Особенности расследования преступлений, совершенных в состоянии сильного душевного волнения, — Слабая доказательственная сила следственных материалов, содержащих проверку одних внешних фактических обстоятельств дела, без освещения характера и личности обвиняемого и потерпевшего и их психологии. — Обязательность постановки вопроса о вменяемом состоянии обвиняемого по делам подобного рода. — Предпосылки для постановки такого вопроса в деле Конева. — Необходимость по делам такого рода тщательного выяснения душевного состояния обвиняемого и в момент, непосредственно следовавший за совершением преступления.

В делах о преступлениях, совершенных под влиянием внезапного умысла, аффекта, сильного душевного волнения — центральным моментом, на котором должно фиксироваться внимание следователя, является обычно установление психического состояния обвиняемого в момент совершения преступления.

Так как по нашему уголовному законодательству при оценке каждого исследуемого преступного деяния должна учитываться степень характера и опасности не только совершенного преступления, но и самого преступника, то естественно, что по подобного рода делам для разрешения вопроса о вменяемом состоянии обвиняемого требуется всестороннее изучение и выяснение личности преступника, «поскольку она выявилась в учиненном им преступлении и ее мотивах и поскольку возможно уяснить ее на основании его образа жизни и его прошлого» (24 ст. Уг. код.).

Здесь искусство расследования, таким образом, сводится не к чисто розыскному моменту, не к способности по запутанным следам раскрыть загадочное преступление, а к умению дать психологический анализ преступных действий обвиняемого, в связи с общей характеристикой его личности и найти в данном конкретном случае основания для правильной постановки проблемы психологического характера.

Ошибки следствия при расследовании таких дел и полное отсутствие надлежащего анализа и оценки психических элементов обвиняемого в связи с характеристикой его личности и исключительными особенностями данного дела — наблюдаются почти постоянно в работе наших следователей.

Дело Конева, обв. в причинении тяжкого повреждения гр. Ривлиной, является весьма типичным и характерным в указанном отношении.

Дело это, интересное как по социально-бытовой обстановке, в условиях которой было совершено преступление, так и по индивидуальным особенностям личностей обвиняемого и потерпевшей, — не получило достаточно полной разработки на предварительном следствии, и в результате самому суду уже в процессе судебного разбирательства пришлось проделать сложную работу как выяснения и освещения экспертизой основных моментов преступного события, мотивов преступления, так и выяснения характеристики личности обвиняемого и степени его душевного равновесия, чтобы подойти правильно к разрешению вопроса о вменяемости обвиняемого в момент совершения преступления.

Дважды слушалось это дело на суде, и, несмотря на открытую ясность и простоту факта преступления, суд несколько судебных заседаний, в течение нескольких дней, должен был посвятить обследованию вопроса о личности обвиняемого и его психике, чтобы разрешить спорный вопрос о вменяемом состоянии обвиняемого во время совершения преступления — вопрос, который совершенно не был затронут на предварительном следствии. Грубым, топорным образом сколоченный остов предварительного следствия подвергся филигранной обработке только на суде на основании новых данных, которые не были в свое время получены и проверены следователем, проглядевшим индивидуальные исключительные особенности взаимоотношений обвиняемого и потерпевшей в данном деле и не обратившим внимания на психологию действующих в этой житейской драме лиц.

* * *

26 февраля 1926 года, утром, гр. Митрофан Степанович Конев, ночевавший во 2-м Доме Советов (бывш. гост. Метрополь), в комнате, занимаемой гр. Ниной Самуиловной Ривлиной, с которой Конев находился в связи, после происшедшей в это утро между ними ссоры, схватил Ривлину, еще находившуюся в одном белье, на руки, и, положив ее на постель, зажал ей крепким поцелуем рот, а затем отрезал ей перочинным ножом кончик носа и разрезал щеку около левого крыла носа; вместе с тем, одновременно, он вложил палец руки в левый глаз Ривлиной и двукратным движением пальца вырвал из глаза глазное яблоко. Во время этой быстрой и неожиданной для Ривлиной операции, Конев все время повторял: «тише, тише!». А затем он отошел от постели, а Ривлина выбежала из комнаты в коридор и стала звать людей на помощь, после чего впала в бессознательное состояние и была отвезена в больницу.

Конев и Ривлина, познакомившиеся и сошедшиеся друг с другом всего за несколько месяцев до описанного случая, — являются представителями различных социальных группировок. Он — пролетарий, происходит из крестьян, по профессии возчик-грузчик, рабочий Транспортного Союза; она — дочь комиссионера, происходит из буржуазно-мещанской семьи, по профессии юрисконсульт. Конев — малокультурный человек, едва начавший усваивать политграмоту; Ривлина — интеллигентная женщина, имеющая высшее образование. Конев — с юных лет нищий, который жил впроголодь и который едва только сбросил с себя грубый рваный костюм, сшитый из мешка, последние годы ютился в бедной каморке и находился в крайне тяжелых материальных условиях; Ривлина, с юных лет не знавшая нужды, занимала в последние годы хорошее помещение во 2-м Доме Советов, где жила со своим мужем, с которым развелась в сентябре 1925 г., уже после знакомства с Коневым, — и материально была достаточно обеспечена заработком, получая кроме того посылки из-за границы.

В своих показаниях, данных как на дознании, так и на предварительном следствии, потерпевшая Ривлина заявляла, что, по ее мнению, Конев изувечил ее, руководясь низменными побуждениями, из мести за то, что она отказала ему в прописке его в занимаемой ею комнате и совместном жительстве и сознавая, что он лишается через это ее материальной поддержки.

Конев, допрошенный при дознании в день происшествия, излагая в общем фактические обстоятельства, касающиеся начала его знакомства с Ривлиной и их совместной жизни, так же, как и Ривлина, — однако, указывал, что за все время связи с Ривлиной он постоянно подвергался с ее стороны всевозможным унижениям: она обзывала его словами: рабочий-мразь, ломовой грузчик, бандит и т. п., что он одно время вынужден был уйти от Ривлиной к своей знакомой Евдокимовой, с которой и зарегистрировался в ЗАГС’е, что, тем не менее, он страстно любил Ривлину, но она таким отношением к нему и после возобновления связи, окончательно расшатала ему нервы. Накануне катастрофы она устроила ему скандал, после которого ночью его стали гнать из Дома Советов, а согласившись потом оставить его ночевать, на утро вновь устроила скандал, стала бить его кулаками по плечам, ругала бандитом, сволочью, негодяем, мерзавцем, после чего он не выдержал и, не помня себя, набросился на Ривлину и причинил ей повреждения лица.

Подтверждая это объяснение и при допросе на предварительном следствии 11 марта, Конев заявлял, что он не помнит момента совершения преступления и бил Ривлину в возбужденном состоянии, причем он совсем не хотел лишить ее глаза, а лишь только хотел ударить. Перочинный нож, которым Конев причинил повреждения Ривлиной, по его словам, находился у него в тот момент случайно, так как он в это время чинил карандаш.

* * *

Следствие здесь допустило обычную ошибку, на которую мы отчасти указывали уже в других очерках: считая дело достаточно разъясненным взаимными объяснениями обвиняемого и потерпевшей, следователь ограничился проверкой внешних фактических эпизодов из совместной жизни их, упустив целый ряд существенных моментов дела, освещающих сложную психологию этих двух лиц, сделавшихся жертвой их взаимной страсти.

Как же подошел к этому делу следователь, какие моменты он выяснил и какие выводы сделал из анализа добытых им но делу доказательств?

Установив чрезвычайно поверхностными и краткими показаниями свидетелей факты угроз, которые неоднократно делал Конев Ривлиной о том, что он вырвет ей глаз и отрежет нос, — следователь механически связал эти внешние факты с действительными результатами насилия, произведенного Коневым над Ривлиной утром, 26 февраля, и сделал как бы логический вывод, что в данном случае имело место умышленное, т. е. вполне сознательное, причинение Коневым телесного повреждения Ривлиной, учиненное притом же способом, носящим характер мучений или истязаний и квалифицируемое по 2 ч. 149 ст. УК, карающей лишением свободы не ниже 5 лет со строгой изоляцией.

Обстоятельства, при которых произносились Коневым угрозы, поводы, по которым возникали бурные сцены у Конева с Ривлиной, переживания, которые испытывались Коневым в отдельные моменты столкновений между ним и Ривлиной, не получили при следствии достаточного освещения и проверки.

Казалось бы, что в связи с заявлением Конева о том, что он не помнит самого момента причинения повреждений Ривлиной в виду состояния сильного раздражения, в котором он находился, — перед следствием стояла задача проверить это заявление и поставить вопрос о возможности совершения Коневым преступления в состоянии сильного душевного волнения, о степени вменяемости его в момент совершения преступления.

При этом, естественно, могло иметь огромное значение выяснение вопроса, в каком состоянии находился Конев непосредственно вслед за совершением преступления, что он делал, как он себя вел, что говорил, как реагировал на окружающее и каков был его внешний вид и т. п. Допросами первых очевидцев совершенного преступления эти обстоятельства, однако, следователем не выяснялись, и свидетелям, по-видимому, соответствующих вопросов не ставилось.

Например, в показании пом. зав. 2-м Домом Советов Кузьмина записано только, что когда свидетель зашел в номер Ривлиной, то увидел там Конева и на вопрос, что случилось, Конев ему ответил, что он подрался с Ривлиной.

Между тем, на суде указанный выше свидетель Кузьмин, допрашивавшийся подробно об этом моменте, показал, что у Конева рука была в крови, и он был ужасно взволнован, «он был как сумасшедший», он даже, когда говорил, то «слова как-то мешал», «глаза у Конева были красные, он рвал на себе волосы, плакал».

Далее, о поведении Конева в важнейшие моменты совместной жизни с Ривлиной, о степени его нервной и психической возбудимости свидетели не допрашивались.

Гр-ка Евдокимова, вклинившаяся в жизнь Конева и Ривлиной и пробывшая в браке с Коневым в течение 13 дней, как раз в период нарастания тяжелых переживаний Конева, не была допрошена при следствии в виду отъезда ее из Москвы, и к допросу ее не было принято мер; между тем, естественно, что эта свидетельница, сыгравшая роль третьего лица в романе Конева с Ривлиной, могла дать также ценные сведения о личности обвиняемого и его душевных переживаниях в указанный период.

Наконец, хотя при следствии имелись уже указания свидетелей, что Конев, найдя Ривлину в больнице после аборта, устроил какой-то скандал, кончившийся его истерическим припадком, это обстоятельство осталось непроверенным, и потому осталось неизвестным, что за скандал был в больнице, как вел себя Конев, этот здоровый атлет, который почему-то плакал, как ребенок.

Материал следствия, проведенного без плана, без проверки существеннейших моментов, без установления обстановки и условий, при которых произносились угрозы Конева в отношении Ривлиной, без выяснения характеристик и оценки личностей обвиняемого и потерпевшей и без анализа всего комплекса тех внутренних переживаний, которые нарастали у Конева в процессе его совместной жизни с Ривлиной и которые привели к роковой развязке, наконец, без выяснения душевного состояния, в котором находился Конев в момент, следовавший непосредственно за совершением преступления, и без освещения этого вопроса экспертизой, естественно не мог привести следователя к четким и правильным выводам по вопросу о психическом состоянии обвиняемого и о степени его в момент совершения преступления. В результате такой материал следствия с уклоном построить обвинение исключительно на внешних голых фактах и обрывочных показаниях свидетелей, без проверки и учета психологических фактов и выяснения характеристики личности обвиняемого, — в данном случае поставил впоследствии перед судом труднейшую задачу при разрешении вопроса о вменяемости состояния обвиняемого в момент совершения преступления — вопроса, возбужденного защитой до начала судебного заседания по этому делу.

Если же поставить себе вопрос, имелись ли у следователя, даже при таком неполном и одностороннем следственном материале какие-либо данные для постановки и выяснения вопроса о психическом состоянии обвиняемого в момент совершения преступления, — то придется придти к заключению, что такие данные, несомненно, были и обязывали следователя к производству обследования этого вопроса.

Прежде всего не только показаниями обвиняемого и потерпевшей, но и свидетелями устанавливалось, что между Ривлиной и Коневым было не простое сожительство, основанное на расчете: это была сильная любовь, созревшая до степени страсти со всеми ее патологическими последствиями — ревностью с обеих сторон, страданием при разлуке и т. п.

Конев, когда нашел Ривлину в декабре в больнице после аборта, как уже сказано, устроил скандал, с ним был какой-то припадок плача. Конев с самых первых дней связи с Ривлиной сознавал, и Ривлина давала ему это почувствовать, что он ниже ее в интеллектуальном отношении, что он не пара ей, и он поступает на рабфак учиться, чтобы сделаться достойным ее. Он боится потерять ее, хотя и видит, что и она привязалась к нему. В моменты ее колебаний он высказывает мысль, что он вырвет ей глаз и отрежет нос, и тогда она будет принадлежать только ему, так как ее тогда уже никто не будет любить. Больная мысль — искалечить дорогую ему красивую женщину, чтобы она была менее красива и привлекательна для других, — высказывается им в то время, когда он хочет, чтобы у ней был ребенок от него.

Неизменная повторяемость этой странной угрозы и обстоятельства, при которых она высказывается, показывают, что эта больная мысль, порожденная не расчетом, не стремлением к богатой жизни, о которой Конев никогда не мечтал, преследует Конева и возникает у него в минуты его душевных потрясений. Наконец, после ряда унижений, которые выпадают ему на долю, после почти бессонно проведенной ночи, когда он мечтает окончательно закрепить совместную жизнь с Ривлиной и получает согласие, утром, 26 февраля, он вновь получает отказ и угрозу вмешательством милиции. Нервы его напряжены, и он хватает любимую им женщину, бросает на кровать, зажимает рот страстным поцелуем и калечит ее, выполняя именно операцию вырывания глаза и отрезания носа, о котором неоднократно говорил, и сопровождая эту операцию словами: «тише, тише».

И при первом, и при втором своем показании Конев заявляет, что он не помнит самого момента совершения преступления; помнит лишь, что он был сильно раздражен оскорблениями со стороны Ривлиной в это утро, а перед этим во время разговора чинил карандаш перочинным ножом.

Едва ли нужны были какие-либо еще другие факты, чтобы иметь основание на следствии поставить вопрос о вменяемом состоянии обвиняемого в момент совершения преступления и усумниться в том, что Конев в этот момент вполне сознательно осуществлял задуманный им ранее план мести.

Анализ всей совокупности описанных выше фактов совместной жизни обвиняемого и потерпевшей — давал определенные предпосылки к такому заключению, которое подлежало проверке путем психиатрической экспертизы на предварительном следствии.

Дальнейший ход этого дела, уже в процессе судебного разбирательства, подтверждает наш вывод о необходимости в период производства предварительного следствия по подобного рода делам ставить обязательно вопрос о психическом состоянии обвиняемого и в качестве материала, освещающего этот вопрос перед экспертизой, выяснять полно и всесторонне личную характеристику обвиняемого в связи с мотивами преступления, с его развитием и его прошлой деятельностью.

Совершенно недопустимым с процессуальной точки зрения и усложняющим весь процесс судебного разбирательства явилось то, что все важнейшие моменты, освещающие личность обвиняемого, объясняющие мотивы преступления и разрешающие вопрос о вменяемости обвиняемого, были выяснены лишь на суде. Но в данном случае, только в виду некоторых исключительных обстоятельств, могли быть уже судом добыты те или другие сведения, освещающие указанные вопросы, а некоторые фактические моменты, освещающие личность обвиняемого, были приняты и на суде без проверки или остались в тени.

Московский губсуд, рассмотрев обвинительное заключение следователя по делу Конева, утвердил это заключение, изменив лишь квалификацию преступления, отвергнув признак мучительства при совершении Коневым преступления и предав Конева суду по 1 ч. 149 ст. УК.

Что вопрос о мотивах и вменяемом состоянии обвиняемого в данном случае был центральным решающим для суда, свидетельствуют результаты двух судебных процессов по этому делу.

На первом судебном разбирательстве 5–7 мая 1926 г. выступавший в качестве эксперта психиатр Бруханский дал заключение, что Конев совершил инкриминируемое ему преступление в состоянии временного расстройства душевной деятельности, причем это заключение эксперт обосновал подробнейшей характеристикой личности Конева, полученной только на основании данных судебного следствия.

Московский губсуд, приняв в соображение обстоятельства дела, выясненные на судебном следствии, и заключение эксперта-психиатра, признал, что Конев в момент совершения преступления не отдавал себе отчета в своих действиях и был в невменяемом состоянии, а потому определил: дело о Коневе производством прекратить.

21 мая 1926 г. угол. кас. отд. губсуда, заслушав частичный протест зам. губпрокурора Арсеньева и жалобу гражд. истца по делу Конева, признал определение суда о прекращении этого дела неправильным, как основанное на противоречивой и неполной экспертизе, не подтверждающейся другими данными дела, и отменил определение губсуда от 5–7 мая, возвратив дело в тот же суд для нового рассмотрения в другом составе суда.

31 мая, 1, 2 и 3 июня 1926 г. дело это слушалось вновь в Московском губсуде, причем и на этот раз центральным моментом разбирательства явилось выяснение психического состояния обвиняемого, и для судебно-психиатрической экспертизы на суде была мобилизована целая коллегия экспертов-психиатров в составе 5 человек: проф. Воробьева, Врухова, Терешковича, Терьяна и Введенского.

В соответствии с данными дела, выяснившимися на этом разбирательстве, и с заключением экспертов, губсуд признал, что Конев нанес повреждения Ривлиной в состоянии сильного душевного волнения, вызванного тяжелыми оскорблениями со стороны последней, «как ранее, так и в момент совершения им преступления», и приговорил его по 151 ст. УК к лишению свободы сроком на один год.

Из всего этого дела, таким образом, мы видим, что справедливый приговор суда мог быть вынесен по этому делу после чрезвычайно сложного обследования на суде всех данных дела, которые не были выяснены на предварительном следствии, и, в частности, после тщательного исследования психической сферы обвиняемого — для выяснения основного и существеннейшего вопроса в данном деле — вопроса о степени вменяемости обвиняемого.