Во время зимней сессии Дора Исаковна подошла к Петру, села рядом и спросила: — Вы готовы взяться за свою книгу? Где вы будете её читать?

— Скоро каникулы, все разъедутся.

— Я не случайно завела этот разговор. Мне выделили путёвку в санаторий. Поеду подлечусь.

— Зимой?

— И на том спасибо. Я долго её ждала. Вы могли бы читать у меня. Если хотите.

— Когда вы едете?

— Завтра. Надумаете — приходите вечером. Познакомлю с соседями.

Дора Исаковна уже собралась. Потёртый фибровый чемодан стоял у двери. Пётр пил чай с вареньем и слушал:

— В эту комнату я пришла перед войной, когда вышла замуж. Мы жили здесь втроём — со свекровью. Не долго жили. Даже поссориться не успели. Мой муж и соседский мальчик выросли в этой квартире. Вместе ушли и оба пропали. Как будто их и не было. А старики живут. Пока они работали, что-то их отвлекало, теперь остались одни воспоминания. Это тяжело. Горе нас сблизило, сейчас кажется, что мы всю жизнь прожили вместе. Софья Петровна преподавала музыку, а Николай Николаевич — литературу и каллиграфию. Был такой предмет. Я им сказала, что вы будете приходить заниматься. Они хорошо вас встретят. О словарях не беспокойтесь — я приготовила и, пожалуйста, ешьте варенье. Сделайте одолжение.

Текст оказался на удивление лёгким. После десятка характерных для этого автора оборотов незнакомые слова стали встречаться редко, а когда Пётр убедился, что может просто читать, лишь изредка сверяясь со словарём, его охватила радость свершения, как два года тому назад, когда он увидел свою фамилию в списке зачисленных. Он почувствовал лёгкий озноб, подошёл к окну, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы унять волнение.

На каникулах Пётр рассмотрел комнату Доры Исаковны при дневном свете.

— Когда эту комнату ремонтировали? — спросил он Софью Петровну.

— Последний раз ремонт делал Фимочка. Перед войной, когда он собрался жениться. Наш Валик помогал ему.

— Может быть, Дора Исаковна не хочет ничего трогать? Хранит, как память.

— Она приглашала как-то мастеров. Они таку-у-ю цену заломили — больше её зарплаты.

— Вы думаете, она не обидится, если я освежу комнату?

— Нет, нет. Это будет для неё большим подарком. Только я не слышала, чтобы зимой ремонтировали.

— Вон сколько батарей. Высушат. Окно, конечно, придётся оставить до весны.

Софья Петровна робко спросила: — А кран на кухне вы тоже можете починить?

Он впервые так близко увидел старость в её обнажённой беспомощности и сиротстве. — Я всё сделаю.

Сразу же выяснилось, что одного желания сделать доброе дело недостаточно. Магазины были заполнены, но того, что имело спрос, не было. Жизнь на виду, как определил её Пётр, имела и положительные стороны: он не испытывал робости в общении с разными людьми. После безрезультатных поисков материалов для ремонта, Пётр вспомнил о коменданте общежития. В своё время он возил его по разным базам на армейском грузовике. Комендант понимающе улыбнулся и преподал ему урок искусства выживания в условиях хронического дефицита.

— Достать можно всё. Просто надо знать места и нужных людей. Ты мне — я тебе. Дошло?

— Понятно, но чем я могу быть полезен?

— Э, не скажи… Ты ещё работаешь в мастерской? Можешь кой-какие деталюшки сварганить?

— Смотря какие. У вас есть чертёж?

— Чертёж ты лучше меня нарисуешь. Я тебе на пальцах объясню. Теплицу хитрую сооружаю. Железки к весне нужны. Идёт? — Пётр кивнул. Комендант дал ему краску для стен, кисти и банку цинковых белил. Денег не взял, сказал: — Бери. Неучтённое. Цветной краски у меня нет. Купи гуашь в канцтоварах, добавь в белую краску и наведи колер. Только добавляй понемногу и делай пробные мазки. Учти — она, зараза, выцветает. Накат? Поталкайся на рынке, там умельцы отличные валики продают.

Вечером Пётр сдвинул мебель, застелил пол газетами и начал мыть стены. Эти каникулы он хорошо запомнил и с удовольствием вспоминал. Пока сохли стены и потолок, он читал. История «Эксодуса» так увлекла его, что он уже не тянулся за словарём, отмечал галочкой незнакомые слова и читал дальше. Пил крепкий чай с вареньем, ходил по комнате, стоял у окна, успокаивался и читал до утра. Хорошо иметь «свою» комнату!

Краска легко ложилась на старую известковую штукатурку. Покончив с потолком, Пётр выкрасил стены в густой салатовый цвет и накатал серебряный узор из виноградных листьев. Много времени отнял пол, а когда Пётр натёр его, и пол заблестел, Софья Петровна и Николай Николаевич не решились переступить порог и позвали Петра обедать из коридора. На фоне нарядной комнаты безобразно выделялось окно, мебель тоже не мешало бы подновить, но это уже весной.

За обедом Софья Петровна подкладывала ему голубцы и уговаривала съесть «ещё парочку». Николай Николаевич рассказывал:

— Как только нас освободили, Дора прислала письмо. Писала, что разыскивала Фиму и Валика, что никаких сведений пока нет и что не надо терять надежду. Саму её в сорок третьем мобилизовали и, как филолога, знающего немецкий язык… дольше всё было вымарано цензурой, оставили только в/ч и номер. Это письмо помогло нам сохранить ей комнату, как фронтовичке.

— Дора Исаковна была на фронте? — спросил Пётр.

— Не совсем. Она работала с немецкими антифашистами, готовила материалы для печати и для радио. Наслушалась и насмотрелась… не приведи господи. А мальчики наши так и не нашлись. Пропали без вести.

За оставшиеся до приезда Доры Исаковны дни Пётр закончил чтение, выписал отмеченные слова и положил книгу на место. Теперь он знал на уровне своих сверстников, а возможно и лучше многих, кто такие евреи. И всё же знание, уважение, сочувствие к столь неординарному древнему народу не помогли ему ощутить себя евреем; и он решил, что всё дело в воспитании, надо было вырасти в еврейской семье, посидеть на коленях у бабушки, подёргать за бороду дедушку, но, странное дело, никем другим он себя тоже не ощущал.

Несмотря на слабую подготовку, Пётр легко усваивал дисциплины, которым присуща внутренняя логика. «Есть за что зацепиться, — говорил он, — а дальше просто математика». Курс лекций по специальности разочаровал его неопределённостью. Он полагал, что суть его профессии состоит в умении придать металлу любую нужную форму, но как раз этому не учили. Умение это лежало в основе профессии калибровщика, которая, как выяснилось, до сих пор оставалась искусством, передавалась от мэтра немногим ученикам и высоко ценилась среди специалистов. Даже такие распространенные профили, как рельс или уголок, на каждом заводе катали по-разному, в зависимости от оборудования, вкусов и талантов калибровщика. Были попытки собрать труды многих поколений калибровщиков и обобщить их в виде атласа. Были и книги, отечественные и переводные, наполненные надёжными рекомендациями, — не было метода.

В оставшиеся три года учёбы Пётр не искал, скорее, избегал, новых привязанностей. Пару мимолётных увлечений — ничего серьёзного. Его не коснулась брачная суета последнего курса. Накануне распределения вывесили список мест, откуда пришли заявки. В конце списка стоял Ижевск. Бревно всё ещё лежало на прежнем месте. Пётр разулся, погрузил ноги в тёплый песок, бездумно следил за облаками и молча ждал, когда придёт решение. Задремал под весенним солнцем, проснулся и сказал вслух: — Поеду домой.