После ультразвука, оставившего, словно слизень, сопливые жирные следы на моем животе, после осмотра у помятого заспанного психиатра, от которого почему-то пахло попкорном, я, дрожа на своей бумажной подстилочке, ждала приговора. С минуты на минуту мне должны были сообщить, потеряла ли я Комочка. Я думала о Клариссе, о Ви, о привидении, густеющем сейчас в моей комнате, и старалась не представлять себе Комочка, не представлять, как он, если он еще там, до крови рвет себе ладошки от горя, не желая рождаться у такой идиотской мамаши. Я прямо видела, как он, обвившись пуповиной, старается просунуть в петлю свою крошечную кротовью головку.

Время шло, а я все лежала, прислушиваясь к всевозможным звукам — к шарканью обуви медсестер, к приглушенным голосам, — и даже уловила прилетевший из буфета кофейный запах.

Пока время нескончаемой тяжестью давило на меня, я думала о нашем озерном чудовище, об одиночестве, веками сопровождавшем его под толщей воды, и мне хотелось плакать от жалости к бедному милому зверю. Это ж надо — столько времени жить в таком одиночестве и в таком холоде! Бедный Глимми, с какой тоской он, наверное, смотрел из глубин на моторные лодки, разрезающие гладь воды, — должно быть, вот точно так же мы смотрим на киноэкран, чтобы увидеть там отражение самих себя.

Наконец, низко опустив голову, вошла моя мать. Затаив дыхание, я в ожидании смотрела на нее, пока она брала стул, придвигала его к моей кушетке и садилась. Взяв меня за руку, она поцеловала ее.

— Ага, значит, я все-таки потеряла его, — сказала я. — Ну что ж, ладно. — Опустошения и страха я в тот момент не испытывала, облегчения, правда, тоже — только какое-то оцепенение.

Но мать все молчала, только раскачивалась тихонько на стуле с закрытыми глазами — видимо, собиралась с духом и молилась про себя.

Потом она открыла глаза, прокашлялась и сказала:

— Солнышко, когда ты поняла, что беременна, ты анализы сдавала?

— Господи, какие еще анализы? Нет, конечно.

— А почему, детка?

— Ну потому что месячные у меня прекратились и меня тошнило все время. И так все было ясно.

— Ага. — Она снова закрыла глаза.

В кабинет ворвались больничные звуки, только теперь к ним прибавился еще новый — это мать нервно постукивала ногой об пол.

— Так вот мы думаем, Солнышко, что ты на самом деле не была беременна.

— Как это? — растерянно моргая, спросила я.

— Ты когда-нибудь слышала о таком понятии, как ложная беременность? Это случается на нервной почве. Женщине кажется, что у нее все симптомы беременности, но на самом деле она не беременна.

— Как это? Но у меня-то не такое…

— К сожалению, очень похоже, что как раз такое.

— Подожди, Ви, но я же не сумасшедшая! У меня три месяца подряд не было месячных! Меня все время тошнило. У меня живот стал расти. Нет, никакая это не ложная беременность, а самое настоящее кровотечение. Это был Комочек.

— Вилли, твое кровотечение — это просто обильная менструация. А все остальное у тебя в порядке.

— В порядке? — воскликнула я, переходя на истеричные нотки.

— Видишь ли, человеческий мозг иногда бывает сильнее тела и проделывает с ним всякие фокусы, заставляя его поверить в то, чего на самом деле нет, — объяснила мать. — А иногда как раз боязнь беременности вводит в заблуждение эндокринную систему, заставляя ее поверить в то, чего нет. Психиатр сказал, что у тебя все в норме, просто ты, похоже, находилась какое-то время в состоянии чудовищного стресса.

В образовавшейся тишине я слышала бубнящий в холле телевизор, проехавшую по коридору каталку и нытье какого-то маленького ребенка, просящегося домой.

— Господи, да я просто не могу в это поверить! — недоумевала я.

Ви устало улыбнулась:

— Вильгельмина, ты на свете не одна, с кем такое произошло. Представь себе, такое случалось даже с мужчинами. Со многими случалось, и не только в этой больнице.

— Хорошо, Ви, тогда назови хоть кого-нибудь!

Мать покопалась в памяти.

— Английская королева Мария Тюдор. Она очень долгое время считала, что беременна, а сама, конечно, не была, потому что была стерильна.

Я удивленно вытаращила глаза.

— Ты имеешь в виду Кровавую Мэри?! Эту женщину, казнившую тысячи подданных?

— Вообще-то я не говорила, что это всегда происходило только с психически здоровыми людьми, — ответила мать, пряча усмешку.

— Но ты же сказала, что психиатр признал меня нормальной.

— Да, признал, слава Богу.

— Ой, меня, кажется, сейчас вырвет.

— Что ж, зато мы хоть знаем, что это не из-за беременности, — утешила меня Ви.

И она заулыбалась, сверкнув амальгамой зубных пломб.

— Знаешь, Ви, — сказала я, — я люблю тебя ужасно, но иногда мне кажется, что и чуточку ненавижу тоже.

— Ну, это понятно. — Она встала и поцеловала меня в лоб. — Я тоже тебя люблю. И совсем не хотела тебя обидеть. Мне искренне жаль, что так получилось, сочувствую твоей потере.

— А я ведь потеряла, Ви. Правда, потеряла что-то. У меня правда такое ощущение.

Она убрала с моего лица волосы и внимательно посмотрела в глаза.

— Я тебя хорошо понимаю, Вилли. И мне очень жаль, что так получилось.

Ви ушла оформлять бумаги, а я все водила и водила руками по животу, но так и не уловила там внутри никакого сердцебиения. Кишки, кровь, пустой воздух и всякие жидкости — вот что там было. И никто, оказывается, не рос у меня внутри — никогошеньки, никакого даже самого крошечного Комочка!

Долго я ждала Ви на этой больничной койке, пока не поняла: она ушла специально, чтобы дать мне возможность побыть одной. Тогда я взяла в руки конверт, который принесла с собой, конверт, подписанный размашистым почерком Клариссы. Быть одной мне сейчас совсем не хотелось. За окном уже сгущался вечер, когда я надорвала конверт и извлекла из него ксерокопии книжных страниц. Я прочла их на одном дыхании дважды подряд. Ви все не возвращалась. В тот вечер я читала и перечитывала эти страницы снова и снова, потому что благодаря им могла не думать о Ви, о несуществующем Комочке, о Клариссе и о зловещем красноватом свете вокруг меня. И это была благодатная передышка.