Собственно говоря, писатель придает чужим поступкам осмысленный вид. Ему недостаточно фактов, и он пробует реконструировать события, приведшие к трагическому финалу. Потому что литература все склонна драматизировать, а кинокартина, в конце-то концов – воодушевлять. Хотя бы режиссера – на двадцать четвертую серию. Несчастный писатель доводит посторонний маразм до апогея, а сам ощущает упадок сил, поскольку предполагает логику там, где ее нет. Порою писателя возмущают импульсивные действия различных персонажей. Он пробует запихнуть их по дюжине в одну обувную коробку, а персонажи своевольно высовывают оттуда ручки да ножки и бьются о крышку головой.

Однажды я встретил подобного «кукольника» на Староместской площади. Он прижимал свою обувную коробку к груди и напевал:

Полная белиберда, если рассматривать ее с точки зрения абракадабры. Но когда я приблизился, то понял, что этот писатель просто-напросто заглушал неприличные звуки, доносящиеся из его коробки: хохот, топот, свист, замысловатые ругательства и возгласы «подбавь пару, подбавь пару!», как будто писатель таскал за собой филиал преисподней. Дважды из обувной коробки выбрасывался женский чулок в мелкую сеточку, и писатель был вынужден запихивать его обратно. «Двенадцать чертей вам в бок!» – поприветствовал я писателя. «И вам того же!» – отозвался он. «Какие нынче виды на урожай детективов?» – поинтересовался я. «Ужасные!» – резюмировал он, и мы разошлись куда подальше друг от друга, потому что писателю писателя знать необязательно.

А уж читать друг друга – и вовсе извращение. Во-первых, ничего хорошего о ныне здравствующих писателях я сказать не могу. А во-вторых, и о себе – тоже. Один мой знакомый любил повторять, что настоящий писатель – явление крайне редкое. Истинно! Истинно! Мало кого угораздит уродиться этакой сволочью и собственные патологические наклонности оправдывать литературными чудачествами. Мол, уважаемые читатели – не надо путать автора с его персонажами! Согласен, что это так же трудно, как и невозможно. Даже самые отъявленные персонажи не ведут себя как умалишенные. Не изводят жен и подруг бесконечными разговорами о собственной гениальности, не плюют в телевизор, чтобы попасть в литературного критика, и не прыгают по столовой, облившись чернилами, с целью напомнить гостям, что среди них отдыхает известный писатель.

И не надо потворствовать всяким литературным заболеваниям, когда лучше всего – правильно подобрать таблетки. На вечере встречи с известным писателем каждый сознательный гражданин должен встать и громко спросить: «В этом зале есть доктор?!» А то сидят словно садисты и наблюдают, как человек на сцене агонизирует. Вот поэтому, когда меня приглашают в гости, я прежде всего выясняю – будут ли там писатели? И если нет, легко соглашаюсь отобедать, не беспокоясь о собственных брюках и прививках против бешенства. А то иногда вывешивают табличку: «Осторожно – злая собака» – и не указывают конкретно – кто…

Вопрос: Насколько автобиографичны ваши книги?

Ответ: Все книги автобиографичны в той или иной степени. И главное для писателя, чтобы ему поверили. Например, я никогда не бывал в городе Брно, пусть развивается он и хорошеет. Когда в «Реставрации обеда» я описывал железнодорожный вокзал, то вспоминал город Горький, теперь Нижний Новгород, откуда со страшным похмельем я возвращался из командировки. За полчаса до отправления поезда купил билет и столкнулся с дилеммой: свернуться калачиком и прохрапеть до самого Ленинграда или еще постоять на перроне и внимательно понаблюдать за посадкой. Потому что в моем вагоне не было ни одного пассажира! Как любопытный писатель, но осторожный, я педантично обследовал все купе и не нашел ничего человеческого, кроме запаха. В другие вагоны народ набивался, как полоумный, а мой оставался пустым. Вот поэтому я подумал-подумал, похлопал свое тридцать шестое место по полке и тоже вышел, чтобы не нарушать гармонии. С важным видом независимого эксперта я выбрался на перрон, и тут человеческий запах наконец-то обрел плоть. В мой вагон организованно стали напихиваться пассажиры.

А надо сказать, что историческое время было самое застойное: Горький город закрыт для иностранцев, народ запуган Комитетами государственной безопасности, Брежнев целовался со всеми подряд, как ненормальный, а за границу ездили люди, только проверенные и подкованные. «Здравствуйте! – говорят мне люди, как только я снова проник в купе и собрался залечь на свою полку. – Давайте знакомиться! Теперь две недели мы будем вместе!» – «Держите карман шире! – говорю я. – Через двенадцать часов мы будем в Ленинграде! Так что ни о каком двухнедельном знакомстве и не помышляйте! Мне нужно только ночь пролежать и утром отдышаться!» – «Как? – удивляются люди. – Вы разве не едете с нами в Финляндию?» – «Со всей бы душой, – говорю, – но, к сожалению, мордой не вышел!»

А дальше возникает интересная ситуация с точки зрения туристической группы, укомплектованной Комитетом государственной безопасности для путешествий по странам и континентам. Этот опломбированный вагон в полном составе следует по маршруту «Горький—Финляндия», но с промежуточной остановкой в Разливе, чтобы запомнить, как строился ленинский Шалаш, потому что всякое в жизни может пригодиться. Финляндия – страна капиталистическая, а морда у случайного попутчика очень подозрительная. Особенно с похмелья. И даже не глядя на ленинский Шалаш, можно легко прийти к выводу, что случайный попутчик работает в Комитете государственной безопасности. Я бы этой кассирше, что дала мне такой билет – с удовольствием навалял!

«Вы водку пьете?» – спрашивают у меня люди. «В данный момент, – говорю, – не пью и вам не советую!» Потому что с похмелья у меня отвращение к перегару, а если на старые дрожжи мне положить водки, то еще неизвестно – кто поедет в Финляндию. Я или эта жалкая и смешная группа. «А где наш Иван Иванович? – интересуются люди. – Где он теперь отдыхает?» Ну, я как можно тактичнее отвечаю, что страна у нас большая, земли обильные и каждый Иван Иванович может выбрать туристический маршрут себе по вкусу. Хочешь – на Колыму, а хочешь – в Магадан! «Да вы не серчайте, – говорят люди. – Мы не подумали и спросили. Только на вашем, тридцать шестом месте должен был ехать Иван Иванович, а теперь его нет! Да и бог с ним!» Только пусть встретится мне эта кассирша! Я сделаю ей штампик на жопе: «Разрешено к вывозу из СССР».

Так мы и ехали до Ленинграда. Я с похмелья, но в роли куратора туристической группы, а трезвые люди – в полной прострации. Не пивши, не спавши, потому что боялись при мне расслабиться и рассказать какой-нибудь политический анекдот. Что с ними дальше случилось – не знаю, но именно этот случай из личной жизни я вспоминал, когда сочинял историю про вокзал… Кстати, вы никогда не задумывались – сколько надо потратить бензина и времени, чтобы доехать от города Прага до города Брно на автомобиле, как сделала это Анита? Не задумывались, ну и ладно… Однако недавно встречаю я господина, который долгое время жил в Чехии, а он говорит мне спасибо! «За что?» – спрашиваю. «Ну как же! – отвечает господин. – В вашей „Реставрации обеда“ город Брно как живой! Вот вокзал, вот пивница, вот вокзал, вот пивница, вот вокзал, вот пивница… Я прочитал и прослезился! Воспоминания нахлынули!»

Вопрос: Ваши книги написаны в соавторстве? С кем?

Ответ: Почему вы об этом спрашиваете?! Я соблюдаю правила личной гигиены и не ем из одной тарелки с другим писателем. Когда у меня атрофируется какое-нибудь полушарие головного мозга, я непременно обзаведусь соавтором, чтобы восполнить это досадное недоразумение. Но тут есть некие трудности в комплектации творческого коллектива! Ведь если откажет левое полушарие – мне будет нужен правосторонний соавтор, и наоборот!

Я понимаю, что в последнее время на писателя смотрят как на коммерческий проект с небольшими вложениями. Два пальца, компьтерная клавиатура и – пошла писать губерния! Начальные затраты на производство «бестселлера» можно легко сократить до одного пальца, а главное – продать эту хрень потребителю. Подавить его тягу к Литературе и втюхать пожеванный кем-то алфавит. Тогда, само собой разумеется, два соавтора с четырьмя пальцами работают быстрее и выдают на-гора больше «бестселлеров» за единицу времени. А пять соавторов уже могут обеспечить страну своими одноразовыми произведениями. Мне кажется, что производство литературных контрацептивов очень прибыльное дело! Вдобавок зараза не распространяется, читатели почем зря не рождаются, страна богатеет, а валовой продукт постоянно удваивается.

Все счастливы – авторы и соавторы.

Вопрос: Алкоголь стимулирует ваше творчество?

Ответ: Писатель – это подвижник, который сидит на заднице! Такой у него постриг! И если стимулировать писателя алкоголем, он может запросто свалиться со стула! Другое дело – редактор, который сидит у писателя в голове. Его подпоить – одно удовольствие! Тогда редактор становится неадекватным и падает со стула вместе с писателем. Но еще остается корректор, можно сказать – правая рука писателя, а с ним возникают трудности. Потому что корректор держится за стакан и не хочет разжимать пальцы. А в целом подвыпивший писатель напоминает подводную лодку на перископной глубине. Сам лежит под столом, и только рука со стаканом всегда на поверхности.

Вопрос: Вы надо мной издеваетесь?!

Ответ: А вы разве – нет?! Такие вопросы мне задаете, как будто писатель – это диагноз!

– Вот видишь, – сказала Анита. – Я правильно сделала, что изолировала тебя от общества и спиртных напитков. Хотя бы временно.

За эти три дня, проведенных в комнате под арестом, я растворил в себе весь аспирин, вспомнил Аниту, которая меня похитила, и распечатал на тридцати страницах слово – «Хелп!!!». Это было обращение ко всем работникам городской канализации с просьбой о помощи. Что меня содержат в нечеловеческих условиях, без пива и секса, как стерилизованную канарейку. То есть из вышеупомянутых страниц я насворачивал бумажных корабликов и сплавил кораблики в унитаз, поскольку другой пневматической почты не предвиделось.

– Хватит играть в Ниагарский водопад! – возмущалась Анита. – Займись, пожалуйста, делом! Оставь унитаз в покое!

Она хотела, чтобы я восстановил события, которые довели несчастного Густава Шкрету до смерти. Анита из женской вредности билась над вопросом – какого свойства была эта смерть. Насильственная или причинно-следственная? Судьба Йиржи Геллера ее не очень-то волновала.

– Для этого есть Вендулка, – заявляла Анита. – Я не могу заботиться о двух мужчинах одновременно. Каждому свое!

И неизвестный автор, брошенный в загородном доме под городом Брно, не беспокоил Аниту.

– Там остался мой «фольксваген», – поясняла она. – Так что в случае чего…

Как бездыханный автор мог воспользоваться ее «фольксвагеном», Анита не уточняла.

– Сколько можно?! – спрашивала Анита. – Почему все мужчины мрут как мухи?! – Она принималась загибать пальцы: – Йиржи Геллер, неизвестный автор, Густав Шкрета… Сколько можно?! Надо восстановить хронологию событий! Ты ведь писатель какой-никакой – вот и восстанавливай!

Настоящего Йиржи Геллера она с легкостью похоронила для кучности. Хотя куда он провалился – одному Богу было известно.

– Месть – это женское понятие о справедливости, – сообщила Анита, когда я попытался выяснить, почему она не обратилась в полицию, а привязалась ко мне.

– А порядочная пани не должна фигурировать на судебном процессе, если ей на процессе фигурировать не в чем, – поддакнула Янка. – У меня, например, нет одежды – ни в клеточку, ни в полосочку!

Янка появилась к вечеру первого дня и сразу же наполнила телевизор странными ассоциациями. Вдобавок моя интерактивная связь с дамами не отличалась разнообразием. Я их видел, а они меня нет, поскольку камера наблюдения была установлена только на кухне…

– Какие у тебя претензии? – поинтересовалась Анита, когда я стал возмущаться обстоятельствами своего содержания.

– Даже в зоопарке условия хуже, – снова поддакнула Янка.

Я требовал установить видеокамеру в женском душе, чтобы программы по телевизору были интереснее. При этом мне приходилось орать под дверью, потому что иначе звук просто не распространялся.

– Мне надоело смотреть, как вы режете овощи!! – надрывался я. – Нельзя ли сходить в магазин и принести мне пива для разнообразия?!

Но Янка язвительно замечала, что вначале – пиво, потом – бабы, и если я называю это разнообразием, то – совершенно напрасно. И лучше бы я не орал под дверью, а сел за компьютер и восстанавливал картину преступления. Потому что получится – детектив, за который издательство может заплатить деньги.

– Уникальный случай, – соглашалась с ней Анита. – Мы его содержим безо всякой для себя пользы…

– Что подрывает основы женского существования, – подтверждала Янка.

В общем, на третий день я включил компьютер и напечатал следующую фразу: «Боги, не гневайтесь на меня все сразу – станьте в очередь», думая, как бы поживописнее изобразить бурную литературную деятельность. Далее, войдя в образ, я взлохматил на своей голове волосы, погляделся в зеркало и от испуга исписал еще полстраницы разными многозначительными словами. Предполагая, что именно так должно начинаться повествование – издалека и туманно. После чего потерял к этому мероприятию всяческий интерес и пару дней лежал на спине, не беспокоя другие части тела. Покуда во входной двери не появилась дырка, просверленная Анитой или Янкой.

– Это чей там глаз? – тогда поинтересовался я.

– Это наш! – хором отвечали дамы. – Теперь мы будем за тобой наблюдать.

– Валяйте! – разрешил я.

Часа через полтора они стали шумно возмущаться, потому что за прошедшее время произошло только одно изменение – я почесался. И «бездельник», и «тюлень» были самые божеские эпитеты после этого изменения.

– Великие художники Возрождения, – возразил я, – ждали, как минимум, трое суток, чтобы в комнате осела пыль. Прежде чем приступить к работе.

– А мы думали, что ты подох, – пояснили они.

И хотя мне уже надоело – я пролежал еще полтора часа, из принципа. Только тогда встал, заткнул смотровое отверстие и снова сел за компьютер…

Всякая информация, что поступает от женщин, должна быть рассмотрена обоюдоостро. Как банкнота. Поскольку на женских купюрах с одной стороны нарисованы чешские евро, а с другой – американские доллары. То есть не информация, а облигация государственного займа. Мужчины торопятся с выводами, что женщина – безобидная идиотка, когда не в силах дослушать ее до конца. А между тем, записавшись на кулинарные курсы для домохозяек, можно дождаться рецепта – как расчленить труп. Я не запугиваю, а просто рассуждаю. Что женщина на исповеди придерживается повествовательной манеры: начинает с далекого детства и не всегда доходит до собственных грехов. Просто не успевает!

Но Янка с Анитой, пересказывая и с конца, и с начала, ни разу не упомянули, что они утопили в ванне Густава Шкрету и разрисовали его химическими карандашами. Поэтому мне оставалось только верить дамам, что они к этому делу непричастны. А также исследовать природу загадочной надписи «Гай Петроний Арбитр» – как единственной и малопонятной улики…

Допустим, предполагал я, что некие злоумышленники, задумали извести Густава Шкрету таким замысловатым способом. Для этого им понадобились сам Густав Шкрета, ванна, бритва и химический карандаш. И чтобы собрать такие разнородные вещи в одной квартире, им был нужен от этой квартиры ключ. Или Янка. Которая разбрасывает запасные ключи где ни попадя, а потом верещит, что они пропали. Тогда злоумышленники должны познакомиться с Янкой, хотя бы затем, чтобы знать – где у нее ванна. А это не самое привлекательное место у девушки, если ты не маньяк. Следовательно, убийца Густава Шкреты – водопроводчик! Либо я – идиот и надо предполагать снова…

Допустим, снова предполагал я, что Густав Шкрета решил извести самого себя таким замысловатым способом. Для этого ему понадобились ванна, бритва, химический карандаш и, минимум – желание помыться. Мне остается уточнить – как часто у Густава Шкреты возникало такое желание, и в принципе – все ясно. Злодей-водопроводчик отключает дома у Густава Шкреты горячую воду, и он просто вынужден идти к Янке. Где от ярости на коммунальные службы вскрывает себе вены. Потому, что у Янки горячей воды тоже нет…

То есть как ни крути, а у писателя действительно мозги растут криво. Поскольку только ему приходят в голову такие разноплановые сюжеты…

Вопрос: Что такое для вас подлинная философия?

Ответ: Все познается в развитии. Из посеянного предложения вырастает роман, если за ним хорошо ухаживать – культивировать и обильно поливать водой. У некоторых писателей прет из земли «баобаб», но не в смысле, что «роман о женщинах», а в перспективе… Я же выращиваю мелкоколючие кактусы и лишь изредка – литературный бонсай, в стиле бундзин. Целый миниатюрный сад на подносе, когда писатель нависает над ним в образе Саваофа – смотрит и улыбается. Можно скоротать вечность, разглядывая бонсай… И надо относиться к моим медитациям над карликовыми деревьями с юмором. Ведь, наблюдая за психиатром и его пациентом, не всегда с уверенностью можно сказать – кто болен. Поскольку психиатр серьезно относится к своей работе, а я – нет.

Вопрос: А вы женаты?

Ответ: Женат. На Анне-Вендулке Владимировой. Она обожает книги пани Хмелевской и сетует, что я держу равнение на иных писателей. Когда-нибудь, на потеху Вендулке, я напишу рассказ или повесть в стиле этой пани. Буду подвергнут уничижительной критике и в наказание останусь без обеда. А пока мы мирно сосуществуем, и время от времени Вендулка меня переводит. «Что-что он сказал?!» – спрашивают знакомые у Вендулки Владимировой. «Ничего не сказал! – отвечает Вендулка. – Сардельку жрет! Ишь как урчит, бедный! Проголодался!» А познакомились мы при довольно невыразительных обстоятельствах, но теперь это не интересно даже бывшей моей жене…

– Мы можем тебе чем-нибудь помешать?! – попеременно барабанили в дверь Анита и Янка.

– Обойдусь, – отзывался я.

– Отрицательные факторы благоприятно сказываются на творчестве! – намекали они, не переставая барабанить. – Такие как – шум, критика, голод, нищета и инвалидность!

– Спасибо за поддержку, – благодарил я, а сам был мысленно далеко отсюда…