Каждую пятницу Джек и Синди обедали в городе, в маленьком ресторанчике под названием «Блю». В дровяных плитах выпекали пиццы. Очень уютное местечко с маленьким баром, тесно сдвинутыми столиками и улыбающимися официантами, которые так скверно говорили по-английски, что посетители предпочитали общаться с ними при помощи жестов – как настоящие итальянцы. Здесь работали повара из Рима и Неаполя, они придумывали собственные рецепты, начиная с классической пиццы с сыром и заканчивая пирогами с крохотными артишоками и сыром горгонзола. Джеку страшно нравилась эта еда, почему-то она действовала на него успокаивающе, и он всегда приходил в «Блю» после проигрыша дела в суде.

– Ну и как это было? – спросила Синди.

– Присяжные совещались минут двадцать, не больше.

– Могло быть и хуже. Если бы твой клиент оказался невиновным.

– С чего ты решила, что он виновен?

– Ну, если бы за решеткой оказался невиновный, ты бы сейчас бегал по всему городу и звонил во все колокола, а не сидел бы здесь, объедаясь пиццей и сырокопченой говядиной.

– Что верно, то верно.

– Вот чем замечательна твоя работа. Даже если проигрываешь, все равно в конечном счете остаешься в выигрыше.

– А иногда, когда выигрываю, получается полный крах.

Синди потягивала вино.

– Это ты о Джесси?

Джек кивнул.

– Давай не будем о ней, хорошо?

– Извини. – Он рассказал жене о последнем столкновении с Джесси, но детали, похоже, не слишком заинтересовали Синди. Суть была ясна: пора им обоим забыть о Джесси раз и навсегда.

– Наверное, зря я ушел из прокуратуры?

– Что это ты вспомнил?

– Там должны были бы заняться делом Джесси.

– Опять ты о ней! Мы же договорились.

– Да дело вовсе не в ней. Во мне. – Он жестом попросил официанта подать еще пива, затем снова обернулся к Синди. – Привык считать, что разбираюсь в людях, кем бы они там ни были – клиентами или присяжными. А после истории с Джесси моя уверенность пропала.

– Джесси не просто лгала. Она тобою манипулировала. И этот последний эпизод лишний раз доказывает, какое она ничтожество. Ты же сам говорил: впечатление было такое, что она наглоталась наркотиков.

– Возможно. Но что, если эти инвесторы действительно угрожают ей?

– Тогда она должна обратиться в полицию, как ты и советовал.

– Она не обратится.

– Ну, тогда, значит, не так уж она напугана. И перестань корить себя за все проблемы этой барышни. Ты ничего ей не должен.

Он положил себе на тарелку несколько ломтиков мелко нарезанных томатов.

– Два года назад я бы сразу понял.

– Два года назад ты был помощником прокурора округа.

– Вот именно. Помнишь, что сказал мой босс, когда мы отмечали мою отставку у Тео, на Тобако-роуд?

– Еще бы не помнить! Пролил полбанки пива мне на колени и завопил: «Вся выпивка за счет Свайтека!»

– Нет, я серьезно. Он предупреждал меня: адвокаты начинают заниматься частной практикой, входят во вкус, скоро их интересуют лишь деньги, и они уже не могут отличить правды от лжи. Как корабли в сухом доке. Ржавеют, хотя срок годности еще не вышел.

– Ты закончил?

– Что?

– Жалеть самого себя.

– Гм. Да. Ну, почти…

– Вот и славно. А теперь самая паршивая новость. Тот факт, что на танкере под названием «Свайтек» преждевременно появилась ржавчина, вовсе не означает, что судно это с каждым годом становится моложе. Вот так, дружок. И тот факт, что по радио до сих пор иногда звучат песни твоего любимого Дона Хенли, вовсе не означает, что у него появились новые молодые поклонники.

– Да, моя женушка знает, как побольней уколоть парня.

– А нечего жениться на молоденькой.

– Ну, теперь все?

Она откусила от хлебной палочки.

– Там видно будет.

В голове у него возникла ритмичная пульсирующая мелодия песенки Хенли «Мальчики лета», что вызвало ностальгическую улыбку. Я до сих пор люблю тебя, Дон. Но Боже, до него быстро летит время!

Они доели пиццу, заказали кофе и десерт. Язвительные выпады Синди в адрес мужа помогли, несколько отрезвили его. Но за всеми ее шутками и смешками крылась тревога.

– Джек?

– Да?

– Как считаешь, мы правильно поступили, что решили завести ребенка?

– Конечно. Мы же все с тобой обговорили. Ты не сомневаешься, я надеюсь?

– Нет. Просто хотела убедиться, что и ты не сомневаешься.

– Больше всего на свете хочу этого малыша.

– Иногда мне кажется, ты хочешь его вовсе не по той причине, по которой следует.

– Как это понимать?

– Может быть, считаешь, что так мы не расстанемся.

– Господи, почему?

– Сама не знаю. Прости. Мне не следовало этого говорить.

– Я рад, что сказала. И советую даже не думать. Интересно, как давно тебя тревожит эта мысль?

– Не то чтобы тревожит. Впрочем, да, иногда. Прошло пять лет с тех пор… ну, ты знаешь, когда Эстебан… И люди до сих пор считают меня слабой и ни на что не годной. Пять лет, но до сих пор слышу все те же разговоры. «Ну как, дорогая, ты в порядке? Хорошо спала? Кошмары прекратились? Знаешь, мне дали адрес одного очень хорошего психоаналитика».

Джек опустил глаза и после паузы спросил:

– Что, говорила с мамой?

– Да. Вчера вечером.

– Прости, я виноват. Просто хотел получить поддержку от семьи. Вот и все.

– Понимаю. И давай забудем обо всем этом, хорошо?

– Уверена?

– Да. И все будет отлично.

– И ты у меня будешь в полном порядке, да?

– Да. Обещаю.

– Заказать перье или еще что-нибудь?

Она покачала головой.

– Пошли домой.

Он перегнулся через стол и взял ее за руку. Глаза их встретились, пальцы переплелись.

– А что, если по пути к дому мы заскочим во «Взбитые сливки», купим там пинту шоколадно-ванильного мороженого, придем домой, залезем под одеяло и не успокоимся, пока не прикончим всю упаковку?

– Мне нравится ход твоих мыслей.

– Мне тоже, – сказал Джек и жестом попросил официанта подать счет.

Джек оставил на столе пару двадцаток, и через несколько минут они медленно катили в такси по Сансет-драйв. В магазине, где торговали мороженым, было не протолкнуться, и домой они приехали только около половины одиннадцатого. Синди прямиком направилась в спальню. Джек пошел на кухню за ложками и специальными чашками. Он знал пристрастия Синди. Если хочешь по-настоящему насладиться десертом, подавать его следовало в серебряной посуде, а не в дешевых пластиковых коробках с такими острыми краями, что ими можно вскрывать консервные банки.

Хозяйская спальня находилась на втором этаже, прямо над кухней, и Джек слышал, как расхаживает наверху Синди. Стук острых каблучков по дубовому паркету сменился более приглушенными звуками – он понял, что жена сбросила туфли. Вот Джек услышал, как Синди подошла к зеркалу. И улыбнулся грустной ностальгической улыбкой, представив, как она раздевается. Он вспомнил время – казалось, с тех пор прошла вечность, – когда их отношениями правили страсти, а не проблемы. Она заводила руки за спину, изгибалась и расстегивала длинную молнию на платье. Потом, слегка дернув плечиком, спускала одну бретельку, затем – другую, и платье падало на пол, к ногам. Он знал, что теперь, стоя перед высоким зеркалом, она пристально изучает себя. Это шоу Джек был готов смотреть бесконечно, и больше всего на свете в такие минуты ему хотелось подойти сзади и поцеловать жену в шею, потом медленно расстегнуть молнию на платье и запустить под него обе руки, к обоюдному удовольствию обеих сторон.

Теперь же, после истории с Эстебаном, об это не могло быть и речи. Ни о каком намеке на физическую близость, за исключением тех случаев, когда инициативу проявляла сама Синди. И Джек не мог упрекать жену. Она не виновата в том, что влюбилась в сына губернатора, клиентом которого был Эстебан. Именно Джек привел его в их мир, вовсе не Синди.

Он до сих пор не мог себе простить.

Джек выглянул из кухни и вздрогнул при виде разбитого стекла на полу. Уронил коробку с мороженым на стол, бросился к высоким застекленным дверям в гостиной, выходившим на лужайку у дома. Одна из прямоугольных панелей была разбита. Джек не стал ни к чему прикасаться, но видел: кто-то открывал замок. Кто-то заходил к ним в дом.

– Синди!

Он схватил радиотелефон и с бешено бьющимся сердцем побежал к лестнице. И помчался наверх, перепрыгивая сразу через две-три ступеньки. Собрался окликнуть жену снова, но тут услышал ее пронзительный крик:

– Джек!

Он подбежал к спальне, и тут дверь резко распахнулась, он едва успел увернуться от удара. Навстречу выбежала Синди. Они столкнулись, но Джек успел подхватить жену, крепко обхватив обеими руками. Глаза ее были расширены от страха.

– Что? Что такое? – спросил он.

Прижавшись к нему всем телом, она продолжала оттаскивать его от двери спальни в холл. Голос дрожал.

– Там!..

– Что там?

Она указала пальцем в комнату, на распахнутую дверь в ванную.

– На полу.

– Что на полу, Синди?

Она хватала ртом воздух, была на грани истерики. Затем с трудом выдавила:

– Кровь…

– Кровь?

– Да! О Господи, Джек! Там… ее так много. Около ванны.

– Звони девять один один.

– А ты куда?

– Звони!

– Не ходи туда, Джек!

Он сам набрал номер и протянул ей трубку.

– Ты дождись ответа, а я пока взгляну, что там такое.

Он вбежал в спальню, бросился к комоду и достал из верхнего ящика пистолет. Быстро передернул затвор и, крадучись, начал приближаться к ванной. Джек вовсе не считал себя умельцем по части обращения с оружием, но нападение на жену заставило задуматься о самообороне. Синди снова окликнула его, но тут же заговорила с оператором службы девять один один.

– Мой безумный муж отправился прямо туда, – услышал Джек. Но это его не остановило. Слишком много неприятностей случилось за последние две недели. И он не собирался позволять кому-то – кто бы там ни находился сейчас в их ванной – умереть от потери крови до прибытия «скорой» и полиции.

Он стоял в дверях ванной комнаты, вытянув вперед руки и сжимая пистолет. Целился в пустоту, но был готов выстрелить.

– Кто здесь?

Ответа не последовало.

– Полиция уже едет. Кто здесь, отвечай!

Снова нет ответа. Он шагнул в ванную и взглянул на пол. Никакой крови на плиточном полу не было, но все остальное помещение загораживали две раковины. К тому же душевая и большая ванна на ножках были отделены перегородкой в виде высокого зеркала.

Он сделал еще два шага вперед и застыл как вкопанный. Он стоял у раковины Синди. Дверца шкафчика с медикаментами была приоткрыта, и в ней под углом он увидел отражение: блестящую алую полоску крови на белом плиточном полу.

Пульс участился. В своей жизни Джек успел навидаться крови, посетил не одно место преступления. Но видеть ее в собственном доме – о, это совсем другое дело.

– Эй, вам помочь?..

Голос эхом отдавался от выложенных кафелем стен, точно позволял надеяться, что кто-то ответит. Он сделал еще два шага, потом третий. Пальцы еще крепче впились в рукоятку пистолета. Пытаясь побороть нервную дрожь, он завернул за угол. Красная полоса на полу. Он проследил за ее направлением. Вот взгляд его уперся в ванну, и Джек тихо ахнул.

Через край ванны безжизненно свисала окровавленная рука. Женская рука. На секунду Джека словно парализовало. Затем он преодолел охвативший его ужас и сделал еще полшага вперед. И остановился, неспособный побороть отвращение и страх, и одновременно не в силах оторвать глаз от этого жуткого зрелища.

Она была полностью раздета, наготу скрывала лишь кровь, у бедра плавала пустая бутылка из-под водки. Ванна была полна крови, кровь вместе с жизнью ушла из ее тела через глубокий надрез на левом запястье. Бурые брызги виднелись даже на стене. У ног собралась темная лужа уже сгустившейся крови.

– Джесси, – выдавил он дрожащим голосом. – О… Бог мой… Джесси…