Обожаю ети яркие краски, обожаю просто вот так стоять среди ярких, чистых пятен цвета — овощей и фруктов, среди их запаха, среди лимонов, дынь и лука. Все такое приятное, чистое. Кажется, даже комочки земли на корешках — чистенькие и свежие, и вроде как аппетитные: темная земля, и все эти красивые штуки, что она родит; отварить с маслом. Ужасно приятные. Белые стебли порея с махонькими корешками, похожими на червячков, и сочный зеленый цвет верхних листьев; вонзи в них зубы — и услышишь скрип. Но я мысленно подношу один стебель к носу и вдыхаю запах, острый луковый аромат. Господи, как же у мя в желудке урчит; я тока что обедал, но от етого порея у мя урчит в желудке. И я ведь не голодный; интересно, бывает ли, что в желудке урчит от голода, но не такого, какой можно утолить едой?

Здесь, в отделе овощей и фруктов, я мало чего беру. Из овощей, что здесь выставлены, большую часть я ращу сам, у ся на заднем дворе: капусту, редиску, морковку, пастернак, картошку. Один раз пытался и салат, но его сожрали чертовы слизни. За ночь обожрали в лохмотья, всю грядку, бля. Склизкие гадики. Но все прочее, корнеплоды, типа, я ращу сам, заставляю появиться из почвы; сею крохотные семечки, лелею, поливаю, смешиваю компост и раскидываю поверх семян, маленьких-маленьких, не больше ногтя мизинца, и жду, чтоб проклюнулись первые зеленые ростки, и выманиваю из земли, из этих маленьких-маленьких семян, что-то большое и красивое, морковку, например, или пастернак. Просто диву даешься, как ето из таких крохотных семечек выходят такие большие штуки, верно? Из семечек, и из земли, и еще из моих трудов и стараний. Две руки для етого не нужно, хватает и одной — правда-правда, одной руки хватает, чтоб сделать еду из ничего. Или почти из ничего. А я просто счастлив этим заниматься, убей бог мою душу; вот мой надел земли, и из него я буду растить хлеб свой. Полоска грязи, бесплодной, бесполезной, но я буду за ней ухаживать, нянчить, и она сделается бесценной. И чего только творится под землей, пока я сплю, семена лопаются, прорастают, тянутся наверх, к свету, клубни набухают, наполняясь добром, и всему тому причиной я, я один. Это я сотворяю все прекрасные плоды из грязной земли. Просто кайф; я словно Алан Тичмарш какой-нибудь. Разница, правда, заметная: я, очевидно, не так сильно раздражаю.

Однако ж за покупками ходить с одной рукой — тож не сахар; я не могу просто так потянуться за какой-нить штукой, схватить ее и кинуть в корзинку, нет, нужно поставить корзинку на пол, взять чё надо с полки, положить в корзину, потом обратно поднять корзину и тащить ее дальше до следующей штуки, какая мне нужна, а там все сначала, и опять, и так без конца. Все время наклоняться, останавливаться, снова трогаться в путь — так у любого крыша съедет, бля. Но ничё не поделаешь, верно? Разве выучиться пользоваться ногой как рукой, навроде макаки.

Хватательная, вот, припомнил слово. Хватательная конечность.

Сельдерей. Чарли обожает сельдерей. Лично я терпеть не могу ету дрянь, зеленую и волокнистую, но мой кролик ее, просто обожает, бля, его хлебом не корми — дай сельдерея. А вот морковку он ненавидит: как положишь морковку ему в загон, так через две недели и вынешь, негрызанную, мягкую, гнилую. Я думал, все кролики любят морковку: все равно как мыши любят сыр. Так что Чарли ест сельдерей, а я морковку. Я ращу морковку, а сельдерей не ращу, покупаю. Слишком много заморочек, растить сельдерей специально для кролика, какая б там ни лежала на мне ответственность. И ваще эта фигня всего пятьдесят пенсов пучок.

Ставлю корзинку на пол и бросаю туда пакет с сельдереем. Оставляю корзинку, иду набрать себе луку в мешок. Вот это и правда неудобно: отдираю от рулона целлофановый пакет, открываю его зубами и пальцами, оставляю открытым на куче турнепса, расположенного под луком, роняю в пакет пять или шесть луковиц. Потом хватаю пакетик за ручки и тяну вверх, чтобы пакет расправился и луковицы свалились внутрь, по крайней мере, так я задумал, но конструкция вышла перекошенной, она рушится, луковицы сбегают, катятся по турнепсу и падают на пол, а-а, бля.

— Погодите минутку, сейчас я вам помогу.

— Спасибо.

— Не за что.

У моих ног — молодая женщина, подбирает лук. Прямые каштановые волосы, милое лицо.

— Я вам сейчас другие положу, эти уже битые.

Она кладет на место упавшие луковицы и принимается набирать другие.

— Сколько вам?

— Штук шесть, пожалуйста.

— Не вопрос.

Она кладет в пакет шесть штук, потом связывает ручки узлом. Гляжу, как двигаются ее руки, быстро изгибаясь в лад друг дружке, вены слегка просвечивают под кожей, работают сухожилия. Удивительное устройство, бля. Так много движущихся частей, тончайших и совершенных.

Господи. Когда ж я последний раз трахался?

— Вот, пожалуйста.

— Агромадное вам спасибо.

— Да не за что.

Она улыбается мне, потом берет собственную корзинку, идет прочь меж рядами, туда, где свежая рыба на льду. Классная, добрая, милая молодая женщина. Бля, ангелы повсюду, верно? Только не каждого ангела хочется трахнуть.

Когда ж я последний раз. Когда ж я. Дребаный калека не может даже луку в мешок положить надо чтоб помогли нужен кто-то еще когда ж я последний раз когда запах кожи когда чужая рука у меня между ног этот запах лицо так близко давно ох как давно паршивый неудачник даже в магазин сходить сам не может. Алкаш-никудыха, изъян на лике земли.

На хуй. На хуй.

Отправляю пакет с луком в корзину и поднимаю ее с пола. Свеклу — в корзину, огурец — в корзину, голову салата. Теперь пошли к фруктам, а там

о лимоны

желтые лимоны

ярко-желтые лимоны, в ямочках, на каждом кончике — сосок и

Ребекка режет лимоны медленно это темазепам словно под водой нож медленно входит в ямчатую желтую корку цедра как слой подкожного жира и мраморные дольки треугольные на срезе сложенные из тысяч крохотных слезок и косточки в них как артефакты драгоценности скрытые во льду

Волосы Бекки свисают

нижняя губа отвисла темазепамно-медленно

тееее маааа зеее паамм ммеееедленно

изящные худые пальцы отделяют ломтики от разделочной доски на поцарапанном дереве остались мокрые круги а потом медленно поднимает медленно опускает ломтики лимона в стакан джина и гневное шипение и лед потрескивает

деньги у нас были откуда-то раз был джин

деньги у нас были откуда-то раз были эти дребаные лимоны

и какая тайна в том джине, великая загадка джина — в том стакане; и я не знал где мы окажемся когда прикончим бутылку я не знал не мог знать и это влекло меня тянуло как магнитом бля притяжение притягательность капитуляция

пузырьки лопались в носу когда я глотал ето пойло такие четкие так рассекали рыхлую плесень что наросла у меня в глотке и туман в голове и весь мир и вся история мира вливается в мой вскрытый череп мой мозг такой открытый такой приветливый такой живой бля

— Будьте добры, разрешите пройти, пожалуйста!

Р-РАЗ — старуха пропихивается передо мной, смотрит как-то странно. Скоко ж я тут стоял и пялился на ети лимоны? Скоко? Слишком долго, очевидно, раз начал привлекать внимание, так что я извиняюсь и сваливаю, а старуха глядит мне вслед, накладывая в мешок лимоны. Должно быть, собралась бухать нынче вечером, с муженьком, у окна, глядеть, как солнце садится в море, потягивая джин с тоником или водку с лимонадом или колой или грейпфрутовым соком или клюквенным или все равно каким главное что в нем бля ВОДКА

этот вкус

на хуй

Наклониться, поставить корзинку, встать, взять, наклониться, поднять корзинку. Яблоки — в корзину, несколько мандаринов — в корзину, и то, и другое уже в мешках, мандарины — в такой оранжевой сетке, словно диковинные круглые оранжевые рыбы. И кстати о рыбе: иду к рыбному прилавку, ставлю корзинку, беру макрель и рыбные палочки из лосося, кидаю в корзинку и снова поднимаю ее. Она все тяжелеет. Иду к прилавку с колбасами и там проделываю ту же… бля… процедуру… с полуфунтом деревенского чеддара.

От такого и впрямь крыша съедет, бля. Съедешь нахер с катушек. И вечно так, без продыху, всю жизнь наклоняешься, подбираешь, сгибаешься, так много времени уходит на ету херню и я знаю почему ето бесит потому что инстинктивно сопротивляешься; инстинктивно тянешься помочь другой рукой, которой нет, облегчить ежедневные заботы, неотступные забодавшие заботы. Но ничего не происходит, лишь машет пустой рукав, и почти чувствуешь, как пальцы смыкаются, почти ощущаешь холодный каменный бок арбуза, ладонью, которой нет, вообще нигде нет, бля. Разве только у тебя в голове, или, может, в другом каком месте, где сидит сознание, и бесполезно и стыдишься и боишься сойти с ума от этого потому как

потомукакпотомукакпотомукакпотомуууууууууу

потому как борешься. Потому как цепляешься за свои воспоминания. Потому как всегда недоволен тем, что имеешь, хочешь лучшего, и вечно кажется, что боль твоя, твои потери — не часть тебя самого, а инородное тело, вонзается в твою жизнь, как нож, а ведь ты должен жить просто, должен жить легко, и ты так уверен в этом потому, что родился в криках и боли, и все, что было после, должно просто скатываться с тя, как с гуся вода.

Словно, словно… кролик дрожит в своем загончике, вот ястреб сейчас упадет с неба, а не то лиса выскочит из кустов о бля я не знаю не знаю знаю мне нужен рис.

Рис быстрого приготовления — в корзину, спагетти — в корзину. Консервы: фасоль в томате помидоры в собственном соку зеленый горошек — и пюре, и целенький. Травяная каша в огороде, земля размякла после недавнего ливня.

У хлебных стеллажей обгоняю луковую девушку, улыбаюсь ей, и она улыбается в ответ. Замечаю у нее в корзинке большую пиццу — торчит, как парус. Ветчина и ананасы. Бе-е. Лично я никогда не любил кисло-сладкие смеси, никак не пойму этот вкус. Ананасы с ветчиной? Какой урод это придумал? Я чего хочу сказать, никому ведь не придет в голову есть рыбные палочки с вишнями, а? Верно ведь?

Останавливаюсь у газетно-журнального стеллажа и беру «Кембрийские новости». Блестящие обложки отражают свет, здесь выставлено все, что не относится к еде и к любви, но преподносит себя под видом того и другого сразу. В этой плоской и блестящей штуке — фальшивые советы по улучшению того-сего, несерьезные, жалкие попытки достичь недостижимого. Все это крошится, сами атомы предательски непрочны. На нескольких обложках — Бекхэм, задрало уже; чё у него теперь такое, чё новое, о чем все должны обязательно узнать, может, он себе, бля, новую татуировку сделал? О-о-о, ето надо обязательно прочитать. Обязательно узнать, чё он сказал про свою свадьбу с этой пожирательницей славы, покрытой искусственным загаром, сушеной саранчой в человеческом образе. Пурпурные троны , нахер. Целуются крупным планом — десять на десять футов, нахер. Отвлечься отвлечься обязательно отвлечься, ЧТО УГОДНО, только бы не думать об ужасе пустоты, о трещине в сердцевине моего «я». Бекхэм Уильямс Холливелл , приди, отвлеки меня, спаси меня, втяни мя в бездушную пошлость этого мира, что сотворили мы для самих себя. Мне в этом мире безопасно. В этом мире боль можно изгнать ухмылкой и фотовспышкой.

А, пошло оно все нахер.

Но взаправду ли содержание если оно вообще есть так ничтожно а видимость которую мы все равно так жаждем ухватить — лишь убогий наряд и если да ето значит что

Нахер.

Не лезьте ко мне с вопросами. Я занят, отовариваюсь. Взять местную газету и вот она у мя в руке, но я ее не чувствую в руке, кожей не чувствую бумаги. Бывает со мной такое: периферийный некрит называется, ето когда у алкоголиков нервные окончания в руках и ногах отмирают, осязание теряется напрочь. Видали алкаша, у которого все пальцы в ожогах и волдырях? Ето он не заметил, как у него бычок догорел и сжег подушечки пальцев. Видали ногти, обкусанные до крови во время белой горячки? Видали видали видали

Газету — в корзинку, глянцевый журнал туда же. Не посмотрев, как называется, и плевать, главное, чтоб Дженнифер Лопес была на обложке. Поет она херово, играет херово, но моб твою ять! Она в бикини. Жопа у нее просто класс.

Когда я последний раз?… Хрен знает как давно.

Опять наклоняюсь, беру. Корзинка тяжеловата. Девушка с короткой стрижкой, вроде я ее где-то видел, использует меня как ширму — сует за пазуху мороженую отбивную, так что я не двигаюсь, вот она сделала свое дело, ухмыляется и хлопает мя по спине, я улыбаюсь в ответ и трогаюсь с места, мимо прилавка с молочными продуктами, мимо стеллажа с уцененкой, в тот ряд, где выпивка, где гул стоит.

Шаг 6: И вот, мы были абсолютно готовы к тому, чтобы Бог отнял у нас все душевные изъяны. Да, мы были совершенно неспособны сделать это сами, потому что страшились даже тени ответственности, потому что мы были просто алкаши, просто пьяницы. И можно подумать, что Богу не все равно, можно подумать, Он пожалел, что создал нас такими изломанными, или что изломал нас именно так; можно подумать, у Него на этот раз с какой-то стати проснется жалость к нам, сочувствие, хотя до сих пор Он, глядя на нас своими пустыми желтыми глазами, и бровью не повел. Наша молитва: отыми от нас эти душевные изъяны. Выжги в нас те слабости, о которых мы знаем, и держи нас крепко, потому что они сильнее нас, они пожирают нас, слабых птенцов, так прикинемся, что в нас нечего жрать — сдери с нас кожу, отбери руки и ноги, строй нас на наших костях. Аминь.