После зимних каникул прошло почти две недели, я работаю каждый день, а Тик так ни разу и не показалась у моего кабинета. Может, она до сих пор смущается после того, что произошло на вечеринке? Я сама себе удивляюсь, но меня почему-то очень волнует факт, что с тех пор я ее не видела. Похожее ощущение бывает, когда идешь на свидание, проводишь с парнем восхитительный день, а потом он не звонит. Вы даже не представляете, сколько раз я заново проигрывала в памяти тот вечер, чтобы вспомнить, не сказала ли я чего-нибудь такого, что могло бы ее обидеть. Смешно, честное слово. Надо ее найти. В любом случае, мне надо убедиться, что она записалась на пересдачу CAT.

Я нахожу расписание. Сейчас у нее статистика, урок кончается через шесть минут. Прекрасно. Подожду у кабинета.

Последние несколько дней выдались теплыми не по сезону. Такая жара для января – все-таки чересчур. Вообще-то мне нравится лос-анджелесская погода, но сейчас слишком потно, жарко и неудобно, а почти все мои беременные шмотки с длинными рукавами, так что я буквально жарюсь в адском пламени. Надеюсь, долго тепло не продлится, потому что больше одежды я покупать не могу. Счет из магазина пришел на прошлой неделе, а я до сих пор не знаю, как мне подписать чек на девятьсот долларов, чтобы Эндрю не заметил. И платить лучше поскорее, потому что крайний срок уже скоро, не хватало мне еще штрафа.

Я медленно спускаюсь по лестнице, пытаясь придумать, на что я теоретически могла бы ухнуть девятьсот долларов – внезапный порыв сделать пожертвование нашей альма матер? медицинские услуги, которые не покрывает страховка? – и не сразу обращаю внимание на стайку десятиклассниц, щебечущих у шкафчиков. Они все выглядят одинаковыми, как клоны. Одеты тоже на один манер – высокие кожаные ботинки, суперкороткие юбки и разные версии минималистских маечек, открывающих и грудь (у кого есть), и живот (разной степени неприличности). И у всех юбки стянуты настолько низко, что задницы практически вылезают наружу. Честное слово, копчик видно, а там, где должна начинаться юбка, торчат резиночки стрингов.

Для справки: я не имею привычки наезжать на детей за нарушение дресс-кода. Когда ко мне в кабинет заходят практически голые девахи и парни в болтающихся у колен штанах, я обычно стараюсь придерживаться политики «ну-и-бог-с-ним-ничего-страшного». У них есть учителя и классные руководители, пусть они их и посылают к завучу. Я в это ввязываться не хочу. Но эти барышни – извините, надо совесть иметь. Они пересекли черту, за которой даже я не могу себе позволить оставаться в стороне. Меня кидает в краску от одного их вида. Я оглядываюсь по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из учителей, на которого можно было бы свалить эту проблему, но вокруг никого нет. Только я и пять разбитных десятиклассниц.

Подхожу к девахам и прочищаю горло.

– Прошу прощения, дамы, – говорю я. Как только они меня замечают, их лица мгновенно приобретают виноватое выражение. – Вы действительно считаете, что находитесь в школе в подобающей одежде?

Не спрашивайте меня почему, но всякий раз, когда у меня случается серьезная конфронтация с детками, я начинаю вести себя как следователь на допросе. И, представьте себе, это работает. Девахи неловко переминаются с ноги на ногу и без единого слова перемещают юбки на их законное место.

– Вот так намного лучше, спасибо. Я не собираюсь посылать вас к завучу, но если увижу вас еще раз в таком виде, я дам ему знать, что у нас уже был разговор на эту тему.

Они кивают головами, а некоторые благодарят меня за то, что я не буду их закладывать. Отойдя от них на достаточное расстояние, я наклоняюсь к своему животу и крепко обнимаю его руками.

– Если ты хоть раз выйдешь из дому в таком виде, ты у меня запомнишь это на всю жизнь, – шепчу я. – Понятно?

А вот и Тик, поднимается по лестнице. Волосы опять черные, и я морщу нос. Блондинкой она мне больше нравилась. Я пыхчу вслед за ней по лестнице, а когда догоняю, обливаюсь потом как мужик.

– Тик, – говорю я, протягивая к ней руку. Она не оборачивается, и я ору громче:

– Тик!

Она демонстративно тяжко вздыхает и медленно разворачивается.

– Ну что? – рявкает она.

Я жду, что она извинится, узнав меня, но напрасно.

– Здравствуй, – говорю я слегка обиженно. – Что-то я тебя уже давно не видела, ты ко мне не заходишь, я не в курсе, как идут дела.

– Нормально, – говорит она. – Это все? Нормально? Я чувствую себя прилипчивой поклонницей, которую отшивает крутой парень.

– Нет, – говорю я, стараясь не показывать, насколько меня разочаровал такой холодный прием. – Ты записалась на пересдачу CAT?

– Нет, – говорит она. – Я не буду их сдавать. Не вижу смысла.

Что? Что? Сурово смотрю ей в лицо.

– Смысл в том, что с твоими результатами в Нью-Йоркский университет ты не попадешь, и пересдача – твой единственный шанс их повысить. Вот в чем смысл.

В ответ получаю гримасу «говорите-что-хотите-мне-плевать».

– Мне надо идти. Я опаздываю.

– Тик, – говорю я. – Я, может, чем-то тебя обидела? Мне казалось, что мы друзья.

Да, деточка, думаю я, и наши дружеские отношения скрепляют особые обстоятельства.

– Без обид, миссис Стоун, ничего личного, но вы типа мой преподаватель, вам тридцать лет. И если вы тогда потратили на меня час своего времени, это не значит, что я теперь должна с вами весь день разговаривать. В Нью-Йоркский университет я больше не собираюсь, так что можете не беспокоиться. А если вам так надо о ком-то беспокоиться, у вас есть еще студентов человек пятьдесят.

Я в шоке. Я даже не знаю, что на это сказать. Надо напрячься и собраться с мыслями.

– Да, – говорю я. – Знаешь, ты права. У меня есть еще куча студентов. И они больше заслуживают моего времени. До встречи.

Я так зла, что меня трясет. Линда сука. Да пусть она мне хоть год оплаченного отпуска обещает, я не собираюсь лизать задницу этой засранке, если она так со мной разговаривает. У меня, знаете ли, гордость имеется. Я поворачиваюсь и бреду обратно к своему кабинету, бормоча под нос:

– Сучонка неблагодарная. Как это она не собирается поступать в Нью-Йоркский? С чего это вдруг? Тогда ради чего она весь год корячилась?

Мысль приходит как вспышка, прорвав мою ярость. Подождите-ка, думаю я, тут что-то не так. Она точно врет. Наверное, что-то случилось дома. Может, она снова связалась с Маркусом или с родителями разругалась? Это явно реакция на что-то. Остается только понять на что.

Надо позвонить Черил и задать ей пару невинных вопросов. Думаю, я смогу из нее что-нибудь вытянуть. Точно – спрошу, что она решила с пожертвованием. Я все равно не успокоюсь, пока все не узнаю, а это хороший повод для звонка. Беру трубку и начинаю набирать номер, но в этот момент в дверях появляется Марк. Я машу ему, чтобы заходил, и кладу трубку. Черил может подождать.

– Привет, – говорю я. – Как каникулы? Ездил на митинги в защиту права на жизнь?

– Нет, – говорит он улыбаясь. – Но посещал конференцию по запрещенной литературе. Очень воодушевляет. А как вы? Наверное, провели каникулы, приковавшись к дереву посреди амазонских джунглей?

– Кстати, так оно и было. Разве что не в джунглях. У себя дома. И не к дереву, а к собственной кровати. Впрочем, она из сосны, так что можно считать, к дереву. В любом случае, мысленно я была со всеми деревьями, которыми любовалась по телевизору.

Марк смеется и садится напротив меня.

– Ну, и что у тебя происходит? – спрашиваю я.

– Во-первых, я хотел вас поблагодарить за сочинение. Оно, по-моему, стало значительно лучше. Я его изменил в некоторых местах – не стал писать, что на заработанные деньги купил машину, а написал, что коплю на учебу. Как вам кажется?

– Думаю, врать было не обязательно, но звучит действительно лучше.

– Отлично, – говорит он. – А еще я хотел сказать, что ездил посмотреть несколько колледжей и, думаю, решил, куда я хочу.

– Молодец, – говорю я. – И куда ты ездил?

– В Бостон, Филадельфию и Нью-Йорк, всего посмотрел семь колледжей. В итоге остановился на трех: Пэнн, Бостонский и Нью-Йоркский университеты. Колледж в крупном городе – это что-то особенное, я, честно говоря, и сам не ожидал, что мне понравится, но, по сравнению с другими местами, жизнь там просто кипит. А, да, еще я прошел собеседование в Бостонском и Нью-Йоркском, и оба вполне удачно.

– Звучит прекрасно, – говорю я. – Надеюсь, ты уже послал e-mail с благодарностью членам комиссии, которая тебя прослушивала?

Смотрит на меня с жалостью:

– Разумеется, послал. Еще послал людям из приемных комиссий, которые сюда осенью приезжали, и дал им знать, что был в их колледжах и что они у меня в списке на первых местах.

Ну почему они все не могут быть такими?

– Да вы, батенька, прирожденный политик, – говорю я. – Продолжайте в том же духе. А как у нас с оценками?

Через три недели выставят оценки за первый семестр. Об этом я, кстати, и собиралась поговорить с Тик. Блин.

– С оценками все нормально. Сейчас у меня только «А» и «А с минусом» по всем предметам, кроме дополнительной физики, но я думаю, что договорюсь с учителем. Даже если он не повысит, будет «В». Но он повысит.

– «В» по дополнительному курсу – это прекрасно, хватит приставать к доктору Лину.

Марк ухмыляется:

– Доктору Лину все равно, Ему это даже нравится. В общем, вот мои новости. Когда придут ответы, как вы думаете?

– В середине марта, – отвечаю я. Марк стонет.

– Не так уж и долго, – говорю я. – Не успеешь оглянуться, как из почтового ящика посыплются толстые конверты.

– До марта целая вечность, – жалуется он.

Я бы ему рассказала, как видится вечность, когда ты на восьмом месяце беременности, но прекрасно понимаю всю тщетность попыток донести это до семнадцатилетнего подростка. Пожалуй, пора его выгонять.

– Ладно, – говорю я, снова берясь за телефон, – Спасибо, что зашел. Держи меня в курсе.

– Хорошо, хорошо, – говорит он. – Намек понял. Увидимся.

Я набираю номер Гарднеров и с удивлением слышу в трубке голос Черил. Вот уж не думала, что она сама выполняет черную работу. Наверное, Лори в отпуске. Бедная женщина. Осталась без ассистента.

– Э-э, добрый день, Черил, это Лара Стоун.

– Ой, здравствуйте, здравствуйте. Я слышала, вы тут встречались с моим мужем, какой тесный мир!

Да, а еще я отмывала от блевотины твою чертову деточку. Про это ты еще не слышала?

– Да, – говорю я. – Очень забавно. – Ничего забавного, я понимаю, но надо же ей что-то ответить. – Я хотела поговорить с вами про университет, вы уже надумали что-нибудь? Потому что, если вы решили делать пожертвование, мы можем уже сейчас начинать готовить документы. Собственно, я могу прямо сейчас связать вас с нужными людьми.

– Ой, Лара, – говорит она, – боюсь, в этом году у нас ничего не получится. Я уже рассказывала, как мы сейчас перегружены благотворительными проектами. Мы этой весной собрались покупать лыжное шато в Швейцарии, но думаю, придется отложить покупку до будущего года. Строительство музея становится более затратным, чем мы рассчитывали.

Блин, блин, блин, блин. Чтобы не сказать хуже. Ладно, вот теперь мне все равно. Надо только узнать, что случилось с Тик.

– Хорошо, – говорю я. – Но, я надеюсь, вы понимаете, что в таком случае Тик вряд ли попадет в Нью-Йоркский университет.

Теоретически это должно сработать как начало темы. «О, – скажет она удивленно, – вы разве не слышали? Тик больше не хочет поступать в Нью-Йоркский. Она решила уехать на Тибет и четыре года жить в коммуне, только чтобы мне нагадить».

– О, – говорит она удивленно. Отлично, давай, милая. – Вы так думаете? Потому что я говорила с Линдой, и она, похоже, совершенно уверена, что вы сможете это сделать без нашей помощи. Она, похоже, считает, что вы... как она это сказала?.. а, да, лично заинтересованы в Тик и что у вас есть очень хорошие связи в приемной комиссии. Или это не так?

Линда, Линда, Линда. Невероятно. Делаю глубокий вдох.

– Черил, я действительно очень хочу помочь Тик, и один из членов приемной комиссии мой хороший друг, но чудесами я не занимаюсь. Тик в этом направлении ничего не делает – более того, мне кажется, что она намеренно усложняет ситуацию.

– Хм-м, – говорит Черил. – Да, с ней иногда такое бывает. Особенно когда ей кажется, что кто-то может использовать ее в своих интересах. Только непонятно, зачем она это делает сейчас.

Мне все понятно. Ситуация мгновенно становится кристально ясной. Тик знает о моей договоренности с Линдой. Линда, наверное, сказала Черил, а Черил сказала Тик, потому что ей завидно и обидно, что Тик ко мне хорошо относится. Значит, теперь Тик считает, что я ее использую в своих интересах, и из вредности готова просрать последний шанс попасть в Нью-Йоркский. Главное – не разреветься.

– Хорошо, – говорю я. – Я постараюсь с ней поговорить. Спасибо.

Она что-то еще говорит, но я вешаю трубку и бегу вниз по лестнице.

Тик сидит в той же позе, в которой я ее застала в прошлый раз. Сгорбилась, читает книжку под столом.

Кажется, мои слова на нее все-таки подействовали. Впрочем, на учебу по-прежнему ноль внимания, так что я ничем не нарушу образовательный процесс, если вытащу ее с урока. Я стучу в дверь, учитель поворачивается ко мне и машет, чтобы я входила.

– Добрый день, – говорю я. – Прошу прощения, что прерываю, но мне надо поговорить с Тик Гарднер. Это срочно.

Тик злобно смотрит на меня исподлобья.

– Ладно, Тик, – говорит учитель. Он подходит к своему столу и сверяется с журналом. – На дом одиннадцатая и двенадцатая, в конце вопросы.

Тик мрачно кивает, собирает вещи и волочет по проходу свою чудовищную сумку.

Как только мы выбираемся из класса, она встает в гордую позу и сверкает на меня глазами.

– Что это вы делаете? – спрашивает она.

– Нам надо поговорить. Наедине. Идем в мой кабинет.

– Мне вам нечего сказать.

– Прекрасно, зато у меня есть кое-что тебе сказать, так что идем.

Мы молча поднимаемся по лестнице, заходим в мой кабинет, и она усаживается на самый дальний стул от моего стола. Ладно.

– Так, – говорю я. – Я только что разговаривала с твоей мамой. По ее мнению, ты считаешь, что я использую тебя в своих корыстных интересах.

Она нервно елозит языком по внутренней стороне щеки и смотрит мне прямо в глаза:

– А что, не так? Я вздыхаю:

– Нет, Тик, я тебя не использую.

– Не надо, используете. Если я поступлю в Нью-Йоркский, вам сделают расписание на неполную рабочую неделю. Поэтому вы мне и помогали летом, и со Стейси познакомили, и весь год со мной возились. Может, поэтому вы и на вечеринке мне помогали.

Киваю:

– Ты права, Тик. Если ты поступишь в Нью-Йоркский, у меня на будущий год будет хорошее расписание. Но, клянусь тебе, разговор об этом возник не раньше ноября.

– Ну конечно, – говорит она. – Я знала, что вы так скажете.

– Тик, это правда. Сама подумай: когда я встречалась с тобой в первый раз, я даже не знала, что я беременна. И Линде – то есть доктору Миллер – я не говорила, что мне нужен неполный рабочий день, пока не объявила всем о своей беременности, а это было где-то в конце октября. Можешь пойти и спросить у нее. Мне все равно. К тому же ты и не думала о Нью-Йоркском университете до тех пор, пока не встретилась с Линдой, так что как, по-твоему, я могла заранее обо всем договориться? А?

Задумалась.

– Все равно, – говорит она. – Даже если это правда, все равно остается весь учебный год. И вечеринка.

– Хорошо, Тик. Хочешь знать правду? Пожалуйста. Да, я действительно прилагала все усилия, чтобы ты подала документы по предварительным спискам, и я уговаривала твоих родителей внести пожертвование, и я действительно все это время следила за твоей учебой, имея в виду свои личные корыстные цели. Я вынуждена это признать.

У нее в глазах стоят слезы, она встает со стула и уже готова смыться.

– Подожди, – продолжаю я. – Послушай меня. Она ничего не отвечает, но я вижу, что она колеблется.

– Тик, пожалуйста, – прошу я. Она неохотно садится.

– Понимаешь, да, безусловно, сначала я это делала для себя. Но потом, когда я начала узнавать тебя лучше, ты мне по-настоящему понравилась. И мне стало как-то больно, обидно за тебя. Ты мне показалась такой потерянной, одинокой, да и твои отношения с родителями... Не знаю. Я обычно стараюсь не привязываться к ученикам. Может, это из-за беременности, кто знает. В любом случае, мне было приятно что-то для тебя сделать. Клянусь тебе, я действительно хочу, чтобы ты попала в Нью-Йоркский, вне зависимости от того, как это повлияет на мои дела. Если Линда сейчас позвонит мне и скажет, что наш договор больше не действителен, мои планы по поводу тебя нисколько не изменятся. А с вечеринкой... На вечеринке я помогла тебе, потому что тебе требовалась помощь, а мне было не все равно. – Я пожимаю плечами. – Вот тебе правда.

Тик упорно смотрит мне в глаза – мне кажется, даже слишком долго.

– Почему вы мне прямо не сказали?

– Потому. Ты пойми, я прекрасно знала, что я не права, и не представляла, как смогу объяснить это тебе или кому-либо другому. Здесь нечем гордиться, знаю.

Она искоса смотрит на меня:

– И что вы будете делать, если я не поступлю? Я вздыхаю:

– Буду работать целый день, отправлю ребенка в ясли или найду няню. У меня другого выбора нет.

Она кивает:

– Знаете, вы первая из взрослых, кто проявил ко мне хоть какой-то интерес. Большинство учителей вообще не смотрит, что я делаю, они считают, что я списываю или мне помогают, так что никого не волнует – хорошо я учусь или плохо. Они ведь думают, что я могу всю жизнь жить на папины деньги или что он меня сразу пристроит на тепленькое местечко. Никому не интересно, чего я сама хочу.

– Мне действительно жаль. Она пожимает плечами:

– Это ничего. Я привыкла.

– Нет, – говорю я. – Мне жаль, что у нас с тобой так вышло. Жаль, что я обманула твое доверие.

– Да нет, – говорит она. – Не обманули. Я вам верю. Жаль, что вы мне об этом не сказали. Если бы я знала, что вам нужна моя помощь, я бы лучше работала. Я хочу, чтобы вы смогли больше времени проводить со своим ребенком. Я хочу, чтобы ребенок больше времени проводил с вами. – Она мусолит в руках булавку с большими красными буквами Гадкая Девчонка, а потом поднимает взгляд на меня: – Как вы думаете, у меня есть шанс поступить?

– Не знаю, – говорю я. – Только не надо это делать для меня. Сделай это, пожалуйста, для себя.

Она кивает.

– Для нас обеих.

Вернувшись с работы, я решаю прогулять тренировку и провести это время в ванне со свеженьким номером «Аллюра». Вряд ли мне удастся поваляться в ванне, когда родится ребенок. Или книжку почитать. Боже милостивый, даже подумать страшно.

Не успеваю я вылезти из ванны и накинуть халат, как скрипит дверь гаража, а потом Эндрю громко топочет по лестнице, насвистывая «зиппиди-ду-у-да-а», что подозрительно даже для него. Он входит в спальню и звонко целует меня в живот.

– Как поживают мои девочки? – спрашивает он.

– Ты сегодня в хорошем настроении, – говорю я. Это прекрасно. Все равно придется говорить ему про девятисотдолларовый счет, так что лучше ковать железо, пока горячо. Трехсотдолларовый счет на «Американ-Экспресс» он уже получил – и почти ничего не сказал, – но девятьсот... с этим будет тяжелее.

– Да, – говорит он, – Прекрасное. А что, у нас проблемы?

– Нет, какие проблемы? Просто приятно видеть тебя таким довольным и веселым. Отдохни, поваляйся, а я пока оденусь, и решим, куда поедем пообедать.

Через несколько минут я возвращаюсь в комнату и присаживаюсь к нему под бочок, стараясь не думать о том, что голодные спазмы моего желудка могут раздавить бедного ребенка.

– Я готова, – говорю я, растирая ему плечи и нежно целуя его в шею.

– Эй, – говорит, переходя на тон «мы-сейчас-действительно-будем-трахаться-или-мне-только-показалось». – Ты заразилась моим хорошим настроением?

– Наверное.

Пару минут мы целуемся, потом я отползаю и глажу его по плечу:

– Эндрю... Помнишь, я ходила в «Горошину в стручке» и потратила триста долларов?

– Ага, – говорит он, подвигается ко мне и начинает целовать в правое ухо.

– Ну-у-у, в общем, я, возможно, потратила немного больше.

Он перестает целовать мое ухо и выпрямляется. Хорошее настроение я гарантированно убила.

– Возможно? – спрашивает он.

– Ну-у, э-э-э, хм-м...

– Насколько больше?

Блин. Я так надеялась, что он не спросит. Стаскиваю с дивана афганский плед и накрываюсь с головой.

– Лара, насколько больше?

– Я не зна-а-аю, – отвечает одеяло самым умильном голоском, на который способно.

Эндрю смеется:

– Ну давай говори. Обещаю, не буду сердиться.

– Обещаешь? – тяну я.

– Обещаю, обещаю, давай говори.

Судя по голосу, он явно улыбается, а это означает, что цифра в его голове намного меньше той, которую я ему сейчас назову. Я вытаскиваю из-под одеяла руки и медленно загибаю девять пальцев. Я слышу судорожный вдох и ясно представляю себе, как улыбка сползает с его лица.

– Только, пожалуйста, не говори мне, что это означает девятьсот долларов. Пожалуйста, Лара. Пожалуйста, не говори мне, что ты истратила еще девятьсот долларов на беременные шмотки. Одеяло кивает.

– Лара, ты нас хочешь разорить? Ты понимаешь, что мы сейчас не можем позволить себе такие траты? Ты прекрасно знаешь, что я только начал новое дело, и у тебя будут три месяца без зарплаты.

Его голос срывается, мы оба молчим. Он поднимает с моей головы одеяло и смотрит на меня:

– Ты хоть немного об этом думаешь? Похоже, не думаешь. Похоже, тебе все равно.

Он вздыхает и встает с дивана.

Блин. Плохо дело. Начинаю жалобно поскуливать.

– Мне не все равно, – говорю я. – Просто у меня такой геморрой, а там в магазине была тетка – срок чуть меньше, чем у меня, а выглядела в миллион раз лучше, и... я не знаю, я просто не смогла себя сдержать.

Он смотрит на меня, как будто я пришелец с Марса:

– Какой карточкой ты платила? Обратно под одеяло.

– Ты о ней не знаешь, я тебе не показывала.

– Прекрасно. Просто прекрасно. Барабанит по полу ногой.

– Ну что ж, – говорит он, явно пытаясь придумать, что бы еще сказать. – Я не хочу иметь к этому никакого отношения. Я не буду подписывать чек, я не буду приклеивать марку на конверт, и я не буду опускать его в почтовый ящик. Чек твой, что хочешь, то с ним и делай.

Интересно, это все, что мне присудили, или будет какое-нибудь еще наказание? Потому что если это все, то плохо, но не слишком. Я уж как-нибудь подпишу чек, и приклею марку, и опущу конверт в почтовый ящик, меня не сильно напряжет. Впрочем, этой информацией я с ним делиться не буду.

– Хорошо, – жалобно говорю я. – Я согласна.

– И, пожалуйста, очень тебя прошу, не покупай больше одежды, хорошо?

– Обещаю.

Громко топая, он удаляется в спальню, с треском захлопывая за собой дверь.

Зоя, которая всю сцену пронаблюдала лежа на полу у дивана, поднимает голову и смотрит на меня.

– Ловко ты с ним сегодня, – говорит она, ухмыляясь.

Я достаю с дивана подушку и кидаю в нее.

– Смотри и мотай на ус, – отвечаю я. – Незаменимых у нас нет.

– Ты меня ни на кого не поменяешь, – говорит она. – Я твоя пуся, лапа и зайка. Ты сама мне каждый день говоришь.

Бедная зверюга, думаю я. Она и не подозревает, что ее ждет, когда появится ребенок.

Задрав нос и виляя задницей, она неспешно идет к двери.

– Ладно! – кричу я ей вслед. – Посмотрим! Но она даже не замедляет шаг.