Темнота. Я пошире раскрыла глаза, затем, наоборот, сощурилась, однако смогла разобрать лишь слабые очертания лавок, стола, печи…

– Я ждал тебя, – раздался из темноты знакомый голос. Стены пожирали звуки, и я не сумела определить, откуда он доносится.

– Вот и пришла, – продолжая озираться, глупо сказала я.

– Чего ты хочешь?

Голос доносился слева, от печи. Я вгляделась, но никого не увидела. Темнота в доме Шрамоносца была густой, как наваристая каша. Она пугала и успокаивала одновременно.

«Окон у него нет, что ли? – мелькнуло у меня в голове. – Или завешивают?»

– Так чего же ты хочешь? – повторил кузнец.

Я собралась с духом:

– Прости меня, Лютич. За то, на площади… Я не со зла…

– Знаю. – В его голосе не было злобы, только горечь. – Но нынче ты явилась не за тем. Говори, чего еще хочет Горясер.

Меня передернуло. Этой ночью я не хотела даже вспоминать о наемнике. Тем более в такой кромешной тьме. А Лютич произнес его имя, и тут же перед глазами встало его лицо, глаза, улыбка… От плеч к коленям поползло приятное тепло.

– Нет! – вскрикнула я.

– Что «нет»? – спросил Лютич.

Не знаю, на кого я больше разозлилась – на себя, кузнеца или Горясера, но со зла выпалила всю правду:

– Не ведаю, что нужно Горясеру, а Ярославу нужны деньги за разбитые ладьи.

– Что?!

– Новгородцы разрубили княжьи ладьи. Урманин Астрид требует за них денег от князя, а князь от меня, – пояснила я. Говорить с темнотой было легче, чем с самим кузнецом. – Чего ж тут непонятного?

То ли Лютича удивила резкость моих слов, то ли он пытался разобраться в сказанном, не знаю, но наступила тишина. На меня накатила внезапная усталость. Все стало безразлично. Пусть кузнец молчит, пусть думает сколько хочет, лишь бы не отказался помочь.

– Но при чем тут я? – наконец сказал он.

– Ты привел урманина. Ты его знаешь… Ты… – Мне не сразу удалось подобрать подходящие слова. Просить Лютича о милости оказалось сложнее, чем я думала. – Ты друг Горясера… Он был со мной одну ночь. Вот я и подумала, что ты… поможешь…

– Чем же?

– Поговоришь с урманином. Попросишь снисхождения, отсрочки…

– Это глупо. – Казалось, кузнец пропустил все мимо ушей и расслышал лишь последнюю просьбу.

Зачем я, вообще, разболталась о Горясере, о той ночи? Я заставила себя успокоиться и вслушаться в речь Лютича.

– Арм мне не родич и даже не друг, – говорил он. – С какой стати он послушает меня и простит такой большой долг? И почему ты решила, что я сумею помочь? Почему ты вообще пришла ко мне?

А действительно – почему? Почему я ждала помощи именно от него?

– А что до дружбы с Горясером, то ты ошибаешься, – продолжал кузнец. – Он не мой друг – он мой рок, мое порождение, мое дитя и мой хозяин… Он что угодно, но не друг. Неужели, проведя ночь в его постели, ты так ничего и не поняла?

Поняла? А что я должна была понять? Что с ним я чувствую себя сильной и в то же время слабой, нежной и решительной, хитрой и доверчивой? Что его невозможно забыть?

– Ты ничего не поняла! – заорал Лютич. – Глупая девка! Он же холоднее льда и тверже камня! Я сам сделал его таким!

Я попятилась. Похоже, у кузнеца снова начинался припадок безумия.

– А я-то полагал… – Лютич вздохнул. Лавка под ним заскрипела. Мне вспомнилась банька, тяжелое тело кузнеца, его жесткие руки, вдавливающие меня в пол…

Я попятилась, уперлась спиной в стену и зашарила по ней ладонями в поисках двери.

– Ладно, не важно… – Кузнец забыл обо мне и стал разговаривать сам с собой.

Я лихорадочно ощупывала стену. Она оставалась гладкой и ровной. Двери не было.

– Пришла ты по его просьбе или по собственной глупости – это уже не важно. Важен Ярослав. Только он может остановить реки крови. Ему бы… – Кузнец ненадолго замолк.

Стараясь двигаться как можно тише, я скользнула влево по стене.

– Ох, не в те руки попало мое творение! – вдруг принялся сокрушаться Лютич. – Не в те! Клинок Орея, защитника и праотца русичей, служит братоубийце!

Я сместилась еще влево. Кузнец распалился не на шутку, может и зашибить. Однако, на мое счастье, Лютич неожиданно спокойно заявил:

– Деньги варягу надо отдать. Не отдашь – отдадут в закупы.

Эк удивил. Будто я сама не знала! Не раз собственными глазами видела несчастных закупов. Они за долги работали годами, все надеялись расплатиться, а потом так и помирали в рабах.

– Продадут, – повторил Лютич и зашагал по горнице, размышляя вслух: – А нужны ли Ярославу деньги? Кабы были нужны, собрал бы со всего новгородского люда. Ладьи-то крушила не ты, а они… Нет, у него на уме другое. Что?

– Он хочет, чтоб я пошла в Киев, – отозвалась я. – Окаянный держит там княжну Предславу, а Ярослав думает, что я сумею ей помочь.

Лютич остановился. Помолчал и произнес:

– Ярослав умен. И тебя выбрал неспроста. Ты – девка, бродяжка, сказительница. Зашла в Киев, наслушалась новостей, захотела спеть княжне… Никаких подозрений. Да, тебе будет легче всех добраться до Предславы. Но помочь ей? Как?

Я пожала плечами. В темноте этого было не видно, но кузнец словно угадал мое движение:

– Вот и я не знаю. А Предслава для Святополка – как щит. Окаянному лишить ее жизни легче легкого, а наш князь любит сестру. Ради нее может склониться перед Киевом.

Я устала от его рассуждений. Мне хотелось на двор, вдохнуть свежести. Темнота душила меня. Ноги подкашивались…

– Предславу надо выручать… – бормотал Лютич.

Я не выдержала:

– Отпусти меня, Бога ради…

Шрамоносец сначала словно не расслышал, продолжал что-то бубнить, а потом вдруг резко остановился:

– Что ты сказала?

– Выпусти меня… – Сил у меня почти не оставалось. – Дверь… не найду…

– Ах дверь. – Я услышала его короткий смешок. – Я и забыл, что твои глаза тут не видят. Но прежде, чем уйдешь, прими от меня совет и подарок.

– Какой подарок? – Мой язык ворочался во рту, в голове гудело, а глаза слепли, слепли, слепли…

Слева заскрипело, заскрежетало, потом послышались торопливые шаги, и мне в руку легло что-то мягкое и теплое.

– Вот. Возьми. Встретишь в Киеве Горясера – отдай это ему и скажи: «Лютич видывал многое, но еще никогда ты не служил неправому делу». А после проси его о помощи. Один раз он тебе поможет. Поняла?

Я уже ничего не понимала, но слабо кивнула.

– Только не разворачивай тряпицу, пока не отдашь ему в руки, – наставлял Лютич. Я не видела кузнеца, только чувствовала странный запах гари. Словно Шрамоносец только что вышел из кузницы. – Запомни, ни в коем случае не разворачивай! А теперь ступай. Киев лучше неволи…

Сзади стукнуло, заскрипело, и мне в глаза брызнул свет. Я вывалилась на крыльцо. Благостный ночной воздух ворвался в мою грудь и побежал по жилам, наполняя тело живительной силой. Я поднесла к глазами подарок кузнеца. Тряпица… В ней что-то твердое… Плата Горясеру за услугу. Какую услугу? И увижу ли я Горясера? «Увижу!» – радостно стукнуло сердце. «Дура! – одернул рассудок. – Какой Горясер, какой Киев?! Русь велика, а князь не Бог, его и обмануть не грех. Но подарочек сохранить не помешает».

Я сунула «подарок» за пазуху и спустилась с крыльца. Уже успевший задремать Прохор услышал мои шаги и вскочил с завалинки. На его рубаху и штаны налипла грязь, шапка съехала набок, рыжие, как огонь, космы торчали из-за уха, а глаза сонно щурились.

– Утро уже? – удивился он.

– Пойдем, соня, – сказала я. – Князь ждет.

Новгород еще спал. Мы миновали площадь, княжьи ворота и вошли на двор посадника.

– Как же князь? – напомнил Прохор, но я не ответила.

Он пожал плечами и потопал за мной к амбарчику. Там я сразу взялась за дело: выкопала из сена свои вещички, увязала их плотным узелком и надела на палку. Отощавший за зиму княжий кошель лег за пазуху рядом с подарком Лютича. В дороге деньги пригодятся…

– Ты куда собралась? – загораживая дверной проем, поинтересовался Прохор. – Князь приказал…

– Передай своему князю, что я пошла в Киев. Грамотка его мне не нужна. Поймают с ней – хлопот не оберешься. И видеть его я не хочу. А теперь отойди от двери.

Прохор не двинулся с места.

– Никуда не пойдешь, покуда князь не выпустит, – угрюмо пробормотал он и оттолкнул меня в глубину амбара. Узелок свалился с моей палки и шлепнулся на пол. Не устояв на ногах, я рухнула следом.

– Гад!

– Это я-то гад?! – возмутился Прохор. – Сторожил тебя всю ночь, как дурак, ходил за тобой, слова дурного не сказал – и «гад»?! Никуда не уйдешь, пока не оповещу князя! Будешь сидеть тут!

Он вышел. Потирая ушибленную спину, я встала, доковыляла до двери и подергала ручку. Заперто… Этого и следовало ждать. Прохор побежал за подмогой… Что ж, пусть бежит. Мне теперь все равно. Пусть приводит кого угодно.

Я отошла, опустилась в сено и уронила голову на колени.

Свет хлынул в глаза. Я утерла рукавом зареванное лицо и увидела Ярослава.

– Не по роду горда, – с упреком сказал он. Явился-таки…

Мое тело затекло и не слушалось, однако пришлось встать.

– Значит, решила?

Я кивнула.

– Возьми одежду, еды… – предложил Ярослав.

А еще князь! С этаким добром в мешке меня в первой же деревне примут за воровку. Ярослав что-то протянул мне. Иконка?

– А это к чему? – поинтересовалась я.

Иконка очутилась прямо передо мной. Распятый Христос смотрел скорбно и сожалеюще.

– Побожись, что дойдешь до Предславы и поможешь ей. Перед иконой побожись, – приказал Ярослав.

Я вздохнула. Хитра мышь, да кот хитрее… От людской молвы можно убежать, от княжьего суда тоже, а вот от Божия – никуда не денешься.

– Так решила ли? – подозрительно спросил князь. Припомнились слова Лютича: «Киев лучше неволи».

Я послушно встала на колени и приложилась губами к иконке.

– Христом Богом клянусь…

Теперь пути назад не было.