I

Сумерки наступали совсем не так тихо. На востоке въедливо ворчали пушки. В порту и на станции до полудня рвались снаряды в горящих пакгаузах, а под вечер советские самолеты второй раз летали над городом. Однако лейтенант Павлюк чувствовал себя на редкость хорошо и мурлыкал под нос полузабытую песенку.

Два солдата комендантского патруля, шагавшие вниз по Артемовской, решили, что высокий лейтенант с увесистым свертком под мышкой, уже хватил шнапса, но по уставу широко развернули плечи и сильнее застучали сапогами по мостовой.

Павлюк свернул на Садовую. После восьми вечера хождение по улицам без пропуска каралось смертной казнью, и у колонки не было ни души. Но его окликнул женский голос:

— Забываете старых друзей, герр лейтенант! Идете мимо и даже не заглянули!

Павлюк сделал вольт налево и воскликнул:

— А, Ефросинья Даниловна! Пардон, Фросенька, тысяча извинений, дорогая!

Очередной Фроськин возлюбленный — фельдфебель роты тяжелых танков — вчера отбыл на передовую. Части гарнизона одна за другой отправлялись на фронт, и Фроське все труднее было находить щедрых посетителей своего веселого дома. Томимая скукой и предчувствием плохих перемен, она вышла за калитку и остановила Павлюка, надеясь снова завлечь его к себе.

Но разглядев наметанным глазом горлышки двух бутылок в свертке, она поняла, что они припасены для другой женщины, и злоба вновь обожгла мстительную Фроськину душу. Она давно бы донесла в гестапо на Оксану Ивановну, но остерегалась и без того злых соседей, и потому хотела убрать ненавистную старуху чужими руками. На правах брошенной любовницы она заговорила с Павлюком фамильярно:

— С Галькой теперь гуляешь, Иван Трофимыч? — и ткнула рукой в сверток. — Стараешься, носишь?

Павлюк довольно ухмыльнулся. Как ни низко ставил он эту Фроську, а все-таки ее обида приятно пощекотала его самолюбие: не забывает, ревнует даже. И свободной рукой он бесцеремонно притиснул к себе податливое тело женщины.

— Что поделаешь, Фросенька! Сама знаешь: шоколад женщину мягчит, а вино горячит. Не обижайся, ты ж без меня не скучаешь!

Фроська вывернулась, оттолкнула его.

— Ну, тогда не лапай, иди, да не забудь старуху угостить. То клял ее, а теперь низко кланяешься! Когда еще сулил мне упечь ее в гестапо!

— Всему, Фросенька, срок, — игриво пропел Павлюк, — сначала белочка, потом свисток!

Сделав прощальный жест рукой, Павлюк пошел домой, продолжая напевать. Мало ли что он обещал! Остаться в пустом, без хозяйки, доме ему не хотелось, а менять квартиры было не в его натуре: то ли лучше будет, то ли нет. Оттого мирился с выходками вздорной старухи, утешая себя, что за все рассчитается в день отъезда.

Он предвкушал встречу с Галиной. Но уже на крыльце услышал шум в доме. «Опять воюет баба-яга!» — подумал он и остановился возле комнаты Галины.

— Все ж таки я тебя за племянника считала, — кричала Оксана Ивановна, — а коли ты с немцами снюхался, так выматывайся, зараз я тебя знать не знаю…

— Вы, мама, не очень командуйте, — рассерженно вставила Галина. — Дом не только ваш, а Семен ко мне в гости приехал…

— Та нет же, Галина, я и к тетке Оксане, — сказал просительный мужской голос. — Вы послушайте, тетка Оксана…

— Замолкни, Семен! Господи-Иисусе, вот наказанье! Истинно, два сапога — пара с моей дурой…

«Кого она так честит? — подумал Павлюк и вспомнил встреченного днем, перед уходом в аппаратную, худого незнакомого человека с корзиной, искавшего Оксану Ивановну. — А ну поглядим, что там за племянник!»

Сдвигая на живот кобуру с пистолетом, Павлюк открыл дверь.

II

Спиной к стене стоял истощенный мужчина в вышитой косоворотке. Перед его носом Оксана Ивановна размахивала деревянным половником. Галина понуро сидела на тахте. Все разом взглянули на вошедшего офицера.

— Добрый вечер! — сказал Павлюк, кладя сверток на стол.

Мужчина отвесил поясной поклон. Старуха погрозила дочери и, не удостоив Павлюка ни словом, вышла в коридор. Галина хмуро поднялась навстречу офицеру.

— Знакомьтесь, Иван Трофимыч, это брат мой двоюродный, Семен. Из-под Юзовки приехал нас проведать.

— Ого, издалека! — покачал головой Павлюк. — И за что эта ведьма накинулась?

— Закоренелый она человек, господин лейтенант, — незлобиво сказал Семен. — Я шофером в сельпо работал. В тридцать пятом году втравили меня в дело. Хапнули с базы текстиль и влопались. Начальство, как водится, в стороне, а я в бороне. Десятку припаяли на северное строительство. А теперь смылся, махнул через фронт. Господин немецкий комендант меня секретарем сельуправы назначил, вот и служу там. Ну, решил у родных побывать. Господин комендант мне и отпускное удостоверение выдал, — он протянул Павлюку свой «Рersonalausweis».

— Да, там не курорт, — сказал Павлюк, возвращая документ и приглядываясь к бескровному лицу Семена.

— Неволя — не смех, господин лейтенант, — поскреб Семен впалые щеки. — Вы бы поглядели, какой я оттуда вернулся. За колючей проволокой не сладко…

С треском хлопнула парадная дверь. Галина выбежала с криком: «Мама, уже поздно, вас арестуют!» Павлюк выругался, а Семен примирительно сказал:

— Ее могила исправит, господин лейтенант!

— Вот мы и отправим ее в могилу для исправления, — скаламбурил Павлюк. — Ну, чёрт с ней, лучше выпьем и закусим.

Он развернул сверток и, когда Галина возвратилась, заглянул ей в лицо, сказал, незаметно переходя на «ты»:

— Никуда она не денется, Галочка, вышла к соседке. Посмотри, я свое слово сдержал, а ты ведь обещала, что мы погуляем на славу. Да еще гость у тебя!

— Правильно, господин лейтенант, — одобрил Семен. — Что ж это выходит? Столько времени не видались и сидеть так? Галина, тащи и мою корзину, у меня тоже кое-что есть…

Через пять минут посреди домашней снеди и консервов красовались нарядные бутылки коньяка и скромные поллитровки самогона. Павлюк потянулся за коньяком, Семен остановил его.

— Э не, господин лейтенант, не для того я настаивал самогонку, чтоб она последней была. Попробуйте сперва!

Он налил стаканы, мужчины, стоя, выпили залпом, Галина пригубила вино. Павлюк похвалил самогонку.

— Я знал, что вам понравится, господин лейтенант, — засмеялся Семен. — По особому рецепту сам готовил!

— Слушай, Семен, и ты, Галочка! Бросьте вы к чёрту эти слова «господин лейтенант» да «Иван Трофимыч»! Зовите меня Ваней, как раньше меня в компаниях звали. Я ж компанейским парнем был… А ну давай, Галочка, гитару…

Вечеринка была в разгаре. Консервные банки, яйца, домашняя колбаса, сало, куски пирога, плитки шоколада загромождали стол. Вторая бутылка коньяка стояла еще непочатая, зато самогон был уже выпит. Глаза Павлюка налились кровью, щеки полыхали. Он чувствовал себя совершенно счастливым. Одной рукой он обнимал Галину за талию, другой тянулся к стакану. Подливая ему, Семен расписывал прелести деревенской охоты.

— Не проси, Семен, не проси, не время, — бубнил Павлюк. — Кончим войну, тогда приеду. И выпьем, да?

— Говорят, Ваня, русские наступление готовят? — боязливо сказал Семен.

— Что? — дико сверкнул глазами Павлюк. — Наступление? Ха-ха-ха! Они собираются, вся их дислокация у меня на ладони. Пусть сунутся. Мы им такой «котел» устроим! Это я знаю, с моим участием дело было. Ты думаешь, Галочка, лейтенант Павлюк — это так себе! Не-ет, в моих руках все козыри…

— Что за слово чудное «дислокация»? — спросил Семен.

— Э-э, Семен, в эти дела не суйся! Это строго секретно. Галочка знает, как строго. Выпьем, Галочка, за нашу любовь…

Семен перегнулся через стол и тихо, но внятно сказал:

— А до войны, Ваня, ты тоже на немцев работал?

Поднятый стакан со звоном раскололся на столе, янтарные потеки расплылись на скатерти.

— Что? Что так-кое? — заикнулся Павлюк, но глаза у него трезвели, а рука нащупывала застежку кобуры.

— Я спрашиваю, паразит, когда ты продался? — осатанело проговорил Семен, направляя парабеллум на Павлюка.

Офицер вырвал пистолет из кобуры. Но Семен, пригнувшись и не перекладывая парабеллума, молниеносно выбросил вперед левую руку. От сокрушительного удара снизу, в челюсть, зубы Павлюка клацнули, голова запрокинулась, пистолет отлетел в сторону. Руки офицера нелепо взметнулись, и, теряя равновесие, он упал через поваленный стул. Весь запас силы, всю затаенную ревность к тем, кто был возле Галины, вложил Семен в свой излюбленный левый апперкот и, встав над поверженным Павлюком, прошипел, задыхаясь:

— Я тебе покажу «нашу любовь»!

Галина подхватила с пола пистолет и радостно улыбнулась мужу, в котором словно ожил тот стремительный, гибкий, увертливый Семен, каким она видела его на ринге.

— А ты, Сеня, не забыл бокс!

III

Виктор с двумя партизанами вошел, прихрамывая, в комнату. Скорчившийся в углу Павлюк выплюнул на пол выбитые зубы, нитка кровавой слюны повисла на воротнике его мундира. Он обвел всех затравленным взглядом. Мешая дышать, к горлу давящим клубком подступил страх. Он прыжком стал на ноги.

— Ну, стреляйте, стреляйте быстрее, нет мне жизни ни там, ни тут! — крикнул он и вдруг заметил в дверях темную юбку Оксаны Ивановны. — Вот ты куда ходила! Не пристукнул я тебя раньше! У-у, ведьма, убью! — закричал он и кинулся на старуху.

Безмерная ненависть к людям, накопившаяся в нем за годы жизни под вечным страхом разоблачения, вылилась в тщетной угрозе старухе, которая словно олицетворяла весь противостоящий ему мир. Виктор уперся пистолетом в грудь Павлюка.

— Не шуметь! Андрюша, оформи его туалет.

Низенький курчавый партизан в брезентовой робе грузчика мгновенно вывернул Павлюку руки за спину и связал веревкой. Оксана Ивановна протиснулась ближе и злорадно сказала:

— Я-то ходила и буду ходить, а ты, гад зеленый, отходился!

Павлюк скрипнул зубами. Виктор взвесил обстановку: все шло точно по плану. Оставалось выяснить, где хранятся книги шифров и точное содержание шифровки, о которой слышала Галина у фон Крейца. Но Павлюк молчал с упорством обреченного. Вспыльчивый партизан прицелился в него. Галина быстро вмешалась.

— Мой вам совет, Иван Трофимыч, рассказывать толком. Вы не знаете Семена, это ужасный человек!

Павлюк смотрел на нее хищником, запертым в клетку. Эта приманка погубила его! Но они ничего не дознаются. Все равно пощады не вымолишь. Он харкнул кровью на пол.

— Попомните еще лейтенанта Павлюка. Захлебнутся русские в крови со своим наступлением.

— Последний раз спрашиваю — будешь говорить? — сказал Виктор, взглянув на часы.

— Нет! Расстреливайте! — торжествовал Павлюк предсмертную победу.

И тогда к нему подошел Семен. Он сдерживался, наблюдая за Виктором, но в нем все кипело. Что за благородный допрос! Комендант Вальтер не нянчился с пленными. Семен поклялся мстить око за око, зуб за зуб, когда адская боль пронзила спину и зашипело горелое мясо под раскаленным тавром коменданта. Нет, эта тварь заговорит! Пробуя на ноготь отточенное лезвие плоского немецкого штыка, Семен мрачно буркнул:

— Зачем стрелять! Я тебя резать буду!

— Как резать? — пролепетал Павлюк, ослепленный жалом штыка.

— Как мясники ваши! — многозначительно пообещал Семен и плашмя кончиком штыка приподнял голову Павлюка. — Ну, смотреть на меня! Свастику вырежу, потом год твоей смерти…

Виктора покоробила такая жестокость, но Семен, забыв свое обещание Рябинину, свирепо отпихнул его:

— Не лезь! У меня с ними свои счеты, — и процедил сквозь зубы офицеру: — Ну!

Слово «мясник» и блеск стали напомнили Павлюку котельную школы, превращенную в следственную камеру изобретательного фельдфебеля Рюдике. Его затрясло, зубы выбили дробь, и, завороженно глядя на Семена, он пробормотал:

— Нет, резать нельзя, не надо резать… Я скажу все…

IV

Того, что Павлюк выложил, заикаясь, было достаточно. Виктор кивнул курчавому партизану:

— Ну, Андрюша, возьми его под свою опеку. Ты таких любишь!

— Люблю, как клопа в углу, где увижу, там и задавлю, — проворчал партизан, уводя Павлюка на кухню.

— Слыхали, чем дело пахнет! — спросил Семен товарищей. — Не дай бог, завтра — послезавтра штурм. Чёрт их знает, что фрицы на направлениях главного удара наготовят. Катастрофа может быть…

— Да, дело серьезное, — сказал Виктор. — Поспешить надо и с Боженко посоветоваться. Может, лучше переправить тебя, Семен, на самолете к командующему армией…

— А ты знаешь, что такое перестроить наступательную операцию! Тут доказательства нужны!

— Ну, и будут у тебя доказательства, — прервала спор Галина. — Документы возьмете с собой и Павлюка поберегите.

Она подгоняла товарищей. Барон должен ждать ее в ресторане в половине десятого. Семен опять было воспротивился, но Виктор воспользовался властью командира.

— Не спорить! Быстренько наводим порядок.

Мужчины унесли на кухню бутылки и стаканы. Укладывая в чемодан вещи из шкафа, Галина сказала матери:

— Кончилось ваше житье тут, мамочка. Девушка за вами скоро придет. Не забудьте, Тоней звать…

Но Оксане Ивановне было страшно уходить из дому, где прошла почти вся ее жизнь.

— Ну, право, мама, вы, как маленькая! — с досадой сказал Семен. — Ведь объясняли же вам. За этого чёрта по головке не погладят. Гестаповцы придут — худо будет! Надо сделать так, будто кто-то ограбил ваш дом… Уносите все со стола.

— О господи-Иисусе, твоя воля, — тяжко вздохнула Оксана Ивановна, суетливо прибирая остатки пиршества. — А еды сколько! Когда я это колбасу ела? — она пососала, причмокивая, ломтик, но, увидев укоризненный взгляд дочери, тут же всполошилась: — Да несу ж, уже несу…

Виктор был готов идти, но Семен прощался с женой, и партизан из деликатности вышел в прихожую. Галина поцеловала мужа.

— Осторожнее, Сеня, дело рискованное…

— Сама берегись…

Говоря это, Семен сжимал ладонями нежное разгоревшееся лицо жены, поглаживал пальцем висок, где отдавались удары ее сердца, а душа его ныла, точно предчувствуя беду. Блестящие темные глаза так же светились любовью к нему, как на станции в Одессе, но тогда была у него хоть надежда, что ей-то ничто не угрожает. А теперь, как отведет она от себя ищеек гестапо?

Часы Галины тикали у него на плече, он слышал, как звенят, уходя, секунды, и медлил, страшась покинуть ее, и не находил слов, способных перелить в нее всю силу его любви.

V

В кладбищенскую тишину улицы ворвалось фырчанье подъехавшей к дому машины. И от этого звука будто стена выросла между Галиной и Семеном. Он растерянно приподнял шторку на окне. Виктор подтвердил в раскрытую дверь: «Машина!» Это была непредвиденная ситуация, и мужчины ждали решающего слова разведчицы.

— Неужели барон? — вслух подумала Галина и, помедлив секунду, скомандовала: — Все на кухню! Запритесь там! Если я скажу: «Осторожнее, барон!», значит, очень тихо взять…

— Мы и так возьмем его, — погрозился Семен. — Раз сам явился, пусть на том свете ужинает!

— Не сметь, Семен! — гневно повысила голос Галина. — Здесь я командую. Может, мы спокойно уедем, и все будет хорошо.

Семен сжал кулаки так, что побелели пальцы, но возразить не осмелился. В парадную дверь постучали. Галина захлопнула дверцу шкафа, нагнулась, подтирая ковриком следы крови на крашеном полу, и пошла открывать. Возвратившись с бароном в комнату, она показала часы:

— Вы нетерпеливы, барон! В моем распоряжении еще шестнадцать минут, и я ведь просила не приезжать за мной…

Целуя ей руку, фон Хлюзе загадочно улыбнулся:

— Ваши часы отстают на полторы минуты, фрейлейн. А я спешу доставить вам редкое удовольствие!

— О, Франц, что за таинственность?

— Вы будете лично участвовать в аресте опасного партизана Сергея Ивановича…

— Бр-р-р! — капризно поморщилась Галина, скрывая смятение. — Что это вы выдумали, Франц? Какой Сергей Иванович?

— Тот самый, который вставил вам эти золотые коронки, фрейлейн, — сказал барон и потрепал ее по щеке.

Галина принужденно засмеялась.

— Вы меня разыгрываете, Франц! Рябинин — порядочнейший человек, один из подлинных патриотов. Бургомистр! Это невероятно! Кому ж тогда верить? Скорее всего это просто клевета.

— Фрейлейн, доказательства у меня налицо.

— Ну и передайте эти доказательства фон Крейцу или кому-нибудь из гестапо, — беззаботно сказала Галина. — Не понимаю, зачем вам, боевому офицеру, путаться со всей этой нечистью? Не деньги же вам нужны, Франц?

Фон Хлюзе посмеялся над ее наивностью. Такой подвиг будет известен самому фюреру. За поимку неуловимого Сергея Ивановича он получит железный крест. Он заплатил немалые денежки за этот документик. И хлопнув по карману мундира, он весело сказал:

— Отдать фон Крейцу! Ха-ха-ха! Этот старый обжора пьет коньяк в ресторане. О вас во всем гарнизоне молва. Фон Крейц обещал своим лейтенантикам познакомить с вами.

— Очень самонадеянно с его стороны, — пожала плечами Галина.

— Браво, фрейлейн! Фон Крейц взбесится от зависти, когда я арестую Рябинина. У меня в машине два солдата, и вы будете участницей операции. Я с удовольствием вручу вам на мелкие расходы половину обещанной награды — ровно десять тысяч марок!

Мысли были предельно ясны. Смерть барона лишит ее надежной защиты. Это еще одно подозрение против нее. Есть ли другой выход? Хоть бы с товарищами перемолвиться. Рискнуть поехать с ним к Рябинину? Нет, будет поздно, доктору не сдобровать. И, накидывая шарфик, она улыбнулась барону:

— Как это мило с вашей стороны, Франц! Мне будет приятно получить от вас такой щедрый подарок. Идемте!

Она взяла его под руку и вывела в темный коридорчик, предупредив: «Осторожнее, барон, здесь скобочка!» Глухой удар по голове, и левая рука барона судорожно вцепилась в платье Галины, а тело, обмякнув и заваливаясь набок, осело на руку женщины. Услышав рядом дыханье Семена, она шепнула, что на улице солдаты. Затем нагнулась над распростертым телом, дрожащими от нервной разрядки пальцами вынула из кармана мундира документ.

В комнате они все прочитали донос.

— Какая подлость! — задумавшись, сказала Галина.

— Последняя пакость Петьки Охрименко! — откашлялся Виктор. — Андрюша ухватил его сегодня в порту. Он лодку искал. Теперь лежит в воде за причалами с добрым грузом. Рыбаки помогли…

Галина торопливо написала на уголке листка: «Барон убит. Уходите сегодня же ночью! Завтра днем я натравлю на ваш дом ф. К. Иначе нельзя. Прощайте. Г. П.». Она пошла в кухню к матери, а когда вернулась, Виктор тревожно спросил:

— Действовать как будем?

Можно было уйти из дому через сад и соседний двор на другую улицу. Но солдаты скоро забеспокоятся и поднимут тревогу. И для Тони это опасно. Мысль о захвате машины пришла одновременно всем. Два солдата и шофер — не страшно, если бы дело было в поле. Но выстрелы! На улице выстрелы могут сорвать операцию!

— Сеня, ты не забыл немецкий? — внезапно спросила Галина.

— Усовершенствовался за восемь месяцев! — усмехнулся Семен.

— Тогда надевайте с Виктором мундиры барона и Павлюка, — сказала Галина тоном, не допускающим возражений. — Не забудьте фуражки. Идем к машине втроем. Ты подведешь меня к передней дверце. Шофер меня знает, я сяду и сама с ним управлюсь. Солдаты обязательно встанут у задних дверок, чтобы усадить вас. Помните: главное — тишина…

VI

В горестном смятении проводила Оксана Ивановна дочь, зятя и партизан. Закручинилась душа старухи. Оксана Ивановна долго стояла в темноте на крыльце, прислушиваясь. А вернувшись в кухню, села на чемодан и заплакала. Она так и не наговорилась досыта с дочерью. Из того, что ей толковали Галина и Семен, она поняла лишь одно: дочь останется с немцами, и теперь ей еще опаснее.

И старуха плакала, причитая про себя: «Ах, Галька, Галька, не в добрый час отпустила я тебя, озорницу, в ту Одессу! Не знать бы тебе век того клятого языка, куда бы лучше!» И еще она плакала о том, что спасшийся из плена зять снова в разлуке с Галиной, а ей, старухе, надо покидать дом, не понянчив в нем внуков. И дом без хозяйки разнесут, разберут по досточкам лихие люди…

Спрятав за лифчик бумагу для Рябинина, она недоуменно качала головой: «С этой треклятой войной не разберешь, не поймешь людей. Выходит, Рябинин нужный, свойский человек, а она-то ходила спозаранок к его дому, позорила его углем по штукатурке, потому что голосовала за его партейную книжку, а он немцам подрядился. Повиниться бы перед ним за такую обиду, да разве ж она знает, куда отведут ее и что с ней самой станется…»

Тяжкая печаль камнем ложилась на сердце, и лицо Оксаны Ивановны было хмуро и неприветливо, когда пришла за ней девушка, назвавшаяся Тоней…