Файф-о-клок

Грошек Иржи

О

Пять интервью с Иржи Грошеком

 

 

Интервью первое

Философия как игра

1. «Правда и ложь как синонимы трагического и комического»

Ощущение после Вашей прозы: грандиозная выдуманная правда. Это такая же реальность, как смерть: она будет точно, но никто до конца в нее не верит. Как Вы ощущаете ложь? Что такое творческая ложь и возможно ли без нее творчество?

Как говорила одна моя знакомая, женщина по происхождению, «правду надо говорить всегда! Только – не всю…». На самом же деле «творческая ложь» и «творческая правда» – одно и то же. Например, образ Валерии составляют реальные женщины – сколько и в каких «пропорциях», об этом знаю только я. Носик – оттуда, ушки – отсюда, хвостик – из античности. Но это отнюдь не собирательный образ из моих жен и подружек. Просто, как «доктор Франкенштайн», – я сотворил себе приятельницу. Да, возможно, получился монстр, но – в реальной жизни она была еще хуже! (Курсив Иржи Грошека.)

И вообще, всякую мистификацию составляют вполне реальные вещи. Все дело именно в пропорциях. Как я ощущаю ложь? Я в нее верю – от рассвета до обеда. После чего иду пить пиво в ближайший бар и наблюдаю скучную правду. Что в добрую кружку помещается всего лишь пол-литра. Что люди в баре спорят ни о чем, поскольку завтра они вернутся обратно и будут спорить о том же самом. И вот я сижу там и, глядя на них, думаю, что в действительности подлинной правды нет. Поскольку все вышесказанное – я вам наврал. А насколько творчески и в каких пропорциях – судить не мне…

«Бани, вино и любовь!» – где реальность любви расстается с реальностью плоти? Где и то и другое становится подлинностью? О героях «Легкого завтрака» можно сказать: «Смерть танцует их» (перефразировка Г. Самойлова). Дает ли смерть ответ на вопрос о подлинности любви? (Ха, забавная формулировка, особенно если учесть, что Вы еще пребываете на этом свете. Но как творческий мистификатор Вы можете дать ответ.)

Да что же вы все – о смерти да о смерти? Разве это самая «реальная реальность»? От того, что умерла моя бабушка, я не стал ее меньше любить… Смерти – тоже нет. Я знаю об Агриппине, я помню о Нероне, я не забуду своего преподавателя – значит, все они живы и даже общаются между собой. Бабушка моя на что-то пеняет Нерону, Агриппина спорит с моей женой, я беседую с дядюшкой Клавдием – это, надеюсь, не шизофрения, а мой микрокосмос. Полагаю, что обо мне тоже не забудут. Ведь и самые незначительные люди хранятся в памяти человечества. Все – от первого до последнего. «Бани, вино и любовь ускоряют смертную участь» – вот, и я помню о шутнике, который начертал эту фразу на столовой ложке. Кстати, была на той же самой ложке и вторая надпись: «Принося жертву – побереги грыжу!» Эта надпись мне кажется смешнее, если уж мы заговорили о смерти… И тут мы опять возвращаемся к соразмерности. Правда и ложь как синонимы трагического и комического. Или – в другой последовательности?

2. «Писатели предназначены для бережной реанимации истин»

В «Легком завтраке» мне привиделась сцена встречи «Изольды» с «Сатириконом», за которыми подглядывает «Молот ведьм». И на самом-то деле «Завтрак» – это декларация против «Молота ведьм» как учебника цензоров (Вы понимаете, что все книги упоминаются здесь в качестве символов). Именно против цензоров, а не общественной цензуры в лице читателей. На образ Нерона навешано столько ярлыков, что хотелось растрясти этот образ, как осеннюю осину. Я не историк, никогда не стремился к этому и никогда им не буду. Поэтому у меня другие задачи и другие методы их осуществления. А любовные сцены в «Легком завтраке» – это тест на лицемерие.

Более всего меня раздражают банальности и мнимые аксиомы. А банальность – это зверски избитая истина. Иногда мне хочется кричать: «Позовите полицию! На моих глазах чуть не убили истину! Покараульте этих подонков, покуда я отвезу ее в реанимацию!» Я скромно оцениваю свои способности, но писатели и предназначены для бережной реанимации истин. До первозданного вида. Истин, которых, быть может, и нет. Но даже подвергая аксиомы сомнению, я только этим и занимаюсь. Софисты, доказывая, что дважды два – пять, тоже подтверждают, что два плюс два – четыре.

Не странно ли объяснять читателю смысл произведения и сколько независимых трактовок оного Вы допускаете?

Я допускаю арифметическую прогрессию трактовок. Смысл любого произведения в неком интеллектуальном, художественном коде. В кино, в литературе, в живописи – интеллектуальный код один. Могут быть разные по мастерству шифровальщики и, естественно, дешифровальщики. Человек, не владеющий этими навыками, воспринимает любые художественные произведения как простые слова – книга, кино, полотно… Другое дело, что для такого читателя существует множество книг и безо всякого интеллектуального кода. Другое дело, что у иного писателя никакого интеллектуального кода и нет. И никакие объяснения тут не помогут.

Как постсоциалистический писатель чувствуете ли Вы, когда пишете, опасность приблизиться к совковой литературе (и слиться с ней)? В чем секрет преодоления?

Что есть «совковая литература»? Это когда читатель наводит порядок на своих книжных полках и все «подпорченные» произведения выметает, то есть – на совок и в мусорную корзину? Как автор я, естественно, боюсь «слиться» с подобной литературой. Ибо можно нарожать таких уродов, что несчастные «спартанские» читатели замучаются сбрасывать их со скалы. Как читатель – я хитрее… У нас с женой раздельное хозяйство: у нее свои книжные стеллажи, у меня – свои. Раз в месяц, после рейда по книжным магазинам, мы всей семьей играем в «трибунал». То есть составляем «тройку» – я, жена и Магвай, – чтобы устроить судилище. Так вот что я вам скажу: это самый неправедный суд на свете. Магвай книг не читает, поскольку он персидский кот; я читаю мало, потому что – нахал; жена дочитывает все за нас – в лучшем случае до половины. Но все мы имеем определенное суждение о современной литературе. Магвай считает, что это пустая трата денег; я считаю, что я нахал; а жене запрещено восхвалять какого-нибудь автора в присутствии Иржи Грошека. После судилища я внимательно осматриваю свои книжные стеллажи и аккуратно переставляю «неприятные» мне книги на полки жены. После чего жена осматривает свои книжные стеллажи и аккуратно переставляет книги, которые не будет дочитывать, – дальше. После чего мы начинаем аккуратно их раздаривать. Потому что некоторых авторов просто никто не хочет у нас брать. Поэтому мы настоятельно рекомендуем для прочтения все не понравившиеся нам книги. Можете себе представить, что думают люди о наших литературных предпочтениях?! Зато в нашей библиотеке нет неприятных нам книг! Это и есть ответ на вторую часть Вашего вопроса – «в чем секрет преодоления совковой литературы». Вначале я редактирую то, что написал вчера, затем – передаю жене, а она запихивает эти листочки в домик Магвая. Поэтому самое отрицательное отношение к современной литературе именно у Магвая – она мешает ему жить. А жена аккуратно рекомендует всем почитать Иржи Грошека…

3. «Бог создал пиво, а черт изобрел кружку»

В «Легком завтраке» много секса. Но секс – это ведь не коммерческий ход в прозе, ну хотя бы не в первую очередь коммерческий ход? В сексе тривиальное и божественное встречаются, но какова главная мысль, читаемая во всех любовных сценах и описаниях «Легкого завтрака»?

Сексуально-коммерческий ход в прозе – это когда писательница успешно занимается проституцией. Именно писательница, потому что на писателя мало кто позарится. А тривиальное и божественное в литературном сексе встречаются, когда книга Барбары Картленд лежит на книге Данте. (Кстати, я надеюсь, что еще в состоянии ответить, какова моя главная мысль в любовной сцене.)

Раз уж мы заговорили об удовольствиях, то впору вспомнить о спиртном. Один знакомый писатель вывел формулу взаимовыручки алкоголя и творчества. Алкоголь выпивается творцом, творчество перестает сносить его крышу и подтачивать фундамент. Другой вариант: алкоголь, напротив, влияет на стимуляцию творческого процесса. Что скажете Вы на сей счет и сколь ценными считаете произведения, по сути посвященные алкоголю или замешанные на нем («Москва—Петушки» Ерофеева, к примеру)?

«Осмелюсь предположить, что вначале Бог создал пиво. Черт изобрел кружку. А древние чехи построили Прагу, где все замечательным образом соединилось. То есть, глядя на пражское пивное изобилие, можно с уверенностью сказать „Бог с нами!“. А пересчитывая кружки – выбрать пешеходный маршрут себе по вкусу. Ибо, как сказано в пивной молитве: „Все бренно, и только жажда моя – неизменна!“» (самоцитата).

Романа Ерофеева – не читал и лицемерно добавляю – к сожалению, поскольку мог бы заказать эту книгу и ознакомиться. Но не буду. Потому что не хочу, глядя на пустые бутылки, с умилением вспоминать о социалистическом прошлом. Опять же – ничего плохого не вижу в романах, «по сути посвященных алкоголю». Ну выделил писатель эту тему, ну и выделил. С точки зрения литературы «роман об алкоголе» ничем не отличается от «романа о кофе». Другое дело, с каким качеством это написано. И чем обусловлен повышенный читательский интерес к писателю, который углубляется в алкогольную тему. Не ищет ли он, читатель, здесь родственные пороки? С ухмылкой рассказывая соседу за рюмкой, что «жутко пил старина Хэм» или «допился до чертиков Ерофеев». То есть, по сути дела, читатель проявляет здесь обывательский интерес, а не литературный, и это – прискорбно. С моей точки зрения, на алкогольную тему надо писать на трезвую голову. Но люди все разные, и творцы – тоже.

Если говорить обо мне – я не пишу даже после кружки пива, не редактирую и не строю литературных планов. То есть алкоголь несовместим с моим творчеством, которое построено, простите за самонадеянность, на трезвом расчете. Я всегда пытаюсь создать некую литературную конструкцию. Вычерчиваю схему построения романа и монтирую отрывки. Вдохновения у меня нет, и поэтому мне не надо его стимулировать алкоголем.

Другое дело, что время от времени я «изучаю» эту тему, с большим или меньшим отравлением организма. (Примечание переводчика как жены: Что, безусловно, тормозит творческие процессы и задерживает написание новых произведений.)

4. «Регалии всегда можно заложить в ломбард»

Какое значение придаете Вы писательским регалиям? К примеру, в России для многих и многих эталон – корочка члена Союза писателей. И даже иные маргиналы «попадают», вначале демонстративно плюясь на корочки и членство, а заполучив оное, помалкивая или произнося тирады о том, как все можно оправдать.

К писательским «регалиям» я отношусь хорошо. В любом случае их можно заложить в ломбард. От литературной премии – тоже не откажусь. Однако никакого значения «писательским регалиям» не придаю. Если только это не алмаз «Кохинур». Как они выглядят – эти регалии? Отвечайте скорее!!!

А также – каким тиражом издаются «корочки», к какому литературному жанру они принадлежат и сколько платят за них авторского гонорарУ? Я готов приступить к написанию трилогии «корочек», если сумма меня устроит…

Если серьезно, то «союзы писателей» достались нам еще от тех времен. Если они кому-то до сей поры нужны – то бога ради! Другое дело, нельзя допускать, чтобы престарелые и молодые обормоты, объединенные в союз, утверждали, что только они члены-писатели, а другие – так, погулять вышли. Как если бы члены «Союза читателей» утверждали, что только они правильно переворачивают странички, а все остальные делают это непрофессионально. Надеюсь, что мы не вернемся к диктатуре в литературе.

Тут уместно говорить о злободневности в литературе. Хотя Ваш роман создает ощущение «злободневности метафизической», которая будет актуальна всегда. Но вот что для Вас лично злободневность и как Вы относитесь к так называемой злободневной литературе? (Гребенщиков сказал, что для творца памфлет – не помеха.)

Отвечу коротко, поскольку само словосочетание «злободневная литература» к творчеству, то есть созиданию, не имеет никакого отношения. Деструктивная злоба и созидательное творчество – несовместимы. Писатель и философ должны стоять «над схваткой» (никуда не ходить и телеграмм никому не показывать). Может быть, я переоцениваю читателя, но стараюсь в своем творчестве предоставить ему сделать выводы. А также не хулю и не хвалю своих героев – я им сопереживаю. Кому нужны выводы и резолюция автора – пусть обращаются к другому автору. Поскольку я не «папа», к которому пришел «крошка-сын» за разъяснениями – «что такое хорошо, а что такое плохо». (И что этот «папа» рассказал на самом деле? Никто не помнит.)

5. «Автор доволен собою почти всегда, а литература им – в единичных случаях»

Что такое для Вас подлинная философия и какую роль, по Вашему мнению, должен играть философ в современном мире?

«С малого начал, тридцать миллионов оставил. Философии не обучался» – эпитафия Тримальхиона. Вторая часть служит эпитафией и мне. Я не занимаюсь разработкой новых мировоззрений, хотя время от времени, «паря в пространстве, думаю о судьбе светил». Можно сказать, я наряду со всеми поставляю философам материал для обобщений. Хотя, вероятно, подобный мне типаж свел с ума не одного Ницше. Я расцениваю философию как игру вроде «веришь – не веришь». Сегодня я убеждаю читателя в том, завтра – в этом. Меня нисколько не настораживает перемена взглядов по ходу дискуссии. Наоборот, чем убежденнее «философ», чем яростнее он отстаивает свою точку зрения, тем дальше я стараюсь от него отсесть, дабы в пылу своей убежденности он не треснул меня палкой. Поскольку я самый отвратительный слушатель, из меня никогда не получится последователя, преемника и благодарного ученика. Меня только лишь забавляет данная точка зрения в данную минуту, а через полчаса может заинтересовать диаметрально противоположная шизофрения. Поэтому и роль, которую должен играть философ в современном мире (я бы выделил слово «играть»), мне кажется, это та роль, которая может расшевелить общество. То есть круглосуточная поставка мировоззрений – оптом и в розницу. И чтобы ко мне не цеплялись въедливые критики, добавлю: далеко не все мировоззрения и концепции я приемлю. Но и публично осуждать их не буду. Поскольку серьезно их не воспринимаю, как серьезно не воспринимаю то, о чем я написал или подумал, например, год назад. Все познается не в сравнении, а – в развитии. Можно расценивать отклонения в обществе как юмор. Слушая диалог психиатра и пациента, не всегда с уверенностью можно сказать, кто болен. Поскольку психиатр серьезно относится к своей работе, а я – нет.

А какие темы в литературе вообще интересуют Вас и какие не интересуют категорически?

Если я отвечу, что все литературные темы, жанры и фабулы мне интересны, то это будет выглядеть сродни ответу на предыдущий вопрос. Так нет же! Мне ненавистно все, что сделано в литературе начиная с Гомера. Потому что это весьма осложняет поиски новой темы, жанра или фабулы. На кого оглядывался Гомер? Только на египетские пирамиды. Современный писатель, в меру своей эрудиции, должен переработать несоизмеримо больше информации. Или выйти в чисто поле литературы, аки Гомер. «Есть тут кто аль нет никого?!!» «Я есть альфа и омега; я первый, и я последний!!!» Подобная наглость поощряется, но далеко не всегда заканчивается к обоюдному удовлетворению – литературы и автора. (Кстати, автор доволен собою почти всегда, а вот литература автором – в единичных случаях.) Европейские писатели многие литературные вопросы перевели в область категорического императива, мол, это так, как есть, – и не надо трепать «вечные темы» как бобик тряпку. «Тварь ли я дрожащая или право имею?!!» «Быть или не быть?!» Славянские авторы по-прежнему начинают с азов, поэтому на развитие сюжета им требуется больше времени. И если исходить из того, что каждый писатель всю жизнь пишет один роман, собрание сочинений славянского автора – только пролог этого романа. Другое дело – «американизмы», когда психологические мотивы героя толкуются исключительно по Фрейду. «Почему он вдруг перерезал жителей двух кварталов? – А в детстве его мать утопила его любимого плюшевого мишку! Вот он и тронулся!» Поэтому, может, и хорошо, что славянские авторы пытаются разобраться в который раз, из чего был сделан плюшевый мишка, жаль только, что в ущерб сюжету. Поскольку, если в литературе особенно увлекаться философскими вопросами, можно с «водой» выплеснуть читателя. А потом спрашивать: «А был ли мальчик?»

Что из художественных произведений занимает высшие строчки в хит-параде Вашей души? (Например: «Чук и Гек», «Улисс», «Давно я не лежал в колонном зале…» и т. д.)

Я думаю, что «Чук и Гек» – это грустная повесть о сибирских лайках. Не может быть, чтобы люди носили такие имена. Жена мне объяснила, что это – повесть о детях. А я все равно думаю, что о сибирских лайках. Далее в хит-параде:

Умберто Эко, «Имя розы» – великий роман, остальные два его романа – по нисходящей. Вечный «Улисс» как библия для писателя: можно открыть, прочитать пару страниц на сон грядущий и закрыть с чувством собственного бессилия. Джон Фаулз – «Волхв», «Червь», «Башня из черного дерева».

Можно продолжать и дальше, но в моей библиотеке две тысячи томов.

Хочу сказать спасибо Анне Владимировой – русской жене и переводчику, иначе бы мы вообще не поняли друг друга.

 

Интервью второе

Инкогнито… из Петербурга?!

В послесловии к «Реставрации обеда» Вы пишете, что создатель короткометражки о брандмейстерах – Йиржи Геллер, в то время как в официальной биографии Иржи Грошека указывается то же самое. К тому же говорится, что и «Завтрак» был организован Геллером…

Мда… Смешно получилось: «Господа читатели! Вы окружены доблестными авторами – Иржи Грошеком и Йиржи Геллером! Сопротивление бесполезно! Выходите организованными группами, с поднятыми руками, к месту расположения книжных магазинов! Вас ожидает радушный прием и трехразовое питание – „Завтрак“, „Обед“ и „Ужин“!»

На самом деле автор один – Иржи Грошек, а «Геллер», как правильно подметил Лев Данилкин из московской «Афиши», лишь сотая часть чешской кроны. Иначе говоря, не автор, а – инфляция… Тем более что «официальной биографии», вроде некролога, у Иржи Грошека пока нет – я еще достаточно здравствую, чтобы откладывать меня в «длинный ящик» и прикручивать медную биографию над моей могилой. Мол – родился, упился и затихорился. То есть расценивайте «биографию» Грошека на обложке как неотъемлемую часть романа, будь то «Обед», «Завтрак» и (упаси господи!) – «поздний Ужин». Кстати, эта «биография» время от времени редактируется – под нужды основного текста и по личному желанию. Поскольку не биография красит автора, а наоборот – автор «мазюкает» свою биографию.

Откуда такой псевдоним – Иржи Грошек?

А кто Вам сказал, что это псевдоним? Лев Данилкин из московской «Афиши»? Так мы с ним пиво в Праге не пили и кнедликами на брудершафт не закусывали… И вообще, меня в последнее время очень веселит «развернутая» полемика – чех я али не чех?.. Так и подмывает прийти куда-нибудь на «официальную» тусовку – в балетной пачке и в чешках, да ноги брить неохота. Вот лет двадцать назад уж я бы похулиганствовал. Жуткий был обормот! Впрочем, надеюсь, что таким и остался… Вы не знаете, где продаются приличные чешки?..

На самом же деле автор должен жить не в Праге и не в Петербурге, а в собственном тексте. Такая у него прописка, как у Диогена – «перекати-бочка». А если автора читают в ограниченном пространстве (в раздельном или совмещенном), то используют странички – по необходимости…

Почему бы было не выбрать псевдонимом что-то типа Клары Гасуль, благо ныне женская литература в фаворе и от лица женщин Иржи Грошеком написано немало проникновенных страниц? Со знанием дела, нужно отметить…

Да уж… Балетную пачку надеть, конечно, можно… Вот все остальное – куда девать? Я к тому, что «проникновенные страницы» как ни крути, а все равно – мужские, простите за пошлость. И «знание дела» у меня поэтому – специфическое, какое и положено мне от природы. То есть я особенно не маскируюсь, как десантник, прыгая на «вражескую» территорию, – все равно, если поймают, непременно «раскусят». И остается надеяться, что мои фантазии будут и дальше забавлять оригинальных женщин. «Кто это там?» – «А это неуловимый Грошек!» – «А почему он „неуловимый“?» – «Да кому он… Пусть бегает!»

Вдобавок разделение литературы по половым признакам – на женскую и мужскую – сродни прозаическому онанизму. Мол, читаем порознь и заняты собой индивидуально. К тому же литературный онанизм – неблагодарное для писателя занятие. Вырожденческое.

Какие еще псевдонимы хотелось бы опробовать на себе?

Гомер, Лев Толстой, Умберто Эко, Джованни Боккаччо, Джон Фаулз, Петроний Арбитр… Жаль только, что они заняты…

Если серьезно, то все, что будет опубликовано, – будет опубликовано под именем Иржи Грошек. Во всяком случае, в ближайшее время я не собираюсь штамповать книжную серию под псевдонимом «Дед Мазай и Зайцы». (Все имена и совпадения в данном случае – совершенно случайны.) Другое дело, когда меня разобьет маразм и импотенция – одновременно. Тогда у меня будут оправдательные причины… Что же касается нынешних книг Иржи Грошека, то могу лишь процитировать Понтия Пилата: «Что я написал, то и написал!»

Книги Иржи Грошека выпускались известным издательством в расчете на то, что обожающий яркую, остроумную интеллектуальную и в то же время легкую прозу читатель наконец-то обретет своего писателя… Оправдались ли надежды Иржи Грошека (про издательство уже не спрашиваю) на своего читателя?

Нет!!! Они не переводят на мой лицевой счет – каждый по одному баксу! Хотя я не очень на это и надеялся… Ведь он (читатель) и так потратился на приобретение книг. А если учесть время, израсходованное на прочтение; а электроэнергию перемножить на человеко-ресурсы – то я в долгу у всей страны, а у Чубайса с Починком – в частности (простите, что упоминаю вас всуе).

Мне кажется, что у читателя конструктивно не запланирован автоответчик «свой – чужой». Поэтому в него «стреляют» все кому не лень. И пишут, и пишут; и пишут, и пишут… Только успевай уворачиваться! И вот он лежит подбитый, крылья сложены, и ничего больше читать не хочет, а только думает – как бы устроиться ему подальше от литературы и помереть спокойно. А смерть никак не идет. «Разве что посмотреть телевизор?» – думает читатель. А оттуда на него – Донцова, Маринина и Доценко (все совпадения и в данном случае – совершенно случайны), книжками размахивают и кричат: «Ты свой, ты свой, ты свой!!!» «Ну наконец-то…» – думает читатель и закрывает глаза…

В «Легком завтраке» сюжет ходит вокруг героя с именем Милош Корда, в «Реставрации обеда» – вокруг Йиржи Геллера. И тот и другой персонажи явно тождественны самому Иржи Грошеку. На каждый следующий роман следует ожидать нового лирического героя с новым именем? И каждому ли последующему герою будут приписываться заслуги и достоинства Иржи Грошека?

Я, извините, сомневаюсь, что мои герои «сильно лирические». А если учесть, что никаких заслуг у И. Грошека нет, то это и не герои вовсе, а художественные аномалии. Хотя история любит посмеяться над человечеством и над его «героями»… Когда скончался Поджо Браччолини, известный писатель Возрождения, автор знаменитых (но – фривольных) «Фацеций», жители Флоренции заказали ему статую, которая была установлена у собора Санта-Мария-дель-Фьоре. Сотни лет спустя, во время очередной перестройки, эту статую случайно переместили в сам собор, и теперь Поджо Браччолини возвышается рядом с двенадцатью апостолами. От этой «перестановки» герои Поджо не стали моральнее, но не выносить же статую обратно на улицу. Только служителям собора приходится постоянно указывать прихожанам, мол, это не апостол, а Поджо Браччолини. Случайно поставлен здесь, а не в назидание.

Судя по биографии, Иржи Грошек любит заниматься несколькими делами одновременно: кинематограф, литература, рекламный бизнес…

Отнюдь. Я, например, не могу есть и спать одновременно. И вообще не обладаю разносторонними талантами, а без них все считается безделицей. Я перепробовал множество специальностей, обстоятельств и масок, как трагических, так и комических. А в результате вернулся к тому, чем занимался с пяти с половиной лет: продолжил сочинять разные истории. Так что можно сказать – на другие дела я не отвлекался…

Поскольку для творчества этот момент оказался, скорее всего, зиждительным, – как познакомился И. Грошек с будущей женой А. Владимировой (можно две версии – мужскую и женскую)?

Наподобие «Хазарского словаря»? Ну что же…

Версия первая (патриархальная). Время от времени у всякого мужчины случается приступ «близорукости». Он шарит вокруг себя руками и обнаруживает: реже – даму, чаще – кружку пива. Мне повезло, я ухватился за то и другое – синхронно. И долгое время размышлял: почему это дамы хлопают меня по морде, когда за них хватаешься?! От этого же проливается пиво!.. Отсюда вывод: чем слабее дама, тем полнее кружка. А значит, и живешь с ней дольше. С дамой, разумеется…

Версия вторая (трагическая). Время от времени у всякой женщины случается приступ «чистоплотности». Она начинает прибираться в доме и обнаруживает там – мужчину. И остается только вспомнить – для чего он здесь сидит? Если вышеназванная личность приобретена вместе с комплектом постельного белья, то не пора ли сдать его в прачечную? А если он появился вместе с тараканами (в голове), то можно и – потравить. Хуже, когда мужчина показывает свидетельство о браке. Лучше, когда с посторонней гражданкой Грицацуевой… Отсюда вывод – чем больше порядка в доме, тем меньше мужчин. Это, конечно, по-христиански, но менее прибыльно…

Устраивая свой быт в литературной семье, Ваш знаменитый кот Магвай не мог не возлюбить запах свеженапечатанных книг. Не собирается ли и он издать «Житейские похождения кота Магвая»?

Зря глумитесь, поскольку ни о каких «похождениях» кота Магвая теперь не может быть и речи… А ведь я его предупреждал: заканчивай свои мартовские песни. Такая вот получилась «Дискотека Авария». Теперь Магвай валяется на пуфике и апатично наблюдает, как бегемоты в телевизоре занимаются воспроизводством. Думаю, что он замышляет кляузу – «почему в дневное время на канале „Планета животных“ транслируют эротические программы?!». Вдобавок Магвай еще раз обнюхал «Голубое сало» Владимира Сорокина и заявил, что никакого сала и порнографии там нет. Вот бегемоты на голубом экране и в самом деле черт знает чем занимаются… А в остальном Магвай – истинный перс. С удовольствием ест финики, инжир и сушеные бананы, а если поперчить свеклу и заправить ее майонезом, то – тоже с большим аппетитом.

Простите, но чем еще кроме книг и кота примечателен Ваш дом?

Лестницами. На которых все время что-нибудь валяется, включая книги и Магвая… Вот по этому поводу – следующий исторический анекдот… Петрарка, страстный почитатель Цицерона, обнаружил в Вероне многочисленные сочинения знаменитого римлянина и принялся их переписывать. В результате долгих и усердных трудов у Петрарки получился объемистый фолиант из писем Цицерона, который не помещался ни на одну книжную полку. Не зная, куда его можно пристроить, Петрарка положил фолиант на пол, как теперь говорят – в прихожей. Вскоре, возвращаясь с прогулки, Петрарка споткнулся об этот «кирпич» и повредил себе ногу. На следующий день повторилось то же самое, и на другой день – аналогичное. Несчастный Петрарка все время бился о Цицерона, покуда не слег от полученных травм… Мораль сей басни такова: не сотвори себе кумира. А я, спотыкаясь на «лестнице знаний» о чью-нибудь книгу, всякий раз теперь вскрикиваю: «Вашу мамашу! Цицерон!!!»

Где же в действительности обитает И. Грошек – в России, Чехии или?.. Как уживаются оригиналы романов с их литературными двойниками – русскими переводами?.. Чем И. Грошек занимается помимо литературных трудов?..

Вам непременно хочется, чтобы я наврал?.. Пожалуйста!

а) До недавнего времени жил я в коммунальном пентхаусе на набережной Лафайет, что в Каннах. Сейчас перебрался в отдельное бунгало;

б) «оригиналы» романов чувствуют себя значительно лучше по сравнению со своими «русскими двойниками»;

в) помимо литературных трудов И. Грошек «курит бамбук» и снимает рекламные видеоклипы для телевидения…

И еще… От одного моего взгляда беременеют любопытные журналистки…

 

Интервью третье

У писателя, как у кошки, девять жизней

С момента выхода Вашей первой книги в интернет-форумах, так или иначе связанных с литературой, до сих пор бушуют страсти по Вашей персоне. Существует ли Иржи Грошек как реальная личность или нет? – задают вопрос Ваши читатели. Вы помните тот момент, когда некто первый усомнился в реальности Вашего существования? Какой промах Вы или Ваш официальный биограф допустили, какой подводный камень не учли?

Первым в реальности собственного существования – усомнился я. «И угораздил же черт с такими автобиографическими данными родиться – Иржи Грошеком!» После чего состряпал поздравительную телеграмму на имя Чешской Республики, где особо подчеркнул, что в действительности считаю себя – сукиным сыном… Следующий, героический поступок, котрый я вознамерился совершить, – это приписать сочинение «Легкого завтрака в тени некрополя» Василию Шандыбину и сразу же заготовить некролог, чтобы ему не пришлось ездить ко мне дважды… И наконец, проспавшись, стал утверждать, что никаких читателей вовсе не бывает… Ведь если меня нет – то какого Грошека они читают? Ибо, как выразился гениальный, но преждевременный журналист из «Комсомольской правды»: «Грошек – литератор хоть и талантливый, но вымышленный!» Здесь, как мне кажется, уместно процитировать другого классика, а именно – Винни-Пуха: «Мед, извините, странный предмет! Только что был, и вот его – нет!»

Почему Вы предпочли публичной жизни удачливого и талантливого писателя башню из слоновой кости, которую, как я предполагаю, Вы воздвигли себе в Интернете?

Публичная жизнь писателя столь же абсурдна, как уединение – оратора. Вдобавок и без меня хватает литературных стриптизерш – обоего пола. «Писатель – фу! Писатель – фас! А ну-ка, писатель, дай лапу!» – публичная жизнь подчиняется кинологическим законам шоу-бизнеса, а я не готов носить поводок, намордник и «служить» за литературную премию. Если мне захочется стать нобелевским лауреатом – я тотчас же им стану, «присобачив», что герою моего романа, Йиржи Геллеру, вручили самый престижный в мире грант. А на следующий день – Гонкуровскую премию. Что, собственно, я и делаю – сочиняя каждый раз автобиографию для обложки. «Кинорежиссер… Автор фильма о двенадцати брандмейстерах… Выведен, с помощью химикатов, из восьми языков…» Ведь у писателя, как у кошки, девять жизней, и я не собираюсь ограничиваться одной. К тому же башня – это недвижимость и капитальные вложения, а популярность – каприз читателей. Сегодня им нравится твой стриптиз, а назавтра случается целлюлит…

Положа руку на сердце, что Вы можете сказать о читателе, который поддается на литературную мистификацию и тем самым автоматически создает писателю «модную» репутацию? Ведь никакого удовольствия, кроме небольшой изжоги после вкусного литературного ужина, он не испытывает?

У Метерлинка есть пьеса, кажется – о семи слепцах. Вполне возможно, что слепцов было больше, но пьеса в основном посвящена «ясновидящим». Так вот, однажды немощный поводырь завел слепцов в лес и скончался от старости. Однако среди незрячих была беременная женщина, и в ту же ночь она родила совершенно здорового ребенка. Сидят слепцы среди сосен и бедствуют, поскольку старый поводырь умер, а новый хоть и видит, но ничего не понимает и не может никуда вести… Отсюда – многочисленные выводы. Не верьте писателю, который утверждает, что в его романах – исключительный реализм, что «все как в жизни». Жизнь намного разнообразнее, чем субъективное мнение отдельного литератора. Писатель не Мессия, а всего лишь зрячее Подобие, и чаще всего – не ведет, а только лишь гугукает. Все литературные произведения всех жанров – мистификации, то есть художественные вымыслы. В «Реставрации обеда» я постарался довести этот прием до логического абсурда. Возможно, что туда же последовал и мой читатель, но исключительно по своей воле…

Остальным, после небольшой паузы, сообщаю, что в качестве средства от «изжоги» могу посоветовать энциклопедический словарь, где все биографические данные изложены строго и в алфавитном порядке. Хотя литературного вымысла и там предостаточно, но форма словаря располагает к стабильности и правильному перевариванию пищи.

В «Легком завтраке» Вы откровенно переписали некоторых античных историков. В «Реставрации обеда» – сфальсифицировали древнюю рукопись… Судя по навязчивости этого мотива в Вашем творчестве, Вы страстно хотели бы заново написать «Дон-Кихота», «Одиссею», «Илиаду», но поскольку все знаменитые имена и сочинения уже разобрали другие, как на уроке истории, – что Вы можете сказать об Иржи Грошеке и где Вы нашли его романы?

Сразу же напрашивается ответ – на помойке. Ведь я же предупреждал: нельзя провоцировать «литературное хулиганье», вроде меня, подобными вопросами. Разглагольствуем дальше…

Имя Иржи Грошека манит неким изяществом. В Вашей биографии упомянуто, что Вы принимали участие в рекламной кампании балета «Трокадеро де Монте-Карло», известного тем, что в нем мужчины исполняют женские партии (правда, не так серьезно, как это происходит у Валерия Михайловского). Вы превосходно знаете женщину и 80 процентов своих произведений отдаете ее многочисленным эманациям. В Интернете муссируются слухи о том, что Иржи Грошек женщина, а именно Анна Владимирова (разрекламированная как супруга И. Г.). Не играете ли Вы (в силу своей острохарактерности) в античный театр со своими читателями, примеряя на себя маску персонажа противоположного пола? В данном случае – маску мужчины? (Мне так и видится картина выбора псевдонима Грошек: более озабоченная литературой, нежели кухней, дама на скорую руку решает сварить суп из «заморозки», берет первый попавшийся пакет с овощами, а на нем латиницей написано «грошек», сиречь – горошек.)

Три типа женщин мне не интересны: блондинки, замужние и вдовы. От первых я устал, вторые пугают меня картинами Страшного суда, а третьи – статуями Командора. Вдобавок я уверен, что Дон-Жуан печальнее Дон-Кихота, и поэтому время от времени напяливаю образ донны Анны. Как говорят англичане: под каждой крышей свои мыши, на каждом чердаке – свой медный тазик и другие доспехи странствующего рыцаря…

Если читателю хочется представить Иржи Грошека женщиной – пусть представляет. Я не против «раскрыть свои карты», даже из дам четырех мастей. «Догадка» русского читателя понятна, ибо по «доброй» традиции – кто «председатель похоронной комиссии», тот и будущий генсек; а если Грошек – литературная мистификация, то «переводчик с чешского» и есть Иржи Грошек, иначе говоря – Анна Владимирова. Не может человек, в силу амбиций, не оставить свой «след» в книге…

Да будет так! Но в связи с этим возникает вопрос: какую фотографию надо присылать для журнала – женскую или мужскую? Чтобы нагляднее раскрыть «тайную доктрину Иржи Грошека…»

Если, по Вашему же утверждению, Вы говорите только правду, Вы можете сказать: «Да, меня зовут не Анна Владимирова!»

Могу. Но тогда назревает следующий вопрос: «Кто я такой на самом деле?» (по этому конкретному поводу попрошу – без эпитетов:))

 

Интервью четвертое

Нет ничего, кроме текста

Алло! Алло! Добавочный – три, шестьдесят, две! Грррммм… Позовите, пожалуйста, Иржи Грошека! Здравствуйте! Это звонит одна журналистка! Нет, нет, не знакомая, но очень, очень хочет познакомиться! Грррммм… Вы не могли бы ответить на ряд вопросов?

Жду!

Кто Вы – чех или не чех? Как попали на литературный олимп? Мужчина Вы или женщина? И когда сегодня будете дома?

Итак, на литературном олимпе, как вы говорите, в ходе следственно-филологических мероприятий было найдено тело писателя. Мужчина. Средних лет. А дальше по протоколу местной полиции: «знак ГТО на груди у него – больше не знаем о нем ничего!». И три года ждали, когда парень протрезвеет и сам признается – как зовут и от какой туристической группы отбился… Пространно отвечаю, что: зовут меня Игорь. Русский. Проживаю в Санкт-Петербурге. Как попал на олимп, не помню… И угораздил же черт с такими биографическими данными уродиться Иржи Грошеком!

А почему Вы взяли именно «чешский» псевдоним?

А вы очень настойчивая!

Вначале я написал роман и стал предлагать его разным издательствам под собственными фамилиями – Иванов, Петров, Сидоров. Слава богу, никто не взял. Тогда я решил, что писателя из меня не получится, и переквалифицировался в редакторы журнала. Помните, как у Саши Черного: «Не много нужно знаний и отваги, чтоб ляпать всем: „Возьмем“, „Не подошло-с!“». И только я отработал эту манеру, как грянул дефолт тысяча девятьсот девяносто восьмого года от рождества тогдашнего министра финансов. Два нуля отвалились, журналисты разбежались, и пришлось мне заполнять журнал своими сочинениями, но под разными псевдонимами, как то: Копейкин, Геллер, Сентаво и ГрошИк. Что было вполне объяснимо на тот экономический период. Но к сожалению, корректор тоже «отвалился», и первая глава «Легкого завтрака» появилась под «чешским» псевдонимом ГрошЕк, а то быть бы мне «сЯнтавой». Ямамура Сянтава! «Перевод с японского Анны Владимировой». Что же касается имени – Иржи, то я пребывал в полной уверенности, что это аналог Игоря. Люди! Не повторяйте моих ошибок! Йиржи – это Георгий, и пишется несколько иначе. Поэтому псевдоним Иржи Грошек прошу считать исконно русским произведением, как «Слово о полку Игореве».

«Легкий завтрак в тени некрополя» – это Ваш первый роман? Было опубликовано что-нибудь раньше?

Только глава из «Легкого завтрака», когда я воспользовался дефолтом и своим служебным положением. До этого была рукопись о пяти экземплярах. Повесть не повесть, пьеса не пьеса – словом, некий литературный опыт по соблазнению тургеневских барышень. Написана специально, чтобы барышни эту повесть читали и хохотали до полной потери тургеневской бдительности. Здесь появлялся сам Автор, ну а дальше – по обстоятельствам… Отсюда массового читателя, свыше пяти экземпляров, я расценивал как редкостное художественное извращение. Однако умудрился поступить с этой повестью в Литературный институт имени Горького, где проучился целых полгода. Не знаю, на что я рассчитывал, однако Андрей Платонов уже не работал в Литературном институте дворником, а «быстрые Невтоны» не размножались со скоростью хотя бы два Невтона за месяц. Лев Николаевич Толстой не бегал по коридорам, Николай Васильевич Гоголь не резался в картишки с Федором Михайловичем Достоевским. То есть меня поразила обыденность литературного процесса и общежитие на улице Руставели. Вдобавок я никак не мог вычислить, кто из двенадцати негритят будущий Пушкин. Поэтому сильно расстроился, решил, что писателя из меня не получится, и переквалифицировался в рекламные деятели… Но Литературный институт всегда вспоминаю со всей теплотой, на какую способен.

В своих романах Вы постоянно обращаетесь к античности. Можно сказать – взываете. А почему именно Древний Рим, а, к примеру, не Темное Средневековье? Или Кватроченто?

Потому что я лет пятнадцать-двадцать читаю только античных авторов. За редкими исключениями в виде Джойса, Фаулза, Эко, Дэвиса, Кафки, Ионеско, Мрожека, Гоголя, Сервантеса, Кэрролла и снова Джойса. Причем всю античную литературу я расцениваю как единую книгу и запросто могу переключаться с Лукиана на Тацита, а с Апулея на Веллея Патеркула или Феофилакта Симокатту, что, собственно говоря, уже Византия. Все зависит от примечаний и ссылок в тексте. А здесь появляются книги из разряда «Исследования», но я не стану вас утомлять такими подробностями из своей личной жизни. Скажу одно – темное средневековье уже не за горами! И хорошо бы не помрачение рассудка! Хотя во многих случаях писатели берут вдохновение из собственного заболевания, когда лучше бы – правильно подобрать таблетки.

А Вы случайно не историк по образованию?

Увы мне, увы, я дилетант. Во мне даже нет одержимости Генриха Шлимана – самого известного дилетанта из области античности. «Слепой Гомер – это красивая сказка!» – утверждали ученые мужи, а Генрих воскликнул: «Гиссарлык!» – и откопал Трою. «Какая дилетантская удача! – ухмыльнулись ученые мужи. – Попасть пальцем в Трою!» А Генрих Шлиман тем временем отправился дальше и обнаружил древние Микены… Я только лишь подчеркиваю, что дилетант роет во всех направлениях с энергичностью фокстерьера, что, собственно, не отрицает систематического образования. Имея за плечами исторический факультет, намного легче проводить «земляные работы». Однако, возвращаясь к Генриху Шлиману, есть и Божественное вдохновение, но я сожгу эту книгу своих рассуждений, как Гоголь второй том «Мертвых душ», как Теодор Моммзен четвертый том «Истории». Потому что изначально существуют лишь две подлинные книги – «Библия» и Гомер. А все остальные рассуждения и сюжеты черпаются оттуда. И лучше по поводу Божественного вдохновения прочесть оригинал, чем слушать, как на эту тему булькает Иржи Грошек.

В аннотации к «Легкому завтраку» было сказано, что Вы чешский писатель, критик и кинематографист. Это часть литературной игры, что Вы затеяли? Или Вы действительно работали в кино?

Увы мне, увы!.. Впрочем, на эту тему я только что разглагольствовал… Добавлю только, что я пробовал взыскать с издательства хоть что-нибудь за «переводы» Иржи Грошека. Однако не встретил должного понимания… Я действительно принимал участие в съемках программы для питерского телевидения, когда отчаялся стать писателем и переквалифицировался в сценаристы. Сейчас мне самому трудно поверить, что это была спортивная программа. Так что «Ленфильм» вряд ли переименуют в киностудию имени Иржи Грошека. И честно сказать, «видного чешского писателя, критика и кинематографиста» присобачил мне редактор, поддавшись внезапному поэтическому вдохновению, а также выдал мне приз на фестивале в Сан-Себастьяне за «малолитражку» под названием «Жизнь двенадцати брандмейстеров»! Но это после четвертой кружки пива, что полностью снимает с него всю ответственность за художественное безобразие. Дело в том, что проект «Иржи Грошек» сам напрашивался на литературную мистификацию, а мы попросту бултыхались в кильватере. Сам текст «Легкого завтрака» определял развитие событий. И я, и, естественно, редактор смотрели на него несколько отстраненно. Как у Гоголя – «он бачь, яка кака намалевана!». Текст выглядел интересно, однако мы терялись в догадках – с чем его подавать на книжном рынке. Отсюда и затянувшаяся по времени трилогия, и прочие гастрономические ингредиенты в виде «Реставрации обеда», где я пустился во все тяжкие, уже зная, что «гильотина не работает» и что читателю «Завтрак» понравился, что бы там ни значилось на обложке… Впрочем, об этом я рассказываю в романе «Файф», не прибегая к услугам «переводчицы».

Простите за нескромный вопрос: а таинственная Анна Владимирова, «переводчик с чешского», как заявлено в Вашей книге, действительно существует? Вы женаты?

Женат. На Анне Владимировой. Она действительно существует и время от времени меня переводит. «Что-что он сказал?» – переспрашивают подруги у Анны Владимировой. «Ничего не сказал! – отвечает Анна Владимирова. – Сардельку жрет-с! Ишь как урчит, бедный! Проголодался!» А познакомились мы иначе, но эта история из другого романа. Для остальных, после небольшой паузы, сообщаю, как можно познакомиться с современным писателем. Подключиться к Интернету, зайти по адресу , выбрать себе писателя, а дальше знакомиться с ним, покуда не надоест. Кстати, по этому адресу находится мой «живой журнал». Простите, тяжелое рекламное прошлое взыграло…

Как Вы писали в романе «Файф», «в недрах России могли происходить нереальные события, которые возникали вследствие одного обстоятельства – что „дело было в России“». То есть Вы наконец вернулись на историческую родину?

С первой строки «Легкого завтрака» я и писал «про Россию». «Чешский писатель Иржи Грошек» – не более чем литературный прием… Что мы знаем о Таците? В каком объеме подделал его рукописи Поджо Браччолини? И тем не менее мы судим о римских императорах, и в частности о Нероне, опираясь на «Историю» и «Анналы» Корнелия Тацита. А сколько еще источников повествуют об этом венценосном изверге? Я имею в виду Нерона… Светоний да Кассий Дион, причем с произведениями последнего автора мы знакомы по большей части из пересказов. Однако «Жизнь и приключения Луция Домиция Агенобарба по кличке Нерон» в пересказах и перепересказах изобилует такими душераздирающими подробностями, что, на мой дилетантский взгляд, эти произведения – триллер, а не летопись императорского Рима. Я не ставил себе целью реабилитировать Нерона, однако такое количество патологий исторической личности хватит одной тысяче Фрейдов на две тысячи докторских диссертаций. Я не стану их здесь перечислять и анализировать, достаточно открыть вышеперечисленных авторов, а также книги из разряда «исследования» и посмеяться в собственное удовольствие. Что я и сделал. Открыл и посмеялся. Потому как не понимал – за каким, извините, дьяволом императору спать с собственной матерью? Или поджигать дом, в котором проживаешь, и петь песни… Это всенародный триллер! Сродни современному, скажем, интеллектуальному триллеру, где писатель сидит и придумывает немыслимые психологические извращения с целью потрясти читающую общественность. Я потрясен! Но современных триллеров не читаю…

То же самое касается и России. Ибо, по мнению западных аналитиков, если на Красной площади не разгуливают медведи – значит, у них обеденный перерыв… Отсюда – Иржи Грошека можно расценивать как мой ответ Чемберлену. Не верьте всему, что написано. Особенно в художественной литературе. На то она и художественная, включая обложки и примечания.

Ваши книги легко читаются, однако их трудно причислить к определенному жанру или течению. И как написал известный еженедельник, за последние пять лет «Грошек превратился в классика и законодателя мод в стиле, им самим же и созданном…». Как Вы можете охарактеризовать свой стиль?

Подлинное безобразие! Потому что нахожусь в поиске – как можно еще распорядиться кириллицей. Посадить предложение, скрестить его с абзацем и вырастить роман. Однако я не Мичурин русской словесности. Все это было задолго до меня и будет после. Поэтому я не понимаю многих современных авторов, которых буквально распирает от важности. Можно сказать – пучит. Всего-то тридцать три буквы, а сколько самомнения! Как говорил один известный продюсер, обращаясь к вокальному ансамблю, «Пойте, твари!». А все остальное приложится. Отсюда всякие рассуждения о стилистических особенностях и особом положении писателя я не люблю. Просто пишу и стараюсь писать просто.

Ваши книги автобиографичны?

Все книги автобиографичны в той или иной степени. И главное для писателя, чтобы ему поверили. Например, я никогда не бывал в городе Брно, пусть развивается он и хорошеет. Когда в «Реставрации обеда» я описывал железнодорожный вокзал, то вспоминал город Горький, теперь Нижний Новгород, откуда я возвращался из командировки. За полчаса до отправления поезда купил билет и оказался в вагоне с туристической группой, которая выезжала на две недели в Финляндию. Время было самое застойное, я – веселый и нахальный, город Горький – закрыт для иностранцев, туристическая группа – зашугана комитетами. Отсюда мизансцена: весь вагон следует в капиталистическую страну Финляндию через славный город Ленинград; в самый последний момент на тридцать шестом месте появляется загадочный пассажир и рассказывает политические анекдоты, словно громкоговоритель: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!» Ну и какие могут быть выводы у затюканных туристов?! Отсюда следующая мизансцена: четыре мужика в купе; водки никто не пьет; где в городе Горьком живет академик Сахаров, никто не знает; над моими политическими анекдотами никто не смеется. Только интересуются: а вы вместе с нами будете в гостинице проживать? Нет, все это я и представлял, когда трудился над «Реставрацией обеда». И совсем недавно встречаю господина, который долгое время жил в Чехии, а он говорит мне: «Спасибо!» «За что?» – интересуюсь. «Ну как же! – отвечает господин. – В вашей „Реставрации обеда“ город Брно как живой! Я аж прослезился. Воспоминания нахлынули!» Поэтому совсем не важно, о чем мы пишем, главное – что вы себе представляете!

А есть ли узнаваемые персонажи в Ваших книгах? Например, знакомые, родственники, друзья… Иначе говоря – прототипы, и как они к этому относятся?

Никак. Потому что в реальности ничего не существует, кроме текста. Позволю себе процитировать «Пять фацеций „а-ля рюсс“»: «Мы живем, как предписано Неизвестным автором. Рождаемся и умираем, влюбляемся и негодуем, насмехаемся и рыдаем – все вершится по воле Его литературного замысла…» Поэтому все мои знакомые – это герои Большого романа Неизвестного автора, а «переводчик А. Владимирова», питерское издательство «Алфавит» и редактор Александр существуют исключительно на страницах моих произведений.

Ну и последний вопрос: чего нам ждать после «Файфа»?

«О-клока». Ведь Большой роман Неизвестного автора – продолжается!

Спасибо читателям, что читали! Спасибо Анне Владимировой, что составляла мне компанию! Спасибо дочери Лене за то, что она у меня есть! Спасибо коту Магваю за мудрые замечания! Спасибо за «Оскар» и «Нобелевскую премию»!

 

Интервью пятое

Классическая диета

Вы, пожалуй, один из самых таинственных писателей. Можете ли Вы приоткрыть завесу таинственности и рассказать о себе?

Рассказать – могу, приоткрывать – ничего не буду! Потому что вид полураспахнутого писателя может нанести читателям травмы, несовместимые с художественной литературой. Вдобавок, как я понимаю, мы люди позитивные, то есть – нудисты против вуайеризма? Впрочем, какая мне разница: нудист, вуайерист или журналист?! Если ни с одной из этих трех категорий граждан я не встречаюсь и отвечаю на вопросы корреспондентов только по электронной почте.

И что здесь загадочного, когда человеку сегодня лень выходить из дома? Тем более что завтра с моей таинственностью будет покончено – я выпью все пиво, и поневоле придется бежать в магазин. Теперь вы знаете, что Иржи Грошек не чуждается общества и может запросто постучать воблой по кассе! А в остальном… Зовут меня Игорь, фамилии не скажу, иначе – припрутся ко мне из ЖЭКа и вырубят электричество. Иржи Грошек – это литературный псевдоним. Ведь Кафка тоже писал под псевдонимом – Хармс!

Как Вы вообще стали писателем? И почему выбрали себе такой псевдоним?

Стечение обстоятельств – «поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – гипс»! Принялся осторожно ощупывать ушибленное место, и оказалось, что это не гипс, а голова. Ну, думаю – с такими-то литературными данными надо писать иронические детективы. Да по три штуки за месяц! Жена обрадовалась, мол, денег заработаем! Кот обнаглел – стал требовать собачьи консервы. Но тут мне снова стукнуло в голову, что я чех, и – все пропало! Вначале деньги, что я потратил, как первый взнос, на чешское пиво. Затем – богемское стекло, из которого я пристрастился хлебать это пиво и раскокал все вазочки емкостью не меньше двух литров. И наконец, куда-то подевался Кундера. Ведь сам он не мог уйти на своих обложках?!

Так я стал писателем – вообще! А в частности как научился читать и писать, так и принялся сочинять всякие истории. Потому что писателями не становятся, а рождаются. Такое мое мнение. Отсюда, не надо себя искусственно возбуждать, глядя на книжные полки. Я тоже время от времени представляю себя великим композитором, а как измерю давление – выходит, что в голове гудит. И не музыка это вовсе!

Если бы не литература, в каком еще виде искусства Вы могли бы себя найти?

Вот-вот! И я о том же! Недавно в Интернете обнаружил такую шуточку: «А правда ли, что под малоизвестным псевдонимом Джоан Роулинг скрывается писатель Иржи Грошек?» И можно ответить на ваш вопрос так… Я пробовал малевать, да краски не хватило; я стал музицировать, да клавиши закончились; я думал снимать кино, да Бондарчук не подвинулся. А если бы не разные дурацкие жизненные обстоятельства – я написал бы «нонет» о Гарри Поттере! А Роулинг родилась бы в России и работала арматурщицей на заводе под Рязанью. В связи с этим вопросом позвольте процитировать небольшую притчу из своего нового романа «Большая реставрация обеда». Сами напросились!

«Некая женщина все время жаловалась, что, если бы не разные обстоятельства, она могла бы стать великим композитором. А так ей приходится отплясывать нагишом в захолустном трактире. „Жизнь, – говорила она, – меня выгнала на панель, а могла бы сложиться иначе!“

И вот надоело Боженьке слушать всякие россказни, и решил Он сотворить чудо. Дал этой женщине два рояля и мужа-мецената, о котором говорили, что со своими деньгами он из медведя сделает прима-балерину. Однако медведь иногда хоть встает на задние лапы, а наша женщина, честно сказать, не знала, как подступиться к роялю. И, невзирая на вложенные средства, симфонии из нее не посыпались. А только стала она промышлять на панели, как прежде, потому что имела природную склонность к этому делу. Да и фигурой Бог ее не обидел.

Мораль сей притчи такова: как задом ни верти, а от себя не уйти!»

«Легкий завтрак в тени некрополя» смотрится как цельное, законченное произведение. Вы сразу задумывали сделать цикл из нескольких книг или же идея продолжений, в которых, собственно, раскрывается образ автора, пришла позже?

Намного позже. Потому как я не думал, что читатели примут мою «чешскую литературу» за чистую монету, в смысле – за кроны с геллерами. Я писал об этом в романе «Файф», когда окончательно «обрусел». Особенно меня волновали брошенные на произвол судьбы «двенадцать брандмейстеров», что присобачил на обложку «Легкого завтрака» мой редактор Александр Гузман. Де, молодой режиссер Иржи Грошек получил приз жюри на каком-то там фестивале за короткометражку «Жизнь двенадцати брандмейстеров». А что с ними дальше-то делать?! Если расценивать обложку романа как неотъемлемую часть литературного произведения. Вот и пошли они кочевать, солнцем палимы, во главе с брандмайором из романа в роман, правда в виде афоризмов и эпиграмм. Это грязный пиар?!

Я об этом спросил, поскольку читатели делятся на две категории. Одни воспринимают литературную мистификацию как увлекательную игру в чистом виде. Это нудисты! Другие все время пытаются что-нибудь приоткрыть, кроме текста. Это вуайеристы! Последние видят везде грязный пиар, гнусные художественные махинации и «стереокино», которое, как известно, «обман трудящихся»! «Какое литературное злодейство учинил этот Иржи Грошек! – кричат они. – Мы думали, что „Легкий завтрак“ это чешская эротика, ан оказалось, что русская порнография!» Пользуясь случаем, отвечу «вуайеристам» цитатой из своего романа:

«Ведь, по сути дела, всякое человеческое восприятие – зеркально. И если вы видите в неком тексте порнографию, то не спешите об этом распространяться, поскольку любое литературное произведение – это психологический тест. Говоря иначе – проективный метод исследования личности при помощи двенадцати специальных таблиц. (Примечание. Брандмейстеры! Брандмейстеры!) И „грезы о порнографии“ там, где, собственно, ее – нет, могут плохо сказаться на вашем реноме…»

Помимо всего прочего, Вы являетесь довольно известным блогером. Когда Вы завели интернет-дневник и почему?

Я предпочитаю название «интернет-журнал». Детское отвращение к дневникам и двойкам… Журнал я завел месяца два назад и поэтому не понимаю, когда и как стал известным блогером. Вот что творят современные высокоскоростные технологии! Сегодня – в инете, завтра – в декрете! Ну, разумеется, ко мне это не относится…

Я долгое время не хотел заводить интернет-журнал, поскольку считал, что писателю надо сосредотачиваться на романе – смотреть в потолок, пить пиво, протирать компьютерный монитор, лежать на диване и не расходовать себя по пустякам. Вдобавок издатель тоже шляется по Интернету, и такие новости – сколько ты выпил за день пива – могут пагубно повлиять на его психику. А если серьезно, то Live Journal или Blogger теперь обычный вид коммуникации наряду с электронной почтой, мобильной связью и так же необходим современному человеку.

Чем Вас привлекает интернет-сообщество?

Тем, что можно общаться с людьми, а не просто с читателями. Суммарный тираж моей «кулинарной» трилогии («Легкий завтрак в тени некрополя»; «Реставрация обеда»; «Файф») – около ста тысяч книг, а до недавнего времени я регулярно общался только с четырьмя экземплярами: женой, котом, компьютерным монитором и редактором. Конечно, я несколько утрирую, однако издательство хранило в тайне мое русское происхождение и хитро всем подмигивало, что «погодите, детки, дайте только срок – будет вам и белка, будет и свисток!». Честно сказать, я не разделял с издательством этой интриги, предполагая, что писатель он и в Африке писатель. И если книги его читаются, то какая разница – чех он, русский или турок… И вот – «пришел срок», издательство подобрало себе других писателей, более продуктивных, но теперь я могу общаться с читателями. Пусть и виртуально, зато абсолютно раскрепощенно. Например:

Ник-нейм-один: Что чувствует писатель, когда видит свою книгу на книжных полках?!

Иржи Грошек: Мне сложно судить обо всех писателях, поэтому – отвечаю только за себя… После первой книги – писатель впадает в эйфорию! Он думает, что стал «широко известным писателем». При каждом удобном случае он заходит в книжный магазин, топчется рядом с полкой, где красуется его книга, и осторожно поглядывает на покупателей! «Купят – не купят, плюнут или – к черту пошлют?!»

После второй книги – писатель сходит с ума! Он смотрит на собрание сочинений, к примеру, Льва Николаевича Толстого и думает: «Эка невидаль! У меня тоже – две книги есть!»

После третьей – я хорошо закусываю! И стараюсь обходить книжные магазины квартала за четыре. Потому что покупатели, что не становятся в очередь за твоими книгами, начинают несколько раздражать!

Про переиздания – вообще не хочется говорить. Этот «иконостас» с трудом умещается на книжной полке, что приспособлена для хранения писательского архива. И если ставить по три экземпляра в ряд, то для других книг места не остается! Переиздания – это источник раздора между писателем и женой, между писателем и гостями! «Когда ты спрячешь эту макулатуру в кладовку?! – интересуется жена. – Нормальные книги поставить некуда!» Или… «Я вижу, у тебя полно лишних экземпляров?! – говорит гость. – У меня тут знакомая образовалась – вместе выгуливаем собак, моего Тузика и ее Бобика! Дай-ка свою книгу с автографом, а то приятельница вроде бы и „собачья“, а какой-нибудь малозначительный презент ей сунуть надо!»

Ник-нейм-два: Если бы на «Мосфильме» или в Голливуде (выбирайте сами) снимался фильм о Вас, то кого бы Вы хотели видеть в главной роли?

Иржи Грошек: Шрэка!

Ник-нейм-три: Как можно так гениально писать?

Иржи Грошек: Запросто! Достаточно соблюдать классическую диету: два с половиной литра кофе начиная с девяти часов утра; два пакета кефира в день; полтора литра пива начиная с девяти часов вечера; и Софья Андреевна – одна штука, чтобы как следует это взболтать. А на следующее утро вы будете гениально писать, словно Лев Николаевич Толстой!

Можно ли ждать новых произведений от Иржи Грошека?

Можно и нужно…