Наступило рождество, и снег покрыл землю до края озера; это было самое холодное рождество за многие годы – на радость собакам, детям и лыжникам, но я не принадлежал ни к тем, ни к другим, ни к третьим. В конторе очень хорошо топили; сад снаружи казался синим сквозь цветные стекла, но меня все равно пробирал озноб. Я ощущал себя чересчур старым для моей работы: постоянно иметь дело с шоколадом – молочным, простым, с миндалем и каштанами – больше пристало человеку помоложе или девушке.

Я удивился, когда один из моих начальников отворил дверь моего кабинета и впустил мистера Кипса. Мне показалось, что ожила карикатура: согнувшись чуть не вдвое, мистер Кипс шел ко мне с протянутой рукой – словно не здоровался, а отыскивал потерянный доллар. Сослуживец сказал почтительно, к чему я не привык:

– По-моему, вы знакомы с мистером Кипсом.

– Да, – сказал я, – познакомились у доктора Фишера.

– Я не знал, что вы знакомы с доктором Фишером.

– Мистер Джонс женат на его дочери, – сказал мистер Кипс.

Мне показалось, что на лице моего начальника отразился страх. До сих пор я ничем не привлекал его внимания и вдруг стал представлять опасность – ведь зять доктора Фишера, имея такую поддержку, может занять место и в правлении!

Я неосторожно позволил себе над ним чуть-чуть подтрунить.

– «Букет Зуболюба», – сказал я, – пытается смягчить вред, который мы тут причиняем зубам. – Это было весьма опрометчивое замечание: оно могло быть сочтено нелояльным. Крупные предприятия, как и разведка, требуют от своих подчиненных не столько порядочности, сколько лояльности.

– Мистер Кипс – друг нашего управляющего, – сказал мой начальник. – У него небольшое затруднение с переводом, и управляющий хочет, чтобы вы ему помогли.

– Мне надо послать письмо в Анкару, – сказал мистер Кипс. – Я хочу приложить к нему перевод на турецкий, чтобы не было недоразумений.

– Я вас оставлю, – сказал начальник, и, когда дверь за ним закрылась, мистер Кипс предупредил: – Это, конечно, не подлежит разглашению.

– Понимаю.

Я действительно понял это с первого взгляда. Там упоминались Прага и «Шкода», а «Шкода» для всего мира означает оружие. Швейцария – страна причудливо переплетающихся деловых афер: множество не только политических, но и финансовых махинаций совершается в этом маленьком, безобидном, нейтральном государстве. Все технические термины, которые надо было перевести, как я увидел, относились к вооружению. (На какое-то время я попал в сферу, далекую от шоколада.) Вроде бы существовало американское акционерное общество «И.К.Ф.К.», которое вроде бы покупало оружие для Турции у Чехословакии. Конечный адресат этого оружия – только стрелкового – был неясен. Там упоминалось имя, которое могло быть палестинским или иранским.

Турецкий язык я забыл в значительно большей мере, чем испанский, – у меня было мало практики (мы редко имели дело со страной рахат-лукума), и я долго провозился с переводом.

– Я попрошу это перепечатать начисто, – сказал я мистеру Кипсу.

– Предпочел бы, чтобы вы сделали это сами, – сказал он.

– Секретарша не понимает по-турецки.

– Все равно.

Когда я кончил печатать, мистер Кипс сказал:

– Я понимаю, что вы делали это в служебное время, и тем не менее небольшой подарок?..

– Совершенно необязательно.

– Могу я хотя бы послать коробку шоколада вашей жене? Может, конфет с ликером?

– Ах, знаете, мистер Кипс, в нашем доме недостатка в шоколаде не бывает.

Мистер Кипс, по-прежнему сгибаясь чуть не вдвое, так что нос его почти касался стола, словно вынюхивая все тот же увертливый доллар, сложил письмо, черновик и спрятал их в бумажник. Он сказал: – Когда мы увидимся у доктора Фишера, вы, конечно, не станете упоминать… Это дело в высшей степени секретное.

– Не думаю, что мы когда-нибудь с вами там увидимся.

– Почему? В это время года, если погода хорошая, он несмотря на снег, устраивает самый пышный прием в году. Думаю, что скоро мы получим приглашения.

– Я был на одном приеме, и с меня хватит.

– Должен признать, что последний прием был недостаточно продуман. И тем не менее он останется в памяти его друзей как Овсяный ужин. Крабовый ужин был гораздо занятнее. Но никогда не знаешь, чего можно ждать от доктора Фишера. Был Перепелиный ужин, который так расстроил мадам Фэверджон… – Он вздохнул. – Она обожала птиц. На всех ведь не угодишь.

– Но подарками, думаю, он угождает всем.

– Да, он очень, очень щедрый.

Мистер Кипс, согнувшись крючком, двинулся к двери: казалось, на серой дорожке отпечатан маршрут, по которому он должен следовать. Я крикнул ему вслед: – Встретил бывшего вашего служащего. Он работает в музыкальном магазине. Некий Стайнер.

Он сказал: – Не помню такого. – И, не останавливаясь, продолжал свой путь по начертанному маршруту.

Вечером я рассказал об этой встрече Анне-Луизе.

– Никуда от них не денешься, – огорчилась она. – Сперва бедняга Стайнер, а теперь мистер Кипс.

– Просьба мистера Кипса никак не была связана с твоим отцом. Наоборот, если я твоего отца увижу, он просил не упоминать о нашей встрече.

– И ты обещал?

– Конечно. Я не собираюсь больше с ним встречаться.

– Но теперь они этой тайной связали тебя с ними, верно? Они не выпустят тебя из рук. Хотят, чтобы ты стал одним из них. Не то будут чувствовать себя в опасности.

– В опасности?

– Опасаясь, что кто-то посторонний поднимет их на смех.

– Ну, знаешь, боязнь, что над ними будут смеяться, не очень-то их удерживает.

– Я знаю. Жадность всегда берет верх.

– Интересно, что же это был за Перепелиный ужин, если мадам Фэверджон так расстроилась.

– Что-нибудь отвратительное. Можешь не сомневаться.

Снег продолжал падать. Рождество сулило быть белоснежным. На дорогах даже образовались заносы, и аэропорт Куэнтрен был на сутки закрыт. Нас это не трогало. Это было первое рождество, которое мы проводили вместе, и мы праздновали его как дети – со всеми почестями. Анна-Луиза купила елку, и мы положили под нее подарки друг другу, празднично обернутые в яркую бумагу и перевязанные ленточками. Я чувствовал себя скорее отцом, чем любовником или мужем. Меня это не огорчало: отец умирает первым.

В сочельник снег прекратился, и мы пошли в старинное аббатство в Сен-Морисе на полуночную мессу и выслушали еще более старинную историю о личном приказе императора Августа, который подверг наш мир страшному испытанию ["В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле" (библ.)]. Мы оба не были католиками, но рождество – это праздник, напоминающий детство. Вполне уместно было там присутствие Бельмона, он внимательно слушал приказ императора, держась сам по себе, как и на нашей свадьбе. Быть может, Святому семейству следовало прислушаться к совету Бельмона и как-нибудь уклониться от регистрации брака в Вифлееме.

Когда мы выходили, он ждал нас у дверей, и мы не могли от него скрыться, от его темного костюма, темного галстука, темных волос, худого тела, тонких губ и искусственной улыбки.

– Счастливого рождества, – пожелал он нам, подмигнул и сунул мне в руки конверт, как налоговую повестку. На ощупь я почувствовал, что там карточка. – Не доверяю почте на рождество, – сказал он. И замахал рукой. – Вот и миссис Монтгомери. Я был уверен, что она будет здесь. Она такая сторонница объединения церквей.

Голубые волосы миссис Монтгомери были покрыты голубым шарфом, и я заметил новый изумруд во впадине ее тощей шеи.

– Ха-ха, как полагается, мсье Бельмон со своими карточками. И юная чета. Желаю всем вам счастливого рождества. Почему-то не видела в церкви генерала. Надеюсь, он не заболел. Ага! Вот и он.

И действительно, в пролете двери появился Дивизионный, словно оживший портрет крестоносца: с прямой, как палка, спиной и одной ногой, не гнувшейся от ревматизма, с носом конкистадора и свирепыми усами, – трудно было поверить, что он ни разу в жизни не слышал выстрела неприятеля. Он тоже был в одиночестве.

– А мистер Дин?! – воскликнула миссис Монтгомери. – Он-то наверняка должен быть здесь. Он ведь всегда приходит, если не уезжает куда-нибудь за границу на съемки.

Я видел, что мы совершили очень большую ошибку. Полуночная месса в Сен-Морисе была таким же светским мероприятием, как званый коктейль. Мы бы так и не унесли ноги, если бы в эту минуту в дверях церкви не появился красивый, опухший от пьянства Ричард Дин. Мы сбежали, едва успев разглядеть, что он ведет на буксире хорошенькую девчонку.

– Господи! – сказала Анна-Луиза. – Все жабы в сборе.

– Мы же не знали, что они будут здесь.

– Я не очень верю во всю эту историю с рождеством, но хочу поверить, а вот жабы… Зачем они-то приходят?

– Наверно, обычай, как у нас елка. В прошлом году я пришел сюда один. Непонятно почему. Вероятно, и они тоже все были здесь, но в те дни я никого из них не звал… в те дни… кажется, с тех пор прошли годы. Я даже не знал, что ты существуешь.

В ту ночь, лежа в постели, в счастливый короткий промежуток между любовью и сном, мы могли весело посмеяться над жабами, словно это был комический хор в нашей собственной пьесе, которая только одна имела для нас значение.

– Как ты думаешь, у жаб есть душа? – спросил я Анну-Луизу.

– Разве не у всех есть душа – конечно, если вообще верить в души?

– Это официальная точка зрения, но я смотрю на дело иначе. Я думаю, что души развиваются из зародыша, как мы сами. Мы в зародыше – еще не человеческие существа, в нас есть еще что-то от рыбы, и зародыш души – еще не душа. Сомневаюсь, чтобы у маленьких детей души было больше, чем у собак, может быть, поэтому католическая церковь изобрела чистилище.

– А у тебя есть душа?

– По-моему, вроде есть – замызганная, но все же есть. Однако, если души существуют, у тебя она есть наверняка.

– Почему?

– Ты страдала. За мать. Маленькие дети и собаки не страдают. Разве что за себя.

– А у миссис Монтгомери?

– Души не красят волосы синькой. Можешь себе представить, чтобы она сама когда-нибудь задавалась вопросом, есть ли у нее душа?

– А у мсье Бельмона?

– Ему было некогда ее вырастить. Страны меняют свои налоговые установления каждый бюджетный год, закрывая возможности их обойти, и ему приходится все время выдумывать новые лазейки. Душе нужна личная жизнь. А у Бельмона на личную жизнь нет времени.

– А у Дивизионного?

– Тут я не совсем уверен. Может статься, что у неге все-таки есть душа. Какой-то он не очень счастливый.

– А это всегда признак?

– По-моему, да.

– А у мистера Кипса?

– Нет у меня уверенности и на его счет. Чувствуется в мистере Кипсе неудовлетворенность. Может, он что-то потерял и теперь ищет. Может, он ищет свою душу, а не доллар.

– А Ричард Дин?

– У него ее нет. Определенно нет. Никакой души. Мне говорили, что у него есть копии всех его старых фильмов и он каждый вечер их для себя прокручивает. У него нет времени даже на то, чтобы прочесть сценарий очередного фильма. Его удовлетворяет собственная персона. Если у тебя есть душа, ты не можешь быть удовлетворен собой.

Потом мы долго молчали. Нам давно полагалось бы заснуть, но мы оба знали, что другой не спит, думая об одном и том же. Моя глупая шутка обернулась чем-то серьезным. Мысль эту выразила вслух Анна-Луиза:

– А у моего отца?

– Ну, у него-то душа есть, – сказал я, – но мне кажется, что душа у него окаянная.