол Рандольф 13 февраля писал Лестеру: «Теперь я знаю совершенно достоверно, что королева сожалеет о своем браке, что она ненавидит мужа и всех его родственников… Я знаю, что сын и отец договорились захватить власть у королевы. Я знаю, что, если это осуществится, Дэвиду Риччо с согласия короля в ближайшие десять дней перережут горло. До моих ушей доходит многое, еще более мрачное, чем это… В том числе и направленное против Ее личности… Ваша милость должны знать совершенно определенно, что подданные настолько не любят королеву, что могут восстать против нее… Держат пари, что если сеньора Дэвида схватят, то, как бы его любовница ни горевала, все вокруг будут довольны».

11 февраля 1566 года открылся Шотландский Парламент, который должен был принять закон о лишении гражданских и имущественных нрав. Закон этот был направлен против мятежных лордов и в первую очередь против сводного брата королевы Моррея, которого она ненавидела поистине звериной ненавистью.

Заговор против Риччо назревал.

Королева Мария получала сведения о заговоре против Риччо, но она так презирала собственного мужа и настолько была уверена в его неспособности действовать, что не придала этим сообщениям никакого значения.

Кровавая баня состоялась в субботу в маленькой столовой в личных апартаментах Марии. Там ужинало несколько близкних королеве людей. Сама она сидела во главе стола на мягкой софе, а напротив нее восседал Дэвид Риччо в вечернем туалете из дамаскина, отороченного мехом, в сатиновом камзоле. На голове у него была шляпа. В ужине принимали также участие сводная сестра королевы леди Аргайл, и сводный брат королевы лорд Роберт Стюарт, ее конюший и француз-врач.

Ночь была необычайно тихой. Не доносилось ни одного звука, когда в полной темноте группа людей Дугласа окружила дворец. Они заняли все выходы так, что никто не мог ни войти, ни выйти. Следующий шаг принадлежал Мортону, который со своими людьми занял лестницу, ведущую в спальню королевы.

Заговорщики поднялись по лестнице и без шума вошли в спальню королевы. Неожиданно гобеленовая занавеска, отделявшая спальню от комнаты, где проходил ужин, раздвинулась, и в проеме, к изумлению королевы, показался ее супруг. Он сел на софу рядом с ней. Мария спросила Дарнлея, ужинал ли он, и ответ застрял у него в горле. Вместо того, чтобы ответить, Дарнлей обнял супругу за талию и поцеловал ее.

В этот момент занавес опять раздвинулся, и в проеме двери возникла облаченная в черные воинские доспехи фигура Ратвина. Королева обернулась к своему супругу и произнесла только одно слово: «Иуда!» Потом она посмотрела в лицо призраку в доспехах и спросила его, по какому праву и с какой целью он здесь. «Этот человек, Дэвид, вышел из ваших личных апартаментов, где он находился слишком долго!»

«Какое преступление он совершил? – спросила королева. – Он был здесь по моей воле!» Потом она обернулась к своему супругу. «Что все это значит?» – спросила она.

А Дарнлей уже был перепуган. Позже он жалел о затеянном. Но было уже поздно.

«Мадам, – сказал призрак в доспехах, – он оскорбил вашу честь и честь вашего супруга. Он вызвал ненависть большой части аристократии тем, что вы могли его сделать лордом».

«Заберите вашу жену!» – приказал он Дарнлею, но тот стоял как парализованный. Тогда королева встала, заслонила собой спрятавшегося Риччо и приказала Ратвину немедленно удалиться, иначе он будет обвинен в измене.

К этому моменту мужчины, присутствующие на ужине, оправились от первого шока и стали выталкивать Ратвина из комнаты, но он грозно сказал: «Не дотрагивайтесь до меня!» – и обнажил свой кинжал. Тут дверь, ведущая в спальню королевы, распахнулась, и толпа мужчин, возглавляемая Хальконсайдом и Джорджем Дугласом, ворвалась в комнату, опрокинула стол, свечи потухли за исключением одной-единственной, которую держала в руках леди Аргайл.

В последствии королева Мария утверждала, что убийцы кололи Риччо «из-за моей спины кинжалом, кое-кто из них стоял передо мной с обнаженным кинжалом».

Ратвин приподнял королеву и швырнул ее на руки Дарнлею, приказав ему держать ее. Риччо визжал от ужаса, вцепившись в платье Марии. Тогда Джордж Дуглас выхватил у Дарнлея его кинжал и ударил им Риччо. Итальянца сбросили с лестницы, он вопил от ужаса: «Мадам, мадам, спасите меня! Меня убивают! Спасите мне жизнь!»

Он был еще жив, когда докатился до основания лестницы, но там Джордж Дуглас снова вонзил в него кинжал Дарнлея, приговаривая: «А это тебе от короля!»

Через несколько минут все было кончено. На теле Риччо было пятьдесят шесть ран.

Тем временем мэр Эдинбурга с четырьмя сотнями солдат городской гвардии явился под окна королевы. Она распахнула окно и стала кричать, взывая о помощи.

«Сядьте, – сказал мужской голос у нее за спиной. – Если вы шевельнетесь, мы вас разрежем на куски и развесим по стенам!»

Ее оторвали от окна, а ее муж Дарнлей, стоя у открытого окна, заверил городскую гвардию, что все в порядке и они могут спокойно разойтись по домам.

Королеву оставили одну. Узнав о смерти Риччо, она воскликнула: «Хватит слез! Я буду мстить!»

На следующее утро к ней явился ее муж. Она встретила его ласково и заверила, что знает, что он непричастен к убийству.

Мятежные лорды не зря боялись этой встречи, зная, что Мария может легко подчинить мужа своей воле.

Мария знала свою силу – она была уверена, что Дарнлей влюблен в нее, и допустила его в постель (хотя последнее время она отказывала ему в этом).

И действительно, ей не составило большого труда вытянуть из Дарнлея имена его сообщников. Он предал их и остался в полной уверенности, что совершенно помирился с женой.

Днем ее посетили заговорщики-убийцы – Моррей, Мортон и Ратвин. Королева вышла к ним в сопровождении Дарнлея. Они преклонили перед ней колени, просили простить и вернуть им их поместья. Мария ответила, что никогда не была кровожадной и не жаждала захватить их земли и их богатство.

Той же ночью королева Мария бежала из своего дворца. Бегство было осуществлено через тайный подземный ход, который выходил на заброшенное кладбище.

Ее сопровождал ее супруг, двойной предатель Дарнлей.

 

Глава 14

Расплата

Возмездие ходило за Дарнлеем по пятам. Возмездие приняло облик графа Босуэла, красивого и мужественного человека, о котором говорили, что у него на душе грех нескольких убийств. Он оказался в Эдинбурге еще до бракосочетания Марии с Дарнлеем и явился к королевскому двору неприглашенный, но никто не решился сделать ему замечание. Его боялись.

Постепенно Босуэл вошел в круг людей, близких ко двору. Достаточно сказать, что в ночь, когда убивали Дэвида Риччо, Босуэл ужинал с друзьями во дворце и хотел бежать и спасать королеву, но из этого ничего не получилось.

Босуэл все чаще сопровождал королеву на охоте и на прогулках верхом. В сентябре 1566 года королева Мария работала в Казначейской палате, которую отделял от дворца большой сад. Одна из ее фрейлин, бывшая любовница Босуэла, пустила его в сад, откуда тот проник в спальню королевы и овладел ею.

Впервые в своей жизни Мария испытала на себе силу настоящего мужчины. Она была потрясена, она забыла о всех рамках приличия, обо всем на свете. Ей теперь нужно было одно – лежать с Босуэлом, ощущать его сильное, могучее тело и испытывать неведомое ей ранее наслаждение.

Спустя несколько дней после этого королева Мария, сидя у постели больного мужа, писала длинное письмо Босуэлу. Она подробно пересказывала свои разговоры с Дарнлеем.

Но главным в этом письме были слова любви – любви самоотверженной, любви женщины, готовой на любые жертвы.

«Любимый мой, – писала Мария, – я жажду подчиняться тебе, я не пожалею ни чести, ни совести, ни своего величия, не побоюсь никакого риска – возьми все это, умоляю тебя. Не слушай никого, кто будет обвинять меня – самую верную любовницу, какую ты когда-либо имел или будешь иметь… Бог простит меня и даст тебе, мой единственный, любимый, надежду и процветание, которых ты заслуживаешь и которые моя любовь готова отдать тебе. Я надеюсь вскоре вручить тебе все, чем я владею, как награду за все».

Слуга Босуэла Парис скакал весь день, торопясь вручить своему патрону письмо королевы. Он нашел Босуэла в доме в Кирк-оф-Филдс внутри городской стены Эдинбурга. Босуэл прочитал письмо и написал несколько слов в ответ: «Скажи королеве, что все пойдет хорошо. Мы не спали всю ночь, все подготовлено, апартаменты короля ждут его. Я послал королеве бриллиант. Можешь сказать ей, что я послал бы мое сердце, если бы это было в моих силах, но оно и так принадлежит ей».

Парис проскакал всю ночь и утром застал королеву еще в постели, но ее нетерпение было столь велико, что она приняла посланца Босуэла полуодетая. И уже через несколько часов королевский кортеж отправился в путь. Ехали они медленно, учитывая болезненное состояние Дарнлея, и до ворот Эдинбурга добрались только 30-го числа. Дарнлей все еще думал, что его везут в Крейкмиллар, на целебные воды.

Как раз в тот момент, когда кортеж приблизился к городским воротам, навстречу выехала группа всадников во главе с Босуэлом. Королю объяснили, что Кирк-оф-Филдс – самое удобное место, где он может поправить свое здоровье.

На самом же деле Кирк-оф-Филдс представлял собой старое полуразрушенное здание, в котором уже давно никто не жил, примыкающее к разваленной городской стене. Поблизости располагались дома призрения для нищих. Это здание и местность, где оно стояло, были словно предназначены для того черного дела, которое готовилось. Там было и еще одно удобство – в городской стене позади здания была калитка, через которую в случае нужды можно было бежать и скрыться в ближних лесах.

Ключи от дома находились в распоряжении слуги Босуэла Томаса Нелсона. Впрочем, дубликат этих ключей оставался у его хозяина. Дверь, которая вела из сада в погреб, вообще не запиралась.

Королю была отведена тесная комнатенка, где было немыслимо душно. Там проводил дни и ночи больной Дарнлей, скрывая свое лицо, изрытое язвинами, под маской из тафты. Туда днем приезжала королева, беседуя со своей будущей жертвой. На ночь она уезжала в Холируд. Однако ей была отведена спальня точно под той комнатой, где обитал король. Мария проследила, чтобы кровать, на которой она ни разу не спала, стояла точно в том же месте, что и кровать короля этажом выше. В этом и был замысел – заряд пороха должен был взорвать обе комнаты на обоих этажах. Мария даже демонстративно провела в этой комнатке две ночи, чтобы легче было убедить всех, что покушение будет направлено против нее, а не против короля.

В воскресенье в Холируд состоялось бракосочетание фрейлины королевы Маргарет Кавуд с одним из музыкантов, Себастьяном. Королева присутствовала на этой церемонии, потом, после раннего ужина уехала, заявив во всеуслышание, что намерена провести ночь в Кирк-оф-Филдс у постели мужа.

Однако, вскоре после полуночи, Мария сказала Дарнлею, будто вспомнила, что обещала посетить бал-маскарад, устраиваемый в честь свадьбы, и должна уехать, хотя собиралась остаться с мужем. Она встала, поцеловала свою жертву и пошла к двери. Там она на мгновение остановилась и сказала: «Как раз в этот час год назад убили Дэвида Риччо». С этими словами королева вышла.

Эдинбург погрузился в ночную тишину, потом эту тишину разорвал сильный взрыв, словно выстрелили одновременно двадцать пять или тридцать пушек, и снова воцарилась тишина.

Утром Эдинбург бурлил от слухов, люди собирались группками, шептались и поспешно расходились, словно боясь чего-то. Говорили, что труп короля до утра пролежал во дворе под деревом. Но говорили и другое: что на трупе почти нет следов порохового взрыва.

Взволнованный слуга Босуэла, Парис, прибежал в Холируд Хауз, чтобы сообщить о случившемся своему хозяину. Потом он поспешил в спальню королевы. Он застал ее сидящей в постели и завтракающей. Не успел Парис рассказать Марии о ночном взрыве, как вслед за ним явился Босуэл и стал шептать что-то королеве на ухо.

Королева Мария была очень озабочена тем, чтобы обелить себя и снять с себя всякие подозрения в причастности к убийству своего супруга. Уже на следующее утро после убийства она писала своему послу в Париже, что это было покушение на ее жизнь. Она утверждала, что «не пожалеет своей жизни и всего на свете», чтобы это преступление не осталось безнаказанным.

Босуэл и Аргайл тоже всячески старались снять с себя и тень подозрения. Они объявили, что назначат награду в две тысячи фунтов стерлингов тому, кто поможет изобличить убийц.

А эхо от взрыва в Кирк-оф-Филдс ширилось и крепло. По ночам под окнами дворца раздавались крики: «Босуэл убил короля… Босуэл… Босуэл…»

По утрам в городе находили листовки, прибитые к дверям домов, на которых было изображение Босуэла и слова: «Королева участвовала в заговоре». Босуэл в сердцах сказал, что если он узнает, кто писал эти листовки, то умоет руки в их крови.

Год назад, в ночь, когда был убит Риччо, а королева с Дарнлеем бежали из дворца подземным ходом, она сказала мужу: «Не пройдет и двенадцати месяцев, как тот, кто убил его, будет лежать рядом с ним».

Она выполнила свое обещание – ее муж был похоронен рядом с могилой Риччо. Все имущество убитого короля – его одежда, лошади, оружие – досталось Босуэлу.

На следующее утро после похорон мужа королева в сопровождении Босуэла и пятидесяти джентльменов уехала из Холируда и направилась в дом лорда Сетона. Там она старалась развеяться на охоте – в компании Босуэла – в стрельбе из лука и других развлечениях.

Тем временем 24 февраля из Лондона выехал посол Келигрю. Он вез королеве Марии письмо королевы Елизаветы. Письмо весьма многозначительное. Елизавета писала: «Мадам, мои уши отказываются слушать, мысли мои в смятении, а сердце потрясено сообщением об ужасном убийстве Вашего мужа. Я с трудом нашла в себе силы написать Вам. Тем не менее, я должна выразить Вам мое сочувствие в постигшем Вас горе и высказать Вам откровенно – я больше горюю о Вас, нежели о нем.

О, мадам, я не выполнила бы свой долг верной кузины и преданного друга, если бы говорила Вам только приятное и не старалась сохранить Вашу честь. Я должна высказать Вам то, что думает весь мир. Люди говорят, что вместо того, чтобы искать убийц, вы смотрите сквозь пальцы и позволяете им скрыться, что Вы не наказываете тех, кто оказал Вам такую огромную услугу. Говорят, что убийства не было бы, если бы убийцы не были уверены в своей безнаказанности».

Узнав о том, что Келигрю везет такое письмо от Елизаветы, Мария вспомнила, что должна играть роль безутешной вдовы. Она поторопилась в Холируд и приняла посланца английской королевы в затемненной комнате, одетая в глубокий траур. Она не хотела говорить об убийстве – дескать ее рана еще не зажила. Но ей пришлось выслушать от Келигрю жесткие слова, что весь мир считает Босуэла одним из убийц ее мужа. В конце концов Мария была вынуждена обещать, что Босуэл будет предан суду. В действительности же она продолжала довольно открыто спать с ним.

История эта получила совершенно неожиданное завершение.

В апреле Мария отправилась в Стирлинг под тем предлогом, что хочет повидать своего сына. Королеву сопровождали Хантли, Мейтланд и обычная ее охрана. На обратном пути около моста Алмонд Бридж, в двух милях от Эдинбурга, дорогу им перекрыл граф Босуэл с дюжиной вооруженных всадников. Он подъехал вплотную к лошади королевы и схватил поводья. Охрана королевы рванулась защищать ее, однако Мария совершенно спокойно – ее не волновала эта неожиданная встреча – сказала, что не допустит кровопролития и согласна следовать за графом Босуэлом. Охрана отправилась восвояси, а Босуэл повез королеву в свой замок в Данбаре. Там Босуэл, по словам Марии, силой овладел ею, и, таким образом, для спасения своей женской чести она должна была выйти за него замуж. Бракосочетание состоялось 15 мая, ни один из шотландских лордов, находившихся в этот день в Эдинбурге, не присутствовал на этой церемонии.

Реакция европейских царствующих домов и священнослужителей на этот брак была однозначной – папа римский и кардинал Лотарингский заявили, что отныне они не будут иметь ничего общего с королевой шотландцев.

Королева Елизавета, получив это сообщение, была потрясена.

Король Франции и королева-мать выразили свое недоумение. Мария отправила в Париж епископа Данблейна, поручив ему объяснить ее брак и грубое поведение Босуэла его безумной любовью к ней.

Вообще королева Мария придумывала самые неожиданные оправдания своему замужеству. Так, своему духовнику, доминиканскому монаху, который, кстати сказать, предостерегал ее от брака с Босуэлом, Мария заявила, что пошла на этот шаг, чтобы положить конец противостоянию между католической и протестантской церквями.

В день бракосочетания Мария сказала французскому послу Дюкроку, что ее несчастья таковы, что она молит Бога о смерти. А спустя три дня королева разыграла такую сцену: в присутствии Босуэла и Дюкрока она приказала принести нож – она хочет покончить с собой или утопиться.

Дюкрок твердо сказал королеве, что ее брак непростителен, и если бы не приказ королевы-матери оставаться на своем посту, он немедленно покинул бы Эдинбург. Кроме того, он заявил Марии, что отказывается оказывать почести Босуэлу как ее супругу.

Босуэл запрещал Марии смотреть на кого-либо и кому-либо смотреть на нее. «Я слишком хорошо ее знаю!» – говорил он.

Брак Марии с Босуэлом продлился всего один месяц – на глазах у мятежной армии королева бросила на него последний взгляд и, горько плача, сказала Босуэлу, что всегда будет верна ему.

В первую неделю июня мятежные шотландские лорды – как католики, так и протестанты – объединились в своей решимости убрать Босуэла, а может быть и королеву, и возвести на престол ее сына. Босуэл понял, что если он хочет сохранить свою жизнь, то должен сражаться. Он призвал мужчин приграничных с Англией местностей, полагаясь на их преданность, брать в руки оружие и присоединиться к нему в Нелроузе. Но приехав туда, он не застал никого. Шотландские лорды убедили их не выступать на стороне Босуэла.

Тогда он присоединился к королеве в Бортвике и отправил оттуда послания своим приверженцам, умоляя их спешить к нему на помощь со всеми силами, которые они могут собрать. Однако его послание было перехвачено, и мятежные лорды узнали, где он прячется. В ночь на 10 июня они окружили замок Бортвик, но Босуэл ушел потайным ходом. Лорды, думавшие, что он в замке, выкрикивали: «Предатель, убийца, мясник!», они оскорбляли и королеву. Узнав, что Босуэл бежал, лорды отправились с Эдинбург и там на базарной площади объявили толпе, что они взялись за оружие, чтобы «отомстить за убийство короля».

Французский посол Дюкрок предложил королеве свои услуги в качестве посредника между ней и мятежными лордами, но та ответила, что никогда не будет вести переговоры с людьми, которые хотят причинить вред ее мужу.

12 июня Мария, переодевшись в мужскую одежду, бежала и присоединилась в Босуэлу в Данбаре. Он вновь поехал в приграничные места и вернулся в Хаддингтон с 1600 воинами. Потом они вместе отправились в Сеттон, где провели ночь, собираясь на следующий день двинуться на Эдинбург.

Узнав об этом, мятежные лорды решили дать Босуэлу и королеве сражение. Они несли знамя, на котором был изображен убитый, лежащий под деревом, и ребенок, стоящий рядом, воздев руки к небу со словами: «Рассуди нас, Господи, и отомсти за меня».

Посол Дюкрок, сопровождавший армию мятежных лордов, предложил стать посредником. Лорды ответили, что есть только два пути избежать сражения: либо королева бросает чудовище, которое она называет своим супругом, и тогда они будут опять считать себя ее верными подданными, либо Босуэл выйдет на поединок.

Однако они скорее лягут живыми в могилу, чем оставят безнаказанным убийство короля. Эти переговоры кончились ничем. Королева ответила, что не может ставить под угрозу жизнь своего супруга.

Так они и расстались, чтобы никогда больше не встретиться.

Тем временем армия Босуэла и королевы стала таять, солдаты начали разбегаться. Мария послала за одним из мятежных лордов и спросила его, что можно предпринять, чтобы помирить лордов с ее супругом. Ей было сказано, что если она откажется от Босуэла и отправится с ними в Эдинбург, они будут защищать ее, а Босуэл может уехать куда захочет. Но решать она должна немедленно. Ее положение оказалось безнадежным, и она капитулировала.

Когда Мария приблизилась к рядам мятежной армии, ее встретили молчанием, но потом тишина взорвалась криками: «На костер эту шлюху!», «Сжечь убийцу мужа!»

Королева изнемогала от усталости и голода, но на ее лице не было никаких следов страха.

Кортеж ехал по улицам Эдинбурга, запруженным толпами народа. Люди выкрикивали оскорбления в ее адрес, угрозы и проклятия. Перед ней размахивали знаменем с изображением убитого короля.

Французский посол Дюкрок, сопровождавший эту процессию, писал в Париж вдовствующей королеве:

«Я ожидал, что королева будет ласкова с мятежными лордами и постарается утихомирить их, а она всю дорогу говорила только о том, как будет вешать и распинать их».

Ночь она провела в доме мэра на углу Гроссмаркет, писала письма Босуэлу, заверяя его в своей любви и верности. Письмо она дала одному мальчику и заплатила ему, чтобы тот доставил его Босуэлу в Данбар. Мальчик деньги взял, но письмо отдал лордам. Они сочли письмо нарушением ее обещаний и предлогом для содержания Мария под стражей. По ночам Мария выкрикивала в окно клятву, что предаст этот город огню, а заливать пожар будет кровью его жителей.

Потом королеву Марию переправили на заброшенный остров Лохлевен, где она находилась в заключении. В 1567 года ее заставили, почти силой, подписать отречение от престола в пользу сына, который был коронован под именем Джеймса IV, короля Шотландии. Регентом стал ее сводный брат Моррей, которого она всегда ненавидела.

 

Глава 15

Мария – головная боль Елизаветы

21 июня 1567 года Елизавета, еще не имевшая ясного представления о событиях, разворачивавшихся в Шотландии, писала Марии, что сделает все, что в ее силах, чтобы подданные Марии, виновные в убийстве Дарнлея, кто бы они ни были, понесли заслуженное наказание. Она обещала обеспечить безопасность и честь Марии и ее сына – принца Джеймса.

По тону этого письма, да и из других ее писем явствует, насколько Елизавета презирала Марию. Ее легко понять: она, которая ради интересов государства отказалась от своей любви к Роберту Дадли, отвергла возможность выйти за него замуж, не могла не презирать Марию, выскочившую замуж сначала за Дарнлея, а теперь за Босуэла, не считаясь с политическими и государственными последствиями этих браков. В глазах Елизаветы Мария была недостойна своего королевского титула.

Тем не менее, Елизавета, искренне верившая в божественное происхождение королевской власти, не могла и мысли допустить, чтобы подданные Марии наказывали шотландскую королеву за ее неправильные поступки. Елизавета твердо заявляла, что готова вмешаться, чтобы спасти Марию от губительных последствий ее глупости.

Елизавета не ограничилась такими заявлениями. Она направила в Эдинбург своим посланцем Трокмортона и поручила ему разъяснить шотландским лордам, «что она не допустит, чтобы ее сестра оказалась пленницей или была лишена ее королевского достоинства». Трокмортон столкнулся с откровенным нежеланием лордов прислушиваться к советам английской королевы.

План Елизаветы сводился к тому, что Мария должна развестись с Босуэлом и после того, как его поймают и накажут, ее освободят. Однако Мария отказалась пожертвовать мужем. Она заявила, что скорее откажется от престола и останется только женой Босуэла.

Трокмортон понял, что все его надежды спасти Марию тщетны, поскольку вся Шотландия настроена против нее. 23 июля он предупреждал Елизавету, что если Мария не отречется от престола в пользу своего сына, то не пройдет и месяца, как лорды устроят публичный суд и приговорят ее к смертной казни.

Елизавета пришла в ярость. 11 августа она вызвала Сесила в свои апартаменты в Виндзорском дворце и к его ужасу объявила, что решила качать войну против Шотландии, чтобы восстановить Марию на престоле. Сесил тщетно пытался переубедить Елизавету, но та не хотела его слушать.

В конце концов Елизавета одумалась и отказалась от своего намерения начать войну с шотландцами. Она решила оказать на Шотландию экономическое давление. 27 сентября она дала поручение, своему послу в Париже Моррису, переговорить с королем Карлом IX о возможных совместных действиях против Шотландии. В частности – о запрещении шотландским судам входить в английские и французские морские порты.

Карл IX и Екатерина Медичи никак не ответили на это предложение. Им было не до этого – во Франции разразилась новая гражданская война между католиками и протестантами-гугенотами.

На этот раз Елизавета была осмотрительнее и не стала ввязываться во французскую религиозную войну.

У нее было достаточно много проблем у себя дома. И одной из самых больших, как всегда, оставалась ее сводная сестра, Мария Шотландская.

А Мария, подвергнутая тюремному заключению шотландскими лордами, не собиралась складывать оружие. Она рвалась на свободу, жаждала вернуть себе престол и отомстить своим обидчикам.

В конце марта 1658 года Мария совершила попытку побега с острова – она переоделась прачкой, но ее выдали белые, ухоженные руки. А вот в начале мая ей все-таки удалось бежать.

Помог ей семнадцатилетний Уильям Дуглас, сын ее тюремщика. Он выкрал ключи. С помощью другого сына Дугласа Мария бежала с острова. Ее встретили родственники Босуэла.

Как только Моррей узнал о ее побеге, он собрал в Глазго своих сторонников и выступил против армии Марии. Сражение состоялось 13 мая, и войско Марии было разгромлено.

Сама она спаслась бегством на юг. Шла бешеная скачка, Мария и ее сопровождающие делали по 60 миль в день. Из Олка она написала Елизавете письмо с просьбой о встрече.

16 мая она пересекла границу Шотландии и Англии.

Закончилась бурная глава жизни Марии Стюарт и началась новая, тоже трагическая.

 

Глава 16

Заговор Норфолка

Не успела Мария ступить на английскую землю, как на нее обрушились неожиданные и тяжелые удары.

Первым таким ударом стал отказ Елизаветы принять Марию. Королева Англии сказала, что не может принять «свою дорогую сестру», поскольку та замешана в чудовищном преступлении.

Мария была поражена. Она была уверена, что ей достаточно встретиться с Елизаветой и заявить о своей невиновности, и ей тут же поверят. Она написала Елизавете, что хочет оправдаться в ее присутствии.

Ответ английской королевы был довольно двусмысленным: «О, мадам, на свете нет другого человека, который хотел бы, как хочу этого я, услышать ваши оправдания. Но я не могу жертвовать своей репутацией ради вас. Как только вы обелите себя, я приму вас со всеми почестями, каких вы заслуживаете».

Марии и в голову не могло прийти, что Елизавета будет настаивать на беспристрастном расследовании, но теперь ей прямо сказали, что будет расследование ее вины.

Пока что, как сказала Елизавета испанскому послу, она хочет, чтобы Марию увезли из приграничных местностей, «понравится ей это или нет». Ее перевезли сначала в Болган, а потом в Титбери.

Расследование вины Марии в убийстве ее мужа Дарнлея началось в конце октября 1568 года в Йорке. Комиссия состояла из герцога Норфолка, графа Суссекского и сэра Ральфа Садлера. Марии была предъявлена серебряная шкатулка с письмами, которую хранил у себя Босуэл и которая попала в руки одного из его слуг.

Со временем слушания комиссии были переведены в Вестминстер, где за ходом расследования было легче наблюдать.

Любопытная трансформация произошла в позиции герцога Норфолка. Поначалу он был поражен или притворялся пораженным письмами из серебряной шкатулки, явно говоривших о готовящемся преступлении. Но потом ему пришла в голову мысль, что неплохо было бы жениться на Марии, которую он еще недавно считал убийцей. Он даже имел тайную встречу с Морреем и Летингтоном, на которой обсуждалась возможность его женитьбы на Марии после того, как она разведется с Босуэлом.

Елизавета узнала об этой встрече и о матримониальных планах герцога Норфлока. Это усилило ее подозрительность в отношении Марии. Еще больше она возросла, когда Елизавета получила просьбу Карла IX и Екатерины Медичи разрешить Марии уехать во Францию.

Елизавета им в этом отказала, мотивируя тем, что когда Мария жила во Франции, она претендовала на английский престол и посылала французские войска в Шотландию. И все-таки у Елизаветы были колебания – не помочь ли Марии вернуть себе шотландский престол. Над ней довлело убеждение, что всякая власть государя от Бога и нельзя позволять подданным смещать короля или королеву.

Но, с другой стороны, рядом с ней был ее главный советчик Сесил. Он убеждал Елизавету, что Мария представляет собой угрозу ее безопасности. В глазах протестанта Сесила Мария была ключевой фигурой в международном заговоре католиков, ставящих своей целью уничтожение протестантства в Европе, свержение Елизаветы с английского престола, восстановление в Англии власти католической церкви, повторное разжигание костров, на которых будут заживо гореть христиане.

Английский посол в Париже Норрис слал донесения о заговоре католиков, ставящих своей целью вызволить Марию из английской тюрьмы и привезти ее во Францию сделав тем самым первый шаг в подготовке военной экспедиции, чтобы захватить Англию и искоренить протестантство в Англии, Франции и Голландии. Норрис прислал в Лондон предостережение адмирала Колиньи, который советовал держать Марию в строгом заключении и рекомендовал Елизавете ни в коем случае не отпускать Марию во Францию.

Лорд Пэмброк и некоторые другие лорды, входившие в комиссию, которой надлежало определить, была ли Мария замешана в убийстве Дарнлея, ощущали себя в тупике. Они были в затруднении в отношении судьбы Марии. Они считали, что держать ее в заключении бессмысленно, да и опасно. Кое-кто из них подумывал, что быть может, ее брак с герцогом Норфолком был бы наилучшим выходом. Сам герцог заявлял, что предпочел бы остаться неженатым, но если королева шотландцев примет его предложение, он готов будет пожертвовать собой ради благополучия своей страны.

Однако королева Елизавета имела иное мнение. Когда она услышала об этом плане, Елизавета вызвала Норфолка. Она приняла его во фруктовом саду. Королева спросила герцога, не хочет ли он сообщить ей о предстоящей женитьбе.

Герцог возмутился: «Что? – воскликнул он. – Неужели мне придет в голову жениться на этой женщине, постыдной распутнице и убийце? Я люблю спать на подушке, под которой не лежит отравленный кинжал.

Я считаю себя вашим приближенным, таким же принцем в моем кегельбане в Норвиче, как и она у себя в Шотландии. И если мне придется жениться на ней, зная, как я знаю, что она претендует на вашу корону, Ваше Величество вполне справедливо может обвинить меня в том, что я не хочу видеть корону на вашей голове».

Однако Елизавета не поверила ему.

И тут Норфолк совершил роковую ошибку. Он, ставший врагом Лестера после того, как угрожал разбить свою теннисную ракетку о его голову и выговаривал ему, что тот ведет себя слишком фамильярно с королевой, теперь сделал его своим доверенным лицом и просил убедить королеву дать согласие на его брак с Марией.

В Лондоне стояла нестерпимая жара, и королевский двор перебрался в Уилфорд. В тот день королева сидела в лесу, в тени и слушала поющего мальчика, игравшего на лютне, а также прислушивалась к тому, что говорил ей Лестер, сидевший у ее ног. Неожиданно вошел Норфолк. Лестер оставил королеву, подошел к Норфолку и сообщил, что он только что говорил с королевой о его женитьбе и она отнеслась к этому совершенно равнодушно.

Елизавета, однако, была другого мнения.

Интрига Норфолка все расширялась. Некоторые члены Тайного совета надеялись отодвинуть Сесила от власти, и Лестер отважился вызвать гнев Елизаветы, решившись рассказать ей, что лучшие из ее подданных считают, что дела в государстве обстоят настолько плохо, что либо Англия окажется в опасности, либо Сесил должен своей головой заплатить за непорядок в стране.

Испанцы в свою очередь обвиняли Сесила в том, что он ухудшает отношения между Испанией и Англией. Но, хотя недовольные лорды и обещали испанскому послу отставку Сесила, ничего не изменилось.

Действительно, отношения между Испанией и Англией обострялись. В ответ на захват англичанами испанских кораблей с драгоценностями из западного полушария герцог Альба арестовал англичан, английские корабли и товары в Нидерландах. Елизавета немедленно проделала то же с испанцами, проживавшими в Англии.

Мария радовалась этому обострению, предчувствуя войну. Посланцу испанского короля она сказала: «Передайте послу, что если его хозяин поможет мне, я через три месяца буду королевой Англии и по всей стране будут служить мессу».

Норфолк и Арандель оказались сильно запутанными в переписке с испанцами, которая явно носила предательский характер. Они предложили герцогу Альбе захватить большую английскую торговую флотилию, плывущую в Гамбург. Убеждая герцога, что таким образом он вызовет ярость лондонцев, потерявших такие сокровища, и под руководством Норфолка и Аранделя они сбросят правительство.

Они также советовали Альбе одновременно с захватом торговой флотилии опубликовать заявление, что эта акция не является выражением ненависти к англичанам, а направлена против тех членов Тайного совета, которые добились разрыва давнего союза между Испанией и Англией. В результате королева будет вынуждена выгнать Сесила.

Интрига, затеянная Норфолком и Аранделем, ширилась и углублялась. Испанский посол в Лондоне сообщал в Мадрид, что ряд влиятельных английских католиков заявил ему, что «при первом появлении испанского флага на английской земле они восстанут как один человек».

Королеву Елизавету вновь предупредили, что Норфолк плетет заговор с целью жениться на Марии, и она пригласила его к себе на обед. Среди разговора Елизавета спроста герцога, каковы новости. Он сказал, что не слышал никаких новостей. Тогда Елизавета воскликнула: «Как? Вы приехали из Лондона и не привезли новостей о предстоящем бракосочетании?» Когда они кончили обедать, королева предложила Норфолку рюмочку и посоветовала хорошенько проверять у него под подушкой. Она спросила, насколько верны слухи о его женитьбе. Норфолк отвечал ей уклончиво. Тогда королева посоветовала ему выбросить из головы всякие мысли о женитьбе на Марии.

Но отступать Норфолку было уже поздно – он слишком запутался в заговоре, в своих отношениях с Марией и с теми, кто готов был восстать против Елизаветы. Он уехал от двора, не испросив разрешения королевы, и отправился в Лондон. Елизавета приказала ему немедленно вернуться, но Норфолк ответил, что у него приступ малярии и что он прибудет ко двору через четыре дня. Вместо этого он, охваченный паникой, ускакал в свои поместья в Норфолке. Мария и испанский посол настаивали на немедленном восстании, но Норфолк боялся и отправил послание своему коллеге по заговору лорду Вестморленду, требуя, чтобы тот не предпринимал никаких действий, иначе это будет стоить ему головы. После этого он вернулся ко двору: там его встретили и препроводили в Тауэр.

Арест Норфолка сильно перепугал других участников заговора, в частности графа Сассекса, президента Северного совета. Он вызвал к себе графов Нортамберленда и Вестморленда, участвовавших в заговоре. К тому же они получили предупреждение от испанского посла.

Королева приказала им обоим явиться ко двору. Но как раз в тот момент, когда ее гонец покидал дом Нортамберленда, там ударили колокола – это был сигнал к восстанию.

Вожди хотели бы остановить ход событий, но было уже поздно. 14 ноября восставшие ворвались в собор Дархема, стали рвать и сжигать протестантские книги и восстанавливать католический алтарь. Такие погромы прокатились по всему северу Англии, который оказался в руках восставших. Они двинулась в сторону Тадбери, где томилась в заключении Мария.

Однако, войска Елизаветы, значительно превосходившие численностью армию восставших, заставили тех разбежаться не вступая в сражение. Вожди восстания бежали в Шотландию, где присоединились к сторонникам Марии.

Расплата не заставила себя долго ждать – на виселицах качались трупы повешенных.

Параллельно с заговором Норфолка развивался и другой сюжет.

Слушания в комиссии, которой надлежало определить степень причастности Марии к убийству Дарнлея, поставили в сложное положение графа Моррея, назначенного шотландским Парламентом регентом при сыне Марии Джеймсе. Он был вынужден давать показания против своей сводной сестры, но осуждена Мария не была.

Моррей настаивал на том, что если вина Марии будет доказана, королева Англии должна будет признать его регентом, мальчика Джеймса королем Шотландии, а Мария будет либо отослана к нему в Шотландию, либо задержана в Англии навсегда, ибо она всегда будет представлять опасность. Королева Елизавета отказала Моррею.

Теперь можно было предположить, что Мария будет восстановлена на шотландском престоле. Для Моррея это означало смерть.

Однако судьба распорядилась по-своему. 22 января 1570 года граф Моррей, регент Шотландии, приехал в Эдинбург. Он ночевал в Линлитгоу, местечке, которое все состояло из одной длинной и узкой улицы, в доме архиепископа Гамильтона, где жил его племянник Джеймс Гамильтон. Окно второго этажа дома выходило на улицу, позади дома был сад, откуда легко было скрыться. Гамильтоны мечтали о шотландском престоле, и Моррей, по их убеждению, был единственным человеком, который мешал им убрать мальчика – короля Джеймса. В последнем сражении между войсками Марии и мятежными лордами в 1568 году малолетний король должен был погибнуть, но Моррей спас ему жизнь. Теперь настало время оплатить этот долг.

Перед тем, как покинуть дом, где ночевал, Моррей был предупрежден, что на него может быть совершено покушение, но он к этому уже привык. Улица в Линлитгоу была запружена людьми, которые пришли поглазеть на регента, и он двигался в этой толпе достаточно медленно. И тут грянул выстрел.

Моррей был тяжело ранен и вскоре скончался.

Мария наградила убийцу пенсией.

Так закончилась эта глава в истории царствования двух королев.

 

Глава 17

Опять этот проклятый вопрос – за кого выходить замуж? Или вообще не выходить?

Действительно, проблема замужества стала для королевы Елизаветы дамокловым мечом, нависшим над ее головой. Осенью 1566 года, после трехлетнего перерыва, Елизавета созвала Парламент. Казна была в плачевном состоянии и королева хотела, чтобы палата общин санкционировала увеличение налогов на сумму в двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Каково же было раздражение Елизаветы, когда она увидела, что парламентарии занялись вовсе не проблемой налогов, а вопросом о ее замужестве и престолонаследии. Члены палаты общин встали в оппозицию к королеве. Протестантам, обладавшим большим влиянием в Парламенте, не нравилась политика Елизаветы, которую она проводила в последние три года, – ее отказ выходить замуж, ее враждебность по отношению к Екатерине Грей, ее явное сближение с Марией, королевой Шотландии.

Испанский посол Гузмен де Сильва писал в Мадрид: «Королева непопулярна и нелюбима, ее не любят ни католики, ни еретики. Первые за то, что она не католичка, а еретики за то, что она не так яростна и жестока, как им хотелось бы».

Советники Елизаветы, так же как и парламентарии, выражали пожелания, чтобы она вышла замуж. И похоже было, что ее отрицательное отношение к замужеству смягчается. Начали раздаваться голоса о ее возможном браке с Карлом IX, королем Франции. Елизавета сказала французскому послу, что тот факт, что Карл моложе ее на семнадцать лет, не может служить препятствием.

Ближайшие советники Елизаветы полагали, что ей лучше всего было бы выйти замуж за эрц-герцога Карла. Он был бы более сильным союзником против Франции, нежели шведский король Эрих XIV. И хотя он являлся родственником и союзником Филиппа II, он не находился под влиянием Филиппа и не мог помешать Елизавете в ее политике лавирования между Францией и Испанией. Однако, переговоры об этом браке шли очень медленно, а Елизавета не выказывала желания ускорить их.

Когда члены палаты общин вместо того, чтобы одобрить предложенное Елизаветой увеличение налогов, стали обсуждать проблему ее замужества и престолонаследия, королева разозлилась. Мало того, что они устроили публичную дискуссию по поводу настолько личного дела, как замужество, так они еще отказываются утверждать увеличение налогов. Она обрушилась с руганью на своих советников, которые рекомендовали ей уступить палате общин.

Елизавета поделилась своими горестями с испанским послом Гузманом, к мнению которого она прислушивалась. Королева пожаловалась, что палата общин шантажирует ее, требуя обязательства выйти замуж, только тогда они согласны обсуждать ее просьбу увеличить налоги на 250 тысяч фунтов стерлингов. Гузман отнесся к ее жалобам сочувственно. Он посоветовал Елизавете выйти замуж за эрц-герцога Карла, и королева ответила, что намерена в течение недели написать Карлу и принять его предложение.

После двухнедельного противостояния между королевой и Парламентом, представители палаты общин попросили у Елизаветы разрешения представить ей свою петицию. Елизавета приняла их 5 ноября в Уайтхолле и сказала, что под личиной лояльности они встали на грань измены, заставляя ее выйти замуж. А если она найдет себе мужа, они почти наверняка будут возражать против ее избранника. Елизавета намекнула, что некоторые из присутствующих здесь пытались в свое время убедить ее принять участие в заговоре против покойной сестры, королевы Англии, Марии.

Елизавета сказала парламентариям, что неправильно, когда ноги диктуют голове, и что обязанность головы останавливать ноги, когда те бегут навстречу беде. Она заверила, что надеется выйти замуж и родить детей, ибо только это может заставить ее решиться на брак. Елизавета пообещала, что в будущем согласится обсуждать проблемы своего замужества и престолонаследия, но в данный момент она запрещает Парламенту обсуждать эти проблемы.

Противостояние между королевой и палатой общин в общей сложности продолжалось более месяца, и в конце концов Елизавета уступила. Она сообщила Парламенту, что готова удовлетворить их петицию и что они, если хотят, могут обсуждать вопросы, связанные с ее браком. А еще через несколько дней согласилась сократить на одну треть сумму в 250 тысяч фунтов стерлингов, которую запрашивала.

Палата общин приветствовала эти решения королевы и проголосовала за увеличение налогов. Вообще Елизавета была уверена в любви английского народа к ней. Об этом свидетельствует такой, вроде бы малозначительный, но показательный эпизод. Королева в тот вечер возвращалась во дворец с банкета, который устраивал в ее честь сэр Томас Грэшем, «мой купец», как называла его королева. Тысячи факелов освещали ее путь, приветственные крики толпы сопровождали ее карету. Французскому послу Ла Моту Фенелону, ехавшему с ней, она сказала: «Мое сердце радуется, когда я вижу любовь ко мне моих подданных. Я знаю, что мой народ может сожалеть только о том, что я смертна, поскольку у них нет уверенности, что я рожу престолонаследника, который будет править ими».

Между тем королевские министры были все более озабочены явным нежеланием королевы выходить замуж. Годы идут, и скоро королеве будет поздно рожать детей и тогда, говорил Сесил, «она будет подвергаться дьявольской опасности, что кто-то пожелает ее смерти». И продолжал: «Если Бог своей милостью спас ее от убийств, ее будет преследовать опасность утратить любовь и преданность своих подданных, которые разочаруются тем, что она не выходит замуж и не может рожать детей. И это будет терзать королеву до конца ее дней».

Было совершенно очевидно, что время для заключения брака с австрийским эрц-герцогом ушло. Елизавета слишком долго носилась с этой идеей и явно заигралась. Эрц-герцог заявил, что она сделала его посмешищем и унизила его императорское достоинство.

В октябре 1570 года Елизавета отправила в Вену своего посланца, молодого мистера Копхэма, с секретной миссией к императору, чтобы обсудить с ним возможность этого брака. Молодость посланца вызвала немалое удивление. В частности, при французском дворе говорили, что «если такой опытный государственный деятель, как граф Сесил, не добился успеха в заключении брачного договора, устраивающего Ее Величество, то вряд ли можно ожидать, что этот безусый молодой человек, не обладающий политическим весом, сумеет что-то сделать».

Дело бесконечно затягивалось. Эта медлительность объяснялась частыми болезнями королевы, войнами во Франции и во Фландрии и другими препятствиями. Но королева надеялась, что эта задержка не положит конец намерениям брата Его Императорского Величества, и если он прибудет в Англию, то его там встретят с радостью. Его Императорское Величество холодно ответил, что «его брат весьма огорчен тем, что Ее Величество так затянуло с ответом о своих намерениях в отношении него, за что он, тем не менее, ей весьма благодарен, однако принц, не предполагая, что Ее Величеству потребуется три года, чтобы принять его, обратил свои мысли к другой особе и в настоящее время он обручен с принцессой, в отношении которой не будет никаких проблем с религиозной принадлежностью. Тем не менее он выражает свое сожаление тем, что королева не приняла его в должное время и надеется, что она отныне будет относиться к нему как к брату».

Елизавета пришла в ярость и выкрикивала, что «император нанес ей такое тяжкое оскорбление, что если бы она была мужчиной, а не женщиной, она вызвала бы его на дуэль».

Один из придворных Елизаветы писал: «Причиной ее огорчения и досады совершенно очевидно стал брак эрц-герцога Карла с дочерью его сестры герцогини Баварской, либо потому, что она сосредоточила на нем свою любовь и свои фантазии, либо потому, что она не могла смириться с тем, что он так легко пренебрег ее красотой и величием, а также боязнь, что отныне Парламент будет давить на нее при выборе мужа».

Поскольку австрийский эрц-герцог отпал как претендент на ее руку, Елизаветой овладела идея выйти замуж за кого-нибудь из французских принцев. В 1564 году мать четырнадцатилетнего короля Франции уговаривала Елизавету, которой к тому времени исполнился тридцать один год, принять его в качестве жениха. Это предложение ко всеобщему удивлению королева Англии отклонила. А французский король вскоре женился. Незадолго до этой свадьбы граф Лестер проводил французского посла в приемную Елизаветы в Хэмптонкорте. Посол «обратил внимание на то, что королева одета нарядней, чем обычно, она была готова говорить о предстоящем бракосочетании короля». Посол ответил, что был бы счастлив поздравить королеву по такому же поводу. На что Елизавета заявила, что «она не так давно говорила ему, что не собирается выходить замуж, а вот теперь сожалеет, что не полумала в свое время о своем желании иметь потомство. Если она когда-нибудь выйдет замуж, то только за мужчину королевского рода, соответствующего ее рангу».

Именно такой реплики и ожидал посол. Он сказал, что двадцатилетний герцог Анжуйский является самым подходящим в мире женихом, единственным мужчиной, достойным союза с ней. Однако, когда дело дошло до обсуждения личности герцога Анжуйского, им оказался молодой человек в высшей степени неприятный, жеманный хлыщ, окруженный мальчиками с подкрашенными губами и подведенными глазами.

С точки зрения государственных интересов такой брак имел бы явное преимущество. Елизавета была бы избавлена от интриг королевы шотландцев. Король Испании выпустил бы из тюрем и перестал подвергать пыткам ее подданных, а папа римский был бы удовлетворен тем, что она вышла замуж за католика.

Елизавета выдвинула свои обычные возражения. Она уже старая женщина и боится, что герцог уже влюблен в какую-то более молодую и более красивую женщину. Члены французской королевской семьи отнюдь не славились верностью своим женам.

Герцог Анжуйский тоже не выказывал готовности жениться на английской королеве. Он отзывался о ней, как о «старухе с больной ногой». А в феврале 1571 года кардинал де Гиз, великий интриган, нашептывал ему на ухо старые скандальные сплетни о связи Елизаветы с Лестером. Герцог Анжуйский пришел в ужас и побежал к матери жаловаться, что с ним хотят сыграть злую шутку. Он даже утверждал, что это угрожает его чести.

Королева-мать впервые столкнулась с таким открытым неповиновением. Ее сын, герцог Анжуйский, не хотел слушать никаких доводов, он был глух ко всем уговорам. Екатерина Медичи жаловалась французскому послу в Англии, что она отдала бы половину своей крови, чтобы уговорить сына, «но я не могу заставить его подчиниться. Таким образом, – говорила она де Ла Моту, – мы на грани того, чтобы потерять для моих детей такое королевство и такое величие. Подумайте о том, как уговорить королеву сделать кого-нибудь из ее родственников своей наследницей, на которой мог бы жениться один из моих сыновей».

Королева-мать никак не могла успокоиться. «А как она отнесется к моему сыну Алансону? Что касается его, то он жаждет жениться на английской королеве. Ему уже скоро будет шестнадцать. Он будет делать все, что ему скажут». Екатерина Медичи подчеркивала, что у Алансона уже начинает пробиваться бородка. Конечно, он не был красавцем – его лицо было изуродовано глубокими следами от оспы, – но это не должно было мешать династическому браку.

Однако, посол де Ла Мот считал, что следует несколько повременить, чтобы предлагаемый жених немного повзрослел, а то английская королева может подумать, что над ней смеются.

Тем временем королева-мать вновь начала обрабатывать своего сына герцога Анжуйского, и сумела убедить его. Он заявил, что не только готов жениться на Елизавете Английской, но просто горит желанием совершить такой шаг. Екатерина Медичи понимала, что нельзя терять ни одного дня, она написала Елизавете, предлагая ей немедленно сочетаться браком с герцогом Анжуйским, пока он не передумал.

Однако английская королева продолжала придерживаться своей нерешительной тактики. Она советовалась с двумя своими фрейлинами, которым доверяла больше других – леди Клинтон и леди Кобхэм. Ее беспокоила молодость предлагаемого ей жениха. Леди Клинтон заверила Елизавету, что молодость претендента на ее руку не должна ее отпугивать, поскольку он доброжелателен и Ее Величество сможет доставить ему удовольствие больше, чем любая другая принцесса на земле. Леди Кобхэм была не столь тактична. «Всегда лучше, – сказала она, – когда семейная пара одинакового возраста или примерно одинакового». На что Елизавета резко заметила, что между ними разница всего в десять лет (еще семь лет почему-то выпали из ее памяти).

Как раз в это время вернулся из Парижа английский посол во Франции Норис. Королева немедленно вызвала его и стала расспрашивать о внешности герцога. Потом Елизавета решила, что должна сама поглядеть на него, и поручила Лестеру устроить ему приезд в Англию инкогнито, но герцог отказался приехать.

Отношение Елизаветы к будущему браку менялось каждый день. Вдруг она заявляла своим доверенным фрейлинам, что «на самом деле она боится, что молодой принц станет презирать ее и что она не чувствует себя столь здоровой и склонной выходить замуж, и хотела бы отложить заключение брачного контракта до того времени, когда она будет готова к этому».

Эти ее слова были немедленно переданы французскому послу в Лондоне, который заявил графу Лестеру, «что было бы неразумно со стороны Ее Величества шутить с герцогом д'Анжу теперь, когда дело зашло так далеко, поскольку к нему нельзя относиться как к королю Швеции, герцогу Гольштейну, или эрц-герцогу, которые все являлись бедными принцами и не могли причинить ей никакого вреда, а герцог Анжуйский – любимый брат могущественного короля, к тому же он лидер весьма воинственной нации, столь близкого соседа, что в течение десяти часов он может вторгнуться в ее страну. Она может быть уверена, что он не станет терпеть такого обращения, как с другими принцами».

Однако, посол расценил такое заявление слишком оскорбительным, чтобы передавать его советникам королевы и тем более ей самой.

Переговоры о женитьбе продолжались. Шли долгие споры о том, какого вероисповедания должен держаться молодожен. Дело затягивалось, и главным образом по вине королевы Елизаветы. Шпионы французского посла доносили ему, что Елизавета только делает вид, что хочет выйти замуж за герцога ради того, чтобы удержать короля Франции от вмешательства на стороне королевы шотландцев. А он угрожал ей этим. «Ибо, – заявил французский король, – если королева Англии не будет предпринимать усилий, чтобы восстановить королеву Шотландии в ее правах, и обращаться с ней соответственно, он открыто пошлет войска ей на помощь».

Английская королева заявила французскому послу по поводу Марии Шотландской: «Ее друзья предоставили убежище английским бунтовщикам и с ее помощью и с ее благословения начали против меня войну мечом и огнем. Ни один европейский государь не станет терпеть такое, и я буду считать себя недостойной моей страны, моей короны и титула королевы, если смирюсь».

Елизавета отказывалась допускать даже малейшее вмешательство со стороны своего Тайного совета в ее предполагаемый брак, и когда кардинал Шатильон предложил, чтобы она посоветовалась с членами Тайного совета, она ответила: «Я суверенная королева и не завишу от моего Совета, это они зависят от меня, их жизни и их головы в моих руках, и они будут делать только то, что я захочу». Парламент мог только вспомнить, как они настаивали, чтобы королева вышла замуж и родила наследника престола. Она кратко, но убедительно ответила: «Вы выполняете свои обязанности, а я буду заниматься своими».

До Елизаветы дошли слухи об оскорбительных высказываниях в ее адрес, которые позволяли себе при французском дворе. Она пригласила французского посла и сказала ему: «Во Франции говорят, что Месье хорошо делает, сочетаясь браком с этой старухой, у которой последний год плохо с ногой, и это уже никогда не вылечить… Под видом лекарства они пошлют ей из Франции такое снадобье, что Месье через пять или шесть месяцев станет вдовцом, сможет жениться на королеве Шотландии и станет государем объединенного королевства». Она добавила, «что не так шокирована тем, что касается ее лично, сколько выражает сожаление по поводу Месье и королевской семьи, из которой он происходит».

Посол выразил свое возмущение и попросил, чтобы королева назвала имя человека, сказавшего это, чтобы король и королева-мать могли его примерно наказать, на что Елизавета сердито ответила, что знает имя, но еще не пришло время называть этого человека.

Между тем будущий муж делал все, чтобы ускользнуть от готовящегося брака. Королева-мать писала послу Фенелону: «Поскольку я вам абсолютно доверяю, не буду скрывать от вас, что настроение моего сына Анжу доставляет мне большую боль. Он решительно настроен против поездки в Англию, если не получит публичного заверения, что сможет там открыто исполнять обряды своей религии, и ни я, ни король не можем убедить его положиться на заверения королевы. Если, к несчастью, дело не сложится удачно для моего сына Анжу, я полна решимости добиться успеха с моим сыном Алансоном».

Эта абсурдная комедия тянулась до января следующего года, когда Елизавета, уверенная, что жениха ничто не заставит приехать в Англию, в свою очередь прибегла к религиозным аргументам и, чтобы избежать открытого отказа жениха от брака, сама порвала все переговоры.

Вопрос о замужестве остался открытым.

 

Глава 18

Готовится убийство Елизаветы

Убийство Моррея отнюдь не поставило точку в раздорах на шотландской земле. Лорды – приверженцы малолетнего короля Шотландии Джеймса, обратились к королеве Елизавете с просьбой назвать человека, которого они тотчас готовы избрать новым регентом на место убитого Моррея.

Выбор Елизаветы остановился на графе Леноксе. Ей эта кандидатура показалась удачной, поскольку Ленокс был дедом малолетнего короля, и это придавало ему некий семейный статус. Кроме того, Ленокс был английским подданным, так как в свое время принес присягу верности королю Генриху VI. И наконец, Елизавета не забывала, что жена Ленокса находится в Англии и является, по существу, заложницей.

В октябре 1570 года Елизавета, чтобы сделать приятное французскому королевскому двору, начала переговоры с Марией. Она предложила вернуть Марии шотландский престол, но на таких условиях, которых ни один независимый государь не мог бы принять. Мария должна была подтвердить Эдинбургский договор 1560 года и не преследовать шотландских протестантов. Ей предписывалось отказаться от своих претензий на английский престол при жизни королевы Елизаветы и ее потомков. Управлять Шотландией должен был Совет из двенадцати членов, семеро из которых назначала бы Мария, а пятерых лордов – сторонники малолетнего короля. Для принятия решения Совету нужно было большинство из восьми советников. Сын Марии и Дарнлея Джеймс должен был быть отправлен в Англию, где будет воспитываться. Кроме всего прочего, английские гарнизоны должны были быть расквартированы в трех королевских замках.

Мария пыталась оспаривать некоторые из этих условий, но она была не в том положении, чтобы торговаться. В конце концов она приняла условия Елизаветы.

Шотландские лорды, сторонники малолетнего короля, были весьма обеспокоены перспективой возвращения Марии. Они не хотели вызывать раздражение английской королевы и протестовать против тех ее условий, на которые Мария уже согласилась, но прибегли к всевозможным уловкам, чтобы затянуть время. В конце концов они заявили, что не могут принять никакого решения без согласия Шотландского Парламента. Однако, прошло уже шесть месяцев, Парламент все еще не собирался, а Мария по-прежнему находилась в заточении.

А затем произошло неожиданное событие. Туманным утром в апреле 1571 года банда наемников, оплачиваемая лордами – сторонниками малолетнего короля Джеймса, вскарабкались на высокую скалу, на которой стоял замок Думбартон-Кастл. И по приказу Ленокса архиепископ Гамильтон, находившийся тогда в замке, был повешен в своем церковном облачении за участие в убийстве Дарнлея и Моррея.

Для Марии захват Думбартон-Кастла был тяжелым ударом – теперь французские корабли или корабли любой другой страны не могли прорваться в устье реки Клайд. Слабой компенсацией для лордов – сторонников Марии было то, что во время ночной атаки на Думбартонкастл был зверски убит Ленокс. Новым регентом Шотландии был избран лорд Экским, получивший титул графа Мара. Фигура довольно бесцветная. Этот человек всегда предпочитал оставаться нейтральным в политической борьбе.

По мере того, как Елизавета все больше благоволила к лордам – сторонникам малолетнего короля Джеймса, Мария убеждалась, что она никогда не выйдет на свободу. Однако жажда власти и мечта отомстить ненавистной Елизавете не оставляли ее. И Мария оказалась вовлечена в новый заговор.

Английский Парламент должен был собраться 2 апреля 1571 года, и следовательно, все дворяне, готовые восстать против Елизаветы, соберутся в Лондоне каждый со своей свитой.

Мария еще раз пыталась побудить герцога Норфолка к активным действиям. «Пришло время, – сказала она ему, – захватить английскую королеву с Сесилом и, прежде, чем будут предприняты какие-то попытки освободить их, раз и навсегда покончить с ними».

Мария строила разные планы своего бегства. Один из планов предполагал, что она якобы упадет в обморок, ее отнесут в комнату, и тогда она, переодетая пажом, выскользнет через боковую дверь, а одна из ее фрейлин будет лежать в постели Марии, изображая ее.

Движущей пружиной нового заговора оказался флорентийский банкир Роберто Ридольфи, агент папы римского. Это был ловкий и хитрый интриган, ему удалось втереться в доверие к самому Фрэнсису Уолсингему, всесильному сыщику, который вскоре возглавил Королевскую тайную полицию. Уолсингем даже рекомендовал Рудальери Сесилу, как подходящего посредника в переговорах с королем Испании.

Не обошлось и без герцога Норфолка, который, как всегда, колебался между предательством и лояльностью к Елизавете, все еще надеясь получить у королевы разрешение на его брак с Марией. Однако у Марии истекало терпение. Она сказала своему верному стороннику епископу Россу, что ей все это надоело. Она уверена, что королева Елизавета никогда не разрешит ей выйти замуж за герцога Норфолка. Испанский король готов прийти к ней на помощь, и либо герцог Норфолк включится в осуществление ее планов, либо, если он боится, то она будет считать себя свободной от обручения с ним.

Растерявшийся Норфолк заметался – призрачная корона уплывала из его рук – теперь он возлагал свои надежды на Ридольфи и даже разрешил этому авантюристу посетить свой дом. Обсуждали они, не много не мало, такие планы: убийство Елизаветы, освобождение Марии из заключения и провозглашение ее королевой Англии, восстание католиков и высадка в Англии испанской армии герцога Альбы. Норфолк зашел так далеко, что написал послание герцогу Альбе, заверяя его, что если герцог высадится со своими войсками на английской земле, он, Норфолк, придет ему на помощь с верными ему англичанами.

«Я и мои друзья, – писал Норфолк, – готовы поставить на карту наши жизни… Дворяне и простой народ обещают взять в руки оружие. Однако мы не можем справиться одни. Мы просим Его Величество снабдить нас деньгами, оружием, боеприпасами, войсками и особенно опытными офицерами, которые могут возглавить нас. Мы, со своей стороны, обеспечим место, где могут высадиться испанские войска…

По моему мнению, наиболее подходящим местом для высадки может быть Корвин, где я смогу встретить войско со своими людьми».

Снабженный этими письмами Ридольфи отбыл на континент.

Но в Брюсселе его ожидало разочарование, хотя герцог выслушал его. Но, как докладывал Альба своему королю, «я ответил ему, что то, что предлагает Ридольфи, чревато опасностями, графы Вестморленд и Нортумберленд пытались совершить переворот, но потерпели неудачу, а герцог Норфолк, который должен был присоединиться к нам, находится в частичном заключении из-за его участия в восстании и попыток жениться на Марии…

Я сказал Ридольфи, что он может заверить герцога Норфолка и королеву шотландцев в добрых намерениях Вашего Величества… Я обратил их внимание на необходимость держать язык за зубами. Если королева Англии услышит о том, что происходит, у нее будет прекрасный предлог казнить их обоих…

Я не доверяю Ридольфи. Он болтун и уже говорил о своих планах с человеком, который не является членом Совета. Если мы высадимся и потерпим неудачу при первом ударе, вы можете быть уверены, что королева Англии перевернет небеса и землю, чтобы защитить себя. Она обратится к Франции. Она выйдет замуж за герцога Анжуйского, хотя у нее в настоящее время нет этого и в мыслях, и Ваше Величество может представить себе, в каком вы тогда окажетесь положении в отношениях с Англией, Францией и Германией, вашими врагами. Никто не станет советовать Вашему Величеству идти на такой риск».

В Мадриде Ридольфи был допущен в зал заседания Совета, где присутствовал сам король. Человек по имени Шопен Виделли, выступая, заявил, что готов рискнуть своей жизнью. Пусть Совет доверит все дело ему, и он либо убьет, либо похитит английскую королеву. В Лондоне это осуществить невозможно, но нетрудно будет провести такую операцию во время загородных поездок Елизаветы. Ее никогда не сопровождает многочисленная охрана. Виделли утверждал, что поедет в Англию вместе с десятью или пятнадцатью сообщниками. Он подкараулит, когда Елизавета заночует в доме кого-нибудь из близких ей лордов, заявится под предлогом того, что у него послание к королеве, и дело будет сделано. А за этим последует восстание и вторжение на английскую землю испанских войск.

В Брюсселе Ридольфи нашел молодого человека, Чарльза Байли, наполовину шотландца, наполовину фламандца. Он был фанатичным поклонником Марии Стюарт, рьяно утверждавшим ее право на английский престол. Он собирался ехать в Лондон с потайными письмами кое-кого из знатных эмигрантов. Ридольфи снабдил Байли письмами к епископу Россу и герцогу Норфолку. Письма были зашифрованы, но Ридольфи дал Байли ключ к шифру.

Байли в Дувре обыскали, обнаружили письма, и под сильной охраной он был доставлен в Лондон. В Тауэре, под страшными пытками и психологическим давлением подсаживаемых к нему в камеру шпионов-провокаторов, Байли рухнул и передал в руки дознавателей все – ключ к шифру, информацию о переговорах Ридольфи с герцогом Альба, планы предполагаемого вторжения в Англию.

Шпионы, которые были повсюду – и в тюремных камерах, и за обеденным столом в домах аристократов, – докладывали подробности заговора. Шпион по имени Симпсон сообщал о разговоре в столовой графа Уестворленда: «Мятежники намереваются поднять восстание будущей весной одновременно с высадкой войск герцога Альбы. Они собираются покончить со всеми министрами-еретиками. Они все до одного будут повешены. Они все – последователи Лютера, а к Лютеру по ночам приходил Сатана и диктовал ему, что он должен говорить. Заговорщики говорили, что королева Англии занимает престол незаконно и должна быть устранена».

Герцог Норфолк попал в руки полиции по воле случая и по собственной глупости. Он тайно послал в Шотландию сторонникам Марии сумку с золотом и зашифрованным письмом. Посланец обратил внимание на необычную тяжесть сумки и вскрыл ее, после чего передал все правительственным чиновникам. Норфолк был отправлен в Тауэр, откуда он – хватило ума – написал своим домашним, чтобы они сожгли шифры…

Посланец не замедлил передать это письмо коменданту Тауэра.

Лорд Шлозбери сообщил Марии, что ее контакты с Ридольфи раскрыты, на что она ответила, что приехала в Англию как свободная принцесса, полагаясь на заверения, которые неоднократно получала, но вместо гостеприимства оказалась в тюрьме. Что касается герцога Норфолка, то он – подданный английской королевы, и она о его деятельности ничего не знает.

Герцог Норфолк был приговорен к смерти, но Елизавета трижды подписывала указ о его казни и трижды отменяла его. Мысль о том, что Норфолк умрет по ее приказу, наполняла ее душу ужасом. Однако советники королевы были уверены, что ее милосердие чревато для нее большими опасностями. Не думает ли королева, говорили они, что, отказываясь подписать смертный приговор Норфолку, она подписывает смертный приговор самой себе?

А тем временем жизнь шотландской королевы зависела теперь только от милосердия Елизаветы, ибо английский Парламент в тот момент настаивал на казни Марии. Как выступал один из членов нового Парламента, «эта Клитемнестра, убийца своего мужа и распутница, эта нарушительница мира в нашем королевстве должна умереть. Отрубите ей голову и кончайте это дело».

Герцог Норфолк был казнен 2 июня 1572 года.

 

Глава 19

Новое сватовство

В Европе то и дело, то там, то здесь, вспыхивали войны, главным образом религиозные, лилась кровь. В Париже в ночь святого Варфоломея 24 августа 1572 года была устроена чудовищная резня – поощряемые королевой-матерью Екатериной Медичи, католики вырезали гугенотов. А в Лондоне волновались совсем по другому поводу – выйдет ли королева Елизавета замуж, а если выйдет, то за кого?

Впрочем, в Европе это тоже многих интересовало. Властная и упорная Екатерина Медичи, потерпев неудачу с вынашиваемым ею планом женитьбы ее сына герцога Анжуйского на Елизавете Английской, не оставила надежду заполучить английскую корону для одного из своих сыновей и сделала ставку на младшего сына – герцога Алансонского. Теперь ему исполнился 21 год и никто не мог сказать, что он слишком юн.

Выслушав от посла Томаса Смита всю историю заговора Ридольфи: и о намерении похитить юного короля Шотландии и женить его на испанской принцессе, и о планах Альбы высадиться в Харвиче и освободить королеву Шотландии, Екатерина Медичи воскликнула: «О, Боже, неужели ваша госпожа, королева Елизавета, думает, что ей всегда будет грозить опасность, пока она не выйдет замуж?» Она добавила, что ее смущает, что ее сын такого маленького роста. На что посол ответил, что Пепин Короткий, женившийся на Берте, дочери германского короля, был настолько ниже ее, что его голова не доставала ей до пояса, и тем не менее он заделал ей Карла Великого, великого императора и короля Франции, который был высокого роста.

«Это правда, – сказала королева-мать, – что в мужчине ценится сердце, мужество и жизнедеятельность, а не рост, но, – взглянула она на него в упор своими выпуклыми, вроде бы близорукими, а на самом деле все видящими глазами, – не можете ли вы что-нибудь сказать мне о склонности королевы к моему сыну? Вы можете успокоить меня?»

Посол был вынужден ответить, что курьер едет в Париж из Лондона, но еще не доехал.

Из Парижа в Лондон была послана делегация, которой предстояло вести переговоры о брачном союзе Елизаветы с новым претендентом на ее руку. Французским посланцам было поручено сказать, что бракосочетание – самое прочное закрепление любого договора.

Король Франции с таким энтузиазмом приветствовал намечающуюся женитьбу, что, опасаясь, как бы Лестер не помешал ей, поручил одному из посланцев, Монморанси, сообщить фавориту Елизаветы, что если он поддержит этот план, то в качестве награды получит в жены одну из французских принцесс.

15 июня 1572 года, на следующий день после прибытия французских посланцев в Англию, их проводили в королевскую часовню, где они были представлены королеве Елизавете. Она сказала, что счастлива видеть их, а они в ответ рассыпались в бесчисленных комплиментах в ее адрес. Елизавета призвала в свидетели Господа Бога – пусть Он ее накажет, если обнаружит в ее сердце хоть тень сомнений в выполнении условий этого договора.

Посланцы представили Елизавете пергамент с текстом предлагаемого договора с подписью французского короля. Елизавета подошла к алтарю, положила руку на Евангелие, которое держал перед ней епископ, и поклялась свято выполнять все условия этого договора, после чего поставила под ним свою подпись.

После этой церемонии посланцы и французский посол были приглашены к обеду в большом банкетном зале Виндзорского дворца. Королева явно была расположена в пользу своего брака с герцогом Алансонским. Французский посол писал королеве-матери, что уговаривал Лестера, чтобы тот подтолкнул королеву на скорый ответ насчет замужества и чтобы она дала им аудиенцию. «Она пригласила нас на следующий день после обеда. Нас привезли водой в ее сад, и мы нашли ее в галерее, где она приняла нас весьма благосклонно». Она не хотела вдаваться в детали, особенно в проблему религии. Посланцы заверили королеву, что все будет так, как она захочет. А вот дальше пошли более деликатные вопросы: Елизавета спросила, какая компенсация будет определена ей в брачном договоре за то, что лицо ее будущего мужа изуродовано оспой. Ее фрейлина Агнес Стрикленд писала: «Она обсуждала Его Светлость с головы до пят бесцеремонно, как обычно делают люди, торгующиеся при покупке собачки или обезьянки».

Герцог Алансонский и сам пришел к убеждению, что для удовлетворения его амбиций лучше всего будет жениться на королеве Англии. Он возобновил свои ухаживания, которые, кстати сказать, Елизавета принимала весьма благосклонно. Однако, когда испанский посол Мендоза объяснил свое отсутствие на одном из королевский приемов тем, что он подумал, что королева слишком занята приготовлениями к свадьбе, она сказала: «У такой старой женщины, как я, есть о чем подумать помимо свадьбы. Надежды, которые я подавала насчет брака с Алансоном, рассчитаны на то, чтобы извлечь его из Нидерландов. Я никогда не хотела, чтобы они оказались в руках французов».

В январе 1579 года в Лондон приехал дружок Алансона Жан де Симье, барон де Сент Мари; живой, учтивый, льстивый, он понравился королеве, которая называла его «моя обезьянка». Его поселили в Гринвиче, в доме, окруженном садом и известном как «павильон». Расположение королевы Елизаветы к де Симье было очевидным, в связи с чем разразился новый скандал – говорили, что де Симье располагает любовным напитком, и что королева обожает его настолько, что принимает его в интимной обстановке и в самые неподходящие часы.

Вопреки советам своего брата, короля Франции, герцог Алансонский, тщательно загримировавшись и переодевшись, отправился в Англию. Он ворвался в комнату де Симье, когда хозяин еще спал. К счастью, Алансона удержали от вторжения в спальню королевы, где он жаждал поцеловать ей руку. Алансон очаровал Елизавету – во всяком случае, она так утверждала. Последовали тринадцать дней ухаживания. Алансон, судя по его словам и утверждениям де Симье, был так влюблен, что вся ночь их прощания была полна вздохов и слез. Расставаясь с Елизаветой, Алансон беспрестанно говорил о ее красоте, клялся, что не может жить без надежды вновь увидеть эту божественную красоту. Из Дувра он послал королеве четыре письма, три письма из Булони, писал, что слезы застилают его глаза, что он целует ей ноги, что он ее верный раб и все тому подобное.

Однако, надо заметить, что если герцог Алансон был в восторге от Англии, то Англия была вовсе не в восторге от него. Большая часть англичан была настроена против брака Елизаветы с Алансоном. И в сентябре по всей стране разошелся памфлет, автором которого был некий Джон Стабс, чья сестра была замужем за лидером английских пуритан. Он рьяно нападал на католицизм, обвинял французскую королевскую семью в том, что в их жилах течет гнилая кровь. Он утверждал, что французы хотят, чтобы в результате этого брака Елизавета, которой было уже сорок шесть лет, забеременела и умерла при родах. Королева Англии не на шутку разгневалась. Она считала, что французам, с которыми она хочет поддерживать дружеские отношения, и ее гостю, герцогу Алансонскому, нанесено тяжкое оскорбление. Автор памфлета Джон Стабс, печатник и издатель были арестованы и приговорены к отрубанию правой руки. Печатника, впрочем, помиловали, а Стабс и издатель понесли свое наказание. На эшафоте Стабс, которому уже отрубили правую руку, сорвал левой рукой шляпу с головы и выкрикнул: «Боже, спаси королеву!» С этими словами он упал в обморок. А издатель воскликнул: «Я оставляю здесь руку настоящего англичанина!», и сошел с эшафота без чьей-либо помощи.

Зрители наблюдали эту сцену в гробовом молчании.

В октябре королева решила запросить мнение Тайного совета в отношении своего замужества. Ожесточенные дебаты продолжались весь день, с восьми часов утра и до семи вечера. Стало очевидно, что значительная часть членов Совета и вообще английский народ были категорически против этого брака. Депутация членов Тайного совета посетила королеву и стала убеждать ее отказаться от этой мысли. Елизавета разрыдалась, проклиная свою глупость, толкнувшую ее советоваться с ними; людьми, которые лишают королевство ребенка, который будет в ее чреве, продолжателя рода короля Генриха VIII. Она обрушилась на Лестера и Уолсингема.

Вот тогда-то де Симье и французский посол, считая, что нерешительность королевы вызвана ее любовью к Лестеру, сообщили ей нечто, о чем она не знала.

Они рассказали ей, что Лестер вот уже год как женат на ее кузине Летисии, вдовствующей графине Эссекс, которую Елизавета ненавидела. Таким образом получалось, что сам Лестер женился, а вот браку королевы с герцогом Алансонским препятствует. Более того, женитьбу Лестера держали от нее в секрете, что было явным оскорблением Елизаветы как королевы и как женщины.

Ярость Елизаветы была неописуемой. Она напрочь забыла, как неоднократно заявляла, что никогда не выйдет замуж за Лестера. Теперь же она считала, что он предал ее любовь к нему, сделал ее посмешищем.

Елизавета распорядилась арестовать Лестера и заточить его в башню в Гринвиче, где находился в то время королевский двор. Башню эту построили по приказу Генриха VIII для Анны Болейн, и названа ока им была «Башней нежного цветка». Лестер должен был находиться в этой башне до тех пор, пока его не перевезут в лондонский Тауэр.

Но тут вмешались два человека, к мнению которых Елизавета привыкла прислушиваться – граф Сассекс и лорд Чемберлен. Они объяснили королеве, что расправа над Лестером сильно подпортит ее репугацию. Доводы Сассекса звучали для Елизавета тем более убедительно, поскольку она знала его враждебное отношение к Лестеру, не раз оказывалась свидетельницей их громких ссор, а тут он выступал в защиту своего врага. Елизавете стало ясно, что Сассексом движет только забота о ее репутации.

Лестер был освобожден. Но его жене было запрещено появляться в присутствии королезы.

Ухаживания Алансона за Елизаветой продолжались. В конце октября 1581 года он вновь приехал в Лондон. Королева по-прежнему вела двойную игру – в письме Алансону она писала, что «хотя ее тело не принадлежит ей и она не может выйти за него замуж, но душа ее целиком принадлежит ему». А с другой стороны, в конце ноября она прохаживалась в Гринвиче по галерее вместе с Алансоном – Лестер и Уолсингем шли чуть поодаль – и к ним присоединился посланец французского короля Нувинье. Королева неожиданно обратилась к нему: «Напишите вашему господину – герцог будет моим мужем». С этими словами она обернулась к Алансону и поцеловала его в губы, потом сняла с пальца кольцо и надела на палец герцога. Вернувшись с прогулки, она созвала всех своих придворных и объявила им, что герцог будет их господином.

Однако в ту же ночь она изменила свое решение.

Лестеру и Хэттену королева сказала, что предотвратит этот брак тем, что потребует от короля Франции таких уступок, на которые он не сможет пойти.

Королевский двор Англии захлестнула волна балов и банкетов в честь будущего мужа Елизаветы. Французский король поздравил Елизавету и самого себя с предстоящим бракосочетанием. Тем временем Уолсингем в частном порядке выяснял у французского эмиссара Пинанат, приехавшего в Лондон, чтобы обговорить все детали, какую «сумму потребует французский король в качестве компенсации, если брак не состоится». А это было весьма возможно, ибо Елизавета в числе других уступок потребовала от французского короля возврата англичанам порта Кале, на что Франция никак не могла согласиться.

Лестер, который опять был в фаворе у Елизаветы, прекрасно понимал, что отношения с Францией становятся все более напряженными. Он предложил собрать 200 тысяч фунтов стерлингов в качестве отступного Алансону, чтобы он убрался из Англии. Однако это предложение вызвало негодование Елизаветы, которая заявила, что если Алансон оценивает ее чувства в денежном выражении, то он не получит ни чувств, ни денег.

От Алансона надо было избавляться, однако он отказывался уезжать. Кроме всего прочего, герцог был озабочен сохранением своего достоинства. Ему было сказано, что немедленно требуется его присутствие в Нидерландах. Этот маневр успеха не принес. Елизавета снова изменила свою позицию и заявила, что готова заплатить Алансону любую сумму денег. Она также выразила сожаление, что вопросы чести оказываются первостепеннее любви. А Алансон на это ответил, что теперь он видит, что она не любит его. Но у него есть ее письмо, ее слова, ее кольцо, и он не уедет из Англии, пока она не станет его женой. Его предупредили, что ему лучше уехать из Англии до Нового года, ибо в противном случае он должен будет преподнести королеве новогодний подарок. Однако и этот аргумент не подействовал.

Елизавета сказала своему главному советнику Барлею, что она не выйдет замуж за Алансона, даже если он предложит ей стать императрицей мира. Барлей в открытую просил Алансона уехать из Англии. Герцог ответил, что он «оставил Нидерланды для того, чтобы жениться на королеве, и если королева не выйдет за него замуж, он оставит Нидерланды и будет жаловаться всем государям христианского мира на то, как с ним обошлись». Его брат, король Франции, будет мстить за него. Барлей ничего не мог поделать с Алансоном.

Елизавета заявила Алансону, что она не может выйти замуж за католика. Герцог ответил, что его любовь к ней столь велика, что он готов ради нее перейти в протестантскую веру. Королева предложила ему быть его сестрой. Он ответил, что страсть к ней заставляет его страдать. Он тысячи раз подвергался из-за нее риску, он отверг всю католическую Европу, и если ему суждено покинуть Англию без нее, то он предпочел бы, чтобы они оба умерли.

«Вы не должны запугивать бедную старую женщину в ее собственном королевстве, – ответила Елизавета. – В вас говорит страсть, а не разум, иначе я подумала бы, что вы сошли с ума».

Она попросила его не прибегать больше к таким ужасным словам.

«Нет, нет, мадам, вы ошибаетесь, – воскликнул он. – Я не хотел причинить зла вашей священной особе. Я только хотел сказать, что предпочел бы быть разрубленным на части, чем отказаться от женитьбы на вас и чтобы надо мной смеялся весь мир».

И он разрыдался.

Королева протянула Алансону свой носовой платок, чтобы он вытер слезы, и на этом тягостная сцена завершилась.

Испанский посол Мендоза заметил: «Фокусы, которые выкидывает королева, чтобы избавиться от Алансона, таковы, что не могу даже их описать».

Елизавета всячески побуждала принца Оранского, чтобы он присылал в Лондон своих посланцев, которые будут настаивать на немедленном возвращении Алансона в Нидерланды. Она подкупала его приближенных, чтобы они внушили герцогу, что если он позволит Нидерландам избавиться от него, он уже никогда больше не сможет показаться там. Она говорила Пинангу, что Мендоза валялся у нее в ногах, умоляя заключить союз между Испанией и Англией.

В конце концов, доведенный до отчаяния Алансон согласился покинуть Англию, но поставил ряд условий – что Елизавета пообещает дать ему денег, чтобы он мог нанять немецких наемников. Королева дала ему наличными тридцать тысяч фунтов стерлингов и чек еще на двадцать тысяч. Алансон также потребовал, чтобы Елизавета пообещала ему, что Лестер и Хоуэрд будут сопровождать его в Голландию. И наконец, герцог настаивал на том, чтобы он мог вернуться в Англию и назвать ее своей невестой. Елизавета пообещала ему все, что он хотел, и разрешила Алансону называть ее в письмах к ней своей женой.

В сопровождении всего английского двора Елизавета провожала Алансона до Кентербери, всячески подчеркивая свою привязанность к нему. Три английских военных корабля сопровождали его в плавании до Нидерландов. Его спутниками были Лестер, Хоуэрд и Хансдон и другие придворные, не считая сотни офицеров и трехсот слуг.

Королева демонстрировала свое огорчение этим вынужденным расставанием. «Я предпочла бы, – сказала она испанскому послу, – чтобы мой герцог купался в Темзе, а не в болотах Нидерландов».

Больше они никогда не встречались – 10 июня 1584 года герцог Алансон умер. В течение трех недель Елизавета плакала каждый день и отказывалась заниматься какими-либо государственными делами.

В разговоре с французским послом она называла себя несчастной вдовой. Однако этот проницательный дипломат заметил: «Она принцесса, которая может играть любую роль, какая ей нравится».

 

Глава 20

Заговоры Трокмортона и Бабингтона

В конце лета 1583 года в небе над Лондоном навис зловещий знак – дурное предзнаменование, комета необычайных размеров и небывалой яркости. В народе шептались, что это к беде – комета предвещает смерть кого-то из великих мира сего. В открытую говорить об этом не решались, но все думали, что грядет смерть королевы Елизаветы.

Действительно, смерть ходила с ней рядом. Заговоры с целью ее убийства следовали один за другим. Жизнь королевы висела на волоске. Но эта мужественная женщина не хотела сдаваться и отступать перед опасностями. Явление кометы вызвало у придворных панику, а Елизавета приказала распахнуть окно и подошла, чтобы разглядеть грозную комету. «Жребий брошен», – произнесла она загадочные слова.

Угроза нависла не только над королевой Елизаветой, но и над всей Англией. Страна снова была на грани войны. Испанская и французская армии готовились высадиться на английской земле. Их план заключался в том, чтобы герцог де Гиз и его брат, впоследствии герцог Майенский, высадились в заливе Райхарбор, а испанские войска штурмовали берега Ирландии.

Дело осложнялось тем, что герцог де Гиз и его брат считали, что вторжению в Англию должно предшествовать убийство королевы Елизаветы.

В том же году, уже в конце года, молодой человек по имени Фрэнсис Трокмортон, племянник покойного английского посла во Франции, был арестован по обвинению в участии в заговоре с целью убийства королевы. Следует отметить, что семья Трокмортонов была известна своей приверженностью Марии Стюарт. Первую пытку на дыбе молодой заговорщик еще выдержал, а во время второй сломался и рассказал все о заговоре – о планируемом вторжении иностранных войск в Англию, о том, что шотландская королева и испанский посол Мендоза целиком запутаны в заговоре.

«Нет! – кричал он. – Я предал ее, ее, которая мне дороже всего на свете».

Единственное, о чем он молил, это о смерти. Это его желание было удовлетворено.

Мендозе было заявлено, что королева не хочет больше его видеть, и предложено покинуть Англию в течение пятнадцати дней. Ему было сказано, что он должен быть благодарен королеве, которая приказала не подвергать его пыткам, иначе даже ранг посла не спас бы Мендозу.

Придворный священник обвинил Мендозу на заседании Тайного совета в участии в заговоре против королевы.

После своего возвращения в Мадрид Мендоза был назначен послом Испании во Франции.

Через два года другой английский заговорщик, Бабингтон, встретился с ним в Париже и консультировался о том, как организовать новый заговор против королевы Елизаветы.

В тот 1585-й год Англия была на грани войны с Испанией в Нидерландах. Уолсингем был уверен, что именно сейчас, как никогда, надо ожидать заговоров католиков. Он хотел выяснить, какими путями шотландская королева тайно переписывается со своими сторонниками, и хотел, чтобы копии этих писем без ее ведома лежали у него на столе.

В этот период королева шотландцев обреталась в Чартли под надзором сэра Омиас Поулет. Каждую неделю для секретарей и другой обслуги королевы в замок привозили из Бартона бочонок пива. Не составило никакого труда подкупить бартонского пивовара. Через одного из шпионов Уолсингема, служившего в окружении Марии, подсказали ее секретарю, что в бочонке с пивом надо поискать маленькую деревянную шкатулку, в которую вложено письмо королеве от ее представителя в Париже Моргана. Прилиженные Марии были в восторге – открывался тайный канал, по которому можно было получать письма от сторонников королевы и пересылать им инструкции.

Мария распорядилась, чтобы ей этим путем переправили все письма к ней, которые хранились после заговора Трокмортона во французском посольстве в Лондоне. Все эти зашифрованные письма были от Моргана, от архиепископа Глазго и других заговорщиков. Перед Уолсингемом открылась блестящая возможность ознакомиться с этим бесценным для него архивом. Со всех писем были аккуратно сняты копии.

Это позволило Елизавете сказать французскому послу: «Господин посол, вы ведете активную секретную переписку с королевой шотландцев, но, поверьте мне, я знаю все, что происходит в моем королевстве. Я сама была узницей в дни правления моей сестры, и я прекрасно знаю все уловки, к которым прибегают узники, чтобы подкупить обслугу и получать секретную информацию».

Королева Мария жила в радостном напряжении. Ей мерещилась свобода, возвращенная королевская власть, месть ненавистной «дорогой сестрице» Елизавете. Она не могла представить, куда приведет ее эта дорога. Можно только предположить, что единственный человек, который предвидел этот конец, был Уолсингем. Это он уверенно и хитроумно подталкивал Марию к ее роковому концу.

Инструментом в руках Уолсингема, сам того не подозревая, стал молодой человек, служивший при королевском дворе в Лондоне Энтони Бабингтон. Хотя было известно, что он католик, Елизавета держала его в числе своих придворных – она строго придерживалась принципа не допускать дискриминации по религиозным соображениям. К тому же он был богат и умел завоевывать симпатии окружающих. Менее известной была другая деталь его биографии – Бабингтон служил пажом у лорда Шлозбери, когда тот сторожил Марию Стюарт. Юноша попал под ее очарозание и стал верным слугой королевы шотландцев.

В пылкой голове молодого Бабингтона родился дерзкий замысел – убить королеву Елизавету, освободить Марию и возвести ее на английский престол. Он стал искать себе сообщников среди молодых людей, служивших при дворе и недовольных своим положением, и нашел таких.

Подлинным организатором заговора с целью убийства королевы Елизаветы стал священник по имени Джон Баларт, который приехал в Англию, переодетый офицером под именем капитана Фортескью. Затевая свой заговор, Баларт советовался с Мендозой, который доложил королю Филиппу, что шестеро молодых придворных королевы Елизаветы поклялись убить ее и ждут только подходящего случая для освобождения Марии и удобного случая для высадки в Англии войск принца Пармского или испанского флота из Лиссабона.

Заговорщики своей первой задачей ставили убийство Елизаветы. Затем очередь должна была дойти и до Уолсингема, Хансдона и других советников и министров королевы.

Безрассудству молодых заговорщиков не было предела. Они дошли до того, что сообщили о заговоре королеве шотландцев. Она не должна была ничего знать о заговоре. Пати написал ей, что восстание уже вполне подготовлено и принц Пармский может в любой день высадиться в Скарборо или в Нью-Кастле. Он был настолько неосторожен, что послал к ней Бабингтона с ключом к шифру. Через несколько дней он сообщал ей, что «есть много желающих помочь королеве Англии покинуть сей мир». Все эти письма внимательно читал и снимал с них копии секретарь Уолсингема Филипсон, который в это время находился в Чартли под предлогом приведения в порядок финансовых дел двора Марии. Королева шотландцев клялась, что ничего не знала о заговоре, целью которого является убийство Елизаветы… Но как она могла сейчас отвечать на такие вопросы? Письма, которыми она обменивалась со своими сторонниками, недвусмысленно доказывали, что заговорщики ставили целью убийство королевы Елизаветы.

Мария писала Бабингтону так, словно была его королевой. Она давала ему пространные советы насчет ее бегства, советовала заговорщикам рассмотреть вариант, если они не смогут обеспечить ее освобождение, – необходимо выполнить «другую часть плана». «Если трудности будут связаны только со мной, – писала она, – если вы не сможете освободить меня, если я, скажем, буду находиться в Тауэре или в какому-нибудь другом месте, недоступном для вас, не колеблитесь во имя и славу Господа Бога».

Уолсингем теперь знал все подробности планов заговорщиков. Он, в частности, знал, что Бабингтон не должен быть среди убийц Елизаветы, – он будет отвечать за спасение королевы Шотландии. Он знал, что двенадцать или четырнадцать молодых джентльменов каждый вечер встречаются за ужином и что будущих убийц надо искать среди них. Заговорщики были настолько легкомысленны, что заказали художнику свой групповой портрет – портрет будущих спасителей Англии. Этот портрет Уолсингем показал королеве Елизавете, и она опознала заговорщиков.

Бибингтон решил, что ему надо съездить в Париж, чтобы посоветоваться с Мендозой. Чтобы получить паспорт для выезда за границу, он должен был поговорить с Уолсингемом. Он отправился в дом Уолсингема и обратился к одному из его секретарей, Пули, который, кстати сказать, помогал расшифровывать его письма. А Бабингтон думал, что он относится к числу недовольных Елизаветой, и попросил представить его могущественному вельможе. Уолсингем принял Бабингтона и был очень доволен, когда молодой заговорщик предложил быть шпионом в среде английских эмигрантов во Франции. Хитроумный Уолсингем умело затягивал петлю на шее Бабингтона. А доверчивый Бабингтон дошел до того, что показал Пули одно из писем Марии Стюарт и рассказал, что вскоре Англия подвергнется иностранному вторжению и королева Елизавета будет убита. Бабингтон и его друзья по заговору безмятежно развлекались за ужином, когда как-то вечером им стало известно, что один из слуг Баларда, который знал о заговоре очень много, если не все, является шпионом Уолсингема.

Хвастливый и трусливый Бабингтон решил для спасения своей жизни предать сотоварищей по заговору. Он написал Пули и просил его доложить Уолсингему от его имени, что существует заговор и что он, Бабингтон, готов рассказать все, что знает.

На следующее утро Балард, он же капитан Форрескью, был арестован в таверне, где он сидел еще с несколькими заговорщиками. Бабингтон, объятый ужасом, бросился к Саваджу, который не присутствовал при аресте, с криком: «Что теперь делать?» – «Теперь не остается ничего другого, – последовал ответ, – как немедленно убить королеву». – «Хорошо, – выкрикнул Бабингтон, – тогда ты завтра отправишься ко двору и совершишь это». – «Нет, – ответил Савадж, – завтра я не могу, мой костюм не готов».

Бабингтон бросил Саваджу деньги, чтобы тот купил себе костюм и без промедления убил королеву. Потом он послал записку Уолсингему и тот ответил, что примет Бабингтона через день или два. В тот вечер Бабингтон ужинал кое с кем из домашних Уолсингема. Он заметил, что одному из ужинавших принесли записку. Бабингтон умудрился из-за плеча читавшего заглянуть в нее и с ужасом понял, что это приказ следить за ним.

Охваченный паникой Бабингтон под каким-то предлогом вышел из комнаты, забыв даже взять свою накидку и шпагу. Он прибежал к одному из заговорщиков, где нашел еще нескольких своих сотоварищей, и выпалил им, что все рухнуло. Они все бежали в лес Сент-Джона, переоделись рабочими и укрылись в Харроу. Через несколько дней их обнаружили и доставили в Лондон.

В Лондоне звонили колокола, жгли фейерверки, словно страна одержала какую-то крупную победу. А Елизавета не замедлина обратиться к Тайному совету с просьбой издать закон, предусматривающий самые жестокие наказания тем, кто будет посягать на ее жизнь. В этом вопросе Елизавета стояла на совершенно противоположных позициях со своей сводной сестрой королевой Марией Кровавой. Мария не придавала большого значения собственной безопасности, но была совершенно беспощадна к еретикам. Елизавета, напротив, была весьма либеральна к католикам, охотно прощала их, а вот к заговорщикам, покушающимся на ее жизнь, была крайне сурова. Оправдание для своей жестокости она находила в исповедуемом ею принципе – она заняла королевский престол Англии по воле Божьей, следовательно, она избранница Бога, а это значит, что те, кто покушается на ее жизнь, покушается на волю Господа Бога и к ним не может быть снисхождения. Когда шел судебный процесс над Бабингтоном и его сообщниками, Елизавета написала Барлею, что по ее мнению заговорщики должны быть подвергнуты медленной и жестокой казни, что должно соответствовать тяжести их преступления. Она считала, что если их повесят, потом утопят и, наконец, четвертуют, то это будет слишком милосердная казнь. Барлею она писала, что если преступников приговорят к повешению, потом, пока они еще будут живы, их кастрируют, вынут у них внутренности, а потом обезглавят и четвертуют, то и этого недостаточно. 20 сентября 1586 года заговорщики были казнены.

Начались душевные терзания Елизаветы. Она предпринимала отчаянные попытки сберечь жизнь Марии, отделить ее от заговора Бабингтона. Так, она потребовала, чтобы в приговоре имя Марии не упоминалось и чтобы ее не называли в обвинительных речах на процессе.

Елизавета не могла не учитывать и международных последствий суда над Марией. Король Франции Генрих III уже предупредил Елизавету, что он будет глубоко возмущен, если его свояченицу, бывшую жену покойного французского короля, предадут суду. Шотландский король Джеймс VI тоже резко протестовал.

 

Глава 21

Таинственная история Уильяма Парри

В 1580-м году в политических кругах Англии возникла новая фигура – доктор Уильям Парри, личность таинственная и отнюдь не однозначная. В мае 1580 года он писал Уильяму Сесилу, ныне лорду Барлею, что завоевал себе доброе имя в эмигрантских английских и шотландских кругах в Риме и в Париже и готов верой и правдой служить королеве Елизавете и ее правительству. Барлей, человек, в принципе, недоверчивый, настолько поверил Парри, что, когда его молодой племянник Энтони Бэккэм поехал в Париж, Барлей снабдил его рекомендательным письмом не к кому-нибудь, а именно к Парри.

В 1582 году Парри отправился в Париж с тайной миссией. Однако во французской столице его ожидало разочарование – доверие эмигрантских кругов к нему сильно пошатнулось. Чтобы преодолеть эту предвзятость, Парри решил наладить отношения с папским престолом – он поехал в Рим с миссией, которую сам охарактеризовал как «опасную и не очень почетную». Он надеялся получить от высших чинов католической церкви, а если удастся, то и от самого папы римского, письменное благословение на убийство королевы Елизаветы.

В Риме он обратился с письмом к кардиналу Комо, однако ответ, который Парри получил, был совсем не такой, как он ожидал. Тем не менее, пользуясь этой перепиской с кардиналом Комо, он сумел восстановить доверие к себе со стороны агентов Марии Стюарт в Париже Пат и Моргану, которые представили его папскому нунцию Рагазанни. Парри предложил нунцию, чтобы тот передал папе Римскому его просьбу о полном отпущении грехов в «весьма ответственном и опасном предприятии». «Я иду на это, – писал он, – ради общественного блага и мира во всем христианском доме, ради возвращения Англии к престолу святого Петра и ради освобождения королевы Шотландии, единственной законной и бесспорной наследницы короны Англии, избавления ее от долгих и тяжелых страданий». Папский нунций хорошо представлял себе, что за человек Парри, и, посылая просьбу его к кардиналу Комо, присовокупил к ней свое письмо, в котором писал, что «автор просьбы здесь слишком хорошо известен, у него дурная репутация». Тем не менее кардинал Комо написал нунцию, что Парри получает полное отпущение грехов.

Парри был настолько в этом уверен, что, не дожидаясь письменного подтверждения из Рима, выехал в Лондон. Здесь он попросил аудиенции у Елизаветы и предупредил королеву о заговоре с целью ее убийства. Королева, как рассказывал Парри, говорила с ним холодно и жестко. Он ушел от нее, испытывая чувство страха.

Получив из Рима письменное отпущение грехов, Парри показал его лорду Барлею, подчеркнув, что это ответ на его предложение убить королеву. Тем самым он дал Барлею в руки сильное оружие против папского престола.

За свою службу Парри ждал вознаграждения, и получил его, но совсем не такое, как надеялся. Он слишком много знал и поэтому стал опасен. Он попался в приготовленную ловушку. Ему предложили шпионить за Эдмундом Невиллом, родственником эмигранта, графа Вестморленда. Парри сумел убедить Невилла, что собирается убить королеву Елизавету.

Невилла арестовали, при допросе ему сказали, что им известно все о его связи с Парри и единственная для него возможность спасти свою жизнь, это честно рассказать все. Невилл так и сделат. Лестер и Кристофер Хаттен выслушали его признания. В ту же ночь была устроена очная ставка между Парри и Невиллом, после которой Парри был отправлен в Тауэр. Его обвиняли в заговоре с целью убийства королевы, хотя он клялся, что наоборот предупредил ее о заговоре Моргана и Пат. Кем же на самом деле был Уильям Парри? Потенциальным убийцей королевы или агентом-провокатором? В первую версию трудно поверить – ведь Парри частенько встречал Елизавету в дворцовых парках, и у него было немало возможностей сразить ее кинжалом, но он ни разу не попытался сделать это.

На судебном процессе над Уильямом Парри ему было предъявлено его признание, собственноручно им подписанное. Парри утверждал, что это признание вырвали у него под пытками. Судьи ему не поверили. Уильям Парри был казнен 2 марта 1585 года.

 

Глава 22

Мария, королева Шотландии, обличает Елизавету, королеву Англии

В бумагах лорда Барлея сохранилось письмо, написанное рукой Марии Стюарт и посланное ею королеве Елизавете.

Это письмо заслуживает того, чтобы привести его полностью.

«Как я и обещала Вам, а Вы просили, я заявляю, что сожалею, что затрагиваются подобные вопросы, но я совершенно искренне и без всякого озлобления призываю в свидетели Господа Бога, что графиня Шлозбери рассказала мне о том, о чем я дальше пишу, примерно в тех выражениях, которые она использовала. В значительную часть того, что она говорила, я не поверила и с возмущением упрекнула ее, что она верит в это и позволяет себе говорить о Вас так вольно, – я знала настроение этой графини и насколько она враждебна по отношению к Вам. Во-первых, один из тех, за кого Вы перед Вашими фрейлинами обещали выйти замуж, много раз лежал с Вами, позволяя себе все те вольности, какие позволительны между мужем и женой. Однако, без сомнения, Вы не такая женщина, как все, и поэтому так глупы были все те, кто требовал, чтобы Вы вышли замуж за герцога Анжуйского или герцога Алансона, поскольку Вы никогда не согласитесь утратить свою свободу, заниматься любовью и награждать себя новыми любовниками, сожалея, как сказала графиня Шлозбери, что Вы не получаете удовлетворения от мистера Хэттена и других мужчин. В том, что касается достоинства Вашей страны, то графиню Шлюзбери больше всего оскорбляет то, что Вы унижаете свою честь с иностранцем по имени Симье, находясь с ним ночью в комнате одной леди, которую графиня обвиняла в пособничестве этим Вашим делишкам – Вы целовали его и разрешали ему всякие вольности. Кроме того, Вы предавали секреты нашего королевства, раскрывая ему дела Вашего Тайного совета. Кроме того, Вы развлекались таким же образом с герцогом, его хозяином, которого видели ночью у дверей спальни, где Вы встретили его в одной ночной рубашке и халате, потом Вы впустили его и он находился у вас около трех часов. Что же касается вышеупомянутого Хэттена, то Вы публично демонстрировали свою любовь к нему. Графиня Шлозбери говорила, что она хотела женить Хэттена на своей дочери, покойной графине Леннокс, но из страха перед Вами он отказался. Она рассказывала, что даже граф Оксфорд побоялся мириться со своей женой из опасения утратить Ваше расположение, которое он надеялся завоевать, став Вашим любовником. Графиня Шлозбери также рассказывала, что Вы очень щедры по отношению к этим мужчинам. Так, она подарила 300 стерлингов слуге, который принес ей весть о возвращении Хэттена. Что касается остальных, то Вы были к ним неблагодарны и скупы. Графиня предложила мне, закатываясь смехом, включить моего сына в число Ваших любовников, что принесет мне большие выгоды. А когда я ответила ей, что это неподобающая шутка, она заметила, что Вы так тщеславны и так кичитесь своей красотой, словно Вы богиня, что готовы принять моего сына в качестве любовника. Графиня говорила, что Вы очень любите лесть, даже если она не знает границ, что когда она вместе с покойной графиней Леннокс была у Вас, то они старались не смотреть друг на друга, чтобы не расхохотаться. Ее дочка заявила, что она ни за что на свете не согласится служить Вам, чтобы не разделить участь своей кузины, которой Вы сломали палец, или другой девушки, прислуживавшей за столом, которой Вы вонзили в руку нож… Мария, королева».

Можно себе представить ярость Елизаветы, когда она прочитала это письмо.

 

Глава 23

Суд над Марией Стюарт, королевой шотландцев

К 1585-му году всем стало ясно, что войны с Испанией за Нидерланды не избежать.

Осенью Елизавета оказалась перед необходимостью послать в Нидерланды английские войска под командованием Лестера, чтобы помочь голландским протестантам, поднявшим восстание против испанского владычества. Одновременно она отрядила Дрейка во главе эскадры из тридцати шести кораблей с задачей создать на Азорских островах базу, с которой можно было бы перехватывать испанские корабли, плывущие с грузом золота и драгоценностей из испанских колоний в южной Америке.

Лестер, после долгих проволочек, вызванных нерешительностью Елизаветы, собирался уже отплыть в Нидерланды, когда до ушей королевы дошел слух, что леди Лестер, ее ненавистная кузина Летисия, жена Лестера, прибыла в Лондон, готовясь последовать за своим мужем в Нидерланды. Елизавете донесли, что леди Лестер сопровождает такое количество приближенных дам и кавалеров, столько карет, сколько не бывает в кортеже самой королевы.

Елизавета пришла в ярость. Она обвинила Лестера в том, что он направляется во Фландрию ради собственных целей. Испанский посол в Париже Мендоза сообщал своему сюзерену, что королева «обзывала Лестера самыми непотребными словами и в конце назвала его предателем», какими были и его предки!

Она объявила, что пошлет в Нидерланды командовать английскими войсками кого-нибудь другого, но не Лестера. Бергли, Хэттен и Уолсингем с трудом успокоили ее, уверяя – что было неправдой – что слухи о леди Лестер сильно преувеличены. Однако Елизавета объявила, что больна и Лестер должен остаться около нее, так как она умирает.

Лестер рассказывал Уолсингему, что королева «прибегала к самым жалостливым словам, говорила, что боится смерти и боится потерять меня». На следующий день Елизавета почувствовала себя лучше, но через четыре дня болезнь вернулась. А настроение королевы менялось с каждым днем.

Ее волновала угроза войны с Испанией, ситуация с Марией Стюарт.

Уолсингем видел перед собой одну цель – убрать с политической сцены Марию Стюарт, вдохновительницу всех заговоров, союзницу испанцев. Ради этой цели Уолсингем плел тайные интриги, инсценировал заговоры с тем, чтобы заполучить явные и бесспорные доказательства государственной измены Марии и ее причастности к планам убийства королевы Елизаветы. Для этого необходимо было тщательно проверить все бумаги Марии, ее письма, письма к ней, включая, главным образом, те бумаги, которые она втайне хранила, подальше от посторонних глаз. Сделать это было непросто.

Тогда тюремщик Марии в Чартли, сэр Эмиас Поулет, предложил свой план, который и был одобрен в Лондоне. Поулет пригласил Марию поохотиться на оленя в парк в имении сэра Уолтера Астена в Оксхолле, в десяти милях от Чартли. Поулет организовал дело так, что Марию на эту охоту сопровождала вся ее свита, включая двух ее секретарей.

Мария пребывала в отличнейшем настроении, она ничего не знала о провале заговора Бабингтона и была уверена, что он вот-вот появится со своими друзьями-заговорщиками и освободит ее.

Кортеж Марии уже почти доскакал до ворот Оксхолла, когда на дороге они увидели группу всадников, поджидавших их. Мария разволновалась – она решила, что это Бабингтон со своими сообщниками.

Однако произошло нечто совсем иное. Ей предъявили приказ, подписанный королевой Елизаветой – ее увозили в Тиксол, а ее секретарей Hay и Карли арестовали и должны были препроводить в Тауэр. В одно мгновение все надежды Марии разлетелись в прах. Она поняла, что заговор Бабингтона раскрыт и она на краю гибели. Ее буйный темперамент взорвался. Она разразилась дикими проклятиями в адрес Елизаветы. Мария в ярости кричала на свою свиту, обвиняя их в том, что они не мужчины, не воины, раз не защищают ее с оружием в руках. Однако они предпочли ретироваться.

Марию повезли в Тиксол, а ее секретарей отправили в Тауэр.

А сэр Эмиас Поулет поспешил обратно в Чартли, где провел тщательный обыск комнат, занимаемых Марией Стюарт, вскрыл все ее тайники и извлек из них множество писем от знатных англичан, видевших в ней свою будущую королеву. Эти письма были представлены Тайному совету, члены которого впервые осознали весь размах скрытной деятельности королевы шотландцев.

Мария пробыла в Тиксоле две недели, после чего ее перевезли в Чартли. Когда она уезжала из Тиксола, она увидела толпу нищих, глазевших на нее, и крикнула им: «Мне нечего вам подать! Я такая же нищая, как и вы! У меня все отобрали!»

В Чартли она увидела опустевшие, разгромленные комнаты и сказала сэру Эмиасу: «Кое-кто из вас пожалеет об этом. Две вещи нельзя у меня отнять – мою английскую кровь и католическую религию, которой я буду верна до самой смерти».

В письмах, найденных Поулетом, было немало прямых доказательств того, что Мария знала, что Елизавету собираются убить. Томас Морган, агент Марии в Париже, писал ей: «Есть много способов избавиться от чудовища, которое тревожит весь мир».

Но несмотря на все это Елизавета никак не решалась устроить суд над Марией, она все еще надеялась спасти ее, найти ей оправдание. Она даже написала Марии письмо, в котором обещала простить ее, если Мария признается. Мария на это письмо не ответила. Елизавета вынуждена была согласиться с тем, что Марию надо судить, но никак не могла решить, где должен происходить суд. Ей предлагали устроить заседание суда в Тауэре, но Елизавета не хотела об этом и слышать. Хартфорд Кастли? Слишком близко от Лондона. Фоверингей? Слишком далеко. Графтон, Вудсток, Нортгемптон, Ковентри, Хенгтинтон? Плохо защищены и слишком малы для такого дела.

Тем временем Тайный совет заявил: «Смерть Марии означает жизнь Елизаветы, жизнь Елизаветы означает смерть Марии».

Наконец вопрос о месте судебного заседания был решен, и кортеж из двадцати шести карет с вещами королевы шотландцев отправился по окрашенным золотом осени лесам в Фоверингей. Экипаж Марии с охраной следовал за ними. На следующий день после приезда членов суда, сэр Уолтер Майлдмей посетил королеву шотландцев и передал ей письмо от Елизаветы, которая писала, как она сожалеет о том, что у королевы Шотландии не хватает мудрости не отрицать того, что уже доказано, и таким образом делает неизбежным судебный процесс над ней. От нее требуется, чтобы она «отвечала на вопросы благородных лиц, посланных судить ее так, как если бы это происходило в присутствии королевы Англии».

Королева Шотландии, прочитав это письмо, заявила, что ей представляется странным, что Ее Величество посылает письменный приказ и требует от нее ответа, как если бы она была ее подданной. Она родилась королевой и не собирается обсуждать ни ее королевское достоинство, ни королевскую кровь, которая течет в ее жилах, на правах сына и наследника, ни печальный пример для других принцев, если она подчинится такому страшному унижению. Она ничего не знает ни о законах Англии, ни о том, кто может быть ей равным и способен судить ее. У нее нет советников, у нее отняли все ее бумаги и секретарей. Она не причинила королеве Англии никакого вреда ни действиями, ни в мыслях, против нее нет никаких доказательств. Она приехала в Англию в поисках защиты, а ее сделали пленницей. Законы Англии не защищают ее, и она не будет отвечать на вопросы. Сэр Уолтер Майдцей ушел от Марии, а через несколько часов его сменили лорд Берли и канцлер, которые объяснили ей, что ни ее положение арестованной, ни тот факт, что она была королевой Шотландии, не позволяют ей отказываться подчиняться как подданной. Трибунал послан судить ее, и если она отказывается предстать перед ним, ее будут судить в ее отсутствие. Мария вновь повторяла, что не является подданной, она королева и готова тысячу раз умереть, прежде чем признает себя подданной. Если королева Англии признает Марию своей ближайшей родственницей и законной наследницей английского престола, то в ответ она согласится, что ее могут судить в Англии. В противном случае она, которая оказалась в Англии вопреки своей воле и содержится как пленница, ничем не будет обязана ей. Что же касается судебного процесса, то она готова предстать перед английским Парламентом, перед которым она всегда хотела оправдаться, но больше ни перед кем другим.

«Тогда мы, – сказал лорд Берли, – начнем завтра заседание, хотя и в Вашем отсутствии, поскольку Вы продолжаете упорствовать».

«Обратитесь к своей совести, – ответила королева, – подумайте о своей чести. Бог накажет вас и ваших потомков за то, что вы хотите судить меня».

Однако на следующий день она изменила свое решение. Она прекрасно знала, какое странное воздействие оказывала на любого мужчину, оказавшегося в ее присутствии. Среди членов трибунала она обнаружила многих своих друзей. В результате, на следующий день, когда трибунал собрался на свое первое заседание, Мария решила предстать перед ним.

В зале заседания, был установлен трон, символизирующий государственную власть. По обе его стороны стояли скамьи – справа от трона разместились Берли и девять графов, слева – тринадцать баронов. Ниже их сидели члены Тайного совета: Хэттон, Уолсингем, а также Малмей и Эмиас Поулет. Перед скамьей графов располагались два главных судьи и четыре простых судьи.

Кресло для королевы Шотландии установили в центре зала.

Мария вошла, одетая как обычно в длинное серое платье. Она оглядела зал и села.

Поднялся лорд-канцлер и сказал, что «королева Англии, к своему великому сожалению, сообщает, что королева шотландцев устраивала заговоры с целью уничтожения королевы Елизаветы и государства. Королева поручает им выслушать обвинения в адрес Марии Стюарт и дать ей возможность защитить себя». Мария встала и заявила, что королева Англии обещала ей свою защиту. Она приехала в Англию, рассчитывая на эту защиту, а вместо этого оказалась пленницей. Она не является английской подданной, она – королева и не обязана отвечать ни перед каким трибуналом на земле. Она явилась перед ними не как преступница, а потому что услышала, что против нее возводят некие обвинения, и решила опровергнуть их.

Слушание началось с речи судьи Гауди, выступавшего от имени королевы. Он изложил все подробности заговора Бабингтона и обвинил королеву шотландцев в том, что она одобряла планы заговорщиков и поощряла их.

Мария Стюарт не знала, какие у суда имеются доказательства против нее. Поэтому она заявила, что не знает Бабингтона, никогда не разговаривала с ним и не писала ему писем. А также не получала от него никаких писем. Что касается заговоров против королевы Англии, то она не участвовала ни в каких заговорах и ничего о них не знала. Она потребовала, чтобы ей были предъявлены доказательства ее вины.

Трибуналу были представлены и зачитаны вслух письма Бабингтона к королеве шотландцев.

«Возможно, что Бабингтон действительно писал эти письма, – заявила Мария, – но пусть кто-нибудь докажет, что я их получала. Если Бабингтон или кто другой будут утверждать это, я скажу, что они лгут».

Обвинитель огласил признания Бабингтона, Саваджа, Баларда. Мария ничуть не смутилась и продолжала все отрицать. Тогда на свет появилось ответное письмо Марии Бабингтону. Она ничего подобного не писала, заявила Мария. Возможно, это письмо зашифровано ее шифром, но она не писала его и не диктовала. Нет ничего легче, чем подделать шифр. Обернувшись к Уолсингему, Мария спросила, не его ли рук это дело.

Не все знали в подробностях, как был раскрыт заговор, потому что только некоторые из членов трибунала были в курсе истории с пивными бочонками.

Тогда поднялся Уолсингем и произнес следующие слова: «Я призываю Господа Бога в свидетели, что я, как частное лицо, не совершал ничего, что не должен делать честный человек, а также, занимая определенное государственное положение, я не совершал ничего недостойного. Я признаю, что, будучи весьма озабочен безопасностью королевы и государства, я тщательно исследовал всевозможные действия против них. Если бы Балард предложил мне свою помощь, я бы от нее не отказался».

Королева шотландцев узрела в последней фразе Уолсингема некие возможности для себя. Он не должен, сказала она, сердиться на нее. Конечно, когда до нее дошли слухи о его бесчестном поведении, она в них не поверила. Она верит в них не больше, чем в слухи, направленные против нее.

Потом она разразилась слезами и выкрикнула: «Не верьте, что я соглашалась причинить какой-то вред королеве. Я никогда не стала бы рисковать спасением моей души, задумывая заговор с целью убийства моей дорогой сестры».

Берли заговорил о ее переписке с Мендозой, Паджи и Морганом. Мария ответила, что она не делала ничего, кроме того, о чем предупреждала королеву Англии – что она будет просить помощи у католических держав. Она никогда не участвовала в заговорах с целью убийства королевы. И никто не может сомневаться в том, что она ничего не знала о заговоре Баларда и Бабингтона.

На этом первое заседание трибунала закончилось.

На следующий день Мария продолжала все отрицать. Ее вновь спрашивали о переписке с Мендозой и об интригах с королем Испании. Когда Берли закончил свою речь, которую Мария выслушала без всякого смущения, она еще раз потребовала возможности предстать перед Парламентом или лично перед королевой Елизаветой.

Несколько дней перед началом суда и первые дни его заседания были для членов Тайного совета на редкость мучительными. Елизавета что ни день меняла свое мнение в отношении того, как должно быть сформулировано решение трибунала. Кроме того, она оставалась в Ричмонде, и бедняга лорд Берли был вынужден ночью приезжать туда, чтобы утром докладывать обо всем происходящем. «Я вернулся домой, – писал он, – когда уже стемнело, а выехал я туда, когда еще не рассвело и застал Ее Величество еще в постели, она встала только в десять часов утра». В другом письме он жаловался: «Я не мог сформулировать свое мнение, так как был на ногах с пяти часов ночи».

Английский Парламент собрался 29 октября 1581 года. Старейший член палаты общин сэр Ральф Садлер молил Господа Бога, чтобы тот «в своем милосердии внушил Ее Величеству решимость убрать эту жестокую и грязную женщину, которая с самого начала жаждала заполучить корону, убийцу своего мужа, самую отвратительную предательницу нашей государыни и врага всех нас». Он добавил: «Если Ее Королевское Величество не вынесет ей приговор, то все будут думать и говорить, что либо Ее Величество предпочитает отсутствие безопасности и спокойствия для государства и его подданных, либо она боится принимать решения».

12 ноября депутации палаты лордов и палаты общин приехали в Ричмонд и были приняты королевой. Они требовали казни Марии Стюарт. Спикер зачитал петицию, в которой говорилось: «Она Вам только кузина в отдаленном родстве. Но мы сыновья и дети нашей земли, которой Вы приходитесь не только матерью, но и невестой. Поэтому Вы несете ответственность не столько перед ней, сколько перед нами. Либо мы должны будем лишить ее жизни без Вашего приказа, что грозит нам серьезными опасностями со стороны закона, либо мы должны оставить ей жизнь вопреки нашей четко выраженной клятве, которую никакой акт парламента, ни воля одного человека не могут отменить».

Королева ответила им: «Поскольку я взошла на престол по сердечной воле моих подданных, то теперь, после двадцати восьми лет царствования, убежденная в вашей доброй воле, я не могу не считаться с желаниями моего народа… Даже теперь, когда моя жизнь подвергается опасности, я все равно уже не испытываю злобы… Я внутренне протестую против подозрения, что такая же женщина, как я, из такого же государства, моя близкая родственница, замешана в таком страшном преступлении. Да, я настолько не испытываю злобы к ней, что признаюсь вам в том, что вам, милорды, неизвестно – я тайно написала ей письмо о том, что измена раскрыта, что если она признается и напишет мне, то ее никогда не будут обвинять публично.

…Если бы ответственность не лежала на всех нас и опасность угрожала бы только моей жизни, а не всему государству и нашей религии, я бы простила это преступление. И еще – если бы другие нации и государства сказали бы откровенно, что моя смерть принесет моей стране процветание, то я, уверяю вас, с радостью отдала бы свою жизнь, чтобы вы обрели лучшего государя. Я хочу жить, чтобы избавить вас от худшего. Что же касается меня лично, то заверяю вас, что не нахожу такого уж большого удовольствия жить в обстановке террора…

У меня большой жизненный опыт. Я знаю, что такое быть подданной и что такое быть государыней, что значит иметь хороших соседей, а порой весьма враждебных. Я обнаруживала предательство со стороны людей, которым доверяла, и обратное».

По словам лорда Берли, «ее речь вызвала слезы на глазах у многих».

24 ноября делегация палаты лордов и палаты общин вновь приехала в Ричмонд и обратилась к королеве с новой петицией.

Королева ответила следующими словами:

«Отныне, – сказала она, – решено, что моя безопасность не может быть обеспечена иначе, кроме как ценой головы принцессы, и я должна пожаловаться, что я, помиловавшая стольких мятежников, простившая столько измен, вынуждена теперь участвовать в суде над такой персоной.

…Я просто не была подготовлена, хотя в юности не ленилась учиться. Тем не менее, когда я взошла на престол, то должна была пройти школу жизненного опыта, осваивая такие качества, как справедливость, терпение, великодушие, здравый смысл. Что касается последних двух качеств, то я не хвалюсь. А в отношении первых двух я могу откровенно сказать – я никогда не делала различия между моими подданными».

Парламент вновь собрался на свою сессию 2 декабря, и лорд-канцлер объявил, что прокламация в отношении Марии будет опубликована, скрепленная большой государственной печатью Англии. Она была объявлена по всей стране к радости населения – звонили колокола, зажигались фейерверки, люди кричали на улицах, приветствуя решение, по которому ненавистная женщина должна умереть.

Парламент был распущен до 15 февраля 1587 года – для королевы Англии это были мучительные недели. Она все еще надеялась найти какой-нибудь способ сохранить жизнь своей кузине.

7 декабря, давая аудиенцию французскому посланцу Белевру, который приехал в Лондон ходатайствовать за жизнь Марии Стюарт, Елизавета сказала ему: «Я была вынуждена прийти к такому решению, ибо невозможно сохранить мою жизнь, если я оставлю в живых королеву шотландцев. Но если ваши послы найдут любой способ обеспечить мою безопасность, я буду вам чрезвычайно обязана. Я никогда не проливала столько слез, когда умер мой отец, мой брат-король, моя сестра Мария, как в связи с этим несчастным делом».

Спустя несколько дней Елизавета сказала Белевру: «Я дала вам несколько дней продумать способ, который дал бы мне возможность, не подвергая мою жизнь опасности, сохранить жизнь ей. Я ничего от вас не услышала, и я не могу позволить себе быть жестокой по отношению к себе. Его Величество король Франции не может считать справедливым, чтобы я, которая ни в чем не виновата, умерла, а королева шотландцев, кругом виноватая, жила».

Елизавета написала своей кузине, предупреждая, что Парламент вынес ей приговор. Мария ответила на это письмо следующим образом:

«Теперь, когда Вы сообщили мне о последнем заседании парламента, лорд Бакхерс и Беаль предупредили меня, чтобы я готовилась к концу моего долгого и томительного путешествия по жизни.

…Я не буду обвинять закон, я с искренним сердцем прощаю всех и надеюсь, что все простят и меня, начиная с Господа Бога. Но я знаю, что Вы больше, чем кто-либо другой, должны чувствовать в своем сердце честь или бесчестие Вашей собственной крови, более того, крови королевы и дочери короля».

Каждый день отсрочки казни Марии, королевы шотландцев, порождал новые опасности.

8 январе Тайный совет объявил о раскрытии нового заговора с целью убийства королевы, в котором был замешан французский посол Л'Обеспайн и брат английского посла во Франции. Ползли слухи, что испанский флот уже в бухте Милфорд, что шотландцы вторглись в Англию, что север Англии охвачен восстанием.

Было ясно, что королева шотландцев должна умереть.

 

Глава 24

Душевные терзания Елизаветы. Казнь Марии Стюарт

Итак, суд над Марией, королевой шотландцев, завершился, смертный приговор вынесен. Осталось привести его в исполнение.

А это оказалось делом весьма непростым.

Многих смущал вопрос, где тот палач, который коснется головы королевы Шотландии, бывшей королевы Франции? Кое-кто предполагал, что ее сын Джеймс, король Шотландии может выразить протест. Однако выяснилось, что ему судьба матери глубоко безразлична. Он писал Лестеру в письме, датированном 15 декабря: «Каким бы глупым и непоследовательным я был, если бы предпочел мою мать престолу. Моя религия толкала меня на то, чтобы я возненавидел ее проклятья, хотя честь вынуждает меня настаивать на сохранении ей жизни».

Настаивал он не очень энергично. Он вообще был личностью слабой, непостоянной, а единственной непоколебимой чертой его характера было твердое намерение унаследовать английскую корону. Он, например, не выносил вида оружия. Он не раз плакал в присутствии прислуги, предполагая, что он, быть может, не сын Дарнлея, а незаконнорожденный. У него не было никаких оснований любить свою мать, которая призывала на его голову Божье проклятье и в своем завещании лишила его наследства.

Тем не менее, обстоятельства складывались так, что Джеймс был вынужден просить сохранить жизнь своей матери.

Был момент, когда французский посол в Лондоне надеялся, что Марии Стюарт сохранят жизнь, если ее заключат в Тауэр, где она будет жить как монахиня-кармелитка и видеть внешний мир только через тюремную решетку.

Ей было сказано, что парламент утвердил приговор, и, если она не попросит прощения, то умрет.

Мария ответила, что она умирает за свою религию и благодарит Бога, что он оказывает ей такую честь. Ей объяснили, что она умрет не во имя религиозных убеждений, а потому, что устраивала заговоры с целью убийства королевы и захвата английского престола.

Члены трибунала оставили ее на некоторое время, полагая, что она, возможно, одумается и попросит помиловать ее. Но когда они вернулись, то застали ее все той же непреклонной. Тогда они объявили, что с ней более не будут обращаться как с королевой, и заберут ее королевскую мантию с гербом Шотландии.

Мария ответила, что является помазанной королевой и никто не может лишить ее королевских регалий, и что умрет она королевой. «У них, – сказала Мария, – не больше прав в отношении нее, чем у разбойника с большой дороги, когда он встречает в лесу честного судью. Бог отомстит за нее. Королей Англии убивали, а она их кровей».

Тюремщик приказал служанкам убрать балдахин, покрывавший королевские кресла. Служанки отказались сделать это и обругали тюремщика весьма бранными словами. Тогда он приказал своим слугам сорвать балдахин. На том месте, где был герб Шотландии, Мария повесила распятье.

Тюремщик впервые позволил себе сидеть в ее присутствии, не снимая с головы шляпу.

Мария написала письмо папе римскому, прося его об отпущении грехов. Она просила Римского Первосвященника взять под свою защиту ее сына и спасти его от вечного проклятия, если он останется еретиком. Если же он останется им, она завещает свои права на английский престол королю Испании.

Проблема того, как будет казнена Мария, волновала многих в Европе. Король Франции был шокирован тем, как собираются казнить Марию. Почему эти англичане не могут проявить больше такта? Эту женщину легко можно отравить, перерезать ей горло, задушить подушкой. Какое это имеет значение?

Мысль о том, что Марию лучше убить, чем казнить, привлекала кое-кого и в Англии. Горячим сторонником этой идеи выступил, например, архиепископ Кентерберийский, который даже предложил человека, готового взять на себя эту миссию. Склонялся к этому плану и Лестер.

Однако оба государственных секретаря отвергли такой вариант. В конце концов, 1 февраля Елизавета, понимая, что тянуть дольше уже невозможно, подписала приказ о казни и, вручая его секретарю Дэвидсону, поручила ему пойти с этим приказом к лорду-канцлеру, чтобы тот скрепил его большой государственной печатью. Но как только Дэвидсон вышел из комнаты, она с яростью стала обвинять сэра Эмиаса Поулета и второго тюремщика, сэра Дрю Драри, в том, что они не нашли способа отправить Марию на тот свет без того, чтобы королеве пришлось подписывать такой приказ.

Елизавета приказала Дэвидсону немедленно отправиться к Уолсингему, чтобы они вместе написали и оба подписали письмо сэру Поулету, в котором критиковали его за то, что он не нашел, как без шума избавиться от Марии.

Письмо они закончили уже поздно ночью и решили отправить его вместе с приказом о казни на следующее утро. Однако ранним утром на следующий день Дэвидсон получил от королевы распоряжение, чтобы если ее приказ о казни еще не скреплен Большой Печатью, он ничего не предпринимал не повидав ее. А во время немедленно состоявшейся аудиенции королева стала расспрашивать Дэвидсона, почему он проявил такую поспешность, скрепляя печатью приказ.

Дэвидсон ответил, что он только выполнял ее распоряжение, и спросил, должен ли он продолжать эту процедуру. Королева сказала «да» и вновь разразилась гневной речью, обвиняя своих советников в том, что это они вынудили ее принять такое жестокое решение.

7 февраля 1587 года в апартаменты королевы шотландцев пришел слуга и доложил, что пришло несколько членов трибунала, в частности, граф Шлозбери и граф Кент, и с ними главный шериф Нортхэмптона, и просят у нее аудиенции. Мария послала за своими фрейлинами и прислугой и приняла приезжих. Они сообщили ей, что королева Англии не может больше сопротивляться требованию своих подданных казнить королеву Шотландии, и что Мария должна быть готова умереть завтра поутру.

За годы своего заключения Мария большую часть времени находилась под надзором графа Шлозбери, и вот теперь именно он зачитал срывающимся голосом смертельный приговор. Мария перекрестилась и ответила: «Во имя Господа Бога, я приветствую эту весть и благодарю Его за то, что приходит конец моим страданиям. Лучшей новости я не могла получить, и я благодарю Всевышнего за то, что Он позволил мне умереть во славу Его церкви, древней католической религии».

Она попросила, чтобы ее духовнику разрешили провести с ней последние часы перед казнью. В этом ей было отказано, но разрешили, чтобы ее навестил англиканский священник. Мария с негодованием отвергла это предложение.

На следующее утро провест-маршал постучал в ее дверь и не услышал никакого ответа. Он бросился за шерифом. Когда они пришли, дверь уже была открыта. На пороге стояла королева Шотландии, одетая как на бал.

Вместо обычного длинного серого платья, в котором она ходила все последнее время, на ней было платье из черного бархата и сатина, длинная вуаль покрывала ее парик, на шее висел золотой крест и украшенный бриллиантами молитвенник В руках она держала мраморный крест. Она шла, опираясь на руку дежурного офицера, когда увидела Эндрю Нелвила, руководителя ее королевского двора. Он стоял на коленях, обливаясь слезами. «Нелвил, – сказала она ему, – вы должны не плакать, а радоваться, что пришел конец моим несчастьям. Скажите моим друзьям, что я умираю как истинная католичка. Скажите моему сыну, что я была ему хорошей матерью. Скажите ему, что не сделала ничего, чтобы принести вред его королевству Шотландии. Прощайте, дорогой Нелвил».

Около трехсот дворян и рыцарей стояли у ограды в большом холле, за которым возвышался эшафот, задекорированный черной материей. Там же стоял стул и лежала черная подушка, на которую она должна будет встать на колени. Топор прислонили к ограде, два человека в черных масках стояли справа и слева от топора.

Королева оглянулась вокруг, улыбнулась и абсолютно спокойно поднялась на эшафот.

Зачитали приговор.

«Мадам, – сказал лорд Шлозбери, – это нам приказано совершить».

«Вы должны исполнить свой долг», – сказала она и уже собиралась опуститься на колени для совершения молитвы, когда к ней подошел настоятель Питерборо.

«Мадам, – произнес он, склонившись в глубоком поклоне, – Ваше Королевское Величество…» Видимо, потрясенный всей этой сценой и абсолютным спокойствием королевы, он четыре раза повторил эти слова. Когда он произносил их в четвертый раз, королева прервала его:

«Мистер настоятель, я католичка. Бесполезно пытаться поколебать меня, и ваши молитвы ни к чему не приведут».

«Вы должны изменить свое мнение, мадам, – выдавил из себя настоятель, к которому вернулся наконец дар речи. – Раскайтесь в ваших грехах, утвердитесь в вашей вере в Христа, и Он спасет вашу душу».

«Не утруждайте себя больше, мистер настоятель. Я принадлежу своей вере, за которую готова пролить кровь».

«Мне очень жаль, – сказал лорд Шлозбери, – видеть, как вы преданы папскому престолу».

«Это изображение Христа, которое вы держите, – сказал граф Кент, – не принесет вам добра, если он выгравирован на вашем сердце».

Королева ничего не ответила на это оскорбление, она повернулась спиной к настоятелю и опустилась на колени для молитвы. Однако ей не дали спокойно помолиться – настоятель с сопровождавшими его людьми затянули молитву. Королева не обратила на них никакого внимания, а стала читать по-латыни покаянные псалмы и молиться.

Фрейлины Марии подошли, чтобы снять с нее одеяния. Она сняла с шеи крест, фрейлины повесили ее вуаль на ограду. Потом, когда черное платье сняли с нее, она осталась только в багровом наряде – она шла на казнь только в нижнем белье цвета крови.

У палача, которому впервые довелось иметь дело с королевской кровью, задрожали руки, и он ударил топором не по шее, а по голове. Второй его удар тоже был неудачен. И только с третьей попытки топор палача отсек голову Марии Стюарт.

Так была поставлена точка в затянувшемся на десятилетия противостоянии двух королев – Елизаветы, королевы Англии, и Марии, королевы Шотландии.

 

Глава 25

Эхо

Точка-то была поставлена, но эхо от удара головы королевы Марии о доски эшафота разнеслось по всей Европе, не говоря уже об Англии.

Елизавете четыре дня не докладывали о том, что казнь совершена. Когда же она узнала эту новость, то дворец сотрясался от ее плача и криков, она рвала и метала, утверждая, что приказ о казни был отдан без ее ведома и за это они будут наказаны. Первым ее движением было обвинить Уолсингема, но он уже несколько недель лежал больной у себя дома и не присутствовал на заседании Тайного совета 5 февраля, когда было принято отправить решение о казни в Фовернтхэй.

Королева знала, что главная ответственность лежит на лорде Берли, но он плохо себя чувствовал из-за приступов падагры и не принимал участия в том заседании Тайного совета, где принималось решение о посылке в Фоверингей приказа о казни. Кроме того, она не могла забыть, как Берли верноподданно служил ей многие годы.

В итоге ее гнев обрушился на государственного секретаря Дэвидсона, через руки которого проходили все бумаги, связанные с судом и казнью Марии. Елизавета приказала бросить его в Тауэр. Первые несколько дней после получения известия о казни Марии гнев Елизаветы против Дэвидсона все больше распалялся. Она все чаще говорила своим приближенным, что решила повесить Дэвидсона.

24 февраля Елизавета вызвала в Гринвич судью сэра Эдмунда Андерсона и спрашивала у него, может ли она на законных основаниях повесить Дэвидсона. Андерсон явно колебался с ответом. Он ненавидел протестантов и всегда отстаивал право монарха распоряжаться жизнями своих подданных, сказав Елизавете, что она вправе казнить любого без всякой судебной процедуры.

Однако советник Елизаветы и ее кузен лорд Бакхерст прямо заявил королеве, что она не имеет права приговаривать своих подданных к смертной казни без судебного процесса. Она была весьма рассержена таким заявлением, кричала и оскорбляла его. Тем не менее, она решила посоветоваться с другими судьями. Узнав об этом, Берли поспешил связаться с ними и написал им: «Я не хотел бы дожить до того дня, когда женщина такой мудрости, как королева, прислушивается к ошибочным советам, которые даются ей из страха или по другим необоснованным причинам и сводятся к тому, что ее власть выше закона».

Судя по всему судьи посоветовали Елизавете не отдавать приказа повесить Дэвидсона, но, тем не менее, суд Звездной палаты решил, что он подлежит аресту. По истечении нескольких месяцев группа придворных, включая нового фаворита Елизаветы Роберта Девирея, графа Эссекса, попыталась встать на защиту Дэвидсона. Елизавета отказалась выслушивать какие-либо просьбы о помиловании Дэвидсона. Он провел в Тауэре двадцать месяцев, а после освобождения отправился доживать свои дни в имении Стенси.

Довольно бурную реакцию вызвала весть о казни Марии Стюарт и в Европе. Эта новость дошла до французского короля Генриха III на тринадцатый день. Он отказался дать аудиенцию представителям Елизаветы Статфорду и Вааду и даже приказал держать Ваада под домашним арестом в посольстве.

Статфорд писал Уолсингему, что был поражен яростью парижан при известии о казни Марии. 13 марта в столице Франции в Соборе Парижской Богоматери была отслужена траурная месса по Марии, королеве шотландцев. По давней традиции ни король, ни королева Франции не посещали траурные мессы по правителям других государств, но на этот раз Генрих III и Екатерина Медичи сломали эту традицию и приехали – правда, инкогнито – в Собор Парижской Богоматери.

Возмущение во Франции казнью Марии было необыкновенным. Даже гугеноты, которые поначалу приветствовали эту расправу над католичкой Марией, вскоре изменили свою позицию – вероятно, для того, чтобы не выступать вразрез с общественным мнением страны.

В Шотландии взрыв возмущения был не менее сильным, чем во Франции. Джеймс VI и его посол в Лондоне намекали на возможную войну.

Филипп II тоже высказал свое возмущение. Его посол в Риме умолял испанского короля увенчать его «славные усилия во имя святого Христа и наказать эту женщину, ненавистную Господу Богу и людям и возродить страну к былой славе и свободе». Чарльз Арандал, католик, который пошел на службу к Елизавете, но потом присоединился к английским эмигрантам во Франции, писал министру Филиппа II, что король должен «отомстить за вред, причиненный ему самой чудовищной и варварской женщиной, которая когда-либо носила на голове корону, а в руках держала скипетр». Берли и Уолсингем беспокоились, как будет реагировать Елизавета на протесты заграницы. Они просили Стафорда смягчить тон его донесения Елизавете о возмущении во Франции или посылать свои донесения не королеве, а Тайному совету. Они писали, что не показывали его донесения Елизавете, опасаясь, что еще больше настроят ее против безвинного Дэвидсона и некоторых других членов Тайного совета. Стафорд сожалел, что его донесения ухудшают положение Дэвидсона, но он отвечал Берли: «Я должен сообщить вашей светлости правду, что я никогда не видел, чтобы что-то вызывало столько эмоций у простых людей и великих, старых и молодых, как смерть королевы шотландцев и, в частности, ее казнь».

Берли, Лестер и Уолсингем были озабочены тем, чтобы приглушить раздор между Елизаветой и Генрихом III, ибо полагали, что реальным врагом Англии является Испания, а не Франция. Однако Елизавета упорствовала в своих чувствах по отношению к Франции. Советники Елизаветы надеялись, что возмущение во Франции и Шотландии постепенно стихнет и государственные интересы возобладают над эмоциями, что Джеймс VI решит оставаться в добрых отношениях с Елизаветой, и она назначит его наследником английского престола, и что страх Генриха III перед Филиппом II и Гизами подтолкнет его восстановить англо-французский союз. Их надежды оправдались – им удалось убедить Елизавету дать аудиенцию Мовисьеру. Французским купцам выплатили компенсацию за товары, захваченные у них пиратами, английские суда, арестованные во Франции, были освобождены. Таким образом, мало-помалу отношения с Францией налаживались.

Елизавета писала Джеймсу VI и Генриху III, что она не несет ответственности за казнь Марии Стюарт, что это Дэвидсон послал приказ о казни в Фоверингей без ее ведома. Однако Тайный совет не отказался от своих намерений помочь Дэвидсону. В своих инструкциях Стафорду члены Тайного совета именовали происходящее досадным недоразумением. Они старались найти компромисс и изобразить дело так, как будто Елизавета вручила Дэвидсону приказ о казни, но сказала, чтобы он не отсылал его без ее указания, а Дэвидсон не понял, сочтя, что она ничего не хочет слышать.

Следует отметить, что монархи в других странах и вообще католики не поверили ни одному слову из версии Елизаветы и ее советников. Все были уверены, что Елизавета действительно подписала приказ о казни Марии и обвиняла Дэвидсона, только чтобы обелить себя.

 

Глава 26

Непобедимая Армада поднимает паруса

В один из июньских дней 1588 года на стол первого лорда адмиралтейства легло донесение от Фрэнсиса Дрейка, знаменитого мореплавателя, флотоводца и корсара. Дрейк писал: «Достопочтенный милорд… будучи в море, мы осуществляли различные разведывательные операции. Во время одной из них, самой важной, которая имела место шесть недель назад, на траверсе Сент-Лукора видели большой флот, вышедший из Лиссабона, пользуясь северным ветром и направлявшийся на запад. Наш шкипер и его команда пришли к выводу, что это большой флот, который подготовил король Испании, – кораблей было так много, что их невозможно было пересчитать.

Надо полагать, что либо мы вскоре услышим о них, либо они плывут в сторону Грэйна, где у них назначена встреча».

Уолсингем получил донесение от своих агентов, что Армада спешно готовится в Лиссабоне и Кадисе и что флот будет готов к отплытию в Англию летом 1587 года. Уолсингем убеждал Елизавету послать Дрейка атаковать Кадис с моря и потопить испанские транспортные суда раньше, чем они будут готовы. Елизавета колебалась – она боялась, что такое нападение помешает мирным переговорам с герцогом Парма, наместником испанского короля в Нидерландах, и сделает войну неизбежной. Однако Уолсингем, Дрейк и другие моряки сумели убедить королеву, что Парма умышленно затягивает переговоры, пока не будет готова Армада, и что единственный шанс на победу – это разрешить Дрейку потопить суда, находящиеся в гавани Кадиса.

В конце концов Елизавета согласилась со своими советниками и в начале марта 1587 года приказала возможно быстрее готовиться к экспедиции в Кадис.

Уолсингем и Дрейк, которые вдвоем разрабатывали план нападения на испанский флот в Кадисе, держали все эти приготовления в глубочайшей тайне даже от английских послов за границей. Уолсингем написал английскому послу в Париже Стафорду, что Дрейк нападет на Кадис, через два дня после того, как нападение состоялось. Предосторожность совсем нелишняя, так как обнаруженные впоследствии документы показали, что Стафорд был платным агентом испанского посла в Париже Мендозы.

В Англии у Мендозы тоже была сеть платных агентов, которых он навербовал в те годы, когда был послом Испании в Лондоне. Один из них доносил Мендозе 15 марта, что в Грейвэнде готовятся к отплытию 24 корабля, на которых размещены 2500 солдат, но потребуется не менее 18 дней, чтобы засолить не менее 2500 туш бычков, потребных для рациона – одна туша на человека на четырехмесячное плавание.

Дрейк отплыл 2 апреля. В этот же день Елизавета получила донесение из Испании, что подготовка к отплытию Армады приостановлена. Она решила, что Дрейк не должен атаковать Кадис, и послала курьера в Плимут с приказом Дрейку барражировать испанское побережье, но ни в коем случае не вторгаться в испанские порты и не атаковать Армаду. Дрейк отплыл из Плимута за несколько часов до того, как курьер прискакал в Плимут с приказом королевы. Елизавета распорядилась немедленно выслать крейсер с новым приказом Дрейку.

У Мендозы не было точной информации о планах Дрейка. 12 и 19 апреля Мендоза писал королю Филиппу, что Дрейк отплыл 27 марта из Грейвэнда в Плимут, откуда он направится в дальнее плавание, и что его цель, почти наверняка, – перехватить испанские суда, плывущие из Вест-Индии, но что его «друг» (он имел в виду английского посла в Париже Стафорда) сказал ему, что Дрейк, возможно, планирует атаковать Армаду в Кадисе или другом испанском порту. Но цель его плавания оставалась неизвестной настолько, что Дрейк был единственным человеком на английском флоте, который знал, куда они плывут.

Елизавета вновь то и дело меняла свои решения. Сначала она решила отозвать Дрейка в Англию, чтобы быть уверенной, что он не будет атаковать Армаду. Потом она вернулась к другому плану – что эскадра Дрейка должна барражировать побережье Испании, но не нападать, и послала туда крейсер с новым приказом, но встречный ветер задержал крейсер, и приказ королевы так и не дошел до Дрейка.

29 апреля Дрейк подошел к гавани Кадиса, выяснил, что там стоят 30 судов Армады. Он решил с ходу атаковать их, вошел в гавань со своими 27 судами и начал бомбардировать корабли и крепостные укрепления Кадиса. Кроме того, он направил на корабли Армады зажженные суда-факелы. Эскадра Дрейка находилась в гавани Кадиса 36 часов, после чего ушла на юго-восток.

По дороге из Кадиса Дрейк потопил испанские корабли в Альгарве и у мыса Сент-Винсент. Когда испанский адмирал маркиз Сент-Круз отверг его предложения об обмене пленными, Дрейк передал ему, что он продаст испанских пленников в рабство маврам и на вырученные деньги выкупит у мавров англичан, оказавшихся у них в рабстве.

На обратном пути Дрейк захватил испанские корабли, плывущие из Вест-Индии, и, вернувшись в Англию, вручил королеве Елизавете 40 тысяч фунтов стерлингов, оставив себе 17 тысяч.

Потери, понесенные испанским флотом в Кадисе, серьезно осложнили планы отправления Непобедимой Армады к берегам Англии. Теперь отплытие Армады откладывалось на срок не раньше января 1588 года.

Разгром испанского флота в Кадисе нанес серьезный удар престижу Филиппа II. Посол Венеции в Испании писал своему правительству, что «испанцы поговаривают, что король раздумывает и планирует, а королева Англии действует».

И тут в наше повествование врывается дополнительный сюжет, этакая вставная новелла, не вполне достоверная, но представляющая несомненный интерес для жизнеописания королевы Елизаветы.

В июне 1587 года, в разгар подготовки к отплытию Непобедимой Армады, испанский корабль, патрулировавший побережье от Сан-Себастьяна, перехватил судно, направлявшееся во Францию. На борту судна испанцы обнаружили молодого англичанина лет 25-ти. Он представился католиком, который ездил в Испанию, поскольку дал обет поклониться собору Монсеррат, и теперь хочет уехать во Францию. Испанцы заподозрили, что он английский шпион, и заточили его в тюрьму в Сан-Себастьяне. Однако через несколько дней молодой англичанин потребовал свидания с сэром Фрэнсисом Энглфелдом, и его препроводили в дом Энглфелда в Мадриде, где он рассказал хозяину дома длинную историю, которую Энглфелд предложил ему изложить письменно, после чего немедленно переслал ее королю.

Англичанин утверждал, что зовут его Артуром Дадли. Его первые воспоминания относились к тому времени, когда его, маленького ребенка, привезли в деревню примерно в 60 милях от Лондона вместе с несколькими другими детьми, которых он воспринимал, как своих сестер и братьев. Своим отцом он считал Роберта Саутерна, слугу Кэтрин Эшли, бывшей гувернантки королевы Елизаветы. Когда мальчику было лет пять, Саутерн посадил его на лошадь и отвез в Лондон, где оставил на попечение Джона Эшли, мужа Кэтрин Эшли, хотя остальные дети Саутерна остались в деревне. В доме Эшли Артур получил хорошее образование, изучал латынь, французский и итальянский языки, овладел искусством фехтования, музыкой и танцами, ознакомился с основами английской юриспруденции. Потом Джон Эшли назначил Артура своим помощником по надзору за домом королевы в Энсфидце. Зимы Артур проводил в Лондоне, а летом уезжал в Энсфилд, подальше от угрозы чумы.

Когда Артуру исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, он сказал Саутерну и Эшли, что хочет поехать за границу путешествовать, как это принято у юношей его круга. Ему ответили, что это невозможно, и он сбежал в Милфорд Ховен, намереваясь найти какой-нибудь корабль, отплывающий в Испанию.

Там его арестовали, и местный шериф препроводил его в Лондон, показав ему приказ Тайного совета, запрещавший ему выезжать за пределы королевства. Потом ему разрешили отправиться добровольцем в Нидерланды, и в 1580 году он уехал в Остенде под присмотром слуги графа Лестера.

В конце 1583 года он получил послание, которое требовало, чтобы он немедленно вернулся в Англию, поскольку его отец болен и хочет перед смертью сообщить ему нечто очень важное.

Саутерн действительно умирал. Он признался Артуру, что на самом деле не является его отцом. Однажды он получил приказание от Кэт Эшли отправиться в Хэмптокорт Корт, где леди Харингтон, одна из фрейлин королевы, передала ему новорожденного младенца, объяснив, что это незаконнорожденный ребенок одной из придворных дам, карьера которой будет кончена, если королева узнает о ее недостойном поведении. Саутерну было поручено увезти мальчика в деревню и воспитывать как собственного ребенка. Потом, по прошествии времени, Эшли распорядился, чтобы мальчика привезли к нему.

Саутерн поведал Артуру, что он и есть тот ребенок, и что Эшли, а не Саутерн оплачивал его обучение. Артур стал допрашивать Саутерна, кто же на самом деле его отец. Сначала Саутерн отказывался назвать имя его отца, но уже перед самой смертью он сказал, что Артур является незаконнорожденным сыном Лестера и королевы.

В этом пункте рассказ Артура Дадли расплывался и становился все более сложным. Молодой англичанин распространялся о своих путешествиях по Нидерландам, Франции и Германии, о его попытках сдать город в Голландии испанцам, о том, как его предательство было раскрыто и он был арестован, но спас его Лестер, о его встречах с Лестером, Уолсингемом и Моресье.

Завершением всей этой фантасмагорической истории был рассказ о том, как Артур Дадли стал ревностным католиком и отправился в паломничество к храму святой Монсеррат около Барселоны, и о том, как он пытался уехать во Францию, когда узнал о казни королевы шотландцев. Он уверял Энглфелда, что боится, как бы агенты Елизаветы не убили его, чтобы скрыть скандал, связанный с его рождением. При этом он предлагал, что если король Филипп гарантирует ему безопасность, Артур Дадли готов написать книгу, в которой расскажет всю правду.

Энглфелда не оставляли сомнения. Посоветовавшись с королем Филиппом, он составил для Артура Дадли список коварных вопросов, чтобы проверить его утверждения о полученном им образовании, о политических деятелях Англии, которых он якобы знал, о придворном быте королевы Елизаветы. К удивлению Энглфелда Артур Дадли вполне успешно прошел через это испытание. Тем не менее испанцы продолжали думать, что он – английский шпион и только притворяется католиком.

Король Филипп сказал Энглфелду, что, поскольку есть серьезные сомнения в отношении Артура Дадли и очень трудно предвидеть, каковы могут быть последствия опубликования его книги, то лучше будет запереть его в каком-нибудь испанском монастыре.

С этого момента всякие следы Артура Дадли исчезают. Можно только предположить, что он так и закончил свои дни в испанском монастыре.

Но, конечно, это был всего лишь мелкий эпизод на фоне больших грядущих событий – грандиозная испанская флотилия, Непобедимая Армада, готовилась к нападению на Англию.

 

Глава 27

Непобедимая Армада выходит в море и терпит поражение

4 сентября 1587 года испанский король Филипп II писал своему наместнику в Нидерландах герцогу Парме, что он решил вторгнуться в Англию как можно скорее, Армада отплывет от испанских и португальских портов и отправится в Маргейт, где испанские войска соорудят предместное укрепление, а к Парме, который начал формировать армию вторжения, отплывет из нидерландских портов в Маргейт, где соединится с солдатами, которые прибудут туда на кораблях Армады для завоевания Англии.

Филипп понимал, что есть немалый риск посылать флот в северные моря в середине зимы, но надеялся, что Господь Бог пошлет Армаде благоприятную погоду, ибо она плывет сражаться за Его дело.

Парма предполагал, что операция будет успешной, так как Англия не располагает в Ла-Манше и Северном море флотом, способным помешать высадке. Он наодалживал денег у антверпенских банкиров, нанял испанских, валийских и итальянских наемников и собрал в портах Дюнкерка, Ныопорта и Слайса транспортные суда, но у него не было в Нидерландах военных кораблей, которые могли бы противостоять английскому флоту.

Чтобы притупить бдительность англичан, Парма 9 ноября впервые обратился непосредственно к Елизавете с предложением прислать ее представителей в Остенде для мирных переговоров. Елизавета согласилась. Парма ожидал одновременно прибытия английских представителей и появления Армады. Но, к его разочарованию, 31 января Армада не приплыла. Парма писал Филиппу, что хотя он и был готов к вторжению в Англию в ноябре-декабре, теперь ситуация изменилась – за последние несколько недель английский флот подготовился к боевым действиям в Ла-Манше и Северном море. Парма не хотел рисковать и выходить в море со своими транспортными судами, потому что они тут же будут уничтожены английским флотом. Парма ждал приплытия Армады, чтобы она эскортировала его армию до Маргейта.

Были у Пармы и другие заботы. Его казна иссякла и ему нечем было выплачивать денежное содержание наемникам, томившимся от безделья в нидерландских портах, а антверпенские банкиры теперь весьма неохотно ссужали его деньгами. К тому же армия вторжения несла тяжелые потери от чумы – если в ноябре Парма располагал 28 тысячами солдат и офицеров, то к концу февраля их число уменьшилось до 18 тысяч.

Непобедимая Армада вышла из лиссабонского порта 30 мая под командованием герцога Сидония. Эскадра состояла из 130 кораблей, на которых размещалось 16973 испанских и португальских солдата, 8052 моряка и 162 пушкаря. Помимо них на кораблях Армады плыли: слуги дворян, священники, люди, обслуживающие госпитали, клерки казначейства – в количестве 30613 человек. Эскадра была вооружена 2431 пушкой, для которых были готовы 123790 снарядов.

Это была действительно огромная военная сила. Но удача не способствовала герцогу Сидонию – едва Армада вышла из лиссабонского порта, как на нее обрушился сильный шторм, который разметал эскадру. Сидония вынужден был зайти в порт Корунья, где в течение целого месяца ждал, когда все корабли соберутся вместе. Губернатор Коруньи вынужден был окружить порт кордоном солдат, чтобы предотвратить дезертирство с Армады.

Английские католики в свою очередь готовились к высадке испанцев. Эмигранты-католики заготовили список дворян, на которых можно рассчитывать. Один из перечисленных в списке, сэр Генри Седингфелд, который сторожил Елизавету во времена правления Марии Кровавой, написал от себя: «Я просил у Господа Бога, чтобы она была тогда сожжена вместе со всеми еретиками, как она того заслуживала. Если бы это было сделано, мы жили бы теперь в мире и покое».

Аллен, который незадолго до этого стал кардиналом, выражал надежду, что многие протестанты перейдут в католическую веру, если войска Армады утвердятся в Англии, а испанские генералы объявят, что земли всех протестантов будут конфискованы и переданы во владение католикам.

До Елизаветы дошли сведения, что этот Аллен написал книгу «Предупреждение дворянам и народу Англии и Ирландии о происходящих войнах». Книга была напечатана в Антверпене на английском языке с тем, чтобы быть посланной в Англию одновременно с высадкой там войск Армады. Автор изобличал Елизавету как происходящую от незаконной связи ее «предполагаемого отца» Генриха VIII с распутной куртизанкой Анной Болейн, обвинял ее в том, что она задавила католическую церковь, превратила в Англию в убежище «атеистов, анабаптистов, еретиков и мятежников всех стран», клеймил за убийство Марии, королевы шотландцев. Аллен призывал англичан не сражаться «за эту распутную, бесчестную проклятую еретичку, которая позорит женскую половину человечества и свое королевское имя», а присоединяться к испанской армии и воевать вместе с испанцами за восстановление католической религии.

Елизавета направила к Парме своего уполномоченного, который должен был передать герцогу требование английской королевы запретить распространение книги Аллена и наказать издателя и печатника. Она также требовала, чтобы Парма дезавуировал новую буллу папы римского, которая назначала Парму командующим флота армии вторжения в Англию. Елизавета извещала Парму, что если он откажется, она остановит всякие переговоры и отзовет своих представителей.

Парма заявил, что ему ничего не известно ни о книге Аллена, ни о папской булле. Тогда Елизавета приказала своим представителям вернуться в Англию, но уведомить представителей Пармы, что как только герцог прекратит свои военные приготовления, будут уничтожены и книга Аллена и папская булла, она будет счастлива возобновить мирные переговоры.

Через два дня после того, как Елизавета написала это письмо, Армада миновала мыс Лизорт. Сидония вез с собой запечатанный приказ Филиппа II, который он должен был вручить герцогу Парме, когда испанская армия высадится в Англии. Приказ короля поручал Парме, если он не сумеет сразу же добиться полной победы, вступить с англичанами в мирные переговоры, но только если англичане согласятся на три условия: английские католики должны стать равноправными с протестантами, Елизавета должна вывести свои войска из Нидерландов и англичане должны выплатить компенсацию за весь ущерб, нанесенный действиями Дрейка и других пиратов королю Филиппу и его купцам.

В Англии же известие о приближении Непобедимой Армады вызвало взрыв патриотических чувств, выражавшихся прежде всего в изъявлениях верности королеве Елизавете. Никогда еще Елизавета не была так популярна, как в лето 1588 года, когда ее подданные были исполнены решимости противостоять коварным замыслам папы римского и короля Испании, которым не удалось организовать убийство королевы руками иезуитов и английских католиков и которые теперь хотели добиться успеха с помощью испанских солдат, прославившихся убийствами, грабежами и насилиями над женщинами…

В час опасности очень ярко выявились лучшие качества Елизаветы. Нация объединилась вокруг своей протестантской королевы. И даже многие католики в Англии, вопреки призывам Аллена помогать испанцам, были готовы сражаться за Елизавету. Однако Тайный совет из предосторожности приказал арестовать наиболее видных католиков по всей Англии и интернировать их в замке Висбе в Кембриджшире. Эта мера должна была также обезопасить их от гнева патриотически настроенных протестантов.

Елизавете уже не было необходимости принимать каждый день важные государственные решения – проблемы войны и мира были решены, повседневные вопросы ведения военных действий она передала в руки Военного совета, в который вошли наиболее видные адмиралы и генералы. Лорд-адмирал Хоуэр был назначен верховным главнокомандующим флотом, Дрейк стал его первым заместителем. Конечно, именно Дрейк стал национальным героем, и все понимали, что подлинным командующим флотом является именно он, но традиция требовала, чтобы во главе английского флота стоял знатный аристократ.

Лестер был назначен командовать наземными войсками, которые спешно формировались в ожидании высадки испанцев.

Военный совет понимал, что Армада намерена плыть в Ла-Манш, чтобы соединиться с войсками герцога Пармы, поскольку тот не скрывал своих приготовлений к высадке в Англии. Однако Военный совет не предполагал, что первой целью испанцев будет Маргейт, они думали, что войска Армады высадятся в Эссексе, чтобы двинуться на Лондон. Члены Военного совета приняли решение сосредоточить двадцать две тысячи человек в лагере около Тилбери, чтобы преградить Парме дорогу на Лондон и соорудить мост из лодок между Тилбери и Грейвсэндом, по которому солдаты могут перейти через Темзу, если Парма высадится в Кенте. Елизавета оставалась в Ричмонде, уверенная, что Господь Бог подарит ей победу над врагом.

На холмах вдоль всего морского побережья были заготовлены сигнальные костры для предупреждения о приближении Армады. Это был единственный способ оповещения от побережья Ла-Манша до границы с Шотландией.

Армада отплыла из Коруньи 22 июля, когда установилась хорошая погода, и проплыла мимо мыса Лидер 19 июля. Были зажжены сигнальные костры, и лорд Хоуэр и Дрейк в Плимуте готовились атаковать врага. Их цель заключалась в том, чтобы предотвратить соединение Армады с армией Пармы.

Испанские корабли плыли очень медленно вверх по Ла-Маншу на восток, из-за отсутствия ветра скорость их передвижения срставляла всего два узла и сорок миль в день. 21 июля Дрейк атаковал корабли Армады у Эдмисоунапойнт и 23 июля у Портленд-Билл, нападая на них четыре раза за пять дней. Английские суда показали себя в этих боях с лучшей стороны, они превосходили испанские суда своей маневренностью и дальнобойностью снарядов, они не позволяли испанцам прибегнуть к излюбленной тактике – сблизиться с кораблем противника и брать его на абордаж. Дрейк захватил один испанский корабль, другой взорвал, а третий корабль укрылся в гавани. Однако оставалось еще 127 испанских кораблей, которые продолжали плыть мимо острова Уайт на встречу с Пармой.

В военном лагере в Тилбери было больше энтузиазма, чем порядка. Когда Лестер 24 июля приехал туда, он обнаружил, что переправа из лодок для преодоления Темзы все еще не была готова и продовольствие для солдат так и не поступило. Ему пришлось на следующий день отправится в Селсфорд, чтобы добиться срочных поставок продовольствия.

Однако население Лондона было уверено в победе, люди записывались в ополчение. Елизавета решила быть поближе к своему народу и переехала из Ричмонда в Сентджеймский дворец. Сидония не знал, что ему делать, поскольку он не имел сведений от Пармы, где должны встретиться их эскадры, а Парма, предполагавший, что Сидония в курсе того, что войска Пармы не покинут порты иначе, как под защитой Армады, ожидал, когда Сидония со своим флотом окажется в Дюнкерке, Ньюпорте и Слайсе. Ветер в Ла-Манше усиливался, и Сидония решил бросить якоря вне гавани Кале в ожидании вестей от Пармы. Он приплыл к Кале в конце дня 27 июля и выжидал там в течение тридцати часов. А Хоуэр и Дрейк собрали 150 кораблей и спешно готовились к сражению, которое стало самой крупной победой в истории Англии.

Дрейк уже использовал брандеры – суда-факелы в Кадисе, но без особого успеха. Здесь же, в Кале, он понял, что они могут причинить вражескому флоту серьезный ущерб. Он отобрал восемь подходящих судов, поджег их и пустил под сильным ветром против испанских кораблей. Испанцами овладела паника, они стали рубить канаты и уходить в море. Когда Сидония усидел это, он понял, что другого выхода нет, и приказал всем оставшимся кораблям выходить в море.

Англичане атаковали эти испанские суда, а сильный северный ветер разметал их и погнал мимо Ньюпорта и Слайда. Там их поджидал Парма с шестнадцатью тысячами солдат, уже погрузившихся на корабли, идущих далее в Северное море. Несколько судов Армады затонули у берегов Зеландии. В течение нескольких недель волны прибивали к берегу трупы утонувших матросов и солдат.

Английские корабли преследовали испанцев, но большинство их было вынуждено повернуть в Ньюкасл, чтобы пополнить запас боеприпасов.

Англичане знали, что их флот одержал победу в Кале, но они не сразу осознали, что Армада потерпела сокрушительное поражение. В Париже Мендоза еще некоторое время делал вид, что Армада плывет к берегам Англии, чтобы завоевать ее, но Парма знал, что все потеряно.

Елизавета все еще боялась, что Армада может перегруппироваться, повернуть на юг и осуществить высадку, когда она приняла приглашение Лестера посетить свою армию в королевском лагере. 8 августа она приплыла на барже из Вестминстера в Тилбери и проехала еще две мили по суше до лагеря, размещавшегося на холме. Ночь она провела в Ярден-Холле, а на следующий день вернулась в лагерь, чтобы проинспектировать состояние армии и обратиться с речью к солдатам. Елизавета всю жизнь отличалась умением трогать словами сердца своих слушателей. Так было и на этот раз в военном лагере в Тилбери.

«Мои любимые сограждане, нас убедили, что мы должны быть осторожны, выступая перед скоплением военных из опасения предательства. Однако я заверяю вас, что не хочу жить, если не буду доверять моим верным и любящим подданным. Пусть тираны боятся за свою жизнь».

За время ее пребывания в лагере туда прискакал курьер с известием, что Армада на всех парусах плывет на север, и когда в конце дня 9 августа Елизавета покидала лагерь, она уже знала, что угроза вторжения миновала, что Армада потерпела поражение. Сидония принял решение плыть с Армадой обратно в Испанию, направляясь на север Шотландии и далее в Ирландию.

Он сократил рацион всех, находящихся на борту, включая офицеров и дворян, до половины фунта хлеба в день, пинты воды и полупинты вина. Тем не менее болезни косили команды судов Армады – только на его флагманском корабле умерло 180 человек. Наконец, 21 сентября корабли Непобедимой Армады добрались до берегов Испании – из 135 судов, отплывших в Англию, вернулось только 67. Радость победы для Елизаветы была омрачена тяжелой утратой – 4 сентября в своем доме в Оксфордшире в возрасте 56 лет умер Лестер, всего через месяц после того, как он принимал королеву в военном лагере в Тилбери. Ходили слухи, что отправиться на тот свет Лестеру помог сэр Кристофер Бланк, который вскоре женился на его вдове, но никаких доказательств того, что Лестер был отравлен, не существовало.

За неделю до смерти Лестер написал королеве письмо с просьбой помочь его старому слуге. Она написала на полях этого листка: «Его последнее письмо». И хранила его в шкатулке возле своей постели до самой смерти. Однако Елизавета так и не простила вдову Лестера Летисию и заставила ее продать большую часть ее собственности, чтобы расплатиться с долгами Лестера казне, не принимая в расчет драгоценности, которые Лестер завещал Елизавете.

 

Глава 28

Стареющая королева

Шли годы, и сподвижники королевы Елизаветы, начинавшие свой путь с первых лет ее правления, ее ближайшие советники, так много сделавшие для укрепления ее власти, постепенно уходили в мир иной.

Умер Лестер, умер Хэттен, умер Уолсингем, Берли был стар и болен.

На смену им приходило молодое поколение государственных деятелей. Среди этого поколения выделялся Роберт Девере, граф Эссекс. Ему, казалось, сама судьба предопределила занять высокое положение при королевском дворе. Роберту Девере было всего семь лет, когда умер его отец и мальчик унаследовал титул графа Эссекса. Его опекуном был назначен не кто иной, как сам лорд Берли. Семейными узами Роберт был тесно связан с влиятельными сторонниками пуританства. Его мать была дочерью Ноллиса и после смерти отца Роберта она вышла замуж за Лестера. Сам Роберт женился на дочери Уолсингема. Имея Ноллиса дедом, Лестера отчимом, Берли опекуном, а Уолсингема тестем, он был представлен королеве, когда ему исполнилось всего девять лет. Королева хотела поцеловать его, но перепуганный мальчик вырвался. В другом случае он растерялся и забыл снять шляпу в присутствии королевы. Но ни одна из этих оплошностей не настроила Елизавету против красивого молодого человека, который в 1587 году был представлен ко двору.

Ему тогда было двадцать лет. Елизавете – пятьдесят три.

Королева отнюдь не скрывала своей симпатии к графу Эссексу. Как когда-то с Робертом Дадли, которого она сделала графом Лестером, Елизавета часто выезжала с Эссексом на прогулки верхом, на охоту. По вечерам они проводили долгие часы за карточным столом.

Елизавету очень волновала поездка Эссекса во Францию, где шла гражданская война. Она боялась за его жизнь, то и дело в письмах требовала, чтобы он вернулся в Англию. Казалось бы, все так же прекрасно, как тогда, в молодости. Но Елизавета была женщина умная, незаурядная и прекрасно понимала, что все совсем не так.

Она старела. Нет ничего страшнее для женщины. По утрам Елизавета вглядывалась в свое лицо, отраженное в зеркале, и придирчиво отмечала, что кожа, когда-то гладкая и словно светившаяся, постепенно тускнеет, становится дряблой, что увеличивается сеть морщинок вокруг глаз.

Придворные знали, что нет более верного способа завоевать расположение королевы, чем ввернуть в разговоре с ней фразочку о том, как молодо она сегодня выглядит.

Дело доходило до курьезов. В 1597 году Энтони Радд, епископ собора святого Давида, читая проповедь во время Великого поста, избрал ее темой девяностый псалом, где упоминается цифра 63. А Елизавете в тот год как раз исполнилось шестьдесят три года. И она сочла ссылку на цифру 63 намеком на ее возраст и пришла в ярость. Заметив негодование королевы, епископ поспешно стал обыгрывать цифру 666 – число зверя, намекая на главу Римско-католической церкви. Однако Елизавета не успокоилась: по окончании службы было принято, что королева открывала окошечко своей ложи и благодарила пастыря, но на этот раз Елизавета резко и громко сказала, что епископу было бы лучше держать при себе свое мнение, и добавила: «Однако, я вижу, что самые большие церковнослужители отнюдь не самые умные люди».

Все иностранцы, посещавшие Лондон и бывавшие на королевских приемах, неизменно поражались, как величественно держится Елизавета. Немец Хецкер, видевший ее в Гринвиче в 1598 году, описывал ее как «очень величественную даму» с длинным лицом, прекрасным, но уже изборожденном морщинами, маленькими черными глазами, носом с небольшой горбинкой, маленькими ручками с длинными красивыми пальцами и в рыжем парике. А вот зубы у Елизаветы, как и у всех английских дам, были черными от сахара. Королева была в белом шелковом платье, груди ее, как диктовала тогдашняя мода незамужним женщинам, оставались приоткрытыми.

Когда она приходила в свою часовню, то милостиво разговаривала со своими подданными и с иностранцами, обращаясь к ним по-французски и по-итальянски. Все они опускались на колени, когда королева обращалась к ним. Хецкер был поражен церемонией, сопровождавшей обед. Каждое блюдо пробовали прежде, чем подать на стол королеве. При этом подававшие блюдо трижды преклоняли колени. Аппетит у Елизаветы был отменный, она ела с удовольствием и плотно. Вообще на свое физическое состояние Елизавете было грех жаловаться. Дважды в неделю она выезжала верхом, охотилась на лисиц, регулярно совершала дальние пешие прогулки по паркам Хэмптокорта и других поместий, где она останавливалась.

Она по-прежнему с увлечением танцевала не только медленные танцы, но и более быстрый галлард, хотя уже избегала не совсем пристойного танца вальс, который они любили танцевать с Лестером, когда кавалер берет даму за талию и поднимает в воздух.

Елизавета теперь не уезжала в дальние поездки, как в молодые годы, но это было вызвано, скорее, не столько возрастом, сколько опасностью покушения.

С тех пор, как она в 1582 году провожала Анжу в Кентербери, когда он отплывал в Нидерланды, Елизавета не выезжала из Лондона дальше, чем в Виндзор. Хотя часто путешествовала между Гринвичем, Ричмондом, Ноксфел и Остэндом. Иногда она навещала Бергли в его поместьи в Теобальди в Хартфордшире.

Летом и осенью 1592 года королева совершила более дальнее путешествие, отправившись через Бекршир и Оксфордшир в Олдерган и Стадли Касти в Глочестершире, Вудсток и Оксфорд, где двадцать шесть лет назад ее приветствовали в университете. Как и тогда, Елизавета выступила с речью перед студентами и профессорами, очаровав их своим латинским языком и изяществом своего обращения. Когда королева произносила речь в университетской церкви святой Марии, она заметила среди слушателей стоявшего на ногах Берли, которому как-никак исполнилось семьдесят два года. Она прервала свою речь, пока не принесли стул, чтобы он мог сесть.

Елизавета обладала несомненным талантом по части ораторского искусства. Но этим ее способности не ограничивались. Она прекрасно музицировала, любила и знала литературу, причем не только английскую, но и других европейских стран.

Большим достоинством Елизаветы было то, что она никак не вмешивалась в духовную жизнь своих подданных даже в вопросах религиозных. А оказывать какое-то давление на творческие личности ей и в голову не приходило. Может, именно поэтому при правлении Елизаветы, особенно в последние годы ее царствования, в Англии появились выдающиеся драматурги, поэты и композиторы. Среди драматургов той поры достаточно назвать Марлоу, Бен Джойсона, Вебстера и, конечно, начинавшего тогда молодого Шекспира. Это поколение драматургов так и называли «елизаветинцами».

Впрочем, справедливости ради надо признать, что в этот последний период правления Елизаветы не все в Англии обстояло благополучно. Летом 1594 года в мае, июне и июле шли сильные дожди. После короткого перерыва в августе дожди с новой силой полили в сентябре, погубив урожай, в результате чего цены на продовольствие резко подскочили.

В следующем году лето было холодным как никогда. Цены на продукты опять подскочили, так как третье лето шли сплошные дожди и третий урожай был очень плохим. За эти четыре года цены на продовольствие в Лондоне выросли на сорок восемь процентов, а заработная плата не повышалась.

Правительство пыталось сгладить ситуацию, закупая зерно за границей, но это мало помогало – в 1595 году в Лондоне вспыхнули голодные волнения, а в следующем году бунты охватили Оксфордшир.

Вообще, покоя у королевы Елизаветы и у ее советников как не было раньше, так не прибавилось и теперь. В 1593 году в Лондоне арестовали группу португальцев, которые оказались испанскими шпионами. Эти аресты вывели на след врача Елизаветы – португальца, доктора Родриго Лопеса, которого заподозрили в заговоре с целью отравить королеву. Еврей по национальности, он в течение тридцати пяти лет жил в Лондоне как христианин и протестант. Он практиковал в качестве домашнего врача при больнице Святого Бартоломео и лечил многих представителей высшего общества. Свою врачебную практику доктор Лопес сочетал с функциями главы испанской шпионской разведывательной службы в Англии. На свою беду Лопес оказался в эпицентре борьбы двух конкурирующих группировок при королевском дворе – во главе одной стоял граф Эссекс, во главе другой – Роберт Сесил, сын лорда Берли. Интрига закрутилась вокруг государственного секретаря в правительстве испанского короля Филиппа II Антонио Переса, которого арестовали по обвинению в убийстве известного испанского политика. В действительности Перес выполнял поручение Филиппа II, но козлом отпущения сделали именно его. Он бежал из тюрьмы и нашел убежище в Англии, где Эссекс принял его с распростертыми объятиями как видного перебежчика. Перес разоблачил Лопеса как испанского агента и убедил Эссекса в его вине, тогда как Берли и его сын Роберт были убеждены в его невиновности.

Елизавета поначалу поверила Роберту Сесилу и бросила Эссексу оскорбительную фразу, что он изображает из себя дурака. Но Эссекс был человеком упрямым и занялся поисками доказательств вины Лопеса. Он нашел нужные ему доказательства в показаниях португальских агентов Филиппа II и в письмах Лопеса к ним и сумел убедить Елизавету изменить свое мнение и судить Лопеса за государственную измену. Родриго Лопеса осудили на смертную казнь через повешение, утопление и четвертование. Елизавета четыре месяца не подписывала приказ о его казни, но в конце концов подписала.

Казнь Лопеса очень укрепила позиции Эссекса, но в июне 1596 года, когда Эссекс воевал в Кадисе, Берли убедил Елизавету назначить его сына, Роберта Сесила, государственным секретарем. Спустя два года, в августе 1598 года, Берли умер в возрасте семидесяти восьми лет.

Елизавета часто навещала его перед смертью и собственноручно кормила супом с ложечки.

 

Глава 29

Граф Эссекс

Среди молодых людей, пользовавшихся благорасположением Елизаветы, выделялся один – граф Эссекс. Он был статен и красив; происходил из хорошей аристократической семьи; был честолюбив, горд и независим; не признавал над собой никакой власти, даже власти королевы; мечтал о воинской славе.

Вот это безудержное стремление делать военную карьеру, столь свойственное молодым дворянам того времени, и стало первым камнем преткновения между Елизаветой и ее любимчиком. Королева трепетала за его жизнь и не хотела отпускать ни на какие войны. Он должен был находиться при дворе, при ее королевской особе.

Началось все с того, что граф Эссекс, вопреки желанию Елизаветы, в 1589 году присоединился к экспедиции в Португалию. Посылая свои инструкции Дрейку и Ноллису, командовавшим английскими экспедиционными войсками в Португалии, королева специально подчеркнула, что они должны немедленно отправить графа Эссекса домой. Когда же Эссекс отказался подчиниться королевскому распоряжению, Елизавета отправила новое письмо, в котором еще более настойчиво приказывала отправить Эссекса в Англию. В случае неповиновения ее приказам она угрожала Дрейку и Ноллису своим гневом.

Эссексу пришлось вернуться и предстать перед весьма рассерженной королевой.

Строптивый характер Эссекса проявлялся и в других случаях. Однажды, когда Елизавета заметила Эссексу, что будет сурово наказывать всех, кого застанут за чтением памфлета прелата Мартина Мара, он вытащил из кармана такой памфлет и заявил, что первым она должна покарать его.

Но главным образом Эссекс был озабочен соперничеством с Робертом Сесилом, который после 1591 года стал государственным секретарем. Приходилось ему интриговать и против Уолтера Хейли, джентльмена из Девона, завоевавшего при дворе явное расположение королевы.

Сэр Хейли был типичным для того времени английским авантюристом, придворным интриганом, но и известным мореплавателем, открывателем новых земель. В Северной Америке он образовал большую колонию, назвав ее Вирджинией в честь Вирджин Куин (Непорочной королевы). Елизавете он понравился. Она, в частности, с удовольствием курила табак, который Хейли привез из Америки.

Елизавета даже назначила Хейли капитаном своей гвардии и часто одаривала его ценными подарками. Но серьезным соперником графу Эссексу он не мог стать – отношения между Елизаветой и графом Эссексом становились все более тесными.

Прибавилось у Елизаветы треволнений летом 1591 года, когда Эссекс отправился во Францию, чтобы принять там участие в гражданской войне между гугенотами и католиками. Генрих Наваррский принял его с распростертыми объятиями, пригласил в свой лагерь около Компьена, где они целую неделю развлекались – играли в теннис, устраивали конные состязания.

Елизавета была очень рассержена сообщением о поездке Эссекса в Компьен – она боялась за его жизнь. Она послала ему гневное письмо: «Это страшная оплошность, – писала королева, – что Вы направились так близко к Руану и демонстрировали свою лихость перед врагом на глазах у всего города, где Вы понесли страшную потерю в результате Вашего безрассудства, которое стоило жизни Вашему брату».

Прошло два месяца, на которые Елизавета отпустила Эссекса во Францию, и она потребовала, чтобы он вернулся. Эссекс, Уильямс и другие английские офицеры попросили королеву разрешить им и дальше воевать во Франции на стороне гугенотов, так как, если она их отзовет, то это пагубно отразится на армии Генриха Наваррского. Елизавета разрешила им остаться – всем, кроме графа Эссекса.

Отношения Елизаветы с графом Эссексом становились все более напряженными. Летом 1598 года между ними вспыхнула публичная ссора. Причина заключалась в том, что Елизавета колебалась с назначением одного из его друзей на должность. Эссекс разозлился и повернулся к Елизавете спиной, она тоже разъярилась и ударила Эссекса по уху. Граф схватился за рукоятку своей шпаги, выкрикнул ей, что не терпел таких оскорблений даже от ее отца, и выбежал из зала. Елизавета заключила его под домашний арест и ждала от него письма с извинением. Вместо этого Эссекс послал письмо, полное упреков оскорбленного мужского самолюбия: «Я предпочитал Вашу красоту всему на свете, и не было для меня ничего драгоценнее в мире, чем Ваше расположение ко мне, но Ваше Величество совершило непоправимую ошибку по отношению ко мне и к себе, не только нарушив все законы приверженности, но честь Вашего женского рода».

Елизавета не стала применять никаких мер в отношении Эссекса, а через несколько недель он опять оказался у нее в фаворе.

Весной 1599 года королева назначила графа Эссекса командующим английскими войсками, сражавшимися в Ирландии.

Эссекс жаждал завоевать в Ирландии славу полководца, но при этом он не хотел подолгу отсутствовать при королевском дворе, уступая тем самым место своему сопернику Сесилу.

Эссекс должен был начать свое плавание в Ирландию из Честера. Сначала проехал торжественной процессией по улицам Лондона, где восторженные толпы приветствовали его так бурно, как приветствовали обычно королеву. Народ был уверен, что Эссекс вернется из Ирландии увенчанным лаврами победителя.

Когда пьеса Уильяма Шекспира «Генрих V» игралась на сцене театра «Глобус», как дань военной славе Англии в недавнем прошлом, то хор сравнивал возвращение Генриха V после победы при Аджинкорте с предстоящим триумфальным шествием – возвращением из Ирландии «победоносного генерала нашей великой королевы».

Во время Ирландской кампании в полной мере вновь проявился строптивый характер Эссекса. Он не выполнял приказы Елизаветы, действовал по своему усмотрению. И в итоге Ирландская кампания была безнадежно проиграна.

Но Эссекс верил, что стоит ему оказаться рядом с королевой, как она по-женски растает, простит ему все его прегрешения. Он был убежден, что по-прежнему обладает над ней мужской властью.

Когда Эссекс, вопреки распоряжению королевы, вернулся в Англию, он был исполнен самых честолюбивых замыслов. Его друг, сэр Христофер Блоунт, предупредил его, что если он попробует осуществить свой первоначальный план возглавить небольшую армию, которая выступила бы из Уэлси в Лондон с тем, чтобы отстранить Сесила от власти, то это приведет к гражданской войне. Лучше, – сказал сэр Блоунт, – взять несколько сотен своих сторонников и совершить государственный переворот.

По дороге в Нантуич Эссекс встретил лорда Грея, сторонника Сесила, который направлялся ко двору. Эссекс попросил лорда Грея уступить ему дорогу, чтобы он смог первым доложить королеве о своем приезде. Однако лорд Грей, у которого конь был быстрее, чем у Эссекса, поскакал вперед и доложил обо всем Сесилу. Хитрый Сесил решил ничего не предпринимать, а занять выжидательную позицию. Эссекс, не умывшись и не переодевшись, ворвался без приглашения в спальню королевы. Угадать настроение Елизаветы было невозможно, ему показалось, что она довольна его появлением. Королева, смеясь, приказала ему переодеться и дать ей возможность привести себя в порядок. Вернувшись, Эссекс полтора часа разговаривал с Елизаветой, а потом обедал с ней, благодаря Бога, что после стольких бурь он обрел тихий приют дома.

Но Эссекс заблуждался – Елизавета задавала ему пугающие вопросы, а его ответы явно раздражали ее. В конце концов королева объявила Эссексу, что он должен объяснить свое поведение Тайному совету. В одиннадцать часов вечера Эссекс получил распоряжение королевы не выходить из своих апартаментов. На следующий день Эссекс предстал перед Тайным советом.

Елизавета лишила его всех военных и государственных постов и приказала Тайному совету опубликовать документ с перечислением прегрешений графа Эссекса.

Когда спустя несколько месяцев Харрингтон, один из тех, кого Эссекс в Ирландии произвел в рыцари, приехал к Елизавете с письмом от Эссекса, она пришла в ярость, схватила его за портупею и закричала: «Клянусь Сыном Божьим, я не королева, этот человек стоит надо мной!»

Немногим более года прожил Эссекс в своем доме на Стренде в позорной ссылке, и в феврале 1601 года он задумал государственный переворот. Его сообщники должны были изолировать королеву в Ричмонде, а сам Эссекс собирался арестовать своих соперников и захватить контроль над Лондоном.

Весьма примечательно, что, желая привлечь на свою сторону симпатии лондонцев, Эссекс заказал шекспировской труппе в театре «Глобус» сыграть пьесу Шекспира о Ричарде II, в которой речь шла об отстранении короля от власти.

Вопреки надеждам Эссекса, лондонцы его не поддержали, и он и еще пять его сторонников были брошены в Тауэр и приговорены к смертной казни по обвинению в государственной измене. Елизавета тянула с приказом о казни, ожидая, что Эссекс пришлет ей кольцо, которое она ему когда-то подарила, как знак того, что он просит у нее прощения. Но это кольцо так и не попало в руки Елизаветы. Служанка Эссекса переправила это кольцо для передачи королеве леди Ноттингем, жене лорда-адмирала, злейшего врага Эссекса, и та не вручила его Елизавете.

В итоге этих дворцовых интриг граф Эссекс был казнен через усекновение головы.

Характерно для Елизаветы, что она никак не стала преследовать актеров театра «Глобус», сыгравших пьесу Шекспира «Ричард II». Пьеса продолжала идти на сцене «Глобуса». Только эпизод с отречением короля от престола был вымаран.

Елизавета вообще любила театр и охотно бывала на спектаклях. Особенно она любила комедию Шекспира «Виндзорские проказницы».

Казалось бы, все хорошо в Английском королевстве – тишь, гладь и Божья благодать.

Однако, за горизонтом собиралась туча, предстояли новые большие перемены.

Эпоха близилась к своему концу.

 

Глава 30

Конец жизни, конец эпохи

Ушел в прошлое XVI век, канул в Лету, но отнюдь не в небытие. Он остался красной нитью в истории Англии. Олицетворяла этот век королева Англии Елизавета I. Век так и остался в истории как эпоха Елизаветы, Елизаветинская эпоха.

Вместе с веком уходила из жизни и королева Елизавета, живой символ эпохи.

Заговор Эссекса и его казнь нанесли королеве непоправимый удар. В письме одного из придворных отмечалось: «Она почти не спит днем и не отдыхает ночью. Ее единственная радость – сидеть в темноте и проливать слезы, сокрушаясь об Эссексе».

Месяцами она то и дело возвращалась к шекспировской пьесе «Ричард II», которую артисты театра «Глобус» сыграли по заказу Эссекса накануне его путча. Принимая в своих покоях антиквара Ломбарде, вручившего ей свои исторические заметки, Елизавета, долистав до эпохи правления Ричарда II, сказала ему: «Это я – Ричард II, вы понимаете это?»

«Столь жестокое воображение, – сказал Ломбарде, – может родиться в голове очень недоброго человека, любимого мужчины, которым Ваше Величество гордилось».

«Он, который забыл Господа Бога, – заметила королева, – забыл и своих благодетелей». Говоря о прошлой истории Англии, Елизавета сказала: «В те дни господствовали сила и оружие, а сейчас повсюду крадутся лисицы, трудно встретить хоть одного верного и мужественного человека».

Ее состояние менялось день ото дня. Был такой момент, когда по Лондону разнесся слух, что королева умерла. Услышав это, Елизавета произнесла: «Умерла, но еще не похоронена».

Угасание королевы не могло не вызвать лихорадочную деятельность в английском правительстве и в придворных кругах. Государственный секретарь Сесил, понимая неотвратимость конца, готовил переход престола в руки Джеймса VI, короля шотландцев, сына Марии Стюарт и Дарнлея, который оказался единственным наследником бездетной Елизаветы. Сесил предупредил Джеймса, чтобы он был готов при известии о кончине Елизаветы немедленно выехать в Лондон.

Сесил хотел выполнить все формальности – Тайный совет собрался у постели королевы, ей был задан вопрос – согласна ли она, чтобы Джеймс VI был ее преемником. Она подняла руку к голове, что было принято за знак согласия.

Придворные королевы тоже были охвачены волнением. Большинство фрейлин, десятилетиями служивших Елизавете, жалели ее и одновременно беспокоились о своей дальнейшей судьбе. Но были и другие, которые прислуживали королеве, но втайне ненавидели ее, завидовали ей. В этом плане отличалась леди Мери Хоуард, которая в свое время весьма активно заигрывала с графом Эссексом, вызывая тем самым раздражение Елизаветы.

Бывали такие периоды, когда казалось – она освобождается от своей меланхолии.

Наступила зима, и аллеи дворцового парка стали белыми. Холод, напоминая о смерти, проникал в вены королевы. И тут, как на грех, одна за другой последовали смерти нескольких ее приближенных фрейлин, усиливая меланхолию Елизаветы.

Многие придворные отмечали в эти дни атмосферу нереальности, царившую в королевском дворце. Так, лорд Симпол, выглянув однажды из окна дворцовых покоев, увидел картину поистине феерическую – фрейлина леди Уорвик, верная подруга королевы на протяжении сорока лет, играла на трубе, отбивая такт на тамбурине, а Елизавета, вся в белом, кружилась по аллеям в каком-то фантасмагорическом танце.

Любопытная деталь: во время одного из приступов острой меланхолии Елизавета потребовала, чтобы ей разыскали и принесли зеркало, в которое она однажды смотрелась двадцать лет назад. То ли ей казалось, что она может сравнить, насколько постарела за эти годы, то ли ей показалось, что она увидит себя в этом зеркале такой, какой была двадцать лет назад.

Четырнадцатого января 1603 года, когда ее одолевала двухдневная простуда, астролог Бэк предупредил ее, чтобы она остерегалась Уайтхолла, и королева переехала во дворец в Ричмонде, говоря, что это подходящее «теплое зимнее убежище для ее старых костей».

Были какие-то дни, когда Елизавета чувствовала себя лучше, но 28 февраля ее здоровье ухудшилось. Вызвали ко двору кузена королевы Роберта Керри, впоследствии графа Моннета. Он записал в своей автобиографии: «Я застал королеву в очень дурном состоянии, она оставалась в своих внутренних покоях, но, узнав, что я приехал, послала за мной. Я застал ее в одной из гостиных, где она полулежала, окруженная подушками. Она подозвала меня, я поцеловал ей руку и сказал, что счастлив видеть ее в благополучии и добром здравии. Она взяла мою руку и крепко сжала ее со словами: „Нет, Роберт, я плоха“. Она стала жаловаться на нездоровье и сказала, что вот уже дней десять или двенадцать у нее тяжело на сердце, и это проходит только после того, как она сделает сорок или пятьдесят глубоких вздохов. Я был весьма огорчен, увидев ее в таком состоянии. За всю свою жизнь я никогда не видел ее тяжело вздыхающей, кроме как в то время, когда была казнена королева шотландцев».

Это было в субботу вечером, королева распорядилась, чтобы на следующее утро для нее приготовили в церкви большую молельню. Однако в воскресенье утром придворные долго и тщетно ожидали ее появления. После одиннадцати пришел слуга и стал готовить маленькую молельню. Мы долго томились в ожидании ее прихода, в конце концов ей приготовили ложе из подушек у самой двери маленькой молельни, где она могла слушать церковную службу. Начиная с этого дня ее состояние стало резко ухудшаться – четыре дня и ночи она не поднималась с подушек, плакала и вздыхала. Один из придворных спросил ее, нет ли у королевы причин для какой-нибудь тайной скорби. Она ответила, что не знает в этом мире ничего, что могло бы тревожить ее.

В среду вызвали кузена королевы, лорда-адмирала, он опустился на колено около нее, целовал ей руку, поил ее с ложечки и со слезами на глазах умолял съесть что-нибудь. Она упорно отказывалась лечь в постель.

Своему кузену она сказала: «У меня вокруг шеи железная цепь, я прикована, прикована, и со мной все кончено».

Французский посол в Лондоне сообщал своему королю: «В конце концов ее уложили в постель почти силой. Но как только ее оставили, она вернулась на свои подушки. Она часами молчала, причем сосала свой большой палец». В один из дней она встала на ноги и стояла так в течение пятнадцати часов».

23 марта, когда ее силой уложили в постель, она произнесла: «Я не хочу больше жить, я хочу умереть».

Так завершилась эта героическая жизнь Елизаветы I, королевы Англии.

Эпоха кончилась.

Ссылки

Содержание