Что именно «ему» нашептал Тигеллин – мы никогда не узнаем. После заговора Пизона император верил всякому доносу, остроумно предполагая, что ежели воробья обвинили в истреблении овец, то какая-то доля правды в этом есть. А недостаточный размах крыльев – дело наживное. И если два свидетеля подтвердят, что собственными глазами видели, как вышеназванный воробей летел над лесом, а в когтях держал овцу, – уже можно составлять опись имущества. Для завещания.

Львиная доля императору, крупная сумма Тигеллину, а все прочее – родственникам, которые остались в живых. Одно непременное условие: в завещании должно быть упомянуто имя Нерона, иначе воля усопшего считается недействительной, а завещание поддельным. И посему – имущество преступника целиком поступает в императорскую казну. Так что если свидетели подтвердили, что ты аномальный воробей, то лучше всего – покаяться в грехах, отписать часть Нерону, часть Тигеллину и со спокойной совестью вскрывать вены. Самостоятельно. Дабы император не тратился на твою казнь.

Имущество… Ох уж это имущество! Все, что нажили предки: в Галльской, Германской и Британской кампаниях. Куда же от него деться? «Мне нечего бояться, потому что ничего у меня нет!» Знатные римляне становились заложниками своего имущества. Какую-то недвижимость можно было бы продать, да кто же купит? Когда тебя объявили врагом отечества. Кто добровольно согласен стать соучастником заговора против императора? Ведь ты посягаешь на то, что полагается Нерону по завещанию. «Как же так, братец? – воскликнет император. – Я все сделал: справил суд, довел человека до самоубийства, а ты, хороший такой, оттяпал у меня виллу…» И последствия – не заставят тебя ждать.

Что же случилось с Петронием? А ничего особенного – он впал в немилость и был вынужден покончить с собой. Эка невидаль! Да сотни граждан были вынуждены поступить аналогичным образом. Да каких граждан! Философ Сенека, поэт Лукан, оплот римской нравственности – Тразея Пет… Поглядывая с вершины истории на древние беды, мы ужасаемся, но не очень. Две тысячи лет человеческих гнусностей мешают нам сопереживать по-настоящему. Помилуй Боже, случались за это время и добродетельные поступки. Но кто сейчас говорит о добродетели? Мы повествуем об эпохе Нерона… Так вот… С точки зрения античной истории, эпизод с Петронием – ничем не примечателен. Ну был такой римский вельможа по имени Гай или Тит. Был принят в ближайшее окружение императора, считался соратником Нерона в деле разврата и даже на этом поприще снискал себе славу «законодателя изящного вкуса»…

Мой неисторический дед любил полистать газеты двадцатилетней давности, списанные из городской библиотеки. Брал пожелтевшую от времени годовую подшивку, читал и возмущался: «Эх, твою мать, посмотрите, что Розенкранц делает!» Когда тот «Розенкранц» уж многие лета лежал в гробу. «Ну и что! – искренне удивлялся дед, когда ему указывали на это. – Читаю-то я сейчас!» И, открывая для себя Тацита или Светония, я мог бы воспринимать данную историю так же по-детски непосредственно, как и мой дед. Если бы не одно обстоятельство…

Около 1482 года в Милане была издана часть античного текста за подписью Петроний Арбитр. В дальнейшем будут открыты и другие рукописи, примыкающие к этому тексту, и в целом Литература обогатится «пятнадцатой», «шестнадцатой» и, может быть, «четырнадцатой» главами романа, которому дадут название «Сатирикон». Никем и ничем невосполнимая утрата, подлинное горе, но до нас дошли только отрывки из Великого романа. Да и то – не в целостной рукописи, а в виде извлечений из одной семьи манускриптов, восходящих, по всей вероятности, к IX веку. Спустя почти что двести лет, а именно в 1664 году, был обнаружен еще один фрагмент романа, который окрестили как «Обед Тримальхиона». И на этом – все закончилось. Если не считать подделку французского лейтенанта по фамилии Нодо, который опубликовал якобы найденный им в Праге полный текст романа Петрония Арбитра. Этот «полный текст» с первого взгляда «опознали» как стряпню из офицерской кухни месье Нодо, и далеко не лучшего качества. И если мы упоминаем об этом, то только для того, чтобы подчеркнуть древность вышеупомянутой подделки, которая относится к 1692 году…

Итак, все исторические и литературные соображения сводились к тому, что роман под названием «Сатирикон" был написан в эпоху Нерона и повествует об эпохе Нерона. А из этого времени был известен только один Петроний, заслуживающий внимания. Тот самый Петроний, „законодатель изящного вкуса“, о котором повествует Корнелий Тацит. Исследователи почесались и отождествили „Законодателя“ с „Арбитром“, поскольку приятнее иметь биографию автора, чем восхищаться романом, который был написан неизвестно кем. Отождествили, невзирая на то что в латинском значении слова arbitre больше от «наблюдателя», чем от «третейского судьи»…

Тацит прямо указывает, что «Нерон стал считать приятным и достойным роскоши только то, что было одобрено Петронием». Даже при беглом знакомстве с романом можно заметить, что Петроний Арбитр не навязывает собственных вкусов, не расставляет характеристик и не делает «нравственно правильных» выводов. То есть не судит, а именно наблюдает. Не обличает, а смеется. И либо мы имеем на руках лицемерного скорпиона, либо – двух Петрониев. Но почему же исследователи держатся за тождественность автора романа и исторического лица? А все из-за обеда…

Когда Нерон, следуя доносу, дал понять Петронию, что больше заинтересован в его наследстве, чем в его существовании, Петроний не стал испытывать терпение императора. Созвал друзей и вскрыл себе вены. После чего и состоялся тот знаменитый обед, описанный Тацитом, да такими натуральными красками, как будто вездесущий Корнелий сам находился среди гостей. Ему и предоставим слово: «Расставаясь с жизнью, он не торопился ее оборвать и, вскрыв себе вены, то, сообразно своему желанию, перевязывал их, то снимал повязки. Разговаривая с друзьями, он не касался важных предметов, и от друзей он также не слышал рассуждении о бессмертии души, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи». И вот человек, истекающий кровью, во главе обеденного стола – диктует свое завещание, в котором не льстит ни Нерону, ни приспешнику Тигеллину, никому из власть имущих… Но описывает безобразные оргии императора, поименно называя участвующих в них распутников и распутниц. После чего – отправляет подобное завещание Нерону и, покончив с обедом, засыпает навсегда… И когда он успевает написать «Сатирикон» – я не понимаю…