В Каупанге люди говорили, что горестные дни текут медленно, как мед из широкого кувшина, а радостные проносятся весенним ураганом. Покинув родную усадьбу, Сигурд понял, что это — вранье. Горе, как и радость, мчали быстрокрылыми ласточками по его судьбе, вспарывали душу острыми крыльями, сменяли друг друга, путаясь в нескончаемом полете. Казалось, совсем недавно корабли Рагнара покинули Гаммабург, совсем недавно хирд Бьерна лишился своего хевдинга и многих других достойных воинов, но дни утекли вдаль, как утекли берега широкой Лабы и все вернулось на свои места. Словно никогда не было на драккаре молчаливого Бьерна, мудрого Кьятви, желтоглазого смельчака Харека, загадочной словенской колдуньи или светлоликой дочери альдожского князя…

Возле берегов Фризии Рюрик стал хевдингом над людьми Бьерна. Мальчишка занял место погибшего ярла по праву родства, как-никак он был приемным сыном конунга Гейрстадира, а более знатных воинов в хирде не осталось. К тому же большая часть уцелевших на драккаре хирдманнов и так была в его власти. Остальные, то ли оглушенные горем, то ли опасаясь стычки, безропотно принесли ему клятву верности спустя два дня после боя с варгами. Сигурд тоже. В общем-то бонду было безразлично, кто возглавит осиротевший хирд Бьерна. Мальчишка Рюрик был не хуже и не лучше других. Сигурд полагал, что по малолетству решения за нового хевдинга все равно будут принимать более опытные воины, такие как Латья, Тортлав или Гримли из Вестфольда, посланный Олавом Гейрстрадира для охраны своего воспитанника. К удивлению Сигурда, за все время пути мальчишка ни разу не попросил у них помощи или совета. Если ему советовали, он слушал, однако решение продолжить поход с войском Рагнара в земли франков принял сам.

— Мы покинули Каупанг тремя драккарами, на каждом из которых было по сорок воинов и богатые дары для конунга Альдоги, — сказал он. — Теперь у нас нет богатств, трех драккаров и мало воинов. Наше возвращение домой будет позорным. Разве кто-нибудь из нас заслуживает позора?

Позора никто не заслуживал, это признали все без исключения.

- В городах франков мы добудем золото и славу, — продолжал Рюрик.

Он стоял возле мачты, в тот день ветер помогал кораблям и гребцы могли отдохнуть. Они сидели и смотрели на тонкую мальчишескую фигурку, на его белые, как снег, длинные волосы и плещущееся за его спиной полотнище паруса. В тот день они не думали о тех, кто навсегда остался на берегах Лабы, или о тех, кто лег на морское дно в суровых водах Меркленбургской бухты. Хирдманны думали о своих родных, оставленных в далекой северной земле, и о том, кем им хотелось бы вернуться: безвестными трусами или смельчаками с богатой добычей. Поэтому, когда Рюрик спросил:

— Кто пойдет за мной? — все вскочили в едином порыве и стали кричать, славя нового хевдинга. Молчали лишь двое — Сигурд и Латья.

Сигурда все реже называли бондом, но он никак не мог ощутить себя воином, жадным до битв, добычи и славы. Резня в Шверине, стычка с варгами в Гаммабурге, поспешные наскоки на усадьбы по берегам Лабы и нападение Трира на береговую деревню во Фландрии были полны крови, боли, злости. Славы в них не было. Сигурд понимал, что в предстоящем походе ее тоже не будет. Он больше не жаждал походов и битв. Он заметил, что и кормщик нарочно отвернулся и стал смотреть на море, когда хирдманны по одному стали подходить к Рюрику, признавая его новым хевдингом. А когда все принесли мальчишке клятву верности и сам Сигурд, преклонив колено, пообещал положить за него жизнь, если потребуется, Латья даже не сошел со своего места. Рюрик сам подошел к нему.

— Ты отказываешься признать мою власть? — спросил он.

— Нет, — ответил Латья. — Я был подвластен тебе, твоему роду и твоему кровному отцу еще много лет назад в Альдоге. Время не может изменить кровь и род.

— Тогда почему ты не приносишь мне клятву верности? — Щеки Рюрика порозовели, губы обиженно сжались.

— Мое сердце родилось с ней, — ответил Латья. — Но мои губы произносили ее для другого хевдинга.

Кормщик был невысоким, худым и жилистым. Его глаза всего на три пальца возвышались над макушкой мальчишки-хевдинга. Тот исподлобья воззрился на него, помрачнел.

— Бьерн мертв.

— Для меня Бьерн жив, — возразил Латья. Все смолкли, лишь ветер бился в парус, волны гладили борта драккара и чайки вопили над высокой мачтой. Латья медленно поднял руку и кулаком постучал себя в грудь. — Вот здесь…

Он стоял перед разозлившимся мальчишкой и глядел куда-то поверх его головы, далеко в море, где волны облизывали друг друга темными пенистыми языками.

Гримли вытащил из ножен меч. Тортлав метнулся меж ним и упрямым вендом, чтоб упредить кровопролитие. Сигурд поднялся с сундука, стиснул кулаки. Рюрик закусил губу, нахмурился, а потом неожиданно шагнул к Латье, положил руку на его плечо.

— Твоя верность мертвому ярлу похвальна, хоть и забавна. — Мальчишке было обидно, но он сумел выдавить улыбку на бледных, иссохшихся губах. — Бьерн заслужил подобную верность, и моя печаль по нему так же велика, как твоя. К тому же клятва, данная сердцем, не хуже клятвы, данной словами. Ты будешь в моем хирде кормщиком, как раньше был им в хирде Бьерна. Но скажи, если так пожелают Боги, отдашь ли ты без раздумий свою жизнь в обмен на мою? И пусть мудрый Один станет свидетелем твоих слов.

— Отдам, — кивнул Латья.

Гримли убрал меч, Сигурд разжал кулаки, а Тортлав, рассмеявшись, потрепал Латью по плечу и сказал:

— Молодой хевдинг хитер как лис. Он сам произнес слова клятвы, но Один слышал твой ответ…

С того дня Рюрик стал владельцем драккара Бьерна и хевдингом его хирда…

А спустя еще день к войску Рагнара присоединились пять кораблей Харальда Клака, нынешнего правителя Фризских островов. Конунги быстро договорились о том, как поделят добычу в случае удачного похода, после чего в войско эрулов влились новые соратникиданы и фризы. Хевдингом над ними Харальд поставил своего дальнего родича — седого, высокого, похожего на корявое старое дерево ярла по имени Трир. Когдато давно в бою Трир потерял два пальца на левой руке, однако не стал от этого менее отважным. Перед битвой он привязывал к покалеченной руке кривой кинжал с зазубренным лезвием, похожий на крабью клешню, поэтому на островах его называли Трир Клешня.

Возле побережья Фландрии Клешня отстал от войска и тремя драккарами напал на маленькую береговую деревушку. Добычи он не взял, но перед смертью один из тамошних вилланов рассказал Триру, будто от кого-то из своих более удачливых и богатых сородичей слышал, что Лотарь собирается начать войну против своего брата Карла Лысого и многие из баронов Карла готовы перейти на сторону Лотаря. Клешню это известие порадовало, однако фландрийца от смерти не уберегло, — на свой корабль Клешня явился, таща в руке его отрезанную голову. Триру понравилась мысль насадить голову на пику и закрепить вместо факела на носу своего корабля. В проливе у берегов Англии поднялся ветер, и голову бедолаги виллана смыло в море. Не сильно расстроившись, Трир пообещал заметить ее другой, более значимой — баронской или графской. На заявления Клешни Рюрик ответил, что наличие вражеской головы на борту корабля еще не говорит о наличии головы у его хевдинга. Трир обиделся и даже попытался вызвать мальчишку на поединок, но возможную ссору прервал подоспевший Рагнар.

— Недостойно тем, кто в скором бою станет братьями, драться из-за обидного слова, — сказал он.

Хевдинги его послушали: помирились, пожали друг другу руки.

Сигурду казалось, что все это случилось очень давно, он утратил счет дням, сменявшим друг друга, как облака на небе. Словно в базарной толчее, в их спешке сипели весла, мелькали дома незнакомых усадеб и городов. Руки немели от гребли, а по ночам ноющей болью ломило усталую поясницу. После выходки Трира с головой фландрийца и бури, снесшей ее в море, бонд перестал задумываться, куда и зачем стремится их драккар. Его душа покрылась коркой безразличия. Остались лишь обрывки странных, дотянувшихся откуда-то издалека снов: теплый и беззаботный Каупанг, сияющая улыбка маленькой ведьмы, окровавленное лицо Кьятви, расходящиеся под руками монаха камни… Приходя из прошлого, сны навещали Сигурда, когда он, скорчившись после гребли под плащом из телячьей кожи, жевал сухую и твердую, как щепа, рыбину, или когда лежал без сна, накрывшись тем же плащом и взирая в усеянное звездами небо. Иногда, предаваясь воспоминаниям, он засыпал, и воспоминания обрывались. Их заглушали хриплые голоса хирдманнов, плеск волн и скрип старых уключин.

Этим утром его разбудил Тортлав. Лицо у скальда было веселое, серые глаза радостно блестели. Не ведая причины его радости, Сигурд отбросил плащ:

— Что случилось?

— Случилось? — Скальд широко улыбнулся, выпрямился, развел руки в стороны, словно показывая бонду весь мир. — Смотри, Сигурд! Вот земля, призванная дать нам богатство и славу!

Сигурд и хотел бы, но ничего не смог увидеть из-за спин хирдманнов. Немногие еще гребли, большинство же толпились у бортов. Те, которые, как Сигурд, просыпались после отдыха, тут же вскакивали, тянули шеи, будто видели нечто удивительно прекрасное.

Бонд поднялся, растолкал плечами прильнувших к бортам воинов, сонно заморгал. Больше не было внешнего моря и одиноких каменистых прибрежных островков. Снеккары Рагнара шли вдоль плоских, покрытых едва пробивающейся из-под земли травой берегов. Справа от драккара Рюрика, плавно покачиваясь на спокойной воде, двигался головной корабль самого Рагнара. Слева под громкое уханье кормчего налегали на весла хирдманны Трира.

К Сигурду подошел Тортлав, коснулся борта, мечтательно окинул взглядом ровную полосу полей.

— Сена, — певуче произнес он. — Сена — великая река франков…

— Нейстрия , — поправил его кто-то из хирдманов. — Страна франков…

— Нейстрия, — устало повторил Сигурд.

Так пел Тортлав о походе по Сене. А Сигурд сложил другую вису. Она была не столь красива, как виса Тортлава, но разве можно сравнивать скальда с бондом в умении слагать слова? Сигурд никому не рассказал свою вису, но он-то знал, что она гораздо правдивее, чем песня скальда. Она звучала так:

Сигурд не солгал ни строчки. В крови, дыму, звоне мечей он стал забывать о страхе и боли. В маленьком замке, недалеко от Руана, ему разрубили руку, но кость не задели. Гримли Вестфольдец помог ему перевязать рану взятой в том же бою тканью. Сигурд плохо помнил тот бой, он терялся средь многих других, мелких и больших стычек…

В том же замке Рюрик, кроме прочей добычи, взял себе женщину. Она была невысокая, даже ниже своего пленителя, смуглая, с узкими запястьями и щиколотками, тонкой длинной шеей и точеным лицом. У нее были густые русые волосы, зеленые глаза и широкие скулы. Рюрик приволок ее на драккар, бросил к тюкам с добычей, предупредил всех:

— Моя.

Никто не пытался спорить, а Латья даже улыбнулся.

— Пришла пора мальчику стать мужчиной, — подтолкнув локтем сидящего рядом Сигурда, шепнул он.

Мужчиной Рюрик стал той же ночью. Сигурд слышал, как он возился на корме, подминая под себя смуглую пленницу. Та не кричала и не пыталась вырваться, наоборот, поддавалась ему, притворно постанывая, словно от удовольствия. Наутро на ее руке Сигурд заметил витой браслет, добытый Рюриком в одной из битв. Сидя у тюков с добычей, смуглянка раглядывала его, подставляя запястье под скудные лучи солнца. Однажды луч, скользнув по железу, солнечным пятном коснулся лица стоявшего недалеко от пленницы Рюрика. Молодой хевдинг разговаривал с Латьей, блеск заставил его зажмуриться. Он раздраженно повернулся, но ничего не сказал, заметив блуждающую на губах пленницы лукавую улыбку.

А к середине дня они подошли к Руану — большому городу франков, что стоял в нескольких днях пути от побережья. Перед тем как приблизиться к береговым укреплениям города, Рюрик приказал остановиться.

— Руан — большой город, в нем много золота и серебра, — сказал он.

Хирдманны восторженно закричали, затрясли оружием, раззадоривая друг друга перед предстоящей битвой. Дождавшись, когда их радость поутихнет, Рюрик продолжил:

— Но мы не станем нападать на этот город.

Воины озадаченно смолкли.

— Почему? — наконец отважился спросить кто-то из наиболее любопытных.

— Маркграф Руана сбежал, вместо него над городом встал Готфрид — друг и родич Трира Клешни. Он без боя даст нам кров, пищу и оружие.

— Мы не нуждаемся в подачках и сами можем взять все, что ты назвал! — возмутился молодой Дорин. Он был не намного старше Рюрика. Горячность и зависть толкали парня на глупые речи и глупые дела. Он, единственный из хирдманнов, весь день норовил при случае задеть или ударить женщину Рюрика, и он же теперь восставал против решения своего хевдинга.

- Можем, — согласился Рюрик. — Но Готфрид - вассал короля Карла. Он лучше других знает, когда и как нам следует напасть на главный город короля, где богатств больше, чем во всех прочих городах, где люди едят из золотой посуды, а серебром набивают огромные сундуки. Друзьям Готфрид даст добрый совет, врагам — худой.

— Он предаст нас, как предал Бернхар! Или ты уже забыл о Гаммабурге, хевдинг? - не унимался Дорин.

Глядя на него, Сигурд подумал, что Бьерн даже не удостоил бы наглеца ответом, просто кивнул Хареку, и тот тихо и незаметно приструнил выскочку. С желтоглазым берсерком мало кто пытался спорить. Хотя спорить с самим Бьерном обычно боялись еще больше. Или ярл просто не давал повода для споров…

С тех пор все изменилось — молодой хевдинг взял с людей клятву, но еще не заслужил уважения. В нем не было сдержанности опытного воина, хитрости свободного ярла или хозяйственности хорошего бонда. Даже успехи на земле франков большинство приписывало не ему, а конунгу эрулов.

«Сейчас вспылит, начнет говорить, что помнит Гаммабург, что сумеет избежать прошлых ошибок, что…» — Сигурд вздохнул, потрогал пальцем повязку на плече. Проступившая сквозь ткань кровь засохла коркой, с обеих боков повязки растеклось сизое пятно опухоли. Рана не нагнаивалась и не была опасной, опухоль уже спадала. Потыкав вокруг повязки пальцем, Сигурд подумал, что все-таки надо бы показать рану Гримли — тот неплохо разбирался в них, даже умел подлечивать…

— Ты забыл, скольких мы потеряли из-за предательства Бернхара? — прервал размышления Сигурда визгливый голос Дорина.

— Нет, не забыл… — предворяя ответ Рюрика, почти беззвучно прошептал бонд, но Рюрик заговорил совсем иначе.

— Что ж, — сказал он. — Если ты полагаешь, что богатства Руана стоят королевских богатств, боишься друзей больше, чем врагов, а норны столь щедро одарили тебя глупостью, тогда иди, сражайся…

Дорин удивленно захлопал глазами:

— Куда идти?

- В Руан. Сражаться.

— Один?

— Один.

Кто-то из хирдманнов хихикнул, кто-то, кажется Латья, одобрительно крякнул.

— насмешливо сообщил Тортлав.

Сигурд засмеялся. Смеялся не он один, — почти весь хирд дружно хохотал над издевательской висой скальда. Дорин что-то кричал, пытаясь урезонить соратников, но его никто не слушал. Белое лицо парня покрывалось пятнами стыда, длинные руки судорожно мяли подол рубахи.

Рюрик спрыгнул с носового возвышения, подошел к Дорину вплотную.

— Иди, — вновь повторил он, оглянулся на Гримли.

Вестфольдец нырнул за спины хирдманнов, сорвал с борта щит Дорина, потащил его к парню. Поняв задумку хевдинга, воины обрадовались. Им уже давно не доводилось участвовать в хорошей шутке. С дальних скамей спешно передавали из рук в руки сундук Дорина и его обернутый в тряпицу тяжелый меч.

Гримли подал щит Рюрику. Тот размахнулся, швырнул его под ноги оторопевшему Дорину. Щит упал умбоном вниз, закрутился, словно юла.

— Иди! — рявкнул Рюрик.

Дорин растерянно взирал на крутящийся у его ног щит. Кто-то сунул ему в руки сундук и сверток с мечом.

— Но… — Парень прижал сундук и сверток к груди.

Рюрик откинул со лба светлую челку, поморщился:

— Я согласился с твоим желанием, а ты опять недоволен, Дорин, сын Торпа?

Я говорил о другом, — начал оправдываться тот. — Моим желанием было…

— Ты меняешь свои желания, как женщина!

Рюрик открыто оскорбил парня. Дорину оставалось или вызвать хевдинга на поединок, или стерпеть обиду и стать посмешищем. Странное поведение Рюрика смяло его — он кусал губы, озирался, беззвучно открывал и закрывал рот, подобно рыбе, вытащенной на берег.

Ожидая продолжения шутки, хирдманны тесно обступили его и хевдинга. Некоторые переговаривались, хихикали, другие заинтересованно помалкивали.

Чувствуя, что Дорин проиграл битву, Сигурд даже не поднялся со своего места. Вытянул в проход меж гребными скамьями ноги, откинулся спиной к борту.

— Твой хевдинг очень умен. — Пленница Рюрика зашуршала юбками, подбираясь поближе к оставшемуся в одиночестве бонду. Села на палубу перед ним, опасливо заглянула снизу вверх ему в глаза. — Бог наделил его умом и отвагой великого короля!

Сигурд усмехнулся.

— Поэтому ночью ты столь охотно отдалась ему, приняв бесчестье?

Она накрутила на палец длинную русую прядь, склонила голову к плечу. Это движение напомнило Сигурду Айшу. Многие видели, как болотница умерла, пытаясь отомстить за своего ярла. Говорили, что она зарезала Коракшу его же кинжалом и что Харек, выручая ее, угодил в ловушку. Желтоглазый сражался над ее бездыханным телом, пока не упал под топорами варгов…

«А куда делась Гюда? Живет с бесчестьем, как пленница Рюрика, или погибла, следуя за Айшей и Бьерном даже в смерти?» — промелькнуло в голове бонда.

— Для меня честь сделать мужчиной будущего короля. — Голос смуглой франкийки развеял раздумья Сигурда. Вблизи она не выглядела такой юной, как ему казалось раньше. В зеленых глазах читалась грусть, а легкость разговора с мужчиной выдавала замужнюю женщину.

Сигурд встряхнулся, фыркнул:

— Не лги. Ты просто пытаешься сохранить жизнь.

Губы пленницы слегка раздвинулись, блеснул ровный ряд мелких белых зубов.

— Бог дал нам ее. Дар Божий надо беречь.

— Твой муж не сберег?

Сигурду хотелось обидеть ее, наказать за мимолетное сходство с Айшей. Словно она порочила светлую память о маленькой колдунье.

Про мужа он угадал, — улыбка исчезла с ее лица, темные ресницы опахалами закрыли зелень глаз.

— Бог дал, Бог взял, — хрипло сказала она.

Собиралась продолжить, но о чем-то загомонили окружившие Рюрика и Дорина воины, и франкийка осеклась, вытягиваясь всем телом в их сторону.

Хирдманны расступились, пропуская понурого Дорина. Парень прижимал к животу походный сундук и сверток с мечом. Осыпаемый насмешками, он поплелся к своему месту, поставил сундук, склонился, усаживаясь. От Сигурда его отделял лишь проход меж гребными скамьями. Лицо у парнишки было расстроенное, нижняя губа мелко тряслась. Длинными, по-мальчишески тонкими пальцами он теребил ткань свертка, на тощей шее под кожей гулял острый кадык.

— Забудь, — негромко посоветовал ему Сигурд. Парень вскинул на бонда затравленный взгляд.

— Забудь, — повторил Сигурд. — Руан или Париж — какая тебе разница?

Дорин вздохнул и отвернулся.

В Руане они стояли всего два дня. Дольше было нельзя: Готфрид, впустивший своих бывших соплеменников в город, предупредил, что сбежавший маркграф наверняка пойдет к королю, а тот не преминет выставить против Рагнара большое войско.

— У Карла достаточно неприятностей с братьями. Людовик помалкивает, но Лотарь грозит из Бретани скорой войной. Бароны из Пуатье и Клермона поддержат его. Но, даже готовясь к войне с братом, Карл вряд ли позволит вам дойти до Парижа , — сказал Готфрид.

Выслушав его, Рагнар решил, не останавливаясь ни для грабежа, ни для отдыха, быстрым ходом добраться до королевского города. Наскоком взять его и уйти столь же спешно, пока Карл не успел опомниться. Но на обратном пути ему вновь предстояло миновать Руан…

— Окажешь ли ты мне столь же достойный прием? — перед отплытием поинтересовался он у Готфрида.

Бывший дан почесал указательным пальцем широкий и плоский нос, улыбнулся, показывая эрулу зияющие пустоты на месте передних зубов:

— Я приму победителей, но прогоню побежденных.

Готфрид намекал, что не станет ссориться с королем, если тот окажется более могущественным, чем Рагнар, а в случае удачи эрулов он хотел бы получить свою долю королевских богатств.

Рагнар понял.

— Тогда жди, — коротко сказал он.

Корабли снялись с якоря и покинули притихший испуганный Руан, но к середине следующего дня их нагнал посланный Готфридом человек. Подхлестывая пегую кобылку, он скакал по берегу, размахивая куском красной ткани, привязанным к длинной палке. К берегу подошла одна из шнек, и вскоре новость, привезенная гонцом, обошла всех: впереди, в половине дня пути, народников поджидало войско короля Карла.

— Он быстр, — уважительно отозвался о короле Рагнар и приказал хевдингам и кормчим собраться на совет.

Место для совета отыскали лишь к вечеру — на небольшом острове, высоком, тихом, заросшем крепкими старыми дубами.

Перед тем как сойти на берег, Рюрик выбрал тех, кто должен был отправиться с ним.

— Латья, — сказал он. — Гримли…

Обвел взглядом взволнованных предчувствием близкой битвы хирдманнов, ткнул пальцем в сторону бонда:

— Сигурд!

В это время, пользуясь случайным отдыхом, Сигурд болтал с Инги Горбуном о короле Карле и оружейной лавке в Руане, где бонду приглянулся меч с изображением крадущейся кошки на рукояти. Горбун тоже видел этот меч, но ему оружие показалось чересчур коротким.

— Я привык к своему мечу, Горбун… — объясняя свой отказ от покупки, говорил Сигурд. Горбатым Инги не был, его отличал высокий рост, но кличку он получил еще в детстве, когда, стесняясь своей долговязости, сутулил плечи и горбил спину.

Слова Рюрика прервали объяснение Сигурда. Инги хохотнул, подтолкнул бонда в плечо:

— Гляди, и без нового меча ты стал важным человеком.

Плохо понимая, почему Рюрик назвал его имя, Сигурд поднялся. Подобрав полы длинной безрукавки, пообещал Инги:

— После договорим…

Один за другим воины перелезли через борт, спрыгнули в воду. Холод охватил ноги Сигурда до самых бедер, расползся влагой по коже. От других кораблей к берегу, помогая себе руками, пробирались люди Трира.

Далеко от реки уходить не стали — нашли удобную поляну под старым дубом, запалили два факела. Рагнар встал меж факелов, спиной к стволу, начал:

— Король франков Карл решил остановить воинов Одина…

Пока он важно произносил ничего не значащие и уже давно известные Сигурду речи, бонд рассматривал остров. В безветрии вечера в слабом факельном свете он был тихим и прекрасным, как девушка, уже готовая стать женой. Могучие дубы росли близко к реке, цеплялись кореньями за земляные откосы, словно щупальцами удерживали на них большие круглые камни. Высокие, одетые ранней листвой кроны, будто зеленые пригоршни, прикрывали путников от зорких глаз Асов. В просвете кустов темнели, перекатывались бликами спокойные воды Сены, на них черными тенями покачивались драккары. А за ними, за тихим шепотом реки ровными полями стелились далекие берега… Казалось, что и они, и то войско, о котором говорил Рагнар, — просто выдумка, обман, подобный колдовству лесного тролля…

— …По обоим берегам… — долетело до Сигурда.

Голос Красного конунга разрушил очарование. Стоящий недалеко от Сигурда Латья довольно причмокнул, Гримли рассмеялся.

— Гонец сказал, что войско на левом берегу меньше, им управляют молодые хевдинги — сыновья тех, что встали на правом, — поведал Красный.

Все зашумели, заглушая потрескивание факелов.

— Если мы нападем на войско с левого берега, нам в спину ударит войско с правого, — перекрыл общий гомон громкий голос Трира.

Клешня выступил из круга, подошел к Рагнару. По привычке убрал за спину искалеченную руку - без привязанной «клешни» она выглядела уродливо-беспомощной.

— Ты сказал, там узкое место. Стрелы покосят много наших людей, — обращаясь к эрулу, продолжил Трир.

- Что ты хочешь?

— Будем ждать здесь, пока Карл не уведет войско. — Клешня пожал плечами. — Его торопят война с Лотарем и предательство баронов. Он не сможет долго держать войско здесь.

Слова Трира угомонили собравшихся. Крики и шум перетекли в шепотки — люди обсуждали замысел дана.

— Глупо… — негромко пробормотал Латья.

Покосился на Сигурда, осекся. Скользнул к Рюрику, принялся что-то нашептывать ему на ухо. Молодой хевдинг слушал, кивал. Затем вскинул руку. Из-за невысокого роста его жест заметили не сразу. Потом Рагнар кашлянул, указал на мальчишку:

— Воспитанник Олава Гейрстадира хочет сказать.

В сумраке лица обернувшихся к Рюрику казались круглыми белыми пятнами.

«Словно лепешки из белой муки», — подумал Сигурд.

— Король не станет ждать, он нападет на нас и погонит. Если же не нападет, то время будет на его стороне, а не на нашей. — Звонкий голос мальчишки поднимался вверх, рвался к небу. — Мы — на его земле, он — на своей. Кому спокойнее ждать?

Хевдинги молчали.

Рюрик покачал головой:

— Слова Трира говорят о незнании. Бароны Нейстрии союзны с Карлом. Если дать им время, они вскоре соберут против нас большое войско. Будет славная битва, но она не поможет нам добыть богатства Парижа. Ждать нельзя. Но нападать самим тоже нельзя. Я слышал, что многие из баронов имеют боевые корабли и что в войске Карла они тоже есть. Если так, то нападать с реки на левый берег, зная, что в спину ударят корабли и стрелы с правого — неверно…

Он рассуждал как опытный хевдинг, но его слова не нравились ни эрулу, ни дану. Сдерживая недовольство, Красный повторил:

- Что ты хочешь?

Рюрик задумался, поковырял носком сапога землю.

Пока он размышлял, Сигурд подумал, что о кораблях и баронах Рюрику наверняка рассказала его женщина. В Руане она упросила Рюрика купить ей оберег — мешочек на красной веревочке. Она присмотрела этот оберег на шее у какой-то старухи, долго говорила с ней, а потом то ли лаской, то ли нытьем выпросила его за одну серебряную монету. Тогда Рюрик впервые назвал ее Эрной, что на северном языке означало «затейница». Она не спорила с новым именем, ластилась к Рюрику, многое ему рассказывала о стране франков и вроде ничего не держала за душой, но Сигурд чувствовал в ней что-то потаенное, неприятное. Бонду не нравилось, как по утрам она, просыпаясь, воровато выбиралась из-под старой шкуры, как она улыбалась, глядя на берег, и как постоянно гладила пальцами висящий на шее оберег. Но она оставалась первой женщиной Рюрика…

— Легко рассказывать о возможных бедах, не говоря, как их избежать, — насмешливо сказал Трир.

Мысли бонда плавно переплыли на предсказанные Рюриком беды. В голове Сигурда возникла картинка вроде тех, что иногда рисовал Тортлав: река, по обоим берегам — вражеское войско, у берегов — корабли короля, и меж ними, словно в волчьей пасти - драккары… Вот если бы драккаров не было…

— Надо напасть с суши, — сказал Сигурд.

От вперившихся в него внимательных взглядов бонду стало жарко. Ладони вспотели, кровь ударила в голову.

— Что ты сказал, бонд? — устало переспросил кто-то.

Звонкий голос Рюрика перебил его:

— Он сказал, что мы должны оставить корабли здесь, а сами сойти на левый берег и напасть на «малое» войско Карла. На то, что стоит на левом берегу…

Мысленно Сигурд вознес хвалу Богам и своему юному хевдингу, — все взоры вновь устремились на мальчишку.

— Нам нельзя оставлять корабли, — задумчиво возразил Рагнар.

— Тогда пусть корабли с частью людей идут по реке и затевают бой, а другая часть людей пойдет сушей и ударит врагу в спину, — предложил Рюрик.

Убрал со лба светлую челку, облизнул губы. Он нервничал, хотя старался этого не показывать.

— Разделение губит войско, — Рагнар не сопротивлялся, просто размышлял вслух.

Трир отошел от него, приблизился к своим кормщикам. Собравшись в кружок, они принялись о чем-то совещаться.

— Хотя… — Рагнар сцепил кисти рук в замок, хрустнул пальцами. — Мне по душе слова воспитанника Олава. Кто еще думает, как я?

Думали многие. Последними руки подняли люди Трира. Клешня разумно решил не спорить с конунгом эрулов — он оставался в меньшинстве. Красный довольно выдохнул, выдернул из земли факел, осветил лица собравшихся:

— Тогда мы выступим на рассвете, дети Одина. Пусть каждый хевдинг возьмет с малого корабля десяток воинов, а с большого — два десятка и сойдет с ними на берег. Я пойду с теми, кто двинется по суше, а Трир поведет в бой корабли. Сила наших мечей и воля великого Одина решат нашу участь!

Хевдинги зашумели, разбредаясь к своим кораблям. Латья и Гримли, обступив Рюрика, принялись что-то горячо обсуждать, а Сигурд подумал, что зря не взял в оружейной лавке в Руане новый меч. Деньги-то у него были… А то у старого совсем поизносилась рукоять, к тому же она была слишком широкой для небольшой ладони бонда…

Этот день Сигурд запомнил надолго. Было темно, они шли вслед за посланцем Готфрида, растянувшись длинной и широкой цепью. Иногда — по колено в воде, иногда — продираясь сквозь заросли кустов. В сапогах хлюпала вода, от волнения было зябко, тяжелый щит давил на плечо. При каждом шаге меч подпрыгивал и бил Сигурда по ноге. Сначала бонд чувствовал боль от ударов, но потом бедро словно одеревенело, и он уже ничего не чувствовал, даже усталости, — ноги шагали сами по себе. Перед ним в сумраке маячила спина Тортлава, справа сопел Гримли, слева текла Сена. Никто не разговаривал, но доспехи бряцали так громко, что скрежет расползался над рекой, смешиваясь с плеском воды, треском ломающихся веток и шумным дыханием сотен воинов.

Они шли быстро, не замедляя шага ни на подъемах, где берег взбирался вверх смятыми травными откосами, ни на спусках, где ноги вязли в илистом дне а болотина плотоядно чавкала жадной глиной. Они были похожи на проклятых богами мертвецов, неотвратимо шагающих к возмездию, и оружие, покачивающееся у них на поясах, возбужденно вздрагивало при каждом шаге, ожидая сладкой человеческой крови. А по водной глади, еле слышно перебирая веслами, ползли черные драккары. С берега они казались огромными и страшными, как тени хтонских чудовищ.

Вскоре река повернула, суша под ногами отвердела, полого отклонилась, и далеко впереди Сигурд увидел яркие глаза походных костров. Бонд ожидал, что Рагнар остановит войско, чтоб обдумать нападение, но вместо этого он неожиданно громко заорал, подавая команду драккарам. Тут же река выплюнула на берег множество горящих стрел, и на стенах походных шатров франков заплясали искры веселого Локи . Передние ряды эрулов запели призыв к одноглазому богу. Вторя своим владельцам, засвистели, вырываясь из узких ножен, клинки, серебряными всполохами взметнулись в небо. От первого ряда назад, к замыкающим, покатилась волна крика и звона оружия, всколыхнула армию Рагнара, привела в движение, хлынула на лагерь франков, заставив Сигурда сорваться в бег. Бонд тоже закричал, убивая криком страх, жалость, сомнения. Вместе со всеми он побежал на франков, где полыхали шатры, суетились людские фигуры, а факелы расплескивали свет, озаряя метательные машины, обвисшие флаги на длинных палках и мечущихся в суматохе лошадей…

Сигурд не помнил, когда и как перед ним очутился первый враг. Бонд не видел его лица, да и не хотел видеть. Лицо предполагает человека, а здесь была просто фигура с оружием в руках и в блестящем шлеме, почему-то сползающем набок. Ухватившись за меч двумя руками, бонд на выпаде с размаху ударил туда, где под шлемом виднелась бледная полоска - шея франка. Враг упал, захрипел, корчась и заплескивая кровью сапоги Сигурда. Когда-то бонда мутило от подобного зрелища, внутри просыпались жалость и вина. Но это было очень давно.

Не дожидаясь смерти франка, Сигурд перешагнул через него и побежал дальше. Около его уха просвистела то ли стрела, то ли метко брошенный кинжал, но не попал, канул в возню, бряцанье доспехов, стоны и крики, окружившие бонда со всех сторон. В какой-то миг Сигурд очутился перед еще не затухшими угольями костра. Взгляд зацепил валяющийся в углях прокопченный железный котел, вытекающее из него желтое варево. Подумалось что-то про «не успели поесть».

— Не спи, бонд! — крикнул рядом чей-то знакомый голос. Подсказал: — Слева!

Сигурд оттолкнул котел ногой, перепрыгнул через костер и вонзил острие меча в живот какому-то воину. В отличие от первого этот франк был без доспехов, Сигурду показалось, что в его плече уже торчал чей-то нож, но разбираться было некогда. «В бою нельзя искать, где чужие, где свои. Битва не поединок, где все решают хитрость и ум! — еще в северном море учил его Гримли. — В битве, пока разбираешься что к чему, можешь потерять голову. Доверься воле богов, слушай свое тело. Тогда глаза сами отыщут тех, кого ты назовешь врагами, и отделят их от прочих, как семена гречихи от шелухи».

Гримли дал дельный совет, — благодаря ему Сигурду стало намного проще сражаться. Не надо было думать, вникать, рассчитывать, — глаза и руки сами делали свою работу. Как нынче с франками — быстро, жарко и до тошноты не страшно…

А затем все закончилось. Уцелевшие франки стали бросать оружие. Некоторые пытались убежать от смерти — освободившись от тяжести доспехов, рассыпавшись по склону холма, они мчались прочь от своего недавнего лагеря. Стрелы и ножи народников, словно злые птицы, клевали их в спины, роняли на землю. Пятеро или шестеро франков оседлали лошадей и, крича то ли от страха, то ли от обиды, вырвались из кольца боя. Ошалевшие от запаха крови и дыма, лошади взбрыкивали, плясали на месте, не слушались. Две понесли, вскидывая крупы и хлеща по бокам растрепанными хвостами. Люди Трира побежали за ними, улюлюкая и потрясая оружием. Кто-то бросил им вслед зажженный факел.

Еще одна лошадь, закусив удила, описала полукруг по холму и внесла седока обратно в разоренный лагерь. Он пинал ее пятками по круглым бокам, дергал удила. Лошадь мотала головой и мчала его прямо на Сигурда. На разорванных удилами губах кобылы висели белые клочья пены. В паре шагов от Сигурда она поднялась на дыбы, перебирая передними ногами в воздухе. Сигурд взмахнул мечом, прочертил острием сверху вниз по брюху одуревшей скотины. Меч едва пропорол шкуру, зато от боли кобыла заржала, опустилась на четыре ноги и шарахнулась в сторону, сбросив своего седока под ноги Сигурду. Отведенный после удара меч бонда описал дугу, рассек бок упавшего франка. Тот подрыгал ногами, покорчился немного и затих. С его смертью в уши Сигурда вползла непривычная тишина. Исчезли воинственные крики, лязг оружия… Пахло дымом. Насыщаясь добычей, трещал огонь. Примирившись со своей бедой, стонали раненые. Кто-то, сопротивляясь боли, визжал недобитым поросем — непрерывно и жалостливо.

— Все… Кончилось… — Сигурд выронил меч, плюхнулся на задницу, зачерпнув в горсть прохладной земли, протер ею пылающий лоб. Земля посыпалась за ворот рубахи, кожу передернуло мурашками. Сигурд засмеялся, огляделся.

У берега полыхали два корабля франков. Блики пламени прыгали по водной ряби, выхватывали из черноты безжизненно плавающие на мелководье тела — руки, лица, спины. Выжившие ползком выбирались на сушу, устало падали на земную твердь, выплевывали из нутра воду вперемешку со рвотой…

Справа от бонда, скорчившись и обхватив обеими руками разрубленный бок, лежал недавний враг. Мертвый, тихий…

Сигурд запрокинул лицо к небу, глубоко вздохнул. День обещал выдаться ясным — небо наливалось чистой сияющей синевой.

— Благодарю тебя, Один… — выдохнул Сигурд.

Откуда-то появился Гримли. Присел на корточки, заглянул бонду в глаза:

— Славный был бой. — Сплюнул, растер плевок носком сапога: — Что сидишь? Ранен?

До этого Сигурд не чувствовал ни боли, ни усталости. Но теперь с трудом сумел поднять руку, чтобы ощупать старую рану и бегло проверить новые. На ноге оказалась царапина и ныла скула, больше ничего. Повязка, соскочив с плеча, дала выход крови, уже поджившая рана сочилась влажным теплом.

- Нет. Ты видел кого из наших? — Сигурд вяло мотнул головой в сторону реки.

На щеках и лбу Гримли засохла кровавая корка. Когда он пытался улыбаться, корка противно сморщивалась.

— Хевдинг цел. С ним Тортлав, Латья, Инги, Стейкель…

— А Дорин?

Гримли уставился на свои сапоги, ткнул обух топора в землю меж ними, покрутил рукоять в ладонях:

— Ушел к Хель…

Бонд догадывался об участи молодого задиры, потому и спросил. Догадывался и от чьей руки погиб Дорин. Кивнул:

— Рюрик?

— Он сын конунга, воспитанник конунга, — почему-то стал оправдываться Гримли. Отвел взгляд в сторону. — Когда-нибудь он сам станет конунгом!

— Я понимаю, — сказал Сигурд.

Все конунги и ярлы, которых он знал, поднимались на чьей-то крови. Хорошо, если это была кровь врагов или случайных соперников, но большинство предпочитали убивать родичей. В Руане Дорин посягнул на власть Рюрика. Конунг не должен прощать подобное. Особенно молодой конунг, который еще не окреп. Рюрик поступил верно, под шумок избавившись от неугодного хирдманна. А уж Тортлав снимет с него вину, распишет смерть Дорина как кару богов. Иначе для чего были бы нужны скальды? Так устроен мир — конунги убивают, а скальды превращают убийства в подвиги…

— Пойдем. — Сигурд поднял меч, опершись на руку, встал, стряхнул с ладоней смешанные с пеплом сухие травины. — Отыщем наших.

— Пошли, — согласился Гримли.

Искать пришлось недолго — драккар Рюрика оказался самым ближним к разоренному лагерю франков. Сам Рюрик стоял на берегу в окружении своих людей. Шесть плененных франков были тут же, неподалеку — понурые, грязные, с отчаянием в глазах.

Поглядывали на драккар, где к борту льнула одинокая женская фигурка наложницы Рюрика Эрны. Не замечая ее интереса к пленникам, мальчишка о чем-то спорил с Латьей.

Гримли и Сигурд сбросили добычу толстяку Ауну, подле которого уже громоздилась куча одежд с яркими узорами, оружия, кувшинов, чаш и прочего хлама, подошли послушать.

Речь шла о пленниках. Рассуждали, куда их деть и надо ли вообще оставлять в живых, — на правом берегу еще оставалось войско Карла, а в битве от каждого раба можно ждать неприятностей. С другой стороны, каждый раб стоил денег…

Среди пленных Сигурд выделил троих познатнее, в красивых, хоть и рваных рубашках, с украшениями на пальцах, гладкой кожей и пухлыми губами. У одного были светлые вьющиеся волосы, у двух других — обритые головы. Поражение оглушило их - лица выражали полное безразличие.

— Нам не нужны эти рабы, — терпеливо убеждал кормщика Рюрик. — В Париже мы возьмем других.

— До Парижа еще надо добраться, — возражал Латья.

В двух шагах от спорщиков чистил меч невозмутимый Тортлав. Втыкал лезвие в речной песок, вытаскивал его, поворачивал, рассматривая в слабом свете утра. Сигурд подошел к нему, мотнул головой в сторону спорящих:

— Давно они так?

— А… — Скальд отмахнулся, провел пальцем по краю лезвия. Отдернул руку, сунул меч в ножны, забросил на спину. — Жаль, Бьерн с Волком не видели нашей славной победы.

— Может, и видели, — Сигурд указал на небо.

Скальд рассмеялся:

- У тебя душа скальда, ум бонда и сердце воина, Сигурд из Каупанга!

Из-за холма показался светлый солнечный круг, вернее, яркая опояска этого круга. Лучик света запутался в волосах скальда.

— Когда-нибудь я сочиню длинную песню, — задумчиво произнес Тортлав. — В ней я расскажу о нашем походе, о маленькой хвити, позвавшей за собой в земли Асов лучших потомков Ингилингов, о тебе, о молодом сыне двух конунгов, о городе короля франков… Я о многом расскажу…

— Но вряд ли в твоей песне будет много правды, — сказал Сигурд.

Тортлав покосился на него, печально кивнул:

— Да, бонд. Зато это будет хорошая песня. Я сложу ее для тебя.

— Если доживешь, — сказал Сигурд.

- Если доживу… — эхом отозвался скальд.

Ночью северяне праздновали победу. В устрашение войску франков жгли костры на берегу, пели песни, хвалились собственной отвагой. Сигурд тоже пытался веселиться — пил добытое в бою кислое вино франков, хохотал над шутками Красного Рагнара, бил себя кулаком в грудь, доказывая, что сразил не меньше двух десятков врагов. Два десятка было даже маловато — остальные уверяли, что уложили не меньше трех, а то и четырех.

Ночью — гуляли, а к утру подсчитали всех пленников, захваченных в бою. Оказалось больше сотни. Тащить их за собой в Париж не было никакого смысла. Пленников согнали всех вместе, затем выстроили перед бывшим лагерем, плечом к плечу. Шестеро, плененных людьми Рюрика, оказались в самой середке. Один, тот, у которого были светлые волосы, выглядел хуже других. Из раны на его бедре все еще текла кровь, лицо стало совсем белым, губы утратили цвет, глаза горячечно блестели. Он едва стоял на ногах, двое бритоголовых поддерживали его под руки, чтоб не упал. Дышал он трудно, всхлипывая при каждом вдохе, словно у него в горле стояла какая-то преграда.

Проходя мимо цепи пленных франков Рагнар остановился напротив него, ткнул пальцем в грудь:

— Как тебя называют?

Светловолосый поднял на него пустой взгляд, облизнул губы, попытался что-то ответить. Вместо слов из его горла вырвались бессвязные хрипы.

— Ленард, — вместо него произнес один из бритоголовых.

Рагнар запустил пальцы в бороду, прищурился:

— Он был твоим хевдингом?

— Да.

Похоже, бритоголовый неплохо знал северный язык.

— Он умирает, — сообщил ему Рагнар.

— Да, — вновь согласился бритоголовый. Поудобнее подхватил под локоть своего «хевдинга», шмыгнул носом: — Ты позволишь нам достойно похоронить его?

— Нет. — Рагнар еще раз оглядел светловолосого Ленарда, затем перевел взгляд на его слугу. — Но я могу сделать достойной его смерть…

Бритоголовый молча кивнул.

Когда Красный конунг перерезал горло светловолосому Ленарду, бритоголовый осторожно уложил мертвеца на землю, присел рядом, провел ладонью по его волосам, словно приглаживая.

— Он был не только твоим хевдингом, но и твоим другом? — спросил Рагнар.

— Молочным братом. — Бритоголовый нашарил на земле под ногами эрула два камушка, закрыл Ленарду глаза, уложил камушки на веки, прошептал что-то. Потом выпрямился, отряхнул ладони о разорванные у колен штаны: — Они отомстят за нас.

Он говорил о той части войска, что стояла на правом берегу. Два длинных шатра с яркими флагами, конница, метательные машины, лучники и копьеносцы…

Рагнар пожал плечами:

— Теперь наши силы равны.

— Ты не сможешь стоять здесь вечно. Но, пока они ждут там, ты не сможешь уйти по реке. Что же ты будешь делать?

— Сделаю так, чтоб они боялись меня.

Протянув руку, эрул указал на клочок острова, высовывающийся из-за речного мыса…

Сигурд стоял недалеко от Рагнара и слышал все его слова, но что затеял Красный конунг, понял, лишь когда один из драккаров Трира направился к острову. Вскоре над рекой зазвучал стук топоров, эрулы, выкатив на берег моток крепкой пеньки, принялись нарезать ее длинными кусками, увязывать концы петлями.

Потом пленных погрузили на два корабля и повезли на остров. Клешня поехал с ними, а Рагнар и Рюрик остались со своими людьми на берегу. Они вышли на самую кромку берега. Без оружия, без похвальбы и насмешек. Стояли и молчали. А на другом берегу в таком же молчании застыло войско франков. Было тихо-тихо. Затем франки дружно ахнули. Потом еще раз. И еще…

Из-за мыса показалось шнека Трира, подошла к берегу. Из нее выскочил Карли, сын Кальва. Придерживая болтающийся на поясе топор побежал к Рагнару. Волосы Карли были растрепаны, лицо покраснело.

— Почти все, — коротко сказал он. — Трир говорит — пора…

Рагнар взмахнул рукой, и все побежали к кораблям.

Сигурд привычно взобрался на драккар, сел на свой походный сундук, взялся за рукоять весла.

— Долго копаешься, — укоризненно сказал сидящий у борта Гримли. Приподнял весельную рукоять, покачал, прилаживая к руке. — Возьмись-ка поближе.

Сигурд переменил хват, приготовился.

Латья крикнул, весла чиркнули лопастями по илистому дну, столкнули корабль, понесли его к середине реки.

— Прямо! — закричал Рюрик. — Прямо! Ровными рядами, словно подчиняясь руке великого Одина, драккары двинулись к правому берегу. Узкие, увенчанные драконьими мордами носы кораблей устремились на войско неприятеля. Там больше не молчали, — сквозь плеск весел Сигурд расслышал крики ужаса, проклятия, мольбы и даже плач. Вытянув шею, бонд попытался рассмотреть франков, но из-за корабельного носа ему удалось увидеть лишь небольшую группку людей, стоящих на коленях у кромки воды. Один из них то и дело воздевал к небу длинные руки…

Не снижая хода, драккар миновал середину реки. Вражеский берег приближался, наползал разноцветными одеждами франкских воинов. Они выстроились ровной линией, в несколько рядов. Первыми стояли копейщики, ощетинясь острыми копьями, прикрывали длинными щитами затаившихся позади них лучников. Над головами воинов плескались в небесной сини притороченные к высоким шестам шелковые флаги. Цветные, яркие, с вышитыми на гладкой материи гербами владельцев. Драккары шли прямо на них, но франки не нападали.

«Я сделаю так, чтоб они боялись…» — вспомнил Сигурд слова Рагнара.

Красный эрул добился своего — франки словно оцепенели, наблюдая за летящими на них черными кораблями…

— Иии-ух! — Взмывали над водой сотни весел, играли блестящими брызгами, из-под оскалов драконьих морд струилась белая пена.

— Во славу великого Одина! — загудел над кораблями клич Рагнара.

- К бою! — вторя ему, зазвенел голос Рюрика.

С щитовой доски взметнулись щиты, на носовых надстройках припали на колено лучники, нацелили жала стрел на растерянных франков. Эрулы взревели боевым кличем северных берсерков…

И франки дрогнули. Испуганным бабьим визгом на разные лады заголосили боевые дудки. Ряды выстроившихся у берега воинов рассыпались, оставляя у воды лишь самых смелых. Но и те вскоре побежали, унося на длинных шестах свои красивые флаги…

— Трусы! — расхохотался Гримли. Пихнул плечом Сигурда, обернулся к нему потным, веселым лицом. — Гляди, как бегут! Словно зайцы!

— Поворачиваем, — перебивая его, прозвучал приказ Рюрика.

Мальчишка стоял на носу драккара, ухмылялся. Солнце блестело на золотой вышивке его нового плаща, осветляло и без того светлые волосы.

— Левый борт — табань! — рявкнул Латья.

Сигурд и Гримли послушно опустили весло в воду, налегли на рукоять. Драккар сбавил ход, нехотя накренился на бок, повернулся, открывая взглядам гребцов маленький остров. Тот самый остров, куда Трир отвез пленных франков и на который так долго смотрели франки с правого берега.

— Могучая Бравиль … — выдохнул Гримли.

А Сигурд не смог произнести и этого. Просто молча уставился на остров, за один миг забыв все слова. Два драккара Трира и шнека уже покинули островную отмель, оставляя за собой белесый пенный след. Волны раскачивали пенную полоску, несли ее к берегу. Оттуда, с суши, таращились на чужеземные корабли крепкие дубки, осиротело торчали голыми, обтесанными добела, нижними сучьями. Под сучьями возвышались горки срубленных веток, белели россыпи щепок. А вместо веток на сучьях раскачивались трупы. Почти сразу Сигурд увидел бритоголового пленника, — он висел на ближнем к воде дереве, рядом со своим таким же бритоголовым товарищем. Под их тяжестью сук согнулся, ноги повешенных почти дотягивались до земли. Люди Трира не побрезговали - сняли сапоги с обоих франков. Босые ступни мертвецов торчали из узких штанин… Должно быть, из-за гибкости сука бритоголовые оказались только вдвоем, — на других деревьях висельников было по пять, а то и по шесть на каждом суку. Болтались мешковатыми чучелами, безвольно свесив вдоль тел слишком длинные руки.

Не смущаясь близости живых людей, над островком уже кружилось воронье. Каркали, взмахивая черными крыльями, спускались к мертвецам, погребальными камнями рассаживались на сучьях над головами висельников.

— Вперед, баловни Ньерда! Не спать!

От крика Латьи бонд опомнился, отвел взгляд от острова. Вдвоем с Гримли они оттянули весло назад, опустили его, вновь оттянули… Знакомый труд позволял не думать об увиденном.

Сигурд не осуждал Рагнара или Трира — они воспользовались пленными вполне разумно. Бессмысленная, на первый взгляд, жестокость смяла оставшееся войско Карла, сломила дух еще готовых сражаться франков, а заодно избавила эрулов и данов от лишней возни с живым грузом. Хевдинги поступили правильно. Но все-таки на душе у бонда было погано. И не у него одного, — налегая на рукоять весла, Гримли озадаченно шевелил губами, тяжело сопел, старался не смотреть на плывущий мимо остров висельников. Водил взглядом по палубе, по спинам впереди сидящих…

Сигурд хотел было что-нибудь сказать, но воронье карканье мешало придумать слова. А еще мешал звук, раздающийся совсем рядом, — то ли всхлипывания, то ли кашель, словно кто-то душил в себе рыдания…

Сигурд оглянулся и увидел Эрну. Наложница Рюрика стояла на коленях недалеко от свернутого паруса, низко опустив голову. Ее русые, вьющиеся кольцами волосы касались палубных досок, худые плечи вздрагивали, из-под серой ткани рубашки выпирали острые лопатки, из-под подола выглядывали розовые гладкие пятки. Она казалась совсем маленькой и беззащитной. Вспомнилось, как она пристально смотрела на пленников, покусывала губы, сплетала и расплетала пальцы, наблюдая, как их сажают на корабли и увозят к островку…

Оглядевшись по сторонам, Сигурд склонился к женщине, негромко, чтоб не услышали хирдманны, прошептал:

— Ничего не поделаешь. Это — война…

Услышав его голос, Эрна приподнялась на руках. Из-под растрепанной челки показался овал лица, полные, будто припухшие губы. Блестящие глаза женщины остановились на лице бонда. Слез в них не было. Маленький рот приоткрылся, показывая ряд ровных мелких зубов.

Не отводя взгляда от Сигурда, Эрна хихикнула.

— Нет, неверно… Это — власть! — Вслепую, кончиками пальцев она отыскала оберег на груди, затеребила его, сминая мягкую ткань мешочка. Затем облизнулась, сухо, отрывисто засмеялась:

- Это — моя власть… Моя — над ними… Над всеми ними…