#img_26.jpeg
Услышав звонок, Смолин снял телефонную трубку.
Крестов просил быстро спуститься к нему.
Войдя в кабинет полковника, капитан увидел незнакомца. Это был молодой человек лет двадцати восьми. Глубоко посаженные серые глаза напряженно смотрели из-под длинных ресниц, ярко очерченные губы были немного полуоткрыты.
«Волнуется», — отметил про себя Смолин.
— Знакомься, капитан, — кивнул Крестов на незнакомца. — Иван Сергеевич Анчугов. Уральских рудознатцев потомок. Назначен к тебе в ученье…
Пока полковник толковал, чему и как надо учить новичка, Смолин глазами мерил Анчугова.
Под кителем, туго облепившим фигуру, угадывались жесткие мускулы. Кисти рук были непропорционально велики.
«Кулачишко у него славный!» — весело подумал Смолин.
Приведя Анчугова к себе, капитан посадил его в угол, за столик, сказал, заряжая трубочку:
— Учитель я никакой, Иван Сергеич. И некогда мне. Так ты сиди и гляди. Вопрос — другое. На вопрос я отвечу.
Смолин хитрил. Хотел посмотреть, цепок ли парень на глаз, не болтлив ли, по красоте ли ум? Не писаный ли дурак? И такие бывают.
Анчугов неприметно сидел в углу, что-то записывал в книжечку, будто всем своим видом свидетельствуя: «Поменьше говори — побольше услышишь».
Когда Смолин уезжал в дело, он неизменно оказывался рядом, молча помогал капитану, с полуфразы ловя приказ.
Долго путать Смолин не мог. Как-то положил руки на плечи Анчугова, заглянул в серые глаза и сказал:
— Ну, что ж, буду тебе помогать, Иван Сергеич. Понравился ты мне, варнак!
Анчугов внезапно и звонко рассмеялся:
— Бог вас спасет, что и нас из людей не выкинули…
Смолин обрадовался: «Не бука!»
— А я думал, у тебя слово слову костыль подает, Иван Сергеич! Чего ты на меня, как черт на попа глядел?
— Слова во рту застревали. Робел.
— Чего робеть-то?
Анчугов ответил серьезно, свел брови к переносице:
— Мало я совсем знаю…
Смолину хотелось показать новичку что-нибудь редкое, ловкое, хитрое. Но дела все попадались — мелочишка, пятак цена. Капитана беспокоило: не решил бы Анчугов, что вот эта дрянца с пыльцой и есть настоящее дело.
Как-то в субботу Смолин прищурился, сказал таинственно:
— Ночью в дело пойдем, Иван Сергеич.
Анчугов покраснел, бросил из-под ресниц взгляд на капитана, но спросить, что за дело, не решился.
— Ружье есть?
— Непременно.
— И патроны?
— И патроны.
— Бери полный запас и в полночь — на вокзал. Уедем.
В поезде, когда тряслись на верхних полках, Анчугов не выдержал:
— Какое ж дело, Александр Романыч?
Смолин ответил шепотом:
— Косача брать будем…
— Косача? — помедлил Анчугов, соображая. — Кличка?
Капитан прошептал еще таинственнее:
— Птицу-косача, Иван Сергеич…
Хохотали оба хмельно, тыкали друг дружку кулаками в бока: «Мешай дело с бездельем — проживешь век с весельем!»
В предзоревой час сплели балаганы, как коконы, ружья — в дырки, сразу забыли обо всем на свете — и о службе, и о дружбе.
А все же, меж выстрелами, Смолин одним ухом слушал товарища. Отмечал про себя: «Зря не палит. Не мечется».
Птицы взяли негусто, по пятку на ружье, да разве в том дело! В ином миру побывали, иной жизнью пожили, — вот где радость!
Днем зажгли костер-яму, наломали колбасы, отвинтили фляжку:
— Для почину — выпить по чину.
Когда покончили с нехитрой едой, Анчугов приподнялся на локтях:
— Что я хочу тебя попросить, Александр Романыч…
— Ну?
— Самую долгую дорогу начинают с одного шага. А я его не сделал еще. Помоги.
Смолин пристально посмотрел на лейтенанта: «Нет, не похоже, чтоб послабление старался выбрюзжать…»
— Что ж ты хочешь, Иван Сергеич?
— Знанием поделись. Я не задолжаю.
— Да ради бога! — повеселел капитан. — Чего же ты мнешься, варнак!
Оба прилегли у костерка, пустили к веткам колечки дыма, задумались.
— Ну, слушай, Иван Сергеич, — наконец заговорил Смолин. — Начну я с разной мелочи. И от нее случается польза.
Довелось мне как-то в своем начале поймать Ваньку Крапкина. Травленая лиса был этот Ванька. С виду — слюнтяй, заморыш, а не было у деревни лютее врага. И хлеб крал, и лошадей сводил, выл от него колхоз, а не пойман — не вор.
Однажды ночью в колхозе начисто выбрали склад — ни товара, ни следов.
Все кругом в один рот говорили: его, Ванькино, дело.
Я шесть часов метался по селу, не курил даже. Следы ищу, нет следов. Сторожа трясу, ничего не знает. Стороной и так, и сяк выведываю, где Крапкин ночью был? Дома был. Спал проклятый.
Снова магазин со всех краев обошел, увидел цигарку чью-то у крыльца. Сунул на всякий случай в коробок.
На седьмом часу вызвал к себе Крапкина.
Заходит мужичонко, ножки кривые, ручки маленькие, шерстью поросли, на лице глупость печатными буквами написана.
«Ах, черт возьми, это и есть Ванька Крапкин — вор и гроза окрестных сел? Не верится что-то!».
— Садись, — говорю, — Иван Сысоич, и выкладывай все, как есть. Не тяни веревочку.
— Ась? — говорит мужичонко. — Чего изволите, гражданин?
— Гражданин изволит, чтоб ты сказал, куда краденое спрятал?
Улыбнулся Крапкин, ручки волосатые развел:
— Наговаривают на меня. Не виноват.
— Значит, ни в чем не грешен?
— Не крал. В уши вам надули.
Вздохнул я, говорю Крапкину:
— Ошибка, выходит, произошла, Иван Сысоич. Зря потревожили. Иди с богом.
— Спасибо, — отвечает Крапкин. — А обида, какая уж там обида! Служба у вас такая неприятная. С ошибочками, с дефектами.
Вот как он на радостях заговорил: «дефекты»!
— Да… погоди маленько, Иван Сысоич, — говорю я Крапкину, — погляди-ка вот сюда…
И подвигаю ему на край стола окурок из бумажки. Тот, что у магазина нашел. Бумажка — в клетку. На клочке всего четыре слова: «… десять сотых га огорода».
Взял Ванька эту бумажку, прочитал что там было, положил на стол:
— Ну, что ж, и такую курить можно. Сами курили?
— Нет, — говорю, — ты курил, Крапкин. Твой окурок!
— Ну, может, и мой. Так что ж?
— А то, что у крыльца лежал. У магазина. Сам-то, говоришь, не был там, а папироска лежит. Может, ты окурки за версту от избы кидаешь?
— Зачем за версту, рядом кладу. Этот, выходит, не мой.
— Твой, Крапкин. Вот справка из колхоза, от председателя. Эту бумажку он тебе написал неделю назад. Другой такой справки никому не писалось. Три часа мы с ним потратили на это, чтоб вспомнить. Ну, что скажешь?
Молчал Ванька Крапкин, потирал себе спокойно лысину, потом вздохнул:
— Врезался…
Смолин взглянул на Анчугова, коротко пояснил:
— Вот и все, Иван Сергеич…
Тот весело потер руки:
— Сделал в мозгу зарубку, Александр Романыч. Еще что?
— Можно и еще. Не споткнись я об окурок, ушел бы Крапкин. А ведь и без бумажки этой мог я его настичь. По следам.
— Ты говорил — не оставил следов пройдоха этот.
— Если так сказал, соврал, значит. Шел человек — след. Замок пилил — след. Вещи брал — тоже. Видеть их надо, следы эти. В том дело. Книги ты читал. Лекции слушал. А главное еще впереди, опыт. И когда наживешь ты свой опыт, увидишь то, чего раньше не видел. А увидев, прочесть сумеешь.
Вот тогда из всех подошв глазом выберешь нужную. Пусть и фасон один, и размер один — разница очень видна. Посмотри на шов, на рисунок его. На гвозди взгляни. А приметы в печатях каблука и подошвы, в клейме на подметке. Не бывает так, чтоб все у разных подметок сходилось.
А еще легче взять след старого ботинка. Надо поискать оттиск заплатки или набойки, потертости или трещинки. И притом еще — не забыть об азбуке. О такой вот, скажем.
У вора был чистый час на кражу, тот час, в который хозяева ходили к соседям. Жулик очень торопился: обронил галошу и не поднял ее.
Я принес галошу к себе и принялся за дело. Полдня я разглядывал ее в лупу. Я тогда только начинал свой путь и плохо знал даже азбуку.
Лишь потом заглянул я в носок галоши и нашел четвертушку газеты. И в уголке адрес рукой почтальона: «Чех. 7/5». Преступник жил в пятой квартире седьмого дома по улице Чехова.
Я задержал его через час, после того как нашел газету.
Чаще бывает трудней. Так трудно, знобит даже. А надо искать.
Сыскных академий нет, Иван Сергеич. А как без них? Знать нам надо безгранично много: и химию, и физику, и логику, и как из печеного яйца цыпленка высиживают — тоже знать надо.
И все ж, не обойтись сыску без людей науки.
Год назад взяли мы жулика. Воришка молодой, первогодок, и важно было знать: куда связи идут, к кому?
Зажали мы мальчишку допросом, выудили: вытравил он из паспорта старые записи, вписал свои. Мы это и так знали.
Спрашиваем:
— Чей паспорт? Кто его тебе дал?
Молчит, язык проглотил. Отнесли мы паспорт Кичиге. Положил он его под ртутно-кварцевую лампу, и тогда засветился из-под чернил старый текст. Потом уже дело это блином масляным в рот полезло.
Смолин положил в костер сушняку, сказал внезапно:
— Люблю я огонь, Иван Сергеич, безгранично. Костерок ли, пламя ли в домне, искру в глазах…
И добавил без всякого перехода:
— У нас ни тумана, ни фокусов нет, Иван Сергеич.
Все — труд, терпение, анализ. Вот этому и учись. В себя верь, понятно. Без этого, как жить? Но не стесняйся спросить у старших, у знающих больше, у экспертов. Сегодня без науки, разумеется, глупо работать.
Вот послушай.
Как-то прибежал к нам завмаг. Молоко и то темнее бывает. Губы трясутся, слова глотает. Кое-как поняли: замок на магазине открыть не может. Ключ в скважину не входит.
Вырвал я пробои из двери, и вместе с ними отправил замок на экспертизу.
В магазине — голо. Все выкрали.
Отпоил я завмага водой, спрашиваю:
— Вы где перед кражей были?
— В командировке.
— А продавец?
— На собрании в городе.
Оба они, выходит, ни при чем.
А тем временем эксперты взяли замок под рентген. Ты знаешь, что оказалось в замке? Спички! Лучи быстро нащупали их. Видишь ли, дерево плохо поглощает эти лучи, и на рентгенограмме спички не были видны. Зато ясно темнели головки. Они сильно вбирают лучи потому, что в их состав входит хромовокислый барий.
И мне, и Кичиге было ясно: вор не станет, уходя с кражи, закрывать замок… спичками. Значит, их туда забили умышленно. Зачем?
У преступников, видимо, был несложный расчет. Они полагали, что, увидев неисправный замок, мы не станем копаться в нем и решим: замок потому и испорчен, что его закрывали не ключом, а гвоздем или отмычкой. Следовательно, ворам было выгодно, чтобы мы поверили в эту подсказку.
— Это может быть делом рук заведующего или продавца, — предположил Кичига. — В самом деле. Ведь у них есть ключи. Значит, им незачем пользоваться отмычкой. На этом они могли построить свой расчет.
Да и алиби их что-то бросается в глаза: и тот, и другой, по словам завмага, в одно время уехали из поселка.
Две недели я занимался завмагом и выяснил: он никуда не выезжал. Краденое мы нашли у него во дворе.
…В яме-костре медленно шевелились змеи огня, то поднимали сплющенные головы, то почти совсем прижимались к днищу ямы.
И Смолину вспомнилось далекое детство, Гнездо Горного Дракона, и мальчишки у костра, и Митрич, — тихий, милый, все на свете знающий Митрич.
Капитан потер щетину на подбородке и вздохнул:
— Много еще грязи в жизни, Анчугов. Жуликов и проходимцев много. Да и плут нынче пошел другой. Его легко не ухватишь. Он тоже с химией и с физикой на «ты».
Вот дважды нам доводилось отличать подделки от бриллиантов. Принес я Кичиге и то, и другое. Похожи, совсем близнецы.
Понесли их в лабораторию, под лучи рентгена.
Повозился с ними Кичига немного и говорит:
— Вот эти — бриллианты. А вот эти — пятак цена, стекляшки. Знаешь, почему?
— Конечно, — говорю, — не знаю.
Показывает он мне рентгенограмму:
— Гляди, еле заметная тень. Мало что видно. Бриллиант почти весь из чистого углерода. Прозрачен для лучей. А стекло, как губка, впитывает лучи. Потому и видно его на снимке отлично.
— Скажи-ка ты! — наивно поразился Анчугов. — Не знал я этого, неуч.
Смолин рассмеялся:
— А я и сам месяц назад узнал, Иван Сергеич. И еще знаю теперь, как жемчуг отличить от фальшивки. Хочешь — и тебе скажу?
— А то нет?
— Настоящее зерно на снимке четко видно, а подделка — слабо. Мошенники готовят фальшивки из стеклянных шариков, заполняя их специальной массой. Рентгену разобраться в этом сущие пустяки.
Анчугов, посмеиваясь, наполнил стаканчики, и товарищи зазвенели стеклом.
Осушив свой стаканчик, Анчугов отодвинул еду, подсел ближе к Смолину.
— Ты не рассказами закусывай, а колбасой, — добродушно проворчал капитан, радуясь про себя, что этому скромному и сильному парню так нравятся его слова. — Ты ешь, а я рассказывать буду.
Однажды к Кичиге пришел взволнованный профессор, заведующий одной из кафедр. За ним внесли старую картину. Старик собирался ее купить у заезжего человека за двадцать тысяч рублей. Под картиной стояла подпись большого художника, и покупатель хотел удостовериться — так ли это?
Кичига хорошо знал старика, и сам посоветовал принести картину.
Майор применил рентгеновский люминесцентный анализ. И вот что сказал рентген: краска картины и краска подписи светятся совсем по-разному. Их писали разным маслом в разное время. Фамилия знаменитого художника была нарисована на полотне совсем недавно. Это оказалась фальшивка.
— Однажды, — продолжал свой рассказ Смолин, — меня очень поздравляли с успехом. За один день мне удалось взять преступников, обобравших крупный склад. А дело это было — чистый пустяк. Здесь все решили глаза да известный опыт.
Дело было зимой, и я нашел у склада колею трехтонной машины. Было ясно: преступники снесли в грузовик краденые товары и исчезли.
Я уцепился за колею. Я ходил вокруг нее и так и этак, приглядывался, прицеливался, надеясь найти хоть что-нибудь и выйти на след воров. Ничего не было.
И вдруг увидел вот что: разворачиваясь и двигаясь задним ходом, грузовик ударился в снеговую кучу. Это нетрудно было прочесть по колее.
Я разглядывал эту кучу битых полчаса и ничего не увидел. И все же я продолжал искать, больше мне пока не за что было зацепиться. Машина ударилась в снег с большой силой. Я был почти убежден: на нем отпечатался рельефный номерной знак грузовика. И, наконец, я осмотрел снег под косым углом.
Вот что увидел и сфотографировал…
Смолин палочкой нарисовал на песке:
Автоинспекция сообщила нам номер гаража, к которому приписана машина, и через час мы задержали ее шофера. К вечеру все преступники были у нас.
Анчугов коротко взглянул на капитана и покачал головой:
— Ты, кажется, очень упрощаешь все это, Александр Романыч.
И, помедлив, добавил:
— Я понимаю тебя: чем меньше тумана, тем лучше делу. Расскажи еще что-либо, коли можно…
Смолин взглянул в кроткие серые глаза этой юности и улыбнулся про себя: «Тихая вода берега подмывает».
— Так и конца не будет, Иван Сергеич. Да ладно, до вечерней зорьки еще время есть.
Вел я однажды дело о ранении. Так было — стоял у склада теплой летней ночью часовой. И вдруг увидел в темноте черную фигуру. Неизвестный шел к посту. Раздались два выстрела из нагана, и нарушитель упал в траву.
На следствии часовой утверждал: он окликнул неизвестного, но тот продолжал идти. Часовой выстрелил в воздух. Это не остановило нарушителя. Тогда постовой ударил по преступнику.
Впоследствии опросили раненого. Он сказал, что часовой действительно что-то крикнул ему. Что, не разобрал. И тут же почувствовал ожог от выстрела и, падая, услышал второй выстрел. Часовой пальнул в воздух, чтоб инсценировать защиту поста.
Теперь пострадавший понимает, в чем дело. Часовой — его старый враг, и вот воспользовался случаем.
Из тела раненого достали пулю. Мы передали ее, наган часового с гильзами и патронами в барабане экспертам.
Перед ними был поставлен вопрос: первым или вторым выстрелом ранен пострадавший?
Пули в патронах к нагану крепятся двухточечным кернением. Это хорошо знает всякий, кому доводилось держать в руках оружие. Следы от керна — вдавленные точки — остаются на гильзе и на пуле. В каждом отдельном кернении есть свои мелочишки-особенности.
В заключении экспертов было сказано безоговорочно: пострадавший ранен пулей из второго патрона в барабане револьвера.
Часовой оказался прав.
Как видишь, и здесь никаких чудес. Будничная работа.
Несколько секунд товарищи молчали.
— Ты не злишься, — внезапно спросил Смолин, — что увез я тебя сюда?
— Маленько, — добродушно отозвался Анчугов. — В гости собирался. А почему не сказал сразу, зачем поедем?
— Видишь ли, — будто размышляя вслух, сказал Смолин, — работа у нас — не для всякого. День ли, ночь ли — минута на сборы, и в поезд, на машину, лети, сломя голову, в дело. Что уж там — воскресенье редкое бываешь дома. Не злись, но хотел я поглядеть, не станешь ли ворчать, хмуриться, клясть работу…
И спросил с искренним желанием узнать мнение товарища:
— Неверно сделал?
— Неверно. Прямо мог сказать. Я поехал бы.
— Это хорошо! — обрадовался Смолин. — Буду знать.
После небольшой паузы Анчугов попросил:
— Еще расскажи про сыск, Александр Романыч.
Взглянув на товарища и увидев, что он бесконечно готов слушать все эти незамысловатые истории, Смолин вдруг вскочил на ноги и закричал так, что дятел-долбила, сидевший на сосне, подскочил в испуге:
— Утка же пошла, утка! Скорее к озеру, горький ты человек!
#img_28.jpeg