Кодекс

Гроссман Лев

Средневековый кодекс, долгие годы пылившийся в огромной, беспорядочной библиотеке эксцентричного миллионера…

ПОЧЕМУ он считается ПРÓКЛЯТОЙ книгой?

Где истина в странной легенде, связанной и с содержимым манускрипта, и с его историей?

Молодой банкир и знаменитая исследовательница древних рукописей начинают расследование — и постепенно понимают:

ОПАСНАЯ ТАЙНА Средневековья по-прежнему грозит смертью любому, кто попытается ее раскрыть!

 

Посвящается Джудит Гроссман

Я оторвал от книги взор И слезы тихие утер: В бессоннице — изрядный вред, Но сколь на свете горших бед!

Джеффри Чосер, «Книга о королеве» [1]

 

1

Эдвард Возный стоял, щурясь на солнце, и поток прохожих обтекал его с двух сторон. День был ясный и жаркий. На Эдварде был серый, очень дорогой, сшитый на заказ костюм, и ему пришлось обшарить кучу наружных и внутренних, больших и маленьких карманов в поисках нужной бумажки.

Клочок, выуженный из мусорной корзины в офисе, имел треугольную форму с прямым углом и рваной гипотенузой. С одной стороны ксерокопированный текст с обрывком фразы «…ввиду того, что все держатели акций…», с другой синей шариковой ручкой записаны фамилия и адрес. Эдвард аккуратно сложил записку и вернул в тот самый кармашек внутри кармашка, где она и отыскалась.

Он взглянул на часы и зашагал по Мэдисон-авеню, переступив через вывороченный из тротуара люк с надписью «НЕ НАСТУПАТЬ». У овощного магазинчика на углу продавец поливал из шланга лотки с капустой и листовой свеклой, распространяя запах влажной спелости. К сточной решетке сбегала дельта сверкающих ручейков. Эдвард, пробравшись между ними, повернул на Восемьдесят четвертую улицу.

Настроение у него было хорошее — по крайней мере он очень старался поддерживать в себе это ощущение. Он находился в отпуске впервые за четыре года с начала своей трудовой деятельности и уже забыл, как это бывает. Можно идти когда и куда тебе хочется и делать что хочешь, когда придешь. Раньше ему казалось, что это должно быть здорово, но теперь он чувствовал себя сбитым с толку. Он не знал, куда себя деть в этот ничем не заполненный промежуток времени. Еще вчера он был по горло занятым, высокооплачиваемым нью-йоркским банкиром по инвестициям, через две недели станет таким же занятым и высокооплачиваемым банкиром в Лондоне. В данный момент он являлся просто Эдвардом Возным и не совсем отдавал себе отчет, кто это такой. Он помнил и знал только одно — работу. Что делают люди, когда они не работают? Играют в игры? По каким правилам? И что ты получаешь, если выигрываешь?

Он вздохнул и расправил плечи. Квартал был спокойный, застроенный дорогими зданиями из камня-известняка. Фасад одного сплошь обвивал плющ от единственной скрученной лозы, толстой, как дерево. Грузчики в комбинезонах сносили по лестнице в полуподвальную квартиру белое пианино.

Заглядевшись на них, Эдвард чуть не споткнулся о присевшую на корточки женщину.

— Если ты собираешься употребить это слово, — резко бросила она, — то сначала подумай как следует.

Подол платья туго натянулся у нее на коленях, одной рукой она опиралась на тротуар, как бегун перед стартом. Лицо скрывали широкие поля кремовой шляпы. В нескольких ярдах от нее седоволосый мужчина с узким как нож лицом (муж? отец?) стоял у грузовика с кофрами и чемоданами, сложив руки за спиной.

— Не будь ребенком, — ответил он.

— Ах, теперь я, значит, ребенок? — возбужденно отозвалась она со смешанным англо-шотландским акцентом.

— Именно.

Женщина взглянула на Эдварда. Старше него, лет тридцати пяти или сорока, бледная, с темными волнистыми волосами, красивая в давно вышедшем из моды стиле, точно актриса немого кино. Эдвард видел бледные верхушки ее грудей в кружевных белых чашечках. Он терпеть не мог такой вызывающей откровенности — все равно что, завернув за угол, попасть в чью-то спальню — и хотел пройти мимо, но ее неуступчивый взгляд приковал его к месту.

— Ну а вы? Так и будете заглядывать мне за декольте или поможете искать сережку?

Он замер, не найдя в критический момент простого дипломатичного ответа. Тут подошло бы все что угодно — изящный отказ, острота на грани приличия, высокомерное молчание, — но он затормозил.

— Да, конечно, — пробормотал он и неуклюже опустился на корточки рядом с ней. Женщина тем временем возобновила разговор с мужчиной — своим мужем, решил Эдвард, — как будто и не прерывала его.

— Лучше уж быть ребенком, чем краснолицым старикашкой.

Эдвард, притворяясь, что внезапно оглох, хмуро разглядывал блестящий цемент тротуара. Он, между прочим, не прогуливайся, а шел по делу.

Он не мог, однако, не заметить, что одета эта пара превосходно. Его профессиональный нюх чуял тут большие деньги. На мужчине — идеально сидящий летний костюм из светлой фланели, на женщине столь же безупречное платье — кремовое, в тон шляпе. Он худощавый, и вид у него несколько буйный из-за пышной седой шевелюры. Лицо действительно красноватое, как после отдыха в тропиках. Чемоданы в кузове сделаны из темно-зеленой кожи с выпуклой, под гальку, фактурой и составляют диапазон всевозможных форм и размеров, от кубических шкатулочек до громадных корабельных сундуков, усаженных блестящими заклепками, и шляпных коробок величиной с барабан-бас. И все это старинное, либо подлинное, либо тщательно стилизованное под старину — от этого багажа веет трансатлантическими лайнерами начала двадцатого века, о чьи борта при спуске на воду в старых выпусках новостей разбивали бутылки шампанского среди беззвучных всплесков конфетти.

У тротуара ждал седан с тонированными стеклами. На багажных наклейках маленькими либо большими буквами значилось одно слово: УЭЙМАРШ.

Эдвард решился нарушить молчание.

— А как она выглядит, ваша сережка?

Женщина посмотрела на него так, словно это произнес бежавший мимо ши-цу.

— Серебро. Застежка отвалилась, наверно. — Она помолчала и добавила без особой пользы: — От Ярсдейла.

Мужчине надоело ждать, и он тоже опустился на колени, поддернув брюки с видом человека, которого вынуждают ронять свое достоинство. К ним присоединился шофер со слабым подбородком — вернее, с прямой линией от нижней губы до воротника — и принялся шарить под лимузином. Швейцар загрузил в кузов последнюю порцию багажа. Эдвард чувствовал, что они разделяют неприязнь старика к женщине и сплотились против нее.

Под правым каблуком Эдварда что-то хрустнуло. Он убрал ногу и увидел раздавленную сережку. Судя по ее уцелевшей сестре-близнецу, при жизни она имела очертания крошечных серебряных песочных часов, а теперь ничем не отличалась от фантика из-под жвачки.

Так этой дуре и надо, подумал он и встал.

— Извините, — сказал он, не вкладывая в это особого чувства вины. — Я ее не заметил.

Эдвард протянул руку с погибшей сережкой. Женщина тоже поднялась, раскрасневшись от долгого сидения на корточках. Он ожидал взрыва, но она повела себя так, будто получила на Рождество как раз то, что хотела. Одарив его сияющей улыбкой, она схватила расплющенную блесточку. При этом он увидел то, чего не заметил раньше: на маленькой мочке ее уха висела готовая сорваться капля крови, и на плече кремового платья виднелось красное пятнышко.

— Смотри, Питер, он ее раздавил в лепешку! — обратилась она к мужу, стряхивавшему с колен невидимую пыль. — Ты бы мог проявить хоть какой-то интерес.

— Н-да, — бросил он, посмотрев на ее ладонь.

После этого все вернулись к соблюдению условностей. Женщина, глядя на Эдварда, закатила глаза, как сообщница, и повернулась к машине. Шофер открыл дверцу, и она села на заднее сиденье.

— Все равно большое вам спасибо, — сказала она из недр седана.

Шофер бросил на Эдварда предостерегающий взгляд, как бы говорящий: «это все, приятель, больше ничего не будет», и лимузин, дико взвыв, оторвался от тротуара. Может, они знаменитости какие-нибудь? И их полагается узнавать? Кусочек кремового платья застрял в захлопнутой дверце и трепыхался на ветру. Эдвард показал на него пальцем и что-то крикнул, но тут же и замолчал. Какой смысл? Машина, набирая скорость, свернула на Парк-авеню, и Эдвард посмотрел ей вслед с чувством умеренного облегчения. Запоздалое разочарование тоже ощущалось — то же самое могла бы испытывать Алиса, если бы благоразумно решила не следовать за Белым Кроликом в его норку.

Он потряс головой и вернулся к текущим делам. Официально он пребывал в отпуске и к новой работе в Лондоне должен был приступить через две недели, но до отъезда согласился зайти к одним своим клиентам, колоссально богатой супружеской паре. Он отчасти приложил руку к тому, чтобы сделать их еще немного богаче, весьма искусно провернув сделку с серебряными фьючерсами, коневодческими фермами и громадной, сильно переоцененной компанией авиастрахования. Это потребовало от него долгих недель нуднейших исследований, но когда он привел в движение все элементы, все сработало, как в игре «музыкальные стулья», только наоборот. Когда музыка оборвалась, все застыли на стульях в неудобных позах, и только он один остался стоять, вольный уйти с внушительной кучей денег. Клиентов этих он в глаза не видел, и вряд ли они даже знали, кто он такой, хотя босс, вероятно, назвал им его фамилию — возможно, они спрашивали о многообещающем парне, благодаря которому отхватили такой куш, и как раз поэтому позвали его сегодня. Эдвард получил инструкцию ублажить их любой ценой. Поначалу он выступил — зачем завязывать отношения с клиентом, раз он скоро уезжает? — но теперь смущенно обнаружил, что чуть ли не радуется предстоящей встрече.

Оказалось, что ему нужен тот самый дом, из которого выехала хорошо одетая пара, — старая безобразная высотка из бурого кирпича, пережиток девятнадцатого века. Маленькие окна плотно лепились друг к другу, за исключением последних трех этажей, где они были вдвое-втрое больше нижних. Над парадной дверью бильярдно-зеленый, дешевого вида тент, под ним сильно истертый красный ковер.

— Помощь оказать? — осведомился, выйдя вперед, швейцар — низенький, крепкий, с густыми усами и акцентом вроде турецкого.

— Лора Краулик, Двадцать третий этаж.

— Если хотите. — Его английский, похоже, доставлял ему удовольствие, как специфический юмор. — Фамилию назовете?

— Эдвард Возный.

Крошечная ниша справа от двери вмещала в себя табуретку и антикварный домофон с черными кнопками, склеенный скотчем и снабженный пожелтевшими бумажными ярлычками. Швейцар нажал одну из кнопок и сообщил в мембрану о посетителе. Ответа Эдвард не слышал, однако швейцар кивнул и жестом пригласил его войти, сказав:

— Я вас не останавливаю!

В вестибюле после яркого солнца его встретил неожиданный сумрак. Эдвард мимоходом отметил темное дерево, запах сигарного дыма, ветхие красные ковры на полу и не слишком симметричные зеркала на стенах. Роскошный некогда дом ныне пришел в упадок. Эдвард вызвал лифт. Раздался звонок, и дверцы с содроганием распахнулись. Путь до двадцать третьего этажа занял у него пару минут. Он воспользовался этим временем, чтобы поправить галстук и манжеты.

Выйдя, он оказался в прихожей с белыми стенами и полированным полом, особенно солнечной и полной воздуха после темного, знававшего лучшие времена вестибюля. Затуманившееся от старости огромное зеркало в золоченой тяжелой раме отразило гостя. Эдвард окинул себя взглядом — высокий, худой, не выглядящий даже на свои двадцать пять, с резко очерченным бледным лицом. Волосы короткие, очень черные, выгнутые тонкими дугами брови придают лицу слегка удивленное выражение. Эдвард отрепетировал перед зеркалом свой банкирский образ: приветливый, доброжелательный, внимательный, с легкой, не слишком подчеркнутой готовностью пойти навстречу и оттенком глубокой серьезности.

Старая стойка для зонтиков в углу была обтянута кожей некой экзотической рептилии. Эдвард легко мог себе представить киношного охотника в пробковом шлеме, подстрелившего это животное в далекой тропической колонии из короткоствольного ружья. Двойные двери вели прямо в квартиру, и Эдвард вошел в просторную комнату. Молодая черная женщина в фартуке, прибиравшая что-то на сервировочном столике, испуганно повернулась к нему.

— Здравствуйте, — сказал Эдвард.

— Вы к Лоре? — спросила она, отступая к двери. Он кивнул, и она убежала.

Эдвард занял позицию на краю огромного, со сложным узором восточного ковра. Солнце вливалось в комнату через два внушительных высоких окна. Обстановка являла приятный контраст с мрачным фасадом здания — Эдвард словно попал в тайный дворец какого-нибудь паши. Потолок белоснежный, на столах вдоль стен расставлены вазы с тщательно подобранными букетами сухих цветов. Есть и картина, маленькая, но дорогая на вид: портрет работы художника-пуантилиста.

— Это вы — Эдвард? — произнес женский голос, низкий, с легким английским акцентом. Он обернулся и увидел Лору Краулик — небольшого роста, лет сорока, с длинным породистым лицом, яркими глазами и каштановыми, небрежно заколотыми волосами. — Здравствуйте. Вы ведь тот самый финансист, да?

— Тот самый.

Она пожала ему руку и тут же отпустила.

— Эдди? Эд?

— Меня вполне устроил бы «Эдвард».

— Хорошо, пойдемте.

Коридор, по которому она вела его, был освещен слабо, и в паре мест Эдвард заметил на стенах большие темные прямоугольники, словно от снятых картин. Лора была чуть ли не на фут ниже его. Ее легкое, с высокой талией платье в стиле ампир при ходьбе слегка раздувалось.

Он вошел вслед за ней в скупо обставленный кабинет. Здесь над всем доминировал пещерообразный камин, по обе стороны которого уютно располагались два красных с наголовниками кожаных кресла.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Чаю? Воды? Бокал вина?

Эдвард покачал головой. Он ничего не ел и не пил в домах у клиентов, если мог этого избежать.

Они сели. Камин был тщательно вычищен, хотя былой огонь оставил черное пятно на камне. Внутри, на чугунной подставке, лежали пыльные березовые поленца, с которых так и не сняли пластиковую обертку.

— Дэн, вероятно, сказал, какое задание мы хотим поручить вам?

— Вообще-то он держался довольно таинственно. Надеюсь, это не страшно? — незатейливо пошутил Эдвард.

— Нет, если вы не слишком легко пугаетесь. Вы, кажется, располагаете временем на ближайшую пару недель?

— В общем и целом. Он, надеюсь, сказал вам, что двадцать третьего я отправляюсь в Лондон? Мне еще нужно кое-что уладить перед отъездом.

— Да, конечно. Примите мои поздравления, кстати. Это, насколько я понимаю, считается весьма престижным назначением. — Ее собственное мнение относительно престижности нового места Эдварда осталось неясным. — Давно вы работаете у «Эсслина и Харта?»

— Четыре года. — Эдвард наклонился вперед. Пора переключаться — он не на работу устраиваться пришел. — Так чем я могу помочь вам?

— Подождите минутку, — не смутилась Лора. — А родом вы из?..

— Бангор, штат Мэн, — вздохнул Эдвард. — В Англии тоже есть город с таким названием.

— Да, поэтому я ожидала услышать валлийский акцент. Могу я спросить о ваших родителях?

— Отец недавно скончался. С матерью я не виделся несколько лет.

— Вот как. — Это ее несколько удивило — значит ее все-таки можно пронять. — Диплом вы получали в Йеле. Английский язык и литература?

— Верно.

— Довольно необычно. Вы в чем-то специализировались?

— Двадцатый век, если брать широко. Современный роман, Генри Джеймс. Плюс поэзия. Все в прошлом.

Имея дело с очень богатыми людьми, ты всегда рискуешь быть допрошенным на предмет твоей квалификации, но Эдвард никак не думал, что допрос примет такое направление. Его филологический диплом входил в число постыдных секретов, о которых он старался не поминать — как, скажем, о том, что он учился в частной школе и один раз попробовал экстази.

— А теперь вы работаете в частном банковском бизнесе.

— Да.

— Отлично, — протянула она со своим аристократическим английским произношением, кивнув продолговатой, хорошей лепки головой. — Теперь позвольте рассказать, что мы для вас приготовили. В этой квартире, наверху, помещается библиотека. Мои хозяева Уэнты эвакуировали ее сюда перед самой Второй мировой. Тогда все, как известно, были охвачены паникой — считалось, что Англию вот-вот займут немцы. Я этого, конечно, не помню — я не настолько стара, — но знаю, что Уэнты носились с мыслью все распродать и всей семьей перебраться в Америку. До этого, к счастью, не дошло, но библиотека все-таки пересекла океан, а обратно так и не вернулась. В семье Уэнтов она существовала долго, с шестнадцатого века по меньшей мере. В старых знатных семьях это не редкость, но Уэнты ею ужасно гордились. Здесь что-то душновато — вы не могли бы открыть окно?

Эдвард встал. Он ожидал, что старую деревянную раму сейчас заклинит, но как только он открыл шпингалет, она взмыла вверх почти без усилий благодаря скрытым противовесам. Ветерок принес в комнату автомобильные сигналы с ближнего перекрестка.

— Книги сюда доставили в ящиках, — продолжала Лора. — Возможно, им было бы безопаснее в Англии, учитывая все обстоятельства, но суть не в этом. К их прибытию была куплена эта квартира — у какого-то профессионального бейсболиста, кажется, — и груз водворили в ней. Затем война кончилась, а ящики так и не распаковали — даже не вскрыли, насколько я знаю. Так они с тех пор и стоят наверху.

Вот и все. Безобразие, конечно, но Уэнты, думаю, просто потеряли интерес к своей библиотеке. Очень долго о ней никто даже не вспоминал, а потом семейный бухгалтер, составляя баланс, задался вопросом, зачем мы платим такие непомерные деньги за эту квартиру — напомните, чтобы я спросила вас об этом позже, — и вся эта история снова всплыла. Сейчас никто понятия не имеет, что у нас там лежит, — ясно только, что книги очень, очень старые и что кому-то надо ими заняться.

Эдвард ждал продолжения, но Лора лишь молча смотрела на него.

— Книги, наверно, имеют большую ценность? — рискнул предположить он.

— Ценность? Не имею ни малейшего представления. Это, как говорится, не моя епархия.

— И вы хотите, чтобы кто-то определил стоимость площади, которую они занимают.

— Не совсем. Скажите, вы в колледже занимались средневековой литературой?

— Нет. Не занимался. — Лора превысила квоту откровений, которую его профессиональные принципы допускали в разговорах с клиентами. — Поймите меня правильно, миссис Краулик, но я хотел бы знать цель своего прихода сюда. Если вы обнаружили какие-то исторические документы, нуждающиеся в оценке, фирма, конечно, свяжет вас со специалистом нужного профиля, однако я…

— Нет-нет, ничего такого не требуется. — Эта мысль ее, кажется, даже позабавила. — Я как раз подхожу к сути дела. Нам просто нужно все это распаковать и поставить на полки. Вскрыть ящики для начала и придать этому какой-то порядок. Составить что-то наподобие каталога. Скука, конечно, смертная, я понимаю.

— Ну что вы, — фальшиво возразил Эдвард.

Либо эта женщина чокнутая, как это бывает у англичан, решил он со вздохом, либо здесь налицо крупное недоразумение. Где-то на линии случился эффект испорченного телефона. Он старший аналитик фирмы «Эсслин и Харт», а она, похоже, принимает его за стажера, который согласен прибраться у нее дома за небольшое вознаграждение. В любом случае ситуация нуждается в разъяснении — это надо сделать быстро и по возможности без международного инцидента. Имея довольно реальное представление о цифрах, стоящих за Лорой Краулик, он никак не мог допустить, чтобы она обиделась на него.

— Кажется, произошла небольшая ошибка, — сказал он. — Вы разрешите мне сделать один звонок?

Он достал из кармана пиджака мобильный телефон и раскрыл его. Сигнала не было.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? — огляделся Эдвард.

Она кивнула и встала, неожиданно продемонстрировав веснушчатую ложбинку за вырезом платья.

— Пойдемте со мной.

Он догнал ее на пороге, и они повернули по коридору направо, в глубину квартиры. Под ногами тянулась затейливо вытканная бордовая дорожка, которой, похоже, конца не было. Эдвард хмуро шагал за Лорой мимо все новых дверей, ответвлений и закоулков. Даже его, частого посетителя богатых апартаментов, поразили размеры этой квартиры.

Лора остановилась перед дверью наполовину ýже всех остальных, с миниатюрной стеклянной ручкой — за такой мог помещаться чулан или тайное убежище эльфов. Внутри, в обшитой темным деревом нише, где пол покрывали чешуйки старой краски и хлопья пыли, уходила вверх витая чугунная лестница.

— Простите, — опешил Эдвард, — разве телефон у вас там?

Лора, не отвечая, стала подниматься наверх. Эдвард из-за темноты и крутизны сразу споткнулся и ухватился за тонкие перила. После двух витков он вообще перестал что-либо видеть и чуть не налетел на остановившуюся Лору. Его овеял запах ее кокосового шампуня, зазвенели ключи, заскрежетали засовы.

Лора напрягла узкие плечи и потянула дверь на себя, но та не поддавалась, точно изнутри ее держал кто-то, не желавший, чтобы его беспокоили. Лора побилась еще пару секунд и сдалась.

— Извините, не получается. Попробуйте вы, пожалуйста.

Она прижалась к стене, и они с трудом поменялись местами на крохотной металлической площадке. Ключи оставались в замке. Эдвард, спрашивая себя, не издевается ли над ним эта женщина, повернул ключ на четверть оборота и дернул, потом расставил ноги пошире и дернул еще раз. Лора сошла на одну ступеньку вниз, чтобы освободить ему место. Дверь, поразительно толстая, будто вход в бомбоубежище, пришла в движение с треском поваленного векового дерева, и в щель со вздохом облегчения хлынул воздух. Напор усилился и тут же пропал — давление уравновесилось.

По ту сторону стояла кромешная тьма. Эдвард осторожно постучал по полу носком туфли, вызвав громкое эхо. Высоко сверху проникали какие-то проблески света, но и только.

Что за черт, подумал он. Лора протиснулась мимо, неожиданно фамильярным жестом придержав его за локоть. Он ждал, когда глаза привыкнут к темноте.

— Сейчас, минуточку, — сказала Лора, уходя куда-то во мрак. Здесь было свежо, даже холодно, на добрые десять градусов прохладнее, чем внизу. В крепком, сыром, сладковатом воздухе Эдвард, сам не зная как, распознал аромат медленно разлагающейся кожи. Точно в церкви. Припекаемый солнцем Манхэттен остался где-то очень далеко. Эдвард сделал глубокий вдох, наполнив легкие прохладой, и наугад сделал несколько шагов в сторону Лоры.

— Нашла. — Она, судя по звуку, щелкнула выключателем, но за этим ничего не последовало.

— Может быть, я… — Протянутая рука Эдварда наткнулась на шершавое необструганное дерево.

Внезапно его поразил размер этой комнаты. Дальняя стена прорисовалась из тьмы сплошным громадным окном футах в ста от него и высотой не меньше двух этажей.

— Бог ты мой, — пробормотал он.

Свет, который должен был проникать в это окно, почти полностью глушили темные плотные занавеси, и взору представал только призрачный прямоугольник.

Впереди наконец зажглась лампочка. Торшер с коричневым абажуром давал уютный, в самый раз для гостиной, свет. Комната в самом деле оказалась огромной — настоящий бальный зал. Гораздо больше в длину, чем в ширину, она, должно быть, тянулась от одного фасада здания до другого. В глубине штабелями стояли кубы деревянных ящиков.

Лора привела его в библиотеку. Одну стену занимали книжные полки, большей частью пустые. На их пространстве гнездился обещанный телефон, черный артефакт дисковой эры, снабженный шнуром толщиной со змею-подвязочника.

— Я подумала, что вам захочется посмотреть до того, как звонить, — пояснила Лора.

Что ж, вот он и посмотрел. Эдвард скрестил руки на груди. Кажется, эта конопатая англичанка, эта горничная миледи, всерьез возомнила, что у нее с ним пройдет этот номер. Она даже и теперь глядит на него выжидательно.

Он огляделся, готовя в уме речь, полную праведного негодования. Это была превосходная речь, безупречная с точки зрения дипломатии и в то же время насыщенная издевками и оскорблениями слишком тонкими, чтобы их уловить; лишь много лет спустя, сидя в качалке на веранде пансиона для старых слуг, поймет эта женщина, как он с ней разделался. Речь, сопровождаемая медленным отступлением к двери, созрела и готова была излиться, но Эдвард пока медлил.

— Здесь ничего не трогали, — сказала Лора. — Если вы немножечко подождете, я принесу вам еще пару вещей.

Эдвард и тут промолчал. Почему, собственно? Потому, наверно, что не понимал этой хитрой игры и боялся обидеть Уэнтов — пусть не напрямую, а через их служащую. День уже перевалил за середину. Можно убить здесь еще какое-то время, от силы пару часов, а утром позвонить Дэну — пусть пришлет сюда кого-то из новеньких или ассистента поэнергичнее. Дэн впутал его в это дело, пусть теперь и выпутывает. Это, пожалуй, самый безопасный вариант — кроме того, ему, Эдварду, сегодня все равно делать нечего.

Лора снова протиснулась мимо него, и он посмотрел ей вслед. Когда она ушла, он пнул один из ящиков. Тот глухо загудел, и пыль с него осела на пол. Эдвард снова попробовал сотовый. Сигнала нет — можно подумать, эту квартирку заколдовали.

— А идите вы все, — сказал он вслух и вздохнул.

Раздражение постепенно уходило. Он прошелся по комнате. Разгребать можно начать и завтра. Подумаешь, книги — разве он в годы своей идеалистической юности не читал книг? На полу был настлан красивый, дорогого вида паркет с длинными узкими дощечками. Слабый косой свет делал заметными крошечные щербинки на нем. У стены стоял старый, солидный деревянный стол. Эдвард провел по нему рукой и запачкал пальцы пылью. В единственном ящике стола перекатывалась древняя отвертка.

Самое странное, что ему здесь, в общем, нравилось. В этом месте чувствовалось что-то романтическое, внушающее желание остаться. Что-то невидимое действовало на него силой своего притяжения; не поддающаяся обнаружению черная дыра потихоньку затягивала его в себя. Он подошел к окну, отодвинул немного штору и выглянул. Окно доходило до самого пола, и внизу он видел серый асфальт Мэдисон-авеню. Все дорожные линии и переходы отсюда казались очень четкими и безупречно размеченными. Подсолнечно-желтые такси шмыгали по перекрестку, избегая столкновения друг с другом в самый последний момент. В доме напротив кипела бурная деятельность. Эдвард видел в каждом окне стол, пульсирующий голубой монитор компьютера, подобающего рода живописные репродукции, сохнущие фикусы; мужчины и женщины на полном серьезе говорили что-то в телефонные трубки, знать не зная, что происходит вокруг них. Зеркальный зал с одной и той же повторяющейся сценой. Таким же еще вчера был и он. Эдвард посмотрел на часы. Почти половина четвертого, середина его обычного рабочего дня.

Какое это странное, жуткое чувство — не работать. Он и не представлял себе, насколько сложна его жизнь, пока вдруг не оказался вне ее. Полгода он готовился к переезду в Лондон, передавая проекты, контакты и клиентов своим коллегам в процессе бесконечных ленчей, обедов, е-мейлов, конференций, совещаний и мозговых штурмов. Количество нитей, из которых ему предстояло деликатно выпутаться, просто ошеломляло — потянешь одну, а за ней лезут новые.

— Пожалуйста, не надо открывать шторы. Это из-за книг, — промолвила сзади Лора, возникнув на пороге беззвучно, как зловещая старая экономка в фильме «ужасов». Эдвард виновато отошел от окна. — Для того же мы искусственно поддерживаем здесь нужную температуру.

Она положила на стол черную папку и ноутбук в футляре.

— Это поможет вам при составлении каталога. В компьютере есть указания на этот счет, и туда же вы можете вносить свои записи. Мы попросили Альберто, который обслуживает наши компьютеры, поставить специальную каталогизационную программу. Если возникнут вопросы, обращайтесь к Марго — она будет знать, где я. И вот еще что: обратите внимание на автора по имени Гервасий Лэнгфордский. Это должна быть старая, очень старая книга, как мне сказали. Если найдете что-то похожее, сразу дайте мне знать.

— Понял, — сказал Эдвард. — Гервасий Лэнгфордский.

Они помолчали, и она добавила:

— Мы, конечно, еще увидимся.

— Да, разумеется.

Теперь ему хотелось, чтобы она ушла поскорее.

— Ну что ж, всего вам хорошего. — Она тоже явно не испытывала желания здесь оставаться.

— Пока. — Эдварду казалось, что он еще не все выяснил у нее, но ничего конкретного в голову не приходило. Ее шаги на чугунной лестнице отзвучали. Он остался один.

В комнате имелся также и стул — антиквариат на колесиках, стоящий в кругу света рядом с торшером. Эдвард стряхнул с него пыль и сел. Сиденье было твердое, но спинка удобно гнулась благодаря хитроумному устройству пружин. Эдвард подъехал к окну, сделал нелегальную щелку чуть пошире и покатил обратно, грохоча, как шар в желобе боулинга. Принесенный Лорой скоросшиватель заключал в себе двадцать — тридцать тонких страниц, покрытых плотным, через один интервал, текстом. Шрифт старой печатной машинки глубоко вдавился в бумагу.

Выражаю желание, чтобы книги данной коллекции были описаны согласно правилам библиографии. Правила эти просты и отличаются точностью, хотя разнообразие объектов описания может привести к довольно сложным примерам…

Эдвард возвел глаза к потолку, уже сожалея о своем импульсивном решении. Похоже, у него появилась опасная привычка помогать попавшим в беду незнакомкам — сначала та женщина на тротуаре, теперь Лора Краулик. Он пролистал страницы. Диаграммы, определения, описания переплетов, сорта бумаги, пергамента и кожи, образцы шрифтов, печатных и рукописных, орнаменты, эмблемы издательств, дефекты печати, номера изданий, водяные знаки и так далее, и так далее…

В конце последней страницы стояла выцветшая, до нелепости вычурная подпись. Расшифровке она почти не поддавалась, но автор заботливо напечатал внизу свое имя:

ДЕСМОНД УЭНТ,

а еще ниже

13-й ГЕРЦОГ БОМРИ,

ЗАМОК УЭСТМАРШ

Далее до самого низа страницы шли всевозможные бессмысленные узоры, розетки и завитушки.

 

2

БОМРИ, — сказал он. Его голос в огромном пустом помещении прозвучал очень слабо. — Где оно, это Бомри, черт бы его драл?

— Он положил папку на стол и расстегнул молнию на футляре компьютера. Конечно же, это они были на улице — мистер и миссис Уэнт, вернее, герцог и герцогиня. Мог бы и догадаться. Уехали, наверно, домой, где бы он ни был, их дом. Странная, по правде говоря, парочка. Эдвард осторожно открыл ноутбук и нащупал на задней стороне выключатель. Компьютер тихо проиграл пару нот. Пока он гудел и щелкал, разогреваясь, Эдвард повесил пиджак на спинку стула и двинулся к ближайшему штабелю. В это время его мобильник таинственным образом ожил и зазвонил. Это был один из его подручных, работавший первый год аналитик. Эдвард слушал его пару минут, затем перебил:

— Так, спокойно. Ослабь галстук. Вот так. Ты сидишь? Галстук не давит?

Одновременно он разглядывал ящики, сколоченные из белых сосновых досок, которые все еще пахли рождественской елкой. На них сохранились корабельные ярлыки, адресованные человеку по фамилии Краттенден и заляпанные геральдическими правительственными печатями с обеих сторон Атлантики. Кое-где на дереве застыли капельки прозрачной желтой смолы. Через пару тысячелетий они превратятся в янтарь.

— Деньги вложи в акции французской страховой компании. Я знаю, что во Франции засуха. Нет, страховым компаниям ничего не грозит. Засуху они не оплачивают. Нет. Не оплачивают. У французских фермеров есть собственный федеральный фонд. Федеральный. Никакого отношения.

Первый болт, въевшийся в мягкое дерево, поначалу сопротивлялся, но вскоре вышел, и Эдвард поставил его, резьбой кверху, на край стола. Следующий поддался быстрее. Эдвард методически работал над крышкой ящика, прижав телефон плечом к уху, и в считанные минуты выстроил на столе десять — двенадцать винтиков. Из-под крышки полезла сухая солома и желтые скомканные газеты.

Все еще недовольный тем, что пошел на поводу у Лоры Краулик, Эдвард вымещал злость на своем ассистенте Андре.

— Проблемы Фаршида меня не волнуют, Андре. Это не мой уровень. Понятно? Если у Фаршида проблемы, не рассказывай мне про них, а реши их сам. Тогда у него никаких проблем не будет, и у тебя их не будет, и у меня, и мир станет чудесным местом, где горят радуги, цветут цветы и поют птички.

Самая подходящая нота, чтобы закончить на ней. Эдвард выключил телефон.

Когда он вывинтил последний болт, у него разболелось запястье. Он отложил отвертку. Крышка поднялась, скрипнув петлями, и громко стукнулась о стенку ящика. Эдвард заглянул внутрь. Там, плотно упакованные в солому и газеты, лежали рядами свертки в коричневой бумаге, разных форм и размеров. Эдвард помимо воли испытал холодок волнения. Он чувствовал себя удачливым контрабандистом, распаковывающим свой груз в безопасном убежище.

Он взял наугад один пакет — тяжелый, величиной и весом с телефонную книгу, обернутый и запечатанный с большим старанием, как коробка дорогих конфет. Какие-либо обозначения отсутствовали. Эдвард выбрал в связке своих ключей один, с острой бородкой, и стал вскрывать им упаковочную ленту. Он перестал распечатывать почту с тех пор, как у него появился первый ассистент, и соскучился по этому ощущению. Из-под бумаги снова выступили туго скрученные газетные жгуты. Эдвард расправил один. Ежедневная лондонская газета извещала: «ЦЕРКОВЬ, ПАМЯТНИК СТАРИНЫ, РАЗРУШЕНА». Внутри лежали один на другом еще два пакета в плотной обертке цвета морской волны.

Эдвард снова взялся задело и через минуту вышелушил из груды бумаг маленький, переплетенный в красную кожу томик.

Он взял книжечку в руки с неожиданной для себя нежностью. На обложке заглавия не было, по краям пролегала тонкая кайма позолоты. На корешке золотыми буквами значилось: ПУТЕШЕСТВИЯ. От книги слегка пахло сыростью.

Эдвард раскрыл книгу на титульном листе и увидел:

ТОМ II

ПУТЕШЕСТВИЯ

Лемюэля Гулливера,

сначала корабельного врача, затем капитана нескольких кораблей

Некоторые из букв s выглядели как f, другие напоминали интегралы. Внизу стояла дата MDCCXXXV — Эдвард попытался перевести ее в арабские цифры и бросил, — а также место издания — Дублин. На развороте гравюра, портрет Свифта. Бумага крапчатая, как яичная скорлупа, поперек титульного листа бледное коричневое пятно, похожее на кучевое облако.

Эдвард отложил книгу в сторону, снова прикрыв бумагой от пыли, и развернул второй пакет. В нем оказался первый том сочинений. Эдвард бегло пролистал страницы, скользя глазами по строчкам. В колледже ему полагалось прочитать эту книгу, но он так и не прочел. Кажется, по «Гулливеру» мультфильм сняли? Оба тома сохранились удивительно хорошо, хотя страницы стали хрупкими и чуть-чуть выкрошились в уголках.

Вернувшись к ящику, Эдвард заметил, что в верхнем ряду лежат книги малого формата, а внизу — более крупные. Он взглянул на часы — около половины пятого. Надо создать хоть видимость начала работы до того, как он уйдет.

Он быстро перенес верхние книги на стол и стал сдирать с них обертку. На свет появлялись трехтомные романы, пухлые словари, атласы со складными листами, учебники девятнадцатого века с пометками давно выросших и умерших школьников, обветшалые религиозные трактаты, миниатюрное трехдюймовое издание шекспировских трагедий, снабженное собственным увеличительным стеклом. Эдвард складывал все это на столе аккуратными стопками. Одни книги были прочными на ощупь, другие распадались в руках. Из более старых высовывались длинные кожаные закладки. Эдвард потратил двадцать минут, перелистывая старинную «Анатомию» Грея с подробнейшими и жутковатыми иллюстрациями артистически распотрошенных трупов.

Через некоторое время он сделал перерыв. Пол устилали волны оберточной бумаги. Теплый свет торшера по-прежнему освещал комнату, но теперь к нему прибавилось солнце, оранжево сияющее сквозь плотные шторы.

Эдвард опять посмотрел на часы. Почти шесть — он потерял счет времени. Руки от возни с пыльными кожаными переплетами стали красновато-коричневыми. Он как мог отряхнул их и влез в пиджак. Надо будет послать Лоре Краулик счет за химчистку.

Перед уходом он заглянул в ящик. На дне еще осталось несколько самых крупных томов — они выглядывали из-под соломы, как кости динозавра из земли. Эдвард нагнулся, чтобы взять один. Тот оказался гораздо тяжелее, чем он ожидал. Пришлось упереться животом в край ящика и поднять книгу двумя руками. С глухим шлепком Эдвард водрузил ее на стол. Под оберткой вместо книги обнаружился деревянный ларец с металлической застежкой. Эдвард открыл ее, и крышка легко откинулась на маленьких, тонкой работы петлях.

Внутри лежала толстая доска примерно один фут шириной и два длиной, обтянутая почерневшей кожей. Всю ее покрывали клейма, заклепки и глубоко оттиснутые на коже рисунки — абстрактные узоры и человеческие фигуры, стоящие в разнообразных позах. В центре виднелось приземистое, странных пропорций дерево с множеством мелких веточек на вершине. Эдвард провел пальцами по старой, зароговевшей коже. На ней имелся глубокий порез, и поврежденная доска под ним успела снова сделаться гладкой. Когда-то, давным-давно, эта поверхность пострадала от сильного удара. Орнамент местами был таким густым и темным, что не поддавался разгадке. Это походило скорее на дверь, чем на переплет книги.

Находка оказала на Эдварда странное действие, пригвоздив его к месту, точно разряд тока. С минуту он стоял молча, водя пальцами по тиснению, как слепой, читающий методом Брайля. Никакого намека на содержание. О чем может повествовать такая вот книга? Эдвард осторожно попытался раскрыть ее, но она оказала сопротивление. Он ощупал края и нашел ввинченный в дерево замок. Со временем металл заржавел и превратился в сплошную бесформенную массу. Сколько же ему, интересно, лет? Легким усилиям он не поддавался, а ломать его Эдвард не хотел.

Чары рассеялись столь же внезапно, как и пришли. Эдвард сморгнул и спросил себя, какого черта он здесь торчит. Он закрыл ларчик, выключил свет и пошел к двери. После библиотечной прохлады перила винтовой лесенки, по которой он спускался впотьмах, были теплыми. Дневной свет внизу, в коридоре, резанул его по глазам.

После трудовой половины дня Эдвард чувствовал себя опустошенным. Не стоило, конечно, этим заниматься, но все могло быть намного хуже. Ящик мог взорваться при вскрытии. Направляясь к выходу, он заглянул в комнату, где беседовал с Лорой, но там теперь было пусто. Открытое им окно снова закрыли. Солнечный свет золотисто-оранжевого оттенка проникал туда под более пологим углом. Откуда-то доносились кухонные запахи. Да живет ли она здесь вообще, эта Лора?

Уборщица сидела в холле на краешке стула и читала «Аллюр». При виде Эдварда она виновато вскочила и выбежала в другую дверь. Эдвард открыл стеклянные двери у лифта, нажал кнопку вызова и поправил галстук перед затуманенным зеркалом.

— Уже уходите?

Эдвард с улыбкой обернулся — он вообще-то надеялся улизнуть, не встречаясь с Лорой.

— Извините, я вас нигде не нашел. Позабыл о времени.

Она серьезно кивнула, глядя на него снизу вверх.

— Когда вас ждать?

Стоит ли вдаваться в объяснения? Это Дэн облажался, пусть он и объясняется.

— Не могу сказать точно. Я сверюсь со своим расписанием и утром вам позвоню.

— Хорошо, звоните. — Она повернулась к кому-то в соседней комнате и, кажется, сказала шепотом пару слов. — Постойте минутку, я дам вам ключ от квартиры.

Она вышла, и около минуты ее не было. Лифт пришел, его дверцы открылись и захлопнулись снова. Эдвард переминался на месте. Не нужен ему этот ключ — убраться бы поскорей отсюда. Лора вернулась, пройдя по бескрайнему ковру, и вручила ему ключ. Что ж, деваться некуда — придется взять.

— Он открывает из лифта, — сказала она. — Там есть специальное гнездо. Швейцар вас пропустит.

— Спасибо.

Лифт тихонько звякнул и открылся снова. Эдвард вошел и придержал обитые резиной дверцы.

— Так я позвоню вам завтра.

Может, прояснить ситуацию и отказаться прямо сейчас? Лора смотрела на него твердо, словно чувствовала его нерешительность, однако заранее знала исход.

— Да, хорошо.

Дверь нетерпеливо пихнула его в плечо и закрылась.

Через двадцать пять минут Эдвард, переместившись на более знакомую территорию, сидел в видавшем виды кресле дома у своего друга Зефа. В руке он держал запотевшую бутылку эля «Максорли». Комнату наполнял приятный застоявшийся запах. Здесь было темно — свет не горел, а окна заслоняли детсадовские плакаты из ватмана, раскрашенного в основные цвета спектра. Единственный свет шел от компьютерного экрана.

Зеф играл в компьютерную игру. Эдвард знал его со времен колледжа. На первом курсе их поместили в одну комнату, и они при этом умудрились остаться друзьями. Зеф щелкал как орехи компьютерные заморочки, которые в основном и изучал, Эдвард водился с денежными отличниками, выпускниками частных школ — эта разница интересов как таковая и помогала им ладить друг с другом. Зеф смахивал на людоеда, каким его представляют себе детишки: шесть с половиной футов росту, массивная, чуть округленная фигура крупного от природы мужчины, который никогда не занимался спортом, нос картошкой и бицепсы, как у боксера-любителя.

— Я к ним ходил сегодня, к Уэнтам, — нарушил Эдвард долгое, никого не стесняющее молчание.

— К кому? — Глубокий бас Зефа напоминал звук замедленной записи.

— К Уэнтам. Мои клиенты из Англии, я тебе говорил. Оказывается, им нужно привести в порядок библиотеку, и все дела.

— Библиотеку? А ты чего?

— Чего, чего. Я привожу ее в порядок.

— Приводишь, значит.

— Ага, только начал. Там будь здоров какая библиотека.

На массивном лбу Зефа сформировались глубокие горизонтальные борозды — он обдумывал игровой маневр повышенной хитрости.

— Эдвард, — промолвил он мрачно, — ты только что получил самое престижное назначение за всю свою нудную, но, надо признать, успешную карьеру. Ты золотой мальчик. Через две недели ты свалишь из этой страны. На кой тебе тратить последние дни в величайшем городе мира, изображая персонажа Джереми Айронса на каком-то там чердаке?

— Сам не знаю. Кто-то что-то напутал, это факт. Завтра я откажусь. Позвоню в офис и оторву кому-нибудь голову. Но вот что странно: когда меня привели туда и я увидел эти ящики со старыми книгами в этой громадной комнате наверху… не знаю, не могу объяснить. — Эдвард отхлебнул пива. Он говорил правду — он действительно не мог объяснить. — Это был просто визит вежливости. Ты прав, надо воспользоваться отпуском.

— В отпуск люди в Венецию ездят, а это у тебя просто отгул.

— Все, завтра отказываюсь. Мне бы отоспаться как следует, Я наглотался стимуляторов перед сессией SEC и еще не пришел в норму. — Эдвард зевнул. — Мне почему-то понравилась для разнообразия работа, при которой думать не надо. Никто там за мной не следил. Оставили одного, и все. Они типа аристократы — герцоги, что ли, или бароны. — Он откинулся назад и вздохнул. — Потом, мне полезно потереться среди англичан. Поучиться с ними контачить.

— Чему там учиться? — Зеф потянул из банки «пепси-лайт». — Плохие зубы и сексуальный акцент.

Зеф сидел в шортах и майке с надписью GOGO PARA PRESIDENTE. Все это время его ручищи с поразительной легкостью порхали над беспроводной клавиатурой. Компьютер помещался на длинной столешнице, водруженной на две хлипкие подпорки «Икея», а комната была немногим шире стола. На стенах постеры группы «Мандельброт» в психоделических тонах, по углам, на шатких этажерках, пухлые и сильно потрепанные математические пособия.

— Что это у тебя? — показал на экран Эдвард, Он старался не поощрять компьютерную зависимость Зефа, но время от времени делал вид, что ему интересно. — Детская какая-то игра.

— У тебя «Атари-2600» была?

— Была какая-то. Номера я не помню.

— Наверняка 2600. Это старая игра для «Атари», называется «Приключение». Тут вот квадратик — это ты. — Зеф нажал несколько клавиш, и желтый квадратик на экране описал круг. — Ты ищешь Священный Грааль. Тебе нужно достать ключ, чтобы войти в замок. Там ты находишь еще ключи и каждым открываешь очередной замок, пока не найдешь Грааль. Если доставишь Грааль в желтый замок, выигрываешь. На пути ты встречаешь драконов — вот этот как раз за мной гонится. — Позади квадратика прыгало что-то похожее на зеленую утку. — Они хотят тебя съесть. Есть еще магнит, красный мост и летучая мышь, которая все хватает и уволакивает. Да, еще меч — убивать драконов.

Квадратик вооружился мечом — тоненькой желтой стрелкой — и проткнул им дракона. Дракон умер под нисходящее скорбное глиссандо.

— Ключ, замок, меч, дракон. Набор кубиков для постройки маленькой самодостаточной вселенной. Все просто. Никаких наворотов. У каждой истории всего два конца: смерть или победа.

Квадратик теперь обрел Грааль, пульсирующий психоделический кубок впятеро больше себя самого. Эдвард лениво наблюдал, как Грааль перемещается в желтый замок. Экран озарился световым шоу в сопровождении булькающих звуковых эффектов.

— Значит, победа? — сказал он.

— Сладкое слово. Это только первый уровень.

— А всего их сколько?

— Три. Но самая фишка в том, что это «атарский» код. Кто-то не поленился написать программу-эмулятор, из-за которой мой ПК за пять тысяч долларов воображает себя двадцатидолларовой приставкой «Атари» выпуска 1982 года. Вытащили код из картриджа «Атари», запустили в Интернет, я его загрузил, и порядок.

— Угу. — Эдвард с удовольствием пил холодное, с приятной горчинкой пиво. — А это легально?

— Так, серединка наполовинку. Хочешь попробовать?

— Не так чтобы очень.

Зеф снял себя с компьютерного стула и пересел на ветхий матрац-футон, памятный Эдварду еще по колледжу.

— Кто будет работать здесь за тебя, когда переедешь в Лондон?

— Это обмен. Сюда приедет английский парень. Николас, не помню как дальше.

— Никльби? — Зеф выпил еще «пепси». — Знаешь, кто он? Твой фетч. Это из кельтской мифологии. Фетч — твой двойник, который родится в один момент с тобой и выглядит в точности как ты. Горе тому, кто когда-нибудь встретится со своим фетчем, — щелкнул пальцами Зеф. — Тут игре и конец.

— Угум. — Эдвард встал. — Пойду схожу в туалет.

Зеф и Кэролайн жили в длинной, требующей ремонта пыльной квартире в Вест-Виллидж — они купили ее вместе с кучей акционерных опционов на интернетовском сайте, с которого Кэролайн ушла как раз вовремя. Чуть ли не каждую стену, в кухне и ванной включительно, занимали полки, а на полках стояла коллекция маленьких пластмассовых игрушек: китайские головоломки, конструкции «Лего», призы от «Хэппи мил», кубики Рубика, шары и додекаэдры. Эдвард никогда не мог понять, что хозяева в них находят. Зеф говорил, что эти штуки полезны для развития пространственного мышления, но Эдвард, знакомый с его дипломной работой по топологии, полагал, что у Зефа это мышление и так уже переразвито.

На обратном пути Эдвард с удивлением обнаружил в коридоре у комнаты Зефа маленького человечка, рассеянно разглядывающего коллекцию. Раньше Эдвард его ни разу не видел.

— Привет.

— Здравствуйте, — сказал человечек спокойным журчащим голосом. Его безупречно круглую голову покрывали прямые, тонкие, как у ребенка, темные волосы.

— Эдвард.

Человечек поставил розовую пирамидку обратно на полку. Эдвард запоздало убрал протянутую ему руку и спросил:

— Вы друг Зефа?

— Нет.

Взрослый мальчик, росточком не выше пяти футов, смотрел на Эдварда терпеливо, не моргая.

— Тогда…

— Я раньше работал с Кэролайн. Системным оператором.

— Правда? В одном офисе?

— Ну да. — Человечек просиял, будто радуясь, что Эдвард угадал правильно. — Я занимался почтовым сервером и локальной сетью. Очень интересно.

— В самом деле?

— Да-да. — Иронии он, похоже, не уловил. — Возьмите пакетную информацию. Как только вы нажимаете ОТПРАВИТЬ в системе электронной почты, ваше сообщение разбивается на сто отдельных частиц — у нас они называются пакетами. Все равно что написать письмо, а потом разорвать бумагу на клочки и выбросить в окно. Каждый кусочек перемещается по Интернету независимо от других, от сервера к серверу, но все приходят к месту назначения в одно время и вновь соединяются в связное целое. Хаос преобразуется в порядок, разорванное срастается. Кроме того, вы много нового узнаёте о человеческой природе. Просто удивительно, что оставляют люди на своих жестких дисках без всякого шифра.

Человечек, глядя снизу на Эдварда, многозначительно выгнул бровь. Уж не на него ли намекает этот огрызок? Эдвард вдруг ощутил острое желание скорее вернуться к Зефу и к пиву.

— Извините, пожалуйста. — Он бочком пробрался мимо человечка, как мимо неизвестно на что способной собаки, юркнул в дверь, закрыл ее и прислонился к ней спиной.

— Ты в курсе, что у тебя по коридору бродит гном?

Кэролайн была здесь и сидела на коленях у Зефа — маленькая, круглолицая, с короной медовых кудряшек. Из-за круглых очечков в стальной оправе смотрели глазки-щелочки.

— Я вижу, ты познакомился с нашим Артистом. — Она в отличие от Зефа говорила с придыханием, как говорящая кукла или Блоссом Дири.

— Он один раз увязался за ней и с тех пор стал захаживать, — пояснил Зеф. — Он, в общем, безвреден.

Эдвард посмотрел на них с некоторым удивлением.

— И вы позволяете ему вот так болтаться по дому?

— Когда-нибудь он уйдет, — заверила Кэролайн. — Сначала он меня доводил, но потом я поняла, что на него можно не обращать никакого внимания. Он немножко аутист — это называется синдромом Аспергера. Но функционален. На его интеллекте это не отражается — он будет поумнее нас троих вместе взятых, — вот только с людьми ему трудно общаться. И у него пунктик на некоторых вещах вроде компьютеров. Его полезно иметь под рукой. Как программист это что-то невероятное, а работает он только по договору.

— Иногда в разговоре он переходит на машинный язык, — добавил Зеф. — Одни нули с единицами. — Он передернул могучими плечами. — Жуть что такое.

— А другого имени у него нет?

— Не вредничай, Эдвард, — нахмурилась Кэролайн. — Артист делает что может. Зефрам, Эдвард вечером идет с нами?

— Еще не спрашивал. На вечеринку хочешь пойти?

— Не знаю. Я вроде как устал после всего этого.

Зеф извлек из пачки, придавленной куском вулканического стекла, маленький кремовый конверт.

— Помнишь в колледже такого Джо Фабриканта?

— Фабрикант? — наморщился Эдвард. — Вроде да. Блондин. Тип выпускника частной школы.

— Мы делаем всякие мелочи для его интранета. — Кэролайн устроилась поудобнее на коленях у Зефа. — Базы данных и все такое. Он прелесть.

— И денег гребет будь здоров, — сказал Зеф. — Больших успехов добился наш однокашник.

— Он из породы людей с безупречными генами. Похож на скандинавского бога.

Зеф отдал конверт Кэролайн, а та, перегнувшись, — Эдварду. Внутри лежала обычная карточка с приглашением.

— Уверен, что он понятия обо мне не имеет, — сказал Эдвард.

— Не скажи. Он просил, чтобы мы тебя привели.

— Правда? — Эдвард нашел это странным.

— Пошли, — сказал Зеф. — Он, наверно, слышал про твой лондонский скачок, вот и впечатлился. Он тебя помнит по школе.

Зеф подвинул к себе клавиатуру и начал новый сеанс игры «Приключение».

— Пошли, — повторил он. — Выпивка дармовая. И с нужными людьми можно потусоваться. Тебе понравится.

Эдвард молчал. Зеф был прав, и в любой другой вечер он ухватился бы за такое приглашение. Почему же сегодня ему не хочется? Он подумал обо всех людях, которые там будут, — о тех, кого он знал хорошо или только наполовину, как Фабриканта, и о тех, кого он никогда не встречал, но тем не менее знал до самого донышка их ксерокопированных, проштемпелеванных и заклеенных душ.

Было жарко, поэтому он снял пиджак, аккуратно повесил на подлокотник кресла и снова глотнул пива. Желтый квадратик Кэролайн на экране подошел к коридору, перегороженному черной чертой.

— Туда можно войти?

— He-а. Силовое поле. Verbolen.

Кэролайн находилась сейчас во дворе черного замка, перед подъемной решеткой. Три уткодракона, красный, желтый и зеленый — гонялись за ней по кругу. Она дразнила их, держась на самом пределе их досягаемости, но под конец просчиталась и угодила в зубы красному. Квадратик замер, панически побелел и ухнул в брюхо дракону.

— Паршиво, старушка, — сказал Зеф.

Они смотрели на экран в скорбном молчании. Другие драконы из-за упущения в программе не понимали, что квадратик гробанулся, и продолжали бегать по кругу и кусать его в желудке красного дракона. В левом верхнем углу возникла черная летучая мышь. Где-то в квартире играла музыка — кажется, «Дым в глаза».

— Черт, — сказал Зеф. — Он добрался до наших дисков.

— Погоди-ка, — сказала Кэролайн. — Такое иногда случается.

Летучая мышь пересекала экран по диагонали — стены ей явно не препятствовали. Сделав несколько пробных заходов, она преднамеренно изменила курс, спикировала на красного дракона и утащила его прочь вместе с квадратиком. Камера последовала за ними. Летучая мышь несла свою добычу через лабиринты, замки, переходы и потайные комнаты. Зритель чувствовал себя призраком, совершающим сверхскоростной вояж по отдаленным уголкам вселенной.

Эдвард вдруг ощутил, что у него нет больше сил. Зеф с Кэролайн, при всей его любви к ним, все-таки чокнутые, и с годами это у них усугубляется. Кроме того, надо бы заехать в офис и уладить дело с Уэнтами, пока босс не ушел. Эдвард взглянул на часы и сказал:

— Пойду я.

— Я тебя провожу. — Зеф вскочил, сдвинув футон к стенке.

Вдвоем они прошли в небольшую темную гостиную. В ней пахло незнакомыми специями — вероятно, индийскими, из ресторана напротив. Здесь стоял рабочий стол Кэролайн, заваленный книгами и дискетами.

— Минутку. — Зеф нырнул обратно в коридор и вернулся с маленьким манильским конвертом. — Это тебе.

Эдвард осторожно снял с конверта красную резинку и вытряхнул на ладонь компакт-диск.

— Футляра нет, извини, — сказал Зеф.

Эдвард видел на поверхности свое отражение, увенчанное призмами света, как лик средневекового святого. Он повернул диск — никаких надписей.

— А что это?

— То, что тебя займет. Сам записывал.

— Музыка, что ли?

— Игра.

— Компьютерная? — Эдвард внутренне приуныл. — Вроде «Тетриса»?

Зеф кивнул.

— Меня на нее Артист подсадил. Любопытная штука.

— Как называется? — со всем доступным ему энтузиазмом спросил Эдвард.

— А никак. Иногда ее, не знаю почему, называют «Момус». Вообще-то это определяется как открытый исходный проект, то есть над ней много народу совместно работает в Интернете. Попробуй, это здорово захватывает. Не оторвешься.

— Ладно. Спасибо. — Эдвард, держа диск двумя пальцами, как дохлое насекомое, сунул его обратно в конверт и снова затянул резинку. Зеф, не обращая внимания на его недостаточный восторг, немного застенчиво протянул руку, и Эдвард пожал ее.

— В общем, поздравляю. Успехов и все такое. Я потом звякну тебе насчет вечеринки. Пошел бы, развлекся для разнообразия. — Зеф открыл входную дверь. — Не конец света небось.

На улице был ранний вечер. Зеф и Кэролайн жили в Вест-Виллидж, недалеко от Вашингтон-сквер-парка. Эдвард вышел на Шестую авеню и повернул направо, к центру. Он устал и чувствовал себя странно пассивным. Теперь куда, в офис? Нет, решил он, на сегодня хватит. Зайду туда завтра утром.

Солнце садилось, но дневная жара пока не спадала. Эдвард сделал глубокий вдох. Воздух представлял собой сложную, но не то чтобы противную смесь, свойственную только Нью-Йорку: дымки с тележек уличных торговцев, испарения подземки, пары от миллиона кофейных чашек и деликатные миазмы, испускаемые блестящими журналами за пятнадцать долларов. Съемочная группа тянула из анонимных белых трейлеров толстые черные провода, вытесняя прохожих с тротуара на мостовую. Сбоку, на трех столиках, лежали запечатанные в пластик коробочки со спагетти и баночки с содовой. Киношники поливали все вокруг белой пеной наподобие крема для бритья, готовясь снимать зимнюю сцену. Ирреальность снега в жаркий летний вечер заставила Эдварда ощутить свою оторванность от всего окружающего.

На Четырнадцатой он поймал такси. Водитель с китайской фамилией на лицензии ничего не ответил, когда он назвал адрес, но вроде бы понял. Сотовый телефон Эдварда зазвонил — опять Андре. Ну и пусть звонит. Черную обивку столько раз латали, что клейкой ленты там было больше, чем винила, но сиденье осталось мягким и пружинистым, с резко наклоненной назад спинкой. Эдвард боролся с желанием закрыть глаза и вздремнуть. Он расслабленно смотрел, как хипповые фасады Челси за окном сменились утесами из стекла и металла в центре, а затем мимо потек серовато-зеленый Централ-парк со своими ландшафтными горками и кирпичными, ветхими, орошенными мочой викторианскими мостиками.

Эдвард чувствовал себя полностью обессиленным, выжатым как лимон — может быть, из-за пива, выпитого у Зефа. Слишком уж он перерабатывал последние несколько месяцев — объедался и опивался работой, прихватывая по шестьдесят, семьдесят, восемьдесят часов в неделю. Чем больше работы он делал, тем больше ее оставалось, и в желудке всегда оказывалось еще немного места, чтобы ее запихнуть. Единственным ограничителем было время, а его всегда можно увеличить за счет сна. Каждый вечер, ставя будильник, он точно ныряльщик, рассчитывающий небезопасное ночное погружение, прикидывал, как бы выкроить еще немного: как уравновесить давление, правильно оценить свою выносливость и распределить драгоценный запас воздуха.

Образы последнего полугода толклись в голове, словно управлявшие ими силовые поля вдруг отключились. Постоянные сумерки центральных кварталов; непривлекательное лицо ассистентки, уже сидящей за своим столом к его приходу; удобный кожаный стул в кабинете; красный огонек голосовой связи, глядящий на него, как зловещее око; крепкие рукопожатия юристов; сотовый, звонящий во время бритья, в кино, в туалетной кабинке аэропорта Ла-Гуардиа. Мигающий значок электронной почты в верхнем правом углу монитора он видел даже периферическим зрением и все время поворачивал голову к своему столу, как ненормальный. Три-четыре раза в месяц он оставался на всю ночь и отжимался на ковре, чтобы не заснуть до шести, мышцы у него на груди подергивались от поглощенного кофеина, челюсти размыкались с трудом, как у робота. Он ехал домой в угрюмой рассветной тишине, чувствуя себя так, точно получил по голове дубинкой. Потом поднимался в квартиру, принимал душ, внушал себе, что он бодр и свеж, как огурчик, и надевал чистую рубашку. Поправляя галстук в кухне и опираясь на новенькую плиту — он даже газ не включал ни разу, — он видел у тротуара машину компании, пускающую из выхлопа белые облачка; она ждала, чтобы отвезти его обратно, на совещание в семь тридцать.

Эдвард встрепенулся, когда китайский таксист подъехал к его дому, и долго возился, доставая бумажник из брючного кармана. Ему казалось, что он способен упасть и заснуть прямо посреди тротуара. С минуту он совал в замок парадного офисный ключ и только потом нашел правильный. Он и правда готов был отключиться. Но вот он вошел, поднялся по лестнице, захлопнул за собой дверь квартиры и, не дойдя до спальни, рухнул ничком на диван.

 

3

Подрастая в штате Мэн, Эдвард не особенно стремился стать инвестиционным банкиром, как, впрочем, и кем-либо другим. Он не принадлежал к тем ребятам, которые с детства мечтают стать врачом, или пожарником, или астронавтом, да не простым, а специалистом по дистанционному поиску. Думая о своем детстве, что случалось с ним редко, он всегда вспоминал снег на перилах веранды: белая линия, четкая, как на чертеже, слегка загибалась вверх около углового столбика, и Эдвард, глядя на нее, прикидывал, отменят завтра школу или нет.

Его семья жила в старом, белом викторианском доме с облысевшим газоном и надувной камерой, подвешенной вместо качелей на заднем дворе. Его родители, бывшие хиппи и члены коммуны, не выдержали жизни на ферме, вернулись в общество и осели в узкой каемке пригородов, отделявшей старый кирпичный город Бангор от холодного внешнего пространства.

Бангор, лесопромышленная столица девятнадцатого века, переживал тяжелые времена. Чтобы отменили занятия, требовалось много снега, но в Бангоре снег, к счастью для Эдварда, выпадал исправно. Если он начинал идти до того, как Эдвард ложился спать — а чем раньше он начинался, тем больше имелось шансов, — Эдвард долго лежал, вслушиваясь в наполненную снегом тишину, а когда родители засыпали, он светил в окно фонариком и следил, как снежинки, вспыхивая в луче, теряются в сплошной белизне на газоне. Он таращился в безлунную тьму, пытался рассчитать частоту и густоту снегопада, принимая во внимание температуру, длительность, влажность и скорость ветра, и возносил безмолвные, но пламенные молитвы окружной школьной инспекции. После этого он обычно просыпался от рева снегоочистителя, высекавшего из асфальта оранжевые искры, а следом полз грузовик с песком, хороня его надежды в месиве грязи и соли.

То, что Эдвард рос среди черно-белого пейзажа, где снег составлял фон с октября по май, могло объяснить проявившийся у него талант к шахматам.

Однажды, когда они пять часов ехали в Бостон к родственникам и мать сидела за рулем, отец дал Эдварду десятиминутный урок на миниатюрной магнитной доске, передаваемой с переднего сиденья на заднее. Эдвард сделал отцу пат с первой же попытки, побил его со второй и с тех пор ни разу ему не проигрывал. Тогда ему было семь. Последующие пять лет он проводил все субботы и часть воскресений в шахматном клубе Кэмдена, некогда величественной, а ныне обветшалой усадьбе, где пахло отставшими от стен обоями и старой мебельной набивкой из конского волоса. Клуб посещали почти исключительно ушлые юные дарования вроде Эдварда и меланхолические старцы, в том числе два ностальгических русских эмигранта — они бормотали в лохматые бороды «Bozhe moi!» и «Chyort vozmi!», когда Эдвард элегантно загонял в ловушку их коней и брал в клещи ладьи.

В двенадцать лет с ним каждый день занимался после школы профессор из Баудойна, он ездил в Бостон, в Нью-Йорк, а однажды совершил волнующее путешествие на турнир в Лондон. Он получил национальный разряд, и шахматные трофеи занимали в его комнате целую полку. Один его вид — уже высокого, бледного, как белый слон, очень прямо сидящего за доской — вселял страх в сердчишки его малолетних противников.

К тринадцати годам все это кончилось. Талант Эдварда испарился, как роса, на суровой заре половой зрелости, безболезненно, чуть ли не за одну ночь, — и хотя у него сохранились ясные воспоминания о блужданиях по сверкающим коридорам разума, дверь в заветный чертог захлопнулась наглухо, серебряный ключ пропал, и тропа заросла так, что и не найти. Он потерял свой разряд, а матчи превратились в серию политых слезами ранних сдач. Порой он ловил на себе взгляды родителей, недоумевавших, что такое стряслось с вундеркиндом, который некоторое время был их сыном.

Но несмотря на слезы и озадаченность родителей, в глубине души Эдвард не чувствовал себя несчастным от утраты своего дара. Тот ушел столь же загадочно, как и проявился. Эдвард скучал по нему, но ведь он никогда не считал его своей собственностью — он смотрел на себя как на носителя, временного опекуна, ничего больше. Потеря не ожесточила его. Он лишь желал утраченному дару удачи, куда бы ни улетел тот на своих невидимых крыльях.

Случалось, однако, что он оглядывался на годы своего вундеркиндства с ностальгией. Впоследствии он ловил себя на попытках вернуть то ощущение не стоящего усилий мастерства и легкой безмятежности, которое испытывал за шахматной доской, вернуть чувство своей особенности и предназначенности для чего-то лучшего. Он искал это в школьных занятиях, в спорте, в сексе, в книгах, а много позже даже в своей работе у «Эсслина и Харта».

Искал, но искомого так и не обрел.

Проснулся он все на том же диване. Снаружи стемнело. Эдвард сел и снял галстук, сильно помявшийся от лежания.

Два окна отсвечивали розоватым сиянием уличных фонарей. Квартира Эдварда, длинная и узкая, повторяла форму дома в Верхнем Ист-Сайде, где она занимала последний этаж. Вся она, так сказать, представляла собой одну большую комнату: гостиная, расположенная по фасаду, постепенно переходила в кабинет, за ним следовала кухня-чуланчик, далее шли тускло освещенная спальня и непропорционально пышная ванная. Эдвард мог позволить себе жилье вдвое больше этого, но у него никогда не хватало времени подыскать его себе, да и зачем? Он и тут-то почти не бывал. Кондиционер сломался еще прошлым летом, а он так и не удосужился наладить его.

Красные трапецоиды на электронных часах показывали 9:04. Эдвард встал и подошел впотьмах к письменному столу, расстегивая на ходу белую рубашку. Спать ложиться было рано, но он не испытывал желания заняться чем-то еще. Зевая во весь рот, он подобрал сброшенный пиджак с пола и нащупал во внутреннем кармане твердый конверт, подарок Зефа. Он достал его. Зеф написал на конверте печатными буквами:

ЭДВАРДУ, КОТОРОМУ ВРЕМЕНИ ДЕВАТЬ НЕКУДА

Эдвард вытряхнул диск. Никаких обозначений — поди разберись, где у него оборотная сторона. Эдвард наклонил его к свету, и две радужные спицы побежали друг за дружкой вокруг центрального отверстия.

Эдвард вздохнул. Его коллега Стюарт, на пару лет моложе его, а стало быть, уже взрослый, держал в офисе «Геймбой», без которого не мог обойтись. Он играл везде — на совещаниях, говоря по телефону, у поилки с водой и на заднем сиденье лимузина. Стюарт и его красный «Геймбой» служили в офисе предметом шуток, но Эдварда это не забавляло. Ему внушало отвращение лицо играющего Стюарта — устремленный в одну точку взгляд и полуоткрытый рот, как у дебила, решающего задачу по арифметике. Он поклялся, что если когда-нибудь увидит «Геймбой» в присутствии клиента, то выкинет его в окно.

Но деваться некуда. Надо хотя бы посмотреть, что это за игра. Зеф обязательно спросит. Эдвард нашарил под столом выключатель компьютера, зевнул, потянулся и вставил игру в дисковод. Программа, назвавшаяся «imthegame.exe», попросила разрешения на установку. Он разрешил. Несколько долгих минут программа распаковывала и копировала на его жесткий диск серии колоссальных файлов, располагаясь и обживаясь. Под конец на рабочем столе компьютера появилась новая пиктограмма, и Эдвард дважды щелкнул по ней.

Экран почернел, и динамики затрещали от зловещего статического разряда. Жесткий диск закудахтал, точно курица, собирающаяся снести яйцо. Так продолжалось с минуту. Эдвард снова посмотрел на часы — половина десятого. Можно еще успеть на вечеринку к Джо Фабриканту, если захочется. Лампа на письменном столе образовала островок света в темной квартире. Эдвард оперся лбом на ладонь.

Компьютер тем временем очнулся, и на черном экране появились белые буквы:

ОДИН ИГРОК ИЛИ НЕСКОЛЬКО?

Эдвард выбрал ОДИН, и показалась новая надпись:

СДЕЛАЙТЕ ВЫБОР:

МУЖЧИНА

ЖЕНЩИНА

Эдвард моргнул. Довольно интимный вопрос, верно? Он подумал, не соврать ли, и щелкнул по слову МУЖЧИНА.

СДЕЛАЙТЕ ВЫБОР:

СУША

МОРЕ

РЕКА

РЕКА, выбрал он.

ВЫБЕРИТЕ ВАРИАНТ:

ЛЕГКИЙ

СРЕДНИЙ

ТРУДНЫЙ

НЕВОЗМОЖНЫЙ

Он как-никак в отпуске. ЛЕГКИЙ.

ВЫБЕРИТЕ ВРЕМЯ:

КОРОТКОЕ

СРЕДНЕЕ

ДОЛГОЕ

КОРОТКОЕ, ответил он.

Компьютер снова заныл и защелкал, а потом затих. Экран опять погас, и надолго — Эдвард уже подумал, что программа зависла, и собрался ее удалить, но тут компьютер забился в судорогах с новой силой. Эдвард медлил, держа руки над клавиатурой. Экран просветлел.

Сначала Эдвард подумал, что перед ним цифровая фотография. Картинка была поразительно реалистичной — он точно смотрел в окно на другой мир. Зеленый свет падал между стволами деревьев, тонких берез и осин. Легкий бриз шевелил листочки. За рощицей виднелось открытое место с зеленой травой.

Эдвард на пробу подвинул «мышь», и точка его зрения переместилась вбок, как кинокамера. Направив ракурс вниз, он увидел усыпанную листьями тропинку. Он вернулся обратно, к небу. Оно было голубое, и одинокое облачко, белое и пушистое, таяло в нем, как капля молока в луже воды.

Эдварду пришло в голову, что Зеф так и не позвонил ему насчет той вечеринки, да и адрес он не запомнил. Теперь они, наверно, уже там, поддали как следует и треплются. Он пошел в кухню и налил себе холодного красного вина из наполовину полной, стоявшей в холодильнике бутылки. Холодное вино хорошо пить в жару.

С игрой творились какие-то чудеса, Образы струились совершенно гладко, без мультипликационных заминок и подскакиваний. Интенсивная, гиперреальная палитра красок вызывала в памяти предгрозовые пейзажи, и все детали прорисовывались с необычайной четкостью. Эдвард видел на ближней ветке листок с откушенным неровным полукругом по краю. Это напоминало не столько кино, сколько ожившую картину старого мастера.

Бокал с вином запотел. На часах было почти десять.

Эдвард почти уже решил остаться в этот вечер дома, но тут он заметил на полу у дивана белый прямоугольничек конверта. Кто-то запихнул его под дверь с такой силой, что конверт пролетел до середины комнаты. На конверте каллиграфическим, смутно знакомым почерком были выписаны фамилия и адрес Эдварда. Внутри лежало приглашение на вечеринку Фабриканта.

— Вот черт, — пробормотал он.

Как они в дом-то попали? Поглядев еще секунду на приглашение, он отложил его и вернулся к компьютеру.

Ветки шуршали и потрескивали, когда он шел через лес. Выйдя на открытое место, он увидел себя на вершине утеса, отвесно уходящего к широкой реке далеко внизу. Стальную воду морщила рябь. Золотой солнечный диск сверкал на голубом небе, по которому неестественно быстро мчались ватные клочки облаков.

Реку с обеих сторон окружали пологие, в самый раз для гольфа, холмы, перемежаемые темными перелесками. Ниже по течению долину пересекал огромный каменный мост. Взглянув вниз, Эдвард увидел собственные ноги в черных башмаках и коричневых саржевых брюках. На самом краю утеса торчал одинокий обветренный столб с прибитым к нему почтовым ящиком. В ящике виднелись предметы: простой белый конверт, пистолет и лежащие на боку серебряные песочные часы, Эдвард инстинктивно понимал, что все это оставлено здесь не для кого-то, а именно для него.

Он двинулся к ящику, но что-то на краю экрана отвлекло его. Он повернулся в ту сторону и сорвался с утеса.

Все завертелось колесом: голубое небо, серебристая река, красная стена утеса и снова небо. Он падал. Игра так захватила Эдварда, что его внутреннее ухо отреагировало на это панически. Он увидел последнюю вспышку солнца перед тем, как врезаться в воду, затем освещение изменилось, став слабым, мутным, серо-буро-зеленым. Его тело медленно опускалось на дно, вихляясь, как опавший лист, а потом он лег на спину, глядя на блестящую, колышущуюся речную поверхность.

Он надавил несколько клавиш без всякого результата. Угол его зрения слегка сместился, и он, помимо поверхности, видел теперь кусочек песчаного дна с какими-то водорослями. Пресноводная рыба вроде форели проплыла высоко над ним, затмив на миг водянистое солнце, и он понял, что умер.

В квартире стояла тишина. Он нажал наугад еще одну клавишу и снова очутился в лесу, вернувшись к началу игры. Дул легкий ветерок, небо голубело. Он был жив.

 

4

Утром он проснулся поздно, с головной болью. В памяти сохранилось хождение по лугам и лесам, щелканье клавиш и поиски ключей. В какой-то момент он допил вино и стал наливать себе понемножку из бутылки с граппой, которую привезли ему Зеф и Кэролайн с прошлогодней флорентийской конференции — по принципу, что напитки на основе винограда, даже смешанные, похмельем его не наградят. Теперь он пересматривал этот принцип в свете нового опыта.

Когда же он лег-то? Господи, да он ничем не лучше Стюарта с его «Геймбоем». В квартире духота, солнце бьет в закрытые окна. Спустив ноги на пол, он ощутил испарину на голой спине и распахнул все окна, какие попались под руку.

Часы показывали два. Он потряс головой. Стрессы и недосыпание наконец взяли свое. Сегодня как будто пятница? В обычный свой день он к этому времени отработал бы уже шесть часов. В кухне он налил себе большой стакан воды из-под крана и выпил его одним духом. На стойке лежало здоровенное зеленое яблоко. Он отрезал ломтик и съел прямо с ножа. От кислого сока заныли зубы.

На автоответчике имелось одно сообщение — оно поступило, наверно, ночью, когда он лег спать.

— Эдвард, это Зеф. — На фоне — шум веселого сборища. — Тут все говорят по мобильникам, и мы с Кэролайн тоже решили кому-нибудь позвонить. — Кэролайн промолвила что-то рядом. — Я не ору, я так говорю. Это мой нормальный голос. Мы все здорово на тебя обозлились, — продолжал поддатый Зеф. — Фабрикант обозлился, что ты не пришел, и мы тоже, в общем, все, хотя тут еще много народу — может, они тоже обозлились, не знаю. Неохота спрашивать. Мы уже наладились уходить. Ну их на фиг, эти светские разговоры. О, гляди-ка, Артист! Вот это да! Как это его угораздило? Ходит тут и пугает народ. А вон классная шлюшка…

— Ничего себе каблуки, — промолвила Кэролайн. — Лучше б сразу ходули надела.

— Я сейчас… — Конец сообщения.

Эдвард пошел в ванную и умылся холодной водой. Уже пару дней он не брился. Распускаешься, сказал он себе. Непонятно на что потратил всю ночь и сегодня уже полдня потерял. Давай соберись, засранец. Надо позвонить наконец в офис и распутать неразбериху с библиотекой Уэнтов, подумал он, глядя на себя в зеркало. Хотя нет, сегодня для этого уже поздно. Придется поехать прямо туда, его определенно уже ждут. Он представил себе прохладу, полумрак и покой чердачной библиотеки.

На лбу уже проступал свежий слой пота. Эдвард принял душ, оделся, положил в сумку записную книжку и старый свитер. Ни к чему торчать тут весь день. В квартире Уэнтов хотя бы кондиционеры работают. По дороге к выходу он задержался у компьютера. Запыленный монитор, который он так и не выключил, слабо светился на солнце — на экране вырастали фрагментами и тут же пропадали снова горные хребты. Он даже игру не остановил, и она шла без него всю ночь, пока он спал.

Эдвард убрал с экрана заставку и увидел, что все еще жив. Он нахмурился. Кому-нибудь вроде космического пришельца давно полагалось бы явиться и прикончить его. А может, уже и прикончили — может, его за эту ночь тысячу раз убивали и тысячу раз возвращали к жизни. Откуда ему знать?

На улице день, но в игре, согласно крохотному часовому табло в нижнем углу экрана, было семь часов вечера. За деревьями сквозила узкая, меркнущая полоска заката в красных, золотых и зеленых тонах. Эдвард вышел к утесу. На реке дробились и переливались последние отблески солнца. Некоторое время он просто стоял, глядя на воду.

Не все вокруг было таким, как минувшей ночью. Письмо и пистолет исчезли из почтового ящика. Эдвард вспомнил битловскую песню про листья, шуршащие в таком вот ящике. На земле в самом деле лежали листья — пейзаж сделался более осенним. Серебряные песочные часы тоже валялись на земле, разбитые, бледный песок высыпался на пожухлую, поредевшую траву. Здесь явно прошло какое-то время. Эдвард, занервничав, стал оглядываться по сторонам.

Мост через реку лежал в руинах. Настил обвалился, одна из двух каменных опор пропала начисто, другая сильно разрушилась. Эдвард стал на утесе так, чтобы лучше видеть. В игре он передвигался плавно и быстро, скользя над самой землей недоступным в реальной жизни манером. Дело выглядело так, будто мост обрушился сам по себе, от древности. Сколько же лет должно было пройти, чтобы это случилось? Пена, вскипая у подножия уцелевшей опоры, плыла вниз по течению. До Эдварда долетел слабый шум, производимый водоворотом. Там, внизу, еще сохранилась часть туловища каменного льва.

Как мог этот мост так состариться за одну ночь? И что ему, Эдварду, теперь делать? Он слетел на дорогу к тому месту, где она обрывалась в реку. Завитки воды у останков моста выглядели плотными и тяжелыми, как стекло. В полной тишине журчала река, и сверчки повторяли вкруговую один и тот же мотив. Нарисованная парусная лодочка, продвигаясь вверх по реке, оставляла на темно-синей воде белый след в виде правильной буквы V. На лодке звонили в серебряный колокол.

Эдвард нажат Esc, пытаясь выйти из игры, но никакого результата не последовало. Он попробовал Ctrl-Q, потом Alt-F4, потом Ctrl-Alt-Delete. Ничего, но процесс игры он в итоге скопировал.

— Мать твою, — вслух сказал он.

Возможно, новое самоубийство поможет делу? Он подошел к самому краю белой немощеной дороги с полоской зеленой травы между колеями. Он чувствовал себя не совсем ловко, вот так сознательно кончая с собой, но все-таки разбежался и прыгнул вниз. На этот раз он не кувыркался, а просто упал — повис на миг в вечернем воздухе и ушел с головой в темную воду.

Погрузившись, он не потонул и тут же выскочил на поверхность. Ракурс перемещался вверх-вниз, его несло по течению. Он хотел нырнуть вглубь, но не сумел. Упорно отказываясь тонуть, он качался на воде, как пробка.

— Тони давай, — прошипел он. — Сдохни, поганец.

Вскоре ему надоело топиться. Вокруг темнело. Он подплыл к одинокой опоре и взобрался на нее. Вдали маячила парусная лодка. На корме виднелись неразличимые теперь буквы — он предполагал, что там написано МОМУС.

Узкую улицу, на которой жили Уэнты, загораживал мусоровоз, поэтому таксист высадил его за углом. Женщина с суровым лицом продавала с раскладного столика старые номера «Пентхауса» и «Уи», покоробившиеся от воды и солнца. Жара превратила город в цементную печь. Солнце резало глаза, отражаясь от окон и автомобильных зеркал, — на тротуар и то было больно смотреть. Эдвард прошел мимо швейцара, даже не взглянув на него.

— Идите, идите, — лениво произнес тот ему вслед.

В темном вестибюле после солнечной улицы Эдвард сразу ослеп и ушиб ногу о кофейный столик. Его охватил аромат кожи и сухих лепестков. Впотьмах он добрался до лифта и вынул из кармана ключ, который дала ему Лора. Тот без труда вошел в гнездо рядом с кнопкой семнадцатого этажа. Двери с рокотом закрылись.

Эдвард надеялся, что дома никого не окажется и он проскользнет наверх, не вступая ни с кем в разговоры. Ушибленная голень болела. На девятом в лифт сел пожилой еврей-хасид, пахнущий потом под черным сюртуком, а на десятом он вышел. На подходе к нужному этажу у Эдварда возникло странное ощущение, что дверцы сейчас откроются в никуда, в глухую стену или в пропасть, однако его встретила все та же прихожая с зеркалом, и та же уборщица энергично пылесосила ковер в первой комнате.

Лоры нигде не было видно. Эдвард прошел через комнату в белый коридор с призраками снятых картин и добрался до чулана с винтовой лестницей. Вой пылесоса затихал позади, подошвы позванивали на железных ступеньках. Верхняя дверь на этот раз открылась легко, и он плотно закрыл ее за собой. Точно войти летним днем в кинозал — такая же темнота и прохлада, такая же атмосфера молчаливого предвкушения. Эдвард глубоко вдохнул. Застоявшийся холодный воздух лег влажным полотенцем на больной лоб.

В данных обстоятельствах перспектива тихой, кропотливой, относительно бездумной работы представлялась ему невыразимо приятной. Он не спеша проследовал к столу, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Все лежало в точности там, где он оставил. Большой фолиант в кожаном переплете покоился на столе торжественно, как надгробный камень. Эдвард включил ноутбук и подошел к открытому ящику. Из щели между шторами падала на пол узенькая полоска света.

Эдвард взял сверху стопку запакованных книг и вернулся к столу. Первой он развернул тонкую книжечку в серозеленой обложке с золотым обрезом. Лоренс Стерн, «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии». Кожа переплета, очень мягкая, крошилась и оставляла следы на пальцах. Книжка насчитывала всего лишь около сотни страниц. Эдвард раскрыл ее на титульном листе — издано в 1791 году.

Он стал разворачивать остальные, бросая бумагу на пол. «Жалоба, или Ночные думы и Сила религии». Викторианский отчет о раскопках замороженного мамонта с великолепными иллюстрациями, переплетенный вместе с трактатом о метеоритах той же эпохи. «Le sofa», предреволюционный французский роман в розовой бумажной обложке, — порнографический опус с сильным революционным подтекстом о сексуальной жизни французской аристократии, написанный от лица обозначенной в заглавии мебели. Пачка бумажных листов, перевязанных черной лентой, — раннеамериканские памфлеты. Дешевое издание сборника стихов Джойса «Яблоки по пенни за штуку».

Открыв папку с инструкциями, Эдвард приступил к их исполнению. Он пересчитывал ненумерованные страницы в начале и конце каждой книги. Он измерял тома в сантиметрах, проверял на ощупь твердость углов, сокрушенно цокал языком над поломанными и подпорченными корешками. Он считал иллюстрации. Он выискивал определения книжных орнаментов на соответствующих страницах, где перечислялись наиболее популярные их виды с датами изобретения и именами печатников-изобретателей. Он упоминал о пометках всякого рода — форзац Стерна, например, покрывали порыжевшие от времени арифметические расчеты, сделанные авторучкой. Он долго разбирал надпись на сборнике Джойса и выяснил, что тот принадлежал Аните Лоос.

Данные по каждой книге он вводил в компьютер — каталогизационная программа предусматривала отдельное поле для каждого элемента информации. Снизу никто не приходил и не беспокоил его. В библиотеке было холодно, но захваченный из дому свитер хорошо согревал и предохранял одежду от пыли. Головная боль за работой стала проходить. Уличное движение на Мэдисон казалось таким отдаленным, что Эдвард воспринимал его как гул прибоя в морской раковине, перемежаемый музыкальными сигналами.

В следующей стопке он обнаружил трехтомный английский труд по юриспруденции; путеводитель по Тоскане двадцатых годов с засушенными между страниц итальянскими полевыми цветами; французское издание Тургенева, от ветхости распавшееся у него в руках; лондонский статистический справочник 1863 года издания. Что за идиотизм, если вдуматься. Он обращается с этими книгами как со священными реликвиями. Читать он их собирается, что ли? Но есть, есть в них что-то магнетическое, внушающее почтение, даже в самых дурацких — взять хоть просветительскую брошюрку о том, как пчелы создают молнию. Все они содержат какую-то информацию, но не в той форме, к которой он привык. Память у них не цифровая, не электронная — они не отштампованы из силикона, а терпеливо сотворены из древесной пульпы, типографской краски, кожи и клея. Одни люди взяли на себя труд написать их, другие позаботились их купить, а возможно, и прочесть — во всяком случае, сохранить их лет на сто пятьдесят, а то и дольше, в то время как они могли погибнуть от одной-единственной искры. Хотя бы это придает им какую-то ценность, разве нет? Несмотря на то что он, вздумав почитать какую-нибудь из них, наверняка помер бы со скуки. Может быть, именно это и притягивает его — зрелище стольких книг, которые ему никогда не придется читать, не придется проделывать такую умственную работу. Как давно уже он не читал книги — настоящие книги, а не детективы?

От каждого томика, раскрываемого им, исходил особенный пряный запах. Компьютерный каталог рос пункт за пунктом, и Эдвард потерял счет времени. Большинство книг было родом из Англии, но американских и континентальных тоже имелось достаточно. Немецкие порой были напечатаны черным, паучьим готическим шрифтом, который он расшифровывал вдвое дольше. Кириллицу и арабский алфавит он откладывал сразу как безнадежные. Из книги бенгальских стихов выпала печатная карточка. Текст «С признательностью от автора» сопровождался витиеватой нечитабельной подписью.

Когда тонкая полоска дневного света добралась до стола, он взглянул на часы и увидел, что уже почти шесть. Он встал и потянулся, с наслаждением распрямив хрустнувший позвоночник. Две трети длинного стола заполняли ровные стопки книг, пол усеивали груды оберточной бумаги. Он чувствовал себя безупречно добродетельным, как средневековый монах, который по завершении дневных трудов возвращается в аббатство, чтобы попить пива с домашним сыром.

Оставалась еще книга, которую упомянула Лора, написанная кем-то с окончанием на «ий». Да, он же записал вчера: Гервасий Лэнгфордский. Для верности он еще раз просмотрел книги, которые уже внес в каталог. Нет, ничего такого. Вон сколько ящиков еще предстоит вскрыть — хорошо бы хоть с этим управиться до отъезда в Англию.

На полках у стены стояли какие-то справочники, и Эдвард подошел посмотреть. Здесь были и переплетенные ксерокопии, и десяти-двадцатитомные энциклопедии, до того толстые, что переплеты проседали под тяжестью страниц. Специализация самая узкая: «Repertorium Bibliographicum», «Gesamtkatalog der Wiegendrucks», «Инкунабула в американских библиотеках», «Краткий каталог восемнадцатого века», «Переплет эпохи Английской реставрации». Ну что ж, исследовательской работы он никогда не боялся. Эдвард снял с полки солидный фолиант под названием «Каталог английских книг, изданных до 1501 года».

Справочник весь состоял из черно-белых фотокопий каталожных карточек. Десятки тысяч копий, собранные из разных библиотек и расположенные в алфавитном порядке, рядами заполняли тонкие, как из папиросной бумаги, страницы. Эдвард расчистил на столе место под лампой и всего через минуту обнаружил нужного автора, между Гервасием Кентерберийским (ум. 1205) и Гервасием Тильбюрийским (ок. 1160 — ок. 1211). Гервасию Лэнгфордскому (ок. 1338 — ок. 1374) посвящались три карточки. Две из них, видимо, были разными изданиями одной и той же книги, «Chronicum Anglicanum» (Лондон, 1363 и 1366), третья книга называлась «Les contes merveilleux» (Лондон, 1359).

В нижней части каждой карточки сокращенно обозначались библиотеки, владеющие экземплярами данной книги. Сокращения расшифровывались в длинном указателе-приложении, из которого Эдвард выяснил, что «Chronicum Anglicanum» можно найти в Нью-Йорке, Техасе и Англии. Нью-йоркский экземпляр хранился в учреждении под названием «Ченоветский депозитарий редких книг и манускриптов». Эдвард записал название, выключил компьютер и собрал свои вещи. Проверил напоследок, все ли в порядке, и на пути к выходу погасил торшер.

Закат окрашивал белые стены нижнего коридора в мягкие карамельно-розовые тона. Окна были раскрыты настежь, и прохладный ветерок гулял по пустым комнатам. Днем Эдвард стремился избежать всяких встреч, но сейчас, после долгих часов безмолвной работы, находился в общительном настроении и почти что надеялся на столкновение с Лорой Краулик. Интересно, живет ли она здесь, подумал он снова, столуется ли и ночует ли в этой квартире. Идя к лифту, он заглянул в приоткрытую дверь и увидел маленький, тесно заставленный кабинетик. На полках, на полу, на верхушках шкафов, даже на подоконниках громоздились манильские конверты, кучи бумаг, черные скоросшиватели, пухлые, завязанные тесемками папки — точно некая гигантская бумаголюбивая птица вила здесь гнездо. Рабочий кабинет без компьютера выглядел странно.

Эдвард, поколебавшись, вошел туда. Решив не откладывать дела в долгий ящик, он снял телефонную трубку и запросил в справочной номер Ченоветского депозитария. Открыт он еще или нет? Ответивший Эдварду библиотекарь бесцеремонно направил его в другой отдел, где звонок перевели на режим ожидания. Эдвард, заполняя паузу, поворошил бумаги на столе — страховые формы, письма, какие-то крючкотворские переговоры с подрядчиком по циклевке полов. Розовые копии счетов за компьютерные работы, выполненные неким Альберто Идальго.

— Отдел каталогов, — сказал в трубке женский голос.

Эдвард объяснил, что ищет Гервасия Лэнгфордского.

— Книгу или манускрипт?

— Книгу. — Должно быть, так — а что же еще?

— Вы представляете какое-то учреждение?

— Коллекцию Уэнтов, — сымпровизировал он.

Женщина переговорила с кем-то еще и спросила:

— Вы член их семьи?

— Нет, служащий.

В этот момент он засек периферическим зрением стоящую на пороге Лору Краулик, и сердце у него классически екнуло от внезапного ощущения вины. Зря он, пожалуй, сделал этот звонок.

— Вам надо будет зарегистрироваться, — предупредила женщина, — поэтому захватите фото и документ, подтверждающий место вашего проживания.

— Понял. — Он повесил трубку. Лора молча смерила взглядом его грязный мешковатый свитер и небритую физиономию.

— Вы закончили? — спросила она.

— Хотел дозвониться до них перед закрытием. Извините, что не нашел вас.

— Я, между прочим, не пряталась. — Лора начала демонстративно прибирать на столе. Эдвард взял сумку и собрался идти.

— Не забудьте записать свои расходы в Ченовете. — сказала она. — Они берут плату за регистрацию, довольно приличную. И возьмите с собой карандаш и бумагу, если намерены делать заметки. С ручками в читальный зал не пускают.

— Вы там бывали?

— Пару раз. Не знаю только, что в их фондах могло вас заинтересовать.

— Я хотел узнать что-нибудь о Гервасии Лэнгфордском.

На это она улыбнулась, показав выступающие вперед белые зубы.

— Вот оно что.

— Кстати, наверху я его пока не обнаружил.

— Уверена, что он вам еще попадется.

— А не могли бы вы сами рассказать мне о нем? Я не совсем представляю, что нужно искать.

— Думаю, вы узнаете его, когда увидите, — пожала плечами она.

— Надеюсь.

Он испытывал отчетливое впечатление, что она с нетерпением ждет его ухода, и поэтому, из чувства противоречия, старался затянуть разговор.

— Мне кажется, вы недооцениваете глубину моего невежества.

— Да уж. Не понимаю, почему она не задействовала кого-нибудь более квалифицированного, — раздраженно ответила Лора. — Например, меня. Но в этом она вся.

— Кто, герцогиня?

— Она самая.

Лора вздохнула, поправила волосы и нагнулась, открыв набитый папками ящик. Почудилось ему или от нее в самом деле повеяло виски?

— Ладно. Если вы ищете зацепку, то вот. — Она переписала что-то из напечатанного на машинке письма на желтый листок-липучку. — Заглавие книги, которую они ищут.

Почерк у нее был четкий и красивый, выработанный, не иначе, в каком-нибудь суперэлитном пансионе. «Странствие в Киммерийскую землю», прочел Эдвард.

Он кивнул с важным видом, как будто это и впрямь о чем-то ему говорило.

— Можно спросить, почему мы ее ищем?

Она уставилась на него пугающе светлыми, сланцевого цвета глазами.

— Потому что она нужна герцогине.

Расплавленное оранжевое солнце висело над самым Нью-Джерси. Эдвард вдруг остро ощутил их совместное одиночество в пустой квартире.

— Этот проект — ее идея, — продолжала Лора, — если до вас еще не дошло. Вы в качестве человека от «Эсслина и Харта» — тоже ее идея. Что бы там у вас ни сотворили с ее финансами — нет, не рассказывайте, мне это совсем не интересно, — ваша фирма, похоже, произвела на нее грандиозное впечатление, а лично вы — особенно. Порой я думаю, что все мы — ее идея, говоря в метафизическом смысле. Ее мир как-то более материален, чем наш. Что до книги, то я думаю, это ценная вещь, хотя и не представляю насколько. Помимо этого, цель поисков мне неизвестна, но она проявила большую настойчивость в этом вопросе, что несколько необычно. Она нечасто ко мне обращается. Я — весьма отдаленный пост ее империи, американское посольство, как мы выражаемся.

В ее иронии прослеживалась горечь. Она, наверно, чувствует себя одинокой, подумал Эдвард.

— Вы располагаете информацией о герцогине, не так ли? — спросила она.

— Как вам сказать, — с продуманной уклончивостью промямлил он. — И да, и нет.

— Вам лучше хоть что-то знать, раз вы собираетесь на нее работать. — Заговорив об Уэнтах, Лора немного смягчилась. — Мы с Бланш вместе учились в школе и обе окончили ее на год раньше обычного срока. Иногда мне кажется, что она в том случае совершила ошибку. При всем ее уме ей пришлось нелегко. Род у них очень древний — это в Америке их никто не знает, а там все только и стремились заполучить Бланш. Это оказало на нее свое влияние. Сделало ее очень застенчивой и недоверчивой по отношению к одним людям, но слишком доверчивой по отношению к другим. — Лора искоса взглянула на Эдварда. — Звучит банально, но она действительно жила очень замкнуто. Что касается Питера, я видела его только на свадьбе и еще несколько раз после. Они стали настоящими затворниками. Почти безвылазно живут в своем поместье на севере Англии. Их владения огромны — они скупили всю землю на мили вокруг, и это в основном совершенно дикая местность. Олений парк.

Сейчас она расскажет про древнее фамильное проклятие, которое сбывается во время полнолуния. Эдвард подавил улыбку. Все это звучало до того нереально — прямо как в дешевом «ужастике». В колледже он знал одного парня, который считался аристократом. Швед, очень высокого роста — говорили, что у него баронский титул. Они вместе занимались в группе китайской истории, так этот барон за весь семестр слова не проронил. Постоянно торчал в подвале своего общежития, играя в пинг-понг и тоскуя — как полагал Эдвард — по своим далеким фьордам.

— Значит, вы все-таки знакомы с герцогом?

— Разумеется, я с ним знакома. Они оба очень добрые люди. Очень. Последнее время ему, кажется, нездоровится, и он почти не встает с постели. Для Бланш это тяжело. Она ведь намного моложе его.

— Вот как?

— Да. — Лора, снова замкнувшись, задвинула ящик, спрятав туда письмо, и выпрямилась. — Только не стройте себе фантазий. Вы с ней даже не встречались ни разу.

Эдвард сморгнул и совершенно честно сказал:

— Могу вас заверить, что мой мозг чист от каких бы то ни было фантазий.

— Вот и хорошо. — Она снова занялась бумагами. — Скажу откровенно: мне не нравится этот город, не нравится эта забытая богом страна, и вы мне тоже не нравитесь. Но если вам удастся найти Гервасия, герцогиня, возможно, сочтет нужным вернуть меня в Англию, а в этой жизни для меня нет большего счастья. В этом отношении я буду помогать вам, чем только могу, но во всем остальном умываю руки. Это понятно?

Она подняла к Эдварду слегка раскрасневшееся лицо. Он перебрал в уме несколько саркастических ответов и сказал:

— Вполне. Благодарю за откровенность.

Лишь через пару минут, спускаясь в лифте, он отдал себе отчет в принятом сегодня решении: только он, и никто другой, будет заниматься библиотекой Уэнтов.

 

5

В понедельник, в одиннадцать утра, Эдвард вышел из такси у Ченоветского депозитария редких книг и манускриптов. День опять выдался солнечный, жаркий, и улица напоминала передержанную фотографию. Влажный воздух насыщали испарения. На тротуаре тихо шипела оставленная строителями металлическая цистерна. Она обросла инеем, и Эдвард с трудом подавил желание прижаться к ней.

Снаружи Ченовет разочаровывал: четырехэтажное здание из серого камня, втиснутое между двумя жилыми домами. Первый этаж занимал бутик под названием «Заз!». Вход в библиотеку обозначала полированная медная дощечка. Над ней, в металлической рамочке под стеклом, помещалось объявление о выставке «Редкие маргиналии эпохи Возрождения», доступной «только по договоренности».

Эдвард вошел с улицы в темный узкий холл. В конце его, у ведущей вниз лестницы, за освещенной конторкой стояла на манер метрдотеля женщина с кожей цвета корицы.

— Кейс, пожалуйста, оставьте здесь, — сказала она и заставила Эдварда расписаться в регистрационном перечне.

Он неохотно расстался со своим «Гермесом», и она поставила кейс рядом с грудой рюкзаков позади себя. Открыв стеклянную дверь на лестницу, Эдвард точно прошел через шлюз в другой мир — мир холодного, трижды очищенного воздуха, белых стен, стеклянных панелей, плюшевого напольного покрытия и скрытого, тщательно спроектированного освещения. Громадный зал, уставленный компьютерными терминалами и каталожными шкафами из светлого дерева, населяли исключительно молодые женщины и пожилые мужчины — они заполняли какие-то формы и возили туда-сюда тележки на скрипучих деревянных колесиках. В комнату, непонятно откуда, проникал солнечный свет. Температура на благословенные десять градусов уступала уличной.

Седовласый старец ростом футов пяти налетел на Эдварда и направил его к абонементу, массивному деревянному форпосту, занимавшему целую стену. Там старец вручил ему карандаш и дал заполнить несколько бланков. На столе лежала толстая книга в кожаном переплете, снабженная утяжеленной бархатной закладкой, и Эдварду велели расписаться в ней. Он покорно выписал чек на 180 долларов, получил квитанцию, после чего седовласый гном утратил к нему всякий интерес и вернулся к своим занятиям.

Эдвард сел за один из компьютеров со старомодным черно-зеленым монитором. Рядом лежали листки с ксерокопиями инструкций. Он набрал имя «Гервасий» и дал команду НАЙТИ. Результата не последовало. После пятиминутного изучения инструкций он открыл, что средневековые издания следует искать в отдельной базе данных. Сообразив, как туда войти, он сразу отыскал двух других Гервасиев, Кентерберийского и Тильбюрийского, но не Лэнгфордского. Вернувшись к инструкции, он выяснил, что, хотя 80 % фондов Ченовета введены в электронный каталог, другие 20 % можно найти только в карточном.

Он подошел к одному из многочисленных шкафов, и на него уставились сотни ящичков с блестящими медными ручками, с аккуратно написанными от руки бумажными ярлычками. Пройдя еще тридцать-сорок футов, он обнаружил букву «Г», а затем и «Ге», где опять-таки ничего не нашел. Он проконсультировался с миниатюрной блондиночкой, здешним пажом, и она поведала ему, что он смотрит в книжном каталоге, а труды Гервасия, вышедшие в свет до изобретения книгопечатания, считаются вовсе не книгами, а манускриптами. У манускриптов свой каталог, в другой части комнаты.

Там Эдвард наконец обрел нужную карточку:

Автор: Гервасий Лэнгфордский, ок. 1338— ок. 1374

Название: Chronicun Anglicanum (часть вторая),

Gervasius Langfordiensis

Выходные данные: Лондон, 1366

Характеристика: xvi, 363 с.; карты; 34 см.

Вот и все плюс длинный библиотечный индекс. Огрызком карандаша Эдвард переписал его на обороте чьего-то старого требования — неизвестный читатель интересовался Джоном Донном и Английской революцией.

Но где же у них книги? Эдвард видел здесь совсем мало шкафов, всего на двести томов каждый. Он постоял со своим клочком бумаги, не зная, что делать дальше. Потом стал прохаживаться по залу, поглядывая на других читателей и пытаясь с ходу вникнуть в здешние порядки. Ничего такого, что разумелось бы само собой. Он заглядывал в выходящие из зала двери, но они не казались обещающими. Все оставалось загадочным, непонятно как действующим, словно в каком-то ультрасовременном общественном туалете.

Когда он в третий раз прошел мимо абонемента, библиотекарь, круглолицая темноволосая девушка, приветливо спросила его:

— Я могу вам чем-то помочь?

— Д-да, — признался он и неловко предъявил ей листок с шифром.

— Ясненько, — сказала она, изучив его. — Вы присядьте, вам принесут.

Девушка, еще школьница на вид, предложила ему подождать в читальном зале, что показалось ему вполне разумным, и скрылась за внушительной до нелепости железной дверью.

Свет в библиотеке слегка приглушили, как в ресторане с романтическим уклоном. Эдвард наугад приоткрыл дверь в белой нише — там шел какой-то студенческий семинар. Извинившись, он попятился. Следующая попытка выглядела более удачной — просторное помещение, где стояло штук двадцать одинаковых столов, все снабженные единственным твердым стулом и ноутбуком, помещенным точнехонько в правом верхнем углу. Здесь было тихо и немного светлее, но воздух просто леденил — еще больше, чем в каталожном зале. На белых стенах висели старые темные картины в золоченых рамах, каждая со своим миниатюрным прожектором.

За столами сидели человек пять или шесть. Эдвард тоже сел на свободное место, сложив руки на груди. Прошло десять минут. Тишину нарушали только типичные звуки умственной работы: покашливание, шорох переворачиваемых страниц, изредка сморкание. Никто здесь не разговаривал. Эдвард бесцельно возил карандашом по чистому листку, который взял с собой для заметок. Не умея рисовать, он старательно изображал геометрические тела — кубы, шары и конусы, заштриховывая их с разных сторон. Отсутствие окон создавало впечатление глубокого подземелья. В каждом углу, подальше от книг, падали из верхнего мира солнечные лучи. Эдвард подошел к одному — свет шел из квадратного глазка в несколько дюймов шириной, заглубленного на целый ярд в потолок. В нем, немыслимо далеко, голубел кусочек неба.

Кто-то тронул его за плечо — та самая девушка. Жестом она пригласила его выйти с ней в главный зал.

— Извините, но материал, который вам нужен, сейчас на руках.

— На руках. Значит… где-то здесь?

— Ну да. — Она выдула пузырь из жевательной резинки. — Выносить у нас не разрешается.

— А… вы не знаете, надолго его взяли, этот материал?

— Нет. Извините.

Эдвард скорчил гримасу.

— А если я вернусь через пару часов?

— Это уж вам решать, — прощебетала она.

— Да, хорошо. Спасибо.

Девчушка убежала, и Эдвард в раздражении поднялся наверх. Ничего себе совпадение. Сколько человек на свете хотя бы раз слышали о Гервасии Лэнгфордском? Между тем один из них сегодня находится здесь собственной персоной и читает ту самую книгу, которая нужна Эдварду. В вестибюле его охватил теплый, влажный воздух внешнего мира, и он с благодарностью потер замерзшие руки. Он точно всплыл на поверхность после глубоководного погружения. Портье вернула ему кейс.

В этот момент ему вспомнился разговор с Лорой, а следом и сама герцогиня. Он замешкался, держа в руках кейс, как поднос в кафе, потом опять отдал его женщине и спустился в читальный зал.

Он не знал, сколько придется ждать. Чтобы убить время, он открыл ноутбук на своем столе. Тот отворился с громким зловещим треском, но никто из других читателей даже не посмотрел в его сторону. Эдвард включил компьютер. Пыльный жидкокристаллический экран медленно прояснился, показав рабочий стол. Там он, к своему удивлению, нашел будто нарочно для него приготовленную пиктограмму с надписью МОМУС.

Эдвард снова огляделся. На миг он почувствовал себя жертвой международного заговора, но потом вспомнил, что Зеф говорил про популярность этой игры в хакерских кругах. Может, кто-то из библиотечных программистов ввел копию игры в библиотечный компьютер для личного пользования? В общественных машинах всегда полно программного мусора — это мог сделать и читатель, безнадежный фанат «Момуса». Эдвард сомневался, что у старенького дешевого ноутбука хватит мощности на игру, но почему бы и не попробовать? Терять ему нечего. Копия сохраненной игры, записанная на компакт-диск, лежала у него в кармане. Эдвард вставил диск в ноутбук, вывел свой вариант игры на рабочий стол и дважды щелкнул по пиктограмме.

На маленьком экранчике замелькали окна с кодовыми обозначениями — быстрее, чем мог переварить медлительный жидкокристаллический монитор. Динамики издали треск электрического разряда. На столе лежали дешевые пластиковые наушники, и Эдвард подключил их к компьютеру.

Он виновато покосился на своих соседей по залу, но они явно не обращали на него никакого внимания. Прошло десять секунд, двадцать, пятьдесят. Программа, похоже, рухнула.

Но тут на экране, словно на темной сцене в огнях рампы, высветилась знакомая картина — на сей раз в призрачных серовато-белых тонах. Тот же небесный простор, та же река, и трава, и белая дорога, и разрушенный мост. Реальный мир вокруг вопреки воле Эдварда стал меркнуть. Его взгляд сосредоточился на маленьком светящемся прямоугольнике.

Со своей позиции на опоре моста он смотрел вниз, на реку. Вода опустилась ниже, чем ему помнилось, и стала молочно-белой от ила. Она текла быстро, образуя порой омуты и водовороты. У Эдварда создалось впечатление, что здесь опять прошло много времени — лет десять, или сто, или тысяча. По реке, крутясь, плыло дерево, почти целое и, видимо, совсем недавно подмытое вместе с берегом. Мокрые зеленые листья на его ветвях холодно блестели в лучах рассвета. Впервые с начала игры Эдвард понял, что ему следует делать. Дерево зацепилось за мостовую опору, и он ловко соскочил со своего каменного насеста на скользкий ствол. В реальной жизни у него бы это не получилось, а в игре — запросто.

Дерево, вспенивая воду, двигалось по течению вместе с ним. Эдвард, балансируя, добрался до кроны и нашел сухое местечко. Река, быстрая и широкая, несла его вперед. Раннее утро озаряло окрестности ясным холодным светом. На обоих берегах мелькали деревья, камни, утесы из песчаника. Через равные промежутки времени в тростниках слышался запрограммированный птичий щебет.

Так прошло минут десять — пятнадцать. Берега стали более низкими и не такими крутыми. Вскоре Эдвард увидел, что приближается к какому-то городу.

Он ждал чего-то фантастического вроде леденцового замка или мрачной толкиновской крепости, но на деле все оказалось далеко не столь экзотическим. На берегу высился Манхэттен, а река, по которой он плыл, была Гудзоном. Проследовав под мостом Джорджа Вашингтона, он спрыгнул с дерева у Верхнего Вест-Сайда и поплыл к берегу. На улицах, включая Вест-Сайд-хайвэй, было пусто. Повсюду валялся разный городской мусор, любовно представленный в трех измерениях.

Виртуальные семимильные сапоги несли Эдварда на юг, в Мидтаун. Город, несмотря на ясную солнечную погоду, выглядел серым и мертвым. Эдвард проскочил через Рокфеллер-центр, ожидая увидеть на табло Радио-Сити надпись МОМУС, но вместо этого там значилось МНЕ ВСЕ ЭТО ОЧЕНЬ НЕ НРАВИТСЯ. Флаги вокруг знаменитого катка изображали одинокое приземистое дерево на темном фоне. Эдварду сделалось не по себе.

Сам не зная почему, он инстинктивно повернул на восток, на Пятидесятую улицу, и лишь за несколько секунд до цели понял, что направляется к Ченоветской библиотеке, где сидел в данный момент своей реальной жизни. В том, чтобы замкнуть этот логический круг, содержалось нечто опасное и в то же время притягательное. Что он будет делать, когда доберется? Войдет внутрь? И увидит себя самого, сидящего за компьютером?

Он в последний раз повернул за угол и увидел на месте библиотеки развалины, битое стекло, облако пыли.

Затем начались какие-то странности. На руинах проросла мощная густая крапива. Время ускоряло свой бег. Стрелки, церковных часов через улицу колесом понеслись по кругу и воспламенились с ясно слышимым треском.

Эдвард откинулся назад и потер глаза. Солнечные квадраты в углах комнаты переместились на целый фут. Сколько сейчас может быть времени? Несколько посетителей ушли, несколько новых прибавились, но на него по-прежнему никто не смотрел. Вот и отлично. Все под контролем.

Он потянулся и взглянул на часы. Начало второго. Он играл в «Момус» около часа. Надо за собой последить. Он начинал понимать, что такого находят другие люди в компьютерных играх. «Момус» отличается от тусклой реальности тем, что каждый момент в нем насыщен предчувствием, полон скрытого значения. Это более яркая, более продвинутая, более привлекательная, лучше сконструированная версия реальности. Он закрыл ноутбук, и тот, вздохнув, отключился. Эдвард вышел в зал каталогов. За абонементом сидела та же девушка. Он встретился с ней глазами, но она лишь улыбнулась с сожалением и покачала головой.

Ждать Эдвард не привык. Если бы ему пришлось столько времени ожидать доклада аналитика, сведений о стоимости акций или сводки SEC, он бы уже взорвался или нашел нужную информацию сам. Он потерял здесь полдня и не собирался терять вторую половину. Подбоченившись, он встал в дверях читального зала. Там сидели всего пять человек, целиком погруженных в свою работу. У одного из них должен быть Гервасий.

Двух, пожилую женщину с обвисшими щеками и молодого человека безумного вида с вздыбленной шевелюрой, он исключил сразу: они работали с отдельными листами, с письмами или документами, а не с книгами. Чернокожий мужчина с белоснежными волосами за другим столом изучал в лупу пожелтевший бульварный журнал. Осталось двое кандидатов: высокая строгая девушка и страдающий надрывным кашлем старик.

Эдвард перешел к стене, притворившись, что рассматривает справочную литературу. Собственное отражение в застекленных шкафах вызвало у него неловкость, и он напустил на себя беззаботный вид. Девушка склонилась над книгой низко, как игрок, оберегающий свои карты от посторонних взглядов. Эдвард передвинулся к старику. Тот поднял на него глаза, выжидательно приоткрыв впалый рот, но Эдвард успел засечь, что его книга напечатана арабским шрифтом. Все ясно. Стало быть, это девушка.

Он осторожно обогнул зал и вернулся к ее столу. Она безостановочно строчила что-то в блокноте, согнув свою высокую угловатую фигуру чуть ли не вдвое. Прямые каштановые волосы, ровно подрезанные над бледной шеей, свешивались до подбородка. Шерстяной зеленый жакет был надет поверх простой белой майки.

Эдвард придвинул себе стул и сел напротив. Книга, лежащая перед ней, была очень велика — один только переплет в толщину не меньше полдюйма. На древних пятнистых страницах располагались плотные колонки черного рукописного текста. Девушка упорно не замечала его присутствия.

— Извините, пожалуйста… — начал он шепотом — ненавязчиво, как ему хотелось надеяться.

Она взглянула на него быстро, но без испуга. Лицо длинное, породистое, не сказать чтобы красивое, но карие глаза и большой выразительный рот Эдвард заметил сразу. Девушка тут же опустила глаза и вернулась к своей писанине.

— Прошу прощения…

Она постучала тупым концом карандаша по прикрепленной к столу табличке:

ПРОСИМ СОБЛЮДАТЬ ТИШИНУ

Эдвард встал, принес со своего места карандаш и бумагу и вывел печатными буквами на листке:

ЭТО ГЕРВАСИЙ ЛЭНГФОРДСКИЙ?

Теперь она задержала на нем взгляд чуть подольше и неохотно кивнула.

МНЕ НУЖНО ЗАДАТЬ ВАМ ОДИН ВОПРОС,

написал Эдвард.

Она тяжело вздохнула и поджала губы, давая понять, что ее всю жизнь отрывают от важных занятий — видно, такая ее судьба, но делать вид, что ей это нравится, она не намерена. Они вместе встали и пошли к двери, при этом он заметил, что она с него ростом. Движение, с которым она поднялась, поразительно напоминало о большой вспугнутой цапле, приготовившейся взлететь. Эдвард открыл перед ней дверь. Старуха с обвисшими щеками хмуро уставилась на него, и он состроил ей рожицу.

Он собирался сесть с девушкой за один из длинных столов в большом зале, но она осталась стоять у двери.

— Забавно, — сказал он, подчеркнув сказанное усмешкой, — но я тоже пришел сюда в поисках Гервасия Лэнгфордского.

Он надеялся, что это положит начало светскому разговору, но девушка молча ждала продолжения, и он продолжил:

— Поэтому я хотел спросить, когда вы думаете закончить.

У нее на руке были серебряные часики, но она на них не взглянула.

— Я буду работать с ним до конца дня.

Ее голос звучал на редкость ровно и невыразительно. Ни извинения, ни приглашения к переговорам. Эдвард почесал затылок. Он вступил на незнакомую территорию и не знал принятого здесь протокола.

— А что, если я только брошу на него взгляд?

Выражение ее лица не изменилось.

— Сколько времени вам потребуется?

— Пятнадцать минут.

— Будете переписывать? Калькировать? Делать наброски?

— Нет, не думаю. Просто мне нужно… проверить пару вещей.

Все тот же безразличный взгляд. Аристократическая горбинка на ее длинном носу напоминала лыжный трамплин.

— Хорошо. — Она отступила от двери, словно раздумала вступать с ним в единоборство. — Даю вам пятнадцать минут. Найдите меня, когда закончите.

Усевшись на ее стул, он заметил, что она оставила на столе орудия своего труда. Красная бархатная закладка-грузик; маленькая, но сильная лупа, точно из арсенала разоружившегося русского шпиона; три остро заточенных карандаша номер четыре. Блокнот она забрала, но открытый кошелек остался, и удостоверение студентки Колумбийского университета лежало на самом виду. Под неулыбчивой, с тонкими губами фотографией значилось «Маргарет Напье».

Часы между тем тикали. Эдвард окинул книгу профессиональным, как ему представлялось, оком. Неодушевленная самоуверенность этого фолианта сбивала с толку. Что он здесь, собственно, делает? Бархатистые на ощупь страницы на бумагу не походили. К переплету из бледно-серого, не поддающегося опознанию материала была приделана доисторическая железная пряжка. На обрезе проглядывали три изящные розетки. Осязаемая древность всего этого заставляла его опасаться, что книга рассыплется в прах, стоит ему открыть первую страницу. Когда он все-таки решился, титульного листа не нашлось — текст начинался с ходу.

Он сделал пару заметок. Плотное черное письмо почти не поддавалось прочтению. Он думал, что в средневековых книгах должны быть картинки, но здесь даже украшений никаких не было, если не считать редких завитушек между колонками. Расшифровав пару слов, он сообразил, что книга написана по-латыни. Перелистывание страниц непонятного ему текста не могло занять его надолго, но ему хотелось использовать отпущенные пятнадцать минут полностью назло Маргарет Напье.

Но делать назло ему тоже быстро наскучило. Он нашел ее за столом в большом зале — с каталожным ящиком. Она нахально вынула скреплявший карточки металлический стержень и сортировала их кучками на светлом дереве, точно пасьянс раскладывала, иногда записывая что-то в блокнот.

— Ну как, выходит? — сострил Эдвард.

— Что выходит? — с недоумением спросила она. Было бы на кого растрачивать остроумие.

— А это вообще-то разрешается делать?

— Я раньше здесь работала, — сказала она, продолжая раскладывать карточки. — И карточный каталог, собственно, больше не нужен — он почти весь продублирован в электронном виде.

— Можно задать вам несколько вопросов? — спросил он, усаживаясь наискосок. — О Гервасии Лэнгфордском?

— А в чем дело?

— Я провожу кое-какие исследования, ну и…

— Вы студент? Дипломник?

— Я занимаюсь одной частной коллекцией.

Она вытащила из ящика еще одну карточку и хлопнула ею об стол. Эдвард ринулся напролом.

— Я ищу одну книгу Гервасия Лэнгфордского и в процессе поиска знакомлюсь с его трудами.

— Вы работаете в частной коллекции, — повторила она. — И хотите приобрести одну из его книг?

— Вообще-то я думаю, что она у нас уже есть.

Она вскинула глаза. Ага, туше! В первый раз соизволила обратить на него внимание.

— Вы хотите сказать, что ваши работодатели владеют экземпляром Гервасия Лэнгфордского? — Она отложила карандаш, все еще настроенная скептически, но явно заинтересованная. — И что же это? Еще одна «Chronicum»?

— Нет. По-моему, это что-то вроде путевых заметок. Что-то насчет путешествия в Киммерию.

Сказав это, он сразу понял, что сделал ошибку. Девушка с прежним холодом вернулась к своим карточкам. Он ждал, слушая, как царапает ее карандаш по бумаге, но она молчала.

— Вы знаете книгу, о которой я говорю? — наконец отважился он.

— Книги, о которой вы говорите, не существует, — почти сердито отрезала она.

— Мои хозяева другого мнения.

— Значит, их кто-то дезинформировал.

— Они очень огорчатся, услышав это.

— Уверена, что огорчатся.

— Но вы ведь знаете, о чем речь? — не сдавался он. — «Путешествие»…

— «Странствие в Киммерийскую землю», — без запинки, со странной напевностью выговорила она. — Широко известная фальшивка.

Эдвард моргнул.

— Должен признаться, что я лично об этом слышу впервые.

— Вы не специалист по средневековью, правда?

Презрения в ее вопросе он не расслышал — она, как ему показалось, просто хотела прояснить ситуацию.

— Нет, я… — Кто же он, собственно? — Я дилетант.

— Тогда позвольте мне объяснить все простыми словами. — Она приняла деловой тон, знакомый ему по совещаниям, — тон неуступчивого оппонента, готового нанести вам смертельный удар. — В середине восемнадцатого века человек по имени Эдвард Форсайт держал в бедном квартале Лондона дешевую типографию. Однажды он напечатал книжку, где якобы содержались отрывки из пророческого труда средневекового монаха Гервасия. Труд этот назывался «Странствие в Киммерийскую землю». Я не слишком быстро излагаю?

Надо же, сама любезность. Он сделал ей знак продолжать.

— Отрывки складывались в сенсационный, местами фривольный рассказ об аллегорическом путешествии, кульминацией которого служила мистическая картина конца света. Форсайт, ранее судимый поставщик «желтого» чтива, представил эту историю как апокалиптическое пророчество и снабдил подобающими иллюстрациями. «Странствие» тут же стало бестселлером, и Форсайт нажил себе состояние.

С тех пор библиофилы-любители и одержимые студенты-дипломники изо всех сил стараются доказать, что книга под таким названием действительно существовала и что загадочный монах Гервасий идентичен Гервасию Лэнгфордскому, второстепенному автору четырнадцатого века. Но это только домыслы. Серьезные исследователи сходятся на том, что «Странствие» — всего лишь подделка.

Теперь она посмотрела-таки на свои часики.

— Извините, но у меня совершенно нет времени.

Она собрала карточки, ловко перетасовала их в первоначальном порядке и принялась расставлять в каталоге.

— Спасибо за помощь, — сказал Эдвард, присовокупив про себя: ну и сука же ты.

— Пожалуйста.

Прикусив губу, он смотрел, как она вставляет ящик на место. Худоба ее рук и плеч бросалась в глаза. Она ушла в читальный зал, притворив за собой дверь, и он вдруг осознал, что сильно замерз. Далекое, не греющее солнце в потолочных окошках усугубляло это ощущение.

Чувствуя смутное разочарование, он пошел забрать свои вещи. Этот маленький неудавшийся проект казался таким завлекательным. Он не ожидал каких-то великих открытий, но и сесть в лужу так быстро тоже не думал. Читальный зал совсем опустел, не считая Маргарет Напье и почтенного господина, медленно листающего старый бульварный журнал. Эдвард собрал свои бумажки, где не было ничего ценного, кроме геометрических шедевров. Маргарет полностью его игнорировала. Поднявшись наверх и открыв стеклянную дверь на улицу, он испытал чувство, будто провел в подземелье несколько дней, и почти удивился, увидев, что до вечера еще далеко.

 

6

Во вторник Эдвард просыпался медленно. Он понемногу привыкал к поздним вставаниям. Лежа на спине, он жмурился, как человек, выброшенный после кораблекрушения на мягкий белый песок. Он уже проснулся, но продолжал смотреть сон — как только он закрывал глаза, сон автоматически возобновлялся с самого начала и прокручивался точно в том же порядке, как склеенная кольцом кинопленка.

Эдвард видел себя на рыболовном траулере, который качало темное, с белыми барашками море. Отец, сильно поседевший и раздражительный, тоже был там и выглядел как пират из мультика — в шляпе, с деревянной ногой, в синем мундире — или это униформа швейцара Уэнтов? Тучи, казалось, нависали всего в нескольких ярдах над гребнями волн. Свет едва брезжил.

Они поймали на леску рыбу, но она оказалась такой большой и сильной, что потащила их судно за собой. Иногда она всплывала, и они ее видели — огромную, футов десять-пятнадцать в длину, тонкую и мускулистую, как угорь.

Со временем рыба притомилась, и они лебедкой вытащили ее на палубу. В команде теперь появились жена Зефа Кэролайн и секретарша Эдварда Хелен. Рыба была оливково-зеленая, с черепашьей мордой и ярко-желтыми глазами и даже без воды не желала умирать. Наоборот: пока траулер держал путь домой по бурному морю, она набиралась сил, трепыхалась, клацала на них зубами и топорщила кроваво-красные жабры. Никто на борту не знал, что это за рыба. Они даже не были уверены, что она съедобна. Волны становились все выше, а количество людей на судне росло, угрожая перегрузить его. «Что ты как ребенок», — сказала экономка Уэнтов, воздев глаза к небу. Эдвард уже видел берег, низкие зеленые холмы над белыми гребешками, но в то же время чувствовал, что катастрофа неизбежна. Никогда им не добраться до суши. Где-то вдали непрерывно звонил сигнальный буек…

Нет, это телефон. Эдвард открыл глаза. Включился автоответчик, и голос Зефа сказал:

— Здорово, партнер. Перезвони мне, как только сможешь.

Эдвард полежал еще, глядя на тумбочку с телефоном. Простыня скрутилась в жгут и каким-то образом обмотала ему руки и ноги. Он сделал усилие и сел, чтобы взглянуть на часы. Уже почти час дня.

— Бог ты мой, — пробормотал он, окончательно проснувшись. — Опять то же самое.

Моргая, он обвел взглядом комнату. Как он умудрился проспать тринадцать часов подряд? В ванной он долго плескал в лицо холодной водой. Что-то, наверно, происходит в его подсознании, какая-то смена декораций, перестановка, требующая больших промежутков простоя. Какое-то теневое приложение работает на заднем плане, совершая неизвестные операции, и поглощает огромные доли его психического ОЗУ.

Скрученная простыня оставила на нем рубец, бегущий от паха до самой ключицы — как после некой чудовищной насильственной операции. Он вышел на кухню мокрый, вытираясь полотенцем и ощущая прохладу своего лица в жарком воздухе. Кинул полотенце на пол и достал из комода чистые трусы.

На плохое самочувствие он, во всяком случае, не мог пожаловаться. После вчерашней неудачи ему полагалось бы впасть в депрессию, однако он чувствовал себя молодым, обновленным и полным сил. Мир выглядел свежим и умытым, как будто реальность за ночь подправили и обработали в цифровом режиме для его удовольствия. Эдвард полностью стряхнул с себя вчерашнее сознание поражения. Он твердо вознамерился насладиться своей новой двойной жизнью — днем инвестиционный банкир, ночью охотник за книгами — и не собирался сдаваться так сразу. К Уэнтам он сегодня решил не ходить. Прежде чем сказать клиентам, что искомая книга утрачена навсегда или вообще никогда не существовала, он представит им полное досье по теме с картами, таблицами и приложениями, на хорошей бумаге и в кожаном переплете. И он точно знает, откуда начать.

Он включил компьютер и поискал Маргарет Напье в «Гугле». В Манхэттене такая не проживала, но в Бруклине нашлась некая М. Напье. Вряд ли она — из Бруклина в Колумбийский ездить далековато, — но он все-таки записал телефон, царапая себя ручкой сквозь бумагу по голой коленке.

На звонок отозвался автоответчик. Она не назвалась, но ее низкий, лишенный эмоций голос Эдвард узнал безошибочно. Он хотел оставить сообщение, но тут кто-то снял трубку на том конце.

— Алло.

Автоответчик выключился с характерным звуком.

— Попросите, пожалуйста, Маргарет Напье.

— Нэпьер, — поправила она, отвергнув рифму с «крупье». — Я слушаю.

— Маргарет, это Эдвард Возный. Мы встречались с вами вчера в Ченоветской библиотеке. — Молчание. — Я еще спрашивал вас о Гервасии Лэнгфордском. — Его кольнуло смущение — ведь она ему своего имени не называла. — Я хотел бы обсудить с вами пару вопросов, если у вас найдется минутка.

Последовала долгая пауза.

— Извините, меня это не интересует, — сказала она. — До свидания.

— Я хочу предложить вам работу, — поспешно сымпровизировал он. Снова пауза. Под окном бухала басами автомобильная стереосистема.

— Я не совсем понимаю.

— Позвольте мне объяснить. Я пытаюсь найти ту книгу Гервасия Лэнгфордского, а время у меня ограничено. Вот я и хочу уговорить вас выступить в качестве консультанта. — Он плохо себе представлял, как отнесутся к этому Уэнты, однако продолжал: — Я знаю, у вас есть сомнения относительно подлинности книги, но для дела это только выгодно. Нам нужен человек, способный предвидеть все сложности экспертизы до того, как они возникнут.

Молчание. Прижатая к его уху телефонная трубка стала скользкой от пота.

— Кому это «нам»? — спросила она.

— Простите?

— Кого вы имеете в виду, говоря «нам»?

— В основном себя. И еще Лору Краулик — она представляет семью Уэнтов, владельцев коллекции.

— Сколько вы собираетесь мне платить?

Об этом он не подумал, но то немногое, что он знал о студентах, позволяло установить масштаб. Он произвел в уме быстрые вычисления.

— Ну, скажем, тридцать долларов в час.

— И как много моего времени вы думаете занять?

— А как много вы можете посвятить нам?

— Десять часов в неделю, — тут же сказала она.

— Меня устраивает.

— Отлично.

— Ну что ж. — Он слегка растерялся — все раскручивалось быстрее, чем он ожидал. — Когда сможете начать?

— В любое время.

— Даже сегодня? — Он не отказался бы поймать ее на слове.

— Смотря во сколько.

— В четыре. Мы могли бы встретиться в «Кафе Лила», на Восемьдесят второй.

— Хорошо, договорились.

— Договорились.

Переговоры завершились с опережением графика — больше сказать вроде бы было нечего. Он попрощался и повесил трубку.

Она была уже на месте, когда он пришел, и сидела в дальнем углу, скрестив длинные ноги под крошечным мраморным столиком. Ярко освещенный уютный зал тянулся вглубь за большими, поделенными на квадратики витринами. Кафе наполняли разнокалиберные белые столики и стулья, поставленные парами и тройками под причудливыми углами. Белые потолочные вентиляторы медленно крутились над головой, создавая атмосферу бара в тропическом отеле, где любят собираться изгнанники.

Маргарет Нэпьер приступила к делу сразу, без околичностей, что вполне устроило Эдварда. За разговором он понял, что неверно судил о ней. Ее холодность и недостаток эмоций он принял за высокомерие, зазнайство круглой отличницы — и ошибся. Это скорее объяснялось полнейшей незаинтересованностью. Он не встречал еще человека, до такой степени поглощенного своей работой. Она почти не смотрела в глаза и говорила тем же тихим, почти механическим тоном, который запомнился ему с первой встречи, как будто не желала тратить на модуляции ни капли лишней энергии. При этом она изъяснялась четко, длинными правильными фразами, которые всегда заканчивала, подбирая концы и округляя вводные предложения. Из-за этого создавалось впечатление, что она читает текст с экрана-шпаргалки — текст, составленный кем-то, против кого она затаила давнюю и горькую обиду. Эдвард предполагал, что она может страдать клинической формой депрессии.

— Джервис Хинтон, позднее Гервасий Лэнгфордский, — рассказывала она, — родился в Лондоне в конце 30-х годов XIV века. Это еще средневековье, но позднее. Только что началась Столетняя война с Францией. Эдуард III стал полноправным королем Англии, казнив любовника своей матери Мортимера, который в свое время убил его отца Эдуарда II, вогнав ему в задний проход раскаленную кочергу.

Важно понимать, насколько жизнь в четырнадцатом веке отличалась от нашей. Лондон, крупнейший в Англии город, имел около сорока тысяч населения, и на эти сорок тысяч приходилось сто церквей. Англичане считали Лондон Новой Троей, основанной потомками Энея после Троянской войны. Средний мужской рост насчитывал пять футов три дюйма. На пирах подавали каплунов и молочных поросят. Все поголовно верили в эльфов и гоблинов. Мужчины носили чулки разного цвета. Общество состояло из дворян, рыцарей, купцов, слуг и крестьян — в таком вот порядке. И все они придерживались христианского принципа о медленном, но неуклонном угасании этого мира, которое в конце концов завершится Судным днем.

— Ну да, — вставил Эдвард. — Король Артур и все такое.

— Нет. Король Артур, если он вообще существовал, жил в седьмом веке, за семьсот лет до Гервасия Лэнгфордского. Он так же далек от Гервасия, как Гервасий от нас. В четырнадцатом веке король Артур уже входил в легендарную, сентиментализированную версию английской истории. Вспомните лучше «Кентерберийские рассказы». Гервасий, можно сказать, современник Чосера.

Официант принес два бокала с белым вином. Маргарет отказалась от своего и попросила кофе со льдом.

— Какие-либо выдающиеся события из его детства нам неизвестны. Гервасий происходил из семьи красильщиков, которая, видимо, не бедствовала. Его отец и дядя были выдающимися мастерами красильной гильдии, имевшими собственность в Лондоне и Глостере.

В возрасте около десяти лет Гервасий стал свидетелем первой вспышки чумы, которая у нас известна как Черная Смерть, а в то время называлась просто Смертью. Чума убила больше трети населения Европы и создала беспрецедентную разруху. Целые деревни стали пустыми. Корабли-призраки с мертвыми командами дрейфовали в открытом море. В городах осталось так мало жителей, что волки приходили из лесов и нападали на тех, кто выжил. По обеим сторонам папского трона в Авиньоне горели костры для избавления от дурных миазмов.

Гервасию повезло. Он вместе со своим дядей Томасом пережил Смерть, и когда чума в 1349-м пошла на убыль, они унаследовали после умерших довольно много денег и недвижимости. Томас стал одним из самых видных купцов в Лондоне.

Почти все, что мы знаем о Гервасии, взято из официальных бумаг, уцелевших по чистой случайности. Различные семейные записи тогда использовались в переплетном деле, и их иногда обнаруживают внутри старых книг. В псалтыре из Лэнгфорда при реставрации нашли счет, выставленный графу Лэнгфордскому за пару панталон и сапог для Герваса Хинтоуна, из чего можно заключить, что дядя отправил юного Гервасия на север служить пажом. Предполагается также, что Гервасий участвовал в парижской осаде 1360 года, поскольку граф Лэнгфордский присутствовал там со своей свитой. После этого наступает пробел до 1362 года, когда Гервасий появляется в лондонском Иннс-Корте в качестве студента-правоведа.

Все это совершенно нормально для честолюбивого сына преуспевающего купца, а вот последующее — нет. Предполагалось, что молодой человек в положении Гервасия станет эсквайром или валлетусом на королевской службе, а впоследствии займет какой-нибудь важный пост, как это произошло с Чосером. Но Чосер был делец, человек компанейский, который знал правила и умел вести игру. Гервасий — человек несколько иного плана. Он оставил место при дворе и вернулся на север, к графу Лэнгфордскому, где стал кем-то вроде домашнего мудреца. Он помогал управлять имением, выполнял поручения графа, а в свободное время писал свои книги. Лэнгфорды не входили в число выдающихся семей, и Гервасий, вероятно, горько разочаровал своего дядюшку.

Тут Маргарет умолкла, словно упустив нить, устремила задумчивый взгляд за окно. За большой стол недалеко от них усаживалась шумная студенческая компания.

— И все? — не выдержал Эдвард. — Но почему он вернулся в Лэнгфорд, если мог добиться большего в Лондоне?

— Этого никто не знает. Я лично думаю, что в Лондоне над ним собиралась гроза, ему грозила какая-то немилость, но из-за чего — неизвестно. Дело было явно нешуточное, раз ему пришлось бежать в провинцию. Посмотрите на Чосера — его судили за изнасилование, но это не помешало ему возглавить лондонскую таможню. То, что случилось с Гервасием, было намного хуже и поставило крест на всей его карьере.

Однажды он сопровождал в Венецию дипломатическую миссию. Высказывались предположения, что она была связана со шпионажем и скромное положение Гервасия служило ему прикрытием, но это опять-таки ничем не подтверждается. Может быть, Гервасий, отказываясь от карьеры, хотел оставить себе побольше времени для сочинительства, но граф, похоже, заставлял его вкалывать день и ночь. Бесполезно ломать себе голову — мы никогда не узнаем, что произошло в действительности.

— Бедняга. — Эдвард выпил вина, глядя на овальное, до странности бледное лицо Маргарет. Ее темные прямые волосы блестели на солнце. Она ответила ему своим характерным непроницаемым взглядом. — Ну, с биографией все ясно. А что насчет его книг?

— По нашим стандартам он написал не так уж много. — Эдвард догадывался, что Маргарет скучно, но речь ее оставалась гладкой и связной, как заранее подготовленная лекция. — Ему приписывают с дюжину написанных на случай стихотворений — неясно, он их сочинил или нет. Достоверно известно, что он написал книгу басен о животных, «Les contes merveilleux», местами остроумных, но в остальном очень традиционных. Его шедевром считается «Chronicum Anglicanum», новая по тем временам история одиннадцатого и двенадцатого веков. Он завершил ее в 1362 году. У современников его интерес к недавнему прошлому скорее всего не нашел отклика — исторический жанр вышел из моды вместе с Бедой Достопочтенным.

Эдвард заказал себе шоколадный торт-суфле и отковырнул вилкой кусочек.

— Вы это читали? — спросил он.

— Да.

— И как? Такая же занудь, как следует из названия?

Маргарет не клюнула на этот крючок.

— Это очень важный документ. Научное исследование, предпринятое в период, когда наука была не в моде. Вас интересуют детали?

— Нет. Извините. Продолжайте, пожалуйста. Итак, он остался в Лэнгфорде до конца своих дней?

Она кивнула.

— История, как правило, сохраняет только несчастливые события. По дороге из Лэнгфорда в Халл его ограбили, и утраченного он так и не восстановил. Он женился на девушке, очень молодой даже по тем временам. Видимо, это был брак по расчету — Элизабет служила горничной у графини. Два года спустя она умерла, не оставив мужу детей. Гервасий получал от своих знатных господ обычные мелкие вознаграждения и пособия, но обеспеченным человеком это его не сделало. Около 1370 года он серьезно пострадал на землях поместья — возможно, упал с большой высоты. Кое-кто рассматривает это как попытку самоубийства. После этого он уже не вставал с постели.

Умер он в 1374-м, не дожив до сорока лет. Ничего необычного в этом нет — человеческая жизнь тогда была непродолжительной. Это был чумной год — возможно, чума его и добила, хотя это тоже догадки. В первый-то раз он ее пережил.

Пока что полезного мало. Официант, бренча, убирал посуду с соседнего столика. Маргарет наконец попробовала свой кофе.

— Обидно как-то, — сказал он.

— Что обидно?

— Что он прожил такую жизнь.

— Какую?

— Ну, не знаю. Серую, без ярких событий.

Маргарет несогласно пожала плечами.

— Многим тогда приходилось гораздо хуже. Многие питались горохом и репой, добытыми на поле лорда после сбора урожая. Гервасий по всем разумным меркам занимал привилегированное положение.

— Не думаю, что это когда-либо могло сделать человека счастливым.

Она снова повела худым плечиком — эта тема ее явно не занимала.

Желтый, льющийся из витрин свет затопил кафе, отражаясь от мраморных столиков и чайных ложек. В одном углу стояло широколистое, наполовину засохшее тропическое растение.

— Стало быть, Гервасий написал две книжки, немного стихов и всю жизнь ишачил на какого-то мелкого дворянина. Почему же он считается такой важной фигурой?

Она вопросительно выгнула тонкие темные брови.

— Кто вам сказал, что считается?

— Просто я так подумал… А что, нет?

В ее глазах мелькнул какой-то проблеск.

— Гервасий — значительная фигура второго плана, — не теряя спокойствия, сказала она и отпила еще глоток кофе.

Ладно, к этому мы еще вернемся, подумал Эдвард и показал официанту пустой бокал, делая знак повторить.

— А та книга, которую я ищу? Что вы скажете про это самое «Странствие»?

— «Странствие» — совершенно другое дело. Если мы предположим, что это произведение подлинное — а это, думаю, входит в условия нашего с вами контракта, — то оно имело бы величайшее значение. В Англии времен позднего средневековья существовало всего три выдающихся автора: Чосер, Лэнгленд и Жемчужный Поэт. Они вместе стоят у истоков английской литературы. Художественное произведение большого объема, написанное в тот период по-английски, а не по-латыни или по-французски, да еще ученым масштаба Гервасия, было бы просто бесценным. И сама книга, — трезво добавила она, — тоже имела бы определенную денежную стоимость.

— Какую, например?

— Сотни тысяч, а возможно, и миллионы.

— Ух ты, — невольно поразился Эдвард.

— Так вот. — Она, по всей видимости, напомнила себе, что ей за это платят. — «Странствие» выдавалось за сохранившиеся отрывки рыцарского романа в пяти частях. Начинается он с легенды о Граале. Поисками Священного Грааля занимались сотни рыцарей, не только Ланселот, Галахад и прочие, о которых вы слышали, и каждый на своем пути переживал какие-то приключения. Одним посчастливилось больше, другим меньше. Но «Странствие», начинаясь как рассказ о ранее неизвестном рыцаре, ищущем Грааль, быстро отклоняется от первоначального замысла.

Рыцарь этот — дворянин, лорд, чье имя ни разу не называется. Он уезжает из дома в разгар зимы, оставив жену и ребенка. После недолгих скитаний он останавливается в замке своего друга, который принимает его радушно, и немало историй, полных бахвальства, рассказывается перед жарким огнем под скрежет обледенелых ветвей за стенами замка. Однажды ночью к ним приходит из тьмы странный рыцарь. Тело у него как у человека могучего сложения, но голова оленья, с развесистыми серебряными рогами. На рога насажан труп стражника, который нес караул у входа, и кровь его струится по лицу рыцаря.

Все, как вы сами догадываетесь, замолкают. Пришелец, склонив рогатую голову, бесцеремонно стряхивает тело на ковер, а затем извлекает длинный и тонкий меч. Обращаясь к присутствующим, он рассказывает о часовне со стенами из цветного стекла, где, по его словам, проливала свои чудотворные слезы святая Мавра из Труа. Он называет ее Часовней Роз. Путь к ней сопряжен с большими опасностями, говорит он, но это святое место наделено великой силой. Коротко говоря, он вызывает их отправиться на ее поиски либо распрощаться со своей рыцарской честью. Рыцарь-олень говорит тонким шепелявым голосом — видимо, из-за звериной головы.

Закончив свой рассказ, он подвергается метаморфозе: вместо рыцаря с головой оленя он превращается в оленя с головой бородатого человека. Он подмигивает собравшимся, испражняется на красный ковер лорда, бьет копытом и снова убегает в зимнюю ночь.

Той ночью в замке никто не спит. Все как один забывают о Граале и клянутся принять вызов рыцаря-оленя — одних обязывает к этому честь, другие желают отомстить за стражника, который оказывается чьим-то племянником. Поднятым с постели слугам велят укладывать припасы, чистить латы, ковать лошадей, рыцари же тем временем молятся, прося указаний свыше. Следует чисто техническое обсуждение достоинств и недостатков различных частей доспехов, а также обзор охотничьей техники — рогатин, стрекал и прочего. В общем, наутро они выезжают в лес — лай гончих, заиндевелая сталь, кровавое солнце за пологом белых ветвей, пар, валящий из лошадиных ноздрей. По-своему это кульминация повествования и уж точно самый счастливый его момент.

Они быстро нападают на след оленьего рыцаря, но он, оказавшись непревзойденным мастером игрищ такого рода, ведет их за собой по горам и долам, через ручьи и реки, запутывая следы. Каждый раз, когда охотники думают, что поймали его, он таинственно исчезает, а когда они теряют надежду, показывается снова на каком-нибудь отдаленном холме, и погоня возобновляется.

Поначалу охотники веселятся, распевают у костров, а попутно убивают великанов и исправляют обнаруженное на местах зло. Но со временем они падают духом. Охота длится уже несколько месяцев, и напряжение начинает сказываться. Хуже всего им приходится по ночам. Спящих в шелковых шатрах рыцарей мучают сны. Сияющие женщины выходят из леса и соблазняют их нарушить свои рыцарские обеты. Сварливые отшельники в зловонных власяницах требуют милостыни, предлагают рыцарям каверзные теологические вопросы и предрекают, что все они отправятся в ад. А затем происходит нечто поистине ужасное.

— Что же это? — спросил Эдвард, заслушавшийся с открытым ртом.

— Однажды ранним утром они снова берут след оленьего рыцаря. — Маргарет пригубила кофе. — Он свеж, и теперь у них, похоже, действительно есть шанс схватить добычу. Они решают загнать оленя в глухое ущелье у подножия некого горного хребта. Они видят, как он вбегает в это ущелье. Рыцари становятся у входа и ждут. Солнце поднимается высоко и начинает припекать их доспехи. Ветер утихает. Насекомые перестают стрекотать. Вход в ущелье, несмотря на яркое солнце, остается темным — нет, черным как ночь. На миг в лесу воцаряется полная тишина.

Затем слышится треск ветвей, и из ущелья выскакивает олень. Глаза на его человеческом лице дико вращаются в орбитах. «Отступитесь! — кричит он, оглядываясь через плечо. — Бога ради, покиньте это место, если вам жизнь дорога!» В ущелье есть нечто такое, что ужасает даже его. Он бежит прямо на вооруженных рыцарей, и главный герой наносит ему удар клинком по плечу, но олень прорывается и пропадает в лесу.

Ситуация в самый раз для рыцарей. В типично короткий срок они забывают и волшебного оленя, и Часовню Роз и клянутся покорить глухое ущелье. Спешившись, они плечом к плечу вступают во мрак.

Следующая страница книги замазана черными чернилами.

 

7

Эдвард промокнул лоб. В кафе было жарко, хотя Маргарет этого, кажется, не замечала. Нисколько не разгоряченная и совершенно спокойная, она продолжала своим профессиональным лекторским голосом:

— Ни слов, ни изображений, сплошная чернота. Необычный прием, очень литературный, даже новаторский. О нем довольно часто писали. Стерн позаимствовал его и вставил черные страницы в своего «Тристрама Шенди», хотя никто, по-моему, не доказал с полной определенностью, что он читал «Странствие». Неизвестно, что означает этот символ и означает ли он что-нибудь вообще. Ключей для расшифровки недостаточно — на этом кончается первый фрагмент.

Второй, очень короткий, начинается с того, как наш лорд вернулся домой. Мы не знаем, что стряслось с ним на черной странице и что случилось потом, — ясно лишь, что прошло какое-то время. Его спутников скорее всего нет в живых, и поиски Часовни Роз, видимо, ни к чему не привели. Что до Священного Грааля, рыцарь забыл о нем напрочь. Он лишь тень себя прежнего, скелет, болтающийся в просторных доспехах.

Но это еще не самое худшее. Родной замок за время его отсутствия сровняли с землей. Кто-то из его врагов воспользовался случаем и предпринял осаду. Рыцарь видит перед собой груды битого камня и опаленную землю. Жена и ребенок погибли. Захватчик хотел учинить насилие над женой лорда, но ангел явился и умертвил ее.

— Как это? — Эдвард чуть не поперхнулся вином. — Зачем?

— Чтобы уберечь ее от греха.

— Что за дурь. Нет бы захватчиков убить — логичнее было бы.

— Действия средневекового Бога загадочны.

— Мягко говоря, — хмыкнул Эдвард. — А дальше что было?

— Лорд бурно предается своему горю. В детали можно не вдаваться, потому что здесь кончается вторая часть.

Часть третья затрагивает тему божественного промысла. Это наиболее академический, теоретический фрагмент из всех пяти и самый длинный, длиннее всех четырех, вместе взятых. В чем-то он сходен с дантовым «Раем» — не столько повествование, сколько попытка очертить Weltanschauung автора. Третья часть начинается со скитаний лорда, одинокого и снедаемого раскаянием. Он думает, что Бог проклял его. Он живет под открытым небом, спит на опавшей хвое и купается в холодных реках. К нему присоединяется рыцарь-олень — да, именно он, — все еще хромающий после нанесенной ему рыцарем раны. Теперь они ведут себя как старые друзья. Как два солдата вражеских армий после окончания войны, по-настоящему понимающие друг друга.

Вместе они удаляются в хижину отшельника на вершине горы, где ведут квазисократовский диалог. Длинный пассаж о толковании снов почти целиком взят из Макробия, из «Комментария на „Сон Сципиона“», — средневековые авторы не знали предрассудков относительно плагиата. За разговором рыцарь-олень произвольно меняет свой облик, делаясь то человеком с головой животного, то животным с головой человека, под настроение. Они обсуждают множество тем: космологию, теологию, герметику и особенно эсхатологию, то есть теории, относящиеся к концу света. Если свету настанет конец, как мы узнаем, что конец уже настал? Возможно, это уже случилось, и мы продолжаем жить после этого? Возможно, это и есть ад? Или, хуже того, рай? Первое слово здесь принадлежит рыцарю-оленю как существу мистическому, но и лорд добавляет немало ценного. Однажды он с горечью замечает — тут читателю явственно подмигивает восемнадцатый век, — что, будь он персонажем романа, его не волновало бы, чем закончится его история, ибо никакая награда, даже царство небесное, не могла бы возместить ему потерю жены и ребенка.

Эдвард начинал получать удовольствие от ее рассказа. Все это так отличалось от того, к чему он привык. Есть же люди, которые все свое время посвящают только чтению и пересказу прочитанного. С одной стороны, такие занятия кажутся смешными, с другой — куда более важными, чем его работа. Вернее, прежняя работа.

— Четвертая часть — самая проблематичная, и писали о ней больше всего, хотя не думаю, что комментарии помогли хоть немного ее прояснить. Ее стиль отличен от всего остального «Странствия». Это похоже на сон, или галлюцинацию, или один из гротесков Босха. Трудно поверить, что четвертая часть принадлежит тому же автору: повторы и склонность к насилию отражают скорее детское сознание, а если это писал взрослый, то он близок к психическому расстройству.

Лорд возобновляет свои приключения, хотя больше не ставит перед собой никакой цели. Он просто блуждает…

Маргарет, не зная, видимо, как построить рассказ дальше, вздохнула и по-девчоночьи, совсем нехарактерно для себя, дунула на свою челку.

— Текст начинает повторяться почти навязчиво. Лорд убивает одно чудище за другим: великанов, демонов, драконов, все снова и снова. Иногда он убивает одно и то же чудовище дважды или трижды. Время описывает двойные и тройные круги. Порой повествование переходит в простой перечень противников, убитых или спасенных, не имеющий никакой связи с сюжетом.

В один прекрасный момент нам сообщают, что лорд женился вторично, отстроил свой замок, и у него снова родился сын. Он стареет, довольный жизнью, а рассказ продолжают приключения его сына, предпринявшего собственный поход. Но вот сын мужает и превращается в своего отца, который встречает рыцаря-оленя и начинает охотиться на него, — в общем, сюжет тоже движется по кругу. Время заглатывает собственный хвост. Однако на этот раз рыцарь добивается успеха, находит Часовню Роз, и его тут же принимают в рай.

Но блаженство недолговечно. Рыцаря выкидывают с небес из-за какой-то мелкой теологической погрешности, насколько я это понимаю. На земле он ожесточается и мстит: возобновляет охоту на рыцаря-оленя, убивает его и съедает его мясо. — Эдвард скривился. — С этого места текст точно с ума сходит. Люди умирают и возвращаются к жизни без всякого резона. Сам лорд совершает самоубийство, вспоров себе живот мизерикордией — это такой тонкий кинжал, — но некий злобный, саркастический ангел насильственно воскрешает его. Рыцарь-олень тоже оживает — он немного обижен на то, что его убили, и заявляет лорду, что жизнь — только сон, рай — единственная реальность, и не надо воспринимать все слишком всерьез. Громадные рати бьются непонятно из-за чего, но описано это в мельчайших подробностях. Автор, точно маленький мальчик, расставляет и сшибает игрушечных солдатиков раз за разом. Мы улавливаем мимолетные картины края, опустошенного войной и чумой.

В конце концов фабула снова закладывает петлю, и мы возвращаемся к роковой охоте на рыцаря-оленя — в буквальном смысле. Целые пассажи из первой части повторяются дословно, и поэма становится слепком с себя самой. Рыцаря-оленя, как и прежде, загоняют в глухое ущелье, откуда он в панике выбегает. Герой, по-видимому, сознает, что все это уже было, но бессилен изменить ход событий. Рыцари снова входят в ущелье, и опять мы не знаем, что они там находят, ибо на этом заканчивается четвертая часть.

— Тьфу ты, опять облом. — Эдвард посмотрел на часы — скоро шесть. Если это затянется, мимолетно подумал он, она сдерет с меня как за полный час. — Перейдем к пятой.

Маргарет продолжила с той же невозмутимостью:

— В ее начале лорд пересекает океан на лодке без весел, паруса и руля. При этом он верит, что Бог благополучно приведет его к берегу. Проходит время. Он заплывает далеко на север, и вокруг высятся ледяные горы. В море плещутся арктические киты — белухи, нарвалы и кашалоты. Кольридж позаимствовал отсюда несколько строк для своего «Старого моряка»: «Меж снежных трещин иногда //Угрюмый снег блеснет; //Ни человека, ни зверей, — //Повсюду только лед».

Средневековые писатели часто вставляли в свои произведения эпизоды из классиков, и наш рассказчик пользуется случаем, чтобы привести пару историй из «Одиссеи», о сиренах и вкушающих лотос, не знаю уж для чего. Пересказывает он также историю Паоло и Франчески — о женщине, которая стала любовницей своего деверя, читая с ним вместе книгу. Муж является и убивает обоих. Этот сюжет был достаточно популярен — и Данте, и Боккаччо представляют нам свои версии, — но Гервасий своевольно приделывает к своей хороший конец: любовники спасаются бегством и живут долго и счастливо.

Наконец рыцарь пристает к берегу пустынной земли. Все, что он видит там, — это уходящие вдаль песчаные гряды, занесенные снегом. Песок окрашен в чугунный цвет. «Ни града, ни дома, ни древа, //Ни куста, ни травы, ни доброй земли». Рыцарь идет в глубь суши. Гервасий посвящает целый раздел странным свойствам тамошнего освещения — свет, слабый, бледный, будто бы неземной, тревожит рыцаря. Наконец он находит место, где обитают люди, и те называют себя киммерийцами — помните название книги?

В Киммерии, говорят они, царят вечные сумерки — не день и не ночь. Это суровый, холодный, малонаселенный край. Рыцарь путешествует по нему, и мы видим эту страну его глазами. Жители выкапывают в пищу коренья и разводят лохматых овец. Здесь струятся ледяные ручьи, и рыцарь натыкается в ложбине на застывший труп женщины. Находит он также разрушенный город с далеко раскиданными камнями. Приходит на поле с заснеженными бороздами и сравнивает его с чередованием строк и пробелов на рукописной странице.

Этим и заканчивается пятая часть, по сути, очень скудная. Она, как и все остальные, насыщена тоской и меланхолией, но видимой причины для этих чувств нет. Местами она определенно содержит аллюзии на дантов «Ад». Это, кстати, еще один повод сомневаться, что книга написана Гервасием Лэнгфордским, — в Англии, насколько я знаю, Данте тогда прочел один только Чосер.

Маргарет опустила глаза на недопитый стакан с кофе, Эдвард крошил остатки пирожного. По узкой улице ехал, пыхтя, тяжелый грузовик, на время загородивший солнце.

— Ну и какой, по-вашему, во всем этом смысл? — спросил он.

— Какой смысл? Не знаю. Если брать «Странствие» как продукт средневекового мышления, то это, возможно, религиозная аллегория. Путь души от греха к благодати. Может быть также политический подтекст — узурпация, бедственное положение крестьян. Кроме того, эпидемия чумы должна была глубоко затронуть психику Гервасия. Вероятно, он жил, мучимый чувством вины и стыда за то, что уцелел среди стольких смертей, — и боялся, что чума еще вернется и заберет его.

— А киммерийцы? Они кто такие?

— Да никто. Существовало вообще-то кочевое племя с таким названием. В Малой Азии, около 1200 года до нашей эры.

— Значит, они все-таки жили на, свете.

— Разумеется. — Она улыбнулась уголком губ. — Современное название «Крым» происходит от Киммерии. Но историческая реальность далеко не так интересна, как литературная. По классической традиции киммерийцы считались легендарным народом, обитавшим в стране вечных сумерек.

Овидий упоминает о них в своих «Метаморфозах», и Улисс в «Одиссее» тоже посещает эту страну. В космологии классических мифов мир омывает река Океан. Киммерийцы живут на другом ее берегу, и дальше Киммерии находится только Гадес, царство мертвых. Плиний помещал Киммерию в Италии, где будто бы находился вход в подземный мир, но автор «Странствия» комбинирует или объединяет Киммерию с Ультима Туле, легендарной северной оконечностью мира.

У дверей завязался спор между метрдотелем и посетителем, желавшим войти в кафе с собакой. Маргарет пристально смотрела на Эдварда — возможно, просто ждала, когда он ее отпустит.

— Как может выглядеть эта книга? Если допустить, что она существует на самом деле?

— Если говорить о формате, — рассудила она, сложив пальцы домиком, — то это кодекс. Написанный скорее всего на пергаменте, не на бумаге. Переплет деревянный, обтянутый кожей. Манускрипт, разумеется — книгопечатание изобрели только лет через сто, — выполненный готическим шрифтом. Очень трудный для прочтения, если речь о неспециалисте. В остальном «Странствие» ничем не должно отличаться от других книг того времени. Книга тогда создавалась как теперь кино: для этого требовалось много времени, много денег и много людей с различными навыками. Надо было запастись пергаментом, перьями и чернилами. Нужен был писец, чтобы переписать текст, затем иллюстратор, затем переплетчик и так далее.

Официант, проходя мимо, деликатно оставил на столике счет.

— А Гервасий мог себе это позволить?

— Возможно, — пожала плечами она. — Выходец из верхнего слоя среднего класса, служивший в знатном доме… да, возможно. Но что касается самого текста… не знаю, как вас убедить, да вы и не хотите, чтобы вас убедили, но он написан не человеком средневековья.

Эдвард, поджав губы, кивнул. Она верит в то, что говорит, и, вероятно, права. Зачем бы она стала вводить его в заблуждение? Если на то пошло, ей выгодно продолжать встречи с ним. Он испытывал разочарование. В какой-то момент он, сам не зная почему, стал хотеть, чтобы книга оказалась настоящей. Эдвард достал бумажник.

— Как вы думаете, что все-таки случилось с рыцарями? В том ущелье, в конце первой части?

— Много чернил пролилось над этой черной страницей — извините за каламбур. — Маргарет поболтала осадок в стакане, не препятствуя Эдварду оплатить счет. — О ней целая книга написана. Кэпшо, «Зримая тьма». Фрейдисты считают ее материнским чревом, или анусом, или могилой, или всем сразу. Марксисты говорят о развитии капитализма в Англии и приближении литературы к массам. Особенно эта тема популярна у деконструкционистов. Чем только эту черную страницу не называли. Типографской ошибкой, картой Африки, протестом против Прагматической Санкции 1713 года.

— А вы сами какого мнения?

— Никакого. — К Маргарет вернулось прежнее безразличие. — Это не моя область.

— Ладно. — Эта девица начинала его утомлять. Хотелось остаться одному и подумать, а еще лучше — не думать ни о чем. Молодая пара за соседним столиком, на вид юристы, спорила яростным шепотом. — Может, закончим на сегодня? Вы сейчас домой, в Бруклин? — Она потрясла головой. — Все равно возьмите такси и попросите квитанцию. В следующий раз я поведу вас смотреть коллекцию, если Уэнты согласятся, конечно. Вы как?

— Хорошо, — сказала Маргарет, не проявив ни нежелания, ни энтузиазма. Она встала, и он следом за ней вышел на улицу. Было около половины седьмого, но солнце еще светило вовсю.

— Может быть, я… — А нужно ли? Он неопределенно махнул в сторону Ист-Сайда, одновременно высматривая такси.

— Мне в Колумбийский. — Она повернулась и пошла к метро, покачивая сумкой на ремешке.

— Минутку, — окликнул ее Эдвард. — Вы назвали эту книгу кодексом. Что это означает?

— Кодекс… — Она остановилась вполоборота к нему. Необходимость дать определение столь очевидной вещи не вывела ее из равновесия. — Кодекс есть кодекс. В отличие от свитка, восковой таблички или камня с выбитыми на нем словами. Собрание печатных или рукописных страниц, сшитых и переплетенных. Книга в вашем понимании.

 

8

Два дня спустя, в теплую, но ненастную погоду, Эдвард встречал Маргарет у дома Уэнтов. Гроза висела в воздухе, хотя дождя еще не было. Из портфеля Маргарет торчала ручка зонта, волосы она убрала под черепаховый берет. При своей худобе и бледности она могла бы выступать в шоу стиля «готика», если бы захотела, — но, по всей видимости, не стремилась к этому. Он провел ее мимо швейцара, который его уже знал и сказал, улыбаясь в густые усы:

— Можете!

В лифте Эдвард, прочистив горло, заметил:

— Мне, наверно, следовало предупредить их, что вы придете. Но вы не беспокойтесь. Держитесь любезно с Лорой, и все. Она у них работает Пятницей.

— Спасибо, — сухо ответила она. — Я нисколько не беспокоюсь.

Они вышли из лифта в тихую, пустую квартиру и на пути к винтовой лестнице никого не встретили. Из окон падал приглушенный серый свет наподобие лунного.

Раньше Эдвард не обращал на эту лестницу особого внимания, но теперь взглянул на нее глазами Маргарет и увидел, что это настоящее чудо. Образчик старого нью-йоркского модерна, литой чугун с завитушками в стиле Обри Бердсли. Должно быть, она весит не меньше тонны. Маргарет шла позади, не задавая вопросов, и терпеливо ждала, пока он открывал дверь и отыскивал в темноте торшер.

Странное чувство, словно он привел девушку домой, чтобы познакомить ее с родителями, — учась в колледже, он старался делать это как можно реже. Он с облегчением увидел, что оставил книги в относительном порядке. Они лежали на длинном столе ровными разноцветными стопками — модель города, застроенного миниатюрными небоскребами. Он включил компьютер, а Маргарет подошла и взяла сверху первую попавшуюся книгу — в твердой, зеленой как мох обложке довольно современного вида. Маргарет осмотрела ее, не открывая, со всех шести сторон, ловко вертя книгу бледными тонкими пальцами, потом осторожно открыла, держа на ладони, и перелистнула несколько страниц. Нагнула голову и понюхала томик на центральном сгибе своим длинным породистым носом.

— Ее мыли, — недовольно сморщилась она. — Обработали средством от насекомых. Мерзкая французская практика, портит бумагу. Следовало бы запретить.

Она стала осматривать корешки всех книг по порядку, тщательно и не торопясь. Казалось, что она совершенно забыла о присутствии Эдварда. Дойдя до деревянного футляра старинной книги, которую он распаковал в свой первый день, она остановилась. Футляр лежал в самом низу высокой стопки. Не успел Эдвард предложить свою помощь, она сняла все верхние тома и привычным движением переложила на пол. Они оставили пыльные следы на ее платье, но она, как будто и не заметив этого, открыла футляр.

— Что вам известно вот об этом? — после долгой паузы спросила она.

— Ничего. — Эдвард откашлялся. — Ума не приложу, как ее открыть.

— А в каталоге что сказано?

— Нет его, каталога. То есть я сам его составляю, но до этой книги еще не дошел.

Она взглянула на него. Из окон света не проникало — комнату освещали только торшер и призрачное сияние монитора.

— То есть эта книга не описана?

— Насколько я знаю, нет.

— И эти все тоже нет? — Она обвела рукой книги на столе.

— О них больше никто не знает, если вы это подразумеваете. — Эдвард небрежно прошелся по клавишам, открыв созданный им файл. — Я один этим занимаюсь, потому и пригласил вас.

— Каким каталожным стандартом вы пользуетесь? AACR? ISBD?

— Убейте не знаю, — потряс головой он.

Маргарет потрогала деревянный футляр и вздохнула.

— Весьма необычная ситуация.

— Это еще не все. Посмотрите-ка вон туда. — Эдвард показал на неоткрытые ящики в другом конце комнаты.

Рассмотрев, куда он показывает, она подошла и заглянула в единственный открытый ящик, почти опустевший — только на дне осталось несколько тяжелых томов. У нее немного истерически перехватило дыхание, но она тут же взяла себя в руки и превратила предательский звук в кашель.

— Маловероятно, — сказала она, повернувшись лицом к Эдварду, — чтобы такая большая и такая старая коллекция оставалась полностью некаталогизированной. Где-то должны быть записи.

— Может, вы и правы, но зачем они тогда меня наняли?

— Не знаю. Но документы должны быть. Сопроводительная накладная, счета с аукционов, страховка, квитанции об уплате налогов. Такая библиотека не может пройти сквозь годы невидимой и нетронутой, не оставив никаких следов. Следы, отпечатки пальцев, обязательно должны быть. Как давно эти книги находятся здесь?

— Они приехали из Англии на пароходе перед самой Второй мировой.

Эдвард пересказал то, что узнал в первый день от Лоры Краулик. Маргарет, слушая его, выдвинула ящик стола.

— Что вы ищете? — спросил он.

— Надо вскрыть все остальные ящики, прежде чем двигаться дальше. — Она скрестила руки. — Документация, возможно, лежит в одном из них.

— Ладно. — Об этом Эдвард не подумал. Он взял отвертку с места, где оставил ее, и протянул Маргарет. Баланс власти переместился, и не в его пользу.

— Вытрите пыль с полок, — сказала она. — Нам понадобится много места.

Эдвард принес наверх алюминиевое ведро с теплой водой, пластмассовую бутылку жидкости «Джой», два рулона бумажных полотенец и нераспечатанный пакет с новенькими желто-зелеными губками. Всем этим снабдила его уборщица, увидев, как он роется под раковиной в одной из ванных. Маргарет уже открыла очередной ящик и вынимала из него книги. Он поставил ведро с металлическим лязгом, и она подскочила.

Они молча работали в полумраке библиотеки. Он слышал потрескивание старых винтов в мягком дереве и стук, когда Маргарет бросала их на пол, слышал ее дыхание, слегка участившееся от физических усилий. Сначала он пытался поддерживать разговор, но потом решил, что ей будет удобнее, если они помолчат. Обмакнув губку в мыльную воду, он плюхнул ее на первую полку. Толстый слой маслянистой пыли снялся одним махом. По-своему это было интересно. Он каждый свой день проводил в помещениях, где убирались другие — кто-то выносил мусор, пылесосил ковры и драил унитазы, пока он отсутствовал или, отводя глаза, говорил по телефону. Он подумал о женщинах, которые совершали обход его офиса в предутренние часы, переговариваясь на испанском, португальском, украинском, толкая перед собой свои серые пластиковые тележки. По-английски они, похоже, знали только «извините». Может, на родине они имели докторскую степень по микробиологии, а дома после работы писали блестящие romans fleuvesна своих родных языках?

Когда он вымыл целую секцию полок, вода в ведре стала серой. Он протер их бумажными полотенцами. Маргарет, ловко орудуя отверткой, продолжала работать с ящиками.

— Нашли что-нибудь?

Она покачала головой и спросила, не оборачиваясь:

— Кто такой Краттенден?

— Кто-кто?

— Краттенден. — Несмотря на прохладу, она вытерла лоб сгибом кисти. — Эта фамилия стоит на всех корабельных наклейках.

— Понятия не имею. Предшественник Краулик, наверно, — а может, нескольких Крауликов.

— Краулик?

— Ну да, Лора. Секретарь, которая принимала меня на работу. Я вам не сказал, но Уэнты здесь нечасто бывают. Присутствуют, так сказать, незримо. В основном они, кажется, проводят время в своем поместье Бомри. А тут всем заправляет Лора.

— Бомри? — взглянув на него с любопытством, повторила она.

— Это их вотчина. Они аристократы, а может, особы королевской крови. Герцог и герцогиня Бомри.

— Вот оно что, — протянула она, будто он, сам того не ведая, дал ей какой-то ключ.

— А что?

— Гервасий Лэнгфордский состоял на службе у герцога Бомри.

— Вы ж говорили, у графа.

— Это одно и то же лицо. Один человек, согласно английской системе, может носить несколько титулов. Впоследствии Эдуард III сделал графа Лэнгфордского первым герцогом Бомри. У Эдуарда был пунктик на герцогствах, может, потому, что он сам их и ввел.

— Ага. Значит, это не такая уж и лажа — насчет книги?

— Полная. Но теперь мне стало понятнее, почему они думают, что у них есть Гервасий.

Она снова начала вынимать книги из ящика, складывая их на полу.

— Может быть, вы поставите книги со стола на полки, которые уже вытерли?

— Есть.

Он полностью занял три с половиной полки, воздвигнув неровный частокол из коричневых, зеленых, синих и охряных корешков, поблескивающих кое-где серебром и золотом, как освещенные окна. Маргарет оставила ящики и уже разворачивала что-то на освобожденном столе. Книжечка, чуть больше карточной колоды, имела коричневый гладкий переплет, весь в трещинах, точно ее покрыли глазурью и поставили в печь. Маргарет уложила ее на стол осторожно, как подбитую птичку.

— Книги нужно описывать правильно. Вам лучше научиться, раз уж вы собираетесь заниматься этим. — Она достала из сумки блокнот и карандаш. — Библиографическое описание состоит из четырех частей. Заголовок и титульный лист; переплет; колляция и колофон; наконец, содержание книги. Начнем с заголовка.

Говоря, она быстро писала что-то в блокноте. Эдвард заглянул ей через плечо. У нее был аккуратный, остроконечный архитекторский почерк:

Джонсон Сэмюэль. Путешествие на Западные острова Шотландии. 1775.

— Теперь титульный лист.

[в двойной рамке] ПУТЕШЕСТВИЕ | НА | ЗАПАДНЫЕ | ОСТРОВА | ШОТЛАНДИИ | [эмблема издателя] | ЛОНДОН | Напечатано на Стрэнде для У. Стрэхена и Т. Кэделла. | MDCCLXXV.

— Теперь переплет.

Овца на досках под мрамор, покороблен, форзац коричневый.

— Овечья кожа, мягкая и очень дешевая, — добавила Маргарет. — Видите, как потрескалась на сгибах?

Она занялась книгой детально: измеряла ее, исследовала формат, заголовки, нумерацию страниц. В итоге у нее получилась замысловатая формула с греческими буквами и верхними индексами:

π 2 § 4 А 2 В-C 4 χ 2 D-G 8 2χ 4 H-M 8 3χ 1

— Совершенно необычайная колляция, — с удовлетворением объявила она.

Маргарет проделывала это с полной сосредоточенностью и почти механически, все время комментируя свои действия тоном производящего вскрытие патологоанатома. Эдвард очень быстро упустил нить, но притворялся, что внимательно слушает. Процесс описания так поглотил Маргарет, что она совсем забыла, что должна давать какие-то объяснения, забыла даже, что Эдвард здесь. Ее лицо при этом стало менее строгим и сделалось странно умиротворенным, почти счастливым.

Закончив, она вырвала из блокнота заполненные страницы, сунула их в коричневый томик, отложила его и стала распаковывать следующий экземпляр, помещенный в картонную коробку, до отказа набитую старыми рваными газетами. Маргарет извлекла оттуда темно-коричневую, почти черную книжку, короткую и узкую, как кирпич-шлакоблок, но добрых десяти дюймов толщиной. От корешка остались только отдельные нитки и полоски кожи.

Маргарет, обращаясь с этой книгой особенно деликатно, осторожно раскрыла обложку. Изящный курсив внутри напоминал скорее рукописный почерк, чем печатный шрифт.

— Инкунабула, — тихо и восхищенно промолвила девушка.

— Эдвард, можно вас на минутку?

Время застыло и разбилось вдребезги. Эдвард виновато оглянулся на раздавшийся сзади голос. Лора Краулик наблюдала за ними с лестничной площадки. Эта женщина просто специализировалась на неожиданных появлениях.

— Лора! — весело, скрывая раздражение, воскликнул он. — Познакомьтесь, пожалуйста, с Маргарет Нэпьер. Она специалист по средним векам из Колумбийского университета. Помогает мне с каталогом.

Лора остановила взгляд на Маргарет.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

В ответ на ледяной прищур Лоры, оценивающей потенциального врага, Маргарет едва подняла глаза от книги. Настала неловкая пауза.

— Пожалуйста, Эдвард, зайдите ко мне в кабинет. Через пять минут. — Лора спустилась по лестнице, не дожидаясь ответа, и ее звонкие шаги затихли вдали.

— Мне уйти? — спросила Маргарет.

— Нет, оставайтесь и продолжайте в том же духе. Как вы назвали эту книгу?

— Инкунабула. Книга, вышедшая в первые пятьдесят лет после введения печатного дела, с 1454-го по 1501-й.

— Как она называется?

— «Historia Florentina» Поджио Браччолини.

— Это еще кто такой?

— Ученый эпохи Возрождения. Занимался Квинтилианом.

Она уже не старалась держать его в курсе. Он смотрел, как осторожно она перелистывает страницы. Духами она не пользовалась, но от ее волос исходил довольно приятный запах, сладковатый с оттенком горечи.

— Ладно, пойду спущусь. Я скоро.

Сходя по металлической спирали в относительно светлые нижние помещения, Эдвард чувствовал себя учеником, вызванным в кабинет директора. Он напомнил себе, что вообще-то делает им одолжение. Дверь была открыта. Лора сидела за столом с ручкой и просматривала какие-то бумаги. Волосы она собрала в узел, и у Эдварда создалось впечатление, что она пыталась придать себе максимально строгий вид. Шторы она опустила наполовину и зажгла на столе лампу.

Эдварда она соизволила заметить через несколько секунд и сняла очки без оправы, в которых работала.

— Вынуждена просить вас, чтобы вы прекратили свою работу здесь.

Произнесла она это своим всегдашним сухим тоном. Эдвард посмотрел в окно на коричневую крышу дома напротив. Разочарование ударило его в грудь, как нож. Слова Лоры явились для него неожиданностью, и уж совсем он не ожидал, что они так больно ранят его. Только что зародившуюся, еще не до конца осознанную надежду грубо вырвали у него из рук.

— Лора, если это из-за…

— Вам, разумеется, не следовало приводить ее сюда, — процедила она, — но дело не в ней. Надеюсь, это не слишком нарушит ваши планы.

— Нет, конечно, — ответил он чопорно.

Лора снова принялась за бумаги. Он не мог придумать, что бы еще сказать, но и уходить вот так не хотел. Хорошо бы отнестись к этому по-спортивному, но он вдруг забыл, как это делается. Все к лучшему, сказал он себе. Сорвался с крючка.

— Я напишу отчет о проделанной мной работе, если вы не…

— Нет необходимости, — махнула рукой она.

— Послушайте. Я извиняюсь за то, что привел сюда Маргарет, но поймите: для этого проекта она просто неоценима. — Он оперся кончиками пальцев на край стола — жестом мягкого убеждения, как ему представлялось. — Я знаю, что сначала должен был утрясти это с вами, но очень надеюсь, что вы передумаете.

— Я вам уже сказала, что дело не в ней. Вчера мне звонил герцог.

— Герцог, значит.

— Да. И приказал мне немедленно прекратить работу с библиотекой.

— Вот как, — опешил Эдвард. — Это, конечно, меняет дело. Но я не понимаю, зачем прекращать сейчас? Я только начал продвигаться вперед по-настоящему.

— Не знаю. — Лора начала перекладывать бумаги из одного проволочного лотка в другой. — Попросту не знаю. — Он ясно видел теперь, что она расстроена не из-за Маргарет. Ее расстроило, что Гервасий, ее билет на родину, проскользнул у нее между пальцами. — Оспаривать решения герцога — не мое дело. Возможно, он хочет досрочно вернуть книги в Англию. Возможно, счел, что с ними просто не стоит возиться. Кто знает? Может быть, он продал коллекцию, и каталог теперь будет составлять «Сотби».

Эдвард медленно кивнул.

— Как его здоровье? — спросил он с вымученной учтивостью. — Вы говорили, что он прихварывает.

— Странно, правда? — сказала она, пропустив вопрос мимо ушей. — Позвонил вчера вечером — в Уэймарше было три часа утра. Обычно он не обращается ко мне напрямую. Я, строго говоря, работаю только у герцогини.

— Они и живут там? В Уэймарше?

— Большую часть времени, — странно посмотрев на него, сказала она. — Это их поместье.

— Замок? — Может быть, от разговора об Уэнтах она почувствует себя лучше.

— Можно и так сказать. — Она продолжала рыться в бумагах. — Его столько раз перестраивали, что не знаю уж, как его и назвать. Настоящая мешанина. Основную часть переделали в позднем шестнадцатом веке, после революции, но местами дом очень стар — говорят даже, что он стоит на древних земляных укреплениях. Археологи всегда рвались устроить там раскопки, но Уэнты не разрешали.

Лора бросила на Эдварда задумчивый взгляд.

— Знаете, когда вы только пришли сюда, я подумала, что вы можете сделать неплохую карьеру в этом семействе. Это хорошая перспектива — я, разумеется, говорю не только о финансовой стороне.

— Вы думали, я ищу работу у них? — сморгнул он. — Постоянное место?

Он не знал, посмеяться ему или оскорбиться. Лора в ответ пожала плечами.

— Герцогиня и раньше брала к себе молодежь. Особенно молодых людей.

— И кем бы я стал в таком случае? Слугой?

— Называйте как хотите. — Эдвард с запозданием спохватился, что своими словами мог обидеть ее. — Если бы вы разыграли карты правильно, вам уже никогда больше не пришлось бы работать. Уэнты любят держать под рукой интересных людей, чтобы советоваться с ними в случае чего. Не всем это подходит — я хочу сказать, что это работа не постоянная, — но многие считают это блестящей карьерой. В особенности американцы, как я заметила.

— Уверен, что считают.

Эдвард счел за лучшее замять эту тему. Незачем обижать Лору, раз его все равно выгоняют. На столе у нее стояла фотография в простой черной рамке — он видел ее в очень неудачном ракурсе, но, без сомнения, это была герцогиня. Он узнал волнистые темные волосы, широкий чувственный рот. Даже летняя шляпа была та же самая, кремовая, в которой он встретил ее на улице. В ней чувствовалось что-то материнское, но и сексуальное, бесспорно, тоже. Точно лучшая мамина подруга, о которой ты фантазируешь в восьмом классе, пока еще не разобрался, что к чему.

— Но теперь это, кажется, отпадает, — сказала Лора. — Просто не знаю, что вам сказать. Дело выглядело таким срочным, когда мы его обговаривали, а теперь вдруг такая перемена. Надеюсь, вы не слишком разочарованы?

— Нет-нет. — Собственный голос донесся до Эдварда словно издалека. — Вы свяжетесь со мной, если что-то изменится?

Она сочувственно улыбнулась ему.

— Обязательно.

— Я только поднимусь за своими вещами.

Он взлетел обратно по лестнице. Маргарет прилежно строчила в блокноте. Свет единственной лампочки, проходя сквозь крыло ее темных волос, ложился на раскрытую инкунабулу.

Эдвард кашлянул и сказал:

— Нам пора.

Она дописала начатое предложение, поставила точку и лишь тогда подняла глаза.

— Почему?

— Планы изменились. Мы больше не нужны.

— Не нужны?

— Библиотечный проект закрывается. — Эдвард не сумел скрыть досады, говоря это. — Извините меня. Я понятия не имел, что такое может случиться. Приказ поступил сверху как-то уж очень внезапно. Даже Лора удивлена.

Эдвард чувствовал себя крайне неловко, но Маргарет только кивнула, закрыла книгу и бросила блокнот обратно в сумку. Встав, она разгладила юбку, Эдвард выключил свет, и они осторожно, в темноте, сошли вниз. Эдвард смотрел вокруг почти ностальгически. Последний раз он посещает квартиру Уэнтов. Странно, как он успел к ней привыкнуть.

— Сейчас занесу ключ, и пойдем, — сказал он.

— Погодите.

Маргарет в темном коридоре коснулась его руки, неловко и в то же время искренне. Кажется, это в первый раз она до него дотронулась. Сначала он подумал, что она хочет его приободрить.

— Не отдавайте ключ. — Маргарет порылась в сумке, извлекла большую позвякивающую связку и отцепила от нее большой трубчатый ключ, на вид точно такой же. — Отнесите ей вот этот.

— Чего? — Он понизил голос до хриплого шепота. — Что это вы затеяли?

— Мне нужно иметь доступ к этой коллекции.

— Как это?

— Я должна вернуться сюда. Исследовать эти книги.

Он молча смотрел на нее. Она, видно, сама не понимает, что говорит.

— Маргарет, — заговорил он — терпеливо и разумно, как ему хотелось надеяться, — эти люди — мои клиенты. Я чуть не вляпался только из-за того, что привел вас сюда. Не знаю, что у вас на уме, да и знать не хочу, но если кто-то узнает…

— Не узнает.

Она так и не отряхнула платье, и кирпичная полоска у нее на скуле напоминала боевую раскраску.

— Маргарет.

— Послушайте, — сказала она, словно обращаясь к ребенку, — эти ключи выглядят совершенно одинаково. Этот от велосипедного замка, а этот — уэнтовский. Если они даже заметят, то подумают, что перепутали по ошибке.

Эдвард смотрел на нее тупо, потирая челюсть. Воспользовавшись моментом, она ловко выхватила ключ из его руки, кинула к себе в сумку, потом сунула ему в ладонь подменный и сомкнула его пальцы вокруг него.

— Нате, держите.

— Это безумие. — В голове у него жужжал и метался пчелиный рой, потерявший матку. — Вы что, собираетесь каждый раз вторгаться в эту квартиру, когда захочется книжечку почитать?

— Если все не уладится как-нибудь по-другому.

— Как по-другому? О чем вы? Они скорее всего собираются увезти книги назад в Англию, потому нас и выставили.

— Может, и не собираются.

— Все равно. — Он нервно высматривал поверх ее плеча, не покажется ли Лора. Долго ли это еще будет продолжаться? — Короче, так не пойдет, — прошептал он свирепо. — Глупость какая-то, идиотство.

— Ну и что вы намерены делать? Скажете, что ключ у меня и я не хочу его отдавать?

Некоторое время они смотрели друг на друга.

— Эдвард, — очень серьезно сказала она, — поймите же наконец. Эти люди просто унаследовали свое богатство. Библиотека — это крохотная частица их состояния, и они, насколько мы знаем, готовы избавиться от нее, почти не учитывая ее интеллектуальной и культурной ценности. Знаете, что делают с книгами из частных коллекций, когда покупают их у хозяев? — Глаза Маргарет прямо-таки горели в полумраке. — Их разрывают и продают по страницам, потому что так выходит дороже. Понимаете? Они погибнут навсегда и никогда уже не восстановятся.

— Я все понимаю, — прошипел он в ответ, — но не хочу рисковать своей карьерой из-за каких-то аукционных мошенников. Вы уж извините, но я не вижу здесь ничего такого, из-за чего стоило бы загубить все свое будущее. И мне непонятно, с чего вы так возбудились из-за кучи…

— Непонятно, да? — Если раньше ее глаза горели, то теперь они излучали радиацию. Маргарет подалась к лифту. Эдвард загородил ей дорогу. Она стиснула его запястье изо всех сил, то есть не слишком сильно, и заглянула ему в глаза. — Вы вообще ничего не понимаете, — зашептала она, выплевывая согласные. — Идиот! Одни деньги на уме! Вы равнодушны к книгам, равнодушны к истории, равнодушны ко всему, что по-настоящему важно. Если уж помочь не хотите, уйдите хотя бы с дороги.

В качестве восклицательного знака она отшвырнула прочь его руку и откинула волосы с глаз.

— И ничего я не возбудилась.

Они опять уставились друг на друга. Ситуация зашла в тупик. Эдуарду следовало бы рассердиться, но он еле сдерживал истерический смех. Он не знал, дать ей пощечину, поцеловать ее или расхохотаться. Она, конечно, ненормальная, но есть что-то великолепное в ее бурных речах и ее академической одержимости. Он знал, что это неправильно, что надо смотреть на вещи серьезнее, но знал также, что переживает миг искушения, самого дьявольского из всех возможных: не делать ничего, умыть руки и смотреть на развитие событий со стороны. Что будет, если он разрешит ей оставить ключ у себя? Может быть, Уэнты еще не окончательно с ним расстались. Он чувствовал себя пустоголовым рисованным персонажем видеоигры, которым управляет кто-то другой.

Где-то дальше по коридору включился пылесос.

— А с велосипедом что будете делать? — спросил он.

— Простите?

— Как вы откроете замок без ключа?

— А-а. — Она покраснела. — У меня запасной есть.

— Я ничего об этом не знаю. Поняли? — Эдвард выставил ладони вперед. — Ничего. Если дело раскроется, вы обезвредили меня с помощью газового баллончика и отобрали ключ.

Она смотрела на него во все глаза. Огонь погас, и она вновь превратилась в прежнюю Маргарет.

— Я знаю, вы думаете, что очень хитро все провернули, — добавил он. — Но это не так. Вы делаете большую глупость.

— Ну и ладно, — сказала она прежним монотонным голосом и вдруг положила руку ему на плечо. — Извините, что обозвала вас идиотом.

Тут ты как раз была права, подумал он.

 

9

Вечером того же дня, около полуночи, Эдвард и Зеф ехали в такси по Бродвею в сторону центра.

— Ты какое пиво взял?

Эдвард достал из бумажного коричневого пакета на полу запотевшую шестибаночную упаковку «Негра модело».

— Ладно, сойдет. — Зеф, глядя в окно, сложил на груди массивные ручищи.

— Вообще-то эти ребята пивные снобы. Прямо микробиологи.

— А где это все состоится? — спросил Эдвард.

— Угол Бродвея и Пятьдесят первой, офис Уэйда и Каллмена. Бухгалтеры, столпы финансового сообщества.

Эдвард откинулся на спинку черного сиденья, заложив руки за голову.

— Ну и что я там буду делать? — осведомился он, глядя на обтрепанную потолочную обивку. — Я этим вечером собирался укладываться. Через неделю мне надо быть в Лондоне. Через неделю всего!

— А ты что, не начинал еще?

— Я работал. В библиотеке Уэнтов.

— Уэнты! Не смеши. Они используют тебя, парень. — Зеф потряс кулаком у него перед носом. — Как ты ухитряешься не замечать этого?

— Я вроде как привык уже, — пожал плечами Эдвард. — Они по-своему классные, эти старые книги.

— Я определяю цену книги по глубине букв, выдавленных на переплете. И потом, тебе нужен отдых.

— Мне бы от безделья в самый раз отдохнуть. Господи, подумать только — я три дня как не читал «Джорнэл»!

Впечатление от прыжка в неизвестность, который он совершил, отдав Маргарет ключ от квартиры, успело сгуститься в противную вязкую кашицу страха и сожалений. Уэнты выгнали его, перекрыли ему доступ в библиотеку, а он, вместо того чтобы унести ноги и спасти хотя бы свое достоинство как профессионала, распахнул дверь перед Маргарет — иди, мол, осложняй ситуацию! Отдать ей уэнтовский ключ — все равно что впустить наркомана в аптеку.

Угнетаемый чувством грядущей катастрофы, он позволил нескольким распитым с Зефом пинтам втянуть себя в эту, еще более сомнительную ночную экскурсию. Такси застряло в пробке у Таймс-сквер. Нижнюю треть новенького небоскреба над ними целиком занимали светящиеся видеоэкраны. На них ползла, кишела, переливалась разноцветная информация, составленная из гигантских, величиной с электролампочку, пикселей. Экраны отвлекали, гипнотизировали — ты точно проваливался в них.

— Должен тебя предупредить, — сказал Зеф. — Там надо следить за собой в оба. У них очень строгий социальный кодекс, и посторонних они не любят. Ты вот, к примеру, считаешь их чудаками, а для них чудаки — это мы. Меня они терпят, потому что я говорю на их языке и смыслю в математике и компьютерах, — для них я в общем-то свой. А вот ты — ты, конечно, немного играл в «Момус», и это хорошо, но не вздумай задирать нос только потому, что умеешь вести себя в обществе и ходил на школьные вечера, где пару раз трахнулся.

— Не трахался я на вечерах. Ни разу.

— Там и телки будут, — задумчиво продолжал Зеф. — Телки со сдвигом — это вещь, но ты забудь сразу, они тебя невзлюбят еще больше, чем мужики. Они как пчелы. Чуют твой страх.

— Угу.

— Надо поработать как следует, чтобы встроить в «Момус» функцию со многими игроками. Люди по-настоящему соображают, как эта хрень работает.

— Угу.

Машина дернулась вперед и снова остановилась.

— Может, пешком дойдем? — сказал Эдвард.

— Только лохи ходят пешком. Игроки приезжают.

Пять минут спустя они вышли на Пятидесятой. Воздух омывал, как теплая ванна. Атмосфера здесь, поблизости от Таймс-сквер, напоминала деревенскую ярмарку, постоянное празднование непонятно чего, без конца и без цели. На тротуарах толпились туристы, ошалевшие от смены часовых поясов. Вслед за Зефом Эдвард протолкался к облицованному розовым гранитом основанию громадного небоскреба. Входом служила маленькая, неприметная стеклянная дверь между двумя магазинами, продающими электронику серого рынка. В вестибюле Зеф кивнул молодому черному парню в униформе — тот, сидя за мраморной стойкой, читал книжку серии «Клифф», сокращенный пересказ «Грозового перевала». Зеф показал охраннику какую-то карточку, зарегистрировал свой ноутбук, и они с Эдвардом прошли к лифтам.

Эйфория от выпитого ранее пива понемногу выветривалась.

— Как, говоришь, это называется? — спросил Эдвард.

— ЛС-сейшн.

— ЛС?

— Ну да. Локальная сеть.

— Точно. — Эдвард помассировал виски. — У меня такое чувство, что ты ведешь меня прямо в сердце тьмы.

Они вышли из лифта на тридцать седьмом этаже. Зеф показал свою карточку темному пятну на стене, и двери офиса с жужжанием отворились. Свет внутри не горел, стол портье пустовал.

— Использование ресурсов компании в личных целях, — полушепотом объяснял Зеф, следуя по тихому коридору. — К счастью, компьютерщики — единственные, кто следит за этими самыми ресурсами, поэтому могут ими пользоваться сколько влезет. Обычно продажники тоже участвуют и перемалывают свои души в волшебную золотую пыль, но сегодня они все на выезде в Нью-Джерси.

Они вошли в большой офисный зал, «бычачий загон» с белыми перегородками. Верхний свет был выключен, но в клетушках горели настольные лампы. Окна отсутствовали. Перегородки доходили только до плеч, и люди, стоя, переговаривались поверх них.

У первой клетушки что-то уперлось Эдварду в грудь. Высокий неулыбчивый человек с длинными вьющимися темными волосами приставил к его рубашке ярко-розовый игрушечный пистолет «Нерф». Незнакомец, одетый в шорты и небесно-голубую майку «Морской мир», выглядел лет на тридцать пять, но в волосах уже проглядывала седина.

— Отдай ему пиво, — велел Зеф.

Эдвард вручил мужчине коричневый пакет. Тот, не опуская «Нерф», поставил его себе за спину и свободной рукой обменялся с Зефом какими-то тайными знаками, после чего сказал:

— Пошли, я вас устрою.

— Эдвард. — Он протянул руку, но кудрявый уже прошел мимо, бросив:

— Я знаю.

Вместе они двинулись вдоль разгороженных стенками кабинетов. Зеф по дороге свернул в один из них, обняв за плечи двух низеньких толстых мужичков со стрижками шлемом, похожих, как близнецы. От удушливой жары Эдварда бросило в пот. Щуплый парнишка, на вид старшеклассник, тянул провод между стереоколонками вдоль стены. Эдвард заметил пульсирующие софиты, стоящие в разных местах, и большую черную машину вроде осушителя воздуха, назначения которой он не знал.

Кудрявый остановился у кабинки с единственным стулом и обычным компьютерным терминалом на столе.

— Это твое, — сказал он. — Можешь отрегулировать «мышь», как тебе удобно. Делай что хочешь, но из игры не выходи. Если полетит, набери по телефону 2-4444. Ты правша?

Эдвард кивнул.

— Знаешь, как этим пользоваться? — Кудрявый показал ему наушники в путанице черных проводов.

— Конечно.

— Тогда порядок.

Эдвард сел и стал мрачно распутывать наушники. Не надо было сюда приходить. Зеф не виноват — он ведь не силком его сюда притащил. Эдвард сам на повышенных тонах требовал, чтобы Зеф его взял с собой. Теперь он протрезвел, и все это казалось ему большой ошибкой. Он здесь не ко двору и хозяевам несимпатичен. Сейчас бы домой да спать завалиться.

Стул был снабжен неудобной ортопедической подушкой. На пустом черном экране монитора знакомым белым шрифтом значилось меню команд. Эдвард обвел нелюбопытным взором беспорядок на столе: розовые телефонные карточки, желтый блокнотик отрывных липучек, начатая пачка бумажных платков, голубой резиновый шарик для разработки пальцев в форме глобуса, мини-семейка Смурфов: Папа, Умник, Смурфетта. На телефоне светился красный глазок голосовой почты. На стенках клетушки, сделанных из материала, который даже на полу бы смотрелся паршиво, висели полароидные снимки с изображением черно-белой кошки с красными глазищами.

— Возный?

Он вздрогнул. Над стеной появилась лохматая голова Зефа — тот говорил в мегафон.

— Мне нужен ваш отчет о продажах! Немедленно!

— Я что-то не врубаюсь, как это все работает, — сказал Эдвард.

— Все нормально будет. — Зеф отложил мегафон. — Главное, запомни: если ты умираешь, то ты просто слабак и заслужил такую участь. Пошли подберем тебе шкуру.

Голова Зефа исчезла. Эдвард встал и пошел с ним вдоль ряда кабинок.

— Вот, значит, с кем ты общаешься? — спросил он. — Когда меня рядом нет?

— Подумать только, как эти людишки живут день за днем, — не слушая его, сказал Зеф. — Бедняги.

Он постучал в какую-то дверь.

— Что такое «шкура»? — спросил Эдвард.

— Ну, шкура. Кожа.

На стук никто не ответил, и Зеф открыл дверь.

В комнатке с голыми стенами из ДВП стоял внушительный терминал. Эдвард, к своему удивлению, узнал человека, который, сгорбившись, сидел за компьютером: тот самый гном, которого он видел у Зефа, Артист. Никем другим он быть просто не мог. Если даже оставить в стороне круглую мордашку и редкие черные волосики, ноги у него еле доставали до пола. Инфантильная внешность мешала определить его возраст, но Эдвард про себя дал ему лет тридцать — тридцать пять. Он едва взглянул на вошедших.

Пару секунд все молчали — даже Зеф не решался потревожить Артиста. Потом человечек спокойно поднял на них глаза и взял что-то из-за компьютера.

— Мы вот чего… — начал Зеф.

— Улыбнитесь, — перебил его Артист, и в глаза Эдварду сверкнула вспышка. Программист его сфотографировал.

— Черт. — Эдвард отвернулся и заморгал. Перед глазами плясали зеленые пятна. — Могли бы предупредить.

Артист уже загрузил фотографию в компьютер и манипулировал с ней при помощи «мыши» — увеличивал, наводил на резкость, растягивал, как ириску, проецировал в трех измерениях и крутил по всем трем осям.

— Это и есть твоя шкура, — сказал Зеф. — Так ты будешь выглядеть в игре.

В игре… Эдвард подошел и стал смотреть Артисту через плечо.

— Мне обязательно надо оставаться в этой одежде?

— А что вы предпочитаете? — любезно спросил Артист.

— Не знаю. — Фигура на экране была одета как он — в штаны цвета хаки и коричневую майку от Барниса. — Но в этом прикиде убивать как-то несподручно.

Ручки Артиста забегали по клавиатуре, и на фигурке стали стремительно меняться костюмы всевозможных стилей и расцветок.

— Секундочку…

Эдвард, следя за процессом, заметил у себя на макушке намечающуюся лысину. Артист, стукнув несколько раз по обратной стрелке, одел фигурку в черный костюм, водрузил ей на голову цилиндр, снабдил моноклем и длинным свернутым зонтиком — настоящий английский джентльмен.

— Погодите, — сказал Эдвард. — Почему это я…

Зеф в восторге огрел его по спине.

— Самое то! Вылитый мистер Арахис!

Из прорези, жужжа, выполз ЗИП-диск, и Артист отдал его Эдварду.

— Готово, — сказал он и снова начал печатать. Эдвард с Зефом, пятясь, вышли из кабинета и закрыли за собой дверь.

— Что такое с этим парнем? — Эдварду запомнился разговор с Артистом у Зефа, когда тот сказал, что видит чужие компьютеры насквозь. Мысль о том, что этот маленький эльф-аутист способен просвечивать, как рентгеном, жесткий диск твоей души и проверять орфографию самых постыдных твоих секретов, действовала на нервы.

— Он всегда такой. Типа гений. Рядом с ним чувствуешь себя полным придурком. Знаешь, где он подрабатывает по вечерам? Составляет глобальные климатические симуляции для Национального бюро погоды. На очень серьезных компьютерах — по-настоящему Больших Железяках. Он практически бог.

— Но с чего он мне выбрал такой прикид? Ты ему говорил про Англию?

— Расслабься. Все клево. Будешь как Бонд.

За это время подошли еще люди, и клетушки постепенно заполнялись. Из больших угловых колонок звучала «Дево», исполнявшая роллинг-стоуновскую «Сатисфэкшн». Зеф объяснил, что сервер способен обслуживать одновременно тридцать два человека и что этой ночью у них примерно столько и наберется.

— Господи боже. У вас тут прямо своя субкультура.

— А ты думал. «Момус» — большущая штука. Никто не знает, с кого это началось, он просто взял и возник в Интернете. Даже Артист не знает всего, что в нем есть. Это круче, чем книги. Что такое эта твоя библиотека? Устаревшие информационные технологии. Мы присутствуем при рождении совершенно нового вида искусства и сами не ценим, как нам повезло.

Эдвард молчал и думал, что сказала бы о нем Маргарет, если б видела его сейчас. Она по-своему напоминала ему Артиста — она тоже повелевала в своем собственном мире и была так же равнодушна ко всему остальному. Молодой человек в рыжей щетине, занимавший один из отсеков, вручил им по уже открытой пивной бутылке, по банке «Маунтин дью» и по бутылке воды.

— Эти напитки снабдят вас кофеином, сахаром и алкоголем в количестве, нужном для сохранения здоровья и бодрости, — сообщил он.

Эдвард снова уселся за стол и поставил ноги на ортопедическую подставку, которую обнаружил внизу. В ячейке зазвонил телефон. Эдвард предоставил ответить автоматике, но звонок раздался во второй раз и в третий. Эдвард уже собрался снять трубку, но тут до него донесся живой голос Зефа:

— Да надень же их, блин!

Эдвард нажал кнопку селектора.

— Что надеть?

— Наушники, — уже из селектора сказал Зеф. — С тобой свяжутся по другой линии.

— Слушай, а это надолго?

— А ты что, спешишь? Тебя вызывает судьба, котик. Давай выходи на связь.

Эдвард взял наушники и сразу услышал многочисленные голоса, большей частью мужские. Голоса сплетничали, хвастались, мололи ерунду, цитировали Монти Пайтона и обсуждали свои загадочные сетевые дела.

— Эй, — сказал он. — Тут девочки есть?

— Алло, Кливленд! — хрипло завопил кто-то — из соседней клетушки, судя по эху.

— Ты, Эдвард? — спросил чей-то незнакомый, уверенный голос.

— Я.

— Щелкни по надписи JOIN на экране.

Эдвард щелкнул. Ладони покалывало от необъяснимого волнения.

— Йо, психзвезда шесть! Давай сделаем это!

— Идущие на смерть приветствуют тебя! — прогудел бас.

— Ладно, ребята, — произнес уверенный голос. — Пристегнитесь. Война роботов начинается.

Экран потемнел, и Эдвард услышал постукивание жесткого диска. Настала долгая, напряженная пауза, во время которой кто-то звучно рыгнул. Затем на экране вспыхнуло «Ошибка», а в наушниках прокатился коллективный стон.

— Твою растакую мать, — с прежним спокойствием сказал голос распорядителя. — Зеф, можешь ты подойти и посмотреть, правильно ли настроен сервер?

— Я могу это сделать дистанционно.

В наушниках разразились дебаты.

— Сетевые протоколы надо бы переписать от начала до конца, — сказала женщина. — Зачем каждый раз мучиться от нестабильности?

— Не думаю, что это сетевой сбой, загвоздка в самих протоколах. Если они…

— В жопу протоколы.

— И очень уж все медленно делается. Конечно, если пользоваться кубическими вставками вместо ячеек Безье…

— Порядок, порядок, — вернулся спокойный голос. — Пожалуйста, подсоединитесь все снова.

Экран опять почернел. В черноте прорезалась горизонтальная полоска с надписью КАРТА ЗАГРУЗКИ. Эдвард нетерпеливо смотрел, как она наливается слева направо жидкой лазурью. Поголубев целиком, полоска исчезла, и наступила еще более длинная пауза.

Потом появилась картинка — уставленный свечами стол. Огоньки освещали бледные лица стоящих вокруг стола мужчин и женщин — две дюжины человек в причудливых костюмах, точно ведьмы и колдуны собрались на шабаш. На каменных стенах висели красные и синие гобелены. Помещение походило на банкетный зал в каком-нибудь замке. Все здесь — ткань гобеленов, фактура деревянного стола, желтое дрожащее пламя свечей — дышало яркой гиперреальностью, уже знакомой Эдварду по «Момусу». Эдвард, судя по углу его зрения, тоже стоял в этом кругу и видел на той стороне лицо Зефа. Тот, в образе высокого толстого монаха, был одет в рясу с клобуком и подпоясан веревкой.

Эдвард замер на месте, как и все остальные. Затем круг рассыпался, все бросились к дверям, и он остался один.

Поморгав, он взялся за «мышь» и вывел свое виртуальное «Я» из комнаты в длинный прямой коридор. Все было тихо, но вот он повернул за угол и наткнулся на двух мужчин, рубившихся длинными топорами. На одном был старомодный космический скафандр времен «Аполлона» с золотым отражательным лицевым щитком, другой изображал Клинта Иствуда в бальном наряде. Рядом грохнул взрыв, и всех троих расшвыряло в разные стороны. Под Эдвардом что-то загудело, и он чуть не взвился со стула. То, что он принимал за ортопедическую подушку, оказалось устройством для звуковых эффектов, подключенным к компьютеру.

— Будь начеку, хиппи, — проскрипело в наушниках.

— Ты вступаешь в мир боли, дружище.

Виртуального Эдварда завертело, и бойцов на топорах он больше не видел. Он очутился в каменном коридоре с бойницами по одной стене от пола до потолка. Навстречу ему неслась женщина в елизаветинском платье, с пистолетом в руке. Бюст в декольте подскакивал. Из пистолета вылетели веером железные гвозди. Они поочередно попадали в Эдварда, и полоска в нижней части экрана, регистрирующая состояние его здоровья, с каждым разом укорачивалась.

Он кое-как разминулся с женщиной и помчался по коридору, пока гвозди не перестали втыкаться ему в спину. Бегство вывело его на узкий парапет, лицом к лицу с крепким мужчиной в шотландском килте и без рубашки.

Мужчина сделал шаг вперед. Эдвард сделал то же самое, не зная толком, чего ожидать. Когда их разделяло всего пять футов, мужчина с поразительной быстротой припал на одно колено и по-борцовски захватил его за шею. Мир вокруг завертелся колесом, и он увидел под парапетом огромную, круглую яму.

— Гляди! — заорал мужчина на шотландском диалекте. — Я твой отец!

Он швырнул Эдварда за край, и перед глазами замелькала кирпичная кладка. Эдвард полетел в темноту, как Алиса в кроличью норку, а потом умер.

Очнулся он в роскошной спальне, на кровати со столбиками. Сквозь прозрачные занавеси лился красивый желтый свет. Распахнув их, он вышел на балкон над вылизанным зеленым двориком. Небо синело, трава выглядела как сукно на бильярде. От фонтана в центре расходились дорожки, посыпанные белым гравием. В струях воды отражалось солнце. Эдвард радовался, что на время вышел из боя — да он и раньше был не в настроении драться.

Он удивился, увидев в саду Артиста. Для себя тот не стал подбирать экстравагантную «шкуру» и был точно таким же, как в реальной жизни. Он не бегал, не стрелял, не колол кинжалом, а смирно сидел на мраморной скамье. Эдвард и он встретились глазами, но не сказали ни слова. Солнце садилось за кудрявые, как у Клода Лоррена, деревья.

Экран погас — время игры истекло. На мониторе появилась статистика. Против имени Эдварда на обычной безграмотной компьютерщике значилось: УБИТЫ 1 Р, УБИТЫХ 0 ЧЕЛ.

Не успел он толком просмотреть список, экран снова погас и снова зажегся, показав круг игроков. На этот раз они плавали глубоко под водой, над песчаным дном мелкого моря или озера. На той стороне круга, справа от Зефа, почти касаясь его плечом, покачивался кто-то высокий и массивный, одетый в доспехи. Взбаламученная вода скрывала его лицо, а на голове росли громадные, ветвистые серебряные рога. Надо же! В точности так Эдвард представлял себе рыцаря-оленя из «Странствия», о котором рассказывала Маргарет.

Миг спустя игроки прыснули в стороны, как косяк вспугнутой рыбы, оставляя за собой серебристые пузырьки. Человек-олень тоже исчез — прежде чем Эдвард удостоверился, что действительно его видит.

Эдвард тоже поплыл куда-то в мутном свете, шедшем как будто бы со всех сторон сразу. Тишину порой нарушало глухое «бум» и чей-то далекий булькающий крик. Подводная среда действовала почти что успокоительно. Он поплыл вверх, но, как ни старался, не смог достичь колыхавшейся блестящей поверхности — только видел, как несутся над ним белые гребешки. Иногда зеленый солнечный луч падал на него сквозь просвет в невидимых тучах и пропадал снова. Потом Эдвард долго метался по лабиринту светящихся гротов, играя в кошки-мышки с женщиной в черном костюме аквалангиста, а в итоге его неожиданно проглотил гигантский зеленый угорь величиной с поезд метро. УБИТЫ 1 Р., УБИТЫХ 0 ЧЕЛ.

Они играли снова, и снова, и снова. Кабинка, наушники, Смурфы — все, помимо воли Эдварда, отошло куда-то на второй план. Сдурел он, что ли? Подсел на разгул насилия? Мелькающие на экране картинки завладели им без остатка. Может, Зеф и прав — это единственная реальность, мощнейший кайф, новое искусство нового тысячелетия. Они дрались на плоской равнине, дрались, скатываясь на лыжах с альпийских склонов, дрались в пустыне, в джунглях, на мечах, на лазерах и вообще без оружия, молотя друг дружку до смерти голыми руками и ногами. Он умирал и тут же воскресал снова, точно кто-то включал и выключал свет. За одну ночь он прожил сотню коротких боевых жизней. Когда кто-то из игроков погибал, его тело оставалось на месте пару минут, прежде чем исчезнуть, и несколько раз Эдвард с нехорошим чувством перешагивал через собственный труп в дурацком наряде, глядящий на него пустыми глазами. Однажды у них у всех отросли большие белые крылья, и они описывали круги около тщательно воссозданной копии облачного города из «Звездных войн». Когда бой делался особенно жестоким, по офису полз белый туман: эти психи приперли сюда дымовую установку.

Эдвард подумывал, не прикупить ли ему пай в какой-нибудь компании компьютерных игр. Если на это так подсаживаются, выгода должна быть ого-го. Неприязнь окружающих, которую он почувствовал, придя сюда, рассеялась — теперь в офисе витал дух боевого братства, захвативший даже его. Не было больше фанатов, настроенных против чужака, — игра объединила их всех, связав электронными узами виртуального боя. Разве хоть одна книга на такое способна?

Только в пять утра Эдварду пришло в голову взглянуть на часы. Они играли четыре часа подряд. Майка на нем промокла от пота, а на полу под стулом валялись пять пивных бутылок и три лимонадные банки. Он не помнил, сколько раз бегал в туалет.

Последний раунд они сыграли в том самом замке, откуда начали. Эдвард ожил в круглой комнате на вершине башни и выглянул в окно. Небо с клубящимися облаками напоминало мраморный форзац старой книги. Он устал сражаться и был бы не прочь виртуально соснуть. Он стал спускаться по длинной винтовой лестнице, но тут бравый кавалер с мушкетерскими усами взбежал навстречу и проткнул его шпагой.

То ли из-за пива, то ли из-за позднего времени, но Эдвард в этом туре ни разу не продержался живым больше тридцати секунд. Удача от него отвернулась. Дважды его подстрелил снайпер. Один раз течение затянуло его в глубину замкового рва, притиснув к железной решетке, и он утонул. Потом ему в кои-то веки подвернулось приличное оружие, ракетная установка, но она случайно выстрелила назад и разнесла его в клочья вместе с балериной в розовой пачке.

Зефа он видел только раз, когда они сошлись лицом к лицу в битве.

— Чую вумпуса! — взревел Зеф. — Стой, стрелять буду!

— Да пошел ты, — сквозь зубы процедил Эдвард.

С минуту они рубились почем зря, а потом кто-то провел лазером по полю битвы и разрезал всех пополам.

— Так нечестно, — пожаловались в наушниках.

— Нет ничего хуже проигравшего, не желающего признать свое поражение, — ответил тонкий голос. Артист?

Эдвард возродился в темноте и долго бродил по какому-то помещению с низким бревенчатым потолком, похожим на чердак. Наконец он увидел каменную арку, вроде бы обещающую выход, но за ней стояла кромешная тьма. В наушниках затрещало, и спокойный голос сказал:

— Держись подальше от этой двери. Там ничего нет — этот уровень еще не закончен. Если войдешь туда, вся сеть может рухнуть.

Это напомнило Эдварду о темном глухом ущелье, где сгинуло столько отважных рыцарей. Что же с ними там приключилось? Он отошел немного назад, разбежался и проскочил в арку.

Он так и не понял, что произошло дальше — то ли он умер и воскрес, то ли волшебным образом перенесся в другую часть замка, — но внезапно он очутился на гребне крепостной стены. На небе, уже не мраморном, а безоблачном, сияло солнце, и было тихо. Сражение осталось далеко позади.

Раньше он не обращал внимания на окрестности замка, но теперь они раскинулись перед ним, как панорама. Лесистые холмы, сверкая изумрудной зеленью, уходили вдаль. Одни, возделанные, были поделены на квадратики, как зеленое лоскутное одеяло или фантастически сложная математическая функция, представленная в трех измерениях; на других ясно виднелись крошечные, совершенно одинаковые деревца. Никакой войны — сплошной электронный мир.

Может быть, Уэймарш тоже так выглядит? Есть ли место подобной безмятежности в реальной жизни? Детская, свободная от всякой иронии грусть внезапно накатила на него, как девятый вал, и погрузила в глубокую меланхолию. Господи, это еще откуда? Эдварда одолевала жалость к себе — это чувство его смущало, но побороть его он не мог. Слезы катились у него по щекам. Последние четыре года ему казалось, что время стоит на месте, а теперь оно неслось мимо, как штормовой ветер, как вихрь атомного взрыва, сметая и унося бог весть куда что попало — пальмы, кровельную черепицу, столбы оград. Его карьера, виды на будущее, ежегодные премии, корпоративные вечеринки — все это мертвым грузом повисло на шее и тянуло Эдварда вниз. Нет, только не это! У него одна жизнь, и он хочет прожить ее по-другому. В нем нарастал ужас, и он в панике схватился неизвестно за что.

Уэнты — вот в чем его спасение. Он не знал, с чего это взял, знал только, что это его счастливый билет. Он найдет эту книгу, найдет кодекс. Он прижал ладони к глазам, сильно, до ярких пятен, и волна начала отступать. Эдвард достал бумажный платочек из пачки, принадлежащей неизвестному служащему, чье место он занимал.

Долгое время спустя он вернулся к игре, впервые за эту ночь сознавая, что смотрит на экран. Повернувшись спиной к окрестностям, он узнал тот самый зеленый дворик, который видел несколько часов назад. Все в нем осталось прежним — тот же фонтан, та же трава, те же белые дорожки. Хорошо бы найти лестницу и спуститься туда. Раньше он не заметил там огромного старого дерева толщиной с башню, вросшего в одну из стен замка. Узловатые корни вились между камнями кладки, разделяя их и в то же время скрепляя намертво, листья ковром устилали траву.

Фигурка Артиста все так же в полной неподвижности сидела на мраморной скамье — положив руки на колени, он мирно следил за игрой света в чаше фонтана.

— Эй! — откашлявшись, крикнул ему Эдвард. — Как мне спуститься вниз?

Артист устремил на него непроницаемый взгляд и ответил:

— Никак.

 

10

И тут он… ой, не могу… выходит из дома в плавочках! — Дэн, босс Эдварда, хихикал как заведенный. — Кроме шуток! То есть у Энди, конечно, есть бассейн, но прием-то был не купальный. Все, значит, стоят вокруг в серо-коричневых тонах… ой, умру… и в ботинках, которые целый день выбирали, это ж Энди, все хотят впечатление произвести, и я в том числе… а он выходит на веранду, все причиндалы налицо, упакованы, да и плюх в бассейн. Ну, все стоят как вкопанные — вот, мол, дает мужик — и глядят, как в том месте пузырьки поднимаются. А потом… тут самая соль… эти самые «спидо» всплывают наверх! Они с него свалились! Короче, ярко-красные «спидо» плавают в бассейне, а у нас такой видок, точно они с неба упали!

Досказав наконец, Дэн испустил долгий блаженный вздох.

— Я велел Аманде поменять ему пароль на «плавки», — добавил он в виде эпилога. — Теперь каждое утро, подключаясь к системе, он должен это напечатать, чтобы войти.

— Угу.

Настала пауза. Дэн, видимо, ждал более бурной реакции на свой рассказ, но Эдвард был как-то не в тонусе. Неужели после компьютерных игр тоже бывает похмелье? Он слушал босса в задумчивом молчании, лежа на кровати и глядя в белый потолок. Был полдень.

— Я чего звоню-то, Эд… я послал тебе сообщение по е-мэйлу, но ответа не получил. Вот и решил обговорить это по телефону.

— Извини, у меня с Интернетом проблемы, — соврал Эдвард. — Несколько дней в офф-лайне. — Он давно не проверял почту и воображал, как она растет на манер сугроба в своем виртуальном ящике, но беспокойства по этому поводу не испытывал.

— Ну? Надо было мне раньше позвонить. Ты вообще-то в порядке?

Эдвард прокашлялся, зажав трубку. Голос на том конце шел к нему из другой эры, шел по проволоке через пустоту, отделяющую его спальню от прежней жизни, которая стала невыразимо далекой и не особенно влияла на измерение, в котором он жил теперь. Он попытался представить себе лицо Дэна — широкое, квадратное, с наметившимися брылами. Через десять лет тот будет смахивать на бульдога.

— Я тебя разбудил?

— Нет-нет. Ничего такого. — Эдвард справился с кашлем. — Так о чем речь?

— Ребята из лондонского филиала пытались связаться с тобой насчет квартиры и прочего, а ты не отвечаешь. Тебе ведь меньше недели осталось, да? Они просто хотят знать, нужна ли тебе помощь, чтобы устроиться.

— А, да. Скажи, что я благодарю их и свяжусь с ними сам. Дай только мне их координаты, ладно?

Дэн продиктовал длинный трансатлантический телефонный номер. Эдвард притворился, что записывает. Этот номер у него, кажется, и так где-то был. С закрытыми глазами он проделал все дальнейшие, неизбежные фазы разговора: укладка, паспорта, авиабилеты, аэропорты, таможня и в конце концов сладостный финал, когда можно повесить трубку.

Было слишком жарко, чтобы засыпать снова, и он просто валялся, откинув простыню ниже колен. Угол нижней простыни в изголовье выбился из-под матраса. Ветерок из полуоткрытого окна холодил потный лоб. Под окном голоса, мужской и женский, спорили на предмет чего-то, что кому-то следовало знать, и когда она узнала, и кто ей сказал, и все это казалось очень, очень далеким. Голоса поднимались к нему, легкие и мерцающие, то обретая, то утрачивая смысл.

Он сознавал, что уходит от реальности. Кодекс уводил его от нее. Но часть его сознания никогда еще не была такой целеустремленной. Итог прошлой ночи остался при нем, что удивляло: под утро Эдвард счел его чем-то вроде пьяного озарения, которое проходит на другой день, однако все сохранилось. Он принял решение — пока довольно и этого. Эдвард повернулся на бок и опять заснул.

В два часа Зеф и Кэролайн позвонили ему снизу по домофону. Пока они поднимались, он впопыхах натянул шорты хаки, белую майку, умылся и расчесал пальцами волосы.

Зеф ввалился в открытую Эдвардом дверь и прошел в гостиную мимо хозяина. Его огромный лоб блестел от пота, лиловая с оранжевым гавайская рубашка промокла насквозь.

— Доброго утречка, — сказал он с плохим ирландским акцентом.

— Воды, — прохрипела Кэролайн, направляясь в кухню. Полосатый топ делал ее совсем тоненькой. Принеся в комнату два музыкально позванивающих стакана с водой и льдом, она поставила один на кофейный столик, залпом осушила другой и повалилась на коричневый бархатный диван рядом с Зефом.

— Кошмар, правда? — Она показала вялой, тут же упавшей рукой на рубашку Зефа. — В метро его чуть не побили из-за нее. Господи, что за жуть на улице.

— Я еще не выходил, — сказал Эдвард.

— Она мне даром досталась, — заметил, не шевелясь, Зеф. — От одной программной компании в Гонолулу. — Он отыскал на животе название компании, напечатанное мелкими буковками между листьев. — Слушай, я ведь ночью тебя потерял.

— Да, точно. Извини. — Теперь Эдвард вспомнил. После встречи с Артистом, сидящим во дворе замка, он встал с волшебного вибрирующего стула и вышел, как зомби, в прокуренный офисный туалет. В зеркале он увидел свои красные слезящиеся глаза, и это разрушило чары. Он выбрался наружу, поймал такси и перед самым рассветом приехал домой.

— Боевик получился супер, даже для них. — Зеф прислонил холодный стакан к виску. — В будущую пятницу опять собираемся. Одни знакомые ребята сняли склад в Квинсе. Они там все подключат, своруют код сервера и попробуют собрать сразу 128 игроков.

— Эдвард к тому времени уже уедет, — сказала Кэролайн. — Так ведь?

— Вроде бы да, — посчитав в уме, сказал он.

Она с подозрением оглядела комнату от пола до потолка, задержавшись на книжных полках.

— Ты уже начал укладываться?

— В общем-то нет.

— Очень уж ты спокоен на этот счет, — вставил Зеф. — Не похоже на тебя.

— Здорово, да? — В воздухе запахло вмешательством, продиктованным добрыми намерениями. — Я просто плыву по течению, откликаясь на сиюминутные вибрации.

— Не знаю даже, что и сказать, — переглянувшись с Кэролайн, пророкотал Зеф.

— Я тоже не знаю, но ощущение хорошее.

— Ну, тогда все в порядке, — прощебетала Кэролайн.

Зеф играл с двумя блоками липучек на кофейном столике, пытаясь сложить из них один цельный блокнот.

— Ох и жарища. Как в том романе Уэллса, где весь мир входит в ядро гигантской кометы.

— Ядра у комет ледяные, любимый, — сказала Кэролайн.

— Гм… — Зеф отложил листочки. — Тогда это, наверно, другая книжка.

— А вы знаете, — продолжала она, — что хвост кометы — это поток частиц, излучаемый солнцем? Поэтому, когда комета удаляется от Солнца, хвост тянется впереди нее, а не позади.

Эдвард и Зеф посмотрели на нее, потом Зеф перевел взгляд на Эдварда и спросил:

— Ты вообще собираешься укладываться или как?

— Да. Собираюсь.

Эдвард откинул голову на спинку кресла. Он понимал, что они ведут себя разумно. Он сам все четыре года после колледжа вел себя разумнее некуда и знал в этом толк. С карниза перед его глазами свисала нить паутины, колеблясь от неощутимого сквозняка.

— Я это сделаю в выходные. Может, кого-нибудь позову. Вы знаете, что упаковщиков можно вызвать за деньги? Да у меня не так уж и много вещей.

— Лучше завяжи свои пожитки в красную бандану и повесь узелок на шест, — посоветовал Зеф. — Я видел такое по телеку.

Кэролайн поставила пустой стакан на пол.

— Нас, собственно, волнуют не технические детали переезда, — сказала она, — а то скрытое безразличие к новой фазе твоей жизни, о котором говорит твое нежелание этими деталями заняться.

— Ну-ну.

— Ты еще можешь отказаться, если хочешь. Не уезжай, и все. Скажи, что у тебя аллергия к теплому пиву. Скажи, что у тебя нервный срыв. Может, он у тебя и правда есть? Нервный срыв?

— Нет. — Эдвард энергично потряс головой. Он не считал возможным рассказывать им о своих планах, о своих мыслях. Пока, во всяком случае. — Ничего такого. Я хочу лететь. Правда. Я должен.

Он думал об Уэймарше. Ночью у него в голове, почти помимо воли, возникла яркая картина этого места, не основанная ни на каких фактах. Картина странная и в то же время знакомая, будто кадр на старой, завалявшейся в ящике фотопленке — печатаешь с него фотографию, и она получается такой же живой и свежей, как в день съемки. Эдвард видел перед собой старый английский сельский дом из серого камня, с остроконечными коньками, трубами и слуховыми окнами, окутанный легким туманом, окруженный светло-зелеными лужайками и темно-зелеными изгородями, чей узор напоминал печатную схему.

— И потом, сюда через месяц въедет новый съемщик. Мне хочешь не хочешь придется убраться.

— Пожалуй, — пробасил Зеф. — Хорошо хоть коробки у тебя есть. — В углу лежала высокая кипа сплющенных картонных заготовок. — Давай-ка уложим хоть что-нибудь.

— Ребята, вы не обязаны это делать. Правда.

— Нам самим хочется. — Кэролайн оперлась на колено Зефа и поднялась.

— За деньги, — добавил Зеф.

Кэролайн нашла липкую ленту, ножницы и принялась складывать коробки. Эдвард и Зеф снимали книги с полок. Кэролайн поставила диск, Эдвард включил вентиляторы. В комнате запахло пылью и упаковочной лентой. Зеф то и дело выражал сомнение по поводу каких-то вещей — галстука, чашки, будильника, — и они начинали спорить, должен ли Эдвард взять это с собой, оставить, выбросить или отдать Зефу.

— Картину тоже берешь? — Кэролайн окинула критическим взглядом большую репродукцию, вставленную Эдвардом в дорогую рамку.

Картина принадлежала кисти старого мастера, то ли фламандского, то ли голландского. Эдвард купил ее в Интернете под влиянием импульса и поразился ее размерам, когда увидел в реальности, но потом привык к ней. Она хорошо вписалась в скудный декор его квартиры. Изображала она группу крестьян, убирающих пшеничное поле. Пшеница золотилась на солнце, и художник, чье имя Эдвард даже выговорить не мог, заботливо выписал тонюсенькой кисточкой каждый колосок. Мужчины и женщины, все с обрезанными «под горшок» волосами, жали пшеницу длинными серпами, вязали снопы и увозили их — в близлежащую деревню, должно быть. Несколько человек расположились сидя и лежа у громадного кривого дерева на переднем плане, на уже убранном участке поля — одни улеглись вздремнуть, другие разговаривали и ели похлебку из деревянных чашек.

Эдвард, не считая себя особым эстетом и ценителем искусства, втайне гордился своей картиной. От нее веяло смиренным довольством. Эти люди в беспрестанной войне за выживание и подобие порядка умудрились заключить сепаратный мир. Они работали, но не чувствовали себя несчастными. Они не питали ненависти ни к себе самим, ни друг к другу, ни к пшеничным снопам. Они добились равновесия и поддерживали его. Каждый раз, глядя на картину, он замечал что-то новое — пару птичек в воздухе, крошечную бледную луну в уголке неба, — словно картина не окончательно застыла во времени, а перемещалась медленно, как расплавленное стекло.

— Сдавать ее в багаж настоящий геморрой, — сказал он, — но и оставлять неохота.

— Мне тебя не понять, — сказал Зеф.

— Чего тут понимать? — пожал плечами Эдвард. — Мне нравится смотреть на этих средневековых работяг, вот и все.

Несколько часов спустя они отправились через улицу в японский ресторан, где было прохладно. В это время дня они были единственными посетителями, не считая нескольких хипповых тунеядцев и скучающих по дому японских туристов. Музыкальным фоном служили японские аранжировки хитов «Вестерн ритм-энд-блюз». Непроспавшиеся Эдвард и Зеф налегали на соленый суп мисо, острую капусту кимчи и паровые клецки в соево-уксусном соусе, запивая еду горьким японским пивом.

Наевшись, Зеф откинулся назад и преувеличенно-беззаботно зевнул.

— Я тут накопал кое-что про твоих Уэнтов.

Эдвард потыкал палочками в разбухший имбирь.

— Что именно? И откуда ты вообще про них знаешь?

Зеф многозначительно потер нос толстым пальцем.

— Кто это — Уэнты? — спросила Кэролайн.

— Те, на кого Эдвард работает. У которых библиотека. Ты знаешь, что они богатые люди?

— Конечно, богатые, — сказал Эдвард.

— Вопрос в том, насколько. — Зеф впервые заговорил почти что серьезно. — Они «богаты» в таком же смысле, в каком Марвин Гэй «имел успех у женщин». Ты знаешь, что они третьи по величине землевладельцы в Англии?

— Да ты что?

— Ты и половины всего не знаешь. В сети про них ходят всякие слухи. Можешь сам поглядеть в королевской службе новостей. Знаешь, что они платят «Форбсу» за то, чтобы их не включали в списки?

— Брось, Зеф, — засмеялся Эдвард. — Наша фирма занимается хорошим куском их портфолио. Я бы знал, будь у них такие деньги. Такое количество просто нельзя скрыть. Деньги сами себя выдают.

— Я тебе точно говорю! Эти люди владеют одним из самых больших состояний в Европе и тратят одну его половину на то, чтобы никто не узнал о другой. Несколько лет назад с ними случился скандал. У них похитили сына, а герцог не стал платить выкуп.

— И что? Вернули им сына?

Зеф помотал головой.

— Он умер. Похитители, кажется, держали его в холодильной камере, и он замерз. В газетах об этом почти не писали.

— Ты же знаешь, Зеф, — Эдвард покосился на Кэролайн, — сколько в Интернете брехни.

— Он прав, солнышко, — подтвердила она. — Помнишь эту сенсацию про Билла Гейтса, который в детстве будто бы играл сына Бэтмена? И сколько народу в нее поверило?

— У Бэтмена вообще сына не было, — сказал Эдвард.

— Это другое дело! Ту штуку я сам придумал, да! Что я вам, интернетовская Кассандра? Найди их сам в «Лексис-Нексис» и посмотри, что получится. Они миллиардеры, дружок.

— В долларах или в фунтах? — спросила Кэролайн.

— Не знаю! В евро, в соверенах, в унциях — что у них там еще ходит. Они живут затворниками в своем громадном поместье в Бомри. Их земли окружает знаменитая длиннющая изгородь. Забор и тот знаменит, ей-богу!

— И откуда у них взялись эти деньги?

— Кто его знает. Мог бы сам выяснить, если бы постарался, — сказал все еще обиженный Зеф. — Часть денег с недавних пор — жена происходит из семьи крупных промышленников. У него, наверно, тоже кое-что было, его род уходит корнями в седую древность. Может, они завладели рынком синей раскраски для лиц в 1066-м.

— Я тебе не говорил, что они хотели предложить мне работу?

— Работу? Главным писарем, что ли, — или как ты теперь называешься?

Эдвард кивнул, а Зеф с Кэролайн переглянулись.

— И ты отказался, — осторожно предположила она.

— Ясное дело, — внезапно смутился Эдвард. — Собственно, мне ничего и не предлагали. Просто собирались заключить соглашение с фирмой — не знаю, о чем.

— Знаешь, кое-кто говорит, что он в коме, герцог то есть. — Зеф сковырнул стружку с одной из палочек. — Что семья это скрывает по юридическим причинам. Еще говорят, что они держат на чердаке ненормального ребенка. Я читал, что слуги живут в этом поместье целыми семьями, как крепостные, из поколения в поколение. В общем, обычная фигня. Лучше всего письмо из «Экономиста» — там говорится, что в имении существует своя валюта и они там живут на полном самообеспечении, а налогов казне не платят.

— Жуть, — сказала Кэролайн. — А герцог — это выше, чем граф?

Этого никто не знал, и беседа зашла в тупик. Все стали допивать пиво. Официант, мрачный подросток с тощими усиками, подсунул им счет и скользнул прочь.

— Кстати, Фабрикант спрашивает, почему ты не пришел тогда на вечеринку, — сказал Зеф.

— Чего ему от меня надо, этому парню?

— Не знаю точно. — Зеф смотрел на прохожих, идущих по тротуару. — Но это он мне сказал, на кого ты работаешь. Вроде бы у его компании, «Интех», с ними какой-то бизнес. Он, кажется, хочет, чтобы Уэнты купили в ней пай. Но это строго между нами.

Эдвард кивнул.

— Они правда живут в замке, Уэнты. Это я знаю.

— В замке? — Это произвело на Кэролайн впечатление, что случалось с ней редко.

— У него и название есть. — Эдвард сложил из больших и указательных пальцев рамочку. — Уэймарш.

— Quel анахронизм, — фыркнула Кэролайн.

Когда они ушли, Эдвард стал смотреть телевизор. Он валялся на диване в одних трусах и ел «Эм-энд-Эмс» из фунтового пакетика. Диван был отменный. Он заказал его в «Поттери барн», обалдев от своей первой премии, и теперь, четыре года спустя, диван оставался самой дорогой из принадлежавших ему вещей. Гигантский, девяти футов в длину, обитый коричневым бархатом, уродский по всем мыслимым эстетическим стандартам, но утешающий в трудные моменты. Сейчас был как раз такой случай.

Эдварда одолевала депрессия. Работа в Англии, приз, который он зарабатывал так долго и трудно, обесценивался с каждым днем, а его связь с Уэнтами и кодексом становилась одновременно все более непрочной. Если не считать Маргарет. Но теперь, когда у нее есть ключ от квартиры Уэнтов, подумал вдруг Эдвард, он сам ей не очень-то и нужен. Он посмотрел, как старички играют в гольф, посмотрел передачу о дикой природе — о полчищах муравьев, создающих живые мосты, гигантском спруте, обитающем в Марианской впадине, и птичках-беседочниках, строящих скрепленные землей гнезда в австралийских лесах. При самом отдаленном упоминании о деньгах он переключал канал и сморщился, попав случайно на Си-эн-эн-эф, где по экрану скользила голубая ядовитая змейка финансовой информации, жадно заглатывая собственный хвост.

Около семи позвонил Зеф, но Эдвард не снял трубку. Автоответчик был под завязку забит сообщениями от коллег, приглашениями за город, отчаянными мольбами ассистента Андре, но Эдвард все равно запоздал с ответами — так запоздал, что уже и не догнать. Чем больше сообщений накапливалось, тем тяжелее было думать о них, и черная дыра не исполненных им обязательств делалась все чернее.

На ужин он съел целую банку сладких итальянских луковичек для коктейля — жуткие на вид, но необычайно вкусные и ледяные, прямо из холодильника, маринованные жемчужинки. В десять он выпил стакан скотча, в одиннадцать собрался спать.

Прежде чем лечь, он включил компьютер, загрузил туда свою сохраненную игру и открыл программу «Момуса». Совершенно бесцельное занятие, да и раньше оно было таким. Он плохо помнил, что там произошло напоследок. Он пришел к развалинам библиотеки, а потом время понеслось вскачь — так, кажется? Ну, хоть чем-то отвлечься. И пострелять хорошо бы. Он сел за клавиатуру.

Он по-прежнему видел перед собой развалины на месте библиотеки, но теперь груды щебня густо заросли сорняками, кустарником и даже деревьями, точно он простоял там несколько лет, пока природа брала свое.

Травы шевелились, шуршали, росли на глазах. С временем творилось что-то явно неладное. Оно неслось вперед с ошеломляющей скоростью. Раньше, у моста, он испытал тревожное чувство, что время сделало большой скачок в его отсутствие. Теперь он сам наблюдал, как это происходит, и природа захлестывала город, справляя чудовищную оргию плодородия. Толстые лианы спиралью оплетали небоскребы, вылезая из выбитых окон. Деревья, питаемые тучным канализационным илом, прорастали из люков, раскачивая ветвями, — в точности как киношные зомби, встающие из могил и расправляющие застывшие члены. Зеленый желудь величиной с хэллоуинскую тыкву шмякнулся откуда-то сверху и распался на миллион жестких волокон.

Самого Эдварда, насколько он понимал, все это не касалось. Мир вокруг старел, а ему хоть бы что. Он направился обратно к Рокфеллер-центру по буквально разваливающемуся городу. Одна из далеких офисных башен тяжко вздохнула и провалилась внутрь, подняв облако пыли. Космический механизм, вынуждавший время идти ровным, степенным шагом, сломался бесповоротно, и оно вырвалось из-под контроля.

Прекратилось это столь же внезапно, как и началось. Время начало тормозить и вернулось к своему обычному ритму. Стоя на краю Централ-парка, превратившегося в непроходимый Шервудский лес, Эдвард стал свидетелем того, как взбесившая флора остановила свой буйный рост. Время опять вошло в берега.

Ну знаете. Это уж полный бред, подумал Эдвард. Он сохранил игру на этой стадии, выключил компьютер и лег спать.

Телефон надрывался так, будто звонил уже несколько часов. На самом деле прошла всего пара секунд, поскольку автоответчик еще не включился. Эдвард открыл глаза и приподнялся, ощутив затылком прохладную твердость стены. Трубно прочистив горло, он поднес трубку к уху и снова закрыл глаза.

— Да?

— Алло!

Статический, крупитчатый голос, словно записанный на старинный восковой цилиндр, говорил то ли с английским, то ли с шотландским акцентом, непривычным и в то же время знакомым.

— Да, — повторил Эдвард.

— Алло, с кем я говорю?

— Это Эдвард, а вы кто?

— Эдвард? Это герцогиня.

Он раскрыл глаза во всю ширь. Все темные поверхности и грани его квартиры были на месте. Он подумал, что ему это снится, но он действительно держал трубку в руке.

— Алло!

— Алло, — как девчонка, передразнила она. — Если бы мы придерживались Дебретта, полагалось бы сказать «ваша светлость», но я не собираюсь разводить церемонии. Вы меня хорошо слышите? Я вас плохо.

Он вспомнил ее такой, какой видел в тот единственный раз, в облегающем кремовом платье и с берущей за сердце улыбкой. Казалось, что с тех пор прошли годы. Та, которую он встретил на улице, и та, с которой он сейчас говорил, плохо связывались друг с другом. Статические разряды нарастали и затихали, как ветер, волны белого шума накатывали и отступали. Он снова зажмурился, и мастерская легкость сновидения нарисовала в его сознании женщину в летней кремовой шляпе. Она говорила с ним издалека, одинокая, затерянная в метели белого шума на фоне угольно-черного неба. Ему захотелось помочь ей.

— Время у меня ограничено, — сказала она, — поэтому буду краткой. Это ведь вы нашли тогда мою серьгу, правда?

— Я ее раздавил.

— Да-да, — засмеялась она. — Ничего, я вас уже простила. Послушайте, Эдвард. Мне нужно, чтобы вы нашли Гервасия как можно скорее. Под силу вам это?

Таким будничным, деловым тоном она могла бы попросить стакан воды в ресторане. Эдвард сглотнул.

— Я думал… То есть да, разумеется, но мне сказали, что вы не хотите…

— Забудьте все, что вам было сказано, — нетерпеливо и властно перебила она. — Значение имеет то, что я говорю сейчас. Герцогу об этом знать не нужно. Хорошо? Пусть это будет секрет между мной и вами.

На том конце раздался стук — что-то упало. Герцогиня выругалась и, судя по шороху, нагнулась за упавшим предметом. Не проснувшийся толком Эдвард кивнул. Светящиеся зеленые цифирьки на телефоне отсчитали семь секунд, прежде чем он понял, что надо ответить вслух.

— Да. Конечно. Только… — Что бы такое спросить? Реально все это или он с ума сходит? А может, это она не в своем уме? Уж очень все… прямо как в сказке. Будто кто-то прочитал его мысли и решил исполнить самое тайное его желание. Он боялся сказать что-нибудь не то — вдруг тогда все рассыплется, словно и не бывало, один дым останется? Это его шанс, не упустить бы.

— Что только? — осведомилась она. — Вы хотите знать, сколько вам заплатят, так?

Нет, не так, совсем не так, хотел сказать он — но промолчал.

— Сколько заработаете, столько и получите. — Он почувствовал, что она улыбается, и вспомнил, как мило она это делает. — Не пытайтесь связаться со мной, я перезвоню вам через неделю.

И короткие гудки в трубке.

 

11

Во второй половине следующего дня телефон зазвонил снова. Эдвард, глядя невидящими глазами на сайт «Файнэншнл таймс», дождался включения автоответчика.

— Эдвард, это Маргарет. Возьмите, пожалуйста, трубку.

Говорила она приглушенным, указывающим на чрезвычайную ситуацию голосом. Эдвард, сев на подлокотник дивана, снял трубку.

— Привет, Маргарет, как дела?

— Я, кажется, нашла кое-что.

— Поздравляю.

— Но мне нужна ваша помощь.

— Да что вы.

Эдвард отошел с трубкой к окну. Он все еще дулся на Маргарет за то, что она так обошла его с этим ключом, но в душе был ей благодарен. Желая показать, как он сердит, он тщательно скрыл волнение, охватившее его при одном звуке ее голоса. В то же время он сознавал, что каждая лишняя минута телефонного разговора снижает его шансы отвертеться от сообщничества, если их маленькая проделка откроется.

На улице прошел дождик, ненадолго прервавший жару, и сырые пятна на мостовой напоминали неисследованные континенты.

— Вы сейчас где? — спросил Эдвард.

— А где я, по-вашему, могу быть? В квартире Уэнтов. — Она умудрилась выразить ему ледяное презрение, ни капельки не изменив тона. — Вы не могли бы приехать? Мне нужны кое-какие вещи.

— Извините, но, по-моему, это не слишком удачная мысль.

Молчание. Он наслаждался переменой власти в их тандеме, пусть даже и временной. Мимо на старом велосипеде проехала старушка в желтом дождевике.

— Почему бы вам самой не принести туда все, что нужно?

— Потому что я сейчас не хочу выходить. Утром швейцар с трудом пропустил меня. Пришлось выкручиваться.

— И что же вам требуется?

— У вас ручка есть? Запишите. Мягкая зубная щетка, деревянные зубочистки, минеральное масло — лучше всего «Сван», — баллончик со сжатым воздухом, если найдете, мягкую тряпочку и молоток. И еще фонарик.

— Это все?

— Да. — Если его сарказм и дошел до нее, она не подала виду. — Молоток маленький, для обойных гвоздиков — знаете?

— Знаю.

Они помолчали пару секунд. На улице лаяла собака. День балансировал, как тяжелая цистерна на краю обрыва в мультфильме, — недоставало колибри, которая бы села на бампер. Эдвард вздохнул.

— Ключа-то у меня нет. Придется вам встретить меня внизу.

— Я буду в вестибюле ровно через час.

Она заставила его сверить часы.

Эдвард шел мимо швейцара, уверенный, что его остановят, однако продолжал идти, стараясь выглядеть как ни в чем не бывало. Человек в потрепанной ливрее даже не поднял глаз от арабской газеты, которую читал с помощью лупы. Был седьмой час вечера. При себе Эдвард имел объемистый пакет с покупками.

В вестибюле горела пара настольных ламп. Он никогда не видел их включенными, и его поразило окружающее убожество: потрескавшийся мрамор столов и протертый до джутовой основы восточный ковер. В воздухе стоял дым от сигар, выкуренных в пятидесятых годах. Маргарет, высокая и тонкая, с каменным лицом стояла у лифтов.

Увидев его, она молча нажала кнопку вызова. Дожидаясь лифта, они не сказали ни слова.

— Не знала, придете вы или нет, — сообщила она, когда дверцы закрылись, и с видимым усилием добавила: — Спасибо.

— Я жалею, что пришел. — Лифт рокотал, поднимаясь. — Вы уверены, что это безопасно?

Она кивнула.

— Там никого. Уборщица ушла в три.

Они стояли плечом к плечу, глядя прямо перед собой, как два образцовых администратора, едущих на одно совещание. На выходе они столкнулись плечами, и он с показной галантностью пропустил ее вперед. Она это проигнорировала. Свет в квартире не горел.

Эдвард ступил на мягкий ковер и замер в неожиданном приступе мандража. Он чувствовал себя человеком, наступившим — легко, но непоправимо — на противопехотную мину. Это место не обещало ничего хорошего.

Маргарет шла, не оглядываясь на него. Вот она скрылась в коридоре, и ее шаги затихли. Он кинулся за ней бегом, как боящийся потеряться щенок.

— Мне надо вам что-то показать, — сказала она. — Я нашла это, когда распаковывала ящики.

— Вы давно здесь?

— С утра.

— Как? Весь день?

— Я пришла в шесть. Никого еще не было.

Вслед за ней он поднялся по лестнице. Она держалась за перила уверенно, словно проделывала этот путь в тысячный раз.

— Днем кто-то приходил. — Взявшись за ручку, она дернула дверь на себя, и та со скрежетом отворилась. — Я слышала внизу разговор. Мужской голос говорил с английским акцентом, но наверх никто не поднялся.

— Да ну? Они планировали убийство?

Вступление в прохладу библиотеки походило на погружение в восхитительно свежий пруд. Деланный сарказм Эдварда растворился в тишине. Маргарет сняла туфли — практичные «мэри джейн» на низком каблуке, с перепонками. Эдвард успел заметить бледную дырку на пятке одного из темных чулок.

— Не хочу, чтобы кто-то услышал, как мы здесь ходим, — объяснила она.

Маргарет поработала на славу. Полки заполнились, на полу, устланном оберточной бумагой, лежали стопками книги. Она открыла все ящики, по краям полок топорщились липкие цветные листочки. На столе, рядом с компьютером и блокнотом, виднелись три банки диетической «кока-колы» и полупустой пакетик с темными крекерами без жира и соли.

— Вы времени зря не теряли, — признал Эдвард. — Надеюсь, вы не выставите мне счет за работу.

— Я разобрала примерно две трети коллекции и просмотрела остаток. Книги расставлены по времени и странам, а внутри в алфавитном порядке. Все это у меня записано в общих чертах, и в компьютер тоже введен базовый каталог.

На экране ноутбука было открыто окно с каталогизационной программой Уэнтов. Эдвард провел быстрый поиск на слово «Гервасий», но ничего не нашел. Не так все просто.

— Так что вы хотели мне показать? — спросил он.

— Придя сюда утром, я задалась целью хотя бы развернуть и наскоро просмотреть все книги.

— И выполнили задуманное.

— Да, выполнила. Вот взгляните, какая красота. — Она взяла в руки книжечку с тисненым переплетом — завитки на коже формировались в квадратики и прямоугольники. — Итало-греческое изделие. После падения Константинополя в 1453 г. многие греки-переплетчики осели в Италии и создали собственную, выдающуюся декоративную эстетику. А текст английский.

Она открыла книжку, заполненную рукописными строчками с острыми углами и завитушками. Эдвард не мог прочесть ни слова.

— Что это?

— Руководство для рыбной ловли, пятнадцатый век. «О том, как поймать рыбу на крючок».

— Вы это хотели показать? — Он нервно оглянулся на дверь.

— Нет. Вот это.

На столе, на вырванной из блокнота странице, лежало несколько мелких клочков бумаги, четыре или пять. Кое-где виднелись фрагменты черных букв.

— А это что такое? — прищурился Эдвард.

— Бумага, — невозмутимо пояснила она. — Я нашла эти обрывки на дне одного из ящиков, когда вынула книги. Если посмотреть их на свет, видны частицы водяных знаков.

Маргарет умолкла, ожидая, видимо, что он сам сделает это, но он не стал.

— Ну и?

— Я их узнала. Марка известная, голова вепря с цветком. Можете найти ее в «Dictionnaire historique des marques du papier» и узнать, где и когда бумага была сделана. В данном случае это Базель, примерно 1450 г. Фактура тоже характерная — вот тут видны линии верже, — показала ногтем Маргарет, — а здесь цепочки, более широко расположенные. Сорт грубый, неаристократический, но я и текст распознала. Это Лидгат, «Жизнеописание Пречистой Девы», поздний пятнадцатый век. Жуткий тип вроде средневекового Джерри Фолуэлла, но находка была бы из ряда вон. Ни одного полного экземпляра этого труда не сохранилось.

— Ух ты, — невольно восхитился Эдвард.

— Но самой книги нигде нет.

Бледная рука Маргарет легла на толстый фолиант с замком, найденный Эдвардом в первый же день.

— Это единственная книга, в которую я не смогла заглянуть. По внешним данным она соответствует тексту и периоду, хотя переплет для Лидгата несколько вычурный.

Эдвард присел на край стола, заскрипевшего под его тяжестью.

— Значит, это Лидгат — а где же Гервасий?

Она слегка нахмурилась и склонила голову набок, изображая непонимание.

— Гервасий, — повторил он. — Странствие туда, не знаю куда.

— Эдвард, — ровным голосом сказала она, — я больше на вас не работаю. Наше соглашение утратило силу, поэтому выслушайте меня, пожалуйста. Никакого «Странствия» не существует, и чем раньше вы в это поверите и прекратите поиски, тем будет лучше.

Их глаза встретились, и он выдержал ее взгляд — пусть себе думает, что ее слова произвели нужное действие.

— Что я в таком случае здесь делаю?

— Вы здесь потому, что «Жизнеописание Пречистой Девы» — редкая книга, имеющая огромную ценность, и если это она, то мне нужна ваша помощь, чтобы ее открыть. Вы принесли то, что я просила?

Эдвард водрузил на стол принесенную им сумку.

— Фонарика не достал. — Собственно, фонарик у него был, и Эдвард его не взял из чистой вредности. Маргарет разложила нужные предметы на краю стола, как хирург, готовящий операцию.

— Что вы покупали у Анри Бенделя? — поинтересовалась она, заметив надпись на пакете. Ее первая попытка завести светский разговор удивила Эдварда.

— Рождественские подарки. Давно уже.

В памяти ожила его первая зима в Нью-Йорке и то, как он в середине декабря мотался по Пятой авеню, ледяной дождь, толпы покупателей на мокрых тротуарах — столько сердитых людей, что в пору крепость штурмовать. Он искал подарок для матери и после трех часов, обойдя три или четыре самых престижных в мире торговых центра, так и не нашел ничего, что было бы не слишком дешево, не слишком дорого и не слишком романтично. Ноги отказывали, пальто промокло и воняло мокрой овцой, и он болезненно ощущал отсутствие девушки, с которой мог бы посоветоваться. В состоянии полного изнеможения он схватил у Анри Бенделя кашемировый кардиган песочного цвета и принес его домой вот в этом самом пакете. Мать влюбилась в его подарок.

На тряпки он принес Маргарет старую фланелевую рубашку. Та разложила ее на столе, разведя в стороны рукава, и поместила на нее книгу, как ребенка, которого собиралась запеленать. Эдвард по ее просьбе подтащил к столу торшер. Маргарет, нагнувшись, разглядывала ржавый комок металла, бывший когда-то замком.

— Почему бы просто не вскрыть ее? — с безопасного расстояния спросил Эдвард. — Выпилить замок из дерева, да и все?

— Слишком радикально. Оставим на крайний случай — Маргарет принялась ковырять замок двумя зубочистками, по одной в каждой руке, время от времени сдувая отчищенную ржавчину сжатым воздухом. — Книга и так уже пострадала. Эти клочки бумаги сами по себе дурной знак.

— Как вы думаете, сколько времени она пролежала запертая?

Маргарет ответила задумчивым «гм».

— В определенных условиях такая ржавчина формируется сравнительно быстро. Вы знаете, когда книги упаковали в ящики?

— Неточно. Хотя нет, это можно узнать. При упаковке использовались газеты. Если посмотреть даты, то… — Эдвард постучал пальцем по носу.

— Резонно. Может быть, вы займетесь этим?

Все газеты относились к концу 1938-го и началу 1939 года. Маргарет отложила зубочистки и стала осторожно обметать замок зубной щеткой.

Он посмотрел, как она работает — теперь она смачивала щетку минеральным маслом, — и решил пройтись по библиотеке. Он в отличие от Маргарет не разулся в самом начале и теперь, став на колено, расшнуровал свои черные «оксфорды». Когда он поставил их рядом с ее туфлями, это вызвало в нем нелепое ощущение интимной близости.

— Один мой друг — палеоклиматолог, — сказал он ни с того ни с сего. — Изучает историю климата. Он повсюду ищет образцы древнего воздуха, чтобы сравнивать уровень кислорода и углекислого газа. — Эдвард, успевший озябнуть, сложил руки на груди. — Однажды он нашел воздух 300 года до нашей эры. Внутри полой глиняной пуговицы.

Он сознавал их уединение в этой полутемной комнате — оба разутые, оба погруженные в тайную, подпольную деятельность. Он начинал ценить ненавязчивое обаяние Маргарет, ее изысканной формы нос и длинные стройные ноги, которые она старалась не выставлять напоказ, будто пару крыльев, которые нужно скрыть любой ценой. Двигаясь вдоль стены, он брал то одну, то другую книгу с верха высоких шатких штабелей, просматривал титульные листы и возвращал их на место. Толстый научно-фантастический роман, напечатанный кириллицей на серой советской бумаге. Автобиография Бена Франклина в красном коленкоре («Маленькие анекдоты о моих предках всегда доставляли мне удовольствие…»). Дойдя до окна, он отвел одним пальцем штору. На город спустились сумерки, и в окнах зажигались огни — белые, желтые, розовые и так далее, в зависимости от цвета тысяч задернутых штор.

Он вернулся к столу. Маргарет рассматривала отчищенный замок под разными углами, держа в правой руке молоток. Затем накрыла его фланелевым рукавом рубашки и, придерживая материю одной рукой, сильно стукнула по замку молотком. Эдвард не заметил никаких перемен, но когда она откинула рукав, защелка открылась с легкостью.

Оба они ошибались. Это был не Лидгат и не Гервасий. Там вообще не было книги. Под переплетом обнаружился то ли труп, то ли могила. Кто-то тщательно вырезал все страницы, оставив чистые поля по бокам и пустоту в середине. Осталась одна только скорлупа.

Нагнувшись, Эдвард увидел, что поля не совсем чисты. Там остались черные следы от чернил и мельчайшие крупицы красок: густой багрянец, яркая зелень, глубокая синева, а порой — драгоценные блестки золота.

 

12

Ящиков было двенадцать, — сказала Маргарет.

Она сидела на широком подоконнике в кабинете Лоры Краулик. По бокам и на полу, под ногами в одних чулках, громоздились картонные коробки с бумагами. Забывшись, она постоянно опиралась спиной на жалюзи, производя страшный треск, и выпрямлялась опять. Было уже очень поздно, больше часа ночи. Быстрый и не оставляющий следов обыск, задуманный ими по пути к лифту, вылился в изнурительную и чреватую последствиями инспекцию каждой бумажки.

— Одиннадцать. Я считал. — После двухчасового сидения на полу с подвернутыми ногами седалище Эдварда жгло огнем, а позвоночник напоминал раскаленную, выгнутую буквой S проволоку.

— Судя по этому вот реестру, двенадцать. Он подписан Краттенденом.

— Вы нашли сопроводительную накладную?

Она продолжала изучать документ молча, и он, кое-как встав, подошел к ней. Бумага, увенчанная пышным гербом с гиппогрифами и шапкой «ТРАНСАТЛАНТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОЗКИ МАКМИЛЛАНА», действительно оповещала о двенадцати ящиках одинакового размера и веса, содержимое коих обозначалось просто «СУХОЙ ГРУЗ». Внизу стояла дата — 7 августа 1939 года. Ящики прибыли в Америку на корабле «Мьюр».

— Да, похоже, это она, — сказал Эдвард. — Но почему «реестр»? Обычно говорят «накладная».

— Термин, принятый в Средней Англии. Архаизм.

В комнате горела только Лорина настольная лампа — Эдвард боялся, что кто-нибудь снаружи заметит свет. Кондиционер не работал, поэтому здесь было душно. Эдвард отирал лоб, у Маргарет растрепались волосы.

— Стало быть, одного не хватает, — вздохнул он, снова усевшись на пол. — Есть идеи насчет того, куда он делся?

— А вы не могли бы спросить у нее? Ну, у Лоры, чей кабинет мы потрошим в данный момент.

— Нет. Нельзя, чтобы она знала, что нас по-прежнему интересует коллекция. И что мы видели эту накладную, само собой. Хотя… — Эдвард прикусил губу. — Вообще-то это секрет… ну ладно. Прошлой ночью мне звонила герцогиня. Может быть, Лора в курсе.

— Герцогиня Бомри звонила вам?

— Угу, — промычал он, давая понять, что регулярно беседует не только с Бланш, но и с другими английскими пэрами.

— И?

— Что «и»?

— Может она помочь нам?

— Не знаю, — сказал он, покраснев без всякой причины. — Об этом речи не было. Я не настолько хорошо с ней знаком.

Если Маргарет и любопытствовала относительно содержания их разговора, свое любопытство она оставила при себе.

Порядок в кабинете Лоры и раньше оставлял желать лучшего, теперь же здесь разразилась настоящая катастрофа. Повсюду выросли горы всего, что могло хотя бы теоретически служить вместилищем для бумаг: плотные конверты, скоросшиватели, потертые альбомы, обувные и шляпные коробки, деревянные лотки, кожаные портфолио с бархатными завязками. Большинство документов относилось к самой квартире — налоговые и страховые квитанции, счета за ремонт и обслуживание. Эдвард проверил Лорин почтовый лоток. Ничего интересного — затяжная переписка с авиакомпанией по поводу затерявшегося зеленого чемодана.

В воздухе стояла потревоженная ими пыль, и он вышел в коридор прочихаться. Вернувшись, он протер саднящие глаза и зевнул.

— Кто выше — каунт или эрл?

— Что-что?

— Чей титул выше?

— Ни тот, ни другой. «Эрл» у англичан соответствует «каунту», то есть графу, а «граф» на континенте то же самое, что «эрл». Английские титулы возрастают в таком порядке: барон, виконт, граф, маркиз, герцог, король.

Эдвард потянулся.

— Все, я пошел. Надо поспать.

— Хорошо. — Маргарет снова взялась за чтение.

— А вы что ж, остаетесь?

— Побуду еще немного.

— Ладно, пока.

Он задержался у двери. Глаза у него закрывались сами собой, но он чувствовал себя виноватым из-за того, что бросает ее. Да и не настолько он доверял ей, чтобы оставлять одну в квартире Уэнтов.

— Вы здесь пробыли восемнадцать часов подряд. Вы разве не преподаете студентам? Или что-нибудь в этом роде?

— Летом — нет. — Она тоже потянулась. Узкие плечи напряглись под свитером, и взгляд Эдварда невольно соскользнул на ее скромный бюст. Она, не замечая этого, повернула длинную шею влево и вправо, до хруста. — А в этом году я получаю стипендию для работы над диссертацией и осенью тоже не буду преподавать.

— И как у вас продвигается?

— Что, диссертация? — Она вернулась к работе. — В академических кругах об этом не принято спрашивать.

— Понятно. — Он прислонился к косяку в беззаботной, как ему хотелось думать, позе и скрестил руки. — А как вы там оказались? То есть почему решили заняться наукой?

Она вздохнула, не переставая разбирать и просматривать бумаги. По-видимому, она умела общаться на светском уровне, не отрываясь от текущих задач.

— Я училась дома. Отец работал в Бюро патентов и торговых марок, а мама почти все время посвящала моему образованию. Они очень религиозные люди, и я их единственный ребенок. В детстве я только и делала, что читала. Когда мне было четырнадцать, отец умер, а мама вплотную занялась… моей нравственностью. Я начала посещать местный общественный колледж. Ничего особенного, но этим я, думаю, выражала свой протест. Давали там самые азы, и через год преподаватель английского предложил мне перейти в Пенсильванский университет. Я окончила его и поступила как дипломница в Колумбийский.

Эдвард представил себе ее мать: версия Маргарет с резкими чертами и волосами стального цвета, с железным распятием в бледной руке.

Он собирался уйти, но вместо этого снова уселся на край стола и стал рассеянно перелистывать пухлую картонную папку с надписью «Корреспонденция». В ней были подшиты сделанные под копирку экземпляры каждодневных деловых и благодарственных писем. Какой все-таки хлам, и как примитивны эти чернильные каракули на прессованной древесной пульпе. Взять бы волшебную клавиатуру и провести в этой кипе поиск, как в компьютере. А еще лучше — подойти к окну, поднять жалюзи, напечатать «НАЙТИ СПРЯТАННУЮ КНИГУ» и обыскать весь город. Реальность выглядела безнадежно устаревшей по сравнению с цифровыми технологиями.

Одно письмо, впрочем, чем-то зацепило его, и он перечитал еще раз.

— Посмотрите-ка, — сказал он Маргарет.

— Что там? — не поднимая глаз, спросила она.

— Письмо от герцога — старого герцога. Отца нынешнего, должно быть. Адресовано Ченовету.

— Дайте-ка взглянуть.

Он подошел к ней с папкой, и они прочитали вместе:

Генри Ла Форж уведомляет меня, что помещение, предназначенное для выставки материалов, переданных библиотеке весной 1941 г., так и не было построено, и никаких подготовительных мер к его сооружению, насколько я понял, не было принято. Я понимаю, что фонды такого учреждения, как Ченовет, весьма ограничены, но и вы также должны понять мою озабоченность отсутствием прогресса в данном вопросе. Прошу вас как можно скорее уведомить в ответном письме о принимаемых вами мерах по сооружению вышеупомянутого помещения и о примерном графике строительства такового.

Письмо, датированное 1953 годом, было подписано герцогом Бомри.

— В прозе он не Гервасий Лэнгфордский, — сказал Эдвард.

— И даже не Лидгат. — Маргарет отложила папку в сторону. — Ладно. Предположим, что так и есть. Предположим, что двенадцатый ящик Уэнты передали в дар Ченовету.

— Что ж, давайте предположим. — Эдвард сел на неудобный деревянный стул в углу, и тут значение письма дошло до него в полной мере, а оставшаяся энергия покинула его окончательно. Он подавил зевок и сполз вниз, опершись поясницей на краешек стула. — Значит, старый герцог отдал двенадцатый ящик Ченовету.

Маргарет пристально следила за ним.

— Ну да.

— Новая обманка. — Он запустил руки в волосы. — Если бы кодекс был там, он бы прославился, и все бы про него знали. Вы бы по крайней мере должны были знать. Но вы не знаете, следовательно, его там нет, тут и сказочке конец. Правильно?

Она задумчиво кивнула в ответ. Автомобильные сигналы где-то внизу, смягченные расстоянием, звучали почти музыкально. Эдвард вспотел и проголодался. Он не ел с середины вчерашнего дня.

— Да, возможно, — произнесла Маргарет. — Но в Ченовете нет зала Уэнтов.

— Простите?

— В Ченовете нет зала Уэнтов. Из письма герцога следует, что он, делая свой дар, поставил условием строительство специального помещения для подаренной коллекции. И если я не ошибаюсь, его так и не построили.

— И что из этого? — раздраженно спросил Эдвард. — Может, я чего-то не догоняю?

— Вы не понимаете принципа работы библиотек. Ченовету постоянно дарят книги и документы в огромных количествах — некоторые коллекции стоят целое состояние, но большинство имеет сомнительную ценность или вообще никакой.

Маргарет встала и принялась приводить кабинет в подобие прежнего состояния.

— Оценка и обработка даримого — очень трудоемкое дело. Явно ценная и чистая с точки зрения закона книга может отправиться сразу на полку, но чаще на это уходят месяцы или даже годы. Какие-то хвосты всегда остаются. В случаях вроде уэнтовских, когда дарение сопровождается дополнительными условиями, дело может затянуться на десятки лет. Фактически у Ченовета есть масса причин не вносить эти материалы в каталог, поэтому их хоронят в каком-нибудь склепе с надеждой, что ситуация переменится. Ну, скажем, даритель умрет, а его наследники пойдут на смягчение условий или вообще забудут о сделанном даре. Библиотеки живут долго, а книги от времени только дорожают.

— И вы думаете, что двенадцатый ящик все еще где-то пылится? После пятидесяти-то лет?

— Теперешняя администрация, возможно, даже не знает о его существовании — или намеренно забыла о нем.

Маргарет, мастер бумажных дел, за разговором выравнивала пыльные кипы, расставляла папки в алфавитном порядке и тасовала отдельные листки, как шулер колоду.

— Вы представления не имеете, что хранится в ченоветских подвалах. Сундуки, чемоданы, картонные коробки с любовными письмами и записками, нацарапанными на оберточной бумаге. Все это, как правило, связано с затянувшимися судебными процессами и никогда не проходило официальную инвентаризацию. Книги составляют ничтожную часть этого хлама. Все до потолка забито холстами, бобровыми шкурами, старым огнестрельным оружием, локонами чьих-то волос, и никто не знает, как за этим ухаживать. Однажды мой коллега откопал в углу ветхое кресло и забрал к себе на квартиру. Оно простояло у него полгода, прежде чем он заметил ярлык на спинке: оказывается, оно служило для работы Роберту Льюису Стивенсону. А пару лет назад в одной флорентийской библиотеке нашли прах Данте, который семьдесят лет пребывал на верхней полке в хранилище.

— Отлично. — Эдвард встал. — Просто великолепно. И что же нам делать? Можем мы как-то попасть в Ченовет и порыться там?

Маргарет не ответила, и он только теперь осознал, как она, должно быть, устала. Она стояла с закрытыми глазами, ухватившись за спинку стула, и волосы упали ей на лицо.

— Если книги у них, — механически проговорила она, — то они скорей всего в филиале, в Олд-Фордже. Все лишнее сплавляют туда. — Стул скрипнул под ее весом. — Я поеду туда и найду способ пробраться в подвал.

— Это как же?

— Не знаю.

— Я могу вам помочь, — с полной искренностью сказал Эдвард. Он не хотел, чтобы она занималась этим одна, — ему хотелось участвовать, быть рядом, держать все под контролем, хотя бы под наблюдением, и он боялся, что она поймет, как мало нуждается в его помощи. — У меня время есть, а у вас много своих дел — диссертация там и прочее.

— Кому она нужна, моя диссертация, — отрезала Маргарет.

— А вам разве нет?

Она молча пожала плечами, глядя на закрытые жалюзи.

— На какую она тему? — рискнул спросить он.

— Вы все равно не поймете.

— Попытайтесь все-таки.

Она вздохнула. Эдварда на самом деле не очень-то интересовала тема ее диссертации, но он хотел знать, из-за чего она так рассердилась.

— Ладно. Она называется… — Маргарет откашлялась, пародируя выступающую с докладом школьницу: — «Ученый и джентльмен: Гервасий Лэнгфордский на фоне проблематики истории и историографии средних веков». Рассматривается роль Гервасия в возрождении схоластики на почве Англии второй половины четырнадцатого века, что отмечает переход от позднего средневековья к Возрождению. Гервасий во многих отношениях является аномальной фигурой, дилетантом, занимающимся историей в то время, как…

Здесь Маргарет, к облегчению Эдварда, прервалась.

— Да, это скучно, я знаю. — Вид у нее, к его удивлению, был в самом деле грустный и даже озлобленный. — Даже для моих коллег, а уж они, поверьте, собаку съели на усыпляющих монографиях. Пятьсот листов фундаментальной науки.

— Вы правда написали пятьсот листов? — Эдвард проникся к ней почтением. Сам он в свое время писал только курсовые объемом в двадцать страниц.

Она, кивнув, заправила волосы за уши.

— Полтора года назад. С тех пор я ничего не писала. Заклинило. — Она сердито, как надоедливую муху, смахнула слезу. — Не думала, что такое может случиться. У меня никогда не было проблем с изложением своих мыслей. Никогда.

— Уверен, вы что-нибудь придумаете, — в нежданном порыве сочувствия сказал Эдвард.

Она нетерпеливо потрясла головой.

— Дело не во мне, а в нем. В Гервасии. У меня никогда не было проблем с писанием, — повторила она. — Это с ним что-то не то. Чего-то недостает. Все как будто имеет смысл, но не говорит ни о чем. Чего-то я не схватываю — я просто уверена в этом. — Ее бледные пальцы бессознательно сжались в кулаки. — Только я не виновата. Он сам не хочет мне чего-то сказать. Все, что он говорит или делает, имеет свое объяснение, но в цельную картину не складывается. Но что же, что я могла упустить? — Вопрос был риторический — она сейчас обращалась к другим литературоведам, если не к самому Гервасию. — Оно скрывается где-то там, между словами, между буквами. Почему он умер так рано? Почему сидел в Бомри, не пытаясь вернуться ко двору? Почему он вообще уехал из Лондона? Почему в «Странствии», если его действительно написал он, столько боли и гнева?

— Может, он был самый обычный человек. — Эдвард хотел утешить ее, но почему-то получалось так, будто он дразнит ее, пинает ногами лежачую. Он понимал это, но остановиться не мог. — Никакой не гений. Такой же, как все. Ну, не повезло мужику. Вы сами говорили, что он фигура не первого плана. И жизнь у него была несчастливая.

Она уставилась на него некрасивыми, покрасневшими глазами, мрачно сжав губы.

— Я помню, о чем говорила.

 

13

Скажи-ка мне, Эдвард… — Джозеф Фабрикант развалился на стуле. — Что ты знаешь об Уэнтах?

Стулья в «Четырех временах года», обтянутые оленьей кожей, были до того уж удобны, что стоило труда сидеть на них прямо.

— Наверно, не так много, как следовало бы. — Эдвард, прижав костяшки пальцев ко рту, подавил зевок. Было восемь тридцать следующего утра, то есть очень рано по его теперешнему графику. Щурясь на свой омлет с помидорами и базиликом, он ковырнул его вилкой. Джозеф Фабрикант, которому надоело разыскивать его через посредничество Зефа, застал его врасплох, позвонив домой, и прямо-таки силком пригласил завтракать. Теперь Эдвард видел напротив его симметричные черты, смутно памятные по дремотным аудиториям, по снежным дорожкам кампуса и по какой-то пивной вечеринке — он тогда ушел с самой красивой девчонкой. Фабрикант естественным образом вписывался в любой круг, в то время как Эдвард по-настоящему никуда не вписывался. Утреннее солнце вливалось в большие окна и освещало его в самых выгодных ракурсах — высокого, красивого, успешного, белокурого, неотразимо-демонического. — Ну а ты что знаешь о них?

— То, что мне удалось узнать, — сказал Фабрикант, — то есть чертовски мало.

В ресторане, заполненном наполовину, сидели в основном бизнесмены и вдовствующие дамы Верхнего Ист-Сайда, по двое и трое. Дорогостоящая акустика глушила разговоры и стук тяжелого столового серебра. Запас колледжевских сплетен они уже истощили — пришлось перейти к делу.

— Я знаю следующее, — сказал Эдвард. — Они богаты, у них много старинных книг, но до комплекта кое-чего не хватает.

Фабрикант не засмеялся. Его густые желтые брови сосредоточенно сошлись, на квадратной челюсти обозначились желваки. Интересно, есть ли у него вообще чувство юмора?

Эдвард заказал к омлету коктейль «мимоза», хорошо понимая, что этот напиток совершенно не подходит для привычного завтрака. Ясно, зачем Фабрикант пригласил его. Оба они принадлежали к молодым финансовым звездам Нью-Йорка и были знакомы лично, хотя и не близко. Далее должен последовать обычный ритуал: доброжелательный обмен умеренно конфиденциальной информацией между уважающими друг друга соперниками, ничего криминального, просто бизнес, одна из священных традиций братства финансистов. Информация в наши дни течет как вода, и даже лучшие сантехники не могут не замочить рук.

Но как раз с информацией у Эдварда обстояло неважно, как относительно рынка (помоги ему Боже, если Фабрикант заговорит о лондонских процентных ставках, он уже неделю не интересовался ими), так и насчет тех туманных сфер, где обитали герцог и герцогиня. Если то, что говорил Зеф, правда и Фабрикант действительно хочет сделать герцога своим инвестором, то интересы Джо лежат в обоих областях. Это еще больше усложняло ситуацию, в которой Эдвард и без того боялся запутаться. В последние дни он забросил свою столь тщательно культивируемую прежде сферу влияния, и ему стоило усилий вернуться в мир, где жил Фабрикант, в мир банковской работы. В этом мире, как ему туманно помнилось, жил когда-то и он. Высокий бокал для шампанского с «мимозой», стоя в солнечном луче, светился гипнотической желтизной.

— Ты мне скажи, что ты знаешь, а я тебе скажу, что знаю я, — точно ребенку, сказал ему Фабрикант. — Как тебе это?

— Слушай, перевес будет не в твою пользу. Я не знаю ничего, чего не знал бы ты.

— Питер говорил, что ты делал для него какую-то работу, — вот и расскажи про нее.

— Питер? Ты имеешь в виду герцога Бомри?

— Ну да. А ты как его называешь?

— Никак. Я с ним вообще не знаком.

— Еще познакомишься. — Фабрикант стал методически уничтожать многоэтажный французский тост. — Когда он начнет тебе звонить, от него уже не отвяжешься.

— А тебе он что, среди ночи звонит?

— Он вообще не спит никогда, по-моему. Погоди, и до тебя дойдет очередь.

Эдвард осторожно пригубил «мимозу».

— Какой у тебя, собственно, бизнес с Уэнтами? — спросил он, делая боковой финт. — Мы, случайно, не конкуренты?

— Ничего похожего. У «Интеха» своя ниша. Чистая техника. Мы подрабатываем бэби-ситтерами в некоторых их холдингах. Чуток биотехнологии, чуток Интернета. Ничего, о чем бы тебе стоило беспокоиться.

— О’кей.

— Насколько мне известно, мы имеем дело только с крохотной частицей уэнтовского портфолио. Вряд ли даже твои коллеги от «Эсслина и Харта» в курсе всего, что у них есть.

Эдвард уже позабыл, как обезоруживает собеседника внешность этого красавца. Симметричные ямочки на щеках и раздвоенный подбородок придавали ему облик героя, почти что рыцаря. Костюм из тонкой серо-зеленой шерсти, казалось, впитывал в себя свет со всего зала.

— А что он за человек, герцог?

— Герцог-то? — Фабрикант глубокомысленно жевал свой сандвич. — Полный засранец. Пойми меня правильно, так-то у него все как следует — он вежливый, щедрый, хороший профессионал, только… — В словаре Фабриканта явно недоставало нужного слова. — Короче, говнюк он. Знаешь, что про него в Лондоне говорят? Что его собаки боятся.

— Гм… — Эдвард не считал себя выше того, чтобы выудить кое-какие полезные сведения. — А какая у них семья? Дети есть?

— Сын был, единственный. Ты об этом слыхал? Жуть. — Фабрикант передернулся и откусил новый кусок. — С женой я не встречался ни разу.

С минуту они ели молча. Одна из вилок Эдварда соскользнула со стола, и официант, материализовавшись, унес ее чуть ли не раньше, чем она легла на палас.

— Один раз это чуть было не случилось, — заговорил опять Фабрикант, глядя на Эдварда до ненормальности светлыми голубыми глазами. — Я хочу сказать, что чуть не познакомился с ней. В самом начале нашего совместного бизнеса он пригласил меня к себе, в загородный дом. Я уж и в Лондон прилетел за его счет, но потом все поломалось. Что-то стряслось — кажется, он опять заболел. В гостинице была комната видеосвязи — ты, значит, сидишь на одном конце стола, а твой абонент на экране сидит как бы на другом конце. У герцога в доме тоже имелось такое устройство.

— В Уэймарше?

— У них много домов, — пожал плечами Фабрикант. — Смешно, честное слово. Мы вроде как обедаем вместе, и у него за спиной висит Констебл, а у меня — кич с собаками-картежниками. Он пьет скотч за сто долларов, я — гостиничное красненькое. Он ест… короче, ты представляешь. Один раз я увлекся и попросил его передать соль.

Фабрикант, не стесняясь, рыгнул.

— Я слышал, что у него неважно со здоровьем, — заметил Эдвард. Джозеф ответил кивком.

— Сейчас он в Лондоне. Какая-то клиника на Харли-стрит, новые методы. — Лицо Фабриканта, на удивление простодушное, сделалось серьезным, как у обеспокоенного ребенка. — Теперь ты расскажи, что творится в их здешней квартире.

Эдвард едва удержался, чтобы не брякнуть «в какой квартире?». Фабрикант явно зашел в своих откровениях дальше задуманного и не отпустит его, не получив чего-то взамен. Эдвард не имел понятия, о чем можно говорить, а о чем нет, не знал, насколько Фабрикант близок к герцогу и имеет ли это вообще какое-то значение. Правила приходилось усваивать в процессе игры. Ясно было одно: герцогиню из всего этого следует исключить. Эдвард, сам не зная когда, успел сделаться ее преданным сторонником. Ничем не лучше Лоры Краулик, скривившись, заметил он про себя.

Со всей доступной ему невинностью он рассказал Фабриканту все, что тот, вероятно, и так уже знал: Лора, мол, попросила его сделать то-то и то-то, затем герцог велел остановить работу, он и остановил. О Маргарет, о телефонном звонке герцогини и о своем повторном визите в квартиру Эдвард не сказал ничего.

Фабрикант смотрел на него скептически.

— И ты больше не ищешь ее?

— Не ищу что?

— Эту книгу.

Эдвард медленно и серьезно покачал головой. Фабрикант не сводил с него глаз, но он выдержал взгляд как ни в чем не бывало. Наконец Фабрикант кивнул, без особой, впрочем, убежденности, и медленно произнес:

— Ну, оно, пожалуй, и к лучшему.

Теперь все ясно, подумал Эдвард. Фабрикант здесь не по собственной инициативе, а по поручению герцога. Эдварда прощупывали, и не так чтобы очень деликатно, с целью узнать, выполнил ли он запрет герцога.

— Знаешь, он иногда заговаривает об этом, — сказал Фабрикант.

— Кто, герцог?

— Он был здесь пару недель назад. Пришел в офис, встретился с персоналом, всех обаял, вывалил целый самосвал британского шарма. Что ни слово, то «видите ли» да «мой дорогой мальчик». — Фабрикант неудачно сымитировал великосветский акцент герцога. — Ты ж его знаешь — хотя, может, и нет. В общем, мы все купились. Потом я прихожу к нему домой, мы сидим с ним вдвоем, пьем бренди из здоровенных рюмок, курим сигары, кругом слуги снуют. Я его ублажаю — мы ведь собираемся договор заключить. Он много говорит о своих предках, у него сдвиг на генеалогии.

Потом он упомянул о тебе — не помню, в какой связи, тогда это показалось естественным. Сказал, что нанять тебя придумала его жена, что ты — один из ее проектов.

Эдвард замер и поднял глаза от тарелки.

— Я что-то не совсем понял.

— Он сказал, что ты ее новейшее хобби. Очередная фаза. И что если ты когда-нибудь найдешь эту книгу, он порвет ее у нее на глазах.

Страх неизвестно перед чем сковал ледяными кристаллами мозг Эдварда. Он попытался небрежно хмыкнуть, но произведенный им звук больше смахивал на истерический смешок.

— Смешно. Я с герцогиней вообще не имел дела, только с ее секретаршей, Краулик.

Это было не совсем правдой, но звучало правдоподобно. Фабрикант сочувственно кивнул.

— Мне, по правде сказать, стало за него неудобно. Почти все время он классический джентльмен и карты держит вплотную к орденам. У него есть чему поучиться, — простодушно добавил он, и Эдвард внутренне поморщился. — Не знаю, к чему он вел, но такие высказывания совершенно не в его стиле. Я даже подумал, что тут дело не только в деньгах.

— Не в деньгах? А в чем же еще?

— Я не спрашивал. Может, он выпил лишнего или каких-то лекарств перебрал. Но разговор был не из тех, которые хочется продолжать, если ты понимаешь, о чем я.

Фабрикант говорил много — гораздо больше, чем было необходимо. С чего бы? Ясно, что он действовал в интересах герцога, которые совпадали с интересами его компании, но кое-что его определенно смущало, и он искренне беспокоился о том, какую роль во всем этом мог играть Эдвард. Герцог был его клиентом, но это не мешало Фабриканту думать своей головой. Возможно, они с Эдвардом смогли бы помочь друг другу, не слишком уж открыто закладывая своих принципалов. Фабрикант, очевидно, знал о делах Эдварда больше, чем давал понять, а о делах герцога — меньше, чем требовалось для его спокойствия. Быть может, он, не высказывая этого вслух, хочет заключить перемирие? Союз между двумя пешками?

— В ту пору мне очень смутно помнилось, кто ты такой, но герцог откуда-то узнал, что мы вместе учились в колледже, и вообразил, что мы были кореши не разлей вода. Короче, он сказал, что Бланш наняла тебя искать эту книгу, и попросил пригласить тебя на вечеринку, которую я устраивал. Подчеркивал, чтобы ты пришел обязательно. Кто-то должен был встретиться там с тобой, но ты так и не появился.

— Да, извини. Мне слишком поздно сказали.

Фабрикант отодвинул тарелку и конфиденциально наклонился вперед.

— Он очень странный тип, Эдвард. Я бы с удовольствием избавился от такого клиента, но он уж больно богат, а нам нужны деньги. — Облако тревоги прошло по его свежему, без единой морщинки лицу. — Я пытаюсь поднять «Интех» с земли, а ничего, хоть убей, не подворачивается. Еще два месяца, и мне нечем будет платить зарплату. Но тебе-то он зачем? Ты у нас в полном шоколаде — и ввязываешься в дело, которое очень серьезно может повредить всей твоей карьере. Я просто смысла в этом не вижу.

— Да из-за чего шум? — увернулся Эдвард. — Подумаешь книги.

— Вот и я о том же. Ты подумай, так ли уж тебе нужна эта книга и не лучше ли с этим завязать.

— Я уже завязал. Чего он еще от меня хочет? — В голосе Эдварда прорезалось раздражение. — Чтобы я завязал двойным узлом?

— Угу. Тройным. Ты просто подумай, и все. Больше я ни о чем не прошу.

Минуту Эдвард молчал, потирая подбородок и упрямо отказываясь думать. Предмет разговора отчаянно сопротивлялся всякой серьезной, трезвой, аналитической мысли. У него сложилось впечатление, что Фабриканта не настолько уж беспокоит его судьба. Просто сам факт того, что кто-то действует вопреки своим профессиональным интересам, оскорбляет его, кощунственно подрывая его финансистское кредо.

Проходивший мимо официант, правильно рассчитав момент, умыкнул их тарелки. Когда прибыл счет, невероятно большой, они поспорили, кто будет платить, и Эдвард, к своему удивлению, победил. Он оставил себе корешок с мыслью возместить убыток как-нибудь после, и они вместе вышли из ресторана.

Ряды завтракающих силовиков слегка поредели. Мимо, опустив головы, двигались представители младшего персонала (того, что с девяти до пяти) и покупатели, уже навьюченные пакетами от Барниса, Блумингдейла, Крейта и Баррела. Заурядная коммерция заурядных людей. Эдвард всерьез подумывал, не завалиться ли снова спать, когда придет домой. Они с Фабрикантом оценивающе посмотрели друг на друга при ярком свете — солнце отражалось от полированных ручек автомобилей и металлических оконных переплетов «Ресторейшн Хардвэр» и «Уильямс-Сонома».

— Ты правда не знаешь, в чем тут фишка? — спросил Фабрикант. — Чего он так бесится из-за этой книги?

— Она, возможно, больших денег стоит, — пожал плечами Эдвард.

— Ну да?

— А что?

— Тогда она должна стоить чертовски много, иначе трудно понять.

— Шесть цифр, а может, и больше.

Фабрикант презрительно фыркнул.

— Ты меня удивляешь. — Эдварду пришло в голову, что Фабрикант, возможно, в самом деле жалеет его. — Это действительно все, что тебе известно? Я думал, ты в этом деле профи, а ты просто любитель. Ты еще хуже, чем я.

Он печально покачал головой. Он сказал это без намерения оскорбить, и Эдвард в общем-то не обиделся.

— Будь поосторожнее, вот что. И в любом случае держись подальше от герцогини.

— Ты ж вроде говорил, что не знаешь ее.

— Да, не знаю. И знать не хочу. Тебе известно, какая у нее репутация?

— Какая? — Эдвард все больше проникался чувством, что он не узнал ничего путного, упустил нить и теперь движется вслепую.

— Парней вроде нас она ест живьем, — подмигнул Фабрикант. — На завтрак.

Он зашагал прочь, расправив широкие плечи и сунув руки в карманы, что делало его еще потряснее, если такое возможно.

 

14

На следующий день Эдвард и Маргарет отправились в путь.

Вест-Сайд-хайвэй, по которому они ехали, постепенно перешел в дорогу 9А, ведущую из Манхэттена на север, вдоль реки Гудзон. По мере их удаления от города машин становилось все меньше, а движение ускорялось. Они промчались мимо монументальных многоквартирных домов на Риверсайд-драйв и мимо мавзолея Гранта, миновав две клеверные развязки — на восток, в Гарлем, и на север, в Бронкс. Под мостом Джорджа Вашингтона покачивался красный буксирчик, очень похожий на пластмассовую игрушку для ванны.

Машину взяли напрокат — зеленый «форд-контур», дешевку с шикарными обводами, этакое стерео на колесах, — но Эдвард любил сидеть за рулем, а делать это ему доводилось не часто. Опустив окно, он жестами изъяснялся с другими водителями и ровно ни о чем не думал. Уехать из города было для него облегчением. Завтрак с Фабрикантом бестактно напомнил ему о не выполненных обязательствах и бросил тень на ближайшее будущее, но теперь ему удалось снова забыть обо всех этих неприятностях — или по крайней мере загнать их в карантин, откуда ни одна мысль не могла выйти без строжайшего досмотра.

Это был чудесный золотой летний день, сухой и жаркий. Дорога словно качели ныряла вниз и взлетала вверх вдоль высокой стороны долины Гудзона. Эдвард гнал, как на состязаниях, но Маргарет как будто не возражала. Они пролетели Ван-Кортленд-парк по трехполосному шоссе, скользкому и лоснящемуся от старости. Утреннее солнце просвечивало сквозь висящую в воздухе пыльцу и листья гигантских доисторических деревьев — те, сходя с холма к дороге, насыщались углекислотой, выдыхаемой миллионами живущих поблизости человеческих особей.

Маргарет молчала и смотрела в окно, погруженная в собственные мысли. После времени, проведенного в квартире Уэнтов, враждебности между ними поубавилось. Оба как будто поняли, что, хотя ничего общего у них нет, их временному партнерству это не помешает. Маргарет надела сегодня плиссированную юбку, зеленую с голубым, и голубые чулки. Ее длинные ноги плохо помещались под приборной доской.

— Кому это пришло в голову назвать город Фреш-Киллс? — заметил Эдвард, проехав мимо дорожного указателя.

— «Килл» по-голландски «ручей». Чистые Ручьи.

— А зачем они загнали свой филиал в такую даль?

— Не знаю.

— Вы туда часто ездите?

Она потрясла головой.

— Там нет ничего, что меня бы интересовало, — никаких значительных средневековых фондов. В основном филиал служит хранилищем для статей Хэзлита — там газет на несколько сотен футов в вышину — и для излишков комплектования. Я ездила туда пару раз по делу, когда работала в библиотеке.

Она снова отвернулась к окну. Эдвард думал, что теперь она замолчала надолго, но ошибся.

— Хочу вам что-то сказать. Я проделала кое-какую работу с индексами герцогской библиотеки.

— С индексами?

— Большинство частных библиотек не пользуется стандартной классификацией вроде десятичной системы Дьюи. У них свой порядок расстановки книг, более или менее произвольный. Библиотекари называют это полочными индексами. Каждый стеллаж или полка обозначается определенной буквой, или именем римского императора, или частью тела — что кому в голову придет. Иногда такое выдумывают… Вы читали «Имя Розы»?

— Кино смотрел. С Шоном Коннери и Кристианом Слэйтером.

Маргарет воздержалась от комментариев.

— В системе Уэнтов каждая полка носит имя Артуровского рыцаря: Ланселот, Галахад, Гавейн, Боре и так далее. Теперь я представляю себе, как книги стояли первоначально, но есть любопытные пробелы.

Она протянула Эдварду листок бумаги. Он бросил взгляд на ужасно сложную диаграмму, вычерченную цветными карандашами, и вернул ее Маргарет.

— Верю вам на слово.

— Это приблизительная схема расположения библиотеки. Недостающие книги отмечены красным. Нет почти целой полки — вот здесь, — а тут и тут отсутствуют разрозненные тома. Вот об этих двух можно будет узнать по тем книгам, что стояли по соседству с ними, — возможно, на их переплетах остались какие-то следы. Кроме того, я перечитала текст «Странствия» — тот, что опубликован в восемнадцатом веке…

— Ну и?.. — глядя на дорогу, подбодрил ее Эдвард.

— Есть там кое-что… — Последовал момент ожесточенной внутренней борьбы, в которой Маргарет понесла тихое, но решительное поражение. — Имеются свидетельства, как лингвистические, так и исторические, позволяющие предположить — если толковать их таким образом, — предположить существование более старого текста, предшествовавшего форсайтовскому «Странствию».

Закончив эту краткую речь, она чопорно выпрямилась на сиденье, как монахиня, которую, хотя и эвфемистически, вынудили рассказать о чем-то непристойном. Смотрела она прямо перед собой. По этому признаку Эдвард догадался, что она собирается прочесть лекцию, и оказался прав.

— С лингвистической точки зрения текст выглядит как подделка. Почему, спросите вы? Потому, что он написан не среднеанглийским языком, на котором писали Чосер и Жемчужный Поэт. Английский четырнадцатого века в каждой местности был немного иным, но в «Странствии» не встречается ни одного из знакомых мне средневековых вариантов. Дело скорее выглядит так, будто полуобразованный фальсификатор восемнадцатого века пытался подделаться под язык четырнадцатого в своем понимании.

Но это еще не означает, что издатель, Форсайт, не имел в своем распоряжении оригинального текста четырнадцатого века. Таковой мог существовать, однако Форсайт не слишком близко его придерживался. Скорее всего он кое-как перевел источник на современный язык, а затем добавил архаизмы, чтобы придать тексту «подлинное» звучание — более подлинное, по его мнению, чем обеспечивал настоящий среднеанглийский. Прямо как сценарист, переделывающий роман для кино.

— Вы хотите сказать, что доказать это невозможно.

— Ничего подобного я сказать не хотела.

Маргарет взяла свою сумку с заднего сиденья и вытащила толстую книгу в простой зеленой обложке с белым библиотечным шифром на корешке. Страницы щетинились желтыми липкими листками.

— Вот послушайте. — Она раскрыла книгу, беспардонно перегнув корешок. — Среднеанглийский «Странствия», конечно, плох, но все-таки не настолько, как следовало бы ожидать. В его ритме слышны отголоски чего-то подлинного. В среднеанглийском немые «е», как правило, произносились, и многие строки поэмы звучат наиболее полноценно именно с немыми «е». Возможно, это лишь удачный штрих, придуманный сочинителем, — но в 1718 году, когда «Странствие» вышло в свет, среднеанглийским произношением никто не владел. Все попросту думали, что Чосер писал неправильным размером и делал орфографические ошибки.

— Знаете, мне это нравится. Точно подмечено.

— Это еще не все. — Маргарет откинула со лба волосы и открыла книгу в другом месте. — Возьмем такой оборот: «the kyng Priamus sone of Troye». Автор подразумевает «сын царя Приама Троянского», «сын царя Приама из Трои», но он так не говорит. Он говорит «царя Приама сын из Трои». Замечаете разницу? Типичная среднеанглийская грамматика: притяжательный объект ставится перед определителем места. Это мог знать разве что ученый-лингвист, а Форсайт, кем бы он ни являлся, ученым не был. Он ни за что не построил бы такую фразу самостоятельно.

— Вы защищаете мое мнение, — улыбнулся Эдвард.

— Я знаю. — Маргарет скрестила руки и села более свободно, упершись коленом в отделение для перчаток.

— А вдруг мы правы? Взяли и написали бы про это статью — так ведь у вас полагается?

— Ха, — коротко рассмеялась она. — Меня так заклюют, что придется искать другую профессию.

— Если книга там, сегодня все прояснится.

— Да… если она там.

Они ехали теперь по узкой двухполосной дороге, бегущей вдоль Гудзона в страну Вашингтона Ирвинга. В густом сосняке на крутых склонах долины таились городки с названиями «Тэрритаун» и «Сонная Лощина». Старые, богатые колониальные дома перемежались сборными домиками в псевдопастельных тонах, где в садах стояли шары с глазами, а на лужайках — старые «шевроле-камаро» под синим брезентом.

— Вы сказали, что в нашей коллекции не хватает одной полки, — напомнил, кашлянув, Эдвард.

Маргарет ответила не сразу. Недолгий приступ разговорчивости сменился обычной для нее меланхолией. Она рассеянно играла ниткой искусственного жемчуга, единственным украшением, которое было на ней.

— Да. Той, что названа в честь сэра Урре.

— Урре? Ничего себе имечко!

— Венгерское. Так звали одного второстепенного рыцаря. Он и за Круглый-то Стол сел только на поздних порах, что делает его включение в классификацию несколько странным.

— Я и не знал, что у венгров были рыцари. Если он не входил в общество Круглого Стола, кто же он тогда был? Вольный художник? Игрок низшей лиги?

— Мэлори пишет о нем. Очень странный человек был сэр Томас Мэлори. Писал он большей частью в тюрьме, куда попал за грабеж и насилие, но при этом был одним из крупнейших стилистов-прозаиков в мировой литературе. Это он собрал французские легенды о Граале в великий английский роман «Смерть Артура».

Сэр Урре только раз пережил миг рыцарской славы, да и то не очень-то славный. Он был проклят; он получил на поединке семь ран, а мать его противника наложила заклятие: раны не заживут, пока к ним не притронется лучший рыцарь на свете.

— И это был…

— Вот в том-то и заключался вопрос. Сэр Урре приехал ко двору короля Артура, и там начался спор на предмет того, кто должен его исцелить. Урре теоретически это было только на пользу, но на деле рыцари, конечно, просто воспользовались предлогом, чтобы выяснить наконец, кто из них лучший. Сэра Урре поселили в шатре с пчелами на полотнищах — ибо гербом ему служила золотая пчела, — чтобы все рыцари поочередно могли попытать удачи в его исцелении. Все думали, что победит Ланселот, местный герой, но сам Ланселот знал, что не может победить, потому что он грешник — он спал с женщиной по имени Илейн и с Гвиневерой, женой Артура, да к тому же грешил гордыней.

Итак, все рыцари выстроились в очередь, и все потерпели неудачу, а затем настал черед Ланселота. Он знал, что и у него ничего не выйдет, а его греховность станет общим достоянием, но выбора у него не было — хочешь не хочешь, а попробовать надо.

В машине сделалось жарко. Эдвард поднял окна и стал шарить по доске, ища, где включается кондиционер. Маргарет протянула руку и включила его.

— И тут произошло неожиданное. Когда сэр Ланселот возложил руки на сэра Урре, раны зажили. Бог простил Ланселота и позволил ему совершить чудо. Никто другой этому не удивился, но Ланселот-то знал, что Бог пощадил его вместо того, чтобы унизить. Никогда ему не стать лучшим на свете рыцарем — это Бог позволил ему на минуту притвориться им. Ланселот не вынес этого и заплакал. «И сэр Ланселот разрыдался, — пишет Мэлори, — словно побитый ребенок».

Эдвард объехал лежащую на дороге сухую ветку.

— Ну, сэр Урре, положим, от этого только выиграл. Как вы думаете, почему книжной полке присвоили его имя?

— Кто знает? — Маргарет слегка улыбнулась, словно утаив что-то про себя. — Это хорошая история. Не все обязательно должно что-то значить.

Эдвард не помнил уже, когда в последний раз выбирался за город. Пряные запахи травы, полей, смолы и сена омывали его, как теплая ванна. Глаза заслезились, и он от души чихнул. В естественном солнечном свете, не загороженном небоскребами и проводами, все смотрелось чище, ярче, фактурнее и кинематографичнее. На том берегу Гудзона отливали густо-красным морщинистые утесы. На ясном небе виднелось лишь одно декоративное перистое облачко. «Контур» несся мимо кукурузных сушилок, сельских церквей, универмагов, мимо площадки с заржавевшими плугами.

Эдвард посмотрел на спящую Маргарет. Ее бледный профиль выделялся на зеленом размытом фоне пейзажа — длинный загнутый нос, опущенный уголок губ, изящная шея с единственной коричневой родинкой. Даже в жару она не отказалась от своей обычной униформы — майки с жакетом. Эдвардом овладело теплое чувство. Он будет оберегать ее, пока она спит.

С дороги 87 он свернул на 116-ю и пересек реку по железному мосту, выгнутому дугой над голубыми водами. Когда он остановился на красный свет, Маргарет почувствовала перемену и открыла глаза. Она подняла очки на лоб и потерла лицо руками.

— Извините, — проговорила она сквозь пальцы, — заснула нечаянно.

— Ничего. Ночью это вам пригодится.

— Да.

Она достала из сумки другую книгу и с невероятной скоростью зашуршала страницами.

— Вы правда думаете, что она может быть там? — Эдвард выступал в амплуа младшего братца, нипочем не желающего заткнуться. — Как вы оцениваете наши шансы?

— Трудно сказать. — Она раздраженно перевернула очередную страницу. — Достаточно скоро мы это выясним.

— Ну да, но…

— Вы действительно хотите знать? Нет, я не думаю, что она там. И знаете почему? — Маргарет заложила книгу пальцем — ей, видимо, требовалось выговориться. — Слишком уж она модерновая. В средние века люди относились к книгам не так, как мы. Мы читаем для удовольствия, для того, чтобы уйти от окружающего нас мира, а для них книга была делом серьезным. Во времена Гервасия книги читали в духовных, просветительных, морализирующих целях. Книги были сосудами Истины. Художественную вещицу вроде «Странствия», написанную исключительно для чтения наедине, для собственной утехи, сочли бы безнравственной, если не прямым орудием сатаны.

Во Франции тогда только что появилось зловредное новшество — рыцарский роман. Эскапизм чистой воды: рыцари в доспехах, странствия, приключения и прочее в этом роде. Все это было хорошо для французов, но в Англии пока не привилось. Для англичан мысль о беллетристике, об использовании книги для перехода в другой мир, была совершенно новой. Это казалось чем-то диким, запретным, разновидностью наркотических грез. Подтверждение вы найдете у Чосера. В «Книге о королеве» есть место, где автор, лежа в постели, читает историю греческой царицы, потерявшей своего мужа. Повествование так захватывает его, что он путает вымысел с реальностью:

Я оторвал от книги взор И слезы тихие отер: В бессоннице — изрядный вред, Но сколь на свете горших бед!

Художественная литература, новинка свежая и опасная, смешивала все границы между явью и фантазией. Эдуард III завел у себя настоящий Круглый Стол в подражание королю Артуру, а Мортимер, любовник его матери, и вовсе выдавал себя за потомка славного короля. Видит Бог, четырнадцатый век в Англии был идеальным временем для желающих уйти от реальности. Война, бубонная чума, падеж скота, голод, бесконечные дожди, гражданские волнения — чуть ли не худшее время и место для жизни за последние две тысячи лет. Небольшая доза эскапизма была бы вполне понятна, но я знаю Гервасия. Он был не такой человек, чтобы заниматься сочинительством подобного рода.

Около трех часов дня Эдвард свернул на боковую дорогу. Среди сосен порой встречались заправочные станции и фермы, где предлагали неочищенные початки молодой кукурузы в картонных коробках. Следуя указаниям Маргарет, они въехали на центральную улицу Олд-Форджа, занятую магазинчиками и ресторанами, где старина сочеталась с убожеством. Киноафиша с парой орфографических ошибок оповещала о показе блокбастера двухмесячной давности.

Вскоре справа показался мотель, аккуратное одноэтажное строение с посаженным в опилки кустарником у фасада. Назывался он «Белая сосна». Эдвард въехал на паркинг, покрытый свежим черным асфальтом, где стояла одна-единственная машина. Когда он выключил мотор, настала непривычная тишина. Они взяли свои сумки и зарегистрировались.

Странно было видеть Маргарет с портфелем в руках под ярким солнцем, на горячем асфальте, усыпанном сосновой хвоей. Она казалась такой далекой от своей родной стихии — тихих библиотечных залов с охлажденным воздухом. Здешняя биологически активная атмосфера, насыщенная пыльцой, насекомыми и пылинками, заставила ее чихнуть пару раз. Она щурилась на солнце, как маленькая девочка, которую только что разбудили.

— Ну, что теперь? — спросил Эдвард.

Она смерила его критическим взглядом.

— Вы ничего с собой не берете? Ни портфеля, ни блокнота?

— Нет, а зачем?

— Для достоверности. Чтобы сойти за научного работника.

Она дала ему карандаш и спиральный блокнот. От мотеля они вышли на обочину грунтовой дороги, где среди гравия поблескивали осколки стекла. Встречный трактор, волокущий за собой бревна, чуть не задавил их. Оглушительно просигналив, он обдал их пылью. Солнце било в глаза, отражаясь от стального листового ограждения на другой стороне дороги. Маргарет осторожно ступала в своих городских кожаных туфлях. Эдвард хотел уже спросить ее, точно ли она знает, куда идти, но тут они миновали заросли высоченного бурьяна, и он увидел все сам.

Он не знал, что Гудзон так близко. Это бросилось ему в глаза первым делом — широкая, как озеро, заводь, сверкающая далеко внизу. Отсюда начиналась длинная подъездная аллея, бегущая между двумя рядами деревьев. По ее сторонам открывались вылизанные газоны с современными скульптурами из железных обручей и полированного мрамора, похожими на гигантские инопланетные знаки препинания. Чуть поодаль стояло двухэтажное здание из розового гранита, модернистский овал с большими затемненными окнами. Можно было подумать, что здесь помещается фирма программного обеспечения или дорогая реабилитационная клиника.

— Это здесь, — сказала Маргарет и зашагала, похрустывая гравием, по аллее.

— Черт, — пробормотал Эдвард, догоняя ее. — В это место вложено много денег.

— Ченовет — очень богатая библиотека, — кивнула она.

— Достаточно богатая, чтобы сделать пристройку для уэнтовской коллекции?

— Вполне. Но скупая.

Они шагали бок о бок. Строительные бульдозеры пощадили группки берез и сосен, имевших вполне естественный вид. Птичка прочирикала несколько нот и повторила мотивчик заново.

— Вы уверены, что это сработает? — спросил Эдвард.

— Конечно. Охраны здесь практически никакой.

— И все-таки…

— Они меня знают и пропустят в хранилище без лишних вопросов. Там есть боковая дверь. Ждите рядом с ней за двадцать минут до закрытия, и я вас впущу. Если спросят, что вы ищете, скажите, что занимаетесь Лонгфелло. Вам покажут его письма. «Песнь о Гайавате» читали?

— Не-а.

— А «Гроздья гнева»?

— Читал в средней школе.

— Скажите тогда, что интересуетесь Стейнбеком, и вас сразу полюбят. У них хранятся его дневники. Стоили они очень дорого, а спрашивать их никто не спрашивает.

Внизу открывался вид на речную долину. Чуть ниже по течению стоял на двух каменных опорах мост, черный на искрящейся серебром воде. По нему время от времени пробегали крохотные автомобильчики. Эдварда пронизал леденящий ток узнавания. Он понял вдруг, где находится, но этого просто не могло быть, ведь это место не принадлежало реальному миру. Он застыл на аллее как вкопанный.

— Бог мой, — пробормотал он. — Бог ты мой. Да ведь это оттуда. Из игры.

Маргарет через плечо бросила на него подозрительный взгляд.

— Пойдемте же.

 

15

Эдвард сидел на твердом пластмассовом стуле за компьютером, не в силах сосредоточиться на мониторе перед собой. Печатать он не мог — он так нервничал, что руки перестали его слушаться. Все происходило очень уж быстро. Он нажал на клавиши всеми десятью застывшими сосульками-пальцами и получил в ответ НЕВОЗМОЖНО РАСПОЗНАТЬ КОМАНДУ.

Маргарет у абонемента разговаривала с библиотекарями. Эдвард невольно воздавал ей должное. Она держалась как настоящий профи — гораздо лучше, чем он. Весь персонал сбежался, чтобы поздороваться с ней, но она вела себя совершенно спокойно и даже, кажется, улыбалась — явление, с которым Эдвард не сталкивался ни разу. Откуда в ее замкнутой академической душе взялись такие резервы героического самообладания? Может быть, она просто недостаточно развита эмоционально, шепнула Эдварду подлая мыслишка. Под тонким жакетом он видел ее лопатки.

Библиотека, встроенная прямо в склон речной долины, внутри оказалась больше, чем он ожидал. Противоположная сторона, выходящая на реку, состояла из сплошного тонированного стекла в три этажа высотой. Солнце, опускаясь за деревья, просвечивало сквозь дымчато-коричневую панель и создавало эффектные линзы.

Через несколько минут Маргарет пришла и села за соседний компьютер, делая вид, что не имеет к Эдварду никакого отношения.

— Посмотрите на абонемент, — глядя на экран перед собой, тихо заговорила она. — На промежуток между ним и дальней стеной. Там есть дверь, только ее не видно, потому что она сливается с деревянной обшивкой, и ручки с этой стороны нет. Через нее вы и пройдете в подвал.

— Понял.

— Я нарисовала план, который оставлю под клавиатурой этого компьютера…

— Да перестаньте, ей-богу, — прошипел он. — Отдайте его мне, и все.

Маргарет, поколебавшись, сунула ему на стол желтую библиотечную карточку.

— Там отмечено, где находится дверь, — шептала она, как старый специалист, посвящающий новичка в тайны булевых операторов. — Дальше по той же стене помещается гардеробная, где оставляют пальто. Если вас застукают, притворитесь, что идете туда.

— Интересно, зачем? Лето на дворе.

— Ну, придумайте что-нибудь сами.

— Может, за зонтиком? — Он еще в жизни не видел погоды, менее обещающей дождь.

— Как хотите. Сверим часы. На моих… ровно 3:47. Библиотека закрывается в 5:30. В пять часов подойдите к абонементу и распишитесь за нас обоих в регистрационной книге. Ровно в 5:05 я открою дверь. Вы войдете, закроете за собой дверь. Если опоздаете, я ждать не буду.

— А если кто-то увидит, как я вхожу?

— Главное, держитесь уверенно. Пусть думают, что вы здесь работаете.

Следовало хотя бы сделать вид, что он работает на компьютере. Эдвард машинально набрал «дирижабль», и монитор выдал ему список с названиями знаменитых аппаратов: «Диксмуд», «Шенандоа» и «Гинденбург». Последнее звучало как предвестие катастрофы. Они собираются украсть книгу из библиотеки. Очень ценную книгу. Из-за этого он может лишиться работы.

— Когда войдете, будьте очень внимательны — на стеллажах установлены камеры. Поворачивайте сразу налево и идите до угла. Там я вас встречу.

За компьютер напротив Маргарет сел мужчина в красной феске, с длинным лицом, изрытым шрамами от угрей.

— А до тех пор мне что делать? — спросил Эдвард.

— Постарайтесь, чтобы вас не заметили. Посмотрите справочники. На втором этаже обычно бывают выставки, поднимитесь туда. В случае чего не забудьте про Стейнбека. Все, мне пора — меня ждут в хранилище.

— Хорошо, идите.

Маргарет нажала клавишу. Принтер, заверещав, выплюнул листок. Она отнесла распечатку на абонемент, и ее тут же пропустили в заветную дверь.

«Я поступаю глупо, — думал Эдвард. — Даже то, что я получил бы, найдя кодекс, не оправдывает такого риска». Он расширил, усилил и передумал эту мысль во множестве вариантов. В каждом она казалась одинаково верной и набирала верности чуть ли не с каждой секундой.

Ему оставалось ждать час тринадцать минут. Чем бы заняться? Он украдкой оглядел зал Ченоветского филиала, чувствуя себя одиноким и брошенным. Здесь было почти безлюдно и стоял холод, памятный ему по городскому отделению библиотеки. Стены обшиты светлым деревом, в высокие потолки вмонтированы полоски светильников. У стеклянной стены, выходящей на реку, поставлены низкие удобные диваны.

Выставка наверху оказалась недоступна для частных лиц, и Эдвард стал рассматривать то, что стояло на полках. Все это были книги о книгах: библиографии малоизвестных авторов, каталоги давно канувших в небытие скрипториев, справочники по истории книгопечатания, книгоиздательства, переплетного и типографского дела. Эдвард взял наугад один том, «Двенадцать веков европейского переплета, 400—1600», и сел с ним на один из диванов. Отчасти ради убедительности, отчасти для разрядки напряжения он стал записывать в блокнот, который дала ему Маргарет: «Книга Мертвых»; «Повесть о Ланселоте Озерном»; Ричард де Бэри, «Филобиблон, или Книголюб»; Гуго Сен-Викторский, «Дидаскаликон, или Назидательное обучение»; «Самаритянское Пятикнижие»; «Линдисфарнское Евангелие»…

Слева на стене висел массивный двустворчатый Ротко, уравновешенный картой мира с двумя полушариями справа. Эдвард невольно стал успокаиваться. Было несколько жутких моментов, когда библиотекари как будто собирались к нему подойти, но этого так и не произошло. Интересно, каково это — чувствовать себя здесь своим, вот как Маргарет. Развалившись на мягком сиденье с блокнотом на коленях, Эдвард воображал себя другим человеком, закопавшимся в свою науку, как морская свинка в опилки, — сидит себе такой и грызет потихоньку глыбу тайного знания, надеясь внести свою лепту, пусть незаметную, в общую кучу. Не так уж и плохо. Летний ветерок ворошил жесткую траву на крутом склоне долины. Вскоре Эдвард бросил притворяться, будто читает. Река сверкала на предвечернем солнце — только затемненное стекло позволяло смотреть на нее не жмурясь. Белый катер бодро пенил воду, одолевая течение, и на его мокрый корпус падали ритмичные блики.

Эдвард посмотрел на часы — почти пять. Утихшая было паника овладела им с новой силой. Он вскочил и огляделся. Читателей, кроме него, совсем не осталось. Молодая женщина-библиотекарь с оливковой кожей, толкавшая перед собой скрипучую тележку, предложила поставить книгу Эдварда обратно на полку и вынула том из его онемевших пальцев.

Он снова сел за компьютер и стал ждать, то и дело поглядывая на часы. Его инвестиционное мышление, привыкшее рассчитывать допустимый риск, кричало ему, что он ввязался в очень опасную экспедицию. Это тебе не в покер играть на чьи-то чужие деньги. Это настоящее. У него вспотели ладони. Зеленые буквы на пыльном мониторе вызывали ощущение галлюцинации. Ему пришлось сбегать в туалет.

В 5:03 он встал и прошел в дальний конец зала. Время настало. В голове надоедливо вертелась фраза из прочитанного в колледже стихотворения: «То был не сон — уже очнулся я». Периферическое зрение, сверхъестественно обострившись, охватывало разом все углы помещения.

Он двигался параллельно абонементу и старался смотреть прямо перед собой. Он не чувствовал бы себя более заметным, если бы шел по канату или пронесся по комнате балетными прыжками — хотя сейчас он едва справлялся с обычной ходьбой. Конечности у него одеревенели, как у игрушечного солдатика.

В стене перед ним открылась щель. Кромешная тьма за ней что-то ему напоминала.

По ту сторону было холодно, черным-черно и сильно пахло отсыревшей кожей. Он не видел буквально ничего, точно нырнул с головой в нефтяное озеро. Он пошарил во тьме, стукнулся костяшками обо что-то железное и повернул, как робот, налево, следуя указаниям Маргарет.

Потом из глаз у него посыпались искры — он налетел лбом на бетонную стену. Эдвард шарахнулся назад, сел кому-то на ногу и сказал хрипло:

— Ой!

— Ой-ой… — прошипела Маргарет.

Попытавшись встать, он ударил ее головой в челюсть. У нее клацнули зубы.

— Извините! — Он протянул руку, желая успокоить Маргарет, наткнулся на грудь и отдернул руку назад.

Где-то на другом конце помещения, оказавшегося очень большим, открыли дверь, бросив яркий свет между высокими металлическими стеллажами. Дверь закрылась, и Эдвард снова ослеп.

— Что происходит? — спросил он.

— Здесь все не так, — сердитым шепотом ответила Маргарет, потирая подбородок. — Они, кажется, все переделали. Добавились какие-то перегородки.

Он встал, соблюдая на этот раз осторожность. Эта стенка не походила на перегородку. Он потер лоб и прислонился к чему-то, похожему на торец стеллажа.

— Вы уверены, что запомнили правильно?

Она промолчала.

— Кто это сейчас открыл дверь?

— Не знаю.

Поврежденные костяшки и лоб пылали в леденящей атмосфере.

— Как тут холодно.

— Дворец любви и наслажденья меж вечных льдов и влажных сфер, — непонятно ответила Маргарет, но голос ее в темноте звучал успокаивающе. Он снова протянул руку и на этот раз нашел ее локоть. За дверью, в ином мире, слышался приглушенный разговор.

— Вы расписались в книге? — вдруг спросила она.

— Тьфу ты!.. — Эдвард скорчил во мраке невидимую гримасу. — Забыл.

— Идите и распишитесь.

— Опять туда выходить? Ну нет!

— Без отметки о нашем уходе мы ничего сделать не сможем. Меня будут искать. Нас обоих.

— Там, по-моему, кто-то есть.

Тем не менее он двинулся по стене и нащупал дверную щель, а потом и ручку. Чуть-чуть приоткрыв дверь, он прижался щекой к шершавой шлакоблочной кладке и выглянул. Плацдарм, о чудо, оказался свободен.

— Ладно. — Он нашел теплую руку Маргарет и стиснул три подвернувшихся пальца. — Обещайте, что дождетесь меня.

— Ступайте. — Она пихнула его в спину.

Не веря в происходящее, он выскользнул из безопасного мрака на свет. Солнце, льющееся в панорамные окна, било по глазам. Он перебежал к абонементу, согнувшись, как разносчик, бегущий по траншее под огнем неприятеля. Толстая книга регистрации пропала со стойки. Осмелев, он обошел стол с другой стороны и стал рыться в запретной зоне бланков, штампов и желтых карандашей, пока не нашел требуемое. Уселся на толстый ковер, расписался напротив их с Маргарет фамилий и сунул книгу на место.

Встав, он почувствовал себя глупо. В библиотеке не было ни души. Он сделал несколько резких вдохов и выдохов с открытым ртом: ха, ха, ха. Кондиционеры работали так, что он почти удивился, не увидев в воздухе пара. Из-за отсутствия других людей он острее ощутил присутствие окружающих его книг. Ему представилось, как каждый том неистово перелистывает сам себя, маниакально пересказывая миру свое содержание.

Эдвард осознал, что пока ничего плохого не сделал. Перед законом он чист. Он еще не перешел черту, за которой он влипнет окончательно и бесповоротно. Он вышел из-за стола, размахивая руками, как спортсмен, разминающийся перед заплывом на пятьдесят метров стилем баттерфляй. Роковая черта искрила совсем близко, как оборванный провод, в нескольких ярдах пространства и нескольких минутах времени.

Эдвард поймал себя на том, что движется по низким ступеням в сторону выхода. Солнце садилось за красные утесы на том берегу Гудзона, и в его косых лучах от ног Эдварда падали джакометтиевские тени. Он пересек еще две пары таких же теней — двое библиотекарей, мужчина и женщина, обсуждали какой-то прием для донаторов, ни о чем не подозревая. Ничто его здесь не удерживало. Он запросто мог уйти, если бы захотел. Свобода выбора искушала. Может быть, все это часть чьей-то другой истории — Маргарет или герцогини, а не его. Он может уйти, сесть в автобус и к ночи вернуться в Манхэттен. Нехорошо по отношению к Маргарет, но у нее есть машина, и она прекрасно без него обойдется — оба они хорошо это знают. Он распахнул двойные двери вестибюля и вышел на гравийную дорожку.

Вдоль аллеи и на газонах выстроилось небольшое подразделение черных и темно-синих лимузинов с тонированными стеклами. Мужчины и женщины в вечерних костюмах гуляли по дорожкам с бокалами шампанского. Официанты разносили закуски. К одному из лимузинов прислонился с сигаретой в руке человек с необычайно слабым подбородком. Эдвард узнал его сразу — он видел его у дома Уэнтов в день своего первого визита. Герцогский шофер.

Эдвард замер на месте. Если шофер здесь, то и герцог, стало быть, тоже? Почему здесь, а не в Лондоне? Выздоровел, что ли? Может, он идет по следу кодекса, пользуясь теми же ключами, что и они? То, что казалось ясным и четким, приняло совершенно другой оборот, как песок в перевернутых стеклянных часах. Эдвард попятился обратно, и двери сомкнулись за ним, как занавес в последнем акте спектакля. Он заблуждался — его место здесь. Потайная дверь по-прежнему стояла приоткрытая. Он юркнул внутрь, притворил ее за собой, отдышался немного и насколько посмел громко позвал Маргарет.

Ответа не было. Он прошел чуть дальше, придерживаясь за книжные полки. В абсолютной темноте все — расстояния, собственные ноги, холодные железные стеллажи — казалось ему громадным и лишь наполовину реальным. Точно он, как сказочный Джек, проник в дом великана по бобовому стеблю и теперь блуждал среди гигантских столов и стульев. Ну куда она подевалась? Оцепеневший ум с того момента, как Эдвард увидел шофера, снова понесся вскачь, стараясь нагнать упущенное. Пластмассовая стремянка, подвернувшаяся под ноги, рухнула куда-то во мрак. Эдвард провел руками по полкам с обеих сторон, и пыль, накопившаяся на безымянных томах, осыпалась под его пальцами.

Он дошел до дальней стены и двинулся вдоль нее, нащупывая попеременно новые полки, картотечный шкаф, ручки щетки и швабры, а затем дверь. За ней слышались голоса.

— Извините, конечно, но вам следовало обдумать это заранее. И выделить себе побольше времени для работы. — Эдвард узнал капризный голос одного из библиотекарей, говоривший с французским — а может, бельгийским — акцентом.

— Но здесь материала гораздо больше, чем я могла ожидать, — ровно, как всегда, отвечала Маргарет. — Каталог дезинформирует. Я оставила там куда более вразумительный вкладыш, но…

— Сигнализация включится в шесть тридцать. Извините, но сегодня не время.

— Элен сказала, что переставила ее на восемь, чтобы донаторы могли осмотреть хранилище. — Маргарет добавила что-то еще, но Эдвард не расслышал.

— Ну хорошо, — с тяжким вздохом согласился библиотекарь. — Только ничего не ставьте обратно на полки, понятно? Оставьте все на тележке, когда закончите.

— Договорились.

— Присоединяйтесь потом к нам, если время есть, — неохотно предложил он.

Эдвард дождался, когда его шаги затихнут вдали, и осторожно приоткрыл дверь. Она выходила в какое-то служебное помещение. Маргарет нисколько не удивилась при виде его и сказала:

— Идемте.

— Что случилось? — сердито спросил он, идя за ней. — Почему вы меня не дождались?

— Я видела, как вы вышли в вестибюль. Думала, вы совсем ушли.

Эдвард покраснел. Он ведь и правда собирался бросить ее, и она это видела.

— Напрасно думали, — заметил он с вызовом. — Должен вам сказать, что герцог Бомри, возможно, тоже присутствует здесь.

Она остановилась.

— Вы ведь, кажется, говорили, что он в Лондоне.

— Это глупо, знаю, но я видел человека, который у него служит. И тот человек, по-моему, меня тоже видел.

— Вот как.

Эдвард нервно оглянулся. Ее хладнокровие начинало его раздражать.

— Слушайте, давайте временно обо всем забудем и смоемся. Вернемся как-нибудь в другой раз.

— Эдвард, мы в библиотеке. — Она повела рукой вокруг. — Это всего лишь книги. В худшем случае мы получим строгий выговор.

Она снова тронулась с места, но Эдвард остался стоять.

— Маргарет, я серьезно.

— Я тоже серьезно, — не оборачиваясь, бросила она, — а вот вы сдрейфили.

Следом за ней он вошел в другую комнату, загроможденную компьютерами и громоздкими аппаратами для просмотра микрофильмов и микрофишей. На столах высились кипы книг с многочисленными закладками из карточек и ксерокопий. На стенах висели доски для объявлений. Пришпиленные к ним карикатуры из «Нью-йоркера» толщиной напоминали мшистый покров. Эдвард задержался у одной из них. Молодой человек проплывает на лодке мимо русалки, которая сидит на скале с мобильным телефоном. Молодой человек говорит…

— Эдвард. — Маргарет возилась с верхним ящиком металлического картотечного шкафа. — Переверните его.

— Что?

— Переверните весь шкаф набок.

Эдвард, поколебавшись, стал на одно колено и перевернул. Содержимое невероятно тяжелого шкафа угрожающе загрохотало внутри.

— Слишком уж я вам доверяюсь, — сказал он.

Маргарет снова попробовала вытащить ящик. На этот раз он поддался легко, и из него вывалилась куча всякого канцелярского хлама, а также ключи с потертым брелоком в виде покемончика Пикачу.

Эдвард с невольным уважением наблюдал за ней.

— Откуда вы узнали, что его надо перевернуть?

— В книгах можно вычитать много полезного.

Где-то на другом конце открылась дверь и послышался гул голосов.

— Экскурсия началась, — сказала Маргарет, бросив взгляд на часы.

— Экскурсия?

— Для донаторов.

— Думаете, и герцог с ними?

— Понятия не имею.

Взяв ключи, они затрусили через холл, который заканчивался стальными дверями лифта. Эдвард добежал первым и вызвал кабину.

— Они тоже сюда придут, — спокойно сказала Маргарет. — Это главный вход в хранилище.

Дверцы поехали вбок, как в замедленной съемке. Маргарет нажала кнопку подвального этажа, Эдвард врубил команду ЗАКРЫТЬ. Кто-то крикнул им, чтобы подождали, но двери уже закрылись.

Лифт выпустил их в длинное помещение с низким потолком с лампами дневного света и рядами железных стеллажей, окрашенных в серое, как военные корабли. Эдвард заклинил двери конторским стулом. Они шумно куснули его, как чудовищное дитя, грызущее резиновую игрушку.

Они быстрым шагом двинулись по выбранному Маргарет проходу. Первым делом Эдвард заметил, что полки здесь вместо книг заполнены эклектической коллекцией самых разных предметов: чучело совы, рог нарвала, карманные часы викторианских времен, волосатые фетиши южных морей. Одну полку целиком занимало старинное ружье с раструбом, как у тромбона. В углу стояла пара дымчато-коричневых глобусов, земной и небесный, каждый пяти футов диаметром. Вскоре позади зазвучали голоса — экскурсанты, должно быть, спустились по лестнице, — но по мере углубления Эдварда и Маргарет в хранилище они снова затихли. Стеллажи проносились справа и слева преувеличенно быстро. Вход в зазеркалье состоялся.

За первым залом последовал другой, где стояли штабелями тысячи одинаковых ящиков, каждый с отпечатанным на машинке ярлыком в металлической рамочке. Эдвард из любопытства выдвинул один. Там лежала картонная папка, а в ней единственный тонкий конверт, сплющенный как сухой лист, побуревший от возраста, весь заляпанный разноцветными марками.

— Отдел писем, — сказала Маргарет. — Идемте.

По гулкой бетонной лестнице они спустились еще ниже и прошли, как в шлюз, через тяжелую железную дверь. Это напоминало спуск батискафа в глубину океана. Все здесь казалось более тихим, темным, сплюснутым и чужим. На потолке высотой тридцать футов гудели яркие светильники — скорее бомбоубежище, чем библиотека. Стеллажи из прочной стали, привинченные к полу, упирались в потолок, как колонны в соборе. Для верхних полок имелись передвижные стремянки.

Маргарет, сестрински держа Эдварда за руку, как Гретель Гензеля в темном лесу, вела его через секцию, где стояли громадного размера тома: газетные подшивки, материалы переписей населения с облупленным золотом на корешках, гигантские атласы не существующих ныне стран. Одни из них искривились под собственной тяжестью, другие, совсем уж огромные, хранились лежа. В воздухе ощущался запах медленно разлагающейся кожи.

Маргарет по пути смотрела на шифры.

— Что вы ищете? — спросил Эдвард.

— Материалы, не внесенные в каталог. Это где-то здесь. — Она сверилась со своей распечаткой. — Я и раньше брала книги оттуда, но не помню…

— Они точно на этом этаже?

— Говорю же, не помню! Когда вспомню, тогда и скажу.

Он начинал испытывать ощущение, будто находится в морге. На длинном черном ящике вроде футляра музыкального инструмента черным мейджик-фломастером было написано ТЕННИСОНИАНА. На картонной коробке с погнутым углом значилось: ОДЕН, У.Х. НЕ ОТКРЫВАТЬ ДО 1.1.2050.

— Все ясно, — сказала, остановившись, Маргарет. — Не тот этаж. Пошли.

Стеллажи, перспективно уходящие вдаль, снова замелькали у них по бокам. В полной тишине жужжали лампы дневного света. У стены Маргарет щелкнула выключателем, погрузив зал во тьму. Спустившись до самого низа бетонной лестницы, они вошли в другой подвал. Вверху замигали, разгораясь, огни. В одном углу высветилась кубическая загородка, сооруженная, видимо, из алюминиевых листов.

— Камера быстрой заморозки, — пояснила Маргарет. — Каждая книга, поступающая в библиотеку, обрабатывается в ней для уничтожения паразитов.

— Книжных червей?

Он острил, но она подтвердила вполне серьезно:

— Есть много личинок, которые питаются бумагой или клейстером. «Книжные черви» — собирательный термин. Если заморозка не помогает, книгу помещают в условия частичного вакуума, где насекомые задыхаются.

Здесь, глубоко под землей, было еще тише. Эдвард посмотрел на часы — начало восьмого.

— А сигнализация? — спросил он. — Ее следует опасаться?

— Теперь все равно ничего не поделаешь. Мы останемся здесь до семи утра.

— Господи! Вы вроде сказали, что охрана здесь чисто условная.

Маргарет, пожав плечами, отпустила его руку и посмотрела на индекс ближайшего стеллажа.

— Да, теперь мы на месте. Почти все неописанные материалы хранятся между этим рядом и этим проходом, до той вон стены.

— Ну и что дальше?

— Дальше мы будем искать то, ради чего пришли.

— А я узнаю это, когда увижу?

— Это ведь не зарытый клад. Книги никто не прятал, они просто потерялись. Обращайте внимание на шифры, ищите что-нибудь очевидное, вроде «неописанный Уэнт». Если книги здесь, мы найдем их.

Маргарет отошла и вернулась, везя алюминиевую лесенку на колесах. Эдвард нашел такую же в следующем проходе и влез на верхнюю ступеньку. Перед ним открылись ряды верхних полок, уходящие в тускло освещенную даль чуть ниже потолка. Каждую укрывала своя персональная пыль. Точно спящий город, занесенный снегом, погребенная под пеплом Помпея — похоже, к ним не притрагивались несколько десятилетий.

Большинство ящиков имели на себе надписи, и их можно было исключить сразу. То и дело приходилось слезать и с жутким скрежетом передвигать стремянку. Маргарет работала прямо напротив него, по ту сторону стеллажа, всего в нескольких дюймах. В просветах между книгами и коробками порой мелькала ее юбка или перламутровая пуговка жакета.

— Прямо «В поисках утраченного ковчега», — сказал он и добавил неуклюже: — Со всеми этими ящиками.

Его голос сухо прошелестел среди полок. Ответа он не ждал, но Маргарет немного погодя все же отозвалась:

— Видите вон те красные баллоны у стенки? Это на случай пожара. Если срабатывают датчики дыма, двери автоматически запечатываются, и воздух в помещении заменяется инертным газом. В случае чего у нас будет тридцать секунд, чтобы добраться до выхода.

Холод проник уже сквозь одежду, и Эдвард чихнул.

— Гезундхайт, будьте здоровы, — с безупречным немецким произношением сказала Маргарет.

Она работала быстрее и скоро опередила его на две секции.

— Эдвард, — вдруг сказала она, — вот вы спрашивали, почему я пошла в науку. А вы сами как оказались в частном банке?

Ее голос мерцал среди стальных конструкций, как болотный огонек. Эдвард за работой уже успел позабыть, что она здесь.

— Как все люди оказываются.

— А как? Я не знаю.

У Эдварда зачесался лоб, и он почесал его тыльной стороной ладони — только она и осталась чистой.

— Можете не рассказывать, если не хотите.

— Да тут нечего особо рассказывать. Вырос я в Мэне. Отец работал инженером, мать — дизайнером-графиком. Она и сейчас работает. Ее коллекция фартуков и прихваток хорошо раскупается. Она очень здорово рисует овощи, перцы всякие, луковицы. Вы, может быть, даже видели.

Отец прошел курс менеджмента и маркетинга. Им просто не надо было, наверно, заниматься совместным бизнесом. В старших классах они послали меня в интернат, а потом разбежались — поспорили насчет патентов и авторских прав. Она хотела в суд на него подавать, но тут он умер. Несчастный случай во время дайвинга.

— Я сожалею.

— «Нелепый случай», так они говорили. — Эдвард прокашлялся. Собственное прошлое, пересказанное вслух, казалось чужим. — Но что ж тут такого нелепого, когда человек залезает с острогой в лавовую трубу на глубине ста метров? — Он помолчал, удивленный тем, с какой горечью это у него прозвучало. — Наверно, я до сих пор злюсь на него за такую неосторожность. В общем, она переехала в Калифорнию, а я поступил в Йель. Мы уже несколько лет как не виделись. После выпуска я, наверно, просто искал стабильности. Чтобы наверняка. Инвестиции показались мне самым верным делом из всех возможных. Почти все мои друзья занимались ими или чем-то похожим.

— Верных дел не существует в природе.

— Почему же — вот книги, к примеру.

За свою увертку он был вознагражден молчанием, и тишина стала еще глубже, чем раньше.

— Маргарет, — сказал Эдвард, — вы все еще думаете, что наш кодекс — фальшивка?

— Он был бы не первым в своем роде. История знает множество псевдодепиграфий.

— Псевдо?..

— Подделок. Литературных фальшивок. «Комар», выдаваемый за юношескую поэму Вергилия. «Письмо Аристея» — лжеистория написания Ветхого Завета. «Путешествия сэра Джона Мандевиля». Анниус из Витербо, выдававший себя за вавилонского жреца. «Книга Яшера» Якова Илива. «Город света» так называемого Джакопо из Анконы.

В 1700-х публика сходила с ума по шотландскому барду третьего века Оссиану. Его объявляли кельтским Гомером, и он оказал огромное влияние на поэтов-романтиков. Впоследствии выяснилось, что знаменитый эпос сочинил известный ученый Джеймс Макферсон, выдававший себя за переводчика Оссиана.

Примерно в то же время бедный подросток из Бристоля, Томас Чаттертон, стал публиковать весьма изысканные стихи, написанные будто бы Томасом Роули, монахом пятнадцатого века. Юноша якобы нашел их в старом сундуке. Стихи, разумеется, были поддельными. Чаттертон понял, что его замысел не удался, и отравился в семнадцать лет. Китс написал о нем поэму «Эндимион».

Книгам не нужно быть настоящими, чтобы прославиться. Гервасий бы это понял. Какая разница, Роули сочинил эти стихи или кто-то другой? Главное, что это настоящая поэзия.

Послышался скрип — Маргарет тащила за собой стремянку, как большое упирающееся животное.

— Подозреваю, что в конечном счете «Странствие» окажется тем, что у библиографов называется «призрак». Книга документирована и аттестована в литературе, но на деле никогда не существовала.

Так, двигаясь параллельно, они проработали еще час. Сначала Эдвард из любопытства заглядывал почти во все проверяемые коробки, теперь ему хотелось одного — скорее убедиться, что они ему не нужны, и пройти дальше.

Маргарет, сложив руки, ждала его в конце своего ряда.

— Здесь все.

— Как все? — Он с трудом скрыл свое разочарование.

— На этом участке мы закончили.

Он машинально вытер черные от пыли руки о штаны.

— А много еще осталось?

Маргарет показала в темный угол, куда Эдвард раньше не смотрел. Там стояла сетчатая, не достающая до потолка загородка. В такие обычно сваливают вещи не настолько негодные, чтобы их выбросить, или слишком громоздкие, чтобы тащить их наверх: помятые полки и каталожные ящики, поврежденные журналы. Среди хлама высился стальной пресс средневекового вида.

Эдвард просунул сквозь сетку палец.

— Думаете, книги там? — уныло произнес он.

— Я знаю, что здесь их нет.

— Войти-то хоть туда можно?

На загородке висел большой замок. Маргарет отыскала в связке с Пикачу подходящий ключ, и хорошо смазанный механизм отворился без усилий.

Внутри все обстояло много хуже, чем казалось снаружи. В куче лежали старые швабры, упаковки из-под моющих средств и откровенный мусор — поломанные стулья, продырявленные глобусы, оторванные переплеты. Все это покрывал толстый слой жирной пыли. Эдвард осторожно обошел кучу по краю.

— Безнадега. — Он посмотрел на Маргарет, отчасти надеясь, что она согласится с ним, но она с поразительным энтузиазмом уже приступила к разборке завалов.

— Давайте расчистим путь к задней стенке, — сказала она. — Там лежит самое крупное.

Складывая мусор вдоль сетки, они вместе ворочали тяжелую мебель. Маргарет сломала ноготь и сунула палец в рот, ругаясь вполголоса. Вскоре они добрались до задних штабелей. Эдвард со скрежетом выдвинул один из ящиков помятой картотеки. Там лежали пожелтевшие неиспользованные бланки пятидесятых годов.

У него появилось тяжелое предчувствие. Похоже, они даром теряют время.

— Маргарет…

Она вскрыла картонную коробку, изрыгнувшую облако пыли на манер сеющего споры гриба-дождевика. Внутри обнаружились книжки в красных кожаных переплетах. Маргарет взглянула на корешки и отшвырнула коробку. Усталость как будто только прибавляла ей сил. Сгибом руки она отвела волосы с глаз.

— Пока все не то, — бодро заявила она, тяжело дыша.

Они словно перешли в параллельное измерение, где время способно растягиваться. Эдварду казалось, что они уже несколько суток пробыли в этом подвале. Холод и тишина оказывали на него свое действие. Страх и волнение, которые он чувствовал в самом начале, прошли бесследно. Он работал как во сне и потерял всякое понятие о времени. По его предположению, сейчас было два часа ночи. Он посмотрел на часы — половина одиннадцатого.

Пять минут он провозился, открывая стальной подставкой для книг старинный ларец, с виду китайский. Оказалось, что в нем лежат стеклянные негативы, каждый в обертке из папиросной бумаги. Он поднес один к свету, и пышногрудая блондинка со стрижкой в стиле двадцатых годов подмигнула ему. Она сидела на камне где-то у моря, морщась от солнца, обнажив одну бледную вялую грудь.

Эдвард хмуро взглянул на Маргарет. Она стояла перед большим черным кофром в половину ее роста и рассматривала ярлыки, свисающие с его ручки. Кофр усеивали поблекшие наклейки старых трансатлантических линий. В пыльном библиотечном подвале повеяло солнечными ваннами, палубными шезлонгами и морскими романами.

— Что это у вас?

— Краттенден. Тут написано «Краттенден».

Негатив выпал из рук Эдварда и разбился на цементном полу.

— Слава Богу. — Эдвард вложил в сказанное больше чувства, чем намеревался. — Мы спасены.

Вдвоем они расчистили место для кофра и опустили его на пол плашмя. Кофр, окованный медью, весил целую тонну. Крышка была заперта на замок.

— От него, полагаю, ключа у вас нет?

Маргарет отыскала в куче пустой огнетушитель и дважды стукнула тупым концом по замку — Эдвард еле успел убрать руки. Какая-то деталь отскочила со звоном и укатилась прочь. Маргарет поставила огнетушитель на пол.

— Попробуйте теперь, — сказала она. Крышка откинулась на двух хитроумных шарнирах. Теперь стало ясно, почему кофр такой тяжелый — его доверху наполняли плотно уложенные книги, каждая в своем бумажном гнезде.

Вот оно. Эдварду хотелось продлить момент истины, но Маргарет, видимо, чувствовала менее тонко, чем он. Она сорвала обертку с первой попавшейся книги и повернула ее вверх корешком. Там были отпечатаны золотом цифры и буквы, местами греческие.

— Индекс неправильный, — скривилась она. — Ничего похожего.

— Вы хотите сказать, что это не?.. — Закончить он не посмел.

— Да. То есть нет. Это тот самый недостающий ящик. — Она беспомощно посмотрела на Эдварда. — Чем еще это может быть?

Он не знал ответа, и они принялись распаковывать книги с двух сторон. Маргарит, стоя на коленях, бросала через плечо оберточную бумагу. Эдвард увидел ее в новом свете.

Она почуяла кровь, и что-то первобытное поднималось в ней, как акула из океанских глубин. Он прекратил работу, предоставив действовать ей. Она занималась этим дольше, чем он, и больше заслуживала победы.

Он смахнул рукавом пыль с одного из столов, чтобы складывать туда распакованные ею книги. Она рылась в сундуке с ожесточением ребенка, потрошащего разбитую пиньяту. Явно современные книги она отбрасывала, даже не открывая. Более старые тома удостаивались некоторого внимания, а потом тоже летели в общую груду.

Сундук опустел, и перед ними открылось дно. Они обстукали его изнутри, ища недостающую книгу или — кто знает? — секретное отделение, но ничего не нашли. Кодекса не было.

Эдварда это так ошарашило, что он не почувствовал даже разочарования. Он был полностью уверен в успехе и ни разу не задумался, что же будет в случае неудачи. То же самое, видимо, происходило и с Маргарет. Она перерыла всю оберточную бумагу, как кошка, играющая сухими листьями, но и там ничего не обнаружила.

— Его здесь нет, — сказала она тоненьким, не своим голосом.

— Похоже на то. — Эдвард с напускной беззаботностью встал и отряхнул руки — без особого эффекта.

Маргарет тоже поднялась, отрешенно глядя на громоздящийся вокруг мусор.

— Кажется, его нет здесь, — повторила она, точно в первый раз не слышала Эдварда. Она походила на контуженную, только что вылезшую из воронки от снаряда.

— Здесь его точно нет, Маргарет. Остались еще шкафы с ящиками. Можно…

Она подскочила к пустому кофру и пнула его ногой. Тот глухо загудел и выдал еще немного пыли. Маргарет пнула его второй раз и третий, еще яростнее, а потом с размаху захлопнула крышку. Эдвард никогда не видел, чтобы человек так бесился. С непонятно откуда взявшейся силой она обхватила кофр своими тонкими руками и пихнула на картотечные шкафы. По хранилищу прокатился грохот, словно от крушения колоссальной машины.

— Сволочь! Сволочь! — Она снова принялась молотить кофр ногами, но тут Эдвард, придя наконец в себя, обхватил ее за талию. Она стала бороться, пытаясь оторвать от себя его руки, но он был намного сильнее. Секунду спустя она прижалась к его лицу мокрой щекой. Теплые слезы быстро стыли на здешнем холоде.

— Ш-ш, — сказал он. — Все хорошо.

— Ничего хорошего!

Она наконец вырвалась от него, села на подвернувшийся стул и расплакалась, пряча лицо в ладонях. Оба они перепачкались дальше некуда. Маргарет громко шмыгнула и вытерла нос рукавом. Руки у нее дрожали.

— Извините, — с судорожным вздохом проговорила она. — Черт, черт, черт.

Эдвард поставил кофр на ребро и сел на него. «Зря я сюда приперся», — устало подумал он. Ему, конечно, тоже досталось, но все равно он здесь лишний. Он и представить себе не мог, как нужен Маргарет этот кодекс, — он ничего в своей жизни так не хотел. Она сказала правду: для нее это серьезно, а он так, погулять вышел. Он чувствовал себя как дальний знакомый на похоронах, который впервые осознает, что знал покойного очень плохо и пригласили его только из вежливости.

Ему хотелось утешить ее, преодолеть наконец дистанцию, которую он все чаще чувствовал между собой и другими людьми. Подойдя к Маргарет, он положил руки ей на плечи, потом обнял за талию. Поза была неудобная, но он не хотел уступать. Сколько ей может быть лет? Судя по биографии, не больше девятнадцати-двадцати. Ей нужна защита от жесткого, полного разочарований мира. Маргарет не шевелилась. Скоро у Эдварда затекла шея, и он прислонился головой к ее макушке. Она время от времени шмыгала носом, но не пыталась освободиться.

Наконец она повернулась к нему. Он прислонился к соседнему ящику, и они поцеловались. Поцелуй получился хороший, теплый и нежный. Она потянула его руку к своим тонким ребрышкам и положила на маленькую мягкую грудь.

Очень нескоро они разжали объятия. Маргарет с закрытыми глазами то ли спала, то ли грезила. Оба молчали, не нарушая обступившей их тишины. Как два невольника, замурованные заживо в гробнице жестокого азиатского царя. Она приникла головой к его груди, он обнимал ее за плечи, согреваясь ее теплом.

Взглянув на темный потолок высоко над ними, он тихо, чтобы не потревожить ее, повернул руку с циферблатом. Был час ночи.

В 6:58 утра два грязных, трясущихся беженца заняли позицию у пожарного выхода из подвала. Маргарет держалась чуть поодаль. Эдвард, тащивший тяжелый саквояж с книгами Уэнтов, выглядел как эмигрант с меловыми отметками на пальто, ждущий своей очереди на Эллис-Айленде. Она прижимала к груди редкое издание «Признаний англичанина, принимавшего опиум» Де Куинси. Ровно в семь прозвучал слабенький электронный звонок, и красный огонек над дверью погас.

Дверь открывалась прямо в плотную, покрытую росой вечнозеленую изгородь. Они продрались сквозь нее и перешли наполненный опилками ровик. Было светло, но никто их не видел, а если и видел, то не поднял тревогу. Теплый и влажный воздух после сухого подвального холода напоминал о дождевом лесе. Оба дрожали, понемногу отогреваясь. На лице Маргарет остались полоски от слез. У реки, где таял под солнцем туман, зачирикала птичка. От росы намокали ноги. Эдвард с радостью убил бы за глоток скотча.

Маргарет шла впереди, то ли от смущения, то ли потому, что ей не терпелось отсюда выбраться. Она слегка прихрамывала — ушибла, наверно, ногу, когда пинала кофр. Эдвард почти не спал ночью и со вчерашнего полудня ничего не ел. Теперь голод и усталость взяли свое, и ему стало дурно. Маргарет, непроницаемая, как сфинкс, ждала, пока его выворачивало в куст рододендрона.

На стоянке мотеля, как сосущие мать поросята, расположились штук шесть машин. Свет в окнах не горел, занавески были задернуты. Эдвард, взявший ключ с собой, отпер дверь номера. Две нетронутые кровати стояли, застеленные синтетическими цветастыми покрывалами, два стакана так и остались в гигиенической упаковке.

— Дай мне одну минуту, — попросил Эдвард, сев на ближайшую кровать. — Мне надо всего на минуту закрыть глаза.

Матрас был жесткий, туго натянутое покрывало не желало откидываться. В конце концов Эдвард прилег прямо сверху, не снимая обуви, сунул руки под плоскую жидковатую подушку и закрыл глаза. Перед ними тут же запульсировали светящиеся узоры. Где-то включился душ.

Потом кто-то развязал ему шнурки, вытащил из-под него покрывало, укрыл его. Маргарет, теплая и чистая, легла рядом, и они уснули при ярком, льющемся в окна дневном свете.

 

16

На следующий день после возвращения в город Эдварда свалила простуда.

Неизвестно, что послужило причиной — холод, библиотечная пыль, стресс, недосыпание или все вместе, — но утром он проснулся в другом мире. Он знал, что в его квартире жарко и солнечно, но не чувствовал этого. Время замедлило ход, сила тяжести уменьшилась, голову кто-то наполнил вязкой, тяжелой жидкостью.

Два дня он пролежал на диване в голубой офисной рубашке, в пижамных фланелевых штанах и с немытой головой. Он пил из картонок апельсиновый сок маленькими глотками, потому что не мог дышать носом, и ел раз в день. Работающий без передышки телевизор показывал передачи, которых он ни разу не видел и даже не подозревал, что они существуют. Одна из них целиком посвящалась ужасающим несчастным случаям в спорте. Все разворачивалось по универсальной формуле: праздничный день, яркое солнце, до отказа заполненные трибуны, любящие родственники в полном комплекте. Несчастье зачастую происходило на заднем плане, и оператор-любитель после первых же кадров сосредоточивался на членах семьи — они весело болтали, пока где-то там крошечный автомобильчик обливался пламенем, или гоночный катер летел к забитому купальщиками пляжу, или частная «сессна» кувыркалась в воздухе вместе с охотниками, собравшимися хорошо провести уик-энд.

Через пару таких дней он окончательно потерял связь со своей прежней трудовой жизнью. Ему полагалось бы паниковать — старое, извлеченное из кейса письмо уведомляло, что завтра его ждут в Англии. Но он с совершенно не характерной для себя легкостью позвонил в лондонское отделение «Эсслина и Харта» и расписал свою болезнь самыми мрачными красками. После он не мог вспомнить, что именно наговорил, но в Лондоне согласились, что это ужасно, и перенесли его приезд еще на две недели, на начало сентября.

Странно, однако: он все время звонил Маргарет и оставлял сообщения, но она ни разу не сняла трубку и ни разу не перезвонила ему. Он ничего не понимал и обижался на нее за такое пренебрежение — вернее, обижался бы, если бы какие-то сильные эмоции могли пробиться сквозь теплое, мягкое одеяло болезни, надежно укутавшее мозг. О кодексе он тоже физически не мог думать. Прошлого и будущего не стало — существовало только тягостное, бессмысленное настоящее. А когда даже и оно начинало доставать, он играл в «Момус».

Время в игре перешло на режим свободного падения. Солнце неслось по небу, сливаясь в сплошной сверкающий обруч. Постепенно день и ночь, облака и ясное небо, солнце и луна образовали единые серовато-синие люминесцентные сумерки.

Все эти разговоры о потерянном времени. С крыши небоскреба он наблюдал, как века проходят словно минуты. Мимо шли целые тысячелетия, зарождались и гибли цивилизации. Город, превратившись в джунгли, зарос высоченными деревьями гингко, между которыми порхали огромные длинноперые райские птицы. Потом деревья засохли, и Нью-Йорк стал оазисом среди бескрайней пустыни. Высокие желтые барханы уходили за горизонт, гонимые ветром. Когда казалось, что пустынная эра уже никогда не кончится, море поднялось и захлестнуло пески — Эдвард, перегнувшись со своего насеста, мог обмакнуть пальцы в соленую воду.

Потом откуда ни возьмись пришел непонятный, но очень культурный человек и стал объяснять Эдварду происходящее:

«На самом деле все очень просто. Землю хотят захватить инопланетяне, но сначала им нужно сделать ее обитаемой для себя. Сами они с холодной планеты, а Землю согревает расплавленная лава в ее ядре. Когда ядро через несколько миллионов лет остынет и затвердеет, они смогут колонизировать эту планету. Вот они и ускоряют время, чтобы охладить ее побыстрее. Если им повезет, то и человечество заодно вымрет».

«Понял, а как их остановить?» — напечатал Эдвард. Детали его не интересовали. Ему надоело быть пассивным наблюдателем и очень хотелось подраться. Но тот другой, то ли из стоицизма, то ли из погрешностей в программировании, так и не ответил ему.

Десятки тысяч лет пролетели мимо. Когда океаны покрыли сушу, человечество целиком переселилось на массивные дирижабли — их шили из китовых шкур и надували горячим воздухом. Эдвард слез со своей башни и вступил в банду воздушных пиратов. Они носились над морями, следуя атмосферным потокам, и охотились на мелкие суда. Чтобы прокормиться, они ловили сетями рыбу и ставили силки на птиц, чьи несметные стаи заслоняли небо. Бамбук для своих планеров они брали на пиках Гималаев, единственных гор, которые торчали еще над водой.

Вскоре он начисто забыл о вторжении инопланетян. Даже при ускоренном течении времени, рассудил он, пройдут еще миллионы лет, прежде чем они станут реальной угрозой. Он может жить так практически вечно — с бронзовой от солнца кожей, с ножом в зубах, промышляя своей смекалкой и ни о чем не заботясь.

* * *

Как-то утром ему стало лучше. Нос очистился, голова вернула себе нормальный объем, тускло-желтая маскировочная сетка лихорадки поднялась.

Он чувствовал себя просто великолепно, только голова немного кружилась. Прошлое вернулось назад с процентами. Бог мой, сколько же времени он потерял! Ночью хлестал дождь, и на небе до сих пор оставались тучи. Пахло влагой, и день выглядел свежим, точно его отскребли стальной щеткой. Эдвард принял душ, оделся и десять раз отжался от пола.

Телефон Маргарет, как обычно, не отвечал. Ничего. Он провел быстрый компьютерный поиск и узнал ее адрес в Бруклине.

Захлопнув за собой дверь квартиры, он без видимых причин — и при наличии сразу нескольких причин испытывать прямо противоположные чувства — ощутил себя отдохнувшим, счастливым и освеженным. Очищенным. Он впервые за неделю вышел из дома, и его переполняла энергия. Купив «Нью-Йорк таймс», «Джорнэл» и «Файнэншнл таймс», чтобы быть в курсе мировых событий, он сбежал по ступенькам к шестому маршруту метро и через час вышел, моргая, в Бруклине.

Зеф преувеличивал, говоря, что Эдвард ни разу не бывал в Бруклине, но ненамного. Если не считать пары ночей в богемных трущобах Уильямсбурга и одного случая, когда он по ошибке сел на экспресс Бруклин — Квинс, Эдвард почти никогда не пересекал Ист-ривер. Угрюмые коричневые дома в странных перспективах разбегались на все четыре стороны от метро, и он пожалел, что не захватил с собой карту. Он оказался на чужой территории, терра инкогнита, далеко от правильной декартовской решетки Манхэттена. Здесь было более зелено — через каждые двадцать ярдов росло гингко или другой образчик выносливой городской флоры — и более грязно.

Когда он наконец отыскал дом Маргарет, возникла другая проблема — ее не было дома. Он жал на ее звонок минут пять, но ответа не дождался. День уже перевалил за середину. Старички и мамаши с колясками бросали на него подозрительные взгляды и отводили глаза, когда он оборачивался. Он смотрел наверх, где предположительно находились ее окна, и в нем закипал гнев, омрачая радужное настроение только что выздоровевшего больного. Какая наглость — взять и исчезнуть таким вот образом! Что она, бросить его собралась? Уехала из города? Потеряла интерес к кодексу? Или идет самостоятельно по новому следу, не поставив его в известность?

В конце концов он сунул под дверь записку и поехал назад. Где-то в районе Сохо он ощутил зверский голод — за все время болезни он не ел по-настоящему, — вышел в Чайнатауне и устроил себе грандиозный ленч в дешевом японском ресторанчике. Коренастый мужчина с бритой головой и руками душителя пек клецки на сковородке величиной с крышку люка. Эдвард вспомнил про Зефа и Кэролайн, чьи звонки он игнорировал точно так же, как Маргарет — его. Он позвонил Маргарет по мобильнику — нет ответа. Ну и черт с ней. Он и без нее жил прекрасно. Он позвонил Зефу и Кэролайн, но там тоже никто не ответил. Ну и пусть. Ему вообще-то ни с кем не хотелось разговаривать. В разговоре неизбежно пришлось бы объяснять, обсуждать, трезво оценивать, анализировать — делать все это он был совершенно не в настроении.

Начинало уже смеркаться, поэтому он доехал до Юнион-сквер и посмотрел боевик про убийц из ЦРУ. Потом остался на другой фильм, про симпатичных тинейджеров-серфингистов, и вышел из кино уже около полуночи. На пути к метро он завернул в бар чуть шире своей парадной двери, где на потолке болтался дракон из папье-маше, и стал заказывать крепкие коктейли с водкой — любимый напиток киношного цэрэушника, — пока не набрался под завязку. После этого он каким-то образом телепортировался на платформу подземки. Мужчины и женщины в светящихся робах поливали бетон из шлангов, распространяя уютный запах теплой мыльной воды. Слепая китаянка играла на цимбалах «Девушку из Ипанемы». Между колоннами отчаянно хлопал крыльями серый голубь — заблудшая душа, угодившая в подземное царство.

«Завтра Маргарет обязательно позвонит, — думал Эдвард. — Завтра я опять пойду по следу». Темный туннель с мерцающими огнями представлялся его сонному взору таинственным, усеянным самоцветами чревом земли.

Но Маргарет не позвонила, и он не вернулся на брошенный след. Вместо этого он потратил пять тысяч долларов на ноутбук, миниатюрное чудо техники. Компьютер — черный, плоский, почти невесомый — выглядел как оккультный предмет — казалось, будто он сделан из панциря какого-то чудовищного тропического жука. Эдвард купил для него футляр с гелевым наполнителем и всюду носил ноутбук с собой, чтобы заполнить чем-то свой увеличивающийся досуг. Как только приходила охота — в кафе, в метро, на скамейке в парке, — Эдвард раскрывал футляр и играл в «Момус».

Через некоторое время он, однако, зашел в тупик. После того, как он нашел себя в роли воздушного пирата, времена опять изменились. Земля продолжала остывать, и настала другая эра — ледниковый период. Процесс ускоряло еще и то, что в небе рядом с солнцем появился какой-то диск, почти невидимый. На глазах у Эдварда диск соприкоснулся с солнцем и стал наползать на него, как контактная линза. Часть солнца, накрытая им, побледнела, и на нее можно было смотреть без рези в глазах.

Любезный лектор возник снова и пояснил:

— Это все инопланетяне. Они затягивают солнце специальной линзой, чтобы ускорить охлаждение.

С тех пор солнечный свет стал каким-то холодным и серым. Над землей стлались низкие белые тучи, температура падала. Стал сыпать легкий, как пудра, снег. Люди боролись за жизнь в холодных руинах Нью-Йорка, на удивление хорошо сохранившихся после тысячелетий, проведенных под песком и водой. Цивилизация пришла в полный упадок и подниматься не собиралась.

Эдвард из боевого командира сделался кем-то вроде мэра или вождя племени. Жители Нью-Йорка даже не думали сопротивляться инопланетному нашествию. Обитали они в метро, где было теплее и не так донимали хищники. Эдвард в своей новой роли обеспечивал еду и топливо, отвечал за орудия труда. Они совершали вылазки в бывшие офисные здания, вынося оттуда бухгалтерские ведомости и разломанные столы для костров. Это напоминало ему прежнюю работу. За игрой он бубнил себе под нос мотивчик из старого рождественского мультика:

Все, к чему я прикасаюсь, Превратится сразу в снег, Я умелец, я красавец, Страшный Снежный Человек!

Зачастую он играл всю ночь и заставлял себя прерваться в восемь утра, когда под окном уже вовсю двигался транспорт. Если бы ему платили за все часы, проведенные в «Момусе», он уже раз десять стал бы миллионером. Закрывая глаза, он видел перед собой этапы игры, а когда он засыпал, «Момус» ему снился.

Игра отражала уныние его реальной жизни. Волки пришли из тех загадочных мест, где жили в лучшие времена, и подкарауливали на улицах больных и слабых, вывесив розовые языки. В нью-йоркской гавани теснились айсберги вышиной с небоскребы. Мерзлую землю в Централ-парке припорошил снег. Черно-белый пейзаж оживляла лишь легкая синева там, где ветер сметал снег волнами. Эдвард со странной, иллюзорной ясностью осознал, что находится в Киммерии.

 

17

Ему звонили и оставляли сообщения — кто угодно, только не Маргарет. Сам он понимал, что звонить ей бессмысленно, но больше заняться все равно было нечем. Ее телефоны (он умудрился выпытать и служебный у заикающейся секретарши в университете) служили его единственной связью с тем, что еще имело значение. Желание найти кодекс овладело им с новой силой. Для этого требовалась Маргарет — кроме того, он скучал по ней. Что она испытывает из-за того, что случилось в библиотеке, — смущение, гнев, стыд? Ему пока было все равно что, он просто хотел это выяснить.

Он сидел на диване и бренчал на гитаре — играть как следует он так и не выучился. Телефон зазвонил снова, потом включился автоответчик.

Это была не Маргарет. Услышав звонкий, с чувственными нотками, не имеющий возраста голос, Эдвард встрепенулся, и все нервы в его теле наэлектризовались одновременно. Голос, вне всякого сомнения, принадлежал герцогине Бомри, и это было единственным реальным событием за долгое время.

Она, видимо, ничуть не смутилась, услышав автоответчик, — неизвестно, отличала ли она вообще машину от человека. Эдвард снял трубку.

— Эдвард, — воскликнула она. — Это вы.

— Да. — Он был в одних трусах и теперь оглядывался, ища какие-нибудь штаны. Ему почему-то не хотелось говорить с ней, глядя на свои бледные, щетинистые ноги. — Ваша светлость, — добавил он.

— Вам совсем не обязательно называть меня так. Питер на этом настаивает, но я так и не привыкла. До замужества я была всего-навсего баронессой.

Эдвард плюхнулся обратно, так и не найдя брюк.

— И к вам обращались «баронесса Бланш»?

— Леди Бланш.

Так и не дождавшись подсказки, он попробовал снова:

— Но ведь просто баронесс не бывает? То есть вы должны были носить имя каких-то своих владений?

— Фелдингсвезер. Ужасное место. Я там никогда не бываю. В этом городке делают теннисные ракетки, и он весь пропах лаком.

— А когда вы вышли замуж? Если вы, конечно, не против моих вопросов. Вы тогда перестали быть баронессой… э-э…

— Фелдингсвезер? Вовсе нет, — засмеялась она. — Один человек, слава богу, может носить несколько титулов, поэтому я баронесса Фелдингсвезер по праву рождения, а в браке — герцогиня Бомри.

— А ваш муж в браке тоже считается бароном Фелдингсвезер? — Эдвард шел путем логики до конца и определенно не желал заткнуться вовремя.

— Ничего подобного! — торжествующе заявила она. — Мужчины в отличие от женщин не приобретают автоматически титулы своих жен. Поэтому, выходя замуж за короля, вы становитесь королевой, а на супруга королевы Англии наклеивают дурацкий ярлык принца-консорта. Впрочем, все это очень сложно.

— Как же мне вас все-таки называть?

— Просто Бланш. Друзья называют меня по имени.

Эдвард повиновался. К его удивлению, у них завязался длинный, весьма приятный, но самый банальный разговор. Ему с трудом верилось, что это происходит на самом деле. Так он мог бы говорить со своей тетушкой — приветливой, говорливой, слегка кокетливой. За ее умением вести беседу стояли века хорошей породы и десятки лет тренировки. Ее речь, правда, носила слегка маниакальный оттенок, зато это сглаживало неловкости, которые иногда допускал он. Она явно задалась целью очаровать его, и он, даже чувствуя некоторую нарочитость ее усилий, был не в том положении, чтобы бороться. Не успев оглянуться, он уже рассказал ей о своей работе, своих каникулах, своих видах на будущее — каких-никаких, — и все это благодаря ее дару казалось невероятно увлекательным. Отрадно было поговорить с человеком, который — не в пример той же Маргарет — умел дать понять, что собеседник ему интересен. И не так уж важно, что этот человек — напичканная тайнами иностранная плутократка.

Разговор ее стараниями вращался вокруг переезда Эдварда в Лондон, превратностей воздушного перелета, районов, где он мог бы поселиться, преимуществ и недостатков загородной жизни по сравнению с городской и так далее, и так далее. Она рассказала длинную и довольно смешную историю о реставрации старой гардеробной комнаты в Уэймарше. На заднем плане слышалось тявканье маленькой собачки, требующей внимания.

Беседа естественным путем перешла к кодексу. Эдвард рассказал, как они с Маргарет съездили в Ченоветский филиал и какое фиаско там потерпели. О шофере герцога, который тоже там оказался, он умолчал. Герцогиня вздохнула.

— Я порой сомневаюсь, существует ли эта книга на самом деле. — В ее голосе появилась усталость. — Когда-то она была, я в этом уверена, но могла ли она дожить до нашего времени? Книги так легко гибнут — в этом отношении они как люди. Еще они напоминают мне моллюсков — твердая скорлупа и нежная, уязвимая плоть внутри. Это очень плохо, Эдвард, — снова вздохнула она. — Наше с вами время на исходе.

— Даже не знаю, что вам сказать. — Он представил себе, как хмурится от волнения ее бледный лоб. — Все наши нити, похоже, оборваны.

— А Маргарет? Судя по вашим рассказам, она очень умна.

— Верно, только она… куда-то пропала. Я уже много дней не могу с ней связаться.

— Что она все-таки за человек? — В ее голосе зазвучало нечто новое — уж не ревность ли? — Можно ли ей доверять? Мне она представляется неким гибридом Стивена Хоукинга и Нэнси Дрю.

— Ее не так легко раскусить. — Эдвард чувствовал себя немного виноватым, говоря о Маргарет за ее спиной, — но, собственно, что здесь такого? Разве он ей чем-то обязан? — Она очень серьезная девушка. Немного странная. Но прочла она все, что когда-либо было написано, это факт.

— Даже не по себе делается.

— Вот-вот. Я рядом с ней, говоря по правде, чувствую себя полным идиотом. Но она в этом не виновата. Что ж поделаешь, если я такой профан.

— Не говорите глупости. Никакой вы не профан.

— Может быть, вы с ней еще познакомитесь, — невпопад брякнул он.

— Надеюсь на это. Она не собирается в Англию вместе с вами?

— Не знаю. Да нет, не думаю. — Ему это никогда не приходило в голову. — У нее здесь работа — зачем бы я стал тащить ее с собой.

— Но будь у вас возможность, вы бы это сделали, правда?

— Что? Взял бы ее с собой? Вряд ли. То есть я не хочу сказать, что…

Герцогиня рассмеялась.

— Я просто дразню вас, Эдвард. Слишком уж вы серьезны. Вы ведь знаете это за собой, верно? Вы очень, очень серьезный молодой человек.

— Вам виднее. — Ему вдруг захотелось перехватить инициативу. — Бланш, а почему ваш муж не хочет, чтобы я искал кодекс?

— Он так сказал? — спросила она после долгой паузы. Голос звучал рассеянно — возможно, собачка добилась наконец своего. Эдвард, кажется, нарушил какое-то неписаное правило, и их только что наладившийся контакт мог прерваться в любой момент. — Я уверена, что он не имел в виду ничего такого. Вы говорили с ним лично?

— Нет, разумеется, нет. Я узнал это через Лору. Но почему вы не хотите, чтобы он знал о моих поисках?

— Послушайте, Эдмунд, я понимаю ваше беспокойство…

— Эдвард. Хорошо, но…

— И если в какой-то момент вам покажется, что этот проект больше вас не устраивает, можете считать себя свободным — в том случае, если гарантируете конфиденциальность наших переговоров. — Она говорила теплым, подчеркнуто великодушным, предостерегающим тоном с явным намерением задеть его за живое. Любящая тетушка ушла куда-то далеко-далеко. — Но пока вы работаете на меня, извольте соблюдать мои условия. У меня не один утюг греется на огне, Эдвард. Вы даже вообразить себе не можете, какими ресурсами я располагаю. Не вы один ищете кодекс, вы лишь маленькая часть общего плана.

Правду ли она говорит? Неужели здесь действительно задействованы другие? Эдвард сильно подозревал, что герцогиня блефует, но это почти ничего не значило. Она испытывала его, проверяла, сколько лапши ему можно навесить на уши и насколько малым количеством информации он способен обойтись, прежде чем заартачиться. А он с немалой тревогой отдавал себе отчет, что предела пока не достиг.

Когда он принес ей свои извинения, она опять мило защебетала, и он почувствовал, что разговор движется к любезному завершению. За последующие пять или десять минут она снова показалась ему с кокетливой стороны. Он должен непременно позвонить ей, когда будет в Лондоне. Они встретятся, и это будет чудесно. У нее есть парочка идей, где искать кодекс, — она ему напишет письмо. Эдварда почти смущала легкость, с которой он поддавался на ее уловки, — блаженная иллюзия, говорящая, что они могут доверять друг другу, завладела им целиком. Неожиданно для себя он сознался, что ему уже полагалось бы прилететь в Лондон и приступить к работе. Это развеселило ее так, будто она ничего остроумнее в жизни не слышала.

— Я в вас ошиблась, — отсмеявшись, сказала она. — Может быть, вы вовсе не так уж серьезны.

— Может быть, я недостаточно серьезен.

— Ну, не знаю. Придется выбрать что-то одно, это диктует обыкновенная логика.

Он чувствовал, что сейчас она повесит трубку, но не готов был пока с ней расстаться — ему требовалось от нее еще кое-что.

— Бланш, — сказал он без намека на юмор, — мне нужно знать одну вещь. Почему вы именно меня попросили помочь вам найти кодекс? Почему я, а не кто-то другой?

Он думал, что она опять накинется на него, но она только улыбнулась — он уловил это по ее голосу, — и ему вдруг показалось, что он подошел опасно близко к чему-то, чего знать совсем не хотел.

— Потому что я знаю, что могу доверять вам, Эдвард, — тихо и волнующе призналась она.

— Но почему? Из-за того, что я сделал для вас у «Эсслина и Харта»? Серебряные фьючерсы, страховая компания? — Он хватался за соломинку и знал это.

— Нет, Эдвард. Это потому, что… Да, сначала было именно так. Этого хотел Питер. Но когда я увидела вас, то поняла — вот кто мне поможет. Я прочла это на вашем лице. Просто поняла, что вам можно довериться.

Эдвард молчал и думал: смеется она над ним или пытается его соблазнить? Сама с приветом или его за дурачка принимает? Он задал ей серьезный вопрос и хотел получить такой же ответ. То, что он услышал на деле, вызвало у него сильное желание повесить трубку.

Неужели она так одинока, так беспомощна, что ей больше и обратиться не к кому, кроме него? Совсем еще молодого банковского служащего, которого она едва знает? Мир за пределами Уэймарша ей, должно быть, совершенно чужд. Она просто храбрится и не хочет признать, что живет в полной изоляции. Ей и правда не от кого больше ждать помощи.

Эдвард, сидя на своем диване и глядя в потолок, ощутил настоящий страх.

Какие бы чары ни околдовали его, голос герцогини разбил их. Время опять затикало, и события возобновились. Телефонная трубка зазвонила у него в руке, не успел он вернуть ее на подставку. Фабрикант снова хотел встретиться с ним — еще один завтрак во «Временах года». Эдвард выдвинул встречное предложение — можно, скажем, попить пива после работы, в нормальное время, — но Фабрикант сослался на жесткий график, и он согласился. Их прошлая встреча, надо признать, оказалась весьма информативной. Авось Фабрикант кинет ему еще несколько крошек. Они договорились на завтрашнее утро, на четверг. Эдвард поставил трубку в гнездо, настороженно глядя на нее, но телефон больше не позвонил.

Утром он встал рано и дольше, чем полагал, провозился с жидкой бородкой, откуда-то взявшейся в зеркале. Еще дольше он заставлял себя оторваться от утреннего сеанса игры — ну да, его племя нуждалось в нем, он должен был накормить много ртов. Он опоздал в ресторан на десять минут. Метрдотель пронизал его ледяным взглядом, будто чуял, что Эдвард здесь больше не свой, и вместо столика провел его к обитой кожей двери отдельного кабинета.

Фабрикант уже сидел там, но не один, а с хмурой брюнеткой в сером костюме от Армани и с мужчиной того же примерно возраста, что и Эдвард, в мятом твидовом пиджаке и с длинной, взлохмаченной белокурой челкой. Все трое взглянули на него, и у Эдварда создалось впечатление, что до этого момента между ними царило неловкое молчание. На белой скатерти стоял кувшин апельсинового сока с мякотью и нетронутое блюдо с пирожными. Фабрикант кивнул ему. К удивлению Эдварда, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Эдвард не думал, что есть вещи, способные пробить Фабрикантово ощущение собственного совершенства, но они, видимо, все же существовали.

— Здравствуйте, Эдвард. — Человек в твидовом пиджаке приветливо улыбнулся и двинул по столу визитную карточку. Говорил он с узнаваемым акцентом образованного англичанина, прямо-таки пародируя благополучного выпускника Оксфорда. — Ник Харрис. Представляю здесь интересы герцога Бомри.

Эдвард сел за стол, оставив карточку лежать на месте. Итак, герцог решил вмешаться в дело напрямую. Ну что ж, самое время — даже удивительно, почему он не сделал этого раньше. Эдвард посмотрел на Фабриканта, но тот ответил пустым, не сулящим никакой помощи взглядом.

Эдвард откашлялся.

— Значит, вы работаете на герцога.

— Мы работали совместно какое-то время. И он попросил меня встретиться с вами от его имени.

Ник достал из кармана золотые часы-луковицу в футлярчике, посмотрел на них и спрятал обратно. Жест был до того театральный, что Эдвард принял его за шутку, но никто не засмеялся. Официант бесшумно добавил прибор для нового гостя.

— Вы состоите в штате его нью-йоркского офиса?

— В некотором смысле. — Ник улыбался дружески, но с оттенком родительского беспокойства. — Эдвард, я не хочу играть словами. У нас есть основания полагать, что вы вошли в контакт с супругой герцога. — Он заранее вскинул руку, как бы желая прервать все возражения, хотя Эдвард молчал. — Прошу вас, не нужно ничего подтверждать или отрицать. Это только осложнит вашу позицию с юридической точки зрения.

— Разумеется, герцогиня контактирует со мной. Не далее как вчера она мне звонила. Что в этом противозаконного?

— Ничего, совершенно ничего — на данный момент. Хотя вам следует знать, что, если подобные контакты будут продолжаться, мы намерены принять ограничительные меры в обеих странах.

— Мы не хотим вас пугать, Эдвард, — подала голос женщина — несомненно, американка. — Мы просто хотим, чтобы вы поняли, насколько серьезно герцог относится к безопасности герцогини.

Выходит, они оказывают ему покровительство. Эдвард вздохнул. Он успел забыть, как ему ненавистны представители деловых кругов. Его корпоративные боевые рефлексы, пребывавшие в спячке последние три недели, зашевелились.

— Прекрасно. Вы хотите сказать, что я представляю какого-то рода угрозу для герцогини. Давайте поговорим об этом.

— Угрозу не в том смысле, который подразумеваете вы, — невозмутимо парировал Ник. — И все же вы для нее опасны, хотя можете этого и не знать.

— Послушайте, я уже немного опаздываю, — Эдвард мог бы служить воплощением фальшивой вежливости, — а нам с Джозефом надо о многом поговорить. Может быть, вы скажете, что вам от меня нужно, и мы разойдемся?

Ник и женщина переглянулись. Оба они относились к такой легкой весовой категории и так плохо были оснащены для переговоров с применением силы, что Эдвард не особенно нервничал. Может быть, удастся даже повеселиться. Он конспиративно стрельнул глазами на Фабриканта, но тот посмотрел на Ника и опасливо потряс головой. Ник между тем нахмурился и сложил пальцы домиком, как теледиктор, собирающийся огласить по-человечески трогательный сюжет.

— Мы все, думаю, знаем о предполагаемом существовании книги, написанной якобы неким Гервасием Лэнгфордским. Неизвестно, однако, где она находится и существует ли она вообще. Если допустить, конечно, что вы этого тоже не знаете. — Он многозначительно взглянул на Эдварда.

— Конечно. — Эдвард невольно залюбовался челкой Ника — уж очень живописно она лежала на лбу.

— Герцог просил вас прекратить поиски, но вы, думается, не сделали этого. Да и зачем вам было их прекращать? Вы, возможно, полагаете, что у вас есть какие-то обязательства перед герцогиней. Вы на ее стороне и хотите выполнить ее желание. Возможно, она вам симпатична по личным мотивам. С герцогом же вас ничего не связывает, и это вполне понятно. Но если рассказать вам немного о том, что происходит в Уэймарше, вы, думаю, взглянете на вещи по-иному.

— Я весь внимание. — Эдвард откинулся назад и скрестил руки. Ник, что греха таить, заинтриговал его — пусть рассказывает. Фабрикант сосредоточенно крошил пирожное на тарелке.

— Герцогиня не говорила вам, зачем ей «Странствие»? Нет? Так вот: она считает эту книгу стеганограммой. — Ник отчетливо произнес незнакомое слово. — Вряд ли вы знаете, что это такое, поэтому объясню. Стеганограмма — термин из области криптоанализа. Текст, зашифрованный таким образом, чтобы скрыть или замаскировать оригинальное сообщение. Другими словами, вы не только не можете прочесть зашифрованное послание, но и не догадываетесь, что такое послание существует. Оно так вплетено в ткань маскирующего текста, что невозможно отличить одно от другого.

— Как тот мультипликатор, который во все свои картины вставлял слово «Нина», — заметил Эдвард.

— Совершенно верно. В случае с кодексом зашифрованное послание может содержаться в тексте, в иллюстрациях, в водяных знаках, в переплете, в подборе материалов, в составе чернил, которыми книга написана. Лишь человек, знающий точно, где и как оно закодировано, может его найти, и даже он может оказаться не способен расшифровать его.

— И о чем же в этом послании говорится? — спросил Эдвард.

— Нет никакого послания, — внезапно посуровел Ник. — Его попросту не существует, как, вероятно, и самого кодекса. Гервасий Лэнгфордский, служитель мелкого деревенского сквайра, не сочинял фантастической повести с зашифрованным подтекстом, затерявшейся потом в веках. Это вымысел герцогини, основанный на весьма незначительных доказательствах и массе бурных эмоций, — вымысел, в который она, к сожалению, втянула и вас. Строго между нами должен сказать вам, Эдвард, что герцогиня не совсем нормальна. Я искренне ей сочувствую, но у нее неустойчивая психика, и навязчивая идея относительно кодекса отнюдь не способствует ее стабилизации. Намерения у вас, возможно, самые лучшие, но то, что вы ее поощряете в этом, ей совсем не на пользу.

Эдвард очень старался сохранить непроницаемость на лице. Ему хотелось сейчас же встать и уйти отсюда, но что-то его останавливало. Это просто не может быть правдой — слишком все сложно, слишком запутанно, прямо как в шпионском триллере. Принцип бритвы Оккама такого не допускает. Герцогиня, конечно, не без странностей — и говорит немного бессвязно, и настроение у нее меняется чересчур быстро, — но в то, что она сумасшедшая, как-то не верится. И насчет кодекса тоже неправда. Он существует. Эдвард почти чувствовал это, как стрелка компаса чувствует северный полюс, находясь за полмира от него. Надо поговорить с Маргарет. Она должна знать что к чему.

Главный вопрос в том, с чего этот клоун заговорил о стеганограммах. Он, ясное дело, пытается дискредитировать герцогиню в глазах Эдварда, только зачем? Анализировать всю эту ситуацию по ходу дела становилось трудновато. Требовалось время, чтобы подумать. Эдвард сделал усилие и собрался.

— Погодите-ка. Все-таки зачем герцогине кодекс? Что, по ее мнению, содержится в этом тайном послании?

— Детали не имеют значения, — вмешалась женщина. — Скажем только, что это могло бы причинить герцогу очень большой вред.

— Что «это»?

Эти двое снова переглянулись.

— Подобные вещи не обсуждают в приличном обществе.

— Ох, Бога ради, — не выдержал Фабрикант. — Выкладывайте уже.

— Если помните, я просил вас не вмешиваться, — сказал Ник.

— Я не ваш подчиненный, — спокойно возразил Фабрикант.

— Ограничимся тем, что это поставило бы в неудобное положение всех, кого это касается, — продолжила женщина. — Отразилось бы на судьбе большого человека, который ничем этого не заслужил, и бросило тень на древнее английское пэрство.

— Я что-то не улавливаю, — сказал Эдвард. — Если все так ужасно, зачем ей книга?

— Да она его ненавидит, — хмыкнул Фабрикант, а Ник метнул на него злобный взгляд. — Не врубаешься, что ли? На дух эту сволочь не переносит. — Фабрикант резко встал с места. — Ты извини меня, Эдвард. Честно. Меня надули — потенциальное участие герцога в моей компании дает им хороший рычаг. Мне велели устроить встречу, и я устроил, но я не…

— Довольно, — сказал Ник.

— Она разорить его хочет, Эдвард. Если она найдет кодекс, он потеряет все, что имеет…

— Хватит! — Сливочно-персиковое лицо Ника побагровело. — Мы порываем с вами всякие отношения, Фабрикант. Вам ясно?

Фабрикант посмотрел на них обоих и кивнул, чуть-чуть наклонив подбородок. Затем медленно, до нелепости тщательно сложил свою белую салфетку. Его побледневшее лицо напоминало Эдварду героя вестерна, который, получив пулю в живот, остается на ногах, чтобы не доставить удовольствия своему врагу. Уходя, Фабрикант попытался хлопнуть дверью, но мягкая обивка помешала этому осуществиться. Эдвард проводил его беспомощным взглядом.

Ник, тоже вскочивший на ноги, застегнул свой блейзер и сел. Женщина вела себя так, будто ничего не случилось, и Эдвард последовал ее примеру. С уходом Фабриканта вся эта затея стала выглядеть далеко не столь забавной. Ему хотелось поскорее закончить.

— Значит, кодекс — что-то вроде неразорвавшейся бомбы?

— Кодекс — просто абсурд, фантазия, — терпеливо, словно ребенку, повторил Ник. — Фантазия замечательной женщины, которая, как ни грустно, перестала быть собой. Можно ли выразиться яснее? Поверьте, герцог думает только о ее благе. Все, о чем мы вас просим, — это немедленно прекратить общение с ней. Вы теперь понимаете, как это важно?

Эдвард не знал, как ему быть. Продолжать игру или нет?

— Уясните же наконец, что с ней происходит, — вмешалась партнерша Ника, гневно изогнув безупречные брови. — Все, что бы вы ни сказали, питает ее бредовые иллюзии. Вы только ухудшаете ее состояние.

Эдвард неопределенно кивнул, почти уже не слушая, что она говорит. Что они собираются делать — подключиться к его телефону? Почему бы им просто не оставить его в покое? Ему было трудно связывать одно с другим — то, что разыгрывалось здесь, все больше смахивало на приключенческий роман в бумажной обложке. Что ж, если сыщика изображает он, то одного сэра Златокудрого маловато, чтобы заставить его отказаться от дела.

— Ладно, — сказал он со вздохом. — Обещаю больше не контактировать с ней.

Это он мог обещать — он ведь ни разу сам не звонил герцогине. Даже номера ее не знал.

— Вот и хорошо, — сказал Ник.

Женщина, встав, протянула руку неловким примирительным жестом. Эдвард пожал ее. Встреча, несмотря ни на что, подошла-таки к концу.

— А где в Нью-Йорке помещается офис герцога? — по-товарищески спросил он.

— Не могу вам сказать, — ответил Ник. Женщина, так и не назвавшая своего имени, занялась счетом. — Никогда там не бывал. Я выступаю в качестве консультанта, работаю по гибкому графику. Основную часть времени я занят у «Эсслина и Харта».

— Где? — Эдвард подумал, что не расслышал.

— Да-да. — Ник говорил в точности как корреспондент Би-би-си, ведущий прямой репортаж из Кваквадугунии. — Разве вам не сказали? Раньше я работал в Лондоне. Я тот парень, которого прислали на ваше место.

Вечером Эдвард, как всегда, таращился на монитор у себя в квартире, но на этот раз не в одиночестве. Стул перед компьютером занял Зеф, а Эдвард смотрел из-за его плеча.

— Ну, чувак, — сказал Зеф, — просто не верится.

— Я знаю.

— Да нет, не знаешь. — Шок на лице Зефа смешался с бешенством. — Я в самом буквальном, блин, смысле не могу в это поверить!

— Не могу объяснить, как это получилось.

— Вот и я не могу!

Зеф для порядка повозился с клавишами, перемещая ракурс туда-сюда. Даже Эдварду, желавшему как-то развеяться после осложнений, обвалившихся на него этим утром, противно было на это смотреть. Ему следовало, и не мешкая, принять несколько нелегких решений, а он вместо этого пялился на экран. Картинка, которую он там видел, всю последнюю неделю оставалась одной и той же: подземный лагерь племени, во главе которого он как бы стоял. Снег сыпал сквозь решетки на потолке и таял на бетонной платформе, где безучастно, ожидая его приказаний, сидели его соплеменники. На путях бесшумно горел дымный костер, сложенный из деревянного крепежа. Плоский пейзажик в ящике, жалкая имитация трехмерного мира.

— Как ты довел до такого? — допытывался Зеф. Он отрастил себе курчавую бороденку и стал еще больше смахивать на людоеда. — В жизни еще не видел, чтобы кто-то умудрился так напортачить в игре. А я, уж поверь, всякое повидал. Постыдился бы.

— Я и стыжусь.

— Как ты вообще здесь очутился? — Зеф хлопнул себя по ляжкам. — С тех пор как я дал тебе тот диск, я выиграл в «Момус» три раза — по одному на каждый уровень! Да ты к этому времени уже должен строить базы на Луне. Разрабатывать кометы и заниматься сексом с инопланетными штучками. — Зеф от расстройства стал брызгать слюной. — У тебя должна быть защитная спутниковая система! Развел, понимаешь, клан Пещерного Медведя! Нет, все, это каюк. Полный капец.

— Я как раз и хочу как-то это закончить.

Зеф прав. Он не уделял игре должного внимания. Делал ошибки, упускал ключи, а теперь уже ничего не исправишь. Он никогда не уделял должного внимания тому, что действительно важно. Какие ключи он упускает теперь?

— Все пошло не так с самого начала. — Эдвард старался выразить голосом сожаление, хотя ему было уже все равно. — У меня не было оружия, или было, но не то, или я не знал, где его взять и против кого применить, а когда я его получал, становилось поздно. А инопланетяне тут же выдумывали что-то новенькое, и фокусничали с временем, и бог знает что еще вытворяли. Теперь даже и люди, и те на меня ополчились. — Эдвард запустил руки в волосы. — Да еще эта фигня с солнцем.

Зеф в ужасе округлил глаза.

— Ты позволил им испоганить солнце?

— Сам погляди.

Эдвард пролез к клавиатуре и вывел виртуального себя по ступенькам наружу. Ослабевшее солнце струило негреющие лучи сквозь инопланетную линзу. Пока они смотрели на это, прибежали злобные воины из другого племени и убили Эдварда. Он рухнул в снег, истекая кровью, но по-прежнему глядя вверх.

— Мать-перемать, — сказал Зеф. — Сроду такого не видал.

— А почему здесь холодрыга такая, как по-твоему?

Зеф, мрачнее тучи, встал и подошел к окну, сцепив руки за спиной, — ни дать ни взять врач из реанимации, столкнувшийся с неизвестным ранее случаем. В квартире было темно.

— Давай рассказывай с самого начала, — потребовал наконец он.

Эдвард начал описывать начальную стадию игры.

— Так ты не взял письмо из ящика? — очень скоро прервал его Зеф. — Не спас мост?

— Ни хрена я не спасал. Как я мог это сделать?

— Тебе полагалось засесть под мостом и убить подрывника.

— Какого еще подрывника? О чем ты? Как я убил бы его?

— Из пистолета. Тут все работает как часы, одно с другим сцеплено. Ладно, не бери в голову. Поздняк объяснять. Ты все запорол в самом начале. У тебя не было ни единого шанса.

Оба помолчали. Эдвард запустил пару вентиляторов, но они помогали плохо, и даже ночь не спасала от жары. Воздух, сырой и тяжелый, как будто уже прошел через легкие восьми миллионов других манхэттенцев. Эдвард принес с кухни бутылку скотча и два стакана со льдом.

— Ладно, не переживай. — Зеф, философски позванивая кубиками льда, сел в кресло. — Я вот один раз чуть не завоевал средневековую Японию, но этот даймио взял и построил мост через… нет, лучше я тебе нарисую.

— Зеф, — Эдвард заставил себя говорить ровно, — постарайся сосредоточиться. Средневековая Япония мне ни к чему. Скажи, как выиграть в «Момус».

— Не знаю, возможно ли это. Я бы сказал, что ты в полной заднице, если бы не одна вещь. Игра, по идее, давно уже должна кончиться. Просто остановиться, и все. — Зеф задумчиво потер заросший подбородок.

— И что с того? — угрюмо сказал Эдвард.

— А до тебя не доходит? Кто-то ведь запрограммировал этот сценарий, который ты раскручиваешь. Спрашивается зачем? Обычно, когда дело доходит до такой мертвой точки, твой персонаж падает мертвым и слышится голос: «Смертный, твое дело проиграно» или что-то типа того. Однако кто-то позаботился выстроить то, что ты видишь, — все эти планы, детали и звуковые эффекты. Позаботился заранее. Если ситуация безнадежная, зачем было все это делать?

— Не знаю. Может, есть все-таки способ выиграть, даже теперь.

— Вот-вот. — Зеф допил виски, встал и хлопнул Эдварда по плечу. — Не все потеряно, дружок. Унывать отнюдь не следует, как сказали бы твои английские коллеги. Раз есть сюжет, значит, его можно привести к какому-то концу. Но тебе нужна помощь, которую я оказать не могу. Надо тебе повидаться с одним человеком.

— С кем это?

— Позвонить ему нельзя — телефона у него нет, только Интернет подключен.

— Давай я пошлю ему электронное письмо.

— От незнакомого адресата он не примет. Придется тебе зайти к нему лично.

— Ну, не знаю. Послушать тебя, он не больно общительный.

— Смотри сам, — пожал плечами Зеф, — но это твой единственный шанс. Лучше него в «Момусе» никто не разбирается. Он входит в он-лайновый коллектив, обслуживающий кодовую базу игры. Ведет отдел новостей. По-моему, и графику большей частью тоже пишет он. У тебя ручка есть?

Эдвард дал ему ручку. Зеф, не найдя бумаги, достал из кармана дешевую фантастическую книжку, оторвал обложку с одной стороны и печатными буквами написал адрес в Нижнем Ист-Сайде, а также имя: АЛЬБЕРТО ИДАЛЬГО.

Написал и задумался, держа ручку над листком, точно забыл добавить нечто важное.

— Да ты вроде бы уже знаком с ним.

 

18

Ночью Эдвард получил письмо от герцогини.

Он обнаружил его, когда вышел проводить Зефа до метро, — плотный конверт курьерской службы, приклеенный красной резиновой лентой к его почтовому ящику. Она сказала, что напишет ему, но он как-то не принял этого всерьез. Он не стал вскрывать конверт сразу и взял его с собой в постель. Внутри лежало несколько кусков дорогой, большого формата бумаги, исписанных авторучкой с темно-синими чернилами. Почерк крупный, женский, торопливый, с прихотливыми завитушками, однако вполне разборчивый.

Каждый лист имел шапку — отпечатанное черной краской трехствольное дерево, без девиза. Герб их, что ли? Или печать? Дерево почему-то выглядело знакомым. Наверно, он видел его пару месяцев назад, когда занимался их делами у «Эсслина и Харта». Под ним четким классическим шрифтом значилось ЗАМОК УЭЙМАРШ. С ходом времени герцогиня отдалялась от него, вместо того чтобы стать ближе. Сначала личная встреча, потом ее голос в телефоне, теперь она сократилась до слов, написанных на бумаге.

В начале письма ни приветствия, ни даже даты.

Эдвард возвращался домой после долгого рабочего дня,

сообщалось в первой же фразе. Он нахмурился — это было совсем не то, чего он ожидал. Может, в конверте завалялся еще один лист? Нет, пусто. Может, страницы перепутаны? Нет — они даже пронумерованы, и на этой стоит цифра 1.

Он стал читать.

Эдвард работал в крупной финансовой фирме по адресу Манхэттен, город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, США. Он был высок, хорош собой, с темными волосами. Было почти десять вечера, и Эдвард очень устал. Он шел мимо Централ-парка, глядя на небо.

Ему было жаль себя. Его карьера протекала успешно, и в свои двадцать пять лет он успел приобрести весьма значительное состояние, но чтобы добиться этого, ему приходилось очень много работать. После долгого общения с трудными клиентами, изучения рынка и тому подобных занятий он иногда спрашивал себя, стоит ли одно другого.

Был летний вечер, довольно теплый, но с погодой происходило что-то странное. Дул ветер, и воздух был насыщен электричеством. Надвигалась гроза.

Что-то слегка ударило Эдварда между лопатками. Он обернулся и увидел гонимый ветром листок бумаги.

По улице в его сторону бежала красивая темноволосая женщина — уже не первой молодости, возможно, намного старше его, но наделенная зрелым и каким-то колдовским очарованием. Ее шаг стесняла длинная юбка, и она скорее семенила, быстро перебирая ногами. Кожаный портфель у нее в руках каким-то образом раскрылся, и ветер помчал лежавшие в нем бумаги по улице. Женщина пыталась собрать их с помощью сопровождавшего ее человечка в темной униформе.

— Пожалуйста, помогите мне!  — вскричала она.

Эдвард присоединился к ним, и все трое устремились в погоню за бумагами, порхавшими в летнем воздухе, как осенние листья. Улица была пуста, и Эдвард бежал прямо по мостовой, ловко хватая беглые страницы. Усталость прошла бесследно. Славно было размять длинные ноги, которые весь день провели скрюченными у него под столом.

Через несколько минут они собрали все, что выпало из портфеля. Эдвард, тяжело дыша, вручил свою пачку прекрасной незнакомке, как верный охотничий пес, доставивший убитую дичь.

—  Большое, большое вам спасибо, — сказала она, тоже с трудом переводя дыхание.  — Не знаю, что бы я без вас делала.

— О, не стоит.

—  А теперь, пожалуйста, — она положила руку ему на рукав, — окажите мне еще одну услугу. Отвезите меня в гостиницу.

Эдвард заколебался.

— Хорошо,  — сказал он,  — если только…

—  Прошу вас! — Она сжала его локоть своей маленькой рукой, холодной и на удивление сильной.  — Мне нехорошо! Этим вечером я просто сама не своя.

Он заглянул ей в глаза. Они лихорадочно блестели, и ее лицо, хотя и прелестное, казалось необычайно бледным по сравнению с темными волосами.

Эдвард встал, бросив остальные страницы на одеяло. Какого черта? Что еще за игру она затеяла? Он пошел на кухню и налил себе воды. После ухода Зефа он выпил еще порцию скотча. Это, пожалуй, был уже перебор, и голова начинала побаливать. Он выхлебал два стакана теплой водопроводной воды и вернулся в постель с еще одним виски.

Вот и разберись тут, на самом деле она сумасшедшая или это розыгрыш, этакая замысловатая шутка. Если второе, то юмор до него не дошел. А может, письмо не от герцогини? Люди герцога сначала постарались, чтобы Эдвард усомнился в ее нормальности, а затем пошли еще дальше и подсунули ему в почтовый ящик фальшивку. Хотя нет, вряд ли. Письмо выглядит подлинным.

Но какой у него смысл? Что это, фантазия? Если так, то чья — его или ее? Начало романа? Шифровка, составленная на случай, если письмо попадет не в те руки? Эдвард попытался припомнить, что Ник говорил о стеганограммах. Если здесь и содержалось нечто зашифрованное, он этого не улавливал. Может, у нее и впрямь не все дома.

Или какой-то глубокий смысл все-таки есть, надо только вчитаться как следует? Что-то в этом письме вызывало у Эдварда озноб, несмотря на жару.

Человечек в униформе унес портфель, туго набитый бумагами, и минуту спустя подъехал к ним на лимузине. Он открыл дверцу для женщины, и Эдвард последовал за ней в темные недра автомобиля. В тишине салона пахло дорогим табаком и кожей. Летняя ночь едва виднелась за тонированными стеклами. Лимузин заскользил по городу бесшумно и плавно, как гондола по каналу — темному, укромному каналу в глубине площади Сан-Марко. Они были вдвоем.

—  Как ваше имя?  — учтиво поинтересовался Эдвард.

—  Бланш. А ваше?

—  Эдвард. Эдвард Винтергрин.

В ответ она лишь крепко сжала его руку, и он ощутил в полумраке ее едва заметную дрожь.

Шофер, доставив их через парк к отелю «Плаза», открыл дверцу, и Эдвард вместе с таинственной Бланш прошел по застланному ковром тротуару в вестибюль. Он отметил ее стройность и сшитый по последней моде туалет. Она опиралась на его руку так, словно не могла обойтись без его поддержки, и в то же время увлекала его через холл с известной только ей целью — мимо портье, мимо бара, где бренчало фортепиано, по плюшево-красному, похожему на горло коридору. Это был сон — чудесный, восхитительный, несбыточный сон. Они вошли в нарядную клетку лифта, и за ними захлопнулась дверь.

Бланш тут же прижалась к Эдварду. Ее тело, мягкое, теплое, зрелое, вызвало в нем приступ желания. Он обнял ее одной рукой, держа в другой свой кейс. Его колено вклинилось ей между ног, и они поцеловались. Это было божественно.

Дверь лифта снова открылась, и они вышли в холл.

—  А теперь,  — кокетливо бросила она через плечо, — вы должны зайти ко мне в номер и помочь разобрать бумаги. Они в таком беспорядке.

— В беспорядке?  — глупо повторил раскрасневшийся Эдвард, не понимая, что она имеет в виду.

—  Прошу вас! Их нужно рассортировать.

— Но зачем?

Она открыла дверь номера, обитую красной кожей, и он последовал за ней внутрь.

Высота потолка равнялась двадцати футам, на стенах висели средневековые гобелены. На одном Эдвард различил фигуру лошади без всадника в разгаре битвы, ее выкаченные глаза, раздувшиеся ноздри, оскаленные белые зубы. На каменном полу лежал огромный восточный ковер — его повторяющийся орнамент исчезал где-то вдали.

Свет луны и звезд лился в высокие окна. О стекло разбились первые капли дождя. Они наконец-то остались наедине.

Бланш повернулась к Эдварду, привстала на цыпочки и зажала его голову в ладонях.

— Послушайте меня, Эдвард. В реальном мире все совсем не так благополучно, как здесь. Там царит хаос, как в моих бумагах. Его страницы перемешаны, разбросаны по ветру. Ваша задача — вернуть им надлежащий порядок.

Она обняла его за шею и прошептала, касаясь губами его уха:

—  А теперь любите меня.

 

19

На следующий день он взял такси и поехал в Нижний Ист-Сайд. Выйдя на безлюдном углу Пятой и авеню Си, он порылся в карманах, отыскивая бумажку с адресом. Белое послеполуденное солнце пекло что есть мочи, но на продуктовом магазинчике по случаю пятницы уже опустили стальную штору. К парковочному счетчику кто-то прислонил ампутированную дверцу холодильника. В отделении для масла застоялась дождевая вода.

Адрес завалялся в заднем кармане. Бумага, и без того не очень-то белая, успела пожелтеть от старости. На обороте заглавными буквами было напечатано:

ЧТОБЫ СПАСТИ ЗЕМЛЮ, ОН ДЛЯ НАЧАЛА ДОЛЖЕН СПАСТИ ПЯТНАДЦАТЬ ЕЕ ДУБЛИКАТОВ!

Мимо проехал фургончик из булочной, и булка, изображенная у него на боку, напомнила Эдварду о крестьянах, обедающих на пшеничном поле. Налетевший ветер погнал по улице пыль. В разогретом воздухе ощущался все же намек на прохладу, но слабый, почти несуществующий. Вот и лету конец — завтра первое сентября. Время идет.

Высокий узкий дом из коричневого кирпича, построенный на стыке веков, заметно накренился вперед. Альберто Идальго, судя по табличке, откликался на верхний звонок. Прорези у прочих звонков пустовали. Эдвард нажал на кнопку и стал ждать.

Стоя среди разбитых пузырьков из-под крэка, порхающих конфетных оберток и разноцветного собачьего дерьма, он услышал отчетливый стук: его жизнь ударилась о дно. Чего его сюда занесло? Вся ситуация казалась из рук вон неправильной. Ехать куда-то на край известной тебе вселенной только для того, чтобы получить совет насчет компьютерной игры? Глупо. С другой стороны, чем еще заняться? Маргарет не желает с ним разговаривать. Герцогиня под большим вопросом. Кодекс от него дальше, чем перед их поездкой в Олд-Фордж. Все, что имеет значение, для него закрыто. Пора отправляться в Англию. Он сделал отчаянный шаг и заказал себе билет на одно из ближайших чисел, но знал, что не улетит этим рейсом. Не улетит вообще, пока у него не будет кодекса. Может, уйдя как можно дальше в противоположную сторону, он как раз на него и наткнется? И откуда он знает это имя — Альберто Идальго? Он опять надавил на звонок, надеясь в глубине души, что ему никто не ответит.

Через пару минут он заметил маленькую видеокамеру, гладящую на него сквозь грязное дверное стекло. Он помахал в нее. Замок загудел и открылся.

Прямо за дверью начиналась крутая узкая лестница. Потолок был обшит старой листовой жестью бледно-зеленого цвета с цветочным узором. Подошвы в тишине и мраке шуршали по истертым мраморным ступеням. Войдя, он разглядел, что система безопасности выглядит самодельной, точно ее собрали из деталей, заказанных по разным каталогам. Электрический провод и кабель локальной сети Этернет, присоединенные к камере, вместе уходили наверх между стенкой и потолком. Идя по ним, он добрался до шестой и последней площадки. Одна из дверей была приоткрыта.

— Входите, — сказал тонкий бесполый голос.

Он вошел. В комнате с покатым потолком и белыми стенами было темно и прохладно. Окна, почти целиком заслоненные высокими шаткими стопками книг в бумажной обложке, едва пропускали свет. На полу лежал бледно-голубой, дешевый, совсем новенький ковролин, усеянный скомканной бумагой, шариковыми ручками, яркими каталогами электронного оборудования, компакт-дисками, внутренними органами нескольких компьютеров и множеством пустых оранжевых пакетов из-под сырных шариков «Джекс». Электропроводка шла над самым полом, и через каждые несколько футов попадалась розетка, каждая с воткнутым штепселем. Сам Альберто сидел за длинным белым столом «Икея», где выстроилось с дюжину мониторов разной формы и размера.

— А я вас знаю, — взглянув на него, сказал Эдвард.

— И я вас, — спокойно ответил Артист, тот самый крохотный человечек из квартиры Зефа, участник групповой игры. Его аккуратный серый костюм с розовым галстуком противоречил беспорядку в комнате. Вылитый еврейский мальчик, принаряженный к празднику совершеннолетия, только ноги босые. При его росте они еле доставали до пола.

Эдвард стоял в дверях, все больше сомневаясь, следует ли ему продолжать.

— Зеф сказал мне, что вы придете, — сказал Артист. — Садитесь, пожалуйста.

Эдвард пробрался к покосившемуся бархатному дивану у стенки, чувствуя себя как на первом приеме у психиатра.

— Копия сохраненной игры у вас с собой?

Эдвард, кивнув, достал диск из кармана рубашки и подал Артисту. Тот вставил его в массивный, приземистый системный блок, гудевший у него под столом.

— Машина у вас будь здоров, — сказал Эдвард.

— «Криотек», — пояснил Артист, держась совершенно непринужденно. — Работает быстрее большинства систем, которые можно купить в магазине. Холодильный агрегат охлаждает микропроцессор до сорока — пятидесяти градусов ниже нуля. Это понижает сопротивление кремния. При такой температуре даже стандартный чип можно разогнать до скорости намного выше, чем у заводской продукции. Однако «Криотеками» пользуются нечасто — они слишком шумят и съедают много энергии. И весят целую тонну. И стоят дорого.

Дисковод гудел, считывая диск Эдварда.

— Ну, посмотрим, что там у вас.

Руки Артиста на миг повисли над клавиатурой.

Эдвард ни разу еще не видел, чтобы человек печатал так быстро. Щелканье отдельных клавиш слилось в сплошной ноющий звук. На большом мониторе открылось десять — пятнадцать окон, в одном из которых появилась игра Эдварда, свернутая до размеров почтовой марки. Артист захватил уголок окна «мышью», развернул его, заняв почти весь экран, и стал критически изучать.

— Угу, — протянул он с интонацией рентгенолога, видящего перед собой разорванную селезенку, и переместил ракурс на 360 градусов. — Так-так.

— Ну, что там?

— Что вам сказать. Ситуация, конечно, дерьмовая.

Кривая улыбка мелькнула на лице Артиста и снова вернулась — юмор, понятный только ему. Эдвард подошел и встал у него за спиной. С серого неба на экране шел крупный мокрый снег.

— Какого…

— Извините, — откашлялся Артист. — Знаете, что происходит? Вы попали в пасхальное яйцо.

Эдвард потряс головой. Ему хотелось одного — поскорей с этим покончить.

— Не знаю, что это за яйцо такое.

Артист, откинувшись назад, сцепил руки на затылке.

— Пасхальное яйцо — это то, что программист иногда вставляет в программу, которую пишет. У вас в детстве была «Атари-2600»?

— Не помню, — заморгал Эдвард. — Но меня об этом уже кто-то спрашивал.

— Если была, то вы наверняка играли в видеоигру «Приключение».

— Вероятно.

— Цель «Приключения» — найти Священный Грааль. — Артист отъехал от стола на несколько футов. — На пути к нему вам встречается пара загадочных стен без дверей. Чтобы преодолеть их, надо найти черный ключ, войти в черный замок и убить мечом красного дракона. Потом вы идете пурпурным мостом, приносите ключ в лабиринт черного замка и с его помощью извлекаете из стены невидимую волшебную точку.

Эдвард снова сел на диван. Он платит Артисту не по-временно — пусть себе говорит.

— Когда вы входите в комнату, имея при себе одновременно волшебную точку и Священный Грааль, стены рушатся, и в тайнике огненными буквами зажигается имя автора «Приключения».

— Не слишком заманчивый приз после таких-то трудов, — сказал Эдвард, чтобы показать, что он слушает. Три недели назад мысль о том, что он будет слушать чью-то лекцию о компьютерных играх, показалась бы ему совершенно абсурдной.

— Да, это разочаровывало, — согласился Артист. — Просто эта комната — пример того, что у программистов называется пасхальным яйцом: тайная подпись, тайное послание, доступное только тому, кто знает, где смотреть. Они есть в большинстве программ — но надо знать, где смотреть.

— Что-то вроде стеганограммы, — сказал Эдвард.

— В некотором отношении — да. — Если Артиста и удивило, что Эдвард знает слово «стеганограмма», виду он не показал. — Теперь вы нашли пасхальное яйцо в «Момусе». Все ваше виртуальное окружение — голод, холод и волки — есть то же самое, что и тайная комната в «Приключении», то, что большинство игроков никогда не видит.

— Не понимаю, почему эта тайна открылась именно мне, — терпеливо заметил Эдвард. — Я ведь ничего особенного не совершил — я вообще почти ничего не делал.

— Могу предположить, что вы на нее наткнулись случайно. Для меня вопрос не в этом, а в том, зачем кому-то понадобилось строить пасхальное яйцо такого размера и сложности.

Артист, кашлянув в кулачок, отправился на свою маленькую кухню, достал из запечатанного пакета одноразовый бумажный стакан и налил в него воды из-под крана. Кран был оснащен большим и, видимо, дорогим фильтром. Эдвард только теперь заметил, что Артист носит на правой руке вышитый кожаный браслет-феньку.

— Для собственного удовольствия? — В глубине души Артисту, наверно, было приятно разыгрывать Шерлока Холмса перед безмозглым Ватсоном-Эдвардом. — Возможно. Но стоило ли ради одного лишь удовольствия создавать такую детальную виртуальную среду? — Он говорил риторически, как по писаному, точно изучал разговорный язык, слушая дикторов теленовостей. — Может быть, программистом руководило что-то иное? Есть ли здесь сообщение, а если есть, то как нам его прочитать? И как выпустить вас из пасхального яйца, чтобы вы могли закончить игру?

— Вот-вот. Вопросы один другого лучше.

Эдвард ждал, но мысль Артиста ушла, видимо, в какой-то персональный туннель. Он сидел с остекленевшими глазами на своем стуле, порой прихлебывая из бумажного стакана. Одно из окон на его рабочем столе представляло собой сетевую страницу с расписанием самолетных рейсов на Лондон, другое отражало в реальном времени показания камеры у входа. Из-за всего этого Артист казался еще более всеведущим.

— Хорошее жилье. Удобное, — нарушил молчание Эдвард.

— Спасибо, — рассеянно отозвался Артист. — Владелец дома — я. В списке сотрудников «YAHOO!» я был седьмым.

Он поставил стакан и, глядя на монитор, стал работать с одной из клавиатур.

— Ну что ж, вы еще можете выиграть, если хотите. Снова замедлить ход времени. Победить инопланетян.

Эдвард подался вперед.

— Правда?

— Легко. Идите сюда, я покажу.

Одна рука Артиста летала над клавиатурой, другая двигала «мышь» — беспроводную, навороченную, с серебряными кнопками. На мониторе лежала какая-то квитанция, розовый листочек с изображением дерева.

В голове у Эдварда что-то щелкнуло.

— Чтоб я сдох. Альберто Идальго.

— Не понимаю, зачем Зеф упоминает мою фамилию — я предпочитаю, чтобы меня называли «Артист». Наверно, у него такой юмор.

— Тот самый Альберто, который работал для семьи Уэнтов.

Пальцы Артиста не стали двигаться медленнее, и глаза, устремленные на экран, не моргнули. В мозгу Эдварда, почти помимо его воли, соединялись вещи, которым совсем не полагалось соединяться.

— Да — а откуда вы знаете?

— Теперь я у них работаю.

— А-а.

Эдвард пристально наблюдал за Артистом.

— Я там делал традиционное программное обеспечение, — сказал тот. — Базу данных для библиотечного каталога. Они остались довольны.

— Я знаю. Сам этим пользуюсь. Меня как раз и взяли, чтобы составить каталог.

— Понятно. — Артист с преувеличенным старанием поправил что-то на мониторе. — Надеюсь, моя программа оказалась адекватной.

— Все просто отлично.

Эдварду казалось, что стук его сердца виден сквозь рубашку. Артист продолжал работать, болтая короткими ножками.

— Можно вас спросить? — Эдвард изо всех сил старался говорить непринужденно. — Уэнты говорили вам что-нибудь о кодексе, который они разыскивают?

— Кодекс. Мне знакомо слово «кодек», аббревиатура от «компрессия-декомпрессия» — так называется алгоритмический процесс уменьшения объема файла путем исключения избыточности…

— Нет. Именно кодекс. Иными словами, книга.

— Да, я понял, о чем речь, — сказал Артист.

Вот оно, вдруг почувствовал Эдвард. Он нашел это в захламленной, до упора электронизированной квартирке в Нижнем Ист-Сайде. Он еще не знал толком, что такое «это», но понимал, что игру следует вести осмотрительно, иначе он потеряет «это» навсегда. Волоски у него на руках встали дыбом, как у человека, рядом с которым молния ударила в землю, чудом не поразив его.

— Вы работали вместе с Лорой Краулик, — осторожно заговорил он.

— Верно.

— И с герцогиней.

— И с герцогиней, — согласился Артист, стуча по клавишам уже обеими руками. Он как-то ускорил время в игре, и события в крохотном мирке разворачивались с бешеной быстротой. Фигурки дергались судорожно, как исполняющие джиттербаг танцоры в старом выпуске новостей.

— Значит, вы ее знаете? — скрадывал добычу Эдвард.

— Не очень хорошо. Говорят, я трудно схожусь с людьми.

Артист перестал печатать, движение на экране остановилось. Дисковод заныл, заскрежетал и выплюнул диск наружу.

— Ну вот, порядок. Я привел вас в штаб человеческого сопротивления, — застрочил Артист, — и активировал аварийные генераторы, чтобы вы могли запустить метро. Зайдите к «Булгари» на Пятой авеню и возьмите бриллианты из сейфа. Шифр в кармане у клерка, которого, возможно, придется убить. Не волнуйтесь, он коллаборационист. Как получите бриллианты, поезжайте на метро в аэропорт. Камни нужны для оплаты экипажа. Они починят самолет и доставят вас на мыс Канаверал во Флориде. Оттуда выведете на орбиту космический шаттл, а там уж все будет ясно само собой.

Артист протягивал ему диск, но Эдвард не брал. Если взять, придется сразу уйти. Аудиенция окончена.

— И все?

— А вы чего хотели? — резонно поинтересовался Артист.

— Но вы не ответили на свои же вопросы. Откуда эта штука взялась, кто и зачем ее туда вставил.

Артист впервые проявил нечто похожее на нетерпение.

— Какое это имеет значение? Я ведь сказал вам, как выбраться. — Он смотрел на экран, бледный при свете монитора. — Хотя не совсем понимаю, зачем вам это. Снег, пустые улицы, тишина — в этом есть своя красота, разве нет? — Сейчас он выглядел как благосклонный вельможа, показывающий гостю вид из окон своей усадьбы. — Можно наблюдать звезды с середины Таймс-сквер. Сомневаюсь, что за последние сто пятьдесят лет это кому-нибудь удалось.

— Я тоже.

— Зачем придерживаться таких условностей, как «победа» и «поражение»? Будет ли это победой, если вы прогоните пришельцев и спасете мир? Почему бы не пустить все на самотек? Дайте человечеству умереть спокойно, а волкам — немного поохотиться на бегущую дичь, для разнообразия. А нарвалы из-за холода заплывают на юг. Вы их видели? Знаете, что из всех китов только у них и у белух нет спинного плавника? Скоро они будут здесь. Им нравятся холодные предарктические течения.

Эдвард тоже посмотрел на экран и с удивлением отметил, что «штаб», куда привел его Артист, ему чем-то знаком. Лепные карнизы, высокие потолки, кожаные кресла — ни дать ни взять квартира Уэнтов.

— Это ваша работа, — сказал он.

Теперь ему стало ясно, что эта игра все время перекликалась с его жизнью и с кодексом. Развалины на месте Ченоветской библиотеки. Пейзаж вокруг филиала в Олд-Фордже. Человек с оленьими рогами на сеансе групповой игры. Во мраке начинало что-то вырисовываться. Он тряхнул головой, раздираемый злостью, отчаянием и откровенным восхищением.

— Это ты придумал всю эту штуку. Ты вставил ее в игру, и я в нее вляпался. Господи, ну и скотина же ты.

Артист не терял самообладания, но при этом слишком часто моргал. Эдварду хотелось хорошенько его потрясти.

— Зачем? Ты хоть понимаешь, сколько времени я угрохал на эту лажу?

— Никто тебе пистолет к виску не приставлял.

И то верно.

— Но зачем было так стараться? С головой проблемы, да?

— У меня были свои причины.

— Интересно какие?

Артист вместо ответа отошел к окну и притворился, что разглядывает корешки наваленных там книжек в мягкой обложке. Эдварду бросилось в глаза, что все эти корешки голубые или розовые, с золотыми буквами. Дамские романы!

— Мне так захотелось, — по-детски откровенно признался Артист. — Я думал, что когда-нибудь покажу это ей. Она оценила бы. Есть вещи, о которых мне всегда хотелось ей рассказать. Но потом она перестала приходить в офис, и я ее больше не видел. Я так и не узнал почему.

— Ты это сделал для Бланш.

Злость у Эдварда начала проходить. Трогательно до смешного. Посмотреть бы, как Артист демонстрирует герцогине компьютерную игру.

— Ты говоришь, что хотел рассказать ей о чем-то. О чем, например?

— Например, где искать кодекс.

Время, последнюю минуту несшееся вперед без тормозов, застыло на месте. Его движок застопорил и сгорел. Голова у Эдварда работала с предельной ясностью. Он сохранял спокойствие, боясь спугнуть Артиста, как редкую птицу, — вдруг замолчит? Напротив компьютерного стола висела белая доска с разными каракулями, схемами и диаграммами, сделанными красным, зеленым, синим фломастером. В углу увлажнитель воздуха бесшумно выдыхал медленно тающие облачка тумана.

— Я довольно быстро это вычислил, — сказал Артист. — Я хорошо разгадываю загадки, а эта была не особенно трудная.

— Не особенно? — выдавил Эдвард.

— Да нет. — Артист не гордился собой и не хвастался, просто говорил честно.

— И он сейчас у тебя?

— Я сказал, что нашел его. Я не говорил, что он у меня.

— А где он?

— Ты не знаешь?

— Господи Боже. — Эдвард стиснул руками голову. Он сходил с ума. Придушить его, что ли? Или на колени перед ним стать? — Ты просто скажи где.

— Я и так уже сказал слишком много, — грустно улыбнулся Артист.

— Ты вообще ничего не сказал!

— Хорошо бы.

Артист внезапно сел на ковер, бледно-голубой, как хлорированная вода в бассейне, и прислонился к белой стене, точно вся сила ушла из его маленького тела. Как оживленная кукла с ослабевшим заклятием, Пиноккио наоборот.

— Герцогиня поручила мне компьютерную работу, а Лора рассказала про кодекс. Рассказала достаточно, чтобы разгадать остальное. Я побывал там же, где был и ты. Мне не следовало этого делать. Сначала я думал, что оказываю герцогине услугу — она любит, когда молодые люди оказывают ей услуги. Сам знаешь. Думал, что буду ее героем, но ошибался. Понял это как раз вовремя. Еще немного, и было бы поздно — а может, уже поздно. — Он вздохнул, и Эдвард уловил в его голосе красноречивую дрожь. Артист с трудом сдерживал слезы. — У меня на это ушло много времени. Я смоделировал климатические образцы ледникового периода. Висконсинскую эру. — Он шмыгнул носом. — К несчастью, только ты один видел это. Надо очень, очень плохо играть в «Момус», чтобы найти мое пасхальное яйцо.

— Ну спасибо.

Артист стал рассказывать, как трудно ему было смоделировать влияние инопланетной солнечной линзы на земную биосферу. Ну да, Зеф вроде говорил, что гномик работает в Национальном бюро погоды. Эдвард слушал его краем уха. Ему не давало покоя другое, и он опять посмотрел на монитор. Квартиру Уэнтов Артист воссоздал до мельчайших подробностей. Нажимая на клавиши, Эдвард повел себя по коридору, открыл приотворенную дверь, поднялся по винтовой лестнице — тут пришлось поработать «мышью» — и вошел в библиотеку Уэнтов. Комната была точно такая же, как в реальной жизни, но пустая — ни ящиков, ни стола, ни торшера, ни штор. Ничего, кроме пола, стен, потолка и окон, нарисованных очень тщательно. Из всей мебели остались только книжные полки, тоже пустые. Виртуальная пчела прожужжала и стукнулась о стекло. При чем здесь пчела-то?

— Одного я не понимаю, — сказал он. — Почему ты не сказал герцогине, что нашел кодекс?

— Прости, Эдвард, — покачал круглой головенкой Артист. — Этого я тоже не могу тебе сказать.

Бесполезно — все равно что спорить с голосовой почтой. Но что-то уже строилось в уме Эдварда, разрозненные осколки склеивались в одно целое. Так, кажется, Артист говорил об электронной почте в их первую встречу? Разрозненные кусочки информации сходятся и составляют связное сообщение. Хаос сменяется порядком. Или как разбросанные и заново собранные страницы в дурацком письме герцогини. Маргарет рассказывала ему историю сэра Урре — кажется, рыцарь носил в гербе пчелу?

Эдвард взял диск с сохраненной игрой, но Артист вдруг встал между ним и дверью. Теперь уже он хотел уйти, а Артист его удерживал — словно хозяин дома, вспомнивший о хороших манерах и наверстывающий упущенное.

— Знаешь, почему игра называется «Момус»? — спросил он прежним, спокойным и тихим голосом. Они стояли лицом к лицу. Задержать его силой Артист не мог — Эдвард был выше его на фут, если не больше. — Есть место с таким граффити на стене — МОМУС. Никто не знает, кто это написал и зачем. Но вообще-то Момус был греческий бог, на целое поколение старше Зевса и его детей. Его матерью была Никс, то есть Ночь, а отцом — Эребус, воплощение тьмы Гадеса, подземного царства.

Момус — единственный из греческих богов, посмевший критиковать сотворенную вселенную. Он даже предлагал кое-что улучшить. Полагал, что быки должны носить рога на плечах, а не на голове, чтобы лучше видеть, на что набрасываться. Замечал Афродите, богине красоты, что сандалии у нее со скрипом. Говорил, что людям на груди следует делать дверцы, чтобы открывать их и смотреть, что те чувствуют на самом деле.

Другим богам в конце концов надоело его нытье. Они собрались и скинули его с Олимпа. Не знаю, что с ним стало потом, но в этом, пожалуй, заложен урок, Эдвард. Может, этот мир и несовершенен, но если ты постоянно будешь искать чего-то лучшего, то в итоге тебе будет еще хуже. А насчет кодекса извини. Я правда не могу тебе сказать, где он. Я и так сказал слишком много.

— Но почему? — спросил Эдвард для маскировки, не желая себя выдавать. Мысленно он уже был за дверью. Теперь он и сам знал, где кодекс.

— Потому что ты скажешь герцогине, я знаю. — Детское личико Артиста стало серьезным, в голосе появилась тревога. — А этого я не могу позволить. Николас, приехавший тебе на замену, прав, хотя и руководствуется неправильными мотивами. Герцогине гораздо лучше без кодекса. Если она найдет кодекс, то попытается использовать его против герцога, а герцог этого не потерпит. Все, что она может сделать, ничто по сравнению с тем, что он сделает с ней. Он способен причинить ей зло, Эдвард.

— Не смеши меня, — отрезал Эдвард, чувствуя себя единственным голосом разума, оставшимся на земле. Надо выметаться отсюда, пока голова не лопнула. Он спрятал диск в карман рубашки, почти совсем не слушая собеседника. — В этом нет никакого смысла. Ну что герцог может сделать? Он инвалид и сейчас тоже лежит в какой-то лондонской клинике. А она в Уэймарше. Он ничего ей не сделает, пока она там.

Он решительно двинулся к двери, лавируя среди мусора на ковре.

— Спасибо, что помог мне с игрой, — добавил он, чтобы не показаться неблагодарным, и кое-как протиснулся мимо Артиста.

— Ты не прав, — сказал тот, уступая дорогу. — Очнись, Эдвард. Работа в семье Уэнтов меня кое-чему научила. Я прошел через все это раньше тебя. Я нашел книгу и умолчал об этом и тебе советую то же самое. Забудь о герцогине. Это не игра, Эдвард, это реальная жизнь. Займись опять своим делом.

Эдвард не оглянулся. Недоставало еще, чтобы субъект, смахивающий на хоббита, читал ему лекции о реальной жизни. Он сошел с первого марша лестницы и понесся вниз, набирая скорость, хватаясь за перила на поворотах. Артист вышел за ним на площадку и крикнул в пролет:

— Я тоже любил ее, Эдвард! — Эхо гулко раскатывалось в мраморном колодце. — Работа — это проклятие, наложенное на нас Богом! Помни об этом, Эдвард! Не пытайся от этого убежать!

Но Эдвард уже бежал по тротуару.

 

20

В такси он послал на автоответчик Маргарет еще одно донкихотское сообщение, постаравшись передать всю чрезвычайность создавшейся ситуации. Он не был в доме Уэнтов две недели. За это время прежнего швейцара сменил новый, облаченный в ту же самую поношенную униформу. Интересно, куда делся старый? Новый был крепкий малый, с гладкой розовой физиономией и белобрысыми, редкими, как у бухгалтера, волосами. В отличие от предшественника по-английски он говорил отлично. Однако фамилия Эдварда, к его удивлению, все еще числилась в списке Уэнтов. Еще больше он удивился, увидев там фамилию Маргарет — вероятно, это герцогиня внесла ее.

Она была там, в темном вестибюле, как будто это он, прочитав ее имя на дощечке швейцара, вызвал ее к жизни. Она ждала его, сидя в потрескавшемся кожаном кресле, холодная и бесстрастная, словно каменная нимфа. При виде Эдварда она встала. На плече у нее, как всегда, висела большая сумка-портфель. Он почему-то ожидал увидеть ее такой же, как после их неудачной поездки — с темными кругами под глазами от бессонных ночей, с немытыми волосами, тень прежней Маргарет, — но она выглядела точно так же, как в их первую встречу: скромные, почти старомодные юбка и кардиган, стрижка на уровне подбородка. То же безразличие на бледном овальном лице, та же безупречно прямая спина.

Он стиснул ее в объятиях. Она не ответила, но и не уклонилась — просто стояла, держа руки по швам. Эдзард зажмурился, сдерживая неожиданно подступившие слезы. Он ничего не говорил, просто обнимал ее, не заботясь о том, откликается она на его эмоции или нет. Его вера, он сам не знал во что, готова была вот-вот рухнуть, но эта нежданная встреча восстановила ее во всей прежней неколебимой твердости. Словно он блуждал в тумане без всякой надежды на спасение, а потом появилась Маргарет и вывела его в безопасное место.

— Я скучал по тебе, — проговорил он ей в волосы. — Очень скучал. Где ты была?

— Уезжала. — Она опустила глаза. — Извини. Я не хотела тебя видеть.

— Я думал, ты меня бросила.

Он успел забыть, как красиво это длинное серьезное лицо с изысканно выгнутым носом. Как он мог раньше не замечать этого?

Они отправились наверх в лифте. Звяканье механизма, отсчитывающего этажи, в тишине казалось оглушительным. В квартире не было никого, и они не слишком старались скрыть свое присутствие. Уэнты, по всей видимости, распродавали обстановку. Большой восточный ковер, свернутый в трубку, стоял в углу первой комнаты — он слегка согнулся посередине, будто отвешивая им вежливый поклон. Комнату наполняла легкая пыль от потревоженной штукатурки. В опустевшем кабинете Лоры Краулик стояли два ярко-желтых пластмассовых ящика для перевозки с черным перечнем содержимого на бортах. Во всем ощущалась близость резких, неотвратимых перемен.

— Надеюсь, что книги еще на месте, — сказал Эдвард. Из-за убранных ковров и занавесок акустика изменилась, и его голос звучал как в пустом концертном зале.

Книги были на месте. Когда он отворил тяжелую железную дверь на верху лестницы, библиотека предстала перед ними в том же виде, в каком они ее оставили, и шторы по-прежнему заслоняли высокие окна.

— Ты приходила сюда? — спросил он. — После того, как мы вернулись из филиала? — Несмотря на все усилия, он почувствовал, что краснеет, и стал искать торшер, вытянув перед собой руки, как лунатик.

— Один раз. — Маргарет показала на старый чемодан, в котором они вывезли книги из Ченоветского филиала. Он был пуст — она, должно быть, поставила книги на полки.

— Знаешь, сколько раз я тебе звонил? — Весь гнев, который он так долго лелеял, нахлынул на него с новой силой. — Где ты была?

— Извини, Эдвард. Пожалуйста. Я думала, все кончено. Думала, что кодекс потерян, и хотела забыть о нем. Забыть и двигаться дальше. Я ненадолго уезжала домой, — добавила она.

— Понятно. — Он не собирался так сразу прощать ее, но… — Хорошо, что хоть теперь ты вернулась.

Час назад ему не терпелось рассказать ей обо всем, что он узнал, а теперь он точно язык проглотил. В конце концов первой заговорила Маргарет.

— Я тут читала Ричарда де Бэри… Ты о нем, наверно, никогда не слышал. В четырнадцатом веке он был епископом Даремским и советником Эдуарда III. И первым крупным собирателем книг в Англии. Действовал он жестоко, мог разорить благородное семейство ради фамильной библиотеки, а после его смерти остались списки книг, которые он намеревался приобрести. Одна из них очень похожа на наш кодекс. «Странствие в дальнюю землю», в одном томе, без автора, из библиотеки поместья Бомри. В списке не отмечено, получил он эту книгу или нет.

Есть также кое-что в бумагах Джона Лиланда, хранителя королевской библиотеки при Генрихе VIII. Ему поручили составить перечень английских исторических ценностей, включая и книги, но он сошел с ума, не успев завершить начатое. Эти документы хранятся в…

— Постой. — Эдвард положил руку ей на плечо. — Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.

Он набрал воздуха и приступил к делу. Для начала он рассказал ей о своем завтраке с Фабрикантом. При этом он сортировал информацию, не желая рассказывать больше, чем было необходимо. Он изложил Маргарет гипотезу герцогини о стеганограмме, пересказав слова представителя герцога, но обошел вопрос о том, что может содержаться в тайном послании, и о причине, по которой герцогиня интересуется им.

Маргарет, вперив взгляд в потолок, зашевелила губами.

— Стеганограмма, стеганограмма… Забавная мысль. «Стеганография» Тритемия вышла позднее Гервасия, много позднее. Однако «Ничтожество магии» Бэкона написано за сто лет до этого — Роджера Бэкона, а не Фрэнсиса. А зашифрованную часть чосеровского «Экватора планет» можно считать современницей. Если эту книгу действительно написал Чосер. — Она присела на край стола и через некоторое время заявила: — Знаешь, я не считаю это абсолютно невозможным, хотя вероятность очень, очень мала. Притом это нелепо. Вопиюще нелепо! Ну что такого там может быть сказано? И зачем это герцогине? И почему тебе приказали прекратить поиски?

— Не знаю, — вздохнул Эдвард.

— Как она, по-твоему, использовала бы такую шифровку, если бы та существовала на самом деле?

— Не знаю, — виновато повторил он. Врать он не умеет, но Маргарет, кажется, это все равно.

— Впрочем, какая разница, — бросила она, посмотрев на свои серебряные часики. — К цели это нас не приблизило, верно? — Она опустилась на старый скрипучий стул и скрестила ноги.

— Как сказать. — Эдвард помолчал немного для пущего эффекта. — Маргарет, я, кажется, знаю, где кодекс.

Она вздрогнула, как будто он плеснул ей в лицо из стакана.

— Ты нашел его? Где он? — Она качнулась вперед, держась за сиденье.

— Его нашел не я, а другой человек — по крайней мере он так утверждает. Ему самому кодекс не нужен. Он не сказал мне, где книга, но дал мне ключ. Если я прав, кодекс здесь, в этой комнате.

Маргарет нервно огляделась, как будто кодекс притаился в темном углу и мог вот-вот кинуться на нее.

— Ладно, — сказала она, с усилием взяв себя в руки. — Излагай свою теорию.

Эдвард, наслаждаясь минутой, стал расхаживать взад-вперед, вызывая в комнате эхо.

— Ты как-то говорила, что все, что мы знаем о Гервасии, взято из документов, обнаруженных в переплетах старых книг. Книги разорвали и нашли в них бумаги.

— Да, верно, — медленно проговорила она. — Но такие случаи сравнительно редки.

— А что, если с кодексом произошло то же самое? Если его использовали, чтобы сделать переплет для другой книги?

— Зачем это было нужно? — отозвалась Маргарет с презрением профессионала, слушающего бредни любителя. — Для процедуры, о которой ты говоришь, брали ненужную бумагу, а кодекс определенно написан на пергаменте. Это большая разница. Пергамент, или тонкая кожа, стоит дорого и по своим физическим свойствам сильно отличается…

— Погоди, — перебил Эдвард. — Послушай меня. Что, если это сделали для того, чтобы спрятать кодекс?

Она вникла в его мысль и сказала уже помедленнее:

— Ну-у… это могло бы повредить страницы. От клейстера пергамент темнеет, не говоря уж об отверстиях, которые требовалось проделать. И кто бы взял на себя такой труд?

— Забудь обо всем этом. Давай просто предположим, что кто-то это сделал.

Маргарет поднялась со своей характерной резкостью и тоже зашагала по комнате.

— Слишком много пергамента, чтобы уместить его в переплет, даже очень толстый. Туда влезло бы максимум восемь-десять листов.

— Я тоже думал об этом. Берешь кодекс, разбираешь его и распределяешь листы по множеству книг.

— Хорошо. — Она скрестила на груди длинные тонкие руки. — Допустим, что такая процедура действительно имела место. Тогда нам придется искать неизвестно сколько книг вместо одной. Все еще хуже, чем в самом начале.

— Это точно. — Эдвард задержался у старого чемодана. — А вдруг ты все это время была права? И кодекс действительно находился в двенадцатом ящике?

Он не стал уточнять, считая, что все и так ясно, да Маргарет и не нуждалась в его разъяснениях. Она подошла к одной из полок и провела бледными пальцами по древним пятнистым корешкам — осторожно, словно поглаживая чешую спящего дракона. Потом склонилась, рассматривая пожелтевшие ярлыки. Листок, приклеенный к полке, от дуновения затрепетал и слетел на пол.

— Черт, — произнесла она, но тихо, без злобы. — Индексы. Они сразу показались мне странными. Это же так очевидно. Кодекс распределили по книгам двенадцатого ящика, а ящик отдали в Ченовет, зная, что его отправят в запасник. Эти цифры и буквы — не полочные индексы, а сигнатуры. А слова, должно быть, колонтитулы. — Она взглянула на Эдварда. — Если он в самом деле здесь, на корешках все расписано. Это не шифры, а инструкция по сборке кодекса.

Их глаза встретились, и кожа Эдварда покрылась мурашками. Он знал, что наверняка прав, но теперь его догадка воплощалась в реальность. В комнате, кроме них двоих, присутствовал некто третий — кодекс, расчлененный призрак, ожидающий, чтобы его снова вернули к жизни. Маргарет, напрягшись, сняла с полки Урре массивный том — все, что осталось от какой-то забытой энциклопедии, — и грохнула его на стол.

— Так-так. — Она осмотрела внутреннюю сторону обложки, провела пальцами по краям, проверяя их фактуру и толщину. — Это картон, не дерево. Страницы кодекса, если они здесь, должны лежать прямо под кожей.

Она достала из сумки перочинный ножик и одним уверенным жестом провела по внутреннему сгибу доски переплета. Опершись локтем на всю остальную книгу, она рванула прорезь другой рукой. Посыпалась сухая тонкая пыль.

Маргарет поднесла вскрытый переплет к лампе и заглянула внутрь. Долго изучала, потом посмотрела на Эдварда и сказала:

— Придется немного потратиться.

Через полчаса они снесли все книги на тротуар и погрузили в такси. Чтобы спрятать свой груз, они перерыли квартиру в поисках старых пластиковых пакетов. Видимо, вывоз имущества Уэнтов продолжался уже некоторое время, и швейцар не усмотрел в их действиях ничего подозрительного — даже такси им вызвал.

Маргарет не рискнула класть книги в багажник, где вечно болтаются разные железки и остаются пятна от масла, поэтому их уложили на заднем сиденье. Старая обшивка, звеня пружинами, прогнулась под ними. Маргарет втиснулась на самый край, подпирая дверцу, Эдвард сел впереди с шофером, держа на коленях еще одну стопку, упиравшуюся в драный виниловый потолок.

С Третьей авеню они повернули на Бауэри, оттуда на Кэнал-стрит и на Манхэттенский мост. Перегруженная машина регистрировала каждую выбоину на дороге с точностью сейсмометра, что отражалось на седалище Эдварда, но он не обращал на это внимания. Несколько недель кодекс был для него абстракцией, мистической и туманной; теперь он, закрывая глаза, упивался тяжестью книг у себя на коленях, и ему казалось, что такси несется через мост со скоростью вертолета — откат камеры, общая панорама, финальная мелодия и титры. Вот и все. Наконец-то. Уэймарш где-то здесь, за углом. Таксист в лад его настроению громко и без стеснения подпевал радио, демонстрируя ближневосточный акцент. Исполнив «Другой день» вместе с «Вингз», он плавно перешел к «Смывайся, братва», а затем пропел дуэтом с Томасом Долби «Ты наукой меня ослепила», выстукивая на руле клавишную партию. За мостом под колесами начала позванивать утопленная в асфальт металлическая сетка.

Весь центральный Бруклин, похоже, перестраивался. Поток транспорта с трудом пробирался мимо проволочных заборов, котлованов с гравием и пильных рам с мигающими не в такт оранжевыми огнями. Добрых пять минут они простояли в пробке, и Эдвард, придавленный книгами, вынужден был любоваться вывеской ресторана «Стейки в стельку». Когда они въехали на улочку Маргарет с одинаковыми коричневыми домами, уже стемнело. Она разгрузила заднее сиденье, пока он расплачивался с водителем, и они стали носить книги наверх, на полусогнутых, придерживая расползающиеся стопки подбородком.

Эдвард видел ее дом только снаружи, и жилище Маргарет смутно рисовалось ему как келья ученого сухаря с панелями из темного дерева и пюпитром для книг, обитым зеленой байкой. Но, поднявшись на четвертый этаж — на темной лестнице, как пара гигантских пауков, затаились две сложенные детские коляски, — он увидел самую обыкновенную неубранную студию. Раньше в этом доме, до того, как его поделили на квартиры, скорее всего обитала солидная буржуазная семья. Стены у Маргарет были белые, потолки низкие, и все казалось каким-то урезанным. Холодильник вдвое меньше нормального, спальный футон чуть длиннее детской кроватки. Книжные полки, непрочное сооружение из сосновых досок и кирпичей, доходили до самого потолка.

Единственной полноценной мебелью был колоссальный письменный стол у фасадных окон. Весил он не меньше полутонны, и его, похоже, доставили сюда прямиком из кабинета какого-нибудь среднезападного банкира. Маргарет смела с него бумаги, обрушив их на футон, и быстро разложила на очищенной поверхности все необходимое: рулончики белой ленты, большие блестящие аллигаторные зажимы, мягкие кисти, вязальные спицы, банку с какой-то пастой, шпатели разного размера, кусочки бумаги экзотического вида, листы прозрачного пластика и черный футляр, где в бархатном гнезде лежал хирургический скальпель.

Эдвард уже настроился приступить к вскрытию, или раскопкам, или сборочным работам — он не знал, как правильно назвать этот процесс, — но Маргарет послала его в ближайший магазин за «диет-колой» и ватными шариками. Он не стал спорить, но в грязной, воняющей мочой лавке, среди бумажных полотенец плохого качества, засохшего печенья и незнакомых карибских специй, ему пришло в голову, что о предстоящей операции, пожалуй, следует сообщить герцогине. На обратном пути он позвонил из автомата в квартиру Уэнтов. Никто не подошел — логично, ведь он только что побывал там и никого не видел. Чувствуя себя глупо, он оставил Лоре краткое сообщение с просьбой перезвонить ему на мобильный.

Маргарет трудилась над первой книгой, красивым изданием теннисоновских «Королевских идиллий» с иллюстрациями Гюстава Доре. Книга, как пациент в операционной, лежала под светом галогенной лампы. Маргарет несколькими беспощадными ударами отделила от нее переплет.

— Я нарушаю первую заповедь библиотекаря, — тихо призналась она.

— Какую это?

— Никогда не совершайте над книгами необратимых операций.

Она отложила в сторону оголенный блок страниц и занялась переплетом.

— Я никому не скажу, — пообещал Эдвард, убирая «колу» в ее мини-холодильник. Внутри обнаружились пищевая сода и контейнер с чем-то вроде деревенского сыра. Закрыв дверцу, он осторожно присел на постель, покрытую комковатым, возможно, самодельным стеганым одеялом.

— В какую-то пору средневековья люди решили, что делать книжные переплеты из дерева слишком дорого, — сказала Маргарет, — и начали клеить их из нескольких слоев бумаги, обтягивая полученный картон кожей. Одновременно осуществлялся переход с пергамента на бумагу — бумага коробится не так сильно, и чтобы страницы оставались плоскими, не нужны тяжелые деревянные доски.

Она отрезала корешок и проверила надпись на нем. Эдвард поморщился, но Маргарет успела повидать столько книжной хирургии, что приобрела профессиональную черствость.

— Просто удивительно, если вдуматься, — продолжала она. — Им было все равно, какую бумагу брать для клейки. История их абсолютно не интересовала — они просто резали любые книги, которые в то время никто не читал. Иногда в дело шли литературные труды столетней давности, которые уже тогда следовало поместить под стекло, не говоря уж о нашем времени. Странный народ, честное слово.

Говоря это, она хмурилась так, будто безответственное поведение жителей средневековья задевало ее за живое.

— Не надо, однако, забывать, что не каждое время было так одержимо понятием собственности, как наше. Во времена Гервасия писателя заботило одно — истина. Он был ее служителем, ее временным опекуном, но не собственником. Авторского права не существовало вовсе. Если один автор копировал то, что сочинил другой, это считалось не преступлением, а услугой человечеству, и сам плагиатор смотрел на это точно так же.

Пока Эдварда не было, Маргарет приготовила в кювете из нержавеющей стали растворитель клея. Теперь она быстро смочила губкой края двух картонок бывшей обложки и нанесла на них густую белую пасту. Выждав минуту, чтобы картон как следует пропитался, она соскребла пасту и начала отделять форзац от картона узким шпателем. Обработала все четыре стороны, сняла форзац и торопливо промокнула смятой бумагой то, что внутри.

Когда она убрала промокашку, они увидели перед собой первую страницу кодекса.

Он так долго искал его, что уже не думал о кодексе как о материальном предмете, который можно увидеть, потрогать, наконец, почитать. Кодекс в его воображении стал чем-то из мультика «Скуби-Ду» — мистическим фолиантом, парящим в воздухе под звуки небесной музыки, озаренным изнутри нездешним зеленым светом и перелистываемым незримой рукой. Теперь он лежал перед ним на столе, мокрый, раскрытый и беззащитный, как новорожденный младенец.

Эдвард не ожидал, что он будет так прекрасен.

Страница была не особенно велика, чуть побольше стандартного формата бумаги для ксерокса. От нее шел сладкий, сырой мускусный аромат. Маргарет предупредила его, что пергамент мог повредиться, и лист с трех сторон действительно окружала густо-коричневая, точно обгорелая кайма, но внутри сохранился первоначальный крапчатокремовый цвет. Теннисон был издан большим форматом, и тому, кто прятал страницу в переплет, не пришлось ее складывать. Ее покрывали две колонки убористого рукописного текста, безупречно выровненные по вертикали и горизонтали, точно на компьютере. От краев текст отделяли широкие поля. Чернила, когда-то, видимо, черные, с годами приобрели оттенок красного дерева. Заглавные буквицы и заставки алели или отливали золотом.

Плотный почерк больше всего напоминал колючую изгородь или завитушки чугунной пожарной лестницы. Эдвард не мог прочесть ни слова, но когда он смотрел в одну точку, каракули постепенно начинали принимать очертания знакомых букв. Текст мерцал перед его глазами, обещая вот-вот открыться, и не открывал ничего. Словно шахматные задачи, которые он щелкал как орехи в семь лет, а теперь, встречая их в газете, не понимал ни единого знака. От жгучего желания узнать, что здесь написано, у Эдварда щипало глаза, но кодекс не поддавался — его смысл будто кристаллизовался и застыл в слепящей темноте этих строк.

Заглавную Y на середине левой колонки писец превратил в миниатюру: крестьянин, несущий по снегу охапку хвороста, согбенный под своей ношей, как под гнетом невыносимого горя.

— Выглядит как подлинник, — с клинической трезвостью проронила Маргарет, и Эдвард, вздрогнув, вернулся к реальности. Сколько времени он простоял так, тараща глаза на эту страницу? Маргарет храбро взяла находку в руки, но ему показалось, что пальцы у нее немного дрожат. — Необычайно тонкий веллум. Нужен микроскоп, чтобы убедиться, но это, видимо, кожа нерожденного теленка.

— Нерожденного?

— Веллум делали из шкурки коровьего эмбриона, и такой пергамент высоко ценился.

Снова занявшись смачиванием и промоканием, она извлекла из того же переплета вторую страницу, а затем третью. Если она и чувствовала, как наэлектризован Эдвард, ее методические, неторопливые действия этого не выдавали. К девяти часам она закончила с Теннисоном. В общей сложности там было спрятано шесть пергаментных листов, совершенно целых, хотя и с пятнами. Теперь они, разложенные на бумажных полотенцах, сохли на постели Маргарет. В паре мест чернила прошли через пергамент насквозь — чернильный орешек, неправильно растворенный, обладает сильным коррозионным действием, объяснила Маргарет. Пока она их раскладывала, Эдвард рассмотрел, что каждый лист согнут пополам и исписан с обеих сторон, то есть состоит из четырех страниц. В середине, там, где книга когда-то сшивалась, были проделаны дырочки.

Вокруг стула Маргарет валялись четыре банки из-под диетической «колы». Когда футон заняли, сидеть стало больше не на чем, и Эдвард устроился на потрескавшемся кухонном линолеуме, прислонясь к жужжащему холодильнику и упершись ногами в стенку. Помочь он ничем не мог, об уходе и не помышлял. Особых развлечений эта квартира не обеспечивала. Единственное большое окно над футоном выходило на задворки ресторана, где работники-мексиканцы выплескивали помои под звуки национальной музыки. Маргарет, которую он видел со спины, бесперебойно резала и смачивала. Волосы она стянула в хвост розовой резинкой, но несколько прядок выбилось.

— Пойду раздобуду что-нибудь поесть, — сказал Эдвард через некоторое время.

— Тут за углом, на Вандербильта, есть китайская закусочная. «Цветник Ва».

Он взгромоздился на ноги.

— Тебе что взять?

— Номер девятнадцать, курицу с чесночным соусом. И паровые клецки. И еще «колы», если найдешь.

Около полуночи Эдвард понял, что уснул сидя, с запрокинутой головой и разинутым ртом. Пустые коробочки из-под китайской еды выстроились в углу кухонной зоны. На столе у Маргарет стоял стакан с непрозрачной жидкостью цвета лайма.

Она работала с той же энергией и сосредоточенностью, что и шесть часов назад. Груда нетронутых книг слева от нее уменьшилась, куча ободранных справа выросла. Эдвард смотрел на нее и думал, сколько же ночей она провела вот так, до самого рассвета, когда никто не следил за ней, как он сейчас. Она держалась на одной только воле, у нее был свой внутренний двигатель, о принципах работы которого Эдвард мог только догадываться. Ему пришло в голову, что вот такой продолжительный, маниакальный, мазохистский трудовой акт для нее, наверно, и есть счастье. Он сам норовит увильнуть от работы, а у Маргарет, кроме работы, ничего нет. Да и нужно ли ей еще что-то?

Он встал, уперся руками в бедра и выгнул затекшую, спину.

— Проснулся? — не поворачивая головы, сказала Маргарет.

— Да я и не спал вроде. Что это ты пьешь?

— «Том Коллинз», только без водки. Мне нравится эта смесь, — с легким смущением сказала она.

Он посетил ванную — к пластмассовой душевой кабинке прилип длинный темный волос Маргарет, — убрал остатки ужина, подошел к футону посмотреть на листы и слегка обалдел.

— Вот это да. — Теперь их там лежало штук двадцать — тридцать, в разных стадиях сохранности. Одни, как и первый, остались почти нетронутыми, другие когда-то были сложены вдвое или втрое, чтобы войти в переплет более мелких книг, третьи пострадали от влаги и окисления. Их цвет разнился от желтовато-сливочного до колера жженого сахара. Некоторые так испещрила плесень, что они напоминали карты лунной поверхности.

Самым лучшим — тем, что имело для него хоть какой-то смысл, — были заставки: Н, превращенное в каменный замок, F в виде приземистого дерева. Животные обладали более яркой индивидуальностью, чем люди: рвущиеся в погоню гончие, кроткие овцы, серьезные, благочестивого вида лошади. На одном листе у нижней границы текста изогнулась с улыбкой красная саламандра. Краски, живые и яркие, казались еще не просохшими и порой накладывались так густо, что страницы под ними сморщились.

Маргарет в конце концов сжалилась над ним и тоже подошла посмотреть.

— Есть что-то странное в этих картинках, — сказала она, — но я никак не могу понять что. Выглядит так, будто писец и иллюстратор — одно и то же лицо, что не совсем обычно, но, в общем, и такое встречалось. Качество миниатюр очень высокое. Взять это голубое небо — краску делали из толченой ляпис-лазури, которая ввозилась из Афганистана и ценилась на вес золота.

— А то, что здесь написано, ты можешь прочесть?

— Конечно.

Эдвард осторожно присел на край матраса.

— Ну и о чем там речь? — спросил он нервно. — Это действительно «Странствие»?

— Думаю, да. По крайней мере частично. Я пока не успела вчитаться как следует.

— Что значит «частично»?

Она нахмурилась, и обращенные вниз уголки ее рта опустились еще ниже.

— Слишком рано давать какие-то ответы. — Она взмахнула рукой, в которой так и держала скальпель. — Я ведь читала по диагонали, по ходу дела. Встречается кое-что незнакомое — то, чего нет в опубликованном позднее тексте. В этой версии гораздо больше места отводится ребенку лорда, которого убили, пока отец охотился на рыцаря-оленя. Целые страницы уделены рассуждениям о том, каким героем он мог бы стать. Сантименты. Или вот это. — Маргарет указала на одну из страниц. — В своих странствиях лорд встречает женщину, которая дает ему семечко. Он принимает ее за Святую Деву, но из семечка вырастает гигантское дерево, на ветвях которого гнездятся демоны.

— А как насчет тайного послания, этой самой стеганограммы?

Она потрясла головой.

— Даже не знаю, где искать ее, Эдвард. Если она существует, то может быть где угодно. Стеганограммы зашифровывали в рисунках, надписывали невидимыми чернилами, накалывали булавкой или использовали различные алфавитные коды. Каждое слово может обозначать букву, каждая буква — слово, в количестве букв одного слова тоже может быть зашифрована буква. Средневековые шифровальщики были очень изобретательны. Гервасий провел какое-то время в Венеции, а венецианцы в средневековом мире слыли мастерами криптографии.

Эдвард склонился над страницей с заглавной F и стал всматриваться в нее. Вскоре он начал различать отдельные слова: один… сад… ключ…

— Красиво, правда? — сказала Маргарет. — Такое письмо не предназначалось для дилетантов. Это скоропись, занимающая минимум места, изобретенная для экономии времени и бумаги. Одни слова сокращены, другие слиты воедино — такая техника называлась littera textura, плетенье слов. Выглядит прелестно, но требуется большая практика, чтобы это разобрать. А взгляни-ка сюда.

Она подняла один лист, держа его на ладонях, как жрица, приносящая дары, — так, чтобы настольная лампа просвечивала его насквозь.

— Посмотри внимательно. Для меня это неожиданность, но без ультрафиолетовых лучей прочесть ничего нельзя.

Эдвард посмотрел. На странице, перпендикулярно тексту, виднелись вертикальные коричневые полоски, такие бледные, что их трудно было отличить от чуть более светлого пергамента. Вглядевшись пристальнее, Эдвард понял, что полоски составлены из букв, призрачны, знаков, скрытых за черными строками Гервасия.

— Чем дальше, тем любопытнее, — сухо обронила Маргарет. — Пергамент использовали повторно — это так называемый палимпсест. Первоначальный текст соскоблили, чтобы освободить место для нашего кодекса.

Возбужденное состояние Эдварда, несмотря на все его усилия, постепенно вытеснялось изнеможением. Пока Маргарет предавалась своей рабочей оргии, он тихонько сползал по стене, у которой сидел. Он скинул туфли и незаметно для себя оказался на матрасе, свернувшись так, чтобы не задеть драгоценные листы, и прикрыв согнутой рукой глаза от света. Мексиканские напевы наконец-то умолкли. Эдвард смотрел в потолок, изуродованный пластмассовым напылением. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким усталым. От подушки восхитительно пахло волосами Маргарет. Он закрыл глаза, и комната начала медленно вращаться, точно после хорошей выпивки.

Ему мерещилось, что листы кодекса плавают вокруг, как мокрые бурые листья, а он покачивается среди них в пруду — нет, в бассейне на заднем дворе, который в начале сентября уже непригоден для плавания. У них в Мэне погода в это время года неизменно напоминала людям о том, что лето — это временная аномалия и что Бангор, хотя и считается цивилизованным местом, находится на одной широте с такими северными поселениями, как Оттава и Галифакс. Позже Эдварда преследовали смутные воспоминания о том, как Маргарет что-то говорила ему — не то читала очередную лекцию, не то просила его о чем-то — и качала головой — то ли неодобрительно, то ли недоверчиво, то ли разочарованно. Но он никак не мог вспомнить, о чем она говорила и не приснилось ли это ему.

Проснулся он от того, что она собирала листы около него и складывала их на столе. Он забрался под одеяло, не открывая глаз, как ребенок. Вскоре и Маргарет, выключив свет, улеглась рядом с ним.

В темноте, на этой узкой постели, она была совсем другая — теплая, мягкая, жмущаяся к нему, ласковая и сама просящая ласки, — совсем не похожая на строгую дневную Маргарет. Ее длинные ноги кололись. Она легла спиной к нему, и он зарылся в ее теплый затылок. Из-за голых ног она казалась полностью обнаженной, хотя оставалась в трусиках и майке. Она переплела свои холодные ступни с его теплыми, в носках, и повернулась к нему лицом.

Они поцеловались, и он снова, как тогда в Ченовете, ощутил напряженность желания под ее наружным спокойствием. Она укусила его за плечо и оцарапала, как лезущая в драку девчонка. Он помог ей стянуть через голову майку, и мир съежился до маленького тропического островка постели, приютившей их среди бурного темного моря.

Маргарет потрясла его за плечо. Он взглянул на электронный будильник — четыре утра.

— О Господи. — Он повернулся на другой бок и накрыл голову подушкой. — Ты вообще когда-нибудь спишь?

— Эдвард, проснись, — сказала она с незнакомой настойчивой интонацией. — Мне нужно показать тебе что-то.

Эдвард открыл глаза. Он пригрелся и чувствовал, что не выспался, но то, что она обращалась к нему за советом, чего-нибудь да стоило. Он сел. Свет настольной лампы ударил его по глазам, и ему показалось, что Маргарет чем-то испугана.

Она сидела за столом с лупой — ему вспомнилось, как герцогиня сравнила ее с Нэнси Дрю, — в серой футболке без надписей и в экстравагантных прямоугольных очках, которые он видел на ней впервые. Днем она, наверно, носила контактные линзы. От нее приятно пахло мятной зубной пастой.

— Эдвард, — воскликнула она мелодраматически, глядя ему в глаза, — я нашла ее.

— Что нашла?

— Стеганограмму. Скрытое послание. Герцогиня была права — оно существует.

Желудок Эдварда сжался в тугой комок, и сон как рукой сняло.

— Что ты говоришь? Быть такого не может.

— Знаю, что не может, однако есть.

Эдвард хотел бы разделить ее энтузиазм, но не чувствовал внутри ничего, кроме холода. Он убедился, что никогда не хотел по-настоящему, чтобы это тайное послание было прочитано. Он одержал почти полную победу — кодекс у них. Все прочее, все эти тайны, интриги и захватывающие открытия, ему совершенно ни к чему. От этого только лишние проблемы.

— И о чем же там сказано?

— Сейчас. Я хочу, чтобы ты сам увидел.

Она взяла верхний лист с пачки на столе. Эдвард стал сзади, положив руки ей на плечи.

— Недаром эти заглавные буквы чем-то меня беспокоили. — Ее голос постепенно входил в прежнее лекторское русло. Казалось бы, ни в их расположении, ни в исполнении ничего необычного нет. Вот, например, эта О, обрамляющая мать с ребенком.

— Ну да.

— Дело в том, что заложенный в этой картинке смысл не совпадает с контекстом. Тема буквицы обычно связана с содержанием последующей главы, здесь же я никакой связи не вижу. В этом отрывке нет ни слова о матери и ребенке — он рассказывает о том, как герой пересекает море на лодке.

— Может, это метафора какая-нибудь, — предположил Эдвард. — Море — это мать, что-то в этом роде. — Он заслонил рукой глаза, приучая их к свету.

— Не думаю, — нахмурилась она. — Это не в стиле той эпохи…

— Ладно, ладно! Не томи. Говори скорей, что это значит.

— Само по себе — ничего. Но я проверила все другие иллюстрации, и с ними дело обстоит точно так же. Никакой связи с последующим текстом. Короче говоря, я решила выписать все иллюстрированные буквицы. Мне вспомнился «Сон Полифила», где из первых букв каждой главы составляется любовное письмо. Автор был монахом, и это раскрылось только после его смерти. Но здесь все не так. Всего в кодексе 33 иллюстрированные буквицы, но из них ничего не складывается. Вот смотри, я выписала их по порядку.

Она открыла свой блокнот, и Эдвард увидел:

WMHGEGOMEOAYNODSLODEDECFRHRMEAVNIO

— Я вертела их так и этак, составляла всевозможные комбинации. Это продолжалось долго, но вот что у меня получилось.

Она перевернула еще несколько страниц, густо исписанных. В конце последней стояла фраза:

COD SAVE MYN OWNE GOODE CHILDE FROM HARME [68]

Эдвард перевел взгляд на Маргарет, и теплая волна облегчения омыла его.

— Маргарет, — сказал он мягко, — из этих букв можно составить все что захочешь. Это вроде клякс Роршаха, которые ничего не доказывают. Допустим, ты разгадала правильно, но что из этого следует?

— Я тоже об этом думала, но есть еще кое-что. Я хотела как-то проверить свою теорию, и это вернуло меня к иллюстрациям. Переложила страницы кодекса так, чтобы буквицы составили эту фразу, и вот.

Она встала и уступила ему свое место. Он нехотя сел и начал перебирать листы, обращая внимание только на иллюстрации. В новом порядке они составляли связный, вполне понятный рассказ. На первой молодой человек с короткими волнистыми волосами и рыжеватой бородкой стоял один в изгибе большого красного G. Выражение его лица, как на всех средневековых миниатюрах, легко поддавалось разгадке — он явно предчувствовал недоброе, будто знал, что конец этой истории не сулит ему счастья. Скромно одетый, он держал в одной руке гусиное перо, в другой — небольшой нож. Позади него лежала на столе открытая книга с чистыми страницами.

— «G» обозначает «Гервасий», — шепотом пояснила Маргарет.

— Я понял.

Вторая буква, О, представляла пару знатного происхождения. Они позировали в профиль, как на камее — женщина красивая, хотя и со слабым подбородком, мужчина с прямой осанкой, темными локонами и длинным острым носом. В синем дублете и забавной обвисшей шляпе, он гордо взирал на Эдварда с книжной страницы.

На следующих страницах эти три персонажа появлялись снова и снова, одни и в группе других, в самых разных позах и ситуациях. Иногда позади них виднелся миниатюрный замок, доходящий им до пояса, как собачья конура, — о перспективе и речи не было. На одной картинке дворянин охотился в сопровождении своры гончих. Молодой человек сопровождал эту пару, видимо, в качестве слуги высокого ранга. Кое-где он вел переговоры с купцами или пересчитывал стопки монет, кое-где писал свою книгу, а дама порой читала ее. Эдвард точно просматривал кадры какого-то фильма. Время на картинках шло, солнце всходило и садилось, времена года сменялись. Муж с локонами появлялся все реже и реже.

Я знаю, что это, подумал Эдвард. Такое же пасхальное яйцо, как у Артиста, только укрытое в кодексе. Не об этом ли говорила герцогиня в своем странном письме — разобрать страницы, вернуть им должный порядок? Что она знала обо всем этом? Во всяком случае, это доказывало, что она в здравом рассудке. Два особенно прелестных и реалистических рисунка помещались в двойных О слова GOODE, на середине повествования. В первой молодой слуга и знатная дама сидели вдвоем, и ее рука оберегающим жестом лежала у него на груди. Во второй она кормила ребенка, поддерживая рукой полукруглую, как у мадонны, грудь. У ребенка, во избежание всяких сомнений, были волнистые рыжие волосы.

Эдвард быстро пролистал оставшуюся часть кодекса. Там повторялись те же лица, но в обратной последовательности: молодой человек появлялся все реже, и в этих редких случаях он всегда сидел один и писал. Фильм прокручивался назад. Герцогиня изображалась со своим мужем или одна, за чтением. Предпоследняя буква показывала супругов вместе с подросшим ребенком. В последней, золоченой Е, молодой человек снова стоял один, с пером в руке, с тем же предвидящим несчастье взглядом. Черное небо на заднем плане усеивали яркие белые звезды, лежащая на столе книга заполнилась строчками.

Эдвард долго медлил на этой последней странице, глядя через века в нарисованные глаза Гервасия Лэнгфордского, и думал: так чего же ты, собственно, от меня хочешь?

Возможно, Гервасий ни о чем его не просил, а просто пытался сказать ему что-то. Хотел его предостеречь. Эдвард, несмотря на раннее пробуждение, постарался сосредоточиться. Как-никак это тот самый главный секрет, который они наконец вылущили из прочих секретов — из игры в игре, из книги в других книгах и из этой перемешанной книги, самой последней. Гервасий стремился уйти из своего мира вместе с герцогиней. В конце концов он добился своего — и смотрите, к чему это привело. В глазах у него поселилось горе, Эдвард видел это с полной ясностью. Горе есть горе, даже шестьсот лет спустя. Мрак в глазах Гервасия пугал его все больше, как мрак того глухого ущелья, куда вошли рыцари, чтобы никогда уже не вернуться. В этом мраке виделась боль. И смерть. Эдвард нервно поерзал на твердом стуле. Гервасий ушел от жизни в мир грез, а взамен получил сердечную рану и безвременную могилу. Он свернул с прямого пути и упал на острые камни, что поджидали внизу. Его, Эдварда, тоже караулит беда — она близко, совсем близко…

Он зажмурил отказывающиеся смотреть глаза, потряс головой и велел себе переключиться. Нечего искать связи там, где их нет. Как сказала бы Маргарет, не все обязательно должно что-то значить. Он отодвинул от себя стопку страниц.

Маргарет лежала на боку с закрытыми глазами. Он думал, что она спит, но она как-то почувствовала, что он закончил, и подняла голову.

— Видел?

— Видел.

— Нет, ты видел? — Она села на матрасе. — Ты понимаешь, что это значит?

Господи Боже. Гервасий Лэнгфордский сделал ребенка герцогине Бомри, а отцом считался герцог. У них, выходит, была любовь.

— Я понял.

— Теперь все сходится. Все приобретает смысл. — Ее бледные пальцы сжались в кулаки на голых коленках, в глазах горел исследовательский огонь. — Вот почему все «Странствие» пронизано чувством потери. Ведь его написал человек, который сам потерял ребенка и любимую женщину. Он видел их каждый день, но не мог прикоснуться к ним. Вся его жизнь обратилась в пустыню — вот откуда взялась Киммерия. Быть может, все это делалось ради сына. Гервасий надеялся, что когда-нибудь тот разгадает тайну.

— Точно. — Эдвард потер глаза. За окнами и не думало рассветать. За последние двенадцать часов он прожил как будто целую неделю.

— Вот он, недостающий кусочек головоломки. Поэтому он и потерял репутацию в Лондоне — это, наверно, разошлось по всему городу. Господи, это же все меняет. Вместо нравоучительных басен, или рифмованных пресс-релизов для своих патронов, или любовных стихов он пишет вот это — мощный, нечестивый, эскапистский роман о рыцарях и чудовищах. Неудивительно, что его обошли молчанием! Гервасий первый из образованных людей в Англии открыл, что читать можно ради удовольствия. Герцогиня, думаю, тоже знала. — Эдвард прямо-таки видел, как вращаются, набирая скорость, колесики у нее в голове. — Может быть, этим он ее и завоевал. Помнишь Паоло и Франческу? Любовников, соблазненных книгой?

— Тебе не кажется, что ты делаешь слишком большой скачок от серии каких-то картинок? — Вместо подобающей случаю окрыленности он чувствовал себя сбитым с толку и раздраженным. Его одолевало извращенное желание приземлить Маргарет, выискать изъяны в ее теории.

— Возможно. — Она снова растянулась на постели и уставилась в потолок. — Но я знаю, что это правда. Очень уж все совпадает. Как по-твоему, что с этим сделает герцогиня?

— Не знаю. Не уверен.

Все он прекрасно знал. Кодекс станет то ли оружием, то ли заложником в ее маленькой войне с герцогом. Если та, другая герцогиня родила от Гервасия, то вся генеалогия ее супруга подпорчена супружеской изменой и плебейской кровью — Бланш может это доказать. Один Бог знает, когда кодекс поступит в распоряжение Маргарет и поступит ли вообще. Эдвард упер подбородок в сложенные на столе руки. Ему предстояло принять кое-какие решения, но недоставало для этого воли. Маргарет, не иначе, уже переписывает мысленно свою диссертацию. И ждет не дождется, когда он уйдет, чтобы приняться за работу прямо сейчас.

— Поразительное открытие, — подыграл ей он. — Если это правда, ты точно прославишься.

Она кивнула, но он видел, что она не слушает. В ночи провыла сирена. Где-то упала крышка с мусорного бака и катилась, дребезжа, невероятно долго, пока не рухнула, изобразив гром литавр. Больше пяти утра — скоро взойдет солнце. Усталость наваливалась, глуша какие бы то ни было мысли. Эдвард встал, выключил свет и опять улегся.

Маргарет лежала отвернувшись. Ее конский хвост щекотал ему щеку. Он распутал резинку, натянул между двумя пальцами и запустил в темноту.

— Тебе здесь нельзя оставаться, — шепотом сказала она.

— Почему это? — спросил он, поглаживая ее волосы.

— Утром ко мне придут.

— Кто это к тебе придет?

— Ты не знаешь.

Она повозилась, устраиваясь под одеялом.

— Ну и пусть себе, — сказал он.

Молчание. Он чувствовал, что засыпает.

— Только пару часов, — попросил он. — А потом я уйду. Обещаю.

Она молча завела будильник.

 

21

— Эдвард, что происходит?

Он, даже не садясь, перевернулся на спину и придвинул телефон к себе. Маргарет, как и обещала, выставила его на рассвете. После долгих и безуспешных поисков такси на пустынной, усеянной мусором Флэтбуш-авеню он сдался и поехал домой на метро. Он успел урвать полчаса на сон, восхитительные, окутанные облаками, радужные полчаса, а потом зазвонил телефон.

— Эдвард, — с легким нетерпением повторила герцогиня, — вы меня слышите?

— Слышу.

— Какой у вас странный голос. Что-то случилось?

Прежде чем ответить, он взвесил обе стороны вопроса, принимая во внимание всю сложность сложившихся обстоятельств.

— Все в порядке.

— Вы оставили сообщение. — Она была настроена властно и говорила стальным голосом. — Что случилось? У вас появился новый след?

Он еще не до конца проснулся, и она имела над ним преимущество.

— Бланш, кодекс у меня, — откашлявшись, сказал он. — У нас. Мы нашли его прошлой ночью.

— О, слава Богу!

Трубку на том конце положили на что-то твердое. Он услышал театральный вздох облегчения, а следом истерический смех, сильно напоминающий рыдания. Эдвард сел. Через полминуты герцогиня опять взяла трубку.

— Слава Богу. Я уж думала, мы никогда его не найдем. — Теперь она щебетала так, точно он сообщил ей, что нашел потерянную контактную линзу. — Хотя от меня немного было помощи, правда? Вы сейчас где?

— У себя дома. — Он снова лег. — Вы же мне звоните сюда.

— Да, конечно. Я просто теряю голову. Ваша девушка с вами?

— Кто-кто?

— Кто-кто, — передразнила она с не слишком приятным смехом. — Маргарет, кто же еще. Она с вами?

— Она не… — Хотя ладно. — Нет, я здесь один.

— И что вы собираетесь делать?

— Не знаю пока. — Это вопреки его намерению прозвучало немного жалобно, но он правда не знал. Вчера произошло столько всего, что он не успел подумать как следует. — Скажите сами, что мне делать. Я должен прилететь в Англию?

Она, видимо, прикинула что-то в уме и сказала:

— Да… почему бы и нет.

— Разве вы этого не хотите? — Он двигался ощупью в темноте.

— Ну конечно, хочу, — ободряюще сказала она. — Как скоро вы сможете это сделать?

— У меня уже заказан билет. Через пару дней. «Эсслин и Харт» оплачивают дорогу. Давайте прервемся на минутку, я узнаю номер рейса.

— Через пару дней? Нет. Мне нужно быстрее.

— Хорошо, я попробую пораньше.

— Не трудитесь. Я позабочусь об этом.

Игривые девичьи интонации вновь сменились командными — интонациями человека, привыкшего с помощью денег сжимать время и пространство так, как удобно ему. Легко было представить, как она гоняет туда-сюда легионы горничных.

— Ждите моего звонка и ни с кем больше не разговаривайте. Это возможно? — спросила она и повесила трубку, не дожидаясь ответа.

— Есть, сэр, — сказал он в гудящий телефон, отключил звонок и снова улегся спать.

Кто-то дубасил в дверь.

— Иду, иду! — крикнул он, смакуя последние секунды сна, полежал еще немного и встал.

Он плеснул на лицо холодной водой, накинул белый махровый халат. В глаза точно насыпали сухого цемента. Автоответчик показывая пять сообщений. Он не сразу вспомнил, что было ночью, но потом все нахлынуло на него сразу. Думать было некогда. Он посмотрел в глазок.

Перед ним возникло длинное, веснушчатое, пылающее от волнения лицо Лоры Краулик, и он открыл дверь.

— Эдвард! — Она положила руки ему на плечи и продолжительно, звучно поцеловала в губы. — Ты нашел его!

Он отшатнулся, и она ворвалась в квартиру.

— Герцогиня мне позвонила. — Лора снова обняла его, как после долгой разлуки. — Я знала — ты тот, кто нам нужен! — бормотала она в его махровое плечо. — Всегда знала.

— Знали?

— Я на минуту, — отстранилась она. — У нас еще много дел.

Лора совершенно преобразилась и вместо высокомерия излучала маниакальное дружелюбие. Ее строгие черты не годились для таких восторгов. Она поставила на кухонный стол сумку из буйволовой кожи.

— Сейчас оденусь, — сказал Эдвард. Он взял пару чистых вещей и снова ретировался в ванную, прикрываясь ими, как щитом. Когда он вышел в майке и джинсах, чувствуя себя более-менее человеком, она уже поставила кофе. Он облокотился на кухонную стойку, не очень хорошо соображая от недосыпания.

— Так чем я могу вам помочь?

Она достала из сумки кремовый конверт и протянула ему.

— Билет на самолет.

Он посмотрел. Рейс на Лондон, в один конец, бизнес-классом. Вот что, наверно, имела в виду герцогиня, говоря, что обо всем позаботится.

— Господи, да он отправляется через пять часов.

— Это первый рейс, на который мы сумели вас устроить.

— Послушайте, вам не обязательно это делать, — терпеливо объяснил он. — Фирма уже оплатила мне дорожные расходы. Я вылетаю во вторник.

— Дело не терпит до вторника, — отрезала Лора. — Оно вообще ни минуты не терпит. Все начинается с этого момента, Эдвард. Если вы не можете, мы пошлем кого-то еще.

— Почему же, могу, — задетый, ответил он.

— Вот и чудесно. Лимузин заедет за вами в полдень и отвезет в аэропорт. В Хитроу тоже будет ждать машина.

Она вручила ему другой конверт, значительно толще первого.

— Тысяча долларов и тысяча фунтов. На расходы.

Эдвард не стал его вскрывать — не идиот же он. И так ясно, что упомянутая сумма лежит там. С деньгами в одной руке и билетом в другой он смотрел на раскрасневшуюся Лору. Разреженный отравляющий газ счастья наполнял его легкие и насыщал кровь. Наконец-то. Стоит переступить через порог, и он окажется в мире герцогини. Он деловым жестом отложил оба конверта, опасаясь сотворить какую-нибудь глупость: посмотреть их на свет или понюхать.

Сев за стол, он поскорей ухватил знакомый предмет — сувенирную кружку с горячим кофе. Он держался за нее обеими руками, как за единственную точку опоры в давшей опасный крен вселенной. Последние сутки, которые, словно массив непрочитанной электронной почты, никак не укладывались у него в голове, теперь обрушились на него разом. Деньги что, это чепуха. Их, конечно, куда больше, чем требуется, но для Уэнтов это все равно что состриженный ноготь. Главное — легкость, с которой они раздаются, легкость, намекающая на баснословные суммы, которые за этим стоят. Ему вспомнилась их единственная личная встреча с герцогиней, ее темные кудри под шляпой, бледное, поднятое к нему лицо, ранящий в самое сердце большой рот. Она ждет его — ждет с нетерпением.

Он смотрел в кружку и слышал, как стучит его пульс. События происходили слишком быстро, они улетали от него, размытые по краям. Надо бы сделать гигантский шаг назад и оценить ситуацию в перспективе. Нужен какой-то план. Он встретится с герцогиней в Уэймарше, на официальной основе. Отдаст ей кодекс — или лучше оставить его в Лондоне, в каком-нибудь сейфе, и явиться к ней с пустыми руками? Какой вариант для него выгоднее? Надо будет обсудить условия, вознаграждение, место, которое он займет. Хорошо бы посмотреть кое-какие документы, поговорить с адвокатом.

Потом, если все пройдет хорошо, назад в Лондон, чтобы приступить к работе у «Эсслина и Харта». А дальше? Он покривился. Слишком много переменных и мало постоянных. Это не его стихия. Ник был прав: герцогиня не давала ему никаких обещаний, которых не могла бы нарушить. Разумнее всего положиться на инстинкт. Он потратил немало трудов и денег, чтобы развить у себя первоклассные, супермощные инстинкты, и теперь они приказывают ему остановиться, пока не поздно. Даже Маргарет и та знает, что необратимых действий лучше не совершать.

Но что-то, несмотря на все эти рассуждения, все же влекло его вперед — то, чего он не сумел бы назвать или описать, нечто космическое, лежащее далеко за пределами знакомого созвездия желаний — голода, страсти, алчности, честолюбия. Брось свою карьеру, говорило ему это нечто, и он подчинялся. Он никогда не простил бы себе, если бы пошел сейчас на попятный. Он представлял себе, как ранним утром пьет кофе в одной из спален Уэймарша среди глубокой деревенской тишины. Прохладный каменный пол. Кровать, похожая на мраморную гробницу, живописно раскиданные льняные простыни, белый свет, льющийся в высокие окна, зеленые аллеи, уходящие в холмистую даль.

Проблемы, конечно, будут — он не строил себе иллюзий. Но это будут уже новые проблемы, на порядок выше теперешних. Он потер подбородок. Надо побриться, вот что. И вещи — он ведь так и не закончил укладываться. Эдвард безнадежно оглядел свою разоренную квартиру. Наполовину заполненные коробки, кучи книг и компакт-дисков на полу. Кофейный столик-калека с двумя открученными ножками — на две другие их с Зефом не хватило.

— К полудню мне ни за что не успеть.

— Не волнуйтесь! — с интонациями Мэри Поппинс проворковала Лора и накрыла его руку своей. — Мы перешлем ваши вещи следом. Притом вы, вероятно, остановитесь в замке. Паспорт у вас в порядке?

Эдвард тупо кивнул. Денежная машина герцогини, чудо-птица, заботливо окутывала его своими крылами. Всю свою профессиональную жизнь он имел дело с сумасшедшими деньгами — считал их, манипулировал ими, переливал со счета на счет и подавал к подъезду законных владельцев. Вот, значит, как это ощущается изнутри.

— Значит, все улажено. — Лора поднялась. Эдвард встал вместе с ней, чувствуя себя сильно выпившим.

— Мисс Краулик…

— Бога ради, зовите меня Лорой, — широко улыбнулась она, вешая на плечо сумку. — Вы ведь теперь член семьи.

— Лора, — повторил он, одолевая головокружение, — что, собственно, будет дальше? Когда герцогиня получит кодекс? Я хочу спросить, что она будет с ним делать?

— Вряд ли это касается вас, — оценивающе глядя на него, промолвила Лора. — Да и меня тоже, если уж на то пошло. Мы свое дело сделали — теперь очередь за герцогиней.

— Это как-то отразится на герцоге?

— Он получит только то, что заслужил. Он поступил бы с ней так же, если бы мог, даже хуже.

— Стало быть, все хорошо? — беспомощно брякнул он.

— Просто отлично, пока кодекс у вас. — Она с материнской заботой тронула его за руку. — Ведь он у вас, да?

Эдвард слабо кивнул — его мысли унеслись далеко вперед.

Он пошел проводить Лору, но на пороге она задержалась и обернулась к нему. Ему вдруг показалось, что она стала намного старше, почти постарела. Красное пятно над торчащими ключицами напоминало карту Австралии. Глаза смотрели мечтательно, и Эдвард подумал, уж не хочет ли она поцеловать его снова.

— Можно мне взглянуть?

— На что? — сморгнул Эдвард.

— Да на кодекс же, глупенький.

— Его нет здесь.

— Как нет? — Тень сомнения пересекла ее восторженный взгляд. — А где же он?

— Дома у Маргарет.

— Маргарет?

— Маргарет Нэпьер. Это та девушка из Колумбийского университета.

Она откинула голову так, словно хотела плюнуть ему в лицо.

— Ты, идиот долбаный. Когда ты сможешь его забрать?

— Когда захочу…

— Так иди и возьми его! — Лицо Лоры исказилось почти до неузнаваемости. Ее буквально трясло. Она попыталась хлопнуть дверью, но Эдвард ей помешал.

— Лора, это в Бруклине, сразу за мостом. Все нормально. Времени еще полно.

Она, злобно поджав губы, стала рыться у себя в сумке. Эдвард ждал. Какого черта она там ищет? Пистолет? Тампакс? Перчатку, чтобы хлестнуть его по лицу? Она достала квадратный сверточек в розовой папиросной бумаге и произнесла ледяным тоном:

— Герцогиня просила меня передать вам вот это.

Он, стоя в дверях, развернул пакетик. В нем лежала одинокая серебряная сережка в форме песочных часов. Эдвард нежно взял ее кончиками пальцев, а Лора захлопнула дверь у него перед носом.

Эдвард долго стоял под теплым душем, разбитый после отрывочно проспанной ночи. Сантехника в доме была еще довоенная, и вода подавалась под мощным напором без ограничений во времени. Стеклянные струйки били в лицо, прилизывали волосы, массировали прикрытые веки. Он чувствовал себя отважным путешественником, преследуемым пигмеями-каннибалами и нашедшим укрытие за стеной водопада.

Потом он осознал, что пора вылезать. До самолета теперь уже меньше пяти часов. Он закрыл воду, поспешно вытерся и оделся. Перед уходом он отправил электронное письмо Зефу и Кэролайн, уведомив их о происходящем.

Он вышел на улицу в одиннадцатом часу. В субботнее утро на ней было пусто. Голова все еще кружилась. Сочный лист, еще зеленый, слетел с ясного неба и прозаически шмякнулся на мостовую. Эдварду казалось, что он идет по Луне.

У тротуара стоял блестящий черный седан. Когда Эдвард поравнялся с ним, задняя дверца открылась.

— Эдвард, подождите!

Он обернулся и увидел долговязую фигуру трусящего к нему Ника Харриса. Серый костюм выглядел так, будто Ник в нем спал, причем беспокойным сном. Волосы отросли еще больше. В темных очках он походил на блондинистого вампира.

При этом он улыбался. Эдвард, ничему уже не удивляясь, улыбнулся в ответ, заметив про себя, что элемент случайности в его встречах сильно вырос.

— Да?

— Надо поговорить.

Эдвард не хотел останавливаться, а Ник не хотел его отпускать, поэтому они вместе зашагали по тротуару. Ник сказал что-то в черный мобильный телефон, который держал в руке, и спрятал его в карман.

— Вы меня ждали?

— Да. Книга у вас?

— Вы что, дежурили у моего дома?

Ник снял очки. Глаза у него покраснели от недосыпания.

— Да. Парковка здесь — просто кошмар, вы не находите?

— У меня нет машины.

— Так что же — она у вас?

— Теперь вы, кажется, поверили, что она существует.

Последовала неловкая пауза. Утреннее солнце светило до боли ярко. Эдвард заслонил глаза свободной рукой. В самом ли деле он так крут, как ему кажется?

— Для нас это не игра, Эдвард.

— Особенно когда вы проигрываете. На ваш вопрос отвечаю: нет. Кодекс не у меня.

Краем глаза Эдвард заметил, что черный седан движется за ними.

— Но вы знаете, где он, — не отставал Ник. — И можете его взять.

— Возможно.

— Так вот: от него надо избавиться. Лучше всего сжечь.

— Он не загорится.

— Как так? — Ник захлопал глазами и отвел назад лохматую челку.

— Он написан на пергаменте, а не на бумаге. Поэтому не воспламеняется. Знаете, я вообще-то спешу…

Ник снова достал мобильник.

— Его светлость на линии. У него к вам финансовое предложение, которое вы, полагаю, найдете поразительно щедрым. Мы хотим уладить это мирным путем.

Не церемонясь, он почесал голову. Эдвард видел его всего несколько дней назад, но дни эти, похоже, выдались трудными. Ник давно не брился, и знаменитых карманных часов что-то не было видно. Эдвард, не слишком его жалея, со вздохом закрыл глаза. Скорее бы закончить эту сцену. Никакого же интереса. Чего они пристали к нему? Кодекс найден, вполне реален и принадлежит ему со всей своей тайной начинкой, которую Маргарет вывела на свет. Как бы это выразить простыми словами? Игра окончена, и выиграл я?

— Дайте-ка мне телефон. — Эдвард остановился, и Ник протянул ему мобильник. Эдвард закрыл его и отдал назад.

— Извините, — развел он руками, — но нам не о чем разговаривать.

Ник, не особенно удивившись, взглянул на него с неунывающей стойкостью человека, привыкшего к отказам, и на этот раз почесал плечо.

— Мне кажется, есть о чем. Вы никогда не задумывались, как вам досталось заманчивое местечко в Лондоне, Эдвард? Его вам устроил герцог, и с той же легкостью он может все отменить.

— Я вам не верю, — с солнечной улыбкой ответил Эдвард.

Он в самом деле не верил. Это, конечно же, блеф — он был в этом почти уверен. Он не так уж дорожил в этот момент своей новой работой, но все еще гордился тем, что добился ее, и не собирался от нее отказываться. В любом случае делать какие-то переоценки было поздно: в то самое время, когда Ник пустил свой хорошо направленный снаряд, Эдвард услышал набор звуков, характерных для остановки автомобиля. Заскрежетал тормоз, открылась дверца, звякнули оставленные в замке ключи, и из седана вылез низенький усатый человек, похожий на турка, — бывший швейцар в доме Уэнтов.

Почесывание, видимо, послужило сигналом. Швейцар пролез между двумя припаркованными машинами и присоединился к Нику на тротуаре.

— Нам нужна ваша помощь, Эд, — сказал Ник с фамильярностью футбольного тренера. — Зачем наживать себе неприятности, если их можно избежать?

Эдвард ждал, но ни один из двоих не сказал больше ни слова. Подозрение, зарождавшееся в нем вопреки всякой вероятности, говорило об угрозе физического насилия.

— Может быть, вас подвезти? — продолжал Ник. — Мы могли бы поговорить в машине.

Раннее утро не способствовало тактическим выкладкам, однако Эдвард все же взвесил свои возможности. Какого черта. Они оба ниже его, а турок к тому же явно отвоевал свое. Розовощекий Ник, впрочем, был в тонусе, и принятая им стойка выдавала знакомство с боевыми искусствами доброй старой Англии. Сам Эдвард находился в упадке и не дрался со времен средней школы.

Он отступил на шаг. Ник и турок стали по обе стороны от него, отрезав ему пути к отступлению. Эдварду вспомнились деньки его воздушного пиратства в «Момусе». Как поступил бы в таком случае его виртуальный двойник? Гордость не позволяла спасаться бегством.

Двое противников вдруг перестали смотреть на него и уставились на что-то за его плечом.

— Доброго вам утречка, ребята! — прогремел чей-то бас, крайне неудачно копируя ирландский акцент. — Хотя нет, погодите, я еще раз попробую. Доброго вам утречка! — Вторая попытка получилась ничуть не лучше.

Эдвард рискнул оглянуться.

При всей огромности Зефа ему никогда не приходило в голову, что тот может выглядеть грозным. Лишь теперь Эдвард смекнул, какое впечатление должна производить эта громадина на незнакомых людей. Прикид, правда, подкачал — сандалии «Тева» и черная майка с надписью «Команда истинных гуманоидов» скошенными желтыми буквами, имитирующими титры пролога «Звездных войн», — но рост у Зефа шесть с половиной футов, вес триста фунтов с хвостиком, а бороду он отрастил просто устрашающую. Он заслонял Эдварду добрую часть солнца.

Противостояние разрядилось.

— Ты мне сразу не понравился, — сказал Эдвард турку, — и босс твой — тоже. Садитесь-ка вы в тачку, ты и Джеймс Блонд, отправляйтесь к своему герцогу и попейте вместе чайку.

Ничего лучшего он сейчас придумать не мог.

Поездка в Бруклин субботним утром не отняла много времени, даже если учесть, что сначала он отвез Зефа домой. Через полчаса Эдвард уже стоял на растрескавшемся тротуаре у дома Маргарет. Чей-то рыжий кот дергал усами, глядя на него со своего поста на подоконнике. Маргарет написала своим аккуратным почерком «Нэпьер» рядом с одним из дверных звонков. Случайная капля дождя превратила черную надпись в размытую синюю акварель.

Эдвард нажат на пуговку, и в глубине здания отозвалась трель.

В наступившей тишине усталость и пережитый шок внушили Эдварду страшную мысль, что Маргарет попросту уехала из города вместе с кодексом — например, к своей матери, — но тут она открыла ему дверь. Автоматика, видимо, не работала, и ей пришлось спуститься самой. Лицо ее слегка припухло от сна, весь наряд составляли мешковатая майка и серые шорты. Увидев Эдварда, она не особенно удивилась. Он поднялся за ней наверх.

Квартира, где ночью царил такой беспорядок, была чисто убрана. Посуда расставлена на сушилке, одежда спрятана. На полу две ровные стопки: в одной переплеты и корешки, в другой ободранные блоки страниц. Только постель разворошена.

— Извини, я тебя разбудил, — сказал Эдвард. Она отмахнулась. — Ты хоть выспалась?

— Да, нормально. Впереди еще куча дел.

— А люди, которых ты ждала?

— Они не пришли. Я сказала, чтобы не приходили.

Больше она ничего объяснять не стала. Голос у нее звучал хрипло, и она налила себе воды из-под крана. В трубах громко защелкало.

— У меня к тебе разговор, — сказал он. — Мне надо забрать кодекс.

Выражение ее лица не изменилось, и он стал продолжать:

— С час назад меня разбудила Лора Краулик, секретарша герцогини. Принесла мне билет на самолет в Лондон и велела взять с собой кодекс. Я должен отдать его герцогине.

Маргарет кивнула, все так же не проявляя никакой реакции.

— Когда у тебя рейс?

— Прямо сегодня. Маргарет, он не наш, хотя мы его и нашли. Он принадлежит Уэнтам.

— Знаю, — огрызнулась она. На столе у нее лежала холщовая сумка от фирмы «Тарджет». Маргарет достала из нее тот самый деревянный футляр, который Эдвард обнаружил в первый же день. Дерево, отполированное до сливочной желтизны, светилось на солнце. С одной стороны изящные петельки, с другой замочек. — Я захватила его вчера вместе с книгами. Красивая вещь, хотя и относится к более позднему времени. А переплет наверняка оригинальный. По-моему, это сафьян на дубовых досках. Похоже, внутри все-таки был не Лидгат.

Маргарет открыла футляр, обнажив переплет книги с вырезанными страницами.

— Мне следовало догадаться сразу. Это и есть кодекс — только лишенный содержимого. Но именно переплет, в техническом смысле, делает книгу книгой.

Эдвард, кивнув, потрогал кожу. Узоры и рисунки на ней стерлись от времени и прикосновений множества рук. Они заворожили его сразу, как только он увидел их в библиотеке Уэнтов. Расспросить бы Маргарет, что здесь изображено, кем и как это делалось, да поздно. Время поджимает.

Он защелкнул замок. Маргарет неотрывно следила за его руками, точно надеялась, что он в последний момент передумает. Эдвард, чувствуя себя хуже, чем ожидал, тяжело вздохнул.

— Не знаю, как тебя и благодарить, — сказал он и сразу понял, что говорит не то. — Герцогиня обязательно заплатит тебе за проделанную работу. Просто пошли ей счет — возьми сумму, о которой мы с тобой договаривались, и умножь на десять. Она не будет теперь возражать. Скорее всего даже и не заметит. Видит Бог, уж это ты заслужила.

Они стояли лицом к лицу. Маргарет держала двумя руками стакан с водой. Волосы, слежавшиеся и не мытые пару дней, все равно оставались красивыми. Он столько всего не сказал ей и столько хотел сказать, но не знал как.

— Что она с ним сделает, как ты думаешь? — спросила она.

— Не знаю. Вероятно, попросит оценить. Может быть, подарит какому-нибудь музею. Или оставит себе. Я в самом деле не знаю.

С каждым словом лжи он чувствовал, что теряет Маргарет, словно его слова обращали время вспять, стирая все, что они пережили вместе, и снова делая их чужими, как при первой их встрече в Ченовете. Но правды он не мог ей сказать. Это тайна герцогини, а не его, и чем меньше Маргарет будет знать, тем для нее же лучше.

— Деньги мне не нужны, Эдвард. — Она не смотрела ему в глаза — возможно, эту речь она приготовила заранее. — Я просто хотела побыть с ним подольше. Я знаю, это не мое открытие, — она жестом прервала его возражения, — ведь это ты его нашел в конце концов. Но я могу читать его, Эдвард. Могу говорить от его имени. От имени Гервасия. Лучше меня этого никто не сумеет.

— Я знаю, Маргарет. Ты уж поверь мне. И сделаю для тебя все, что смогу.

— Тогда возьми меня с собой.

Сердце у него разрывалось, а изо рта помимо его воли и желания вылетало «проконсультируюсь», «сфера компетенции», «отношения с клиентом», «право собственности». Точно это говорил робот. Он — робот — тарахтел все быстрее, стремясь обогнать чувство стыда и вины, нависшее над ним, как девятый вал над серфингистом.

— Слушай, — сказал он, стараясь скорей закруглить свое жуткое выступление, — я, наверно, остановлюсь в Уэймарше. Я позвоню тебе оттуда, и мы обговорим условия, идет?

Она вымученно улыбнулась ему.

— Ладно, поговорим, когда будешь на месте.

— Я тебе позвоню. Все будет в лучшем виде.

Он снова положил футляр в холщовую сумку и бодро вскинул ее на плечо. Еще немного, и пора будет уходить.

— Ты успела прочесть еще что-нибудь?

— Да, кое-что. — Ее, как и его, явно порадовала возможность поговорить о чем-то еще, кроме их будущего. — Некоторые страницы нуждаются в реставрации, чтобы полностью восстановить написанное.

— А чем все кончилось, знаешь? Мы, помнится, расстались с нашим героем в ледяной пустыне? Давай, не томи! — Все, что бы он ни говорил и ни думал, заставляло его внутренне ежиться.

— Это в самом деле интересно, — поджала губы она. — Я тут пыталась разобрать первоначальные тексты, которые потом соскоблили. Так вот Гервасий пробовал разные концовки. В одной рыцарь остается в тех краях и женится на киммерийке. В другой — становится святым и обращает их всех в христианство. В третьей вроде бы выясняется, что Киммерия — это Англия, ставшая неузнаваемой из-за холода и чумы.

— Прямо «Планета обезьян».

— Правда похоже? Только Гервасий все эти версии стер. В окончательном варианте герой просыпается как-то утром и вспоминает, что нынче Пасха. Он давно уже не ходил к мессе и нуждается в отпущении грехов. Он не уверен, что киммерийцы — христиане, однако спрашивает, и его провожают в церковь, в некую чудотворную часовню. Только помолившись там, он сможет вернуться домой, говорят ему.

Часовня вся неведомым образом возведена из цветных стекол, без единого камня. Не знаю, бывал ли ты в Париже, но мне кажется, что это здание чем-то напоминает Сен-Шапель. На стеклянных стенах изображены античные мифы: Орфей и Эвридика, Пигмалион, падение Трои и так далее. Часовня по-своему похожа на кодекс. Сам Гервасий указывает на это: «То книгу привело на память, // Стенной оклад с листами из стекла».

Он сознает, что это Часовня Роз, тот самый мистический храм, о котором говорил олений рыцарь и к которому он шел с самого начала. Он нашел ее, когда перестал искать. Цель его странствий достигнута.

В часовне жарко, что, в общем, имеет смысл — ведь такое стеклянное строение все равно что оранжерея. Впервые за долгие месяцы рыцарь согревается и чувствует, что он в безопасности. Он молится, и молитва избавляет его от страданий. Тоска по жене и по родной Англии оставляет его. Ни до чего на свете ему больше нет дела. Все, что казалось ему важным, теряет значение. Быть может, это духовное прозрение, отрешение от всего земного, а может быть, он просто устал страдать. В этом смешении веры и отрезвления, экстаза и разочарования он снимает с себя доспехи и засыпает перед алтарем. Во сне душа его покидает тело и возносится на небеса.

Эдвард переступил с ноги на ногу. Конец показался ему закономерным, но очень уж грустным.

— Значит, он так и не вернулся домой?

— Нет. Не вернулся.

Ему хотелось сказать что-нибудь умное, но в голову, хоть убей, ничего не лезло.

— И что, по-твоему, это означает?

Маргарет пожала плечами.

— Мои коллеги определенно сказали бы так. Часовня Роз в диалектическом плане — противоположность черной страницы во второй части. Одна — свет, другая — тьма, часовня дает прибежище — ущелье губит, часовня открыта — мрак непроницаем…

— Ясно, ясно. Ты-то сама как думаешь?

Маргарет, отвернувшись к столу, смела с него себе на ладонь книжную пыль.

— Даже не знаю. Конец скорее экзистенциалистский, чем христианский. Мне он нравится.

— Разве тебе не кажется, что ему все-таки следовало добраться домой?

— А тебе, значит, так кажется? — ни с того ни с сего взъярилась она и кинула в него пригоршню пыли. — Посмотри вокруг! Ты в каком мире живешь? Каждый получает что хочет, всё складывается как нельзя лучше, все возвращаются домой? Так, что ли?

— В общем-то нет. — Эдвард обиженно отряхнулся. — Я, конечно, не знаю…

— Ах ты не знаешь? Ничего, узнаешь скоро! Или спроси герцогиню, она тебе скажет.

Он принял ее вспышку почти с облегчением. Пусть злится, это хорошо. Он сам был зол на себя.

— Ладно, Маргарет. Извини. У меня не было выбора, ты же знаешь. А для тебя я сделаю все, что смогу.

Она, кивнув, отряхнула руки.

— Да, конечно. Я знаю.

В комнате стало тихо. Даже всегдашний фоновый уличный шум вдруг на секунду затих, сделав их молчание еще заметнее. Он поправил на плече сумку.

— Мне пора. Самолет отправляется через пару часов.

— Хорошо.

— Как доберусь, сразу тебе позвоню.

— Хорошо.

Она неловко шагнула вперед и поцеловала его с неожиданной нежностью. Он, на миг прижав ее к себе, повернулся и открыл дверь. Говорить больше было не о чем. Она должна знать, что его вины тут нет, а ему совершенно незачем чувствовать себя виноватым.

 

22

Два часа спустя Эдвард сидел в кафе «Чили», в аэропорту Кеннеди, имея на себе свой лучший костюм от Хьюго Босса — черный, на четырех пуговицах — и лучшие туфли из черной кожи. В кармане ждал своего часа безукоризненный розовый галстук. Его багаж составляли ноутбук — в футляр он еще умудрился втиснуть зубную щетку, смену носков и белья — и сумка с кодексом. Зажав их коленями под столиком, он заказал себе огромную ледяную кружку светлого мексиканского пива, где плавал ломтик лайма. Перед отлетом хотелось выпить чего-то исконно американского.

Он поглядывал на свое отражение в зеркальной рекламе пива. Боль от разлуки с Маргарет оставалась при нем, но понемногу бледнела перед волнующим трепетом грядущих событий. Одно переплеталось с другим. Прошлый месяц представлялся ему сплошным мучительным сном, который наконец-то, слава Богу, кончился. Даже последние четыре года у «Эсслина и Харта» вспоминались как тюремный срок, отсиженный ни за что. Ладно — было, да прошло. Он смотрел вперед, готовясь начать все сызнова. Господи, как он устал. Точно астронавт на площадке подъемника. Скоро ракета, потеющая жидким азотом, стартует и перенесет его в другой мир.

Объявили посадку на его рейс. Стюардесса компании встретила Эдварда сразу за пропускным пунктом и лично сопроводила на место, мимо длинной колонны пассажиров, бредущих к самолету. Милый знак внимания. Эдварду не хотелось класть кодекс на полку для вещей — в идеале его полагалось бы приковать наручниками к собственному запястью, — но он решил оставить при себе ноутбук и потому неохотно расстался с кодексом. Из отдушины над головой шел сухой замороженный воздух. Соседнее место пустовало — возможно, герцогиня выкупила и его, чтобы Эдварду было удобнее путешествовать. Может, позвонить по мобильному «Эсслину и Харту» в Лондон — сказать, что он уже в пути? Но тут по радио попросили отключить все электронные приборы, и он убрал телефон. Стало пасмурно, и несколько дождевых капель легли штрихами на толстый пластик окна. Рабочие внизу разъезжали на багажных подъемниках, похожих на инопланетные тележки для гольфа.

Потом самолет тронулся, и Эдварда слегка вдавило в спинку сиденья. Нескончаемая прошлая ночь наконец сказалась. Он закрыл глаза, Его поднимали в никуда, все выше и выше, и казалось, что вот-вот он исчезнет, просто блаженно прекратит свое бытие; дадут занавес, и в зале зажжется свет. Рассказ окончен. Он был несовершенным, но совершенство встречается редко — разве что в книгах. Когда самолет поднялся над облаками, Эдвард уже спал.

Проснулся он на середине фильма, который показывали в салоне, и посмотрел немного, не потрудившись даже надеть наушники. Этот крупнобюджетный шедевр про боевые искусства мог свободно обойтись и без диалогов. Наставник прогонял молодого героя через серию пыточных упражнений. Парень играл на флейте, балансируя при этом на острие меча. В медленной съемке разбивал лбом гигантский рубин. Сшибал ногами тропические фрукты с голов слуг своего учителя, не задевая при этом их подстриженных кружком волос.

Затем ученику пришло время выступить на большом турнире, и он мало того что потерпел поражение — его еще публично унизил блестящий ученик старинного учительского соперника, зловещего усатого персонажа. Старый учитель печально поник головой. Вся выучка пошла насмарку. Но когда вся надежда казалась потерянной и красивая дочь учителя с трудом сдерживала слезы, герой снова вышел на ристалище. Только теперь цель обучения стала ясна ему, дремлющие способности пробудились, и он одержал победу. Воспитанник злого соперника побит, девушка счастлива. Понимающая улыбка наставника. Конец фильма.

В самолете было темно. Сквозь оконные заслонки просвечивал красный закат. Лампочки для чтения тоже не горели, кроме одной, далеко впереди. Воздух, сухой и стерильный, веял холодом, и все пассажиры завернулись в одеяла из серой овчины. Линия их путешествия на мониторах приближалась к арктическому кругу, гуд двигателей звучал монотонно и усыпляюще. Стюардессы сидели кучками в концах проходов, скинув туфли, и массировали уставшие ноги.

Но у Эдварда режим сна уже сбился. Он выудил из-под сиденья ноутбук, включил его и вставил диск, который с предусмотрительностью наркомана не забыл сунуть за лацкан. Жидкокристаллический экран наполнился прохладным молочным светом. «Момус» ждал его, как всегда, на том самом месте, где Артист оставил игру. Эдвард теперь знал, как нужно действовать, и время у него было — так почему бы не довести это до конца?

Он, как ни удивительно, прекрасно запомнил все, что ему говорил Артист: надо запустить метро, найти бриллианты, потом в аэропорт, потом во Флориду, потом выйти на орбиту. До Лондона оставалось четыре часа, и теперь, когда он выбрался из пасхального яйца, все выходило до смешного легко. С его плеч точно сняли громадную ношу. Он выигрывал каждый бой, находил все ключи, без труда избегал ловушек.

Не успев оглянуться, он вышел в космос. Голубовато-зеленая мраморная Земля крутилась у него под ногами. Летали снаряды, сверкали лазеры. Эдвард успел собрать первоклассную армию бойцов и инженеров, повиновавшихся ему беспрекословно. С помощью сверхмощного магнитного поля они заарканили встречный астероид — богатый, к счастью, железной рудой, — свели его с орбиты и запустили прямо в центр линзы, которой пришельцы загородили от землян солнце. По ней, как по розетке собора, побежали трещины, придав ей сходство с бриллиантом, имеющим ослепительно яркий изъян, или с глазом, чьи сосуды налились расплавленным золотом, — а потом она разбилась, открыв невыносимое сияние солнца.

Вот и конец. Все получилось как надо. Земля скована холодом, но инопланетяне ушли, и солнце вернулось. Жизнь возродится вновь. Он угадал правильно — а если не угадал, то по крайней мере выиграл. Эдвард зевнул и потянулся.

Все бы хорошо, вот только игра не желала заканчиваться. Она продолжалась. Эдвард нахмурился. Логика — по крайней мере логика Зефа — подсказывала, что не все еще доведено до конца. Что же он упустил из виду?

Он вдумался в ситуацию. На экране стояла ночь, последняя перед восходом старого, не закрытого фильтром солнца. Маленькая фигурка Эдварда, неутомимая как всегда, топала по легкой пороше. Он направил себя по замерзшей реке, ведущей на север из города, и прошел много миль, оставляя за собой цепочку миниатюрных следов.

Это тянулось долго. Он потерял счет минутам и часам среди освещенного луной пейзажа. Сугробы уходили вдаль, как волны или песчаные дюны, изредка прерываемые хвойной рощицей или разрушенным фермерским домом, — снег, укрывший развалины, напоминал смятое одеяло беспокойно спящего человека. Возможно, время и было главной проблемой. Он разбил космическую линзу и прогнал захватчиков-инопланетян, но с временем, которое они ускорили, так ничего и не сделал, правильно? И даже если ускорение прекратилось само по себе, можно ли исправить ущерб, который оно нанесло? Эдвард попытался стать на точку зрения фаната научной фантастики. Земля мертва, тут уж ничего не попишешь. Может, он действительно опоздал с помощью. В него стал закрадываться страх. Так выиграл он в конце концов или проиграл?

Последний изгиб реки — и он на месте. Развалины старого моста давно исчезли, но Эдвард узнал очертания утеса. Именно здесь начиналась игра. Жесткую густую траву на вершине покрывал иней, но она почему-то пережила похолодание. Настоящая Киммерия. Может, Артист и Часовню Роз где-то припас для него? Заря окрасила снежное поле в розовато-серый цвет. Иней постепенно таял, превращаясь в росу. Нагнувшись, Эдвард увидел в каждой капле — он давно уже перестал удивляться такой детальной разработке — отражение целого мира, дробящееся и повторяющееся до бесконечности.

Старый почтовый ящик, пустой, по-прежнему висел на столбе. Тонкие березы и осины, через которые он шел в начале игры, согнулись под тяжестью снега и образовали крытую ветвями аркаду. Большое дерево рядом с ними рухнуло и лежало с вывороченными корнями. Эдвард, устроившись поуютнее в удобном кресле бизнес-класса, закрыл глаза.

Но игра продолжалась, несмотря ни на что. Пригибаясь и обрушивая на себя снег с веток, он углублялся в рощу. Кажется, здесь он когда-то вошел в нее — может быть, здесь сумеет и выйти. Он довел этот мир до точки — самое время смыться с черного хода и начать все заново в новом. Авось в другой раз ему больше повезет. Он шел и шел, но конца этому лесу не было. Подбоченившись, он посмотрел вверх, на серый пустой купол неба. Знаете что? Надоело ему разгадывать чужие загадки, проскакивать сквозь чужие силки, копаться в чужих секретах. Да и свои секреты тоже ему надоели. Он глубоко вдохнул в себя свежий холодный воздух.

Стало совсем светло, и пошел снег, Он сыпал и сыпал — не теми крупными хлопьями, которые превращаются в слякоть, едва коснувшись земли, а мелкой крупой, из которой только и получаются хорошие, качественные заносы. Эдвард, смахнув снежок со знакомых белых перил, облокотился на них и стал смотреть на замерзшую реку. Знакомые, родные места — оно и понятно, ведь он здесь вырос. Время, видимо, убежало так далеко вперед, что сделало петлю и вернулось назад., потому что он опять в Мэне, и отец у него жив, и родители все еще вместе. «Может, я все-таки выиграл, — думал во сне Эдвард, — и это моя награда».

Для полного счастья ему требовалось только одно, и теперь это самое как раз и происходило. Он смотрел, как идет снег, и слушал ту особую тишину, которую приносит с собой снегопад. Дело верное. Завтра школу точно отменят.

Зазвенел звонок, Эдвард открыл глаза. На табло светилось «Пристегните ремни». Самолет шел на посадку над аэропортом Хитроу.

С Эдвардом творилось что-то невероятное. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, но ухмылка так и не исчезла. Он не мог вспомнить, когда с таким нетерпением ждал чего-то в последний раз. Жаль, что нельзя остановить время, продлить этот плавный, выворачивающий тебя наизнанку спуск, насладиться минутами предвкушения в полной мере. Он снял с полки сумку с кодексом и положил ее на колени, ощущая ее успокоительную тяжесть. Самолет закладывал вираж над лондонскими пригородами. Окно заполнили спящие серые крыши и белые проблески фар.

Пять минут спустя они совершили посадку. Самолет подкатил к воротам, пассажиры выстроились в очередь. Даже стоять в ней было приятно. Колени восхитительно побаливали. В Нью-Йорке сейчас только девять вечера, в Лондоне — два часа ночи. Впереди, за входом в аэропорт, все выглядело немного другим, европейским. Таксофоны красные с белым, вдоль стен — суперсовременные автоматы для продажи сигарет. Сразу за буфетом бар с алкогольными напитками. Полно бородатых, и у каждого при себе мобильник и пара темных очков.

Эдвард никуда не спешил. Он стоял у входа и ждал, пропуская всех прочих пассажиров. В Хитроу, как в любом аэропорту, было много стрелок, надписей, много проходов и развилок, по которым растекался безымянный людской поток. Люди проходили мимо, как будто он был таким же, как они, а не выполнял важнейшую, особо секретную миссию. Он хотел уже влиться в этот поток, но задержался. Куда торопиться? Он посмотрел новости, шедшие без звука на подвешенном к потолку телевизоре, и его внимание привлекла фигура на другом конце зала.

Высокая, гибкая молодая женщина с тяжелой сумкой решительно пробиралась через толпу. Длинный, с горбинкой нос, прямые темно-каштановые волосы покачиваются у подбородка. Лицо не выражает ничего особенного, но опущенные вниз уголки рта придают ей меланхолический вид.

На том конце зоны прибытия ее ожидал мужчина. Эдвард уже встречался с ним. Высокий пожилой красавец с ежиком белых волос. Очень худой, почти изможденный, как будто только что встал после серьезной болезни, но с безупречно прямой осанкой. Он взял у Маргарет сумку и одним движением без усилия вскинул ее на плечо. От его розовых щек просто веяло здоровьем. Раздался серебряный звон, и механический голос протарахтел что-то по динамику. Маргарет и герцог Бомри, перекинувшись парой слов, проследовали к выходу с надписью ТАМОЖЕННЫЙ КОНТРОЛЬ.

Эдвард посмотрел им вслед. Странно, но он не мог сдвинуться с места. Его, как от ожога невидимой медузы, поразил бесцветный, не имеющий вкуса, парализующий токсин. Он стоял и смотрел на них издали. Все это не совсем еще дошло до него, его сознание отказывалось придать смысл картине, которую он наблюдал.

Мужчина и женщина скрылись из глаз, и его паралич прошел, уступив место страху — страху перед происходящим, перед уже происшедшим. Ноги сами собой пришли в движение, а мозг подоспел с объективной оценкой ситуации. Мозг явно не желал сразиться с этой новой загадкой, придать ей какую-то приемлемую форму — он упорно жался в углу и даже норовил улизнуть с ринга. Все вокруг сделалось ярким и четким, как раскиданная стеклянная мозаика. Время вышло. Где оно, вдохновение, где гениальный тактический маневр, способный в корне изменить ситуацию — нет, не просто изменить, а отменить, одним махом сделать так, чтобы все снова стало хорошо? «Она, наверно, решила, что я лечу более поздним рейсом, — думал Эдвард. — Не могла она хотеть, чтобы я это видел». Он чувствовал себя как камера с открытой заслонкой — не в его власти закрыть объектив, отвернуться, прекратить съемку.

Он уже думал, что потерял их в толпе, но тут они появились опять в очереди у паспортного контроля. Он хотел перехватить взгляд Маргарет, однако ракурс был неудачный, к тому же она надела темные очки, в которых он видел ее впервые. Выглядели они на ней просто ужасно и делали ее похожей на слепую. Она что-то сказала герцогу. Тот порылся в карманах и подал ей чистый носовой платок. Эдварду было больно смотреть на нее, как на солнечный зайчик. Она ничего не понимает, думал он. Ее нужно предостеречь.

— Маргарет! — крикнул он. — Маргарет!

Десять тысяч человек оглянулось на его крик. Она тоже посмотрела в его сторону и сразу же отвернулась. К герцогу подошел служащий в форме и вывел их с Маргарет из очереди в какую-то боковую дверь. Эдвард проводил их глазами, вскинув руку жестом человека, останавливающего такси. У одного из окошек таможни возникло замешательство. Какой-то ребенок — нет, мужчина необычайно малого роста — попытался прорваться без очереди, но двое таможенников без труда задержали его и увели прочь.

Собственная кладь начала вдруг тяготить Эдварда. Он нашел скамейку и сел. Надобность в каких-то чрезвычайных мерах чувствовалась по-прежнему — его внутренняя сигнализация трезвонила все сильнее с каждой секундой, но он не знал, что надо делать и как ее отключить. С трудом верилось, что время идет, как и шло. После такой встряски ему полагалось остановиться со скрежетом и вонью горелой изоляции. Мозг автоматически регистрировал детали аэропортовского интерьера: рекламу «Лаки страйк» и «Кампари», узор на линолеуме. В носу свербело. Рабочие на летном поле при свете прожектора копались в моторе грузовика. Эдвард смотрел на них, пока на сетчатке у него не отпечатались голубые блики.

Бессмысленный фоновый шум из динамиков постепенно оформился в мужской голос.

Эдвард заставил себя вслушаться и услышал свою фамилию.

Грубые механизмы реальной жизни, как ни странно, продолжали работать в прежнем режиме. Посредством стрелок-указателей, вежливых чиновников и ускоренных процедур он быстро прошел через все формальности. У распределителя багажа его ждал шофер с написанной от руки табличкой. Это был его старый приятель без подбородка, одетый в шикарную кожаную куртку, плохо сочетавшуюся со свитером крупной вязки. Еще один субъект, весельчак, до смешного похожий на Кларка Гейбла, взял у Эдварда поклажу. Не разговаривая ни с ним, ни друг с другом, они провели его в подземный гараж, где одуряюще пахло бензином. Там стоял темно-синий лимузин «даймлер-бенц», хищно присевший на сверкающих спицах. Эдварда водворили на заднее сиденье, те двое сели впереди, и автомобиль, деликатно кашлянув, снялся с места.

Его везли куда-то на север через пригороды с полузнакомыми именами — Виндзор, Уорфорд, Хэмпстед, Льютон. Заднюю часть покалывало, как будто он уже несколько суток провел в сидячем положении. Думать ни о чем не хотелось — ни одно направление мысли не вызывало у него даже отдаленного интереса. Хотя любопытно, что герцог сказал Маргарет про кодекс — наплел, поди, что это национальная ценность и что он позволит ей написать о нем. Как можно быть такой умной и такой наивной одновременно? Герцог изорвет его на куски, как и обещал Фабриканту.

Они ехали уже пару часов. Звезды здесь, вдали от города, светили поразительно ярко, но он не испытывал охоты любоваться ими. Он не вышел из машины, когда они остановились заправиться. Божественный запах кожи и сладкого табака на заднем сиденье оставлял его равнодушным. Он либо смотрел прямо перед собой, либо закрывал глаза и пытался вздремнуть. В помявшемся черном костюме и расстегнутой у ворота белой рубашке он походил на гостя, который возвращается домой после долгой, просто убийственной пирушки.

Мысли, несмотря на все его усилия, все время возвращались к скорому приезду в Уэймарш и неизбежным практическим трудностям. Впустят ли его в дом без книги? Он пытался вообразить себе, как все будет. Дворецкий доложит о нем, и герцогиня, сидя с поджатыми ногами на большом диване, бросит на него раздраженный взгляд. Как он осмелился показаться в Уэймарше? Хотя, может, все не так уж и плохо, думал он, покачиваясь в «даймлер-бенце». Он сейчас на стороне проигравших, но и герцогиня тоже. Они заодно. Ее деньги остались при ней, а это что-нибудь да значит, ведь так? И пока герцог в Лондоне, номинальной хозяйкой Уэймарша остается она. Он потерпел поражение, но это еще не катастрофа, означающая разрыв сделки. Для герцогини настало время отойти в окопы, переформироваться, пересмотреть свои планы, и в этом он готов ей помочь. Сейчас она как никогда нуждается в сочувствии, в чьем-то свежем взгляде. Он заставил себя глубоко вздохнуть, и стеснение в груди немного ослабло. Может, все еще и будет хорошо.

Он еще раз проиграл сцену своего приезда, но на этот раз она открыла ему дверь сама (слуги давно уже отправились спать). В вечернем платье, с коктейлями в обеих руках — бокалы мерцают от падающего сзади света. Кодекс был лишь мимолетным капризом, признается она, аристократической причудой, только и всего. Она ужасается, видя, как он расстроен. Забудьте об этом, с мелодичным смехом просит она, игриво целуя его в щеку. Не поминайте больше о нем. Выпейте и развеселитесь.

Мимо пронеслась встречная «скорая помощь» с непривычной, режущей слух европейской сиреной. Ему стало не по себе и вдруг почудилось, что они движутся назад, что эти картонные холмы, фанерные домики и одинаковые изгороди повторяются снова и снова.

Целую вечность спустя они подъехали к каким-то воротам. Под шинами захрустел белый гравий. Час был предрассветный — луна зашла, небо начинало синеть. Инстинкт самосохранения заговорил в полный голос, спрашивая Эдварда, во что он собирается вляпаться. Нет, он не готов еще встретиться с ней. Слишком скоро. Не успели они проехать в ворота, он распахнул дверцу и выпрыгнул.

Пробежав пару шагов, он остановился. Воздух, неожиданно холодный и резкий, немного привел его в себя. Он впервые оказался на свежем воздухе с тех пор, как двенадцать часов назад сел на самолет в Нью-Йорке, и само дыхание уже действовало успокаивающе. Машина позади него тут же остановилась.

Эдвард выпрямился и почти спокойно сориентировался на местности. Усадьбу окружала высокая, плотная живая изгородь — через такую, пожалуй, и немецкий танк не прошел бы. Поверх нее проглядывали искрошенные кирпичные зубцы. Может, на помощь позвать? Или повернуться и просто уйти? Двое сопровождающих совещались шепотом на переднем сиденье. Шофер, наполовину опустив окно, вежливо осведомился:

— Мне подождать, сэр?

Другой, Кларк Гейбл, вылез — пиджак у него, вот обида, ни капельки не помялся во время езды — и с легким беспокойством посмотрел на Эдварда поверх сверкающей крыши.

— Подбросить вас к дому, сэр? Идти-то ведь будь здоров. Полчаса будет, не меньше.

Эдвард опять огляделся. Да, парень прав. До ближайшего дома миль десять в обратную сторону. Раньше или позже, этого все равно не миновать. Хуже, чем теперь, все равно не бывает. Или бывает? Лучше не задумываться. Он снова сел в машину и захлопнул дверь.

Кларк Гейбл не соврал: дорога и на машине заняла у них с полчаса, хотя шофер преодолевал ее извивы, как на автобане. Было около пяти утра, рассвет приближался, и Эдвард уже различал по сторонам кое-какие картинки в манере Эдварда Гори: обширный фруктовый сад, луг с аккуратными стогами, запущенные фигурные деревья. Он сидел теперь прямо, расправив плечи. Не хватало еще, чтобы они засекли, как он глазеет по сторонам. Что бы ни случилось, он должен встретить это со всем достоинством, на которое только способен.

Машина вдруг затормозила так резко, что он чуть не стукнулся лбом о переднюю спинку. Посреди дороги, точно поджидая их, стоял олень. Свет фар отражался от его гордой, мохнатой белой груди. Этот огромный зверь действовал Эдварду на нервы — он, видимо, забрел сюда из знаменитого оленьего парка Уэнтов, но с тем же успехом мог сойти прямо со страниц «Странствия». Шофер погудел, и олень неторопливо сошел с дороги, нисколько не боясь механического соперника. Он запрокинул голову, словно принимая рогами какие-то эфирные волны, и уставился на машину в упор. Эдварду казалось, что эти глаза смотрят на него одного с презрительным выражением английского лорда.

Вскоре дорога раздвоилась и превратилась в круглую подъездную аллею, обрамленную с двух сторон открытыми колоннадами. В центре круга располагался скромный фонтан, где нимфы и сатиры разыгрывали неведомую мифологическую аллегорию, возглавляемую суровым, подчеркнуто мужественным водяным богом. За фонтаном стоял дом. Эдвард на этот раз сидел смирно и ждал, когда дверцу откроет сопровождающий.

Уэймарш оказался мало похож на то затертое любительское фото, которое он таскал у себя в голове. Он даже немного разочаровывал. Серая громадина, впечатляющая больше своей массой, чем изяществом. Глаз отмечал много колонн, много окон, урны, орнаменты — дом в какой-то момент его истории снабдили неоклассическим фасадом — и широкие, пологие каменные ступени, ведущие к двойным парадным дверям. Скорее университетская библиотека, чем жилая усадьба. Эдвард ожидал каких-то аналогий с «Момусом», но Артист, как выяснилось, так далеко не забирался и Уэймарша ни разу не видел. Эдвард ступал по неизведанной территории.

Он думал, что герцогиня появится в дверях большого центрального входа — сам он поставил бы эту сцену именно так, — но она вышла из двери сбоку, имевшей, вероятно, какое-то специальное название. Она либо ждала его, либо поднялась очень рано. Теплый свет из дома красиво обрисовывал ее фигуру. Он воображал ее в вечернем, чуть ли не бальном платье, она же вышла одетая практично, для улицы: длинная темная юбка, перчатки, легкое пальто. В ушах будничные серьги-пуговицы.

Дорожный костюм, подумал он.

— Эдвард? — Уголки ее рта приподнялись в пародии на улыбку. — Ну и ну. Вас я ожидала увидеть здесь меньше всего.

Сначала он принял это за шутку, но тут же понял, что она говорит чистую правду. Его приезд ее действительно удивил. Ростом она была меньше, чем ему запомнилось, с более узкими плечами, но это компенсировалось тем, что она стояла на лестнице выше его. И лет ей больше, трезво отметил он, но поспешно добавил, что на ее красоту это никак не влияет.

— Разве Лора вам не сказала? — спросил он. — Она мне дала билет от вашего имени. Мой рейс прибыл часа три назад, и мы сразу же выехали сюда.

— Лора! — Она махнула рукой, отправляя Лору за пределы вселенной. — Я слышала о том, что случилось в аэропорту, и не думала, что вы явитесь сюда после такого фиаско. Я говорю серьезно. Дурная стратегия, дурная тактика. — Она грустно покачала головой. — Дурной вкус.

Ступив вперед, она покачнулась и оперлась рукой в перчатке на грудь Эдварда, чтобы сохранить равновесие. На него повеяло ее дыханием, и он уяснил себе, что она не на шутку пьяна.

— Ну, раз уж я здесь, — сказал он с напускной веселостью, — может быть, вы мне покажете дом?

Он предложил ей руку. От холода перехватывало голос.

— Не думаю, что на это есть время. Деннис? — Бесподбородочный шофер обернулся на ее зов. — У нас все готово?

— Все на мази, ваша светлость, — бодренько откликнулся тот.

Герцогиня с запозданием оперлась на руку Эдварда, думая явно о другом и глядя, как слуги выносят на крыльцо ее многочисленный зеленый багаж. В предрассветной тишине чирикнула какая-то птица. Дом стоял на естественном возвышении, что позволяло Эдварду обозревать все поместье — они любовались им вдвоем, стоя бок о бок, словно хозяева этих угодий. Небо налилось чистейшей, никогда еще им не виданной синевой, и лужайку с аллеей и фонтаном точно обмакнули в прозрачные индиговые чернила.

— По правде сказать, Эдвард, я как раз собралась уезжать. Придется бросить вас здесь без всяких яких, как выражаются у вас в Америке.

Это последнее выражение она рискнула произнести с техасским акцентом.

— Куда же вы уезжаете?

— Далеко, Эдвард. — Она перевела взгляд на шофера с охранником. — Очень далеко. Мне давно уже пора устроить себе каникулы. Видит Бог, как мне нужно побыть подальше отсюда.

Она оглядела Уэймарш с гримасой отвращения на лице.

— Вы действительно едете? — Эдвард пытался перехватить ее взгляд. — А как же кодекс? Что будем делать с герцогом?

В ответ он получил увесистую, отнюдь не символическую пощечину. Герцогиня хорошо развернулась правой, и у него зазвенело в ухе.

— Как вы могли приехать сюда? Как? — Ее лицо теперь придвинулось совсем близко. От нее пахло джином, дорогими сигаретами и презрением. — Да он же убьет меня, понимаете? И Лору тоже, если сможет нас поймать. Вы погубили нас обеих!

Она выпрямилась, раздув побелевшие ноздри. Ее всю трясло, но голос оставался ровным.

— Все кончено, вы разве не видите? Это, возможно, не в американском стиле, но мы здесь умеем уйти прилично. Нет ничего хуже проигравшего, который не желает сознаться, что он проиграл.

Гроза прошла столь же быстро, как и налетела. Настроение герцогини переменилось, как обычно, с быстротой ртути, и она состроила ему глазки.

Именно так — состроила глазки.

— В чем же дело? Вам просто хотелось приехать, да?

— Знаете, с меня, кажется, хватит.

Она, похоже, вознамерилась поцеловать его в щеку, но он отстранил ее локтем.

Нет уж. До него, может быть, и медленно доходит, но кое-что до него определенно дошло.

— Ну, как хотите, — снова выпрямилась она. — В то место, куда я еду, вас, пожалуй, все равно не пустили бы.

Она резко повернулась и почти буквально скатилась с лестницы к ждущему ее лимузину. Шофер открыл ей дверцу. На секунду она задержалась и приложила руку — ведь не приснилось же это Эдварду? — к небритой щеке водителя, прежде чем рухнуть в темный салон.

Эдвард отбежал немного в сторону, чтобы фонтан не мешал ему видеть, как удаляются рубиновые задние огни «даймлер-бенца» — удаляются по дороге с двумя белыми колеями и зеленой полоской посередине, безупречно ухоженной, прямой как стрела, той самой, по которой только что ехал он. Сунув руку в карман пиджака, он нащупал свой парадный шелковый галстук. Жаль, что он забыл повязать его перед встречей, а теперь уже поздно. Герцогиня спасается бегством, и неизвестно, будет ли этому бегству конец. Этого он, наверно, никогда уже не узнает. Последний сет этого матча сыграют уже без него.

Он сел на холодную каменную ступеньку, положив на колени сумку с футляром от кодекса. Точно ли футляр пуст? В траве храбро заверещали сверчки. Может, Маргарет все-таки нашла экземпляр Лидгата, о котором она говорила? Утешительный приз, так сказать. Эдвард открыл защелку и снова увидел черный покоробившийся переплет.

Футляр был полон доверху, но лежал там не кодекс и не Лидгат, вообще не книга. Его наполняли сотенные долларовые купюры, в каждой пачке — как прикинул он наметанным глазом — по сто штук. Всего пачек было пятьдесят. Пятьсот тысяч долларов — вот, значит, сколько запросила Маргарет. Что ж, торговаться она умеет. Цена хорошая. Она сказала, что дело не в деньгах, и, видимо, не кривила душой, говоря это. Сейчас был бы уместен какой-то широкий жест — порвать их, скажем, или разметать по лужайке, как листья, или сжечь на ступенях Уэймарша, — но Эдвард всего лишь аккуратно закрыл футляр. Им понемногу овладевало новое, прагматическое настроение.

Он смотрел на небо и на верхушки деревьев, чувствуя, что пробуждается ото сна. Пахло осенью, и небо стало жемчужно-розовым, как морская раковина изнутри. Он обхватил себя руками. Холодно — но когда солнце взойдет, возможно, станет теплее. Пора взять за правило носить при себе фляжку со скотчем для таких вот случаев. Внутри у него, как ни удивительно, установилось почти приятное оцепенение. Он оглянулся через плечо. Чьи-то руки закрыли дверь, через которую прошла герцогиня, и фасад Уэймарша сделался темен и мертв, как изваяние с острова Пасхи. Голова Эдварда была чиста, как форзац в конце длинной-предлинной книги. Любопытно, лениво подумал он, случится ли с ним впоследствии хоть что-нибудь интересное.

На небе еще оставалось несколько звезд. Он чувствовал, как затаились где-то за горизонтом холодные зимние созвездия. Забавно думать, что завтра утром его по-прежнему будут ждать в офисе. Рано, еще до открытия бирж. Он стянул на груди лацканы пиджака, но утренний холод проникал сквозь тонкую ткань. И еще забавнее, что он, возможно, в самом деле туда явится.

Ссылки

[1] Перевод С. Александровского.

[2] Комиссия по безопасности биржевых операций.

[3] Гого в президенты ( исп .).

[4] Николас Никльби — герой одноименного романа Ч. Диккенса.

[5] Джазовая вокалистка и пианистка (р. 1926).

[6] Запрещено ( нем .).

[7] Колледж в г. Брунсвике, штат Мэн.

[8] Поэма английского поэта-сентименталиста Эдварда Юнга (1683–1765).

[9] Американская писательница, драматург и сценаристка (1889–1981). Автор романа «Джентльмены предпочитают блондинок».

[10] «Сводная библиография» ( лат .).

[11] «Сводный каталог инкунабул» ( нем .).

[12] «Английская хроника» ( лат .).

[13] «Волшебные сказки» ( фр .).

[14] Оперативное запоминающее устройство, оперативная память.

[15] Адресная поисковая система в Интернете.

[16] Джеффри Чосер (1340?—1400) — выдающийся поэт и ученый эпохи английского Возрождения. Основоположник английского литературного языка.

[17] низшие дворянские звания, соответствовавшие статусу оруженосца; предшествовали рыцарскому титулу.

[18] Монах-англосакс (673–735), автор «Церковной истории народа англов».

[19] Поэт, предположительно живший во второй половине XIV в. Автор поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» и еще нескольких поэм, в том числе «Жемчужина», по названию которой ему и присвоили этот псевдоним.

[20] Мировоззрение ( нем .).

[21] Макробий Амвросий Феодосий — римский философ V в. «Сон Сципиона» — заключительная часть трактата Цицерона «О государстве». В своем «Комментарии» Макробий излагает учение неоплатоников о судьбе души в этом мире и после смерти.

[22] Перевод Н. Гумилева.

[23] Вердикт, которым король Карл VI Австрийский сделал своей наследницей старшую дочь Марию-Терезию.

[24] Английский художник и поэт (1872–1898). Представитель стиля модерн.

[25] романы с продолжением ( фр .).

[26] количественная характеристика и выходные данные.

[27] Римский ритор, автор книги об ораторском искусстве.

[28] Роман Э. Бронте, входящий в учебные программы.

[29] Рисованные, а затем анимированные человечки, придуманные бельгийским художником и особенно популярные в США в 80-е годы.

[30] Логотип продуктовой компании «Плантерс» — земляной орешек в костюме старосветского джентльмена.

[31] Французский художник-классицист (1600–1682).

[32] монстр из первого поколения компьютерных игр.

[33] Знаменитый эстрадный певец (1939–1984).

[34] Журнал «Форбс» ежегодно публикует список богатейших людей мира.

[35] Сайт в Интернете, публикующий юридическую и деловую информацию.

[36] Год высадки Вильгельма Завоевателя в Англии.

[37] Какой ( фр .).

[38] Фирма, основанная Джоном Дебреттом, регулярно переиздает генеалогический справочник английской аристократии, а также занимается генеалогическими поисками для заказчиков из любых слоев общества.

[39] «Исторический указатель марок изготовителей бумаги» ( фр .).

[40] Джон Лидгат (ок. 1370–ок. 1451) — английский монах, поэт, переводчик.

[41] Американский протестантский проповедник (р. 1933), борец за чистоту нравов.

[42] Джон Констебл (1776–1837) — известный английский художник-пейзажист.

[43] Букв.: «свежая убоина» ( англ .).

[44] Генри Хэзлит (1894–1993) — известный американский журналист и экономист, пятьдесят лет сотрудничал в ведущих периодических изданиях США.

[45] В романе У. Эко каждый зал монастырской библиотеки обозначен латинской буквой, которые складываются в слова.

[46] В английском оригинале поэма называется «Книга о герцогине». Чосер написал ее в память о Бланш, супруге герцога Гонтского.

[47] Гигантский немецкий дирижабль «Гинденбург», завершая трансатлантический перелет, взорвался в мае 1937 г. над штатом Нью-Джерси.

[48] Скрипторий — помещение для переписки книг в средневековых монастырях.

[49] Марк Ротко (1903–1970) — американский художник, представитель абстрактного экспрессионизма.

[50] Строка из стихотворения С. Колриджа «Кубла Хан» (перевод К. Бальмонта).

[51] Альберто Джакометти (1901–1966) — швейцарский скульптор и художник.

[52] Уистен Хью Оден (1907–1973) — английский поэт, участник гражданской войны в Испании, с 1939 года живший в США.

[53] Фильм С. Спилберга из серии «Индиана Джонс». В финальной сцене показан огромный склад, где хранятся «секретные материалы» военной разведки.

[54] Аристей, якобы приближенный царя Птолемея II, сообщает своему брату Филократу о выборе семидесяти двух переводчиков для переложения Ветхого Завета на греческий (200 г. н. э.).

[55] Эта приключенческая книга об экзотических странах и сказочных сокровищах, вышедшая в XV в., является компиляцией из различных авторов, начиная с античных географов.

[56] Монах-доминиканец (1432–1503), историк и археолог. В свой многотомный труд включил якобы найденные им произведения неизвестных античных авторов.

[57] Древнееврейская священная книга, один из источников Ветхого Завета. Ее перевод был опубликован Иливом в Лондоне в 1751 г.

[58] Итальянский купец, якобы побывавший в Китае до Марко Поло. Его записки, подлинность которых не доказана, вышли в США в 1980-х годах.

[59] глиняная фигурка с игрушками и сластями внутри; в Мексике их вывешивают в праздник на улице, а затем сбивают.

[60] Известный американский физик и астрофизик (р. 1942), автор научно-популярной книги «Краткая история Времени».

[61] Любознательная девочка, героиня серии детских приключенческих книг Кэролайн Кин.

[62] в старой Японии — крупный феодал, вассал императора.

[63] Справочная система в Интернете.

[64] Имеется в виду письмо Р. Бэкона «О чудесах искусства и природы, или Ничтожество магии» (ок. 1260).

[65] порядковые номера, проставляемые на листах книги для брошюровки.

[66] Здесь: первые и последние слова на странице.

[67] Аллегорический роман, изданный в 1499 г. Возможный автор — Франческо Колонна (1433–1527).

[68] Господь да хранит мое дитя от всякого зла ( староангл .).

[69] Американский художник-иллюстратор (1925–2000). Его работы имеют сказочный и в то же время зловещий характер.