Едва я ступил в коридор, как мимо меня промчались Санька и Женька, а из двери крайней каюты выскочил толстый мужчина в майке и раздражённо закричал:

— Вот я вас!..

«Уже напрокудили!» — с тревогой подумал я и на всякий случай спросил у мужчины, что они натворили.

— Ходят тут, заглядывают в каюты… — буркнул толстяк. — Поймаю — уши надеру, тогда узнают! — И он нырнул в каюту, хлопнув дверью.

Теперь у меня были все основания надрать братцам уши, и я отправился на розыски. Судя по направлению их бега, они должны были быть на корме. Но я ошибся. Обойдя кормовую часть парохода, я не на шутку рассердился. По узенькой дорожке между мешками и бочками я выбрался на нос и увидел примостившегося на борту матросика с ведром в одной руке и шваброй — в другой. Задрав голову, он болтал с девушками, стоявшими на верхней палубе.

— Вы меня не соблазняйте, — подмигивал он девчатам, — я человек женатый, семейный, — и тут же сам захохотал.

За якорной лебёдкой что-то грохнуло. Матросик опустил голову и гаркнул:

— А ну брысь!

Из-за лебёдки брызнули во все стороны какие-то ребятишки, и среди них — Санька с Женькой. Все убежали, а мои братцы остались, смело ожидая продолжения. Я решил понаблюдать.

— Ну, бегите, хлопцы, — уже миролюбиво сказал матросик, — на носу стоять нельзя.

— А чего ж ты стоишь? — полюбопытствовал Санька.

— Как чего я стою? — возмутился матросик. — Посторонним, учти, нельзя, а я-то не посторонний!

— А какой же ты?

— Я в команде… Ну, хватит травить, отчаливайте! Я добрый-добрый, а в случае чего — знаешь!..

Братцы не двигались. Санька с интересом разглядывал члена команды.

— А ты давно на корабле? — спросил он почтительно.

— Не на корабле, а на судне, — сказал матросик важно. — На судне не так чтобы очень давно, но и не так чтобы очень недавно. — Он заметно подобрел и говорил с малышами солидно и немного свысока.

— А китов ты ловил? — ещё почтительнее спросил Санька.

— И акул? — вставил Женька.

— Вот дураки! — удивился матросик. — Какие же в Волге киты?! Здесь речное судоходство.

— А в море ты не плавал?

Наверное, матросик в море не плавал, потому что этот вопрос вдруг ужасно рассердил его.

— Марш отсюда! Сейчас шваброй съезжу!

— Сань, чего он так разозлющился? — удивился Женька, тараща глаза.

В ту же секунду верёвочная швабра просвистела в воздухе. Санька увернулся, а увальню Женьке всё-таки попало краешком по мягкому месту. Братцы отбежали, и Санька обиженно сказал:

— Дурак!

— И злючка! — просопел Женька. — Все штаны мне измочил.

— Злючка-колючка! — крикнул Санька.

Но едва матросик двинулся к ним, как их словно ветром сдуло. Я побоялся, что они опять исчезнут, и кинулся за ними, но обозлённый матросик преградил мне дорогу:

— Куда? Сказано — нельзя на нос!

Я не решился назваться старшим братом назойливых малышей. Пришлось вернуться старой тропой мимо бочек и мешков на грузовую палубу. Братцев тут не было. Мама, конечно, тревожилась всё сильнее, и я взялся за поиски ещё энергичнее.

Я нашёл их в салоне. Как им удалось проскользнуть на верхнюю палубу мимо бдительной проводницы, не знаю. Меня, например, проводница никак не хотела пускать и уступила, лишь когда я объяснил, что ищу беглецов.

Пока я обегал палубу, во мне всё кипело, я поклялся, что им несдобровать. Случайно я заглянул в окна салона и увидел их там. Я заскочил в салон, но так как треснуть по шее в таком приличном месте было невозможно, то я взял Саньку за руку и сладеньким голосом сказал:

— Пойдёмте, ребята, в каюту. Санька умоляюще посмотрел на меня:

— Ну минутку, вот только дядя ход сделает…

— Никаких «минуток», — отрезал я, но тут сам заинтересовался предстоящим ходом чёрных.

Играли двое мужчин: один — степенный, с одутловатыми щеками, в распахнутой полотняной куртке, другой — тощий, с большим кадыком, который то и дело катался под морщинистой кожей шеи. Прежде чем сделать ход, тощий нерешительно брался то за одну, то за другую фигуру, то за свой нос, потом сказал кисло:

— Эх, помирать, так с музыкой! — и сделал малопонятный ход.

Толстый насупился и зажал уши руками. Во рту у него торчала потухшая обмусоленная сигарета. Он, вероятно, немного выпил. Ход тощего был ему на руку, но он всё ещё колебался.

Женька зашептал что-то брату, тыча пальцем в шахматную доску. Санька кивнул и решил помочь толстому:

— Дядя, вон ферзь стоит, бейте его…

— Не мешай! — поморщился толстый.

— Ничего, ничего, пусть учатся, — поощрительно заметил тощий и снова взял себя за нос.

Всего лишь с минуту я раздумывал над чужой партией, но, оглянувшись, вдруг обнаружил, что Женька, только что шептавшийся с братцем около меня, исчез. Я выскочил из салона, готовый мчаться вниз, на грузовую палубу, но, к счастью, обнаружил беглеца у бака с водой. А когда я вернулся в салон, Санька стоял около пианино и опасливо поглядывал на толстого шахматиста, грозившего ему коротким мохнатым пальцем.

— Ты что опять натворил? — спросил я, выводя обоих сразу.

— Ничего, — невинно сказал Санька. — Говорю ему: «Бейте ферзя!», а он не бьёт, отмахивается от меня. Тогда говорю: «Ну, бейте слона!» А он кричит: «Не умеешь играть, не суйся с советами!» Тогда я говорю: «Сами не умеете играть, а ещё шахматист называется!» Тут он как вскочит…

Ну что после этого мог сказать я? Ничего. Но, спускаясь по лестнице, где нас никто не видел, дал хорошенько обоим братцам. Зато маме об их похождениях я не докладывал, а сказал, что мальчики чинно смотрели в салоне, как, дяди играют в шахматы.