Письмо Эрмелинды вызвало бурю в душе Марко. Он хотел тотчас сесть на коня и скакать прямо в Милан, но его удержала мысль, что завтра начнутся переговоры о продаже Лукки Всю ночь он провел как на иголках, не смыкая глаз; он испытывал мучительные терзания, теряя рассудок от беспокойства и нетерпения. Он то вскакивал с постели и выходил на балкон в ожидании столь желанного и столь ненавистного рассвета, то огромными шагами мерил комнату, то снова ложился и ворочался с боку на бок, не находя себе покоя.

Наконец наступил рассвет, пробил назначенный час, и Марко предстал перед приорами. Вид у него был расстроенный, глаза блуждали, говорил он мало и бессвязно. При малейшем возражении он выходил из себя, упрямо отстаивал любое слово, любой пункт, словно желая уличить всех и каждого во лжи. В общем, вел он себя настолько требовательно и невежливо, что те немногие члены совета, которые не хотели этой сделки, легко переубедили тех, кто этой сделки хотел, доказав им, как опасно полагаться на слово столь странного, капризного и неуравновешенного человека, который, того и гляди, сейчас сойдет с ума и изменит все свои намерения Поэтому решено было отказаться от приобретения Лукки и прекратить переговоры.

Как только это постановление приоров и других правителей республики было доведено до сведения Марко, который на время принятия решения удалился из зала, он, не обменявшись ни единым словом с немецкими военачальниками, приехавшими с ним во Флоренцию для этих переговоров, и не обнаружив ни удивления, ни гнева по поводу столь неожиданного отказа, вернулся во дворец, взял с собой Лупо и двух оруженосцев, сел на коня и в тайне от всех отправился в Ломбардию.

Часто меняя коней, он продолжал свой путь и днем и ночью. По дороге он заставил лимонтца рассказать ему все, что тот знал о Биче и о своем господине.

Эрмелинда в письме не сообщила ему никаких подробностей. Уверенная, что нити заговора плелись самим Марко, она полагала, что ему известно гораздо больше того немногого, что удалось узнать ей самой.

Теперь же, когда Висконти, ничего не знавший обо всем этом, услышал об исчезновении Биче и ее служанки, о западне, в которую попал сам рассказчик вместе со своим господином, и об опасности, которой тот подвергся по дороге в Лукку, он мысленно обратился к прошлому, подумал о смертельной ненависти, которую Лодризио питал к Отторино, вспомнил о том, как Пелагруа недавно предлагал ему избавиться от молодого рыцаря и как клеветал на него сам или через гонцов. Сопоставив время, обдумав события и характер действующих лиц, он убедился, что все тут сходится и что вся эта интрига — дело рук обоих негодяев, которые, как он прекрасно знал, давно уже вступили в тайные сношения друг с другом.

И когда он пришел к этому заключению, кровь вскипела в его жилах, краска залила его лицо: в бешенстве он поклялся отомстить обоим предателям за тот позор, которым они хотели покрыть его имя, отплатить им за муки бедной матери и ее несчастной дочери и не давать себе ни минуты покоя до тех пор, пока мерзавцы не распростятся с жизнью. Пылая яростью, думая только о кровавой мести, он пришпорил коня и пустил его во весь опор.

Приехав в Милан после долгой стремительной скачки, Марко отправил оруженосцев и лошадей к себе во дворец, а сам пешком вместе с Лупо бросился к дому графа дель Бальцо, решив во что бы то ни стало добиться свидания с Эрмелиндой, узнать, нет ли у нее новостей о похищенных, чтобы как можно быстрее заняться их освобождением, не тратя времени попусту. Он хотел также оправдаться перед ней, объяснить, что он никак не замешан в этом подлом деле, что он не мог бы совершить такую низость по отношению к женщине, которую когда-то любил больше жизни, а теперь уважал больше всех на свете.

Было уже темно и поздно, когда Лупо постучал в дверь графского дворца. Марко опустил на лицо забрало, чтобы слуги не узнали его. Им открыли; внутри все было тихо. Лимонтец провел Висконти через длинную анфиладу комнат в маленькую отдаленную комнатку, где оставил его с зажженным светильником, сказав, что пойдет разбудить старую служанку Эрмелинды и попросит ее доложить хозяйке о приезде гостя, который хочет немедленно с ней переговорить.

Марко снял шлем, положил его на стол и, бросившись в кресло, стал ждать прихода Эрмелинды. Вот уже двадцать пять лет он ее не видел. Как все с тех пор переменилось! Сколько произошло в их жизни событий! Как они встретятся теперь? Хватит ли у него мужества выдержать ее взгляд, прежде полный любви и добродетели, а теперь горько упрекающий его за смерть отца и утрату дочери?

При малейшем шорохе, при любом дуновении ветерка или колыхании теней он говорил себе: «Это она!», и холодная дрожь пробегала по его телу.

Однако он недолго пребывал в смятении. Скоро он увидел, что дверь тихонько открывается и к нему идет женщина, одетая в просторное белое платье без пояса, с распущенными, но аккуратно расчесанными волосами. На лице ее играл легкий румянец, но сразу было заметно, что он вызван чрезвычайным волнением и лишь на краткий срок сменил ее обычную бледность. В глазах, распухших и покрасневших от долгих бдений и слез, сверкал слабый луч надежды, смешанный с невольной растерянностью.

В первый миг Висконти просто не узнал Эрмелинду, настолько изменили ее годы, а еще больше — страдания. И хотя, увидев, как эта женщина вошла в комнату с тревогой на лице, сразу понял, что это может быть только мать Биче, он все же колебался и не решался заговорить с ней, но тут она, остановившись в нескольких шагах от него и потупив глаза, сказала:

— Это вы?.. Это вы? — продолжала Эрмелинда дрожащим от волнения голосом. — Вы приехали сами, чтобы даровать мне жизнь? Господь вознаградит вас за ваш милосердный поступок. В душе я всегда говорила себе: когда он узнает о причиненном мне горе, он не устоит, сжалится надо мной — ведь он так добр и великодушен.

При этих словах Марко охватило такое сострадание к несчастной матери, такое презрение к самому себе, что он с досадой махнул рукой, повергнув Эрмелинду в ужас.

— Это я-то добрый и великодушный? — сказал он сдавленным голосом. — Бога ради, Эрмелинда, прекратите эту жестокую пытку. Я ничтожный, утративший разум негодяй, но я не настолько потерял совесть, чтобы отказаться от самого себя и не испытывать радости, когда я признаюсь в этом, особенно вам.

— Нет, нет, не говорите так! Господь вас простит, а я вас уже простила. Радость, которую вы принесли мне в этом миг, искупает все муки прошлого. А теперь скажите — где моя дочь? Когда смогу я увидеть ее вновь?

— А разве вы не получили никаких известий от шута, которого послали на поиски? — озабоченно спросил Марко.

Эрмелинда, казалось, на минуту растерялась, легкое облачко пробежало по ее лицу, только что светившемуся надеждой. Она взглянула на Висконти и неуверенно ответила:

— Шут, говорите вы?.. Нет, он больше не появлялся. Я уже начинаю бояться… Но вы… почему вы спрашиваете об этом меня?.. — И она в нерешительности остановилась.

— Я понимаю, Эрмелинда, — продолжал Висконти, — вы думаете, что Биче похитил я, но это не так. Знайте же…

— О боже! Что вы говорите? Так где же она.. Простите меня, Марко!.. Я не сомневаюсь в вашем слове, но разве вы сами, можно сказать, только что не признались в этом?. И ведь я давно знаю, какие чувства питаете вы к бедняжке.

— Выслушайте меня, — виновато опустив голову, начал Висконти тихим и хриплым голосом, который постепенно зазвучал более громко и возбужденно. — Это правда: я любил вашу дочь, любил безумно. Унаследованный ею милый облик, душа, перешедшая, как мне казалось, прямо от вас, очаровали меня и лишили разума. О, если бы я мог положить к ее ногам корону! Если бы я мог сделать ее своей супругой и повелительницей! На какой-то миг я вкусил дивную сладость этой надежды, и она меня погубила. Таинственный яд проник мне в кровь, заполнил меня всего и ураганом пронесся в моей душе… Когда я понял, что сердце девушки занято другим, было уже слишком поздно: рана стала неизлечимой… Не буду рассказывать, каким долгим и мучительным путем пришел я к мысли погубить своего близкого, верного и самого бескорыстного друга и родственника… Я до сих пор трепещу, вспоминая, как чуть было не запятнал его кровью эту руку, которую он столько раз пожимал с горячей сыновней любовью.

— Вы говорите об Отторино?

— Да, неизвестный рыцарь, бившийся с ним на турнире боевым оружием, — это безумец, который стоит перед вами.

Эрмелинда с глубоким состраданием подняла глаза на Висконти и, казалось, хотела ему что-то сказать, но он продолжал со все возрастающим жаром:

— Нет, выслушайте меня до конца. Вы знаете, что в то время мне пришлось уехать из этих мест. Уезжая, я сделал подлое дело: я приказал одному негодяю помешать браку Отторино с вашей дочерью. За мое золото он купил предателя даже в вашем доме, среди ваших слуг. Повторяю, Эрмелинда, я не приказывал ему похитить Биче и даже вовсе не помышлял об этом, но подлец, которому я дал столь бесчестное поручение, мог набраться наглости и совершить это чудовищное деяние. Однако в любом случае я — мерзкое чудовище…

— Нет, Марко, нет, пожалейте меня, не будьте столь жестоки к самому себе. Эти обидные слова не могут относиться к вам, — разве мерзок тот, кто так казнит себя за совершенную ошибку? Буря страсти могла сбить вас с правильного пути, но сердце Марко — я в этом уверена, я никогда в этом не сомневалась, — сердце Марко всегда оставалось прежним.

— О, мой ангел-утешитель! — проговорил растроганно Марко. — Ваши слова проливают бальзам на мое сердце!.. Эрмелинда, Эрмелинда!.. Если бы вы всегда были моей светлой и нежной подругой, если бы вы не оставили меня на моем темном и тяжком пути, мои дни прошли бы тогда в тишине и невинности, озаренные священным счастьем супружеской и отцовской любви, и на склоне лет прошлое не представлялось бы мне мрачным и скорбным из-за всех моих былых заблуждений… Скажите, вы не считаете меня дурным человеком? О, благодарю вас! Раз вы говорите мне это, значит, я никогда не был плохим до конца. Да разве могло измениться сердце, так долго горевшее небесным огнем, который зажгла ваша ангельская доброта, ваша святая добродетель! Да, Эрмелинда, благодаря вам я чувствую себя не столько преступным, сколько несчастным.

Графиня закрыла лицо руками и заплакала.

— Я теперь в вашем распоряжении, — продолжал все так же взволнованно Марко, — пусть моя кровь послужит искуплением моей вины: я готов пролить за вас ее всю до последней капли. Я отыщу Биче, чтобы вернуть ее вам, чтобы она была счастлива в своем столь желанном браке. Я найду и Отторино, чтобы своей рукой привести к нему супругу, которую я у него оспаривал. Я должен это сделать, ибо хочу доставить вам радость, загладить причиненное ему зло и вознаградить его за любовь и преданность, за которые я отплатил ему черной неблагодарностью. Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу вас всех счастливыми, пока не станет явной вся эта позорная тайна.

Тут он на мгновение остановился, устремил взор в лицо Эрмелинды, которая все это время не переставала плакать, а затем, сжав кулаки, яростно воскликнул:

— И пусть трепещут мерзавцы, которым придется платить за эти слезы! Горе, горе им всем! Послушайте, Эрмелинда, даже если я буду вынужден отрывать их от алтаря, то клянусь вам, клянусь адом…

— Нет, Марко, — решительно прервала его благочестивая графиня, глядя на него со смущением и робким достоинством, — нет, не оскверняйте уста богохульством. Как можете вы надеяться, что господь благословит столь милосердное дело, о котором вы мне говорили, если вы начинаете его со злобой в сердце? И как могу я верить в успех человека, с которым не будет благословения господнего?

— Вы ангел, — воскликнул Висконти, — а я… я ничтожество. Довольно! Еще до зари я буду в своем замке в Розате. И солнце завтрашнего дня увидит вас радостной. Прощайте!

— Прощайте, — отвечала Эрмелинда. — Да будет с вами господь и ныне, и во веки веков, да ниспошлет он вам всем свою милость. Прощайте.

И теперь, когда она увидела, что он уходит, все те силы, которые она напрягала, чтобы перенести это страшное потрясение, оставили ее. Упав в кресло, она прислушивалась к его шагам, громко отдававшимся под сводами бесконечных залов. Когда звук их затих, она встала и, пошатываясь, пошла в свои покои. Она была сломлена и оглушена всеми пережитыми волнениями, и ей казалось, что все это было во сне.

Выйдя из дворца, Висконти увидел у дверей Лупо, который ждал его возвращения.

— Ты поедешь со мной в Розате, — сказал Марко.

Лимонтец почтительно склонил голову, показывая, как он благодарен, и последовал за ним, не говоря ни слова. Выйдя из ворот, они поспешно пошли — Марко впереди, а Лупо за ним — по темным улицам города. Оба молчали, пока не дошли до дома Марко, а там взяли лошадей и галопом помчались в Розате.

Но по той же дороге, намного их опережая, давно уже скакал другой человек, о котором они ничего не знали. Это был гонец, которого Лодризио, сразу же извещенный о прибытии Марко в Милан, поспешно направил к Пелагруа.

Когда наши путники подъехали к стенам замка в Розате, уже начинала заниматься заря. Марко подал условный сигнал, тут же был опущен подъемный мост, распахнулись ворота, и он вместе с Лупо въехал в передний двор, не встретив по пути ни одной живой души.

Узнав владельца замка, привратник хотел было позвонить в колокол, чтобы известить всех о его приезде, но тот жестом приказал ему не делать этого и сразу спросил, где Пелагруа.

— Он уехал ночью, — отвечал привратник, — и еще не вернулся. А тут как раз, — добавил он, — час назад прибыл гонец из Милана и привез ему письмо. По всему видно, очень срочное.

— Где этот гонец?

— Здесь, у меня в комнате, и ругается, как последний еретик, что его заставляют ждать.

— Пошли его немедленно в красный зал. Если тем временем вернется Пелагруа, впусти его, но никого не выпускай из замка без моего приказа. Ты понял?

— Даже управляющего, когда он вернется?

— Никого.

— Все будет исполнено.

Марко пересек обширный двор и поднялся в красный зал, чтобы принять посланца Лодризио. Спустя немного времени появился гонец. Подойдя к нему, Марко взял его за руку и приказал:

— Давай сюда письмо!

В слабом свете зари, проникавшем в зал, гонец в первое мгновение не узнал человека, который заговорил с ним и так грубо его схватил. Он попытался высвободить руку, рвался, извивался и наконец проговорил:

— Мне не велено отдавать письма никому, кроме управителя.

Но Висконти еще сильнее сжал его руку, подтащил его к окну и повторил угрожающим тоном:

— Давай сюда письмо!

При свете, падавшем из окна, бедняга узнал знаменитого воина. Он побледнел и ответил дрожащим голосом:

— Простите, я вас не узнал… Правда, хозяин сказал мне… но вы… вы здесь хозяин. Вот письмо. — И, вынув пакет из-за пазухи, он протянул его Марко.

Вскрыв письмо, Марко быстро прочел его. Под ним не стояло никакой подписи Вот что было в нем написано:

"Подлый висельник,

я думаю, что ты уже приступил к делу, о котором мы договорились в прошлый раз. Черт бы тебя побрал с твоей медлительностью! Что с тобой станет теперь, когда Марко уже в Милане? Да, он вернулся сегодня ночью и завтра может нагрянуть к тебе. Пошевеливайся, проклятый! Не мешкай! Пусть это письмо подхлестнет тебя: спрячь все концы в воду, скрой все улики, позаботься обо всем. Не забывай, несчастный, что речь идет о твоей шкуре".

Охваченный ужасом, Висконти, чувствуя, что у него холодеют руки и волосы встают дыбом, поднес кулак к лицу посланного и закричал:

— Кто тебе дал это письмо?

Вопрос был задан тоном, который не допускал никаких уверток и колебаний. Гонец не запирался, а сразу же ответил:

— Лодризио.

— Если ты хочешь выйти отсюда живым, — продолжал Марко, — то скажи мне, что за дела у твоего господина с моим управляющим.

Но тот, ошалев от страха, только смотрел на него выпученными глазами и ничего не отвечал.

— Известно ли тебе, — продолжал Марко, все более повышая голос, — известно ли тебе, о каком деле идет речь в письме, которое ты привез?

Ничего не соображая, гонец продолжал молчать.

— Знаешь ты это или нет, негодный трус? — загремел Марко, тряся его за плечи.

— О, пощадите меня, — отвечал тот, словно очнувшись от ужасного сна. — Я ничего не знаю: я только повиновался моему господину, который сказал мне: «Отвези это письмо Пелагруа». Вот я его и отвез… Верой в Христа-спасителя клянусь, что я ничего не знаю. Вы можете убить меня, но я ничего не знаю.

— Ладно, мы еще поговорим, а пока не вздумай выходить отсюда.

Сказав это, Марко бросился в комнаты управляющего, постучал и, когда служанка ему открыла, сказал ей, что хочет немедленно поговорить с женой Пелагруа.

Служанка, которая не знала Марко, провела его в небольшой зал, куда через несколько минут пришла жена управляющего. На руках у нее был ребенок — настолько неожиданным оказалось для нее это посещение.

— Где ваш муж? — мрачно спросил ее Висконти, как только она появилась.

Испуганная неожиданным появлением хозяина замка и голосом, каким был задан вопрос, бедняжка отступила на несколько шагов и, растерянно прижимая к груди ребенка, ответила с запинкой:

— Он уехал ночью, и я не знаю, где он сейчас.

— Прочтите это письмо, — приказал Марко, протягивая ей записку Лодризио, — и объясните мне сейчас же, что тут за тайны.

Бросив испуганный взгляд на роковую бумагу, жена Пелагруа упала перед ним на колени и, заливаясь слезами, сказала:

— О, сжальтесь над моим несчастным мужем!..

— Говорите же — что означают эти слова? — перебил ее Марко.

— Я скажу вам все, все, что я знаю.

— Встаньте и говорите.

Испуганная женщина поднялась на ноги и начала, дрожа и всхлипывая:

— Сколько раз я ему говорила, просила, умоляла… Господь свидетель…

— Я спрашиваю вас о Биче! — яростно заревел Марко. — Скажите мне, что с ней? Она жива?

— Да, она жива, она здесь уже больше месяца, — ответила женщина.

— Жива? Здесь? — повторил Висконти, облегченно вздыхая.

— Да, — продолжала жена управляющего, — вчера в сумерках я видела в окне ее служанку. Она, как всегда, жестами показала мне, как у них дела и в чем нуждается ее госпожа. Она дала мне понять, чтобы я не беспокоилась, а то ведь бедняжка уже давно больна.

— Скорее! Отведите меня к ней. Я хочу ее видеть, сейчас же, немедленно, говорю вам!

Женщина отдала ребенка служанке и сказала Марко:

— Идите за мной.

Они спустились вниз по маленькой лестнице, повернули налево под арку и вышли оттуда во двор. Затем они вступили в длинный и темный проход и, пройдя многие изгибы и повороты, вышли наконец в небольшой пустой дворик. Там, подняв руку, жена управляющего указала на верхние окна в стене напротив и сказала:

— Она там со своей верной служанкой, которую заперли вместе с ней.

— Пойдем к ней, — сказал Марко, собираясь уже ступить на первую ступеньку лестницы, ведшей наверх. Но тут же он остановился, на мгновение задумался и продолжал: — Нет, поднимитесь вы одна, я подожду здесь. Ведь если она увидит мужчину… если она увидит меня… Ободрите ее, скажите ей, чтобы она не отчаивалась, что скоро она увидится с матерью.. и вернется к себе домой… Скажите ей, что я… нет, ничего не говорите ей обо мне, не произносите моего имени, но скажите ей все, что может ее утешить, обещайте ей все, что она попросит.

— Но вы правда пришли, чтобы ее освободить? — робко спросила жена управляющего. — Сердце мое не вынесет, если я предам бедняжку…

— Пусть меня отлучат от церкви, пусть тело мое не будет покоиться в освященной земле, если я говорю неправду.

— Да благословит вас господь! — воскликнула женщина, воздев к небу руки.

— Пожалуй, — продолжал Висконти, — чтобы не терять времени, пока вы подниметесь к ней и будете ее успокаивать, я пошлю гонца к ее родным — пусть едут сюда поскорее.

Сказав это, он повернул назад, прошел прежним путем, вышел в большой двор, позвал Лупо и приказал ему тотчас же сесть на коня, выбрав лучшего скакуна из конюшни замка, и как можно скорее ехать в Милан, чтобы сообщить графу и графине дель Бальцо, что их дочь нашлась, и просить их немедленно приехать в Розате, чтобы отвезти ее домой.

Пока Марко занимался всем этим, жена Пелагруа поднялась по лестнице, вышла на галерею и, подойдя к двери, которая вела в комнаты Биче, слегка в нее постучала и позвала Лауретту. Ей никто не ответил. Приложив ухо к замочной скважине, она прислушалась. В комнатах все было тихо. Постучав посильнее, она стала звать Лауретту, стала звать Биче — никакого ответа. Тогда она подошла к защищенному решеткой большому окну второй комнаты, постучала пальцем в стекло, заглянула внутрь, опять стала звать служанку, потом госпожу — никого. Снова вернувшись к двери, она принялась стучать все сильнее, дергать ее, бить по ней кулаками, но все было напрасно.

Бедняжка почувствовала, что ее охватывает смертельный холод. Что могло случиться с пленницами? Она вспомнила о письме Лодризио и ужаснулась. Она подумала о Марко, и ей захотелось умереть на месте, провалиться сквозь землю, лишь бы не появляться перед ним с этим печальным известием. Но что было ей делать? Спрятаться? Бежать? Но куда и как? Да к тому же, если она тут же не вернется, Висконти заподозрит и ее. А вдруг тем временем приедет ее муж?.. Она подняла глаза к небу и проговорила:

— Господи, в твои руки предаю я душу свою, помоги мне!

Затем она боязливо направилась в комнаты, где, как она знала, всегда останавливался Марко, когда приезжал в замок.

Она как раз подошла к первому залу, когда увидела, что Марко появился из-под арок галереи, возвращаясь после того, как он отправил Лупо в Милан. Заметив ее, он ускорил шаг и как только оказался достаточно близко, чтобы можно было говорить, не повышая голоса, встревоженно спросил:

— Ну что? Вы ее успокоили? Вы сказали ей, что ее мать через несколько часов будет здесь? Как она себя чувствует, что говорит, что делает?

Вместо ответа женщина закрыла лицо руками и безудержно зарыдала.

— Боже мой! — воскликнул Марко, переходя внезапно от заботливых расспросов к отчаянию и гневу. — Что с ней?.. Говорите скорей… Говорите, если вам дорога жизнь! — продолжал он, схватив ее за руку.

— Я ее не нашла, — всхлипывая, ответила жена управляющего прерывающимся голосом. — В ее комнатах пусто.

— Проклятая шайка! Все вы тут предатели и изменники! — вскричал Марко, словно обезумев. — Но слава богу, вы все у меня в руках, негодяи! Да, от меня вам никуда не уйти! И за кровь вы заплатите кровью! — И, ударив себя кулаком по лбу, он другой рукой крепко сжал запястье женщины, которая, решив, что пришел ее последний час, возвела очи к небу с такой мольбой, что при виде ее сжалился бы и более твердый человек.

Глубоко тронутый, Висконти выпустил ее руку и смотрел ей прямо в лицо, пока она, подняв кверху затекшую руку, говорила сквозь слезы:

— Господь свидетель: я ни в чем не виновата.

— Я верю вам, — сказал Марко. — Успокойтесь, добрая женщина, и не бойтесь меня. Возьмите себя в руки и расскажите мне все, что вы знаете.

Немного успокоившись, женщина рассказала о том, как она нашла дверь запертой, как она напрасно стучала и звала, как заглядывала в окна, и после ее рассказа у Висконти зародилась надежда, что Биче могла все же быть в своих комнатах, но по какой-то причине не захотела открыть и ответить жене управляющего. Вспомнив о потайном ходе в ее комнаты (о том самом, через который незадолго до этого вошли Лодризио и Пелагруа, до смерти напугав бедных пленниц), он предложил жене управляющего пройти к Биче этим путем. Он сам провел ее через запутанный лабиринт потайных ходов и, сказав ей, что подождет снаружи, дернул за шнур, который пустил в ход механизм, открывший им дверь.

Переступив через порог, жена Пелагруа притворила за собой дверь, чтобы скрыть Марко от глаз тех, кто, возможно, находился внутри, обвела взглядом комнату, в которой Биче обычно спала, но не увидела никого. Она бросилась во вторую, третью, наконец, в последнюю комнату, заглянула во все уголки, звала Биче и ее служанку, но нигде не нашла их.

Вообразите, какие муки испытывал тем временем Марко.

Спустя некоторое время женщина вернулась к двери, за которой оставила Марко, и сказала тихим голосом:

— Никого нет.

В комнате Биче, недалеко от той стены, где находилась потайная дверь, стояла большая кровать с узорчатым балдахином. На ней все еще лежали убранные ее руками простыни. Они были аккуратно подвернуты и разглажены, если не считать одного края, где оставалась небольшая вмятина, словно что-то на них опиралось. С тех пор, как Биче разуверилась в своей безопасности, хотя из-за болезни она никогда не покидала своих комнат, она не решалась больше спать в кровати и проводила мучительные ночи, не раздеваясь, сидя на стуле, слегка облокотившись о край постели и положив на подушки усталую голову.

На столике посреди комнаты стоял все еще не погасший светильник. Обгоревший по краям фитиль чадил, потому что масла осталось уже мало, и свет его был слабым и неверным Взглянув на колеблющийся огонек, Марко, обуреваемый томительными предчувствиями, как это было свойственно людям его века, полного мрачных поверий и нелепых предрассудков, подумал, что это гаснущее, мерцающее пламя подобно жизни Биче, находящейся в опасности. Взяв за руку жену управляющего, он с суеверным страхом осторожно отвел ее в сторону, чтобы колеблющийся воздух не погасил огня.

Пройдя в соседнюю комнату, они увидели следы борьбы. Им бросились в глаза опрокинутый столик, осколки ваз, разбросанные вокруг цветы, которые, должно быть, прежде стояли в них. Постель была в страшном беспорядке: на полу валялись смятые одеяла, полог был разорван сверху донизу, кровать с одной стороны отодвинута от стены. Видимо борясь с нападавшими, служанка ухватилась за спинку кровати, от которой ее пришлось отрывать силой.

Марко осмотрел все это, не говоря ни слова, прошел в третью комнату, затем в четвертую, подошел к двери балкона, исследовал ее и, убедившись, что она закрыта изнутри на засов, понял, что пленницы были уведены не этим путем, а через потайной ход. Поэтому он повернул назад, в сопровождении жены управляющего прошел через все уже осмотренные комнаты и вышел тем же путем, каким вошел. В одном из темных переходов женщина наступила на что-то мягкое. Нагнувшись, она подняла какую-то тряпку, в которой узнала смятый и затоптанный шарф Биче. Это лишний раз утвердило Висконти в его предположении, что девушка тоже прошла тут. Они молча двинулись дальше.

Длинный извилистый проход, в котором они нашли вуаль Биче, после бесчисленных поворотов заканчивался винтовой лестницей, и по ней можно было спуститься в заброшенный дворик, заросший крапивой и лопухами. Во дворик выходили две двери. Одной начинался темный туннель, который, прорезав толстый земляной вал и могучую каменную стену, выводил за пределы замка; он заканчивался воротами с опускной решеткой и подъемным мостом. Другая, пониже, окованная железом и закрывавшаяся тяжелыми засовами и замками, почти невидимая между огромными контрфорсами из бурого камня, вела внутрь замка. Через нее можно было проникнуть во все его подземелья, состоявшие из несметного числа казематов, каменных мешков и подвалов. Это был лабиринт запутанных ходов, узких коридоров и галерей, которые то расходились в разные стороны, то перекрещивались, то сходились самым неожиданным образом, окружая и пересекая весь фундамент огромного здания.

Вызвав местного судью, который вершил от его имени суд в замке и окрестностях, Марко приказал ему допросить семейство, жившее неподалеку от известного нам дворика. Было выяснено, что ночью оттуда доносились приглушенные крики, словно кричавшим зажимали рот. Не зная, были ли пленницы уведены через наружные ворота или спрятаны в подземельях замка, Марко, у которого не было ключей, приказал взломать двери всех подвалов. В то же время он послал нескольких смышленых людей в деревню послушать, что там говорят, и ко всему приглядеться, не вызывая, однако, подозрений у Пелагруа, если они с ним встретятся, и приказал им доставить его живым или мертвым в замок, как только они его найдут.

Те, кому было поручено обыскать подземелья, взломали дубинками, рычагами и кувалдами первую дверь и спустились в широкую и темную галерею, откуда разошлись в разные стороны, но тут их ждали новые препятствия: каждый боковой коридор был перегорожен большой железной решеткой, а массивные двери подвалов были заперты тяжелыми и прочными замками. Появляясь повсюду, Марко подбадривал работавших, сам помогал ломать двери, сбивать засовы и скобы, но все было напрасно. С трудом проникнув в один из коридоров, они разбили три или четыре двери и осмотрели столько же подвалов — везде было пусто. А во сколько еще коридоров предстояло им проникнуть, сколько еще подвалов осмотреть один за другим!