К середине лета Марго, вместе с другими пленниками, вернулась в Гаммабург. Крепость, церковь и монастырь были разрушены, однако торговая часть города, где стояла лавка Гейнцев, уцелела. На пепелище копошились люди — город отстраивался заново. Серые фигурки издали казались одинаковыми, как горошины в стручке.

Брат Симон держал Марго за руку.

— Теперь ты свободна, можешь пойти, куда пожелаешь, — бубнил он, опасливо поглядывая на руины. — Конечно, отец Ансгарий будет рад, узнав, что ты решила посвятить себя служению Господу, но укрепись духом, дитя, ибо неведомы испытания, которые Он уготовил чадам своим, и если горе смутит твой разум и отвратит его от Господа, то…

— Вон мама. — Марго указала ему на одну из серых фигурок.

— Слишком далеко. Ты обманываешь себя… — возразил Симон, и еще крепче сжал ладошку девочки.

— А вон Элиса. — Пальцы Марго выскользнули из руки монаха.

Оставив Симона, девочка побежала вперед. Сердце в ее груди колотилось, мешочек с монетами — подарок Бьерна, позвякивал при каждом шаге, ноги сами перескакивали через разрушенные ограды и разбросанные камни.

— Элиса! — крикнула Марго. — Мама!

Элиса не услышала, а мать, бросив работу, выпрямилась, вытерла руки о передник, недоверчиво вгляделась в бегущую к ней дочь. А потом охнула и стала оседать прямо на гору пепла и углей.

Подскочив к ней, Марго обхватила руками ее шею, упала на колени, прижалась щекой к мягкой груди:

— Все хорошо, мама… Все будет хорошо! Я знаю!

Мать обняла ее крепко-крепко. И почему-то заплакала.