— Ты совсем иссяк, — шепнула она ему на ухо, — или продолжим?

— Да ты сама, по-моему, выжата до капли, — отозвался Паз. — Позволь тебе заметить, выступила ты по полной. У вас там, в Айове, что, вовсе не трахаются?

— Понятия не имею, — презрительно бросила Уилла Шафтель. — Лично я занята только тем, что читаю и пишу. Впрочем, нет — вру. Писатели — существа самовлюбленные, и я, конечно, с ними баловалась, но всякий раз подозревала, что они лишь собирают материал для очередного опуса, где и найдет свое место каждый мой оргазм.

— Ага, как мой оказался в твоем романе. Помню, читал.

— Ой, да ладно, ничего серьезного. Мне просто нужно было наскрести деньжат, чтобы вырваться из гетто нищих поэтов. — Последовал протяжный вздох. — Вот уж не думала, что ты углядишь в этом что-то дурное.

Она томно потянулась и смахнула со своей тощей груди пару его волос.

— Да ради бога, мне не жалко. Ты хорошо пишешь, честно. Мне очень понравилось то место про стада. «В нашей жизни есть лакуны, бездны неисповедимы».

— «И бредут сквозь них стада, колокольчиком гонимы, длинноногие, в пыли, чуждой жаждою томимы». Надо же, похоже, ты и вправду прочитал всю мою книгу.

— Прочитал, и мне понравилось, но, в отличие от тебя, мне не под силу сыпать цитатами. Это потому, что я по-прежнему больше в ладу с примитивной устной традицией: слишком уж сильно во мне дикарское начало.

— Ага, и ты с избытком продемонстрировал его сегодня вечером. Ну не предел ли мечтаний: не рохля, трахается без устали, да еще и любит мои стихи. Обалдеть!

Она рассмеялась и, опершись на локоть, посмотрела на него более внимательно: выражение его лица было куда серьезнее, чем она привыкла видеть.

— Что-то случилось?

— Нет, — ответил он таким тоном, что это могло означать только «да». — Просто я тут задумался над твоими словами. Ну, насчет того, какой я классный. Очередной букет похвал…

— Что плохого в букетах похвал?

— С букетами все в порядке. Просто вспомнилось, как ты говорила, мол, я мастер обхаживать девушку, и за словом в карман не полезу, и шампанским угощу, и шишка у меня хоть и невеликого размера, но похвального трудолюбия, только вот над башкой висит сорокафутовый дорожный знак с надписью «ВСЕРЬЕЗ НЕ ВОСПРИНИМАТЬ» и что-то еще в этом роде.

— Ага. «ОСТОРОЖНО, СЕРДЦЕЕД». Помню, как же. Это было в ночь одного из убийств, когда я притащилась на место преступления и устроила тебе неприятности.

— Ага. Так вот, я подумал, что этот дурацкий дорожный знак пора снять.

— Да ну?

— Вот тебе и ну. А еще, помнишь, ты тогда говорила насчет афро-кубинско-еврейских детишек? Ну, перед отъездом в Айову.

— Да-а. — В ее тоне послышалась осторожность.

— Ну, мы могли бы такими обзавестись.

Она нахмурилась и в следующее мгновение расхохоталась.

— Джимми Паз, да ты никак делаешь мне предложение?

Он сглотнул. Большая часть крови, похоже, утекла куда-то из его мозга.

— Ну, в своем роде. Дело в том, что вот уже четырнадцать месяцев у меня не было другой подружки, кроме тебя. Я много думаю о тебе, и не только… э… в предвкушении.

Он сделал паузу, чтобы оценить выражение ее лица. Физиономистом он был неплохим, профессия обязывала, но на сей раз ничего прочесть не удавалось. Ее яркие глаза широко раскрылись, на щеках выступил едва заметный розовый румянец. От романтического смущения? Или с перепугу, как при дорожном инциденте?

— Имей в виду, кольца под подушкой или чего другого я не заготовил, — торопливо добавил Паз. — Хотел сначала послушать, что ты об этом думаешь.

— Это правильно, — похвалила она. — Ей-богу, я всегда восхищалась твоим благоразумием.

Она тихонько вздохнула и села, прислонившись к спинке кровати.

— Черт побери, тебе на самом деле удалось меня озадачить. Ни о чем подобном я даже не думала. То есть мне с тобой всегда было здорово, ты великолепный сексуальный партнер, но такое… Дело ведь не во времени, правда? Не просто потому, что: «Но слышу непрестанно я за своей спиной…»

— «Как колесница времени несется вслед за мной». Да, не только во времени. После того лета с убийствами я изменился больше, чем ожидал. Раньше у меня — и это для тебя не новость — была уйма подружек.

— Да. Я припоминаю, что и сама принадлежала к их числу.

— Верно. По три, по четыре, по пять одновременно, причем не таясь. Одних это устраивало, других нет, но я, во всяком случае, играл честно и не думаю, что это кого-то обижало. Что такое секс, если не славная забава для молодых, здоровых мужчин и женщин, а? Но с тех пор, как… как произошли известные события, я себя не узнаю. Пытался вернуться к прежнему образу жизни, просто трахаться и радоваться, но ни черта у меня не вышло. Я начал ощущать себя придурком, болваном в золотых цепях, вроде тех дешевых пижонов, шастающих по пляжу в рубашках под Тома Джонса. Стало ясно — это не для меня, но тогда что взамен? И чем больше я думал на эту тему, тем чаще вспоминал о тебе.

— А почему из всей несметной армии именно обо мне? Кажется, настало время для очередного букета похвал, только на сей раз в мой адрес.

Он пожал плечами.

— Я не знаю. Ты мне нравишься. Нам хорошо вместе. У тебя есть своя жизнь, значит, ты не станешь претендовать на то, чтобы полностью заграбастать мою и превратить наш брак в тюрьму, а то ведь у некоторых из моих коллег есть такие женушки… — Помолчав, он добавил: — И матушке моей ты нравишься.

— А, вот где собака зарыта.

— Смейся, если хочешь, но Маргарита здорово разбирается в людях. К тому же, и это большой плюс, ты не похожа на нее.

— Согласна, не похожа. Продолжай…

— Ты жутко умная. Стихи из тебя так и сыплются. Мне нравятся твои волосы. И твоя кожа. И твой рот. У тебя самый страстный рот в мире. И, наконец, думаю, не ошибусь, если скажу, что мы сексуально совместимы.

— Мм… Конечно, легко быть сексуально совместимыми, когда в меню нет ничего другого.

Десять минут спустя она внезапно громко всхлипнула и разразилась безудержными рыданиями.

Паз присел на кровати, привлек ее к себе и держал в объятиях, пока она орошала слезами его грудь.

— Что-то не так? Я тебя обидел? — допытывался он, но в кои-то веки его подружка не смогла найти слов.

Чуть позже, умыв в ванной зареванное лицо и облачившись в белый махровый гостиничный халат, она присела на краешек постели и сказала:

— Просто все это слишком уж неожиданно. Извини.

— Нет проблем. Давай попробую догадаться. Я тебе нравлюсь, но недостаточно, чтобы выйти за меня замуж, и ты не хотела задеть мои чувства. Я предположу, что наблюдал отнюдь не слезы счастья и мое предложение тебе по барабану.

— Нет и нет. Не по барабану. И вообще, это не имеет отношения к тебе. Ох, ну как же объяснить, чтобы не выглядеть абсолютно чокнутой? Ну давай, Шафтель, используй свой пресловутый дар слова. В общем, так: у меня нет сердца. То есть оно у меня есть, но не такое, как у обычных людей.

— Как у железного дровосека?

— Почти. Та часть, которая у нормальных людей занята семейными заботами, детьми, домом, у меня полностью поглощена тем, что я делаю. Я увлекаюсь, завожу связи, черт возьми, я влюблена в тебя, если уж на то пошло. На данный момент ты для меня лучший мужчина на свете. Но пойми, Джимми, все это ничего не значит. Потому что я никогда не стану другой, отличной от себя нынешней. Нет, снова не то: рост, изменения — все это возможно, но только в связи с поэзией, а никак не в семье. Это немного похоже на послушание монашек с кровоточащими ладонями. Когда мы вместе, я веду себя наилучшим образом, но ты не видел, что бывает, когда на меня накатывает. Я перестаю мыться, причесываться и разговаривать с людьми, лопаю холодный чили прямо из консервной банки и неделями общаюсь только сама с собой. Какой младенец? Я могла бы его угробить, хотя, скорее всего, просто забыла бы в машине или ванне, ты наверняка читал о подобных происшествиях.

— Получается, что у поэтов не бывает детей?

— Некоторые заводят, но, как правило, это несчастные дети. Хотя, наверное, для мужчин дело обстоит не так плохо. У них могут быть жены. Но ты-то ведь не жена. Черт, я не знаю, может быть, это призрак Сильвии Платт. Или Вирджинии Вульф…

Паз уставился на нее. Вирджиния Вульф?! К черту задницу Вирджинию Вульф! Она отказала ему! Послала его на хрен! Да ей морду надо разбить! Нос расквасить, повыбивать все зубы, этой жирной белой суке, этой гребаной gusano! Отвергла его?! Засадить ей ствол между ног, и…

— Джимми-и-и!

Дикий, пронзительный вопль вернул его к реальности. Оказывается, Уилла каким-то образом выскользнула из кровати и теперь забилась в угол комнаты по другую сторону от ночного столика. Ее лицо, и так-то бледное, приобрело синевато-молочный оттенок, если не считать красных, заплаканных глаз и наливающихся кровью отметин на шее.

— Что? — воскликнул он. — Что происходит?

— Боже мой, Джимми, я чуть с жизнью не попрощалась. Ни дать ни взять, история с Джекилом и долбаным Хайдом: схватил меня за шею, сдавил, а лицо у тебя было такое, такое… Как будто из моей чертовой книги.

Она неуверенно поднялась на ноги.

— Надеюсь, ты очухался, ха-ха. Что случилось? Некоторые затруднения с восприятием отказа?

Пазу, однако, было не до шуток. На него накатил приступ презрения к себе вкупе с растерянностью и нешуточным испугом. Схватив одежду, он принялся засовывать в нее конечности, что получалось не слишком ловко. Вдобавок обнаружилось, что он весь липкий: ему страшно хотелось принять душ, но момент, похоже, был не самый подходящий.

— Извини, — сказала она, — я вывела тебя из себя.

Он остановился и посмотрел на нее.

— Нет, это я должен просить прощения. Не знаю уж, что за дрянь со мной приключилась, и думаю, мне не стоит оставаться с тобой наедине. Я позвоню, — добавил Паз, схватив свою куртку. Он направился к двери, но потом заставил себя остановиться и по-дружески обнять несостоявшуюся невесту.

— Может быть, нам стоило бы поговорить об этом?

— Нет, наверное, нет. Мне так не кажется. Прости.

— Поиски правильной девушки начнутся немедленно?

— Пожалуй. Расстанемся друзьями, Уилла, — прошептал он в ее волосы, тесно прижав к себе. — Ты пришлешь мне следующую книжку?

— Пришлю, — сказала она ему в спину, и их разделила закрывшаяся дверь.

* * *

Паз пошел к своей машине и сидел там некоторое время, глядя на свои дрожащие руки. По мере того как рассудочная часть его сознания, некий волевой модуль, истолковывала случившееся как неприятную, но ожидаемую вспышку ярости, превратно истолкованную гиперчувствительной и одаренной чересчур богатым воображением женщиной, тремор стихал. Придумав объяснение, Джимми впал в апатию. Мысль о возможности отказа его просто не посещала. Уилле он нравился, она сама это говорила, они чудесно ладили. Всем ведь известно, что девушки стремятся к постоянному союзу: это такое же непреложное правило, как закон всемирного тяготения. И столкнуться с обратным — все равно что увидеть, как яблоко падает вверх.

Заметив на пассажирском сиденье желтую книгу стихов, он, снова разозлившись, схватил ее и швырнул в темноту, однако спустя пару минут выругал себя и вышел на безлюдную ночную улицу подобрать томик. Книжка в броской желтой обложке упала раскрытой, страницами вниз, и лежала ярким пятнышком на разделительной линии. Паз поднял ее и, стоя прямо посередине Южного берегового шоссе, прочел стихотворение, на котором она открылась.

Паз ощутил холодок, вовсе не связанный с освежающим ветерком с залива. Ему не нравилось, когда книги раскрываются, демонстрируя многозначительные послания, а то, что он действительно почувствовал некоторое успокоение, прочтя эти строки, раздражало еще больше. Паз снова сел в машину и поехал домой, где приготовил себе забористую смесь водки с лимонным соком, переоделся в обрезанные по колено джинсы и широкую блузу, устроился в раскладном кресле в саду и, потягивая напиток, погрузился в беспокойную дрему под крылом неспешно плывущей над головой мягкой флоридской ночи.

Когда солнце окончательно встало и мечты о возможности выспаться окончательно рассеялись, он принял душ, переоделся в ресторанные клетчатые штаны и непромокаемые башмаки и отправился в безымянную забегаловку на Восьмой улице. Получив на завтрак кофе с молоком и кусок фруктового торта, Джимми прочел «Геральд», выкурил крепкую черную сигару и отправился открывать матушкин ресторан.

Ему подумалось, что рано утром в пустом ресторане есть нечто чарующее: он напоминает любимую, но стареющую подругу примерно в то же самое время дня. Что-то поблекло, износилось, видны те следы времени, которые вечерами, в сиянии свечей, совершенно незаметны, но это недоступное посторонним знание лишь делает отношения еще более интимными.

Он прошел на кухню, надел резиновый фартук и включил заляпанный жиром кухонный плеер: грянула самба «Клаустрофобия» в исполнении Мартино да Вила. Слегка пружиня на пальцах ног, Паз открыл мясной холодильник и извлек оттуда изрядный кусок говядины, целое бычье бедро. У раковины он снял с мяса плотную пластиковую оболочку, смыл кровь, обсушил его и шлепнул на стоявшую у стены между двумя холодильниками разделочную колоду.

Если ты продаешь в ресторане много говядины, выгода зависит от соблюдения порций, и в «Гуантанамере» эта ответственная обязанность была возложена на Джимми Паза. Паз наточил свой любимый нож, лизнул тыльную сторону левого запястья, срезал волосок, осторожно обтер острое как бритва лезвие и принялся разделывать тридцатидвухфунтовый говяжий оковалок на сто двенадцать безупречно одинаковых порций по пять унций.

Паз нарезал ломтики без особых усилий, снимая с края красные пластинки, взвешивая каждую и отправляя в стальной чан. Работа требовала аккуратности и четкости, иначе недолго и без пальцев остаться, но зато к ней не приходилось прилагать никаких интеллектуальных усилий. Паз, доведя свой навык до автоматизма, имел обыкновение, в то время как его руки нарезали мясо на порции, отправлять мысли в свободный полет. Он принадлежал к тому маленькому братству чрезвычайно одаренных, но недостаточно усидчивых и скрупулезных, чтобы снискать лавры на академическом поприще, людей. К тому племени, из которого выходит большинство как скороспелых миллиардеров, так и тех, от кого зависит физическое поддержание западной цивилизации: плотников, каменщиков, пожарных, солдат, полицейских. Подобно многим самоучкам, Паз обладал самостоятельным, но недисциплинированным интеллектом, сформировавшимся в значительной мере через постель, где у него побывало огромное количество образованных женщин. С другими он дела не имел.

Эта последняя мысль цепляет и увлекает за собой поток сознания: каким же он был тупым, если почти двадцать лет выбирал для себя женщин именно из того ограниченного контингента, который не склонен к установлению стабильных отношений. И стоит ли после всего этого удивляться тому, что одна из таких прохиндеек, когда он полез к ней вовсе не с тем, что ей требовалось, дала ему от ворот поворот? Смех, да и только: столько лет трахал все, что движется, и вдруг ему, остолопу, захотелось романтической любви, причем не на ночку-другую, а надолго! Но ведь говорил же ему кто-то, что «подобное радуется подобному». Кажется, эта цитата из Гёте, и шепнула ее на ухо та немочка, блондинка Хельга с выпускного курса. Вроде бы она говорила, что романтическая связь сродни химической и соединение подходящей пары так же естественно и неотвратимо, как образование поваренной соли. Но нет, никакая не Хельга. Труди. Хельга была датчанкой, геологом, занималась морской палеонтологией, датировала что-то там, на отмелях, радиоуглеродным методом, а он взялся понырять с ней с аквалангом, и неплохо они тогда порезвились, а теперь получается, что ему пора искать «правильную» девушку, а где ее взять и когда, если все кругом психи, к примеру, хоть та монахиня с ее опытом религиозных переживаний. Тут вспоминаются Уильям Джеймс с его скептическим признанием реальности и Бет, социолог, не то чтобы верующая, но согласная с Джеймсовым отказом от «агностического вето», настаивающего на рациональности в принятии решения, которое принципиально невозможно принять на сугубо рациональной основе. Какова вообще природа веры, почему он не может быть в нее обращен, учитывая то, что он увидел, его мать… и ту сумасшедшую женщину Дидерофф? Или все дело в ее глазах? Нет, ничего такого не было, просто накатило, а вот от голоса той особы, психолога Уайз, впечатление приятное. Кстати, что-то там было насчет Судана — географ Эмма, Судан, саванна, экотипы, экотопы, сухие сезонные дожди, колючие кустарники, акация, баобаб, что-то о гражданской войне. Ага, из-за войны ей пришлось отменить летнюю экспедицию…

Закончив пластовать порции, он снял с крюка чугунную колотушку с зубчатой ударной поверхностью весом в двадцать унций и принялся отбивать нарезанные куски, придавая каждому, с помощью выверенного числа ударов, толщину в четверть дюйма. Затем они отправлялись в ведро с домашним маринадом, состоявшим из чеснока, лимонного сока, соли, перца и букета трав, состав которого, равно как и пропорции смеси, были известны лишь Пазу, его матери и Господу Богу. Он наносил удары в ритме самбы и ощущал (ибо именно ради этого он сюда и пришел), как размягчаются не только отбивные, но и его сердце. Около девяти пришел Рафаэль. Ему предстояло обдать кипятком сотню фунтов картофеля, но Пазу он не сказал ни слова, поскольку сам врубался в медитативный аспект процесса отбивки мяса. На кухне становилось теплее, с носа у Паза падали капельки пота, которые он без раздумий вбивал в мясо. Его мать, демонстрируя этот процесс в тесной, жаркой, как духовка, кухне их первого ресторана двадцать лет тому назад, сказала, что пот Паза и есть истинный секретный ингредиент их palomillas, отбивных по-кубински. Паз поверил этому тогда и верил до сих пор.

Последний кусок мяса шлепнулся в ведро. Паз помыл и отложил в сторону нож и колотушку, потянулся, подставил голову под кран в раковине, вытер лицо полотенцем, а когда положил полотенце, объявилась его матушка. Желтый брючный костюм, волосы убраны под цветастый тюрбан, пальцы и запястья окольцованы фунтами золота.

— Что не так? — требовательно спросила она.

— Все в порядке, мама, — ответил он.

— Ты не спал прошлой ночью. Ты пришел сам, хотя обычно мне приходится тебя сюда затаскивать, разрезал и отбил целый кусок говядины. И, — тут она, бряцая множеством золотых браслетов, помахала рукой вокруг его головы, вокруг ауры, которую, по ее утверждению, она могла видеть, — ты весь в буром тумане. Так что не говори мне, будто «все в порядке». Это какая-то женщина?

— Если ты знаешь, то зачем спрашиваешь?

— Что случилось?

— Ничего, я же сказал тебе. Просто я… в общем, я порвал с Уиллой.

Миссис Паз возвела очи горе и всплеснула руками, негодуя на равнодушных к столь великому несчастью богов.

— У меня никогда не будет внуков. Это моя судьба. Но не просто судьба, тут есть что-то еще… — Она принялась выделывать в воздухе пассы.

— Неужели проклятие? Боже сохрани! Нет, не проклятие, но что-то тяжкое, мрачное…

Он резко отвернулся, однако ему хватило ума прикрыть это движение снятым фартуком.

— Кончай, мама! Ты ведь знаешь, что все это мракобесие меня не интересует.

— Тебя, может, и не интересует, зато оно тобой интересуется. Говорю снова, тебе нужно очиститься.

— А я отвечаю, никакого очищения. У меня все в порядке.

— Нет уж, сынок, какое тут в порядке, если тебя оставила твоя женщина. А я-то надеялась, что ты предложишь ей выйти за тебя замуж.

— Я и предложил. Но она ответила отказом.

— Что? Ты сказал ей, что любишь ее, что ты и мига не можешь прожить на этой земле без нее, и она сказала… что?

— Ну, мама, не то чтобы я использовал именно такие слова. Я сказал, что нам с ней здорово вместе и было бы неплохо оформить это официально. А она ответила «нет, спасибо».

— Конечно, она сказала «нет», ты besugo! Zoquete! Чурбан безмозглый! Разве тебе не известно, что женщинам приятно слышать слова любви?

— Вообще-то, я об этом догадывался, но уж что вышло, то вышло. Прости.

Вошел Цезарь, шеф-повар, но, поняв, что разговор серьезный, испарился, сделав вид, будто забыл что-то в машине.

Пазу всегда было нелегко иметь дело с рассерженной матушкой. Как он заметил с раннего возраста, Маргарита, будучи не в духе, казалось, угрожающе увеличивалась в размерах. Между тем миссис Паз и без того была женщиной рослой, почти с сына, крепкой, благодаря годам тяжелого физического труда, широкоплечей, с кожей цвета тиковой коры и тщательно заплетенными в косицы блестящими, как лакрица, волосами. Для своих пятидесяти лет она выглядела отлично. Но сейчас, грозно возвышаясь над Пазом, раздувая ноздри подобно латиноамериканской Годзилле, Маргарита готовилась к перечислению всех его грехов и провалов, начиная с четырех лет до сего дня. Поэтому он испытал невыразимое облегчение, когда треньканье и вибрация в районе поясного ремня известили, что ему звонят на сотовый. Он живо выхватил мобильник и нажал клавишу.

— Прости, мама, мне нужно поговорить. Полицейское дело.

— Когда ты разговариваешь с матерью, полицейские дела могут и подождать.

Но Паз уже направился в глубь кухни, пробормотав напоследок:

— Почему бы мне просто не оставить тебе образец спермы: заведешь внука с помощью суррогатной мамаши и думать забудешь о моей женитьбе.

— Что?! Что ты сказал?!

Последний вопрос, естественно, остался без ответа: Паз удрал через заднюю дверь на парковочную площадку, прислонился к своей машине, приложил трубку к уху и услышал голос своего нового напарника.

— Джимми? Это Моралес. Я тебя ни от чего не оторвал?

— Нет, я же тебе объяснил: раз ты мой напарник, ты в принципе не можешь ни от чего меня оторвать. По делу мне можно звонить в любое время дня и ночи, и я обязан ответить на твой звонок, какой бы хренью ни занимался. И то же самое наоборот.

— Я имею в виду то, что ты говорил насчет образчика спермы. Я подумал…

— Нет, я просто с матушкой разговаривал… Что у тебя?

— Ладно, я проверил мотоцикл Давида Паккера по отделу лицензий, — после короткой паузы сообщил Моралес. — Этот байк у него год с лишним, никаких нарушений. Я позвонил в кредитное бюро, как ты сказал, и у них тоже ничего на него нет.

— Что ты имеешь в виду под «ничего»?

— Я хочу сказать, что мотоцикл Давида Паккера, SSN 092-71-9116, не имеет никакой кредитной истории. Должно быть, он расплачивался наличными.

— Ты веришь в это? Малый, по виду принадлежащий к среднему классу, владеет лодкой и мотоциклом за двадцать восемь тысяч на круг и никогда не имел кредитной карты? А что говорят в телефонной компании?

— Платит регулярно, чеком, разговоры в основном местные, международных не зафиксировано. В банке говорят, что правительство США перечисляет ему каждый месяц две тысячи четыреста шестьдесят семь долларов восемнадцать центов, плюс ежеквартально он получает чеки от различных брокерских лавочек. В общей сложности у него набегает штук пятьдесят в год, но и лодка и байк куплены не в кредит, так что у него, надо думать, все в порядке.

— Надо думать. Ты звонил в паспортное бюро в связи с номером, который я тебе дал?

— Да, и тут произошла еще одна забавная история. Я не смог выяснить, есть у него паспорт или нет. Сообщил девушке на линии сведения о нем, она долго молчала, а потом ответила, что доступ к этим данным ограничен, и дала мне номер, по которому можно позвонить ее начальнику, Флойду Митчеллу.

— И что же сказал мистер Митчелл?

— Мне не удалось до него дозвониться. Длинные гудки, и все — никакого автоответчика или чего-нибудь в этом роде. Поэтому я позвонил в справочное Государственного департамента и попросил Флойда Митчелла, и мне сказали, что такого человека там нет. Поэтому я снова позвонил в паспортную службу, они мне опять стали вешать на уши ту же лапшу, а когда я сказал, что никакого Флойда Митчелла по справочному не числится, то после примерно десяти минут ожидания подошел какой-то малый, сказал, что он Флойд Митчелл, и спросил, чем он может мне помочь.

— И как, помог?

— Не особо. Он сказал, что компьютер заглючил и они не смогли извлечь информацию, которая была мне нужна, но, если я оставлю свои данные, они свяжутся со мной, когда починят свой комп.

— Ага. Свяжутся они, держи карман шире. Ну, ну. Старина Дэйв у нас, оказывается, засекреченная персона. А как насчет другого парня?

— О, с ним проблем не было. Джон Ф. Уилсон, или, проще, Джек Уилсон, приобрел свой бизнес около двух лет тому назад. До этого восемь лет работал главным механиком в Халлендэйле, в компании «Эмпайр бот», сдававшей маломерные суда напрокат, а еще раньше служил на флоте. Кредитная история у него в порядке, счета оплачивает вовремя, владеет домом на Гейблз и двухлетним «лексусом». Плюс тот грузовик.

— Она работал в «Эмпайр», — повторил Паз, — интересно.

— Ты слышал об этой конторе?

— Еще бы. Она принадлежит, или принадлежала, одному малому по имени Игнасио Хоффман. У Игнасио была целая флотилия суденышек, но черта с два он сдавал их внаем папашам, которым приспичило порыбачить за Фови Рокс. Зато по ночам эти лодчонки выполняли работенку в Проливе.

— Но он уже не в бизнесе?

— Нет, федералы сцапали его три или четыре года назад. Его заложил один из собственных людей. Хоффман был арестован по федеральному обвинительному акту, а потом внес залог в миллион долларов и был таков. Интересная история. Ручаюсь, что Уилсон купил свой бизнес за наличные.

— Этого не знаю, — сказал Моралес. — Но могу проверить.

— Хм. Черт, что вообще все это значит? Хоффман или Уилсон интересуют нас только в той степени, в какой они связаны с Эммилу, а тут вокруг них закручиваются какие-то истории. Кстати, ты разобрался с этими визитными карточками?

— Ага, у одного из владельцев этих карт наш покойник мог побывать утром, перед тем как склеил ласты. Я позвонил, но парня не оказалось на месте. Хочу к нему наведаться.

— Подожди меня. Заглянем к этому малому вместе.

* * *

— Так, а что мы вообще о нем знаем? — спросил Паз, когда они ехали в казенной «импале» на восток. Моралес сидел за рулем, тогда как Паз, по-королевски развалившись, покуривал сигару, взирая на напарника с доброжелательной снисходительностью.

— Он в нефтяном бизнесе, — сказал Моралес. — У нашего покойника на тот самый день, когда он умер, была назначена с ним встреча. С гражданством, кажется, все в порядке.

— Но он араб.

— Это не преступление.

— Пока. Но это и без того усложняет историю. Лишняя загогулина. По мне, так лучше бы он был эмигрантом с Кубы или белым пресвитерианином. Еврей тоже бы сгодился. Но нет же, наш потерпевший араб, за которым вели наблюдение федералы, и последний человек, с которым он мог видеться перед тем, как откинул копыта, тоже араб. Это, конечно, может ничего и не значить, но… — Он пожал плечами.

— Можно тебя кое о чем спросить? — сказал Моралес, помолчав.

Они уже свернули на Вторую авеню. Движение транспорта было плотным, но они никуда не спешили.

— Спрашивай.

— Что за хрень происходит?

— А поконкретнее?

— Я случайно встречаю тебя и пару дней спустя становлюсь детективом убойного отдела. Мой лейтенант ни хрена не знает. Когда я захожу в отдел, все смотрят на меня как на заразного, а ты привлекаешь меня к работе над делом, которое вроде бы раскрыто… Куда уж конкретнее. Кстати, мы приехали.

— Припаркуйся на автобусной остановке, — сказал Паз. — Ладно, я и сам ждал, когда ты спросишь. Объясняю с самого начала: в детективы ты попал потому, что мне нужен был напарник. Олифант разрешил брать любого, я сам дернул за кое-какие веревочки, так что с твоим переводом проблем не возникло. Почему ты? Ну, во-первых, хоть никаких особых подвигов за тобой не числится, ты вроде не олух, и мне понравилось, как ты вел себя на месте преступления. Не блевал, хотя от такого зрелища кому угодно дурно станет. Мелочь, но это можно назвать обязательным условием для работы в убойном отделе. Рвота искажает общую картину и плохо действует на свидетелей, если таковые имеются. А еще при осмотре ты выполнял мои указания без необходимости записывать их большими буквами и цеплять к твоей рубашке. Ты бы удивился количеству парней, которые не в состоянии это проделать. И, наконец, мне вроде как нравится отдавать распоряжения белому кубинцу. По этому пункту достаточно?

— Угу, — буркнул Моралес.

Вместо того чтобы продолжить, Паз уставился в боковое зеркало.

— Что там? — спросил Моралес.

— Ничего, показалось. Старею, наверное, всякая чушь мерещится. И дуйся не дуйся, а я говорю тебе правду. Программирую тебя на правильное поведение. Ты можешь врать своей жене, своей подружке, своей мамаше, кому угодно, но никогда не лги своему напарнику. Злиться на него можно, но врать — ни в коем случае! Ладно, теперь следующий вопрос. Паренек из патрульной службы, вроде бы без особых заслуг и очевидного блата, вдруг переводится на весьма престижную должность. Что вообразят по этому поводу парни, которым место в убойном отделе досталось не так легко? Подумай!

Моралес задумался, и на его лице появилось опасливое выражение.

— Они уверены, что я крыса?

— Половина из них так думают, это ведь полиция Майами. Считают, что тебя внедрило Управление собственной безопасности в качестве стукача. Ну а другая половина пытается выяснить, с кем ты связан, из какой группировки и что, в конце концов, с тобой делать: целовать в задницу или туда же пинать. А еще ты мой напарник, а это дополнительная приправа. Не жалуют меня на пятом этаже. Обидно, но я стараюсь не обращать внимания.

Он улыбнулся, и Моралес, после недолгого колебания, улыбнулся в ответ.

— Ладно, я тоже попробую как-нибудь это пережить. А теперь скажи, чего ради мы работаем по раскрытому убийству.

— Приказано, вот и работаем. И дело, возможно, не такое уж и раскрытое. Ты меня понял?

Моралес энергично закивал.

— Паккер личность темная, Уилсон тоже, жертва числилась под надзором у ФБР, подозреваемая со сдвигами, а тут еще этот араб из нефтяного бизнеса. Слишком много накручено.

— Молодец. А кстати, у тебя есть деньги?

— Ты имеешь в виду, при себе?

— Нет, в банке. Типа пары штук, которые ты можешь потратить и не удавиться?

— Надо подумать, а что?

— Тебе нужно обзавестись какой-нибудь приличной одежонкой. На мне костюм за четырнадцать сотен и туфли за триста долларов, а на тебе рвань для подтирки, которая выглядит так, будто ты получил ее на первое причастие. О чем это скажет тому, кто посмотрит на нас двоих?

— Что ты щеголь. А я не пижон.

— Нет, он подметит, что я солидный человек, а ты нет. Я хочу, чтобы мы оба выглядели прилично.

— Чтобы люди предлагали нам взятки? — спросил Моралес.

— Видишь, я был прав насчет тебя. Ты похож на мальчика из хора, но соображаешь. Именно так. Пока я работал соло, трое людей пытались сунуть мне деньги. Лучшего способа кого-то прижучить не существует: он сует деньжата, ты записываешь это на пленку — и дело в шляпе. Прокуроры в восторге. Так что покончим с этим визитом — и по магазинам.

Десятиэтажное офисное здание было отделано белым мрамором и черным стеклом, в вестибюле журчал коралловый фонтан. Офис Майкла Заброна находился на восьмом этаже: накладные бронзовые буквы на тиковой двери оповещали, что здесь находится открытая компания с ограниченной ответственностью «Полигон брокерз». Мистер Заброн, низкорослый, плотно сбитый мужчина лет сорока, с оливковой кожей, великолепной темной шевелюрой, крючковатым носом и взглядом человека, знающего больше, чем говорит, сам встретил их в тесной приемной, а когда они показали свои жетоны, пригласил следовать за ним.

В его кабинете царил деловой беспорядок, указывающий, что это место служит для работы, а не для демонстрации успеха. На стенах висели заключенные в рамки карты с воткнутыми в них булавками, книжные шкафы заполняли подшитые технические отчеты, стопки распечаток соседствовали с четырьмя в данный момент беззвучно мерцавшими мониторами. Полицейские уселись на пыльные стулья, предоставив сидевшему за захламленным письменным столом мистеру Заброну пристально рассматривать их из зазора между компьютерным дисплеем и стопой профессиональных журналов, касающихся нефтяной промышленности.

— Ну вот, значит, полиция, — промолвил он. — Прежде всего я должен предупредить вас, что о суданце мне известно совсем немного.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Паз по-испански. — Вы случайно не кубинец?

— Нет, — ответил нефтяник на том же языке, — я мексиканец. Точнее сказать, палестиномексиканец. Это представительство нашей семейной компании, головной офис которой находится в Мехико.

Паз снова перешел на английский.

— А что за дело было у вас с мистером аль-Мувалидом в день его смерти?

— Он продал мне немного нефти.

— Пробную партию?

— Не совсем так. Вы хотите знать, в чем особенность наличного нефтяного рынка?

— Ну, не в деталях, — ответил Паз.

— Это просто в теории, но сложно на практике. Как, наверное, и работа в полиции. Позвольте мне хотя бы попробовать объяснить суть дела. Нефть — товар ценный и однородный, в силу чего его партии взаимозаменяемы. Скажем так, баррель сырой нефти это и есть баррель, находится он в Дубае, на танкере посреди океана или в трубопроводе в России, и права на эти баррели продаются и покупаются, точно так же, как и валюта. Я происхожу из семьи, в которой говорят на арабском, благодаря чему мы можем иметь дело с большинством тех, кто располагает нефтью для продажи.

— Почему Майами? — спросил Моралес. — Почему не Хьюстон?

— Хороший вопрос. Можно также спросить, почему бы просто не остаться в Мехико? Видите ли, порой лучше, чтобы в курсе твоих дел было как можно меньше народу. В центрах нефтяного бизнеса все обо всех знают: кто кого посетил, не посетил, кто появился в городе из Венесуэлы, Персидского залива, Норвегии, Нигерии. А такой неприметный, никого не интересующий офис в Майами как нельзя лучше подходит для сделок, требующих деликатного подхода.

Взгляд Заброна все время перебегал с детектива Моралеса на мониторы.

— И аль-Мувалид предложил именно такого рода сделку? — уточнил Моралес.

Собеседник изящно пожал плечами.

— Мм… Понимаете, рынок немедленной поставки и платежа абстрактен. Мы предлагаем цены и контракты, можно сказать, только за фишки или жетоны, как в казино, торгуем обещаниями доставить определенный объем за обозначенную цену. Но иногда возникает ситуация, когда кто-то продает нам конкретный нефтяной лот, и здесь как раз такой случай. Он сказал, что в Порт-Судане у него стоит танкер, залитый одиннадцатью тысячами баррелей. Все необходимые бумаги от тамошних властей в наличии имелись, и я заключил сделку. Нефть, как я уже говорил, есть нефть, что из большой залежи, что из малой. Минуточку, пожалуйста. — Он посмотрел на свой экран и пробежал пальцами по клавиатуре. — Прошу прощения. Предложение из Сингапура. Мне нужно этим заняться.

— Мистер Заброн, — возразил Паз, — боюсь, сейчас вам придется уделить время нам. Скорее всего, вы были последним, кто разговаривал с пострадавшим, перед тем как он был убит, и мы не можем исключить того, что причиной смерти стал состоявшийся в этом кабинете разговор. Может быть, нам стоит поехать в город…

Эта ремарка привлекла несколько больше внимания Заброна, хотя они видели, что он напрягает периферийное зрение, дабы следить за мигающими цифрами и графиками, причем одновременно и на компьютерном дисплее, и на мониторе, настроенном на Си-эн-эн.

— Нет, не стоит. И поверьте, мне трудно представить, чтобы из-за этого могло произойти убийство: сделка-то, по нашим понятиям, незначительная. Дайте-ка взглянуть, сколько я заплатил… — Он нажал несколько клавиш. — Да. Двадцать девять долларов сорок центов за баррель. Базовая цена, минус комиссия, минус гонорар, минус страховка — итого триста три миллиона пятьсот тридцать три тысячи долларов семьдесят шесть центов, сумма, которую я перевел на номерной счет в банке. На Джерси.

— Где это, Джерси? — спросил Моралес.

Заброн посмотрел на него со значением.

— Джерси и есть Джерси. Это остров в Ла-Манше, где не действуют законы никакого государства и банки работают по упрощенным правилам.

— Что-нибудь еще? — спросил Паз. — Какое-нибудь указание на то, какие у него были планы, другие намеченные встречи?

— Нет.

— Какие-нибудь упоминания о женщине по имени Дидерофф?

— Нет. Понимаете, детектив, в разгар делового дня…

— Ладно, понятно. А о чем он еще говорил?

— Видите ли, мы с ним не вели светской беседы. Боюсь, он не был приятным малым, хотя то же самое можно сказать о многих людях, занятых нефтяным бизнесом. Особенно, уж не обессудьте, об африканцах.

— А почему это так, сэр? — добродушно поинтересовался Паз. — Если позволите спросить.

Похоже, что этот вопрос застал Заброна врасплох. Он облизал губу и, запинаясь, выдавил:

— Они… они… я никого не хочу обидеть, офицер.

— Не беспокойтесь, мистер Заброн, я как раз не африканец. Продолжайте. Они — что?

— У них нет… нет идеи общественной собственности. Если человек контролирует что-то, это его личное, как башмак или дом, принадлежит ему и его семье, клану или племени. Народ, нация — для них это просто фигура речи. Должен признаться, что мои соотечественники и сами погрязли в коррупции, но у нас есть хоть какие-то ограничения. Взятки взятками, откаты откатами, но у нас не считают нефть частной собственностью министра нефтяной промышленности и его друзей. А в Нигерии, в Судане дело, похоже, обстоит именно так. Мне кажется, что этот мистер аль-Мувалид имел связи, позволившие заправить этот танкер некоторым количеством казенной нефти, которую он продал как свою собственную. Но вы спросили, о чем мы беседовали? После заключения сделки он слегка расслабился. Я угостил его выпивкой, и он сделал намек.

— Что за намек? — заинтересовался Паз.

— Если можно так выразиться. Он спросил меня, что бы случилось, если бы обнаружилось новое месторождение, раз в пятьдесят превышающее по запасам Видху, Кордофан и Адар Тел, вместе взятые, а это, как известно, основные нефтеносные районы Судана. Я сказал ему, что немедленного воздействия на наличный рынок это бы не оказало по той причине, что запасы запасами, но транспортировка нефти из Судана весьма затруднительна. Суданская нефть отличается высоким содержанием парафинов и требует подогрева, пропускная способность хартумского нефтепровода невелика, и почти все месторождения находятся на юге страны, то есть ее транспортировка должна осуществляться через территории, охваченные гражданской войной. Однако при наличии таких запасов…

— О чем мы здесь говорим? — прервал его Моралес. — О Саудовской Аравии?

Собеседник ответил снисходительной улыбкой.

— Что вы, конечно нет. Саудовская Аравия — это игрок высшей лиги, она вне конкуренции. Судан же в настоящее время мелкий производитель. Его предполагаемые запасы оцениваются цифрой порядка шести десятых миллиарда баррелей: пустяк по сравнению с тридцатью миллиардами только разведанных запасов Ливии или иракскими… впрочем, кто нынче возьмется сказать что-то определенное об Ираке? Где-то от ста двенадцати до двухсот двадцати миллиардов баррелей. Так что я сказал ему: если умножить шесть десятых на пятьдесят, вы попадете в одну категорию с Ливией, а это уже очень серьезный класс, так что в перспективе такое открытие повлечет за собой серьезные перемены не только на наличном нефтяном рынке, но и на геополитическом уровне.

Он снова пожал плечами, сопроводив это жестом, охватывающим и Ближний Восток, и Латинскую Америку, но признающим бесплодность ожиданий.

— Это, конечно, в первом приближении — многое зависит от качества продукта, стоимости добычи и прочих факторов. Я сказал ему, что не слышал о такой находке, а он ответил, что запасы есть и им известно, где находится месторождение, хотя он пока и не располагает необходимыми данными. Он имел в виду первичные данные для нефтяных компаний, необходимые для начала разработки. Ну а дальше пошли намеки на то, что люди, которые смогут первыми получить эти данные, станут играть в будущем Судана ключевую роль и что кое-кто из претендующих на нефть персон находится сейчас в этом городе. Вот почему ему требовались эти деньги, вы понимаете, — на расходы по найму серьезных людей.

— Для защиты, вы хотите сказать? — уточнил Паз. — Он чувствовал угрозу?

— Я думаю, да.

— С чьей стороны?

— Знаете, он не сказал. Мы не были закадычными приятелями. Он сидел здесь, потом ему позвонили на мобильный, и он ушел. Насколько мне запомнилось, в спешке. Вот, собственно говоря, и все, что я знаю об этом человеке. — Заброн с отчаянием посмотрел на свои экраны. — Честно говоря, джентльмены, каждая минута вашего визита обходится мне в уйму денег.

Детективы поблагодарили мистера Заброна и ушли.

* * *

— Это было неплохо. Ты хорошо сделал, что приковал к себе его взгляд, — заметил Паз, садясь в машину.

— Он почти не смотрел на тебя, даже когда ты обращался к нему, — сказал Моралес с некоторой неловкостью.

— То-то и оно. Когда черный и белый парни заявляются вместе, то девять человек из десяти решат, что заправляет тут белый, пусть даже черный одет от «Зенья», а белый носит потрепанный костюмчик из «Пенни», в котором проходил конфирмацию. В этом смысле жизнь несправедлива, что вызывает у меня определенное раздражение, и время от времени я буду срывать его на твоей белой заднице. Правда, в профессиональном плане это иногда срабатывает совсем неплохо. Пока фигурант таращится на белого, черномазый может углядеть много интересного. Ну да ладно, скажи лучше, что ты обо всем этом думаешь?

— Не знаю. У жертвы имелись хорошие бабки, и он искал серьезных людей для защиты. Причем сам был не из воскресной школы: на него ФБР глаз положило, да и наша подозреваемая его не хвалит. Так что…

Он взмахнул руками.

— Как я понимаю, полученная информация не подтверждает версию о том, что какая-то чокнутая совершенно случайно приметила его на улице, завалилась к нему в номер и треснула по башке?

— Да. Может, ее подставили?

— Ну, вообще-то, я думаю, шарахнула его все-таки она, однако подозреваю, что ей помогли. Припомни, ведь сотового телефона у жертвы не оказалось.

— Не оказалось.

— А Эммилу мобильник, при наличии встроенного в голову аппарата прямой связи с небесами, не нужен. Из этого следует…

— Что в номере убитого побывал кто-то еще, — подхватил Моралес. — И этот кто-то прихватил с собой сотовый суданца, чтобы мы не смогли проследить звонок, выдернувший его из офиса Заброна.

— Очень хорошо. Поехали.

Моралес отъехал от поребрика и направился на север от Первой северо-восточной авеню.

— Куда мы теперь?

— В Бэл-Харбор, — сказал Паз, — присмотреть костюм. Хочу посмотреть, как ты будешь выглядеть в пристойном прикиде. А потом… черт, опять он!

— Кто?

— Тот тип в белом «эксплорере» с тонированными стеклами. Он сел нам на хвост. Так, сворачивай налево. Давай!

Моралес резко газанул и помчался наперерез транспортному потоку. Вслед ему понеслись визг тормозов и раздраженные гудки. Паз, глядя в заднее окно, ожидал увидеть поворот белого джипа, но машина покатила на север, следуя правилам дорожного движения.

— Подождем здесь, — буркнул он, чувствуя на себе взгляд молодого напарника. — Он свернет на следующем перекрестке и попробует снова за нас зацепиться.

Спустя пять минут напряженного ожидания Моралес спросил:

— Ты запомнил его номер?

— Нет, а ты?

Последовала неловкая пауза.

— Нет. По правде говоря, я даже не понял, о какой машине речь. Белый «паркетник»? Я вообще его не заметил. А ты уверен?..

— Да, на хрен, я уверен! — Паз почти сорвался на крик. — Ты думаешь, я не в состоянии разобрать, когда меня пасут?

В какое-то мгновение охватившая Паза ярость была так сильна, что он испугался, как бы его прямо на месте не хватил удар. У него что, галлюцинации начались? Сейчас белый «эксплорер», в другой раз появится катафалк с водителем зомби или цирковой фургон. Сначала история с Эммилу, потом срыв с Уиллой, теперь это, да и встречу с Заброном (Паз понял это сейчас) он провалил. Темнила он, этот нефтяник: стоило бы отвезти его в контору и прижать как следует. Он знает гораздо больше, чем сказал, и будь у него, Паза, приличный напарник, а не этот пащенок… Стоп! Все наоборот. Моралес нормальный парень, это с ним дело плохо. Лоб покрылся испариной, по спине скатывались крупные капли холодного пота.

— Эй, Джимми, с тобой все в порядке?

Моралес выглядел встревоженным.

— Да ничего, пустяки. Я малость… ты езжай дальше, а?

«Малость что? — спросил себя Паз, когда они тронулись с места. — Малость ку-ку? Крыша набекрень?»

С нервным срывом он еще справится, но вот с другим… В голове вертелось слово «одержимость», и, чтобы избавиться от этой навязчивой мысли, он принялся шептать про себя детские молитвы, сжимая в кулаке амулет, висевший у него на шее. К тому времени, когда они добрались до места, он уже чувствовал себя почти человеком.

Следующие семь лет прошли для Бервиллей мирно. Дела Жоржа процветали. Он вовремя заметил, что в середине девятнадцатого века люди не хотят сидеть в темноте, а китового жира для свечей не хватает для удовлетворения всех потребностей. Соответственно, он занялся производством и продажей керосина, а полученную прибыль инвестировал в возникающие по всей Европе осветительные газовые компании. К 1870 году Париж стали называть Городом света, и большая часть этого света производилась Жоржем де Бервиллем и сыновьями. Жорж купил большой каменный особняк в самом элегантном районе Метца, а вместо маленького домика в Пони приобрел в Гравелотте внушительное шато Буа-Флери.

Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой».

Дети тоже процветали. Адольф, несмотря на свой юный возраст, был в известном смысле даже более успешен, чем отец, а уж с его обаянием мало кто мог тягаться. Ему поручали вести переговоры с поставщиками нефти. В 1869 году он совершил путешествие через Атлантику в Америку, где познакомился с американскими способами ведения бизнеса и установил контакты со многими ведущими фигурами американской индустрии, включая молодого Джона Д. Рокфеллера, которому молодой француз приглянулся настолько, что легендарный богач ввел его в свой семейный круг (а такая честь оказывалась исключительно редко).

Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г.

Тем временем Жан Пьер поступил в Сен-Сир. Он всегда любил лошадей, тяготел к риску и намеревался сделать карьеру на военном поприще. Что касается Жерара, самого младшего сына, он, еще обучаясь в Сент-Арнульфе, ощутил духовное призвание и в тот год, о котором идет речь, учился и жил в семинарии в Монтинье. И только Мари Анж осталась дома, заботясь об отце, хотя и посещала в качестве приходящей ученицы классы монастыря Сестер Провидения, расположенного на рю Ришелье, неподалеку от элегантного дома ее семьи. Из школьных журналов того времени нам известно, что особыми успехами по большинству предметов она не отличалась, но выделялась в изучении языков. К этому времени она почти свободно владела английским и итальянским, немецкий же, разумеется, как и большинство жителей Метца, знала с детства. Что она представляла собой в ту пору? Ответ на этот вопрос мы находим в письмах, адресованных Мари Анж сестре ее матери, любимой тетушке Авроре, проживавшей в Париже. В одном из них она пишет:

«Я признаюсь, что мое сердце разрывается между желанием служить Христу в качестве монахини и любовью и священным долгом по отношению к дорогому отцу. Он был настолько добр ко мне и так много страдал. Но ему, бедняжке, хочется, чтобы я появлялась в обществе, ездила на балы, как остальные девушки, а потом вышла замуж. Как бы я ни жаждала угодить ему, ничего не получится. Меня не интересуют балы, и уж замуж я, в любом случае, не выйду никогда».

Несомненно, что призвание блаженной Мари Анж де Бервилль проявилось уже в самом раннем возрасте.