Особой любви к городу Эйску я никогда не испытывал. Вдобавок мне кажется, что ностальгия – это некая помесь садизма и социал-мазохизма. Когда ты наслаждаешься своими психоделическими воспоминаниями, глядя на современный пейзаж. И получаешь кайф, какого не испытывал в семидесятых, мрачно взирая на «брежневские реалии» с коммунистическим подтекстом. Вы знаете, что такое «сосиски сраные»?! Так Цезарь, у которого плохо с дикцией, произносит – «социалистические страны»! И если у тебя ломки по этому времени, засунь под язык «кремлевскую таблетку», в смысле «подушечку» или «барбариску», и прошвырнись мимо «Макдоналдса» с плакатом «Каждому по гамбургеру, от каждого по рублю!» – все равно ничего не изменится, а тебе полегчает. То есть геморрой не рассосется, но хоть пройдешься по улице с транспарантом, как в старые добрые времена, когда деревья были большими и водка по три шестьдесят две.

Иначе говоря, я сегодня не склонен печатать под копирку на старой машинке марки «Я-дрянь» и пересчитывать, словно Понтий Пилат, тридцать три удара в некогда популярной рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда», или «Jesus Christ Superstar», выражаясь «по-нашему». Тихо-тихо! Сейчас будут тридцать три удара! Давайте вместе. Ван! Тым-дыри-па-пам! Ту! Тым-дыри-па-пам! Фри! Тым-дыри-па-пам! Фо!.. Вдобавок у меня теперь шестая, подчеркиваю, жена, и намного моложе всех предыдущих, и можно обратно же схлопотать по шее за такие «тым-дыри-па-пам», если целыми днями предаваться воспоминаниям.

Я пробовал… До восемнадцатого удара нынешняя жена ведет себя индифферентно, после двадцать второго начинает ко мне приглядываться весьма характерным образом, а дальше честно предупреждает, что «любой суд присяжных ее оправдает»! Поэтому я пользуюсь современной компьютерной техникой и, когда на меня нападает ностальгия, тихо перелистываю старые фотографии в каком-нибудь новомодном графическом формате или еду взглянуть своей ностальгии в глаза, отчего неизбежно прихожу в уныние. Поскольку я помню одно, а получаю совсем другое, и никакими «фотожабами» этого не реставрируешь. Да и надо ли так издеваться над старыми приятельницами?

К слову сказать, некая N подсела на губернаторскую программу «Фасады Санкт-Петербурга» и обновила себе наружность. Ну, ради спортивного интереса я вошел и быстренько вышел, потому что ровным счетом ничего не изменилось, а даже наоборот – амортизация ухудшилась в прямом и переносном смысле. Ведь, если слегка перефразировать Марциала: «Хочет Лирида узнать, что с ней? Что и с прежнею – мерзость!» Только об этом эпизоде со старой подругой никому не рассказывайте. В частности, нынешним женам и теперешним губернаторам.

Мои друзья, выезжая летом на дачу, брали с собой кота, которого звали Василий Иванович за чапаевский максимализм. Потому что этот подлец – кот, разумеется, – отличался от ленивых домашних котов охотничьими повадками. Уйдет, как сибирская лайка, в лес на трое суток и без белки не возвращается. Поэтому вся семья была обеспечена меховыми изделиями, образно выражаясь, на вырост, и разве что не экспортировала пушнину за границу. Жена себе сшила шубу, дети ходили в шубах, и все, понимаешь, из белки.

Но в какой-то момент у соседей по даче стали пропадать кролики, и в этих злодеяниях, конечно же, заподозрили нашего кота, хотя кролики иной раз улетучивались вместе с клеткой. Однако на семейном совете решили кастрировать Василия Ивановича, чтобы несколько поумерить его охотничий пыл и уберечь от соседской расправы. Мол, какие-такие кролики, когда наш кот лежит целыми днями на печке и помышляет только о сметане?! Ну, сказано – сделано, закрыли варвары дачный сезон и отвезли Василия Ивановича к ветеринару.

А на следующий год снова выехали на природу в полном убеждении, что пушной вопрос исчерпан. Однако не тут-то было! Василий Иванович моментально исчез на неделю, а в итоге за полсезона добыл всевозможного зверья на две шубы: беличью и лисью.

Я к тому, что характер практически не меняется – обладает писатель потенцией или нет. Просто когда у писателя есть потенция – он знает, как довести произведение до оргазма и поставить точку, а писателю без потенции все равно, сколь долго будет продолжаться это безобразие и как его называть: катавасия или «котовасия».

* * *

А к городу Эйску я никогда не испытывал ностальгических чувств. Раньше на местном базаре там было можно купить «рыбца», используя конспиративные навыки. Потому что город стоял у моря, но промысловую рыбу частному сектору ловить не разрешалось. Ни сетями, ни динамитами, ни подводными лодками. Вот страхолюдных бычков прямо с пирса – тягай сколько хочешь! А хорошую рыбу – только эзотерически, под бой кремлевских курантов, то есть в шесть утра и двенадцать ночи, когда старенький бабушкин громкоговоритель, молчавший целыми днями, как партизан на допросе, неожиданно вздрагивал и патетически хрипел: «Союз нерушимый! Сидим под машиной! И лопаем кашу! За родину нашу!» Вот уже и Союза нет, и машина та развалилась, а мы всё сидим и разводим руками, изображая, как хотели ее починить и как бы она – «у-у-ух!» – поехала. И, что характерно, попробовал я недавно того вожделенного «рыбца» местных промыслов и проплевался. Вместе с пивом эйского розлива.

А вы говорите – ностальгия! Сегодня за письменный стол я, как современный автор, сажусь охотно. Ведь не стоять же рядом, словно баран? Но все остальное, в смысле писательского труда, делаю без энтузиазма. Раньше я размышлял – как между строчками заложить больше смысла, чем в буковки. А теперь механически пересчитываю эти буковки и прикидываю барыши. Потому что за смысл, да еще между строк, не платят нынче авторского гонорара. Конечно, могут подарить «рыбца», но я же не алеутская лайка, чтобы бегать с другими писателями в одной упряжке. Кстати, это называется «Чок-Чок!», или социальный заказ. Надо свернуть хвост бубликом и доставить филькину грамоту «от Москвы до самых до окраин»! Подобный сизифов труд некогда квалифицировался как высшее достижение в писательской карьере. Однако теперь мне мерещатся другие ностальгические картинки, навеянные работами старых, социалистических мастеров. «Раннее утро в заснеженной тундре; десант дружелюбно настроенных писателей сеет разумное, доброе, вечное между ярангами, то есть гоняется за дочерьми оленеводов с определенными настроениями; на лице заслуженного каюра отражается важность текущего момента; подпись под картиной – „Встреча с читателями. Экспедиция“».

А город Эйск я вспоминаю без тоски по утраченной родине в стиле шестидесятых. Когда сняли руководителя марки «Хрущев» и заменили на руководителя марки «Брежнев». О чем до сих пор, причмокивая, любят порассуждать зрелые мужики? О государственной политике: прошедшей, настоящей и будущей. Экспедиция! Чтобы потом с чистой совестью завести разговор о бабах и футболе. И все это с важностью заслуженных каюров и соответствующим опытом работы: в области иностранных дел, спорта и гинекологии. Можно сказать, тундрические специалисты во всех отношениях, внешних и внутренних. С ними могут поспорить только мастера эзотерического жанра, где на одного мессию приходится от четырех до семи ипостасей. Во-первых, оне философы, во-вторых – писатели, в-третьих – композиторы, в-четвертых – художники, в-пятых – психотерапевты, в-шестых – профессорa еще каких-то тундрических наук, и прочая, прочая, прочая… Смотришь на них и думаешь: «Лев народился, лев!», и как столько специальностей помещается на визитке?! Написали бы просто: «Господи-Боженька. Прием с 10 до 14 по предварительной записи».

Вот я на своей визитке обозначился как «хомо сапиенс» – и простенько, и без претензий, если чего. Мол, что уродилось, то и получилось. Конечно, я тоже могу порассуждать по пьяной лавочке как большой эзотерический и тундрический специалист в любой поднебесной области, но с похмелья всегда удивляюсь. Ведь, честно говоря, наплевать – что именно я нагородил, но просто поразительно, как много людей мне поверили. Как будто не видят, что человек говорит глупости, будучи «выпимши» и пребывая поэтому в философском настроении. Мне бы еще важности соответствующей – и прямая дорога в мессии. Да вдобавок, как новоявленный «избавитель еврейского народа» незнамо от чего, что, собственно, и переводится как «мессия», я должен уверовать в свою исключительность и в тот бред, что из меня мироточится. Но годы уже, повторяю, не те, и мне столько не выпить для обильного мироточения. А постоянно поддерживать себя в подобном перманентном состоянии и вовсе нет сил. Так что не ждите от меня бестселлеров, любезных восьмидесяти процентам читательской массы. Мне бы сподобиться и набредить что-нибудь для двадцати.

МУЗА.  Я НЕ ПРЕТЕНДУЮ, И МОЖЕТЕ МЕНЯ ВЫЧЕРКНУТЬ…

А к городу Эйску я всегда относился спокойно. Помнится, как ликовал народ, когда с конвейера сняли морально устаревшую модель «Никита Сергеевич» и запустили свежего «Ильича». Полный попкорн! Прежняя модель повсеместно сеяла кукурузу, а новая прославилась своими морозоустойчивыми бровями. Других изменений в модификации я не обнаружил. Как и теперь не понимаю, чем бразильский, якобы эзотерический шпендрик отличается от доморощенного, якобы современного детектива на шпильках. И какова природа их воздействия на широкие массы. Это авторский магнетизм или читательское слабоумие?

Только не подумайте, что я, как гоголевский Вий, на кого-то конкретно указываю пальцем: «Во-о-о-от о-о-он!» Попросту ваш покорный слуга, фигурально выражаясь, выпил парочку кружек пива и философски обобщает. А заодно предается ностальгическим воспоминаниям и не испытывает тоски о прошлом, о пережитом, об утраченном. «Об чем вы, папенька, думаете?» – «Об выпить водки, об дать кому-нибудь по морде…» Конечно, в городе Эйске было полно минеральной воды, но грамотные люди предпочитали вино и закапывали бутылки с этой подозрительной жидкостью прямо на нейтральной полосе. Можно сказать, минировали все побережье, однако не в целях отражения агрессора, а ради охлаждения бутылок. Участок, отмеченный шелухой и арбузными корками, считался пляжем; прибрежные воды, где плавала глистоперая рыба и прочее дерьмо, по словарю Ожегова считались морем, а между ними располагалась нейтральная полоса, иначе говоря – полоса прибоя, который не знал, куда ему деться от этого ужаса. И шарахался из стороны в сторону – море-пляж, пляж-море – и охлаждал бутылки.

Ах, молодость, молодость! В молодости меньше обращаешь внимания на дерьмо в людях и окружающих ландшафтах. Правда, со временем эти негативные впечатления накапливаются, и к сорока пяти годам ты представляешь собой испорченное водоочистительное сооружение. А тогда в ностальгическом городе Эйске мы бродили в полосе прибоя и ногами ловко выковыривали из песка бутылки с ядерной жидкостью, чтобы откатить эти «фугасы» в сторонку и выпить за здоровье отдыхающих. Как я дожил до своих лет после дегустации «плодово-ягодной», или «противотанковой» бормотухи – до сих пор понять не могу! Хотя многие матерые мужики моего возраста, прошедшие сквозь огонь, воду и канализационные трубы, вспоминают разные жидкости, что подавались к столу как vino de Oporto (исп.), а по-нашему выражаясь – «портвешок», с неизменным умилением. Что можно объяснить только одним медицинским термином – ностальгия, и это, простите, никакой не анамнез, а эпикриз. «Вот, помню, в рюмочной неподалеку от цирка подавали портвейн „Три семерки“. Мы его называли „Аллюр три креста“. Да-а-а… А вы пробовали гидролизный спирт урожая восьмидесятого года прямо из сифона?! В смысле – газированный! Я честно скажу – никто не знает, что там, за вторым стаканом!»

Я тоже не представляю, зато частенько задумываюсь, как бы могла сложиться жизнь без модифицированных продуктов типа «Иосиф Виссарионович», «Никита Сергеевич» и «Леонид Ильич». Должно быть, еще в тысяча девятьсот семнадцатом году на нашу страну напали инопланетяне, которые рушили церкви и гадили в ванны, не понимая, что рядом стоит унитаз (подобные случаи документально зафиксированы по всем этажам Зимнего дворца, захваченного инопланетянами). Да и нынче инопланетное семя проявляется повсеместно как достижение «марсианской» генной инженерии. Посмотришь, вроде бы европейцы, вроде бы с высшим образованием, а гадят, как на чужой планете.

Но должен заметить, что как писатель какой-никакой, рассуждая о церкви, большевиках, евреях, гомосексуалистах, инопланетянах, зеленых и розовых, я не придерживаюсь ничьей ортодоксальной исторической версии и не пропагандирую ничьих теорий. Потому что писатель какой-никакой – вне политики, сексуальных ориентаций и вероисповеданий. Он выражает только свое мнение особо извращенным, литературным способом и поступает подобным образом не намеренно, а потому что таким уродился. Конечно, многие писатели «пишут», здесь нет никакой тавтологии, и «пишут» по долгу службы, когда берут авторский гонорар и «задолжают» издателю свое литературное произведение. Другие писатели якобы отражают настроения в обществе, особенно с похмелья, и образуют между собой смычки. И если бы, по «марсианским законам», не только церковь, но и писателей отделили от государства, то этот «союз писателей» моментально бы саморассосался, не подумайте ничего плохого. Третьи писатели глубоко убеждены в том, что они распространяют какие-то идеи и, хуже того, мысли, обутые в предложения. Четвертые… Словом, сколько на свете существует писателей – одному богу известно. А сколько их было с момента изобретения письменности? И как затюканному, одинокому читателю разобраться в этой белиберде? Тут поневоле и сам писать начнешь…

Поэтому за вторым пришествием «газированного стакана» ждали третьего. Как в «Откровении Иоанна Богослова»: «…один есть, а другой еще не пришел, а когда придет, не долго ему быть». Но этого почему-то не произошло… То ли настоящие инопланетяне все повыродились, то ли гены стали неспиртоустойчивые. И в нынешней морально-экономической ситуации многие женщины обратились к фильму «Красотка» («Pretty Woman») как к руководству по продолжению рода и приятному времяпрепровождению. Я все понимаю и соболезную, только не надо проводить сказочную параллель между Золушкой Шарля Перро и голливудской проституткой. Хотя бы потому, что в первом случае бедная девушка просто ждала своего принца, а как сказано в аннотации к фильму: «Главную героиню зовут Вивьен, и она берет только наличными». Смею надеяться, что это разные истории.

А город Эйск я вспоминаю без ностальгического умиления. Другой вопрос – хочу ли я, чтобы этот город, как надоевший прыщик, исчез с лица земли и больше меня не беспокоил. Или лучше, чтобы его засыпало пеплом какого-нибудь вулкана? А я стану периодически откапывать этот Эйск, проводить археологические изыскания, бродить по восстановленным улицам и вспоминать – как тут жили и вымирали…

– Ну и где вас черти носили?! – развозникалась небритая личность, что сидела на берегу, вернее, на каменной лестнице, к которой мы собирались причалить.

Эту личность я без труда классифицировал как исчезающий и снова возникающий вид «сухопутного боцмана».

– Держи конец! – крикнула ему Исида.

Дальше, по морскому закону, вышеозначенная Исида должна была бросить на берег канат, но ничего подобного не случилось. Катер самостоятельно уткнулся носом в лестницу, а боцман воспринял слова Исиды как приветствие и в ответ помахал рукой.

– Я вас четыре часа дожидаюсь, – пояснил боцман. – Зажарился, как шашлык из баранины!

– Пойди освежись, – предложила ему Исида.

Тут она спрыгнула с катера и отсчитала боцману энную сумму денег.

– Давно бы так, – боцман поднялся с лестницы, сунул деньги в карман и попытался снова исчезнуть в коридорах времени…

– Стоять!!! – заорал я.

Все уставились на меня с нескрываемым интересом.

– Он что у вас, бешеный? – растерялся боцман. – Или укачало?

Тогда я тоже перебрался на лестницу и ухватился за редкую пуговицу на расхристанной боцмановской рубашке:

– У меня к вам, милейший, имеется ряд вопросов… Во-первых, вы знаете, что такое дежавю?

– Брось ты это дело, – посоветовала мне Юлия Феликс.

Но я проигнорировал ее замечание и продолжал измываться над боцманом:

– Во-вторых, как вы здесь оказались? И в-третьих… Как вам удается поддерживать свою щетину на уровне пятидневной запущенности? Ни больше, ни меньше…

– Он это ко мне? – уточнил боцман.

– Нет, к Исиде! – фыркнула Юлия Феликс. – Особенно по поводу пятидневной щетины.

– Но-но! – предупредила Исида, крепя канаты от катера к балюстраде некогда городского спуска на пляж.

– И что мне ответить? – спросил боцман.

– Ну, скажи, что перегнал сюда машину и прибыл вместе с нею, – посоветовала Юлия Феликс. – Хотя я тоже не представляю, как ты это сделал…

– На буксире, – пояснил боцман. – Вначале зацепился за поливалку, а потом – за хлебный фургон. Быстро доехали.

– И слава богу, – зевнула Юлия Феликс.

– А что мне ответить по поводу щетины? – снова уточнил боцман.

– А по поводу щетины молчи, – порекомендовала Юлия Феликс. – Это твое ноу-хау!

– Вот! – сообщил мне боцман. – Немедленно отпусти мою пуговицу! Я на нее застегиваюсь!

И мне поневоле пришлось отступить под напором такого веского аргумента.

– Так я быстренько сбегаю в магазин и буду снова сторожить катер? – приосанился боцман.

– Валяй, – разрешила Юлия Феликс.

После чего боцман, как сухопутный краб, обошел меня боком и заспешил вверх по лестнице.

– Вижу, что ты начинаешь осваиваться, – сказала Юлия Феликс, когда мы тоже поднялись по лестнице и я обозрел окрестности…

Все эти печальные, покосившиеся и полуразвалившиеся домики, одичавшие виноградники и закрытые ставнями окна. Правда, было одно помпезное здание в древнеримском стиле, отдаленно напоминающее античный храм или ВДНХ. По этому бельму «на голубом глазу» архитектуры я и понял, где нахожусь.

– Ваши Помпеи – это богом забытый Эйск, – констатировал я. – Только не понимаю, за каким чертом я здесь оказался.

– Женщины и города не сдаются без боя, – как-то туманно заметила Юлия Феликс.

Что я, разумеется, не воспринял как пояснение, а расценил как издевательство.

– Во-первых, никто не собирается вас штурмовать, – заявил я. – И насиловать. А во-вторых, какая-то странная у тебя терминология. Женщины… Города… Ты кто по образованию – гинеколог или сексопатолог?

– Юрист, – призналась Юлия Феликс. – И побереги силы… Нам еще по жаре тащиться до гостиницы. А чем тебя не устраивают гинекологи и сексопатологи?

– Эти специалисты мне до лампочки, – растолковал я. – Как и наша глубоко содержательная беседа. Я понял главное: что вместо Помпей меня затащили в Эйск, а за каким, извините, чертом – вопрос второстепенный. Поскольку я не собираюсь здесь жить и размножаться. Только переночую…

Еще я хотел уточнить – с кем именно не планирую размножаться. Со странными юристами и псевдоконтрабандистами. Хотя, по всей вероятности, никто мне этого не предлагал. Просто Исида и Юлия Феликс посмеивались над моими женами, вернее, над тем, что после них осталось. Одни руины, зато умудренные опытом…

Помнится, на заре перестройки, во времена алкогольной блокады, когда водку давали по карточкам, гостил у меня товарищ из Великобритании. Можно сказать, английский джентльмен, а если разобраться, вылитая свинья. Первое, что он сделал, – вылил чай с молоком прямо в унитаз! А ведь это пойло я самолично ему приготовил в знак гостеприимства и согласно сведениям об англичанах, почерпнутым из мировой литературы. Еще думал предложить ему пенициллиновый «хлеб с солью» на вафельном полотенце, да пожалел английского джентльмена. Вдруг у него не совсем хорошо со здоровьем, а тут еще я – в кокошнике и с булыжником; как говорится, «Welсomе», или «Добро пожаловать»!

И тогда, в ответ на демарш с чаем, я спрятал от англичанина пробку. Потому что он затыкал этим приспособлением все, извините, дырки. Такая у них туманная традиция на Альбионе – использовать пробки от ванны не по назначению! И чему их только в Оксфорде учат?! Вот, к примеру, мой англичанин засунет разнесчастную пробку в раковину, напустит туда воды и плещется, как поросенок. Ему говоришь: что ты, собственно, вытворяешь, сэр? Ведь я человеческим языком объяснил, в смысле – по-русски, что наши дырки в раковинах, можно сказать, нестандартной общественно-политической формации. В Англии – одного диаметра, а тут – другого.

«Почему-почему…» По кочану! Еще спроси, почему у нас горячую воду летом отключают! Потому что трубы выкапывают! Профилактика! А вот зимой они сами выскакивают из вечной мерзлоты под высоким давлением! Экспедиция! И тогда отключаются батареи центрального отопления. Как в яранге! Но зато есть электричество! Это старинный русский кроссворд-угадайка – что именно поутру вырубилось! Газ, водоснабжение, центральное отопление, электроэнергия или – к чертовой матери! – все перечисленные услуги сразу.

А тут еще ты со своей пробкой… Ишь как загнал, зараза! И каким, извините, макаром теперь ее выковыривать?! Из раковины! Ну, допустим, я применю какой-нибудь механизм типа кувалды и вытащу пробку! А вдруг после этого весь Красногвардейский район останется без водоснабжения?! Потому что у нас в России все взаимосвязано! Здесь стукнешь, а там отвалится! Об этом ты не подумал?! Сэр… И если приспичит еще вспомнить родину и поплескаться, словно на Бейкер-стрит, засунь себе пробку сам знаешь в какое место и мойся под душем. Чтобы не вытекало…

Вдобавок английских джентльменов надо держать подальше от русских галош. Эти предметы несовместимы в одном сформировавшемся образе. То есть английские джентльмены отдельно, а галоши – отдельно, иначе получается инфузория в туфельках, простите меня за совдеповский юмористический стиль. Но если о чем-нибудь вспоминать, то в духе того времени! Правда, многие писатели до сих пор зарабатывают себе на «каравай с маслом» рассказами про пьяных водопроводчиков и глупых иностранцев, которые ничего не понимают в нашей жизни.

Однако вернемся к английскому джентльмену… Он долго приглядывался к галошам и уточнял, обувь это или не обувь. Ну, не вдаваясь в подробности, я подтвердил, что такие резиновые изделия, да простит меня фабрика «Красный треугольник», действительно надевают на ноги, например в непогоду. И отпустил англичанина на прогулку рядом с универмагом «Гостиный двор», как оказалось позже – слегка необдуманно. Поскольку пошел дождь, что в Петербурге и Петрограде совсем не редкость, о Ленинграде и вспоминать неудобно, но смею надеяться, что английского джентльмена в галошах на босу ногу этот город еще не видел. И, можно сказать, мы ликвидировали сей пробел в истории, вдобавок, как истинный джентльмен, в походных условиях мой заграничный друг проявил недюжинную смекалку. А именно сделал дырочки и привязал каждую галошу к ноге: правую – к левой, а левую – к правой, потому что только русский человек в состоянии безошибочно определить, какая из них какая. (Это про ноги.) Жаль, что в подобном виде нашего джентльмена не лицезрела английская королева.

God save the Queen! Иначе говоря, Боже, храни их королеву подальше от наших галош!

И на прощанье мы посетили винный магазин, о чем было заявлено еще в начале этого рассказа и, собственно, ради чего он был написан. Помнится, я наступил на горло собственной песне, когда охарактеризовал себя как «руины, умудренные опытом». А винный магазин того времени выглядел как баррикады на улицах Парижа: многолюдно и празднично, но с русским колоритом, то есть без парижан и божоле. Потому что народ давился за водкой по талонам, которые полагались каждому гражданину, независимо от его алкогольной и сексуальной ориентации. То есть божьему одуванчику давали талоны наравне с мужчиной крепкого телосложения, что представляло собой первый шаг по пути демократизации. И поэтому божьи твари с такими спиртными запасами могли бы доскакать хоть до коммунизма, а другим не хватало энергии тронуться с места. Поскольку все выпивалось возле магазина.

Мне будет трудно придерживаться литературной версии своего так называемого романа, если я стану описывать атмосферу в винном магазине того времени и передавать слова, которыми обменивались покупатели. Поэтому я процитирую русскую классику: «Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой!» А мой друг забился в угол и взирал на это побоище глазами Гомера. «Ну и как? – спросил я английского джентльмена, когда мы двинулись в обратный путь и отошли от магазина на приличное расстояние. – Ноги, руки целы?!» «Будет опыт, будет опыт, будет опыт!» – как заклинание, трижды провозгласил английский джентльмен… И скажите мне, пожалуйста, зачем англичанину такой опыт и при каких обстоятельствах он сможет им воспользоваться в Великобритании? Вот если бы я оставил англичанина на помойке – еще туда-сюда. А так – пустая трата времени…

God save the Queen! Боже, храни их королеву подальше от нашего опыта!

* * *

– Получается, что тебя не придется связывать и волоком тащить до гостиницы? – несколько удивилась Юлия Феликс. – Сам дойдешь?

Мне показалось, что эта деятельная особа даже слегка расстроилась из-за подобного оборота событий, наравне с Исидой.

– А вы, девочки, часом не лесбиянки? – осведомился я с целью провокации.

– Не было подходящего случая, – спокойно ответила Юлия Феликс. – Но как только представится, мы непременно им воспользуемся. Ведь правда, Исида?

– Угу, – кивнула та и весьма недвусмысленно погрозила мне кулаком.

– Как видишь, – добавила Юлия Феликс, – мы находимся в постоянной готовности, чтобы в любой момент объединить наши усилия!

– Красиво излагаешь, – заметил я. – Ты адвокат или прокурор?

– Бывший нотариус, – сообщила Юлия Феликс. – А почему ты подумал, что мы лесбиянки?

– Ну, не подумал, а язвительно предположил, – возразил я. – Потому что ваши усилия, и, как ты сказала, объединенные, направлены против мужчин. То есть против меня!

– Тоже хорошо сказано, – хмыкнула Юлия Феликс. – Однако я даже не представляла, что все мужчины – это ты! Живое олицетворение девичьих фантазий! Прямо не единичный случай, а конгломерат!

– Отлично подмечено! – воскликнул я. – Но…

– Но Карфаген должен быть разрушен! – неожиданно подхватила Исида.

Мы с Юлией Феликс уставились на нее с интересом.

– В каком это смысле? – спросила Юлия Феликс.

– В том, – заявила Исида. – Вы еще долго будете здесь выкобениваться? Мне, собственно говоря, наплевать, но тогда я пойду в гостиницу и молча приму душ!

– А как же лесбийская солидарность?! – не преминул уточнить я. – Или личная гигиена превыше всего?!

– За этот вопрос ты будешь нести чемодан, – сказала Исида. – Отсюда и до гостиницы. А будешь умничать дальше, понесешь два!

– Ах ты пигалица! – возмутился я. – Сейчас я надаю тебе тумаков!

– Конечно, попытка не пытка, – вмешалась Юлия Феликс. – Но лучше взять чемодан…

– Иначе что?! – насупился я.

– Иначе мы возвращаемся на круги своя, – пояснила Юлия Феликс. – Тебя придется тащить до гостиницы! И теперь не связывая…

– Это еще почему?

– По двум причинам, – охотно ответила Юлия Феликс. – Треснуть женщину ты не сможешь, а вот у Исиды нет подобных морально-этических предрассудков по поводу мужчин.

– Так, значит, вы воинствующие лесбиянки?! – не удержался я от правомерного вопроса.

– Два чемодана, – быстро определила Исида. – Еще остался мой рюкзачок и твоя спортивная сумка. Но сумку можно бросить на берегу…

МУЗА.  С ГОДАМИ ЧЕМ БЛИЖЕ К БОГУ, ТЕМ БОЛЬШЕ НАЧИНАЕШЬ В НЕГО ВЕРИТЬ!

– И все-таки вы какие-то странные, – продолжал возмущаться я по пути в гостиницу. – И ведете себя как мужененавистницы, и разговариваете как шпионки.

– Тащи-тащи, – поощрительно пробурчала Исида.

– Я это делаю по чистой случайности. – Я постарался нести чемоданы как можно непринужденнее. – Во-первых, потому что дурак и не могу использовать женщину в качестве верблюда, а во-вторых, потому что таким уродился.

– Ну ладно, – сжалилась Исида. – Давай сюда мой рюкзачок, за самокритику.

– А что касается наших странностей, – добавила Юлия Феликс, – потерпи до гостиницы… Кстати, ты узнаешь школу, в которой мы учились?

Я аккуратно поставил чемоданы на землю и оценил это здание, на которое мне указала Юлия Феликс. Но ничего определенного в моей душе не шевельнулось.

– Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «мы»? – Я вытер со лба пот, а сам подумал: «Однако, странно, что по дороге нам не встретилось ни одного человека! Это сиеста или все люди от нас попрятались?!»

– А ведь мы были женаты… – сообщила мне Юлия Феликс. – И, кажется, были влюблены…

– ?!!

МУЗА.  БРАК Я ЛЮБЛЮ БЫСТРЫЙ, И ОСОБЕННО НА НОЧЬ ГЛЯДЯ! ИЗВИНИТЕ, ЧТО ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ГАВКАЮ ВАМ НА УХО, НО БОЛЬШЕ НЕ БУДУ… МОЖЕТЕ ПРОДОЛЖАТЬ…

– А ведь мы сидели с тобой за одной партой, – сообщила мне Юлия Феликс. – И, кажется, были влюблены…

Тут она непристойно разоблачилась, в смысле – сняла футболку и шорты, и осталась в купальнике. Кажется, эти две узкие тряпочки на женском теле называются бикини. В честь ядерного взрыва на одноименном атолле.

– Не думаю, что я был влюблен до такой оголтелой степени, – заметил я, глядя на Юлию Феликс. – Иначе бы непременно запомнил.

Но Юлия Феликс махнула рукой на мое замечание, открыла ближайший чемодан и уложила туда футболку и шорты. А тем временем оставленная без присмотра Исида поступила аналогичным образом – оголилась до единственной тряпочки, потому что изначально находилась в более выгодном положении. Ведь лиф не надевают под топ, верно?

– Я в этой игре не участвую, – объявил я. – Поскольку у нас разные природные доминанты!

– А тебя никто не просит раздеваться до доминанты, – сказала Юлия Феликс. – Можешь просто снять рубашку. Вдобавок ты наглым образом проигнорировал мое заявление о школьной парте…

– Потому что это вранье, – пояснил я, снова поднял с земли чемоданы и уточнил: – Куда прикажете?

– Сюда! – указала мне направление любезная Исида. – Вперед на восток!

Но более веселенького конвоя, как я надеюсь, не видел ни один носильщик, в смысле сопровождающих лиц при переноске багажа. Я даже пожалел, что мы не вселяемся в какой-нибудь «Шератон».

– Вы бы хоть немного прикрылись, – намекнул я.

– От кого?! – изумились они.

Я пропустил это двусмысленное хоровое пение мимо ушей и вернулся к вопросу о школьной парте.

– Еще в самолете я спрашивал, сколько тебе лет, – напомнил я Юлии Феликс.

– Разве? – спросила она.

– А ты ссылалась на хорошенькую ассистентку, – добавил я, поглядывая на Исиду. – И предупреждала, что не надо отвлекаться на ее длинные ноги, а лучше следить за фокусником.

– Да неужели? – озадачилась Юлия Феликс.

– А теперь ты сообщаешь, что сидела со мной за одной партой, – не унимался я, – хотя по фигуре этого не заметно. Еще скажи, что тебе сорок лет. Или сорок пять.

– В том-то и заключается фокус, – рассмеялась Юлия Феликс. – Ты продолжаешь смотреть на ноги!

– Фигура-фигура, – пробурчала Исида. – И ради чего? Чтобы какой-нибудь паразит обратил на тебя внимание, а после – испортил фигуру? Вот недавно встречаю приятельницу, которая всегда гордилась своей фигурой, и замечаю, что бедная девочка слегка, так сказать, поправилась или сильно забеременела! Да вдобавок за ней телепается какой-то прыщавый и самодовольный тип. «Кто это?» – спрашиваю. «Друг!» – отвечает приятельница. «Ничего себе друг! – говорю я. – Ты только посмотри, что он сделал!»

– Тьфу! – подытожил я, и мы прошли еще метров двадцать по пыльной улице.

Мимо заколоченных домиков и одичавших виноградников. Однако Юлия Феликс была права, поскольку я больше внимания уделял ассистенткам, чем главному фокуснику с рогами. И ни разу не поинтересовался – куда же подевались остальные люди. Так происходит со всеми мужчинами или только с гипертрофированными писателями?

– А куда подевались остальные люди? – спросил я.

– Наконец-то, – вздохнула Юлия Феликс, – мы подошли к главной теме нашего сочинения…

– Дяденька, – встряла Исида. – Это не Эйск, как вы изволили выразиться, а самые что ни на есть Помпеи!

– Так! – я бросил чемоданы на землю. – Быстро признавайтесь, в чем дело!

– Такими темпами, – подчеркнула Исида, – мы никогда до гостиницы не дойдем.

– Да и черт с нею! – не на шутку разозлился я. – И лучше рассказывайте по-хорошему, в какую авантюру меня втянули и что это за проклятое место! Иначе я сматываюсь отсюда, невзирая на ваши прелести!

– Ну, если что-то не нравится, – хмыкнула Исида, – мы предоставим тебе другие… У нас этих прелестей – завались!

– Можно я присяду? – осведомился я и устроился верхом на чемодане. – Мы сейчас беседовали о чем?

– О так называемых женских прелестях, – пояснила Исида.

– И где же они? – уточнил я.

– Нахал, – охарактеризовала меня Исида. – Я сейчас тебе покажу «где»!

– Прекратите этот скандал! – вмешалась Юлия Феликс. – Очень смахивающий на семейный.

– Если бы! – мечтательно сказала Исида. – Мужа можно огреть сковородкой – и весь скандал! А тут приходится антимонии разводить…

Я счел за лучшее промолчать, потому что – мне ли не знать семейных скандалов?

– Обещаю, – обратилась ко мне Юлия Феликс, – что, как только мы доберемся до места, я все тебе расскажу.

– В подробностях, – предупредил я.

– И даже с демонстрацией, – расщедрилась Исида. – Хочешь, я понесу один чемодан? Тут недалеко…

– Спасибо, – вежливо отказался я. – Сам управлюсь…

И снова взялся за проклятые чемоданы.

– Надеюсь, там не наркотики? – глупо пошутил я.

– В каком-то смысле да, – подтвердила Юлия Феликс. – Если рассматривать то, что лежит в моих чемоданах, как отраву…

Вскоре, без происшествий и сохраняя бравый сексуальный вид, мы добрались наконец до многократно упомянутой гостиницы и стали по очереди заселяться. Вначале Юлия Феликс открыла массивную дверь и вошла на правах хозяйки, за ней Исида и напоследок – я с двумя чемоданами. Даже вездесущий боцман не дожидался нас на пороге, а в холле гостиницы и подавно никого не было. То есть все выглядело как на буклете, что еще в самолете мне показала Юлия Феликс, – глянцево и безлюдно. Не знаю, как вам, а мне всегда нравились такие рекламные проспекты, где никто не сидит на моей потенциальной постели и не хлебает из моей потенциальной тарелки.

– А как зовут вашего боцмана? – поинтересовался я.

– Гера, – ответила Юлия Феликс.

– В смысле Герасим? – уточнил я.

– В смысле Му-му! – фыркнула Юлия Феликс.

– Большое спасибо за информацию, – обиделся я.

Между тем Исида, оказавшись в холле, снова напялила свой топ, но уже без того энтузиазма, с каким раздевалась.

– Прохладно? – спросил я.

– Слишком интимно, – пояснила Исида.

Тут мне, как представителю рода «му-му», не требовалось подробных разъяснений, потому что воспитанные мужчины, когда входят в помещение, снимают шляпу, а приличные девушки надевают топ.

– А вы Смольный институт благородных девиц не оканчивали? – на всякий случай осведомился я.

– Пойду-ка я, – сказала Исида, – и приму душ!

Она подхватила свой рюкзачок и поднялась на второй этаж. Из чего я сделал вывод, что Исида чувствует себя здесь как дома, а в Смольных институтах не обучалась. В отличие от Юлии Феликс, которая достала из холодильника бутылку минеральной воды и вежливо предложила мне «промочить горло», правда в более лицеприятных выражениях. Вдобавок она надела пляжный халат, облокотилась на барную стойку и стала доброжелательно поглядывать на меня каждый раз, как только отвлекалась от изучения своего маникюра. А тем временем я с удовольствием выпил минеральной воды и приступил к осмотру помещения… Для чего уселся в просторное кресло и принялся крутить головой.

– Ну? – наконец спросила Юлия Феликс. – Когда будешь вступать в наследство?

– Простите, во что? – опешил я.

– В наследство, – повторила Юлия Феликс. – По завещанию дорогой бабушки.

– Если речь ведется о моей бабушке, – неприязненно заявил я, потому что терпеть не могу, когда покойники встают из могил и лезут ко мне в родственники, – так она черт-те когда померла.

– Тогда прабабушки, – выкрутилась Юлия Феликс.

– Я понимаю, что тебе все равно, в какой очередности, – сказал я, – но прабабушка померла еще раньше. По моим сведениям.

– А вот и нет, – подчеркнула Юлия Феликс. – Она прожила до ста четырех лет. Грелась на солнышке, купалась в море и упокоилась в марте месяце этого года. В воскресенье.

– Надо же! – удивился я. – Папенька мне говорил, что схоронил свою бабушку лет двадцать назад. А другой связи с Эйском я не имел, кроме как через папеньку. Что равнозначно – как через одно место.

– Вашего папеньку, – сообщила Юлия Феликс, – иначе говоря, своего внука, старушка никогда не любила. Пожалуй, только в раннем детстве, когда все котята забавны.

– Тоже мне новость, – хмыкнул я. – Нашего папеньку никто не любил. Разве что в традиционно установленном порядке, то есть официально. По степени вызываемой неприязни он может сравниться лишь с моей маменькой. Но это мое личное мнение, поскольку еще у меня есть сестра, которая просто дура.

– Какая замечательная у вас семья! – порадовалась Юлия Феликс.

– И не будем нарушать сложившихся в ней обычаев, – посоветовал я. – Иначе мне придется рассказывать, как такое могло случиться в цивилизованном обществе, и меня, извините, вытошнит. Пусть лучше останется все как есть.

– Ну, это не надолго, – заметила Юлия Феликс.

– Ты имеешь в виду высший суд?

– Нет, – ответила Юлия Феликс. – Я говорю про обрыв, который скоро разрушит наше наследство.

И если раньше я мыкался без информации, то теперь просто не знал, в какие каталоги ее заносить. Что происходит сплошь и рядом, когда общаешься с женщиной, которая долго решает, какое известие для тебя существенно, а какое – нет. Чтобы обрушить все разом на твою голову.

– А нет ли чего-нибудь кроме минеральной воды? – осведомился я.

– Зачем? – спросила Юлия Феликс.

Тоже типично женское заявление.

– Выпить, – пояснил я.

– И по какому случаю? – не унималась Юлия Феликс. – Нет, разумеется, у меня все есть, от пива до текилы, но ведь свой вопрос ты задал неспроста, а по-писательски. Дабы подчеркнуть, что ты несколько озадачен нашим наследством, которое вдруг оказалось совместным.

– Помнится, я отмечал, что ты хорошо пользуешься своим речевым аппаратом, – усмехнулся я. – А теперь обнаруживаешь и недюжинные способности в области литературной критики.

– Короче.

– Пива, – определился я. – Ты сама завела наше знакомство в такие дебри, из которых я стараюсь поменьше высовываться, чтобы меня не затоптали разъяренные читатели. Если они, конечно, еще остались.

– Тут их нет, – сообщила Юлия Феликс, открывая бутылки с пивом.

– Тогда спокойно рассказывай, – согласился я.

…Последний раз в город Эйск я наведывался тридцать лет назад. И если считать, что мне как литературному персонажу недавно стукнуло сорок пять, то сейчас по городу Эйску могли бы бродить мои дети и нецензурно выражаться. А если пятьдесят, то и подавно! Во всяком случае, мат-перемат доносился бы изо всех концов этого города, где я творчески отдыхал. Да как-то, бес его знает, не удалось мне размножиться в городе Эйске и увеличить число курортно-романтических детей с загадочными глазами, мол, встречу этого папеньку – убью. Помню, была девушка года на три меня постарше, студентка МГИМО, парашютистка, что прыгала на меня со всякой возвышенности и могла бы неправильно приземлиться. Но бог миловал, а девушка вовремя сгруппировалась и улетела в Москву.

Надо было тогда записывать, чтобы теперь на досуге проанализировать – почему в молодые годы у меня не сложились романтические отношения с городом Эйском. Да вот незадача, в школьных сочинениях не приветствуется реализм, и в десятом классе подрастающие литераторы пишут про бабочек и гербарий, вместо того чтобы рассказать во всех юношеских подробностях – «Как я провел лето». Поэтому приходится наверстывать упущенное в своих мемуарах, когда ничего толком не помнишь, и снова получается какой-то гербарий из пересушенных девочек. Да я бы сажал за такую литературную педофилию!

Ведь все побудительные причины, по которым ты бегал за девочками, а в результате предпочел ту, что обратила на тебя внимание, утеряны. И можно на склоне лет придумать себе оправдание, но смею заверить, что побудительные причины не восстанавливаются. Вдобавок девочки от девочек отличаются только носиками и по другим параметрам не идентифицируются. Я, конечно, утрирую, потому что есть еще разноцветные глазки и разной длины косички, однако на этом все девичьи причуды заканчиваются. Поскольку женского мозга там еще нет, как бы мне ни возражали современные переростки, а только дремлющие инстинкты – найти своего принца и нарожать ему дураков. За каким, извините, чертом вы приносите в дом куклу и дарите своей дочери? Чтобы она имитировала неполноценную семью, а повзрослев, мастурбировала на плакат с изображением Джастина Тимберлейка? На что обрекаете? Может, это будущая Склодовская-Кюри и надо тащить в дом микроскоп! Тогда вместо плаката с Джастином Тимберлейком появится черно-белая фотография Альберта Эйнштейна с высунутым языком, от которого тоже нет никакого прока. А вы что из девочек делаете? А после удивляетесь, откуда на Рублевском шоссе столько проституток, и в игрушечных домиках, и снаружи. Они ищут своего принца. А те, что в домиках, – уже нашли!

Вот видите, что получается, когда пишешь про девочек не по горячим следам, а в пересушенном возрасте?! Одно брюзжание, шелест и дребезжание. И надо признаться, что за отчетный период времени я дважды был «принцем с домиком», или с отдельной квартирой, если хотите. И дважды меня лишали этого звания и списывали в архив. Поскольку принц без домика – это не принц, а какое-то издевательство над женской личностью! Здравствуйте, девочки! Мне надо поставить бюст в городе Эйске как дважды принцу на малой родине за неимением лучшей.

Поэтому, честно сказать, меня несколько озадачили откровения Юлии Феликс, что предлагала мне половину домика, то есть считаться принцем на паритетных началах. Прежняя жизнь вместе с античным принципом «Omnia formonsis cupio donare puellis!» – «Все раздарить я хочу без остатка красивым девчонкам!» – полетела к чертовой матери, когда после пяти «законных девочек» я собрался на заслуженный отдых.

Однако за время моего отсутствия в городе Эйске произошли важные геологические изменения. Тот глинистый обрыв, что веками себе потихоньку и равномерно сыпался, словно песочные часы, стал разрушаться ускоренными темпами, и за последние двадцать лет добрую половину (и так небольшого) города Эйска пожрало море. А все, что сохранилось, местные власти объявили непригодным для жительства и перекрыли подачу туда кислорода. Конечно, не в прямом смысле, а пользуясь географическим положением, поскольку город стихийно возник на так называемом Эйском полуострове, правда еще в восемнадцатом веке, и теперь ничего не стоило соорудить шлагбаум на перешейке и посадить двух сторожевых собак, чтобы граждане здесь не шлялись, во всяком случае беспрепятственно.

Случись нечто подобное с Венецией, мировое сообщество забило бы в барабаны и объявило гуманитарную катастрофу. Но эйские халупы не значились в списках культурного наследия всего человечества и, честно сказать, не имели архитектурной ценности. Там жили люди на «бытовом уровне», и, наверное, этот богатый на корыта и чайники исторический период заинтересует археологов лет эдак через тысячу, да и то каких-нибудь этнографических извращенцев. Но должен предупредить грядущие поколения изыскателей, которые вдруг захотят покопаться на месте эйской трагедии, что, в отличие от Помпей, наши халуповладельцы выносили из дома всё. А по тем, извините, предметам жизни и деятельности, что они за собою оставили, можно превратно истолковать наше время.

Я не стану вдаваться в финансовые подробности и разглашать суммы прописью, что получили халуповладельцы в виде компенсации за утраченное имущество, но такие прописи были, готов присягнуть, а что с ними дальше случилось – не знаю. Как говорит мой знакомый бухгалтер: «Деньги я вам отправила, но этому нет никакого финансового подтверждения!» В смысле понимай как хочешь, а дальше лучше не продолжать… И если раньше я молчал про «советску власть» (но все про нее думал), то теперь стараюсь ни с кем не портить финансовых отношений.

Итого: будем считать, что получившие компенсацию люди отстроили себе такие же халупы, но за чертой прежней оседлости. В местах наиболее вероятного прорыва противника районные власти поставили природоохранные войска. А собственники жилья разделились во мнениях на бывших и отщепенцев. Почти сто процентов законопослушных граждан плюнуло и уехало, удовлетворившись компенсацией, и только феноменальные сопротивленцы задержались. Конечно, они понимали, что Эйск обречен на полное исчезновение, но пока в нем оставались жители – город существовал. Вдобавок все отщепенцы отказались от компенсации и продолжали числиться собственниками жилья по всем государственным реестрам, покуда их домовладения не ухнули в море, где никакой постоянной прописки уже не требовалось. Но самое примечательное, что этот отряд сопротивления состоял преимущественно из женщин, за редким или даже редчайшим исключением…