Та, которую старик Финн называл Хвити, а все остальные Айшей, застала Гюду врасплох. Княжна собирала хворост на краю леса, когда из-за невысокой березы, словно тень, выскользнула тонкая маленькая фигурка.

В усадьбе Хаки волосы Айши отросли, однако она по-прежнему не заплетала их в косу и не убирала под платок – они вольно струились из-под теплой меховой шапки ей на плечи. Тонкую фигуру облегал полушубок из лисьего меха, длинная синяя шерстяная юбка доставала почти до земли, оторочка из лисьей шерсти мела снег.

От неожиданности Гюда выронила охапку хвороста, попятилась.

– Не бойся, – глухо сказала Айша.

Гюда помнила ее голос – напевный и глубокий, будто пропитанный неведомой силой. В голову полезли разные глупости, рассказанные Финном.

– Что тебе? – Страх мешал княжне говорить, путал в голове слова.

Айша прошлась вокруг нее, разглядывая княжну, словно корову на торжище. Ее глаза – рысьи, темные, с зелеными крапинами в зрачках показались княжне холодными и жестокими.

– Берсерк умирает, – негромко сказала Айша, остановившись прямо перед княжной. Она была на полголовы ниже Гюды, но умудрялась смотреть свысока, словно знала нечто такое, чего княжне было бы не узнать, проживи она хоть сотню жизней.

– И что? – Гюда чуяла – ведьмачка ведет с ней какой-то поединок. Неясно, какой и зачем, но сдаваться без боя княжна не собиралась.

– С его смертью люди станут уходить из усадьбы, – сказала Айша.

Ветер зашевелил мех на ее шапке, обнес снегом подол длинной юбки. Ветка березы, качнувшись, дотронулась до ее щеки. Словно живую, Айша мягко погладила ее, убрала от лица.

– Сюда придет голод. Оставшиеся умрут. Ты – тоже.

Гюда ощущала на спине жуткий холод страха, внутренности скручивались, обвивая изнутри ее чрево и еще не родившегося ребенка. В словах Айши была правда – Гюда понимала это. Но что она могла сделать? Ей некуда было идти.

– Я знаю, кто ты, – продолжала ведьмачка. – Мне сказал Финн. Ты – дочь князя Альдоги, Гостомысла. И у тебя будет сын – наследник Альдоги.

Она смолкла, а Гюда не ведала, что сказать. Подтверждать сказанное было глупо, противиться – еще глупее.

В молчании они простояли еще немного. Затем Айша склонилась, собрала оброненный княжной хворост, вложила в ее подставленные руки:

– Завтра на рассвете ты придешь сюда. Тут тебя будет ждать Финн. Он отведет тебя к человеку, которого зовут Бьерн и который ищет тебя. Он отвезет тебя в Альдогу.

Хворост упал во второй раз, рассыпался по снегу черной паутиной. Айша проводила его взглядом, грустно улыбнулась:

– Не удивляйся. Он пришел за тобой с твоим братом. Охотник из Эйды, вчера вечером проходивший мимо этой усадьбы, сказал, что десять дней назад в битве на озере Эйя твой брат погиб. Но Бьерн остался жив. Он будет справлять йоль в усадьбе конунга Хальфдана Черного в Хейдмерке. Это рядом, на другой стороне озера. Финн отведет тебя. Попросишь Бьерна за него – старик заслужил безбедную старость.

– Но мой брат Остюг…

Предугадывая ее вопрос, Айша покачала головой:

– Нет, погиб другой брат, тот, которого звали Избор… И не забудь попросить за старика. Бьерн не откажет тебе. А здесь Финну оставаться нельзя – раб-лекарь удостаивается смерти, если не вылечил своего херсира… Запомни – на рассвете…

Она повернулась и, оставив княжну с приоткрытым ртом над горкой рассыпанного хвороста, заскользила к усадьбе. Под ее ногами снег слегка приминался, вокруг ровной цепочки маленьких вмятин тянулся широкий след от подола.

– Подожди! – Гюда шагнула за ней, провалилась по колено. Снежные хлопья нырнули в сапог, ногу опалило холодом.

Айша остановилась, обернулась.

– А как же ты? – глупо спросила княжна.

Спросить хотелось о многом – о том, как очутился здесь Избор, как он погиб, кто такой неведомый Бьерн, говоря о котором у Айши срывается голос и она прячет взгляд, кто такая сама Айша, откуда она знает словенский язык и почему помогает ей, незнакомой рабыне Хаки Берсерка? Но спросилось самое нелепое и ненужное.

– Я умру тут, – тихо произнесла Айша. Опять завозились в голове поганые мыслишки о Белой женщине и о смертях, которые идут за ней по пятам, и о том, назначенном, чьей хвити она должна стать и с кем вместе покинет этот мир.

Пока княжна безмолвно разбиралась в собственных думах, Айша отдалялась, тонула в белизне снега. Не доходя нескольких шагов до городьбы, вновь остановилась:

– Скажи Бьерну…

Ее руки приподнялись, коснулись груди, задержались на миг у сердца.

– Нет, ничего… – Она уронила руки и сама вдруг поникла, став еще меньше и беззащитнее. Гюду кольнула неясная жалость, чудом прорвавшаяся сквозь страх и недоверие.

– Ничего не говори… – повторила Айша. – Ничего…

Финн не захотел идти напрямки по озеру, сказал:

– Мы будем слишком заметны и слишком малы, чтоб избежать беды.

И повел княжну берегом, прячась в лесу, как только неподалеку слышался собачий лай или людские голоса. Он очень боялся. Беглый раб мог стать легкой добычей для любого охотника или случайно встреченного путника. Может, кто-то и вернул бы раба хозяину, но многие попросту забрали бы себе или, поизмывавшись вдосталь, убили, бросив труп на съедение оголодавшему зверью.

На ночь Финн находил сугроб побольше, выкапывал в нем глубокую нору, похожую на узкую медвежью берлогу, забирался туда вместе с княжной и, прикрыв влаз еловой веткой, засыпал, сопя и чавкая в дреме.

Поначалу Гюда никак не могла привыкнуть к его сопению и тесноте норы. Чавканье и бормотание старика раздражали, в тесной норке воздуха не хватало – казалось, она вот-вот задохнется. Но к третьему дню Гюда так устала, что сон сморил ее, вопреки неудобствам, подарив долгожданный отдых.

Перед уходом Айша ничего не говорила о еде, поэтому княжна взяла в путь овсяную лепешку и несколько ломтей вяленого мяса. На два дня ее еды хватило обоим. Потом старик вытащил из котомки сушеные листья и круглые красные ягоды, от которых во рту становилось горько, зато исчезали голод и усталость. К четвертому дню запасы Финна также истощились. Старик упрекал в этом княжну, называл ее обжорой, большим пузом, поминал ее еще не рожденного ребенка, который, по его уверению, «сожрал всю пищу» и обрек старого раба на голодную смерть. К концу дня, устав от его бесконечного брюзжания и боли в обмороженных ногах, Гюда чуть не плакала. В животе у нее бурлило от голода, спину ломило, голова гудела, словно наковальня после удара молота.

Пятый день пути принес радость. То ли княжне опять помогла Хлин, то ли просто повезло, но, когда силы совсем истощились, а ворчание Финна довело княжну до черты, после которой начинается безумие, Гюда напоролась на охотничью яму. К яме вела цепочка оленьих следов, прикрывавшие яму ветки были проломлены у края.

Осторожно подобравшись к дыре, Гюда заглянула внутрь. Зверь – некрупный, еще молодой олень угодил в яму недавно, а его шея была сломана при падении. Ему повезло: обычно, угодив в подобную ловушку, звери ломали лишь ноги и мучительно долго умирали от голода и боли. Проверять такие ловушки охотники ходили нечасто, а эту, судя по свежим веткам, соорудили вовсе недавно. Глупый зверь, скорее всего, пришел полакомиться свежими ветками, а попался сам.

Обвязавшись веревкой, Финн спустился в яму, ножом отхватил большой кусок оленьей ноги. Помогая ему выбраться, Гюда видела, как кровь пропитала снег вокруг рыжеватой оленьей шкуры, как сочные капли падают вниз, оставляя крупные красные пят-на. От вида тающего под пятнами снега княжну замутило. Есть сырое мясо она отказалась, поэтому вечером Финн решился развести небольшой костер, на всякий случай прикрыв его сверху навесом из еловых ветвей. Потом путники, в четыре руки, содрали шкуру с мяса, нарезали его тонкими ломтями, разложили на камнях, окружающих пламя.

Финн боялся, что запах крови привлечет волков – по зиме волчьи стаи наглели и частенько отваживались нападать на людей-одиночек. Сотворив какие-то заклинания и по-заячьи попрыгав вокруг ночлега, Финн насыпал в огонь толченых листьев с ядовитым запахом, от которого на глазах проступали слезы, теми же листьями обсыпал снег рядом со стоянкой. Затем, взяв кусок шкуры, вынес ее за пределы круга и выбросил далеко в лес, не забыв заверить всех возможных лесных духов в своем к ним почтении и самых добрых намерениях в отношении убитого оленя. Также лекарь поведал, что никаким образом не причастен к смерти благородного животного и потому духи леса просто обязаны сохранить ему жизнь.

Пока старик бормотал и прыгал, от подвялившегося мяса потек приятный запах. Княжна перевернула куски палкой, обняла согнутые коленки, задумалась. Перед уходом ей не удалось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться. Айша безвылазно сидела в избе конунга и не появлялась на дворе, Рагнхильд была слишком занята собой. Зато с ее братом, Гутхормом, Гюда все же попрощалась. Он еще спал, когда княжна, сложив заплечный мешок и нацепив на ноги плетеные лыжины, присела на корточки у его постели. Откинула с мальчишеского лба светлые волосы, прошептала: «Прощай». Гутхорм пошевелился во сне, недовольно сморщился, будто собрался плакать. Однако не заплакал – его лицо вновь разгладилось, стало спокойным…

– Готово? – Вдосталь наскакавшись, Финн присел подле огня на корточки, заинтересованно поковырял мясо палкой. Найдя самый обжаренный кусок, ловко подхватил его концом палки, сунул в рот, довольно зачавкал, жмурясь, будто сытый кот. Гюда решила не отставать. Вскоре на камнях осталось лишь пять узких мясных кусочков с черной корочкой по краям. Финн сгреб их в чистую, вытащенную из котомки, холщовую тряпицу, завязал в узелок. Сыто рыгнув, пояснил:

– На после сгодится…

По его морщинистой роже волнами перекатывалось довольство. А Гюде впервые за последние дни стало тепло. Она расстелила на снегу полушубок, уселась на него, обмотала рукава вокруг пояса. Глядя в огонь, спросила:

– Долго еще идти?

– День, другой, – неопределенно откликнулся старик. Поняв, что такой ответ княжну не порадует, уточнил: – Совсем немного…

Костерок тянулся к еловому навесу маленькими красными пальчиками, сладко пощелкивал дровами, пыхтел, ворочаясь в углях. Гюда прислонила промокшие и замерзшие ступни к нагретым камням, потянулась:

– Хорошо…

– Хорошо будет, если дойдем, – Финн привалился к камням боком, прикрыл глаза. – Если Черный конунг нам поверит.

– Поверит чему? – удивилась Гюда.

Из слов Айши она заключила, что все окажется просто – они придут в какую-то усадьбу, где ее встретит неизвестный Бьерн. Она скажет, кто она, и тогда Бьерн возьмет ее и старого Финна, посадит на свой корабль и отвезет в Альдогу. Должно быть, все казалось столь простым потому, что надежды и мечтания княжны больше смахивали на сказку, чем на здешнюю жизнь. А в сказках все именно так и случалось – легко и просто…

– Поверит, что Хаки напал на усадьбу Сигурда Оленя, что мы бежали от Хаки, что у него остались дети Сигурда. Но если Черный решит, что мы подосланы кем-то из его врагов и заманиваем его в ловушку, тогда мы умрем.

– Но ведь он может проверить наши слова. – Гюда отвела от головы еловую лапу, стряхнула ссыпавшийся на плечо снег. – Пусть отправит в усадьбу Хаки людей и сам увидит, правду мы говорим или нет.

– Он обязательно так поступит. Сперва убьет нас, а потом отправит людей в усадьбу. Мы – сбежавшие рабы, зачем ему жалеть нас?

Домыслы старика поразили княжну своей жестокой правдивостью. Неужели хоть в этот вечер, около веселого костра, чувствуя, как разливается в животе подаренное мясом тепло, Гюде нельзя было помечтать о чем-нибудь хорошем? О возможном счастье, об удаче? О ребенке, которого она носит, и его светлом будущем? Или в здешних землях ничего и никогда не оканчивалось удачно?

– Чего ж ты тогда сбежал? – озлившись на старика, фыркнула Гюда. – Сидел бы подле своего херсира, ждал смерти. Все одно – умирать…

– Хвити обещала мне жизнь. А она разговаривает с Норнами. Она знает.

– Тогда и беспокоиться не о чем, – усмехнулась княжна. – Раз наобещала жизнь, значит, не помрешь.

– Хвити умеют лгать, – глубокомысленно сообщил старик.

Княжне стало совсем смешно. То Финн верил своей хвити, то не верил. То кричал о ее умении предвидеть будущее, а то опасался лжи. Разобрался бы сам с собой – так, может, и с хвити все стало бы куда яснее…

Княжна покосилась на Финна. Старик бочком привалился к теплым камням, уставился куда-то далеко-далеко, словно не замечая еловых веток над головой и пламени костра в опасной близости от одежки. Голубые тоскливые глаза старика слезились, сомкнутые на колене узловатые пальцы дрожали. Он жил уже так долго и все же хотел жить. Вернуть бы ему молодые годы, силу, ловкость, уверенность – не сидел бы нынче в лесу у слабого очага, не гадал бы, выживет иль нет…

– Она сказала, будто за тебя Бьерн заступится, – пожалела старика Гюда.

– Бьерн? – Лекарь устало вздохнул, его лицо совсем погрустнело. – А что ты знаешь о Бьерне?

– Ничего. – Княжне было б интересно послушать, что за человек отправился за ней в чужие страны вместе с Избором.

Мелькнувшее в голове имя брата вызвало слабую горечь, однако сам брат остался где-то далеко в памяти, и его приезд в урманские земли был для княжны такой же сказкой, как ее чудесное возвращение домой. Она не могла скорбеть над невидимой бедой, как не могла радоваться незримой удаче…

– Его зовут Бьерн Губитель Воинов, он – сын Горма Старого. Когда-то, до его ухода в Гарду, он жил с отцом во Фьердах. У его отца был брат, владевший большой усадьбой. Очень богатой усадьбой. Брат его отца был великим бондом, он имел много хередов и даже ноатун, где строили крепкие корабли для конунгов. У брата был сын, ровесник Бьерна. Его звали Орм. Орм Белоголовый.

Услышав знакомое имя, Гюда насторожилась.

– Это он напал на Альдогу и пленил меня с Остюгом? – сказала она.

– Да. Но в то время, о котором я рассказываю, Орм и Бьерн были молоды и очень дружили, Однажды они даже обменялись кровью, став кровными братьями, и, пред богами и духами, на священном источнике поклялись никогда не предавать друг друга. Они жили очень мирно, пока в усадьбе не поселился тролль. Его никто не видел, но он неслышно бродил вокруг усадьбы и ждал…

– Тролль?

– Да. Тролль, который питался людскими бедами. Иногда жители усадьбы замечали его в лесу, но он всегда убегал прежде, чем они успевали поймать его. Разные колдуны пытались прогнать тролля, творили заклинания, посыпали землю усадьбы священной золой – ничего не помогало.

Тролль принес много бед. Сначала даны напали и сожгли ноатун отца Орма, потом конунг из Согна отнял у него несколько хередов, потом на него сошла страшная болезнь, и он перестал вставать с постели. Орм работал за него и управлял усадьбой. А Бьерн ходил с отцом в походы, учился убивать и привозил кровному брату богатую добычу. Однажды в усадьбу Орма из соседнего хереда пришла очень красивая девушка Ингигерд. Она понравилась Орму, а он глянулся ей. Не прошло и трех дней, как она согласилась стать его женой. Но зимой из похода вернулся Бьерн. Он был красив, силен и привез много богатой добычи. Он интересно рассказывал о своих походах и о землях, которых Ингигерд никогда не видела, и вечерами жена Орма стала подолгу разговаривать с ним, забывая о муже. Орму это очень не нравилось.

В ярости на жену и брата, он уходил в лес и говорил там сам с собой. Но однажды, когда он сидел так в лесу, к нему вышел из чащи тролль. «Тебе надо наказать своего обидчика!» – сказал тролль. Он навел на Орма колдовство, и тот утратил разум. Взял в руки топор и, когда Бьерн опять сидел за пиршественным столом рядом с Ингигерд, вошел в избу, пронеся топор под платьем. Он подошел к Бьерну и попросил Ингигерд идти с ним. Но она сказала, что ей интереснее сидеть здесь и она никуда не пойдет. А Бьерн засмеялся, отвернулся к столу и взял кубок с медом. Тогда Орм выхватил топор и хотел ударить им Бьерна. Но Ингигерд увидела это и заслонила Бьерна рукой. Топор отрубил ей руку у плеча и рассек Бьерну спину. И тут же колдовство спало с Орма. Он стал кричать и звать на помощь. Помощь пришла, но Ингигерд проболела два дня и умерла, потому что из нее вышло слишком много крови. А Бьерн сказал, что отныне не желает знать Орма. Он ушел в Агдир и стал служить Харальду Рыжебородому, отцу Асы.

Орм тоже не смог жить в проклятой усадьбе и стал воином. Он пошел на службу к Гудреду Охотнику, конунгу Вингульмерка. Орм и Бьерн много воевали в разных местах. Но когда Гудред напал на Рыжебородого, во время битвы они сошлись лицом к лицу, И Орм вновь поднял топор на кровного брата. Но Бьерн был уже очень сильным воином. Он выбил топор из рук Орма и сказал: «Ты уже дважды пытался убить меня, брат. Если мы встретимся в третий раз – ты умрешь». В той битве победил Гудред. Он убил почти всех людей Рыжебородого и женился на его дочери Асе. Бьерн с отцом не захотели приносить ему клятву верности и ушли. Никто не знал куда. Говорили, что они погибли, что поселились в Восточных странах, что воюют в земле данов. Много чего говорили. Я слышал три саги о них, и все с разным концом… Вот какой человек должен будет заступиться за меня, старого раба – Огонь в костерке почти угас, но камни еще хранили тепло, не давая холоду пробраться под одежду. Княжна зарылась поглубже в полушубок, задумалась. Гюда не сомневалась, что половина рассказанного стариком лекарем – правда. Вполне могло так статься, что Орм и Бьерн жили в одной усадьбе и росли вместе, а потом рассорились, и Бьерн ушел в Альдогу. Когда-то ненароком она даже слышала, как отец говорил о каком-то Горме и его сыне Бьерне, которые отправились жить в Приболотные земли, за реку Заклюку. Кажется, отец называл Горма другом, а его сына – зверем… Может, он говорил об этом Бьерне? Тогда понятно, почему неведомый Бьерн пришел за ней в урманские земли. Отец сам отправил его, разумно предположив, что урманин, да еще и побратим Орма, легче столкуется с Белоголовым, чем любой другой. А касательно жестокости Бьерна, так ведь не злее же он Хаки Берсерка… Хотя после того, как лучший друг, почти брат дважды пытался убить тебя, можно и вовсе возненавидеть всех да вся…

В голове Гюды сказка обрастала подробностями, переставала казаться несбыточной. Внутри зашевелилась тревожная надежда – а если на самом деле в усадьбе в Хейдмерке ее ждет посланный отцом человек? А вдруг он правда отвезет ее домой? Но тогда … Дальше думать не хотелось. Иначе пришлось бы поверить в смерть Избора, а Гюда желала подольше помнить его живым – улыбчивым, сильным, румяным и подвижным, будто угорь.

– Давай спать, – сказала княжна Финну, чтоб перебить собственные думы. Не дожидаясь ответа, легла на бок, закрылась полой полушубка, закрыла глаза. В темноте появилось тонкое лицо с почти прозрачной кожей и рысьими глазами.

– Я умру тут… – шевельнулись губы видения и округлились, утопая в настигающем княжну сне. – Скажи Бьерну…

Она не сказала. Бьерн поразил Гюду, и, едва увидев урманина за пиршественным столом, княжна забыла все, что рассказывал о нем старый Финн. Каким-то неведомым чутьем Гюда поняла – это тот, кто пришел за ней. Шагнула к нему, сняла шапку с головы, отерла рукавицей застывшее на морозе лицо;

– Бьерн?

Он удивленно взглянул на нее…

– Этих людей я поймал возле лагеря, конунг. – Княжну подтолкнули, и она еще раз шагнула вперед, но не к Черному конунгу, восседавшему на высокой лавке, а к Бьерну, который равнодушно рассматривал ее, отбросив за спину темные косицы волос.

«Он. Он. Он», – билось в висках у княжны, и из-за этого монотонного стука она едва различала слова приведшего ее дозорного.

– Это сбежавшие рабы… – Глухой рык конунга вывел княжну из оцепенения, заставил встрепенуться.

В пути, пока подходили к усадьбе, она много думала. Советовалась о своих думах со старым лекарем и вновь думала. Она почти наизусть выучила слова, которые собиралась сказать Черному конунгу.

– Я дочь князя Альдоги, – произнесла Гюда. Попыталась непривычно величаво кивнуть на притихшего Финна, – Старик вел меня к Бьерну, сыну Горма.

– Гюда?

Из-за пиршественного стола, откуда-то с уходящей в полутьму лавки поднялась невысокая щуплая фигура, приблизилась, обрела знакомые черты.

– Латья? – поразилась Гюда.

Он вглядывался, пытаясь признать княжну. Щурился карими быстрыми глазами, вытягивал шею, рассматривая изменившееся под гнетом времени и рабства лицо Гюды.

Княжна тоже с трудом узнавала Латыо – она помнила дружинника крепким, веселым, вечным болтуном и балагуром в распоясанной рубахе и широких портах до щиколоток. Но здесь пред ней стоял обычный урманин – бородатый, сердитый, с заплетенными у висков в косы волосами, в меховой безрукавке, штанах, перевитых на ляжках кожаными гайтанами, и в меховых сапогах, достающих почти до колена. Узнаваемыми остались лишь глаза да улыбка, сморщившая лицо воина и мигом превратившая его в прежнего весельчака Латью. Не удержавшись, дружинник облапил Гюду за плечи, затем, вспомнив, кто она, – склонился, потом увидел рабский ошейник и растерянно огляделся. Бросился к Бьерну:

– Это княжна!

– Сядь, Латья, – грозный рык Черного конунга усадил дружинника обратно на лавку.

Множество пытливых чужих глаз изучали княжну. Факельный свет озарял лица – разные, от еще безусых и безбородых до уже съежившихся от старости и изрезанных шрамами.

– Ты – дочь князя Альдоги? – Черный конунг вытянул руку над столом, поманил Гюду к себе. Путаясь в оттаявшем и оттого мокром подоле, княжна приблизилась.

За время, проведенное в рабстве, она научилась, как следует рабыне приветствовать конунга. Подойдя, низко склонилась перед Черным, потом медленно, перебарывая нежелание, опустилась на колени. За ее спиной зашептались воины – кто-то одобрял ее, кто-то презрительно фыркал.

– Твой брат недавно ушел в Вальхаллу. Он был храбрым воином.

– Я слышала об этом, конунг, – Гюда предпочитала смотреть в пол. Так Хальфдан не мог видеть ее лица, не мог уловить ее боли или слабости.

– Орм Белоголовый, твой херсир, тоже оставил нас ради пиров с валькириями, – испытующе произнес Черный.

– Я слышала и об этом, конунг…

Около коленей Гюды расползалось темное пятно – стекающая с одежды вода быстро впитывалась в доски пола, оставляя после себя лишь округлый влажный след.

– У Орма не было живых детей или родичей, поэтому отныне ты принадлежишь мне, – решил Черный.

– Это не так, конунг, – заученно выпалила Гюда. О возможном наказании за наглость перечить конунгу она старалась не думать.

– Не так? – Он не рассердился, лишь сделал вид, будто удивлен.

– Нет. У меня другой херсир.

– Ты говоришь глупости, рабыня! – Упрямство рабыни стало раздражать Хальфдана.

– Я говорю правду. Мой херсир – Хаки Берсерк. Он убил Сигурда Оленя и его жену Тюррни, разорил его усадьбу и забрал меня. Я – его рабыня.

Освободившись от тяжелого тела Хальфдана, скамья радостно скрипнула.

– Хаки осмелился убить конунга?!

– Да. – Гюда поняла, что зацепила нужную жилку, и теперь тянула за нее, надеясь на чудо, – Нынче Хаки Берсерк хочет жениться на его дочери Рагнхильд и стать воспитателем его сына Гутхорма.

– Он хочет жениться на Рагнхильд?! – взревел Черный. С размаха грохнул кулаком по столу. Блюда подскочили, задребезжали. – Он, лесной звереныш без роду и имени, жаждет породниться с Ингилингами! Не бывать такому!

Вокруг зашумели – здесь мало кому нравился Хаки Берсерк. Вернее, каждый судил примерно так – почему Хаки можно, а мне – нет? Если мне нельзя стать родичем Ингилингов, то и Хаки – нельзя!

– Я, Хальфдан Черный, сын Гудреда и Асы, конунг половины Вестфольда, Согна, Раумарики, Хейдмерка, Ланда, Хадаланда и Тотна, объявляю Хаки Берсерка ниддингом! Ярлы и бонды, собравшиеся здесь, вы принимаете мои слова?

Позади Гюды послышался шорох. Отведя взгляд от влажного пятна на полу, Гюда углядела несколько приблизившихся к конунгу теней. Нестройные голоса подтвердили:

– Да, конунг. Хаки Берсерк будет объявлен ниддингом…

– Ты знаешь, где прячется Берсерк?

Гюда не сразу поняла, что конунг обращался к ней. Лишь когда кто-то, кажется неслышно подобравшийся сзади Латья, легко коснулся ее плеча, сообразила, ответила:

– Да, конунг. Я и приведший меня человек знаем это место. Но мы будем молчать.

И, не позволяя конунгу разразиться гневной речью, пояснила:

– Ты сам назвал нас рабами. Мы – рабы Хаки Берсерка. Хорошие рабы не предают своих хозяев. Я была плохой дочерью князя, а Финн – плохим лекарем. Позволь нам остаться хотя бы хорошими рабами.

В наступившей после ее слов тишине кто-то негромко и устало засмеялся. Обернувшись, Гюда увидела желтоглазого Харека. Волк стоял возле воткнутого в земляной пол у входа факела, скалился в улыбке. Его руки поднялись, встретившись взглядом с Гюдой, он несколько раз одобрительно, почти бесшумно хлопнул ладонями.

– Чтоб свершить свой суд над ниддингом, тебе придется освободить их, – сказал кто-то еще.

Взгляд Гюды метнулся к говорящему. Бьерн так и не поднялся из-за стола. Он даже не смотрел на конунга, уставившись в блюдо перед собой и угрюмо ковыряя его ножом. Потом оторвался от блюда, столкнулся взглядом с княжной.

Гюда задохнулась от пронзившего ее чувства. Будто кто-то неведомый, сама Доля вылепили Бьерна из ее девичьих снов, из ее тайных чаяний, из надежд и слез и свели его с княжной тут, далеко от дома, в чужих землях…

Вокруг шумели урмане, переговаривались. Советовали то конунгу, то друг другу, как следует поступить. О еде запамятовали все. Наконец Черный принял решение:

– Я не стану освобождать чужих рабов, к тому же беглых. Это не по закону. Но когда Хаки умрет или когда тинг прилюдно признает его ниддингом, его имущество по закону перейдет ко мне, как к конунгу этих земель. Я обещаю, что, когда это случится, я освобожу рабов Хаки!

Из-за Бьерна княжна никак не могла сосредоточиться, ошалелые мысли метались стайкой спугнутых мальков, не желали останавливаться.

– Не упрямься, княжна, соглашайся… – шепнул прямо в ухо голос Латьи.

Гюда покосилась на дружинника:

– Я слышала, что Хальфдан Черный держит свое слово, я укажу людям конунга путь к логову Хаки.

– Эта рабыня не так проста, как кажется. Она может заманить твоих людей в ловушку, .. – Княжна узнала проступившее из-за факельного света узкое сухое лицо Кьетви.

– Финн знает дорогу лучше меня. Пусть он ведет людей к Хаки, – заспешила она, пока Хальфдан не успел обдумать слова Кьетви. – А я останусь здесь, и, если люди конунга угодят в ловушку, я расплачусь жизнью за обман.

– Х-ха! Жизнь рабыни за жизнь многих воинов! – фыркнул Кьетви.

Делать было нечего – приходилось рисковать. Гюда выпрямилась, поднялась с колен. Исподолобья глядя на узколицего старика, шагнула к нему:

– Жизнь дочери князя стоит не меньше, чем жизнь любого воина!

Урмане взревели. Наглый тон рабыни не понравился многим, Брошенная чьей-то меткой рукой кость больно стукнула княжну под лопатку, брякнулась на пол. Шустрый рыжий пес с мохнатым, загнутым в кольцо над облезлой спиной хвостом прошмыгнул у княжны под подолом, схватил добычу, урча поволок ее к выходу.

Шум нарастал, накатывая на княжну недовольной волной. Гюда поняла, что ошиблась – ей еще не даровали свободу, а она осмелилась сравнить себя с урманскими воинами, оценить свою жизнь не ниже, чем их жизни…

Ожидая расплаты, она закусила губу. Из-за ее плеча выскользнул Харек, прикрыл ее собой от злых глаз Черного конунга:

– Если собравшиеся здесь воины так трусливы, что боятся пойти в логово Хаки, то туда пойду я. Взяв из усадьбы Сигурда добычу Орма, Хаки взял и мою добычу. Я хочу вернуть ее! Или ты не желаешь этого, Кьетви?

– Но… – заколебался узколицый.

Несколько воинов, сидевших возле него, поднялись, подошли к Волку. Они тоже не собирались расставаться с добычей, отобранной Берсерком.

Взгляд Кьетви заметался по примолкшим урманам.

– Я пойду с Хареком…

Знакомый звонкий голос окатил княжну радостной волной. Боясь ошибиться, она застыла, не оборачиваясь. Самым страшным было бы оглянуться и, вместо Остюга, увидеть другого, совсем незнакомого мальчишку. Она не обернулась.

– Ты слишком молод для сражений с берсерками, Рюрик, – ласково сказал Черный конунг, и, екнув, сердце княжны полетело вниз, будто до того удерживалось лишь на промелькнувшей надежде. Звонкоголосого мальчика звали Рюрик, а не Остюг, Она ошиблась.

– Мой брат Олав не желал бы этого, – продолжал Хальфдан.

– Я достаточно молод, чтобы учиться сражаться с берсерками! – голосом Остюга возразил неведомый княжне Рюрик. – Мой брат желал бы этого!

– Хватит! – Окрик Бьерна огрел мальчишку будто хлыстом, он смолк. Да и все остальные стихли.

Тяжело ступая по сиплым половицам, Бьерн прошел мимо лавок, плечом отодвинул княжну. От него пахло вольной силой, лесом, надежной уверенностью. Гюда чуть было не протянула руку, чтоб дотронуться до него. Однако опомнилась, вовремя отдернула пальцы, выругала себя за глупость…

Теперь княжна понимала Ингигерд, влюбившуюся в варяга с первого взгляда и проводившую с ним все вечера, забывая о муже… Даже сотни походов не могли сделать Орма столь сильным и красивым, даже сотни слов Белоголового не стоили его одного слова…

– Мои люди пойдут с Хареком, конунг, – встав рядом с Волком, сказал Бьерн. – К утру Хаки умрет, а мы привезем Рагнхильд и ее брата в твою усадьбу.

Гюда расслышала негромкий смешок, понизив голос, Бьерн добавил:

– Рагнхильд – красивая девушка, а свадьбы в йоле – хорошие свадьбы, конунг. Они сулят большую власть и великое потомство…