I

Роу шел за человеком в синем мундире по каменной лестнице и по коридору со множеством дверей; некоторые двери были открыты, и видны были комнаты одинаковой формы и величины, похожие на исповедальни. Стол и три стула – вот и вся обстановка; стулья были твердые, с прямыми спинками. Провожатый открыл одну из дверей – с таким же успехом, казалось, он мог открыть любую другую – и сказал:

– Обождите, пожалуйста, здесь, сэр.

Было раннее утро, в стальной раме окна висело серое холодное небо. Последние звезды только что погасли. Роу сидел, зажав руки в коленях, и терпеливо ждал, тупея от усталости. Усилия, которые он потратил, чтобы добраться сюда, вконец его измотали; он даже толком не понимал, что для этого делал – помнил только, как долго шел пешком по темным проселкам до станции, каждый раз вздрагивая, когда замычит со сна корова за живой изгородью или закричит сова; бесконечное хождение взад-вперед по платформе, пока не пришел поезд; запах травы и пара. Контролер потребовал билет, но билета у него не было, как и денег на билет. Он знал свое имя или предполагал, что его знает, но не мог сообщить своего адреса. Железнодорожник оказался человеком покладистым: наверное, вид у Роу был очень больной. Он спросил, не может ли Роу назвать кого-нибудь из друзей, но тот ответил, что друзей у него нет.

– Мне надо в полицию, – сказал он, и контролер добродушно заметил:

– За этим, сэр, так далеко не надо ездить.

Тогда он ужасно испугался, решив, что его сейчас вернут назад, как беглого мальчишку. Контролер спросил:

– Вы, сэр, один из больных доктора Форестера, так? Если вы сойдете на следующей станции, оттуда позвонят и попросят прислать за вами машину. Ждать придется не больше получаса.

– Не хочу.

– Вы, как видно, заблудились, сэр, но с таким джентльменом, как доктор Форестер, можно ни о чем не беспокоиться.

Роу собрал нее силы и твердо заявил:

– Я еду в Скотленд-ярд. Меня там ждут. И если меня задержат, вы будете отвечать.

На следующей остановке – платформа длиной в несколько метров и деревянный сарай посреди ровного темного поля – он увидел Джонса; они с Форестером, по-видимому, пошли к нему в комнату, обнаружили, что его нет, и Джонс сразу же поехал на станцию. Джонс подошел к его купе с деланным благодушием; позади стоял проводник.

– Ах, вот вы где, старина, – запинаясь, сказал Джонс, – ну-ка спускайтесь. У меня здесь машина – мигом будем дома.

– Я не поеду.

– Доктор очень расстроен. У него был тяжелый день, он вышел из себя и наговорил вам много лишнего.

– Я не поеду.

Проводник подошел ближе, показывая, что охотно поможет, если нужно будет применить силу. Роу закричал в бешенстве:

– Вы еще не оформили свидетельства, что я сумасшедший! И не имеете права силой вытаскивать меня из поезда!

Проводник пододвинулся поближе. Он тихонько шепнул:

– У этого джентльмена нет билета…

– Неважно, – неожиданно отмахнулся Джонс, – все в порядке. – Он наклонился к двери и шепнул: – Желаю удачи, старина.

Поезд отошел, окутав паром автомобиль, сарай и фигуру человека, который не смел помахать ему вслед. И вот теперь все его беды позади, впереди только одна беда: суд за убийство.

…Роу все сидел; стальное небо побледнело, послышались гудки первых такси. Дверь открылась, и толстый рассеянный человек в двубортном жилете, поглядев на него, спросил; «Где же Билл?» – но не стал ждать ответа. Из гавани донесся долгий пронзительный крик парохода. По коридору кто-то прошел, насвистывая, продребезжала чайная посуда, издалека пахнуло жареной селедкой.

В комнату бодро вошел тот же толстяк, у него было круглое, не по росту большое лицо и маленькие светлые усики. В руках он держал листок, который Роу заполнил внизу.

– Значит, вы и есть тот самый мистер Роу? – строго спросил он. – Слава богу, вы наконец пришли. – Он нажал звонок, и в дверях появился сержант в форме: – Бивис дежурит? Попросите его сюда.

Он сел, скрестил пухлые ляжки и стал разглядывать свои ногти. Руки у него были холеные; он разглядывал их с разных сторон и, казалось, был обеспокоен заусеницей на левом большом пальце. И при этом молчал, явно не желая разговаривать без свидетелей. Потом в комнату вошел рослый человек в костюме из магазина готового платья с блокнотом и карандашом в руках и занял третий стул. У него были громадные уши, торчавшие перпендикулярно черепу, и какое-то странное выражение бессловесной подавленности, словно он чувствовал себя слоном, попавшим в посудную лавку. Когда он неуклюжими пальцами нажимал карандашом на бумагу, казалось, либо карандашу, либо бумаге пришел конец и что сам он боится за их судьбу.

– Так вот, – начал франтоватый толстяк, припрятав до поры до времени свои ногти под пухлые ляжки, – значит, вы, мистер Роу, пришли к нам по собственной воле и хотите дать показания?

– Я увидел фотографию в газете.

– Мы просили вас явиться несколько месяцев назад.

– Я узнал об этом только вчера вечером.

– Видно, вы жили где-то в глуши.

– Я был в санатории, понимаете?

После каждой его фразы начинал скрипеть карандаш, превращая отдельные слова в стройный, последовательный рассказ.

– В каком санатории?

– Его содержит доктор Форестер. – Он назвал ближайшую железнодорожную станцию. Названия места он не знал. – По-видимому, был налет, – объяснил он, пощупав шрам на лбу, – и я потерял память. Очнулся я уже там и ничего не знал, кроме отрывочных воспоминаний детства. Они мне сказали, что меня зовут Ричард Дигби. Сначала я даже не узнал себя на фотографии. Видите, борода…

– А теперь, надеюсь, к вам вернулась память? – резко спросил толстяк с едва заметным оттенком иронии.

– Кое-что припоминаю, но не очень много.

– Весьма удобный вид памяти.

– Я стараюсь рассказать вам все, что знаю, – воскликнул Роу, вспыхнув от гнева. – Разве по английским законам человек не считается невиновным, пока не доказана его вина? Я готов сообщить об убийстве все, что помню, но я никого не убивал.

Толстяк заулыбался. Он вытащил из-под себя обе руки, поглядел на ногти и спрятал руки обратно.

– Интересно, – сказал он. – Вот вы упомянули об убийстве, а я ведь ничего о нем не говорил, да и в газетах пока ни слова не было сказано ни о каком убийстве.

– Не понимаю.

– Игру мы ведем честную. А ну-ка, Бивис, прочтите его показания.

Бивис покраснел, как великовозрастный школьник, читающий у аналоя Второзаконие:

– «Я, Артур Роу, по собственной воле даю следующие показания. Вчера вечером, когда увидел в газете свою фотографию, я впервые узнал, что полиция желает снять с меня допрос. Последние четыре месяца, страдая от потери памяти, вызванной травмой при воздушном налете, я находился в санатории, который содержит доктор Форестер. Память у меня восстановилась не полностью, но я желаю сообщить все, что знаю по поводу убийства…»

Полицейский прервал Бивиса:

– Все точно, не так ли?

– По-моему, да.

– Вам будет в дальнейшем предложено подписать ваши показания. А теперь назовите имя убитого.

– Не помню.

– Понятно. Кто вам сказал, что мы желаем вас допросить по поводу убийства?

– Доктор Форестер.

Ответ без запинки, видимо, удивил полицейского. Даже Бивис помешкал, прежде чем нажать карандашом на листок бумаги.

– Вам это сказал доктор Форестер?

– Да.

– Откуда он знал?

– Наверно, прочел в газете.

– Мы ни разу не упомянули об убийстве в газете. Роу устало подпер рукой подбородок. В голове у него снова зашевелился тяжелый сгусток ассоциаций.

– Может быть… – Пугающее воспоминание зародилось, оформилось, исчезло: – Не знаю.

Ему показалось, будто полицейский стал разговаривать с ним чуточку приветливей.

– Расскажите нам, что вы помните. В любом порядке.

– Да уж порядка не ждите. Сначала о Пуле. Он помощник доктора Форестера в «лазарете», куда отправляют буйных, только я не думаю, что все они в самом деле буйные. Я знаю, что встречал его раньше, до того как у меня пропала память. Я припоминаю маленькую убогую комнату с картиной Неаполитанской бухты. Видимо, я там жил – почему, не знаю. Странно, что выбрал такое жилье. Ко мне возвращаются больше чувства и ощущения, чем факты…

– Неважно, – сказал полицейский.

– Будто вспоминаешь сон, большая часть которого забылась. Я помню чувство ноющей тоски и… страха, и еще ощущение опасности, какой-то странный привкус.

– Вкус чего?

– Мы пили чай. Он просил, чтобы я ему что-то отдал.

– Что?

– Не могу вспомнить. Помню только какую-то чепуху. Кекс.

– Кекс?

– Он был из настоящих яиц. А потом что-то случилось… – Роу почувствовал страшную усталость. Взошло солнце. Люди отправлялись на работу. Если бы он знал, в чем была его работа.

– Хотите чаю?

– Да. Я немножко устал.

– Раздобудьте ему чаю, Бивис, и печенье… или кекс.

Он не стал ничего больше спрашивать, пока не вернулся Бивис, но, когда Роу протянул руку, чтобы взять кусок кекса, толстяк заметил:

– Боюсь, в этом нет настоящих яиц. Вам, наверно, испекли кекс дома? Купить его вы не могли.

Роу, не задумываясь, ответил:

– Да я же его не покупал, я его выиграл… – он осекся. – Какая чушь! Я сказал, не подумав. – Чай его подкрепил, – Тут у вас неплохо обходятся с убийцами.

– А вы постарайтесь побольше вспомнить.

– Я помню: много людей сидят кружком в комнате, потом свет гаснет… А я боюсь, что кто-то подкрадется ко мне сзади, ударит ножом или задушит. И чей-то голос… не помню ни единого слова. А потом лампы зажглись, и какой-то человек лежит мертвый. Наверное, это то, что, по-вашему, сделал я. Но я не верю, что это правда.

– А вы могли бы вспомнить лицо убитого?

– Думаю, что да.

– Дайте дело, Бивис.

В маленькой комнате становилось жарко. На лбу полицейского бисером выступил пота маленькие светлые усики стали влажными.

– Если хотите, – предложил он Роу, – можете снять пиджак. – Он снял свой и остался в жемчужно-серой рубашке с серебряными ободками, подтягивавшими манжеты.

Бивис принес и положил на стол бумажную папку.

– Посмотрите эти снимки, там вложены и отдельные фотографии, может, среди них вы найдете убитого.

Полицейская фотография – как карточка на паспорте: одухотворенность, которая скрашивает грубые, пошлые черты, не может быть поймана дешевым объективом. Очертания – форма носа и рта – ваши, и все же вы протестуете: это не я.

Роу машинально листал страницы. Он не мог поверить, что жизнь его текла среди таких людей. Только раз он на миг усомнился, что-то шевельнулось в его памяти при виде неподшитой фотографии человека с зализанной прядью на лбу, карандашом на зажиме слева и бегающими глазками в сетке морщин – глаза прятались от слишком яркой лампы фотографа.

– Знаете его? – спросил полицейский.

– Нет. Откуда? Кто он, лавочник? На секунду лицо показалось знакомым, но нет, я его не знаю.

Он стал листать дальше. Подняв как-то глаза, Роу увидел, что полицейский снова вытащил руку, – он явно потерял интерес к происходящему. Фотографий в папке осталось совсем немного, и вдруг Роу увидел то самое лицо: широкий лоб, темный костюм делового человека, а за ним, теснясь в памяти, из подсознания вырвалось множество других лиц.

– Вот! – сказал он и откинулся на спинку стула, чувствуя, что все вокруг завертелось и его мутит.

– Ерунда! – сказал полицейский. Сердитый голос едва достигал его слуха. – Вы меня чуть не обманули… отличный актер… нечего больше терять время…

– Они это сделали моим ножом.

– Бросьте кривляться. Этого человека никто не убивал. Он так же здравствует, как и вы.

 

II

– Он жив?

– Конечно, жив. Не понимаю, почему вам надо было выбрать именно его.

– Но в таком случае я не убийца! – Всю его усталость как рукой сняло, он стал замечать ясный день за окном. – А он был серьезно ранен?

– Вы действительно думали?.. – недоверчиво протянул полицейский. Бивис бросил записывать. – Не понимаю, о чем вы. Где это случилось? Когда? Что, по-вашему, вы видели?

Роу смотрел на фотографию, и все прошло перед ним, как калейдоскоп ярких картин. Он объяснил:

– Замечательная миссис… миссис Беллэйрс. Это было у нее дома. Спиритический сеанс. – Вдруг он увидел красивую руку в крови. – Позвольте. Но там был доктор Форестер! Это он объявил, что тот человек мертв. Они послали за полицией!

– Тот самый доктор Форестер?

– Тот самый.

– И они разрешили вам уйти?

– Нет, я сбежал.

– Вам кто-нибудь помог?

– Да.

– Кто?

Прошлое наплывало волной; словно теперь, когда ему нечего было бояться, открылись все шлюзы. Ему помог брат Анны. Роу видел его оживленное молодое лицо и чувствовал удар, который нанес ему кулаком. Но он его не выдаст.

– Этого я не помню. Маленький толстяк вздохнул.

– Это все не по нашей части, Бивис, – сказал он. – Давайте-ка лучше сведем его в «59». – Он позвонил по телефону какому-то Прентису. – Мы всегда помогаем вам, – пожаловался толстяк, – но часто ли вы помогаете нам?

Потом они провели Роу через большой двор; по набережной дребезжали трамваи, и голубиный помет придавал наваленным вокруг мешкам с песком деревенский вид. Роу ничуть не беспокоился, что полицейские шли по бокам, как стража; он все еще был на свободе, он не убивал, и память к нему возвращалась с каждым шагом. Он вдруг громко сказал:

– Ему хотелось получить кекс! – И громко засмеялся.

– Попридержите ваш кекс для Прентиса, – кисло посоветовал толстяк. – Он у нас известный сюрреалист.

Они пришли почти в такую же комнату, но в другом здании. На краешке стула сидел человек в костюме из шотландской шерсти с обвислыми усами по моде начала века.

– Вот мистер Роу, о котором мы объявляли в газетах, – сказал полицейский и положил папку на стол. – Во всяком случае, он утверждает, будто это он. Удостоверения личности нет. Говорит, что находился в санатории из-за потери памяти. Вам повезло, мы вернули ему память. Но какую память! Пожалуй, придется открыть свою клинику. Вам будет интересно узнать, что он видел своими глазами, как убили Коста.

– Это и в самом деле интересно, – сказал мистер Прентис с его старомодной любезностью. – Неужели моего Коста?

– Да. И при его кончине присутствовал некий доктор Форестер.

– Мой доктор Форестер?

– Похоже на то. Этот джентльмен был его пациентом.

– Присядьте, мистер Роу… и вы тоже, Грейвс.

– Ну нет. Обойдетесь без меня. Это вы любите фантастику, а я нет. Я вам оставлю Бивиса, если вы захотите что-нибудь записать. – У двери он обернулся. – Приятных кошмаров!

– Милый человек этот Грейвс, – сказал мистер Прентис. Он перегнулся к Роу, словно хотел вынуть из заднего кармана фляжку. Через стол повеяло запахом дорогой шотландской ткани. – Как вы считаете, это хороший санаторий?

– Пока вы не поссоритесь с доктором.

– Ха-ха… вот именно. А тогда?

– Вы можете вдруг очутиться в «лазарете» для буйных помешанных.

– Великолепно, – произнес мистер Прентис, поглаживая длинные усы. – Скажите, а не хотите ли вы подать на него жалобу?

– Со мной прекрасно обращались.

– Да. Этого я и боялся. Видите ли, если бы кто-нибудь подал жалобу – ведь все его пациенты находятся там по собственному желанию, – можно было бы полюбопытствовать, что там творится. Мне давно этого хочется.

– Когда вы попадете в «лазарет», все кончено. Если вы не сумасшедший, вас скоро сведут с ума. – В своей борьбе вслепую он на время забыл о Стоуне. Теперь, вспомнив усталый голос за дверью, он почувствовал угрызения совести. – Они сейчас держат там одного человека. А он совсем не буйный.

– Не сошелся во взглядах с доктором?

– Он говорит, будто видел, как доктор и Пул – это тамошний смотритель – что-то делали в темноте. У Пула в комнате. Он им сказал, что ищет окно, откуда можно вести огонь… – Роу запнулся. – Он, конечно, немножко сумасшедший, но очень тихий, совсем не буйный…

– Продолжайте, – попросил мистер Прентис.

– Он думает, что немцы оккупировали маленький островок в пруду. Говорит, что видел, как они там что-то копали.

– И он сказал это доктору?

– Да. – Роу взмолился: – Не могли бы вы его оттуда вытащить? Они надели на него смирительную рубашку, но он и мухи не обидит.

– Ладно, надо все толком обдумать. – Мистер Прентис гладил усы, словно собирался доить из них молоко. – Надо подойти к вопросу с самых разных сторон, не правда ли?

– Он и впрямь сойдет с ума…

– Бедняга, – произнес Прентис как-то неубедительно. В его мягкости чувствовалось что-то беспощадное. Он переменил тему разговора. – А Пул?

– Он однажды ко мне приходил – не знаю, давно ли, – и хотел взять у меня кекс, который я выиграл. Начался воздушный налет. Мне кажется, он пытался меня убить за то, что я не хотел отдавать ему кекс. Он был из настоящих яиц. Вы, наверно, думаете, что я тоже сумасшедший? – с тревогой спросил он.

Мистер Прентис серьезно ответил:

– Нет, я бы этого не сказал. Жизнь иногда принимает странный оборот. Очень странный. Почитайте историю. Вы знаете, что шелковичные черви были тайком вывезены из Китая в полой тросточке? Противно рассказывать, какими тайниками пользуются контрабандисты алмазов. Вот сейчас я ищу – вы не представляете, как упорно ищу – одну штучку, которая по величине, может, не больше алмаза. Кекс… прекрасно, почему бы и нет? Но он вас не убил.

– В моей истории столько пробелов, – сказал Роу.

– Куда он к вам приходил?

– Не помню. Многие годы моей жизни я все еще не помню.

– Мы так легко забываем то, что причиняет нам боль.

– Мне иногда жаль, что я не преступник, тогда на меня было бы заведено дело.

– Ничего, мы и так неплохо продвигаемся вперед, совсем неплохо, – ласково сказал мистер Прентис. – Теперь давайте вернемся к убийству… Коста. Конечно, оно могло быть инсценировано, чтобы заставить вас скрыться, помешать к нам прийти. Но что случилось потом? Вы, очевидно, не стали скрываться, но к нам не пришли. Что же такое вы знали… или знали мы? – Он оперся ладонями о стол и сказал: – Ну и задачка. Ее, пожалуй, можно выразить алгебраической формулой. Ну-ка расскажите мне все, что вы рассказывали Грейвсу.

Роу снова описал то, что мог вспомнить: полную людей комнату, погашенный свет, чей-то голос и страх.

– Да, Грейвс, видно, во все это не вник, – сказал мистер Прентис, обхватив руками костлявые колени и слегка раскачиваясь. – Бедный Грейвс, его интеллектуальный потолок – убийство из ревности железнодорожного носильщика. В нашем отделении приходится интересоваться куда более причудливыми явлениями. Поэтому он нам не доверяет, не доверяет от души.

Он принялся перелистывать папку с такой иронией, будто листал семейный альбом.

– Вас когда-нибудь интересовала человеческая психика, мистер Роу?

– Я не знаю, что меня интересовало.

– Вот, например, такое лицо?

Это была фотография, которая привлекла внимание Роу; теперь он стал снова вглядываться в нее.

– Как, по-вашему, чем занимался этот человек? – спросил мистер Прентис.

Карандаш на зажиме в верхнем кармане, мятый костюм, вид человека, вечно ждущего нагоняя, морщинки вокруг много повидавших глаз – когда Роу присмотрелся к нему поближе, всякие сомнения исчезли.

– Частный сыщик, – твердо решил он.

– Прямо в яблочко с первого раза. И этот маленький человек-невидимка обладал такой же неприметной фамилией.

Роу улыбнулся:

– Думаю, что его звали Джонс.

– Вам, наверно, трудно в это поверить, мистер Роу, но вы и он – будем звать его Джонсом – имели кое-что общее. Оба вы исчезли. Но вы, мистер Роу, вернулись. Бивис, как называлось агентство, где он служил?

– Не помню, сэр. Могу проверить.

– Не стоит. Единственное, которое я помню, называется «Клиффорд». Не оно?

– А не «Ортотекс»? – спросил Роу. – У меня когда-то был друг… – Он замолчал.

– Память возвращается, а, мистер Роу? Видите ли, его фамилия действительно Джонс. И он служил в «Ортотексе». Что вас заставило туда пойти? Можем подсказать, если не помните. Вы подозревали, что кто-то пытался вас убить из-за кекса. Вы этот кекс выиграли на базаре (ну и комедия!), потому что некая миссис Беллэйрс подсказала вам его вес. Вы отправились выяснять, где живет эта миссис Беллэйрс в контору фонда для Матерей Свободных Наций (кажется, так называется эта иностранная организация), и Джонс шел за вами следом, чтобы выследить их… и присмотреть за вами. Но вы, похоже, сбежали от него, мистер Роу, потому что Джонс так и не вернулся назад, а когда на следующий день вы позвонили мистеру Ренниту, вы ему сказали, что вас разыскивают по обвинению в убийстве.

Роу сидел, прикрыв глаза рукой. Пытался ли он вспомнить? Старался ли не вспоминать? А голос настойчиво продолжал:

– Однако в тот день, насколько известно, в Лондоне не было совершено ни одного убийства, – разве что жертвой его стал бедняга Джонс. Вы явно что-то знали, и мы дали объявление в газетах. Но вы не пришли. До сегодняшнего дня, когда вы явились с бородой, которой у вас раньше не было, и рассказали, будто бы потеряли память. Однако это не мешает вам помнить, что вас обвиняют в убийстве, но показали вы человека, который, как нам хорошо известно, в полном здравии. Как, по-вашему, нам следует к этому отнестись, мистер Роу?

– Я жду, когда на меня наденут наручники, – ответил Роу и невесело усмехнулся.

– Согласитесь, что нашего друга Грейвса можно понять, – сказал мистер Прентис.

– Неужели жизнь и в самом деле такая? – спросил Роу. Мистер Прентис нагнулся вперед с заинтересованным видом, словно всегда был готов пожертвовать анализом частного ради общего теоретического рассуждения.

– Это жизнь, – сказал он, – значит, можно сказать, что она именно такая.

– Но я совсем иначе ее представлял! – И он объяснил: – Я думал, что жизнь гораздо проще и… благороднее. Такой она, наверно, кажется всем мальчишкам. Я воспитывался на рассказах о том, как капитан Скотт писал последние письма домой, как Отс попал в снежный буран, а кто-то еще – забыл, как его звали, – потерял руки, производя опыты с радием, и как Дамьен жил среди прокаженных… – воспоминания, которые постепенно стираются, когда на них накладывается опыт повседневной жизни, ожили в маленьком душном кабинете огромного серого здания. Высказаться было таким облегчением! – В одной книжке, она называлась «Маленький герцог», написала ее некая Юнг… Если бы вас перенесли из того мира на место, которое вы занимаете сейчас, вы бы тоже растерялись. Пропавший Джонс и кекс, «лазарет», бедный Стоун… все эти рассказы о человеке, которого зовут Гитлер… ваши папки со всеми этими несчастными… жестокость, бессмыслица. Так и кажется, будто меня отправили путешествовать с испорченным компасом. Я готов сделать все, что вы хотите, но не забывайте: я еще тычусь во все углы, как слепой. Люди постепенно узнают жизнь. Война, ненависть… мне все это так странно! Я к этому не подготовлен. По-моему, самое лучшее – если меня повесят.

– Да, да, – живо сказал мистер Прентис, – это необыкновенно интересное дело. Вижу, для вас наш мир кажется жалкой и отвратительной дырой. Мы-то научились с ним ладить.

– Меня пугает, – сказал Роу, – что я не знаю, как я с ним ладил до того, как потерял память. Когда я ехал сегодня в Лондон, я не представлял себе, что увижу столько развалин. Ничто меня уже больше не удивит так, как это. Бог его знает, что за развалина я сам. Может, я и в самом деле убийца?

Мистер Прентис снова открыл папку и пробормотал:

– Ну теперь мы уже не думаем, что вы убили Джонса. – Он был похож на человека, который, заглянув за чужой забор, увидел там какую-то мерзость и спешит подальше уйти. – Весь вопрос: отчего вы потеряли память? Что вы об этом помните?

– Только то, что мне сказали,

– А что вам сказали?

– Будто разорвалась бомба. От нее у меня этот шрам.

– Вы были один?

Он не сумел прикусить язык и ответил:

– Нет.

– Кто с вами был?

– Девушка. – Поздно, придется вмешать в это дело ее; но если он не убийца, что за беда, если ее брат помог ему бежать! – Анна Хильфе. – Даже ее имя приятно было произнести.

– Как вы очутились вдвоем?

– По-моему, у нас был роман.

– По-вашему?

– Я не помню.

– А что она говорит?

– Она говорит, будто я спас ей жизнь.

– Свободные матери… – размышлял мистер Прентис. – А она объяснила вам, как вы попали к доктору Форестеру?

– Ей запретили мне это рассказывать. – У мистера Прентиса вздернулась бровь. – Они хотели, по их словам, чтобы память вернулась ко мне сама, постепенно. Без гипноза, без психоанализа.

Мистер Прентис просто сиял, слегка раскачиваясь на краешке стула, – у него был такой вид, будто он отдыхает после удачной охоты.

– Да, им было бы совсем некстати, если бы к вам вернулась память… Правда, на худой конец всегда можно было прибегнуть к «лазарету».

– Если бы хоть вы мне сказали, в чем дело!

Мистер Прентис поглаживал ус; у него было ленивое выражение лица, как у лорда Бальфура, но было видно, что это напускное. Он придумал себе такой стиль – это облегчало жизнь.

– Скажите, а вы часто бывали в «Ригел-корте»?

– Это что, отель?

– Ага, тут вам память не изменяет. Мистер Прентис закрыл глаза; может быть, это тоже была поза, но кто может обойтись без позы?

– Почему вы спросили меня о «Ригел-корте»?

– Просто так, догадка. У нас ведь очень мало времени.

– Для чего?

– Для того, чтобы найти иголку в стоге сена.

 

III

Казалось, мистер Прентис не способен на большие физические усилия, например бег по пересеченной местности. Но в ближайшие несколько часов он показал, как он был вынослив, ибо гонка была изнурительной.

Он бросил свою загадочную фразу в пространство и вышел из комнаты, так и не договорив; его длинные ноги почти не гнулись, как ходули. Роу остался вдвоем с Бивисом, и время потянулось медленно. Солнце, сулившее поутру ясный день, оказалось обманчивым: зарядил не по сезону холодный мелкий дождик. Спустя долгое время Роу принесли на подносе чай и кусок пирога.

Бивис не был склонен к беседе, словно его слова могли быть использованы как показания в суде, и Роу только раз попытался прервать молчание:

– Хотел бы я все-таки знать, в чем тут дело!

Зубастый рот Бивиса открылся и захлопнулся, как капкан.

– Государственная тайна! – заявил он и тускло уставился на пустую стену.

Внезапно появился мистер Прентис; он быстро вошел на своих негнущихся ногах в сопровождении какого-то человека в черном, который держал на животе обеими руками котелок, словно миску с водой, и слегка задыхался, догоняя мистера Прентиса. Он остановился в дверях и злобно уставился на Роу:

– Это он, мерзавец! Никаких сомнений, это он. Я узнаю его, несмотря на бороду. Загримировался.

Мистер Прентис захихикал.

– Превосходно, – сказал он. – Все сходится.

Человек с котелком заявил:

– Он внес чемодан и хотел его оставить. Но я получил указания. Я ему сказал, чтобы он дождался мистера Траверса, Он не желал его ждать. Еще бы, он-то знал, что там внутри… Но что-то, видно, у него сорвалось. Не удалось погубить мистера Траверса, зато чуть было не укокошил бедную девушку. А как началась суматоха, его и след простыл…

– Я не помню этого человека, – сказал Роу.

– А я присягну в любом суде, что это он! – яростно замахал котелком незнакомец.

Бивис наблюдал за этой сценой с раскрытым ртом, а мистер Прентис только хихикал:

– Сейчас не время ссориться. Выясните отношения позже. Теперь вы нужны мне оба.

– Объясните мне хоть что-нибудь! – взмолился Роу. Проделать весь этот путь, думал он, чтобы снять с себя обвинение в убийстве и попасть в такую неразбериху.

– В такси, – сказал мистер Прентис. – Объясню в такси. – И он двинулся к двери.

– Вы что же, не хотите его арестовать? – спросил незнакомец, задыхаясь от быстрой ходьбы.

Мистер Прентис, не оборачиваясь, пробормотал:

– Со временем, может быть… – А потом загадочно осведомился: – Кого?

Они выбежали во двор, а оттуда на широкую Нортумберленд-авеню. Полицейские отдавали им честь. Потом они сели в такси и понеслись мимо разрушенных домов Стрэнда, мимо пустых глазниц здания страховой компании и окон, забитых досками, мимо кондитерских с одинокой вазой лиловых подушечек на витрине.

Мистер Прентис негромко сказал:

– Я хочу, чтобы вы, джентльмены, вели себя как можно естественней. Мы едем к портному, где с меня будут снимать мерку костюма, который я заказал. Я войду первым, через несколько минут войдете вы, Роу, а потом и вы, мистер Дэвис, – и он дотронулся пальцем до котелка, который покачивался на коленях у незнакомца.

– Что все это значит, сэр? – спросил Дэвис. Он отодвинулся от Роу в самый угол, а мистер Прентис хоть и поджал свои длинные ноги, тем не менее занимал чуть не все такси, примостившись против них на откидном сиденье.

– Неважно. Ваше дело не зевать. Посмотрите, нет ли в мастерской кого-нибудь знакомого. – Когда такси описало петлю вокруг выпотрошенного остова Сент-Клемент Дейнс, в его глазах погасло озорство. – Дом будет окружен, вам нечего бояться.

– Я не боюсь, я только хочу понять, – сказал Роу, не сводя глаз с этого непонятного, превращенного в развалины, забитого досками Лондона.

– Дело серьезное. Я и сам не знаю, насколько серьезное, – сказал мистер Прентис. – Но мы можем с полным правом сказать, что от него зависит наша общая судьба. – Он передернулся, допустив такое проявление чувств, захихикал, с сомнением щипнул шелковистые кончики усов и грустно сказал: – Вы же знаете, у каждой из воюющих сторон есть свои слабости, которые необходимо скрывать. Если бы после Дюнкерка немцы знали, до чего мы слабы… Да и сейчас у нас есть уязвимые места, о которых, если бы им было известно… – Такси объезжало развалины вокруг собора св. Павла и снесенный с лица земли Патерностер-роу – длинную панораму погибшей Помпеи. – Тогда вот это ерунда по сравнению с тем, что может произойти. Ерунда. – Он задумчиво пояснил: – Может, я был не прав, говоря, что вам не грозит опасность. Если мы напали на верный след, опасности не избежать. Для них эта игра стоит тысячи жизней.

– Если я могу на что-то пригодиться, – произнес Роу, глядя на страшные опустошения вокруг. – Я ведь не воображал, что война – вот это. Христос, наверно, таким представлял себе разрушенный Иерусалим, когда он заплакал…

– Я не боюсь, – резко, словно в чем-то оправдываясь, заявил человек в котелке.

Мистер Прентис обхватил костлявые колени и стал покачиваться, вторя движению такси.

– Мы ищем маленький ролик пленки. Он, вероятно, много меньше катушки ниток. Меньше тех роликов, которые вы вставляете в «лейку». Надеюсь, вы читали запросы в парламенте о неких документах, которые пропадали в течение часа? Дело это удалось замять. Стоит ли подрывать доверие к одному из первых лиц в государстве? Нам только повредит, если газеты затопчут следы. Я рассказываю это вам двоим только потому… Словом, если вы проболтаетесь, мы вас тихонько упрячем, пока все не кончится. Случилось это дважды, первый раз ролик был спрятан в кексе, и кекс должны были унести с одного благотворительного базара. Но вы его выиграли, – он кивнул Роу, – потому что пароль по ошибке был сообщен не тому, кому надо.

– А миссис Беллэйрс? – спросил Роу.

– Ею как раз сейчас занимаются. – И он продолжал объяснять, помогая себе жестами худых, с виду немощных рук. – Первая попытка не удалась. Бомба, попавшая в ваш дом, уничтожила кекс вместе с тем, что там было спрятано, и, вероятно, спасла вашу жизнь. Но им не понравилось, что вы решили распутать эту историю. Они пытались вас напугать и заставить скрыться, но почему-то это у них не вышло. Конечно, они рассчитывали, что вас разнесет на куски, но, когда выяснилось, что вы только потеряли память, их это устроило. Даже больше, чем если бы вас убило, потому что, когда вы исчезли, на вас можно было свалить вину за взрыв бомбы, как и за… Джонса.

– Но за что убивать девушку?

– Давайте не будем отгадывать загадки. Может, потому, что ее брат вам помог. Они не гнушаются и местью. Сейчас нет времени в это вдаваться. – Они подъехали к Меншн-хаус. – Мы знаем одно: им надо было выждать, пока не подвернется другой случай, другая важная персона, другой дурак. С первым дураком им помогло, что они шили у одного портного.

Такси остановилось на углу улицы в центре города.

– Отсюда мы пойдем пешком, – сказал мистер Прентис. Как только они вышли из такси, по обочине тротуара на противоположной стороне улицы двинулся человек.

– У вас есть револьвер? – с тревогой спросил Дэвис.

– Я все равно не умею с ним обращаться, – сказал мистер Прентис. – Если они что-нибудь затеют, ложитесь на пол, и все.

– Вы не имели права втягивать меня в эту историю!

– Ну нет! – резко повернулся к нему мистер Прентис. – Никто в эти дни не имеет права на свою жизнь. Поймите, что мы мобилизованы на защиту родины.

Они сбились в кучку на тротуаре; мимо шли банковские посыльные в цилиндрах, с ящичками, надетыми на шею; опаздывая с обеда, торопились конторщики и стенографистки. Развалин в этом районе не было, казалось, что нет и войны.

– Если им удастся вывезти эти фотографии за границу, – сказал мистер Прентис, – у нас наверху будет просто эпидемия самоубийств… так уже было во Франции.

– Откуда вы знаете, что их еще не вывезли? – спросил Роу,

– Не знаю. Надеюсь. Но мы скоро узнаем. Следите за мной, когда я войду. Дайте мне пробыть в примерочной пять минут, а потом входите вы, Роу. Спросите меня. Я хочу, чтобы он был там, где я смогу наблюдать за ним в зеркало. А вы, Дэвис, сосчитайте до ста и тоже входите… Ваше появление будет для него уж слишком неправдоподобным. Вы будете последней каплей.

Они смотрели, как удаляется его прямая старомодная фигура; это был как раз тот человек, кто шьет костюмы у портного в Сити – надежного и не слишком дорогого, – его можно рекомендовать даже сыну. Пройдя шагов пятьдесят, мистер Прентис вошел в подъезд; на углу стоял прохожий и закуривал сигарету. У соседнего подъезда остановилась машина, откуда вышла за покупками дама, оставив за рулем шофера. Роу сказал:

– Мне пора двигаться. – В ушах у него стучало от волнения; войдя в азарт, он, казалось, забыл все свои горести и снова дышал свежим воздухом отрочества. Роу с подозрением оглядел Дэвиса, у которого от волнения дергалась щека. – Помните, считаете до ста, а потом идете за мной. – Дэвис молчал. – Поняли? Счет до ста.

– А ну всю эту комедию к черту, – с бешенством проворчал Дэвис. – Я простой человек…

– Но это приказ!

– А кто может мне приказывать?

У Роу не было времени с ним препираться: его срок истек. Война нанесла портняжному делу серьезный урон. На прилавке лежало несколько штук скверного сукна. Полки были почти пусты. Человек во фраке с усталым, морщинистым от забот лицом спросил:

– Чем могу служить, сэр?

– У меня тут назначено свидание с приятелем, – сказал Роу и поглядел на узкий проход между кабинками с зеркалами. – Ему делают примерку.

– Присядьте, сэр. Мистер Форд, – позвал портной. – Мистер Форд.

Из кабинки вышел с сантиметром на шее и букетиком булавок, вколотым в лацкан пиджака, солидный деловой человек по фамилии Кост; в прошлый раз Роу видел его мертвым. Словно недостающая часть головоломки, эта невозмутимая фигура сразу осмыслила его воспоминания – и о поэте из рабочих, и о человеке из Уэлвина, и о брате Анны. Как звала этого человека миссис Беллэйрс? Он вспомнил: «мистер Кост, представитель делового мира».

Роу поднялся со стула, словно при появлении важной персоны, которой должен быть оказан почет, но в спокойном чинном взоре не отразилось ничего.

– Я вас слушаю, мистер Бридже.

Это были первые слова, которые услышал от него Роу, прежде вся его роль ограничивалась смертью.

– Этот джентльмен назначил здесь встречу с другим джентльменом.

Кост медленно перевел свой взгляд на Роу; спокойная гладь больших серых глаз по-прежнему была невозмутима, разве что взгляд задержался на лице Роу секундой дольше, чем требовалось.

– Я уже почти кончил снимать с джентльмена мерку. Если вы соблаговолите обождать минуты две…

А через две минуты, подумал Роу, появится другой, та последняя капля, которая тебя доконает.

Мистер Форд – если теперь его так звали – не спеша подошел к прилавку; все, что он делал, было тщательно продумано; костюмы, которые он шил, должно быть, отлично сидели. Точность его движений не допускала и мысли о каком-то чудачестве, о своенравии, однако какая чудовищная аномалия крылась под этой оболочкой? Роу снова видел, как доктор Форестер окунает пальцы в то, что было похоже на кровь.

На прилавке стоял телефон: мистер Форд поднял трубку и набрал номер. Диск находился прямо перед глазами у Роу. Он пристально смотрел, как тот набирал БАТ, – в буквах Роу был уверен, но одну цифру он все-таки проглядел, встретив безмятежный вдумчивый взгляд мистера Форда. Роу не знал, что делать, и мечтал, чтобы скорее появился мистер Прентис.

– Алло, – сказал мистер Форд. – Алло! Говорят от Паулинга и Кростуэйта.

За стеклом витрины нехотя двигалась к двери фигура человека в котелке. Роу сжал руки на коленях. Мистер Бридже, повернувшись к ним спиной, грустно приводил в порядок жалкие штуки сукна. Его вялые руки словно писали жалобу в журнал «Портной и закройщик».

– Костюм был отправлен утром, сэр, – говорил мистер Форд. – Надеюсь, он попадет вовремя к вашему отъезду. – Он с удовлетворением и как-то не по-людски причмокнул в трубку. – Большое спасибо, сэр. Я сам был в высшей степени удовлетворен последней примеркой. – Он перевел взгляд на звякнувшую дверь, в которую с какой-то отчаянной развязностью заглядывал Дэвис, – О да, сэр. Я думаю, когда вы его наденете, плечи сядут на место… – Хитроумный замысел мистера Прентиса явно не удался: этого человека нельзя было вывести из равновесия.

– Мистер Траверс! – с изумлением воскликнул Дэвис.

Аккуратно прикрыв трубку ладонью, мистер Кост спросил:

– Простите, вы что-то сказали, сэр?

– Вы же мистер Траверс! – Но, встретив спокойный, ясный взгляд, Дэвис неуверенно добавил: – Разве это не вы?

– Нет, сэр.

– Мне показалось.

– Мистер Бридже, будьте добры заняться с этим джентльменом.

– Конечно, мистер Форд.

Мистер Форд отвел руку от трубки и продолжал негромко и властно говорить по телефону:

– Нет, сэр. В последнюю минуту я выяснил, что мы не сможем повторить ваш заказ на брюки. И дело отнюдь не в талонах. Мы больше не сумеем получить ткань того же рисунка, у фабрикантов ни единого метра. – Его взгляд снова встретился со взглядом Роу и легонько ощупал его лицо, как рука слепца. – Лично у меня, сэр, нет никакой надежды. Ни малейшей надежды. – Он положил трубку и сделал несколько шагов вдоль прилавка. – Не одолжите ли вы мне их на минуту, мистер Бридже, – он взял с прилавка портняжные ножницы.

– Пожалуйста, мистер Форд.

Он молча прошел мимо Роу, ни разу на него не взглянув, и все так же неторопливо двинулся вдоль прохода, деловито и тяжеловесно, как глыба. Роу быстро встал, понимая, что надо что-то предпринять, иначе весь план их рухнет.

– Кост! – закричал он вслед удаляющейся фигуре. – Кост! – и тогда поразительное спокойствие и уверенность этого человека с ножницами показались ему странными, он вспомнил взгляд, которым Кост ощупал его лицо… Он громко, предостерегающе закричал: – Прентис! – но закройщик уже скрылся в одной из кабинок.

Это была не та кабинка, из которой вышел мистер Прентис. Он появился очень удивленный, без пиджака в другом конце прохода.

– В чем дело? – спросил он, но Роу был уже у двери другой кабины и тщетно пытался туда войти. Сбоку он видел возмущенное лицо мистера Бриджса и выпученные глаза Дэвиса.

– Скорей! – крикнул он. – Дайте шляпу. – Схватив котелок, он разбил им дверное стекло.

Кост-Траверс-Форд был покрыт, как льдинками, осколками стекла. Он сидел в кресле для заказчиков против высокого трельяжа, крепко зажав стоймя ножницы своими коленями и наклонившись вперед. Шея у него была пронзена насквозь. Он умер как истый римлянин.

Роу подумал: «На этот раз я действительно его убил» – и снова услышал негромкий, почтительный, но властный голос, говоривший в трубку: «Лично у меня, сэр, нет никакой надежды, ни малейшей надежды».

 

I

У миссис Беллэйрс было меньше чувства собственного достоинства.

Они поехали прямо на Кэмпден-хилл, бросив по дороге Дэвиса с его загубленным котелком. Мистер Прентис был озабочен и угнетен.

– Пустое дело, – сказал он. – Нам они нужны живые, для допроса.

– Меня он в ту минуту просто поразил. Вот у кого было настоящее мужество. Правда, не знаю, что тут удивительного. Как-то не вяжется с профессией портного… если не считать храброго портняжку из сказки… тот ведь убил великана. Вы, наверно, скажете, что этот портняжка был на стороне великанов. Интересно почему?

Когда они ехали через парк под порывами мелкого дождя, мистер Прентис вдруг взорвался:

– Жалость – ужасная вещь. Люди сетуют на любовную страсть. Но самая убийственная страсть – это жалость, она не приедается, как чувственность!

– В конце концов, война есть война, – сказал Роу с каким-то подъемом, Стертый лживый довод, как простой камень в руках ребенка, вдруг засверкал драгоценным самоцветом. Он наконец принимал участие в войне. Мистер Прентис искоса с любопытством за ним наблюдал:

– Вы ее не чувствуете, а? Подростки не чувствуют жалости. Это страсть зрелых людей.

– Наверно, я прожил скучную и по-обывательски трезвую жизнь, поэтому все меня так волнует. Теперь, когда я знаю, что я не убийца, я могу получать удовольствие… – Он замолчал на полуслове при виде смутно знакомого, как картинка из сна, дома: заросший сорняком палисадник, рухнувшая серая статуя и железная скрипучая калитка. Шторы спущены, словно в доме покойник, но дверь открыта настежь; казалось, на мебели приклеены ярлычки: «Продается с аукциона».

– Мы ее сцапали в то же самое время, – сказал мистер Прентис.

В доме царила тишина; у двери стоял какой-то человек в темном костюме – он мог быть и гробовщиком. Перед мистером Прентисом распахнули другую дверь, и они вошли. Но не в гостиную, которую Роу смутно помнил, а в маленькую столовую, загроможденную уродливыми стульями, слишком большим обеденным столом и секретером. Миссис Беллэйрс сидела в кресле во главе стола, лицо у нее было пухлое, серое, скрытное, голову украшал черный тюрбан. Человек у двери сообщил:

– На вопросы отвечать отказывается.

– Ну как, мадам? – приветствовал ее мистер Прентис с беспечной галантностью.

Миссис Беллэйрс не проронила ни слова.

– Я привел вам гостя, мадам, – сказал мистер Прентис и, отступив в сторонку, представил ей Роу.

Человеку трудно оставаться спокойным, когда он вызывает ужас; неудивительно, что поначалу кто-то бывает этим опьянен. Роу самому стало страшно, словно он понял, что способен на злодейство. Миссис Беллэйрс – это пугало, сидевшее во главе стола, – вдруг стала давиться, будто проглотила за обедом рыбью кость. Она, видимо, и так владела собой с трудом, а при появлении Роу у нее перехватило горло.

Мистер Прентис не растерялся. Он обошел стол и добродушно хлопнул ее по спине:

– Откашляйтесь, мадам, откашляйтесь. Вам будет легче,

– Я никогда не видела этого человека, – простонала она. – Никогда!

– Разве? Вы же предсказывали ему судьбу, – сказал мистер Прентис. – Неужели не помните?

Искра отчаянной надежды блеснула в старых, воспаленных глазах:

– Если весь этот шум из-за невинного гадания… Я этим занимаюсь только в благотворительных целях.

– Не сомневаемся.

– И я никогда не предсказываю будущее…

– Ах, если б мы могли заглянуть в будущее!

– Я только рассказываю, какая у человека натура…

– И сколько весит кекс, – подсказал мистер Прентис, и надежда покинула миссис Беллэйрс. Молчать теперь было бесполезно.

– А ваши маленькие сеансы? – весело продолжал спрашивать мистер Прентис, словно они обменивались шутками.

– Только в интересах науки…

– Ваша небольшая компания собирается по-прежнему?

– По средам.

– А многие из участников пропускают сеансы?

– Все они мои личные друзья, – рассеянно произнесла миссис Беллэйрс; теперь, когда вопросы затрагивали менее опасную тему, она подняла пухлую напудренную руку и поправила свой тюрбан.

– И мистер Кост? Но он теперь вряд ли будет участвовать в ваших сеансах.

Миссис Беллэйрс осторожно заметила:

– Теперь я узнаю этого джентльмена. Меня смутила его борода. Мистер Кост затеял тогда глупую шутку. Я ничего об этом не знала. Я ведь была так от них далеко.

– Далеко?

– Там, в Мире Блаженных.

– Да, мистер Кост уже не позволит себе больше таких шуток.

– Я уверена, что он не хотел ничего дурного… Может, он рассердился, что пришли посторонние… У нас ведь такая тесная компания. К тому же мистер Кост никогда не был истинно верующим.

– Будем надеяться, что теперь он им стал. – В эту минуту трудно было предположить, что мистером Прентисом владеет то, что он звал «пагубной страстью жалости». – Постарайтесь наладить с ним контакт, миссис Беллэйрс, спросите его, почему он сегодня утром перерезал себе горло.

Она выпучила глаза, онемев от ужаса; молчание прервал телефонный звонок. Аппарат стоял на секретере, в маленькой комнате теснился народ, и к телефону трудно было подойти. Телефон продолжал настойчиво звонить. В голове у Роу шевельнулось воспоминание… все это однажды уже было.

– Обождите минутку, – сказал мистер Прентис. – Возьмите трубку вы, мадам.

Она пробормотала:

– Перерезал себе горло…

– У него не было выбора, мадам. Остаться в живых и попасть на виселицу?

Телефон продолжал упорно звонить, словно кто-то вдалеке хотел отгадать, что творится в этой комнате и почему никто не отвечает.

– Возьмите же трубку, мадам, – повторил мистер Прентис.

Миссис Беллэйрс не портняжка, она вылеплена из другого теста. Покорно поднявшись, она тяжело двинулась к телефону, позвякивая побрякушками. На миг она застряла между столом и стеной, и тюрбан сбился у нее на один глаз.

– Алло! – сказала она. – Кто говорит?

Трое мужчин затаили дыхание. Вдруг миссис Беллэйрс приободрилась, почувствовав свою силу: она одна могла говорить с тем, кто звонил.

– Это доктор Форестер. Что ему сказать? – спросила она через плечо, держа трубку у самого рта. Она сверкнула на них глазами – злобно, мстительно, хитро, скинув глупую мину как ненужную маскировку, – этим некогда было теперь заниматься. Мистер Прентис отнял у нее трубку и дал отбой.

– Это вам не поможет, – сказал он. Она сделала вид, что возмутилась:

– Я ведь только спросила. Мистер Прентис распорядился:

– Вызовите из Скотленд-ярда большую машину. Бог их знает, о чем думает местная полиция. Им давно уже полагалось быть там. – Он сказал второму полицейскому: – Последите, чтобы эта дама не перерезала себе горло. Нам она еще понадобится.

Бледный от гнева, он обошел весь дом, комнату за комнатой, неся разрушение, как смерч.

– Я беспокоюсь за вашего приятеля, – сказал он Роу. – Как, бишь, его зовут? За Стоуна! Ах, старая сука! – выругался он. Грубое слово странно звучало в его старомодных устах. В спальне у миссис Беллэйрс он дочиста выскоблил все банки с притираниями, а их было немало. Он самолично и даже со злорадством вспорол все подушки. На ночном столике под лампой с розовым абажуром лежала зажигательная книжонка «Любовь на Востоке»; он содрал с нее переплет и отбил фарфоровую подставку у лампы. Только автомобильный гудок положил конец этому разгрому.

– Вы мне понадобитесь для опознания преступника, – сказал он и в три прыжка сбежал вниз по лестнице. Миссис Беллэйрс плакала в гостиной, один из полицейских угощал ее чаем.

– Прекратите эту ерунду! – приказал мистер Прентис. Ему хотелось дать нерадивым помощникам предметный урок. – Нечего с ней нянчиться! Если она не будет отвечать на вопросы, выпотрошите весь дом дочиста. – Его просто пожирала ненависть, а может, и отчаяние. Он взял чашку, из которой собиралась пить миссис Беллэйрс, и вылил содержимое на ковер. Миссис Беллэйрс завизжала:

– Вы не имеете права.

– Это ваш парадный сервиз, мадам? – резко спросил он, чуть передернувшись от отвращения к вульгарной берлинской лазури.

– Поставьте, – молила миссис Беллэйрс, но он разбил чашку об пол и объяснил своему помощнику: – Ручки полые. Мы не знаем, как мала эта пленка. Вы должны ободрать весь дом догола.

– Вы за это ответите, – произнесла миссис Беллэйрс избитую фразу.

– О нет, мадам, отвечать будете вы. Передача сведений противнику карается виселицей.

– Женщин не вешают. Во всяком случае, теперь, в эту войну.

– Не скажите. Мы вешаем больше людей, мадам, чем пишут в газетах! – крикнул ей мистер Прентис уже из коридора.

Путь был долгий и невеселый. Мистера Прентиса, видимо, угнетало сознание неудачи и дурные предчувствия; он сидел ссутулившись в углу траурно завывавшей машины. Прежде чем она выбралась за грязную окраину Лондона, наступил вечер, а до первой живой изгороди доехали уже ночью. Позади было видно только светящееся небо – яркие квадраты и пучки лучей, – оно было похоже на освещенные фонарями городские площади, словно все сместилось и окружающий мир был теперь наверху, а внизу лежали темные, погасшие небеса.

Это было долгое и невеселое путешествие, и ради спутника Роу приходилось скрывать душевный подъем, – его пьянило счастливое ощущение войны и опасности. Теперь это похоже на жизнь, какой он ее когда-то воображал! Он стал участником великой борьбы и вправе сказать Анне, что воевал и с ее врагами. Его не очень тревожила участь Стоуна: во всех приключенческих книжках, читанных в детстве, всегда был счастливый конец. Развалины у них за спиной были только героической декорацией для его приключений и казались не более реальными, чем пропагандистские снимки в альбоме. Он не понимал чужого страдания, потому что забыл, как страдал сам.

– В конце концов, чего нам бояться? – сказал он вслух. – Местная полиция…

Мистер Прентис горько заметил:

– Англия – красивая страна: норманнские церкви, древние гробницы, зеленые деревенские выгоны и старинные трактиры. У полицейского дом с садиком. Он каждый год получает приз за свою капусту…

– Но полиция графства…

– Начальник полиции двадцать лет назад служил в индийской армии. Славный малый и прекрасный знаток портвейна. Чересчур длинно рассказывает о своем полку, но не скупится, жертвуя на добрые дела. Старший полицейский офицер когда-то был хорошим работником, но его отчислили из лондонской полиции без пенсии, поэтому он сразу ухватился за службу в провинции. Он человек честный и не хотел копить на старость, получая взятки от букмекеров на скачках. Но беда в том, что в маленьком местечке поневоле обрастаешь мхом. Пьяный дебош… Мелкие кражи…

– Вы знаете этих людей?

– Этих людей я не знаю, но если знаешь Англию, то их нетрудно представить. И вдруг в эту благодать – даже в военное время тут мир да благодать – попадает умный и совершенно бессовестный, честолюбивый, образованный злодей. Вовсе не преступник в том смысле, в каком там, в деревне, понимают преступников. Он не ворует, не напивается, а если и убивает – да ведь в этих краях уже пятьдесят лет не было убийства, – тут его просто не разглядят.

– А что, по-вашему, нас там ждет? – спросил Роу.

– Все что угодно, кроме того, что мы ищем. Кроме маленького ролика пленки.

– Они могли сделать уже сотни копий.

– Могли, но у них нет сотни способов вывезти их за границу. Если найти человека, который повезет пленку, и главаря организации – остальное не играет роли.

– Вы думаете, доктор Форестер?

– Доктор Форестер сам жертва, хотя его надо бояться. Он один из тех, кого используют, шантажируют. Это отнюдь не значит, что посыльный не он. Если это он, нам повезло. Он не мог удрать, разве что местная полиция… – Он снова помрачнел от предчувствия неудачи.

– Форестер мог кому-нибудь передать ролик.

– Это не так легко. Немногие из их людей гуляют на свободе. Вспомните, для того чтобы выехать теперь за границу, нужен очень серьезный повод. Разве что местная полиция…

– Неужели этот ролик имеет такое значение? Мистер Прентис мрачно задумался:

– Мы сделали уйму промахов за эту войну, а они так мало. Дай бог, чтобы это была наша последняя ошибка. Доверить такому человеку, как Данвуди, что-нибудь секретное…

– Какому Данвуди?

– Я не должен был его называть, но у кого же не лопнет терпение? Вы слышали такую фамилию? Дело замяли, ведь он сын нашего старика.

– Нет, я о нем ничего не слышал.

Над темными полями закричала сова; пригашенные фары едва освещали ближние кусты и совсем не проникали в широкие просторы ночи; окрестности были похожи на цветную бахрому вокруг белых мест на географической карте.

– Скоро узнаем, что нас ждет, – сказал мистер Прентис – Если мы здесь ничего не найдем… – Его сутулая фигура выражала усталость и уныние. Он уже признал свое поражение.

Где-то вдалеке впереди махали фонарем – вверх и вниз, вверх и вниз,

– Что за игру они там затеяли? – рассердился мистер Прентис. – Чтобы знали все, кому не лень… Наверно, боятся, что посторонний не может без компаса найти дорогу в деревню.

Они медленно поехали вдоль высокой ограды и остановились у больших, украшенных гербом ворот. Все это Роу видел впервые, он смотрел снаружи на то, что было знакомо ему изнутри. Верхушка кедра на фоне неба – неужели это то самое дерево, которое бросало тень вокруг своего ствола? К машине подошел полицейский:

– Ваше имя, сэр?

Мистер Прентис показал ему свое удостоверение.

– Все в порядке?

– Не совсем, сэр. Старший полицейский офицер там. Маленькая процессия вышла из машины и с оглядкой побрела в сад. Вид у них был совсем не начальственный; от долгой езды они с трудом разминали ноги и вовсе пали духом; они были похожи на оробевших туристов, которым дворецкий показывает родовое гнездо. Полицейский освещал фонарем дорогу.

– Прошу сюда, сэр, – хотя дорога была только одна.

Роу было не по себе. В большом доме стояла тишина, молчал даже фонтан. Кто-то выключил мотор, подававший воду. Свет горел только в двух комнатах. В этом доме он несколько месяцев наслаждался покоем и был счастлив; по прихоти бомбы эти места были неразрывно связаны с его детством. Половина жизни, которую он помнил, прошла здесь. И теперь ему было стыдно, что он возвращается сюда как враг.

– Если вы не возражаете, я не хотел бы видеть доктора…

Полицейский с фонарем вмешался в разговор:

– Не беспокойтесь, сэр, там все очень аккуратно.

Мистер Прентис это прослушал. Он спросил:

– А чья это машина?

На дорожке стоял восьмицилиндровый «форд», но он спрашивал не о нем, а о старой, побитой машине с треснувшим грязным ветровым стеклом – сотни таких машин стоят в пустых, заброшенных полях вдоль шоссе; такую рухлядь можно купить за пять фунтов, если ее удастся сдвинуть с места.

– Эта, сэр? Его преподобия. Мистер Прентис сердито спросил:

– Вы что, вечеринку здесь устроили?

– Нет, сэр! Но один из них был еще жив, и мы решили, что приличнее сообщить священнику.

– Тут, видно, не скучали, – мрачно проронил мистер Прентис. Шел дождь, и полицейский светил им под ноги, чтобы они не попадали в лужи на разбитой дороге и на каменных ступеньках подъезда.

В гостиной, где лежали блестящие стопки иллюстрированных журналов, а в уголке часто плакал Дэвис и двое неврастеников ссорились за шахматами, сидел Джонс, закрыв лицо руками. Роу к нему подошел:

– Джонс!

Тот поднял голову:

– Он был такой замечательный человек… такой замечательный…

– Почему был?

– Я убил его.

 

II

Тут произошла настоящая бойня. Только Роу оставался спокоен, да и то пока не увидел Стоуна. Трупы лежали там, где их нашли: Стоун в смирительной рубашке, губка, пропитанная хлороформом, рядом на полу. Тело выгнулось в безнадежной попытке освободить руки.

– Что он мог поделать? – сказал Роу.

По этому коридору он сам крался, как мальчишка, нарушивший школьные правила; в этом коридоре, заглянув в открытую дверь, он повзрослел и понял, что настоящие приключения не похожи на те, что описывают в книгах, и что конец не всегда бывает счастливым; тут он почувствовал, как в нем с болью просыпается жалость и заставляет его что-то сделать, потому что нельзя позволять, чтобы невинный человек задыхался от ужаса и бессмысленно погибал.

– Я хотел бы… как я хотел бы… – с трудом выговорил он и почувствовал, что рядом с жалостью проснулась жестокость, ее древняя испытанная подруга.

– Спасибо, что он не чувствовал боли, – произнес незнакомый голос. Глупое, самодовольное и лживое утверждение их взбесило.

– Какого черта вам здесь надо? – закричал мистер Прентис. – Извините. Вы, наверно, священник?

– Да. Моя фамилия Синклер.

– Тут вам не место.

– Но тут было мое место, – поправил его мистер

Синклер. – Когда меня позвали, доктор Форестер еще был жив. А он один из моих прихожан. – И добавил с мягким упреком: – Вы же знаете, нас пускают на поле боя.

– Да, не сомневаюсь. Но там трупы не подвергают судебному осмотру. Это ваша машина там у входа?

– Да.

– Тогда будьте добры, поезжайте домой и оставайтесь там, пока мы здесь не кончим…

– Конечно, я ни в коей мере не хочу вам мешать. Роу смотрел на него: квадратная фигура в черном, круглый воротник, сверкающий белизной при электрическом свете, благодушное, умное лицо. Мистер Синклер с запинкой спросил его:

– Мы с вами не знакомы? – И посмотрел в упор каким-то странным бесстрашным взглядом.

– Нет.

– По-моему, вы были одним из здешних пациентов? Роу отвернулся и вспомнил, как Стоун полез прямо в жидкую грязь пруда, а потом кинулся бежать в огород, словно напроказивший мальчишка. Он был уверен, что все вокруг кишит изменой. В конце концов, не такой уж он был сумасшедший.

Им пришлось переступить через тело доктора Форестера, лежавшее на нижней ступеньке лестницы. Доктор был слишком уверен в Джонсе и не понимал, что преклонение гораздо менее надежно, чем страх; человек предпочтет убить того, перед кем благоговеет, чтобы не выдать его полиции. Когда Джонс, закрыв глаза, нажал курок револьвера, он не хотел губить человека, которого почитал, он хотел спасти его от нескончаемой судебной волокиты, от грубости прокурора, невежества судьи и поверхностных суждений случайно отобранных двенадцати присяжных. Если любовь к ближнему не позволила ему стать соучастником убийства Стоуна, та же любовь продиктовала ему форму отказа от этого соучастия.

Доктор Форестер потерял покой с тех пор, как бежал Роу. Он почему-то не хотел обращаться в полицию и очень беспокоился за судьбу Стоуна. Доктор без конца секретничал с Пулом, избегал Джонса, а после обеда через междугородную вызвал Лондон. Джонс понес на почту письмо и заметил, что у ворот за ним кто-то следит. В деревне он увидел полицейскую машину из окружного города. И задумался…

На обратном пути он встретил Пула, который тоже, видно, что-то заметил. Все недовольство, все подозрения последних дней нахлынули на Джонса разом. Теперь, раздираемый угрызениями совести, он не мог объяснить, как эти подозрения перешли в уверенность, что доктор задумал убить Стоуна. Он вспомнил теоретические беседы, которые они часто вели с доктором о легкой безболезненной смерти; споры с доктором, которого не трогали рассказы об умерщвлении фашистами стариков и неизлечимых больных. Доктор как-то заявил: в любом государстве медицинская служба рано или поздно должна будет подойти к решению этого вопроса. «Если вашу жизнь охраняют за счет государства, вы должны признать право государства в случае необходимости соблюсти экономию». Джонс случайно подслушал разговор доктора с Пулом, который те сразу прервали, и очень встревожился; дом был словно заражен страхом, страх бродил по всем коридорам. За обедом доктор мельком помянул «беднягу Стоуна».

– Почему же он бедняга? – с укором спросил Джонс.

– Его мучают сильные боли, – сказал доктор Форестер. – Опухоль. Смерть для него – величайшее благо, о котором можно мечтать.

В сумерки, не находя себе места, Джонс вышел в сад; солнечные часы при входе в розарий напоминали фигурку мертвеца в саване. Вдруг он услышал, что Стоун закричал… С этой минуты воспоминания его все больше и больше путаются. По-видимому, он побежал к себе в комнату и достал револьвер. По рассеянности он долго искал ключ от ящика и наконец нашел у себя в кармане. Он услышал, как Стоун закричал снова. Тогда Джонс побежал через гостиную в другое крыло дома и бросился к лестнице – в коридоре стаял приторный запах хлороформа, а доктор Форестер преграждал путь наверх. Он сердито закричал: «Что вам здесь нужно?», и Джонс, который все еще верил, что Форестер – просто фанатик, нашел выход из положения: застрелил доктора. Пул со своим горбом и злобной, наглой рожей стоял на верхней ступеньке. Джонс пришел в бешенство, догадавшись, что опоздал, и застрелил и Пула.

Тогда наконец появилась полиция. Джонс сам открыл им дверь. Прислуга, по-видимому, была на этот вечер отпущена. Эта мелкая бытовая деталь, о которой он читал в десятках детективных романов, убедила его, что злодейство было умышленным. Доктор Форестер умер не сразу, и местная полиция сочла необходимым послать за священником. Вот и все. Поразительно, какие опустошения можно произвести за один вечер в доме, который раньше казался Роу земным раем. Налет бомбардировщиков не смог бы нанести ему такой урон, какой причинили ему три человека.

Начался обыск. Дом был вывернут наизнанку. Послали в полицию за подкреплением. Ранним утром в верхних этажах тревожно зажигался и гас свет. Мистер Прентис сказал:

– Если бы нашли хоть один позитив…

Но они не нашли ничего. Как-то раз, в течение этой бесконечной ночи, Роу оказался в комнате, где жил Дигби. Он думал теперь о Дигби, как о каком-то постороннем, о самодовольном тунеядце, чье счастье покоилось на глубочайшем неведении. Счастье всегда должно измеряться пережитыми несчастьями. Тут, на полке, стоял Толстой со стертыми пометками на полях. Знание – великая вещь… Не то абстрактное знание, которым был так богат доктор Форестер, не те теории, которые соблазняют нас видимостью благородства, и возвышенные добродетели, а подробное, страстное, повседневное знание человеческой жизни.

…Идеализм кончил пулей в живот у подножия лестницы; идеалист был изобличен в предательстве и душегубстве. Роу не верил, что его пришлось долго шантажировать. Надо было только воззвать к его интеллектуальной гордыне и к абстрактной любви к человечеству. Нельзя любить человечество. Можно любить людей.

– Ничего, – сказал мистер Прентис. С безутешным видом слоняясь по комнате на своих длинных ногах, он на ходу чуть-чуть отдернул занавеску. Виднелась только одна звезда, остальные растворились в светлеющем небе. – Сколько времени потеряно зря!

– Зря? Трое мертвых и один в тюрьме.

– На их место найдут дюжину. Мне нужна пленка. И самый главный. – Он продолжал: – В раковине у Пула следы фотохимикатов. Там, видно, проявляли пленку. Не думаю, чтобы они отпечатали больше одного позитива. Вряд ли они захотят раздать копии нескольким лицам, а поскольку остался негатив… – Он с грустью добавил: – Пул был первоклассным фотографом. Его специальность – жизнь пчел. А сейчас пойдем на остров. Боюсь, что там мы найдем кое-что не очень для вас приятное, но вы нужны для опознания.

Они стояли на том месте, где когда-то стоял Стоун; три красных огонька на другой стороне пруда создавали в этой сереющей мгле иллюзию беспредельного воздушного пространства, словно это была гавань и фонари на носу кораблей, ожидающих конвоя. Мистер Прентис побрел к островку, и Роу отправился за ним; плотную подушку ила покрывала тонкая пленка воды. Красные огоньки – это были те фонари, которые подвешивают на дорогах, когда поврежден путь. Посредине островка рыли землю трое полицейских. Еще двоим негде было поставить ногу.

– Вот это видел Стоун, – сказал Роу. – Людей, копавших яму.

– Да.

– Что, по-вашему, здесь спрятано? – Он замолчал, заметив, как бережно полицейские всаживают лопату, словно боясь что-то разбить, и с какой неохотой переворачивают землю. Эта сцена в темноте напомнила ему темную гравюру времен королевы Виктории в книжке, которую мать у него отняла: люди в плащах что-то выкапывают прямо на кладбище; лунный свет поблескивает на острие лопат.

– Мы не знаем судьбы одного человека, которого вы забыли, – сказал мистер Прентис.

Теперь и он с волнением следил за каждым взмахом лопаты.

– Откуда вы знаете, где нужно копать?

– Остались следы. В таких вещах они любители. Поэтому, я думаю, они и перепугались, что их видел Стоун.

Одна из лопат неприятно обо что-то царапнула.

– Осторожнее! – сказал мистер Прентис. Полицейский остановился и отер пот со лба, хотя ночь была холодная. Потом он медленно вытащил из земли лопату и осмотрел ее. – Копайте с этой стороны, – распорядился мистер Прентис. – Аккуратнее. Не всаживайте лопату глубоко.

Второй полицейский перестал копать, поглядывая на то, что нашел первый, но видно было, как обоим не хочется туда смотреть.

– Вот, – сказал первый. Он воткнул лопату и стал осторожно перебирать землю пальцами, словно сажал рассаду. Потом с облегчением сообщил: – Это просто ящик.

Он снова взялся за лопату и сильным движением вывалил ящик из ямы. Это был наспех забитый фанерный ящик для продуктовых посылок. Полицейский вскрыл его острием лопаты, а второй поднес поближе фонарь. Из ящика стали доставать старинный набор предметов, похожих на реликвии, которые ротный командир посылает семье убитого бойца. Правда, тут не было ни писем, ни фотографий.

– Все, что они не смогли сжечь, – сказал мистер Прентис. Да, тут было все, что не горит в огне: зажим от вечной ручки и другой зажим, как видно, от карандаша.

– Трудно жечь вещи в доме, где все на электричестве. Карманные часы. Прентис открыл толстую заднюю крышку и прочел вслух: «Ф. Л. Д. от Н. Л. Д. на нашу серебряную свадьбу. 3. VIII–1915». Внизу было написано: «Дорогому сыну на память об отце. 1919».

– Отличный хронометр, – сказал мистер Прентис. Затем появились два плетеных браслета для манжет.

Потом металлические пряжки от подвязок. А потом целая коллекция пуговиц – маленькие перламутровые пуговицы от фуфайки, большие уродливые от костюма, пуговицы от подтяжек, брюк, от нижнего белья – трудно было поверить, что мужская одежда нуждается в таком количестве застежек. Жилетные пуговицы. Рубашечные. Запонки. Потом – металлические части подтяжек. Все, чем из приличия пристегиваются друг к другу части жалкой человеческой особи; разберите ее, как куклу, и у вас останется ящик, набитый разными защипками, пряжками и пуговицами.

На дне лежала пара крепких старомодных ботинок с большими гвоздями, стертыми от бесконечной ходьбы по тротуарам, от бесконечного ожидания на углах.

– Интересно, что они сделали со всем остальным?

– Остальным от чего?

– От частного сыщика Джонса.

 

I

Роу мужал; с каждым часом он все больше приближался к своему настоящему возрасту. Память возвращалась обрывками; он вспомнил голос мистера Реннита: «Я с вами согласен, Джонс»; бутерброд с недоеденной сосиской у телефона. Жалость шевелилась в сердце, но отрочество еще сопротивлялось; жажда приключений боролась со здравым смыслом, как будто от исхода борьбы зависело счастье; здравый смысл сулил всевозможные беды, разочарования, горестные открытия.

Жажда приключений не дала ему открыть Прентису секрет телефонного номера, который он почти разгадал в мастерской у Коста. Он знал, что станция обозначалась БАТ, а три первые цифры были 271, недоглядел он только последнюю цифру. Эти сведения могли быть бесценными, могли ничего не стоить. Как бы то ни было, он сохранил этот секрет для себя. Мистер Прентис потерпел поражение, теперь – его очередь действовать. Роу хотелось, как мальчишке, похвастать перед Анной: «Это сделал я!»

Около половины пятого утра к ним присоединился молодой человек по фамилии Бротерс. И зонтиком, и усиками, и черной шляпой он явно подражал мистеру Прентису; может быть, через двадцать лет портрет будет полностью совпадать с оригиналом; пока что ему не хватало патины времени: трещин горечи, разочарования, мудрого признания неудач. Мистер Прентис устало перепоручил дальнейшие поиски Бротерсу и предложил Роу место в своей машине. Он надвинул шляпу на глаза, опустился на сиденье и сказал, когда колеса зашлепали по проселочной дороге, где луна отражалась в лужах:

– Наша карта бита.

– Что же вы будете делать?

– Лягу спать. – Должно быть, на его тонкий вкус эта фраза оказалась слишком претенциозной, и он тут же добавил, не открывая глаз: – Нельзя давать воли самомнению. Через пятьсот лет для историков, описывающих Падение и Гибель Британской империи, этот маленький эпизод не будет существовать. Они найдут множество других причин. Вы, я и бедный Джонс не будем помянуты даже в сносках. Все объяснят экономикой, политикой, неудачными сражениями.

– Как по-вашему, что они сделали с Джонсом?

– Боюсь, что мы никогда этого не узнаем. Во время войны столько трупов остается неопознанными. Сколько трупов, – сонно продолжал он, – ждут воздушного налета, чтобы выгородить убийц. – И вдруг он с какой-то обидной неожиданностью захрапел.

Они приехали в Лондон вместе с рабочими первой смены; в промышленных районах из подземки выходили мужчины и женщины; аккуратные пожилые господа с портфелями и свернутыми зонтами появлялись из подземных убежищ. На Гоуэр-стрит сметали битое стекло, а какое-то здание дымилось в утреннем небе, как свечка, которую задул запоздалый гуляка. Странно было подумать, что, пока они стояли на островке среди пруда, слушая, как лопата царапает по дереву, тут шла битва за Англию. Свежий заградительный знак заставил их свернуть на другую улицу, а на веревке, натянутой поперек мостовой, болтались объявления: «Банк Барклей. Просим справляться в…», «Корнуэльская молочная. Новый адрес…», «Рыбный ресторан „Маркиз“…» По длинному пустому тротуару прохаживались полицейский и дружинник, неторопливо, по-хозяйски беседуя, а рядом висела надпись: «Неразорвавшаяся бомба». Это была та же дорога, которой они ехали вчера ночью, и в то же время разительно на нее непохожая. Как много в эти часы успели сделать люди, думал Роу: повесили объявления, изменили маршрут, привыкли к переменам, которые произошли с Лондоном. Он заметил на лицах бодрость, даже какое-то веселье; можно было подумать, что сейчас раннее утро какого-нибудь праздника. А дело, наверно, в том, что люди обрадовались, еще раз оставшись в живых.

Мистер Прентис что-то забормотал и проснулся. Он назвал шоферу адрес небольшого отеля возле Гайд-Парк-Корнер – «если он еще цел» – и вежливо предложил договориться с управляющим о комнате для Роу. Но только когда, помахав рукой из машины, он крикнул: «Я позвоню вам попозже, дорогой!» – Роу догадался, что за этой любезностью скрыта цель: его поселили там, откуда его всегда можно извлечь. А если он попробует уехать, об этом сразу же сообщат. Мистер Прентис даже дал ему взаймы пять фунтов – на пять фунтов далеко не уедешь.

Роу слегка закусил. В газопровод попала бомба, и газ горел плохо. «От него один запах остался», – пожаловалась официантка – а на запахе чая не вскипятишь и хлеба не поджаришь». Но у нее нашлись молоко и сухарики, хлеб и джем-райская пища; после завтрака Роу прогулялся по парку под утренним нежарким солнышком и, поглядев назад, на длинную пустую лужайку, убедился, что за ним не следят. Он стал насвистывать единственный мотив, который знал; в душе его царила тихая радость: он не был убийцей. Забытые годы жизни волновали его не больше, чем в первые недели у доктора Форестера, и он свернул на Бейсуотер к телефонной будке. В отеле он запасся монетами для автомата. Теперь он с мальчишеским жаром опустил монету и набрал номер. Голос деловито сообщил: «Гигиеническая пекарня вас слушает», и он дал отбой. Тогда он сообразил, что только интуиция поможет ему понять, с кем разговаривал Кост. Он набрал следующий номер, и старческий голос сказал: «Алло!»

– Извините. Кто со мной говорит?

– А кто вам нужен? – упрямо допрашивал голос; он был так стар, что трудно было понять, мужской он или женский.

– Говорит телефонная станция, – словно осенило Роу. – Мы проверяем наших абонентов после вчерашнего налета.

– Зачем?

– Автоматическая система повреждена. В районную станцию попала бомба. Это мистер Айсеке с Принс-оф-Уэллс-роуд?

– Нет, это не он. Это Уилсон.

– Видите, номер должен был соединить нас с мистером Айсексом.

Он снова дал отбой; в сущности, он ничего не узнал; клиент мистера Коста мог скрываться и в Гигиенической пекарне; к тому же за словами Коста, может, ничего и не крылось. Нет, в это он не верит. Он вспомнил, как Кост стоически произнес: «Лично у меня, сэр, нет никакой надежды. Ни малейшей надежды». «Лично у меня», – подчеркнул он. Он сообщил, насколько мог откровенно, что для него лично война уже кончена.

Роу продолжал опускать в автомат монеты; рассудок подсказывал, что это пустое дело и единственный выход – посвятить в тайну мистера Прентиса. И все же он не верил, что интуиция ничего ему не подскажет и по проводу до него не дойдет какая-то интонация, отзвук воли или жестокости, необходимой для того, чтобы убить столько людей: удушить в лазарете беднягу Стоуна, застрелить на лестнице Форестера и Пула, пронзить горло Коста ножницами, уничтожить Джонса… Сила эта была слишком чудовищна, чтобы дойти до него по проводу в виде прозаических слов: «Уэстминстер, банк вас слушает…»

Вдруг он вспомнил, что Кост никого не звал к телефону. Он набрал номер и начал говорить, как только ему ответили. Значит, он не мог разговаривать с каким-то учреждением, где надо вызывать кого-нибудь из служащих.

– Алло!

Ему не дали возможности открыть рот, на него обрушился град слов:

– Ах, Эрнст, я так и знала, что вы позвоните! Какой вы милый, чуткий человек! Дэвид вам, наверно, сказал, что Минни погибла. Вчера вечером во время налета. Какой ужас! Мы слышали, как она нас зовет, но, конечно, ничего не могли поделать. Боялись выйти из убежища. А потом упала фугаска – я уверена, что это была фугаска! Снесла три дома и вырыла огромную яму. А наутро Минни не появилась. Дэвид все еще надеется, но я почувствовала в ее мяуканье что-то надгробное…

Все это было очень интересно, но Роу было некогда, и он дал отбой.

В телефонной будке стало удушливо жарко. Он уже истратил целый шиллинг; не может быть, чтобы по одному из последних четырех номеров не ответил голос, который он сразу узнает.

«Отделение полиции. Мейфкинг-роуд».

Трубка положена на место. Осталось три номера. Вопреки всему, он еще верил, что один из этих трех… Лицо его взмокло от пота. Он его вытер, но капельки сразу же выступили вновь. У него вдруг возникло дурное предчувствие, горло пересохло, сердце тяжело забилось. Но от души отлегло, когда он услышал в трубке: «Торговая компания Газового света и кокса…»

У него еще есть возможность уйти, предоставив все мистеру Прентису. В конце концов, разве голос, который он ищет, не может принадлежать служащему Гигиенической пекарни или даже приятельнице Эрнста?

Но если он обратится к мистеру Прентису, трудно будет объяснить, почему он молчал столько бесценных часов. Он же не мальчик, а пожилой человек. Раз ты за что-то взялся, надо довести дело до конца. Но он мешкал, хоть и чувствовал, что пот ест ему глаза. Осталось два номера. Он попробует набрать первый и, если этот номер ничего не даст, выйдет из будки и бросит всю эту затею. Может, глаза и наблюдательность обманули его в мастерской у Коста. Палец неохотно входил в знакомые отверстия. БАТ-271 – какая следующая цифра? Он отер рукавом лицо и набрал ее.