4.1. Тусовка

С Эйне я теперь встречалась редко, и эти редкие встречи были странными. И я, и она, казалось, говорили друг другу совсем не то, что хотели сказать — во всяком случае, я. Первой грубить начинала она, я тоже не оставалась в долгу, и на том мы расставались, но после этого мне ещё долго бывало не по себе. Так мы с ней и существовали — по разные стороны какой-то прозрачной стены.

Я по-прежнему жила у Аделаиды, и это была весьма уединённая жизнь, пока меня не разыскала Дезидерата: она, как видно, меня не позабыла. Первая наша встреча была вполне дружеской, мы поохотились вместе, а потом она затащила меня в клуб. Это был закрытый клуб исключительно для хищников; он ничем не отличался от обыкновенного ночного клуба, кроме одного: единственным напитком, который там подавался, была кровь. Там можно было потанцевать, угоститься кровью, расслабиться, покурить травки и с кем-нибудь познакомиться. Было там и стриптиз-шоу — по пятницам, а раз в месяц там устраивалась кровавая оргия с участием людей.

Ничего более безумного, дикого и кровопролитного я в своей жизни не видела. Несчастных жертв заманивали в клуб в качестве гостей, и поначалу они, не подозревая, что их ждёт, танцевали и веселились вместе с хищниками, а потом на них набрасывались и высасывали досуха. Дези была завсегдатаем клуба, и любимым её развлечением были именно эти оргии. Она с нетерпением их ждала и ни одной не пропускала, а мне этот аттракцион пришёлся не по нутру с первого раза. Потрястись под тяжёлую техно-музыку, выкурить косячок, поболтать, завести новые знакомства — это ещё куда ни шло, но терзать бедных беззащитных жертв вместе с толпой озверелых хищников меня невозможно было заставить.

— Неужели тебе это нравится? — спросила я Дезидерату.

— Жесть! — ответила она. — Только тогда и чувствуешь себя хищником.

— А по-моему, все становятся похожими на стаю взбесившихся гиен, — сказала я. — Просто животных.

Она усмехнулась.

— Выплесни из себя животную страсть во время такой веселухи, и это поможет тебе не быть животным всё остальное время. Выпусти пар, от которого тебя распирает!

— Мне это не нужно, — сказала я. — Меня не распирает никакой пар и никакая животная страсть. Больше не приглашай меня на эти оргии, я в них участвовать не хочу. Мне это не нравится.

— Может, тебе и в клубе не нравится? — хмыкнула она, прищурившись и поглядев на меня с каким-то подозрением.

— Нет, в клубе приятно проводить время, — сказала я. — Раз-другой в неделю потанцевать, послушать новый музон, потусоваться — это неплохо. Но эти оргии… Это слишком.

4.2. Крыши Питера

Я увидела Эйне глубокой ночью на Невском проспекте. Одетая в чёрную кожаную пару, в ботфортах на высоких каблуках, она шла за ручку с какой-то девушкой в белой курточке и голубых джинсах.

С замиранием сердца я следовала за ними. Они гуляли по городу, и разведённые мосты не были для них преградой: она взмывала тёмным ангелом в небо с молодой незнакомкой на руках.

Они летали по крышам, и девушка прыгала с них вниз, а она её ловила. Они перелетали с крыши на крышу, и девушка смеялась.

4.3. Твоих оград узор чугунный

Я брела мимо чугунной ограды. Холодная грязная Нева, уже освободившаяся ото льда, поблёскивала: фонари. Она летала где-то с Юлей, где-то над Финским заливом, и Юлина щека прижималась к её щеке, её руки обнимали её, и блеском Юлиных волос она любовалась в лунном свете.

Чугунная ограда медленно плыла мимо.

Неоновая надпись ночного клуба звёздчато подмигивала. С улыбкой пройдя мимо охранника, я подмигнула ему, а он смотрел мне вслед остекленевшими глазами.

Бухающий ритм долбил по черепу. Цветомузыка надрывала глаза. У стойки бара на табурете сидел молодой человек в пёстрой рубашке, с причёской "под Элвиса", с бакенбардами. Он жевал жвачку, курил и как будто скучал. К нему подсела девчонка со стеклянными глазами. Они обменялись парой незначащих фраз, но незначащими они казались только для посторонних. Девчонка опустила руку вниз, а спустя секунду и "Элвис" сделал то же самое. Со стороны — ничего особенного. Через полминуты девчонка соскользнула с табурета и скрылась в танцующей толпе.

Подожди, Элвис, тобой я ещё займусь, а сначала — девочка.

Она открыла дверцу кабинки в туалете, а там её уже ждала я, сидя на краю сливного бачка и поставив ногу в чёрном сапоге на ободок унитаза. Она испуганно отшатнулась.

— Ой, извините… Я не знала, что тут занято.

Обтянутая чёрной перчаткой ладонь:

— Отдай мне то, что ты купила у этого парня. — Спокойно, мягко, но властно, глядя в её накрашенные кукольные глаза. — Детка, твои мама и папа не для того горбатятся на работе, чтобы ты спускала их деньги на эту гадость.

Она положила мне на ладонь спичечный коробок.

— Молодец, девочка. — Я высыпала содержимое коробка в унитаз и спустил воду. — А теперь домой, детка. Домой, и больше в этот клуб не ходи. — Достала из заднего кармана облегающих чёрных брюк деньги и положила в её всё ещё выставленную вперёд руку. — Вот, возьми, на такси. Уже поздно. Иди.

Она повиновалась, а я проследила, чтобы она действительно села в такси и уехала. Она сделала, как ей было сказано, и я вернулась в клуб.

"Элвис" сидел на своём месте, покуривая и потягивая пиво. Я подсела на тот же табурет, куда садилась девчонка, но он на меня и не взглянул. Он ждал условной фразы, но я сказала не то, чего он ожидал услышать.

— Молодой человек, не угостите девушку?

Кроваво-красная помада и горящие глаза сразу привели его в состояние транса.

— Что девушка желает?

— Литр твоей крови.

Он захохотал и, оценив мои сексуально обтянутые чёрными брюками ноги, предложил:

— А может, сразу дунем?

Я улыбнулась.

— Это можно.

Моя рука влекла его на задворки клуба, и он покорно плёлся, не сводя взгляда с моих туго обтянутых брюками бёдер. А в следующую секунду он увидел меня уже с крыльями, и мы взлетели на крышу.

— Больше, гад, ты не будешь травить детей.

Моя пасть впилась в его шею, и он угостил меня тем, что я у него попросила — литром своей крови. Конечно, на его место придёт другой, но одним подонком стало меньше. Глянув вниз, в тёмный двор, на стоячие и поваленные мусорные баки, я увидела, что туда уже подтянулась свора шакалов, выжидательно задрав головы, мерцая холодными жёлтыми глазами и роняя из зловонных пастей голодную слюну.

— Нате, жрите!

И я швырнула тело вниз, и оно утонуло в черноте их спин.

Снова чугунная ограда плыла мимо меня. Я села и прислонилась к ней спиной. Я устала. Ну, что ж, на сегодня хватит. А завтра я пойду к тебе, Юля. У меня есть к тебе разговор.

4.4. Визит

Она попрощалась с ней в пустом сквере, и Юля пошла к себе домой, а она — в своё логово, отдыхать. Они натешились, летая по крышам, а ещё они посетили Париж. Я проскользнула следом за Юлей в подъезд, просочилась в её квартиру. Она устало сбросила ботинки, сняла и повесила куртку — так же устало, как я, когда приходила домой после встреч с Эйне. Когда она включила свет в комнате, я уже ждала её, сидя в кресле. Она испуганно вскрикнула и попятилась к двери.

— Не пугайся, Юленька. Меня зовут Аврора. Я старая знакомая Эйне, с которой ты только что рассталась… Понравился тебе Париж? Хотя зачем я спрашиваю — конечно, понравился. Я тоже там бывала не раз.

Мне не хотелось на неё давить, она была такая милая. Она была всего лишь глупая девочка, ни в чём не виноватая.

— Как вы… Как вы сюда попали? — пробормотала она.

— Это сейчас не главный вопрос. — Я закурила. — У тебя можно курить?

Она ничего не сказала, не сводя с меня недоумевающего и испуганного взгляда. Она поняла, что я такая же, как Эйне.

— А где твои родители, Юленька? А, уехали по делам, конечно. Они у тебя предприниматели, все в делах, часто оставляют тебя одну… Значит, ты сейчас предоставлена сама себе и пользуешься полной свободой. Хорошо же ты проводишь время.

— Что вам нужно? — тихо спросила она.

— Мне не нужно от тебя ничего особенного, Юля. Просто посмотреть на тебя, поговорить с тобой… Вот и всё. И бояться меня не надо. Расслабься.

Хотя я нисколько не давила на неё, у неё всё-таки дрожали колени. Я сказала:

— Юленька, ты присядь и не волнуйся. Мы только немножко поговорим, и я уйду.

Она села на диван — подальше от меня. Я включила настенный светильник, а верхний свет выключила.

— Я не люблю яркий электрический свет, — сказала я. — Если ты не возражаешь, оставим приглушённое освещение.

Она смотрела на меня, как кролик на удава. Мне было и смешно, и жалко её, хотелось её успокоить, и я сделала к ней движение, но она подалась назад и вжалась в спинку дивана.

— Юль, я же тебе сказала — не надо бояться. Хорошо, если тебе так будет спокойнее, я останусь сидеть там, где сижу. Тебе нравится общаться с Эйне?

— С ней… необычно, — сказала она.

— И тебя это завораживает, — кивнула я. — Понимаю. Она уже угощала тебя кровью?

— Я… Я не могу есть нормальную еду, — ответила она. — Всё кажется таким мерзким… Я уже становлюсь такой, как она.

— Нет, Юля, ты нормальный человек, — сказала я. — А эти извращения аппетита — из-за поцелуя. Она ещё не сделала тебя подобной себе, только дала тебе почувствовать, каково это — жаждать крови. Это — временный эффект, вызываемый попадением её слюны в твой организм. Это пройдёт. Или, может быть, ты хочешь стать такой?

Она пожала плечами.

— Ну… Это было бы прикольно.

— Нет, Юля! Нет, это совсем не прикольно.

Я повысила голос, и она вздрогнула. Я сказала мягче:

— Впрочем, это тебе решать. Расскажи, как ты в первый раз отведала крови? Тебе это понравилось?

Она ответила:

— Кровь вкусная… Мы пошли с ней на улицу, она велела мне ждать, а сама ушла куда-то. А потом… Минут через десять она вернулась с пластиковой бутылкой, полной тёплой крови. И мы её выпили напополам.

— Значит, ты никогда не видела, как она убивает? — спросила я.

— Нет… Я об этом не задумывалась, — пробормотала она.

— Детка, неужели ты не думала о том, что вот эта кровь, которой она тебя угощает — из только что убитого ею человека?

— Я… Я об этом не думала. Я никогда не видела, чтобы она кого-нибудь убивала.

— Понятно. Она не делает этого у тебя на глазах, потому что это малоприятное зрелище. Что ж, Юленька… Видно, мне придётся показать тебе наглядно, как это делается. Чтобы у тебя не оставалось никаких иллюзий. Пойдём.

Я встала и протянула ей руку. Она смотрела на меня непонимающе.

— Куда?

— На охоту, — ответила я.

4.5. Прикольно

И я показала ей настоящую охоту. В воспитательных целях я даже сделала её преувеличенно кровавой и жесткой, но мне опять попался подонок.

Он грабил круглосуточный ларёк, угрожая продавщице пистолетом. Я подошла сзади и похлопала его по плечу. Обернувшись, он сразу попал в плен моих глаз и опустил своё оружие. Я отвела его подальше от ларька и расправилась с ним, а Юля смотрела на это. Я не столько выпила его крови, сколько выпустила из него, чтобы припугнуть Юлю как следует. Бросив тело на асфальт, в лужу крови, я подошла к ней.

— Ну, видела? А теперь смотри, что будет.

Она и так еле держалась на ногах от дурноты, а когда увидела, как шакалы рвут тело на части, жадно пожирают его и слизывают пролившуюся кровь, у неё закатились глаза и подкосились колени. Я успела подхватить её.

Она очнулась у меня на руках: я несла её домой.

— Куда… Куда вы меня…

— Домой, успокойся.

— Я сама… Я сама могу идти. Отпустите…

Я поставила её на ноги, но она опять зашаталась. Пришлось нести её до самого дома, причём для экономии времени я использовала крылья.

Опустив её на диван, я поднесла ей стакан воды. Она сделала глоток, поморщилась, но потом выпила до конца. Я дала ей плитку гематогена, которая была у меня с собой: я иногда ела его вместо шоколада, когда мне хотелось сладкого.

— Съешь. Поможет.

Она ела, дрожа и всхлипывая, и я, не удержавшись, погладила её по голове, как маленькую. Она вздрогнула и вжала голову в плечи.

— Да, правильно, бойся, — сказала я. — Бойся таких, как мы, и не стремись стать такой же.

Она хотела знать:

— Эти существа… С жёлтыми глазами?..

— Падальщики, — объяснила я. — Мы их называем шакалами. Чёрт знает, когда и как эта нечисть появилась. По нашим легендам, она выползла и распространилась по земле с появлением самих хищников — так давно, что уже никто не помнит, а в вампирских летописях этому уделено мало внимания. Природа их неясна. Появляясь и исчезая, как бесплотные призраки, они, тем не менее, пожирают плоть. Вне всякого сомнения, они — одно из порождений Тьмы, коих великое множество, и всё многообразие которых даже нам не дано познать. Они даны нам в вечные спутники нашей охоты, и выгода от них для нас неоспорима. Они убирают за нами следы нашей деятельности: если бы не они, повсюду бы стали обнаруживать трупы со следами укусов… — Я усмехнулась, видя в глазах девушки отражение мистического ужаса. — И наше существование, принимаемое людьми за сказки и легенды, стало бы реальностью.

— Это ужасно, — пробормотала Юля.

— Ну вот, а ты говоришь — "прикольно". Конечно, этот человек был подонком, но и подонки тоже люди, хотя и скверные… А человекоубийство — грех, ты сама знаешь. Кажется, есть одна заповедь касательно этого, не помню точно, как звучит…

— Не убий.

— Вот-вот. А если ты станешь такой, как она… И как я, ты будешь вынуждена нарушать её каждую ночь. Вдумайся: каждую ночь ты будешь убивать, потому что не сможешь иначе. Потому что ты будешь голодна, а твой голод сможет утолять только кровь. И ты хочешь выбрать такое существование?

Она подняла взгляд.

— А вы? Как вы стали такой?

4.6. Вид сверху

Рассвет уже позолотил шпиль Адмиралтейства, когда я закончила свой рассказ. Юля поёживалась, обхватив руками колени, и обводила взглядом крыши.

— Ты замёрзла? Может, спустимся?

Она качнула головой.

— Мне нравится здесь, наверху… Отсюда всё смотрится по-другому. Нет насилия, нет глупости и предательства. Нет равнодушия и продажности. Люди остаются там, внизу, а мы — над ними. Мы выше их.

Я тихонько заправила ей за ухо прядку её каштановых волос.

— Когда же ты успела набраться такой мизантропии?

Она зябко вздрогнула и повела плечом. Я почувствовала: мужчина надругался над ней. Она кричала, ей было больно и противно, но он зажимал ей рот и делал своё дело. И этот мужчина был её собственный отчим. Приблизив губы к её уху, я спросила:

— Мама об этом знает?

Она вздрогнула и посмотрела на меня несчастными, испуганными глазами.

— Она мне не поверила, — ответила она. — Она сказала, что я просто хочу оговорить его. А он сделал это ещё раз. А потом ещё. А потом я забеременела. Он поместил меня в больницу, где мне сделали аборт. Он был неудачным… Теперь у меня не может быть детей. Как бы мне хотелось, чтобы его самого стерилизовали!

— Думаю, это можно устроить, — сказала я.

Она вздрогнула.

— Что?

— Да ничего, так. Мысли вслух. Пошли домой, здесь холодно. Ты вся дрожишь.

Её веки, дрогнув, опустились.

— Иногда мне хочется заснуть… замёрзнуть, чтобы не проснуться.

4.7. Утро в Ганновере

Гостиница в Ганновере, шестнадцатый этаж, балкон. Жёлтый рассвет. Город просыпается. Я сижу на перилах, как на насесте, еле держась подошвами моих сапог на высоких каблуках на узкой перекладине. В номере спят муж и жена, их широкая роскошная кровать с резным изголовьем видна мне через балконную дверь. Их отделяет от меня непробиваемый пластик, прозрачный, как стекло, и прочный, как металл. Но для меня нет неоткрываемых дверей.

Я неслышно ступаю по мягкому ковру, останавливаюсь перед кроватью и смотрю на спящих: отчима, изнасиловавшего свою падчерицу, и мать, отвернувшуюся от своей дочери — по сути, предавшую её. Закрывшую глаза на её беду.

Я беру со стола нож для вскрытия конвертов и откидываю одеяло с постели.

4.8. Кофе в пять утра

Кухонные часы тикали: пять утра. Юля, зябко ссутулившись, пила кофе и курила. Она постоянно поёживалась, как будто ей было всегда холодно.

— Они ещё не вернулись? — спросила я.

Она поставила чашку.

— Не знаю, когда они вернутся. Маму держат в тюрьме… Отчим в больнице.

Я спросила как ни в чём не бывало:

— А что случилось?

Юля поморщилась.

— Ужас какой-то… Мама… она его искалечила. Отрезала ему… ну… то самое. Ножом для бумаг.

— Да, ужас, — согласилась я. — Очень жестоко. Но в этом есть какая-то справедливость.

Она посмотрела на меня.

— Ты имеешь к этому какое-то отношение?

Я спокойно закурила.

— С чего ты взяла? Просто, наверно, у твоей мамы проснулась совесть.

Она потянулась к сигаретам, закурила новую. Я спросила:

— Эйне к тебе приходила?

— Не появлялась уже неделю… Я снова могу есть по-человечески. Я ела гематоген и переломалась.

Я погладила её по голове.

— Молодец.

— Спасибо, что подсказала мне насчёт него, — сказала она. — Я съела, наверно, плиток тридцать.

Над городом желтел рассвет. Я вздохнула.

— Если бы мне в своё время кто-то это подсказал, то, возможно, в моей жизни всё повернулось бы по-другому.

4.9. Раз, два, три, четыре, пять

— Раз, два, три, четыре, пять! — считал звонкий голосок.

Денис вёл Карину домой из детского сада, и они считали ступеньки. Я сидела на подоконнике на лестничной площадке, и Денис глянул на меня. Он не знал, кто я такая.

— Подожди-ка, солнышко, — сказал он Карине, заглядывая в почтовый ящик. — Там, кажется, что-то есть для нас…

Он достал конверт с надписью "Для Карины". Я сделала вид, что смотрю в окно.

Конверт лежал в кармане Дениса. Он снова взял Карину за ручку.

— Ну-ка, а этих ступенек сколько?

И детский голосок снова зазвенел:

— Раз, два, три, четыре, пять!..

4.10. Кусочек лета

Эйне снова появилась. Она приходила к Юле по ночам, и Юля продолжала с ней встречаться. А днём к ней приходила я.

Я брала её, закутанную в одеяло, на руки, и мы летели куда-нибудь. Юля просила, чтобы это были какие-нибудь тёплые края, и я выполняла её желание. Я выбирала пустынные острова в океане, с пальмами и песчаными пляжами, и мы лежали на тёплом песке, у лазурной кромки воды. Юля спала в тени моих крыльев, а, выспавшись, загорала и купалась.

— Мои знакомые удивляются, откуда у меня такой тропический загар в это время года, — говорила она мне.

Был май, но весна не спешила баловать Питер теплом и хорошей погодой. Небо хмурилось, дули пронзительные ветра, Финский залив был холоден и мрачен. Часто перепадали дожди.

— Что-то лето никак не настаёт, — вздыхала Юля. И, улыбаясь, добавляла: — Но у меня есть собственное лето. Это ты. Ты — моё лето и моё солнце.

Шелестел лазурный прибой, и она выходила из океана, бредя стройными ногами в кипенной пене, на её загорелых плечах блестели капельки воды и, высыхая, искрились кристалликами соли. Мы брели по девственным тропическим зарослям внутрь островка, где из скалы бил пресный родник, наполняя небольшой естественный бассейн, выдолбленный водой в каменистой породе. Юля подставляла голову и плечи под светлые струи, вскрикивала от холода и смеялась, плескалась в бассейне, брызгая на меня водой.

Потом, пока она обсыхала на солнце, я рвала для неё диковинные тропические цветы, она плела из них венки и танцевала что-то гавайское под шум прибоя, и ветерок играл складками её красного цветастого парео, завязанного низко на бёдрах. Ближе к вечеру мы летели домой.

— Так не хочется возвращаться в Питер, — с сожалением вздыхала Юля. — Так и жила бы здесь вечно.

Каждый день мы урывали кусочек лета в пальмовом раю.

4.11. Новый проект

Эйне стояла на краю обрыва, глядя в морскую даль. При моём приближении она немного отступила от края, не сводя с меня напряжённого взгляда. Признаться, когда я её увидела, у меня немного ёкнуло сердце, но я не показала виду.

Волны лизали скалы, слышался крик чаек, а мы смотрели друг на друга, сидя на камнях. Я тонула в чёрной бездне её глаз, временами отливавшей то лазурной синевой, то изумрудной зеленью. Мне казалось, что в моём сердце всё воскресает — твоя щека к моей щеке, твои волосы в лунном свете, твой голос в песне ветра.

Она помолчала, слушая прибой.

— Оставь её, — проговорила она. — Она моя.

— Если ты хочешь сделать её такой, как мы, я не позволю тебе, — сказала я.

— Может быть, она сама решит? — усмехнулась она.

— О да, мне ты тоже предоставила право решать самой, — сказала я. — И в итоге всё решили за меня.

— У неё тоже есть задатки, — сказала Эйне. — Она не такая, как они.

"Они" — люди. Жертвы.

— Ею ты пытаешься заменить меня? — спросила я. — Тебе нужен новый проект?

— Пусть она достанется победителю.

На камни со звоном упал, зеркально блестя, узкий изогнутый кусок железа. У него была рукоятка и круглая гарда, и заточен он был только с одной стороны. Точно такой же кусок железа — оружие страны восходящего солнца — блестел в руке у Эйне, угрожающе направленный на меня.

— Не валяй дурака, — сказала я. — Мы не в средних веках.

Но первый же удар доказал мне, что всё это вполне серьёзно. Я едва успела схватить лежавшую на камнях катану, мысленно надеть на себя жёлтый спортивный костюм и представить, что я Ума Турман — иного выхода у меня не было. В багровом свете зари мы дрались за Юлю огненными клинками, и мне, разучившей с Оскаром всего несколько приёмов, приходилось непросто. Эйне тоже не была великим мастером, но для меня она оказалась серьёзным противником, потому что вкладывала в каждый удар всю свою силу и ярость. Это было уже не понарошку. Её глаза багрово горели, железо ударялось о железо, резало плоть и проливало кровь — её и мою, обогащая узор лишайников на камнях новыми красками. Бой был недолгим; катана вылетела из моей руки, а мои рёбра ударились о камни. Победительница, поставив сапог мне на грудь, щекотала моё горло острием меча.

— Не дёргайся, а то можешь потерять голову.

Она победила, но наша с нею кровь смешалась на камнях. На том месте, где её грудь пронзил железный прут от перил крыльца, по-прежнему чернела ленточка. Вонзив свою катану в землю, она рассекла крыльями восход.

4.12. Высоко-высоко в горах

Моё знакомство с Эльзой началось с поединка. Я искала, где бы устроить себе дом, и бродила, летала в горах. Я искала уступ или пещеру, удобную для того, чтобы расположиться лёжа, как вдруг на меня с клёкотом напала орлица. Я от неожиданности чуть не упала, но успела увернуться от её когтей, но птица, сделав круг, снова летела на меня.

И тогда я сама раскинула крылья. Мы были очень высоко, там, куда не ступала нога человека, куда не забредали даже боевики. Здесь не было троп, но мне эти места подходили: здесь можно было устроиться уединённо, здесь никто меня не нашёл бы. Я сначала не поняла, почему орлица напала на меня, я просто отчаянно защищалась. У неё были чудовищные когти и крепкий клюв, и она изранила меня в кровь. Мы дрались в воздухе, сшибаясь, и я не уступала ей из упрямства. Всё лицо и руки у меня были в ссадинах, летели перья — её, коричневые, и мои, белые, но никто не сдавался. Наконец я изловчилась и поймала её за ноги, придавила собой к скале, а она пыталась ударить меня своим крючковатым клювом, но не могла достать.

— Тихо, тихо, — сказала я. — Какого хрена ты на меня налетела? Что я тебе сделала?

Она билась подо мной, но я была сильнее. Я чувствовала, как колотится её сердце, и вдруг поняла, что она — мать, защищающая своих детей от чужака, которым была я. Видимо, неподалёку было её гнездо, и она решила, что я представляю угрозу для её птенцов. Я могла её понять: если бы что-то угрожало Карине, я бы ещё и не так дралась.

— Слушай, мамаша, — сказала я. — Я понимаю, что ты защищаешь своих деток, но я вовсе не собираюсь причинять им вред. Я птицами не питаюсь.

И в доказательство дружелюбия я отпустила её. Она встрепенулась, захлопала крыльями, возмущённо клёкоча, но я сидела неподвижно. Она, всё ещё подозрительно косясь на меня, постепенно успокаивалась, стала оправлять перья, встрёпанные в драке.

Я подыскала себе небольшую пещерку, вход в которую представлял собой узкую щель, в которую едва можно было протиснуться. В самой пещерке было достаточно места, чтобы улечься. У входа был маленький плоский уступ, почти ровная каменная площадка, которая вполне могла сойти за взлётно-посадочную полосу. Облюбовав это место, я натаскала туда листьев и мха, устроив там себе что-то вроде постели. Пробравшись в какое-то горное селение, я утащила из одного дома подушку.

Почему меня потянуло в горы, подальше от цивилизации?

Мне нужно было место для успокоения. Уединённое, тихое, с прекрасным горным воздухом, это местечко было как раз то, что я искала. Я решила, что здесь будет моё логово.

4.13. Сорок разбойников

Отряд вооружённых людей пробирался через горы уже третьи сутки. Это были мрачные бородатые люди, и командовал ими человек со шрамом на щеке. На их пути лежало моё селение — точнее, селение, над которым я обосновалась.

Ничего, кроме горя, они в селение принести не могли. Там жили мирные люди, а это были люди войны.

Их было сорок, включая командира. Сорок разбойников, вооружённых до зубов. Сорок фанатиков, а командовал ими хладнокровный убийца. Он был таким же чудовищем, как и я, разве только не пил крови. Он распорядился сделать привал, так как уже темнело, и дорога была плохо видна. Это была опасная тропа, отряд уже столкнулся с двумя оползнями, их чуть не завалило камнями.

Они разбили лагерь в пещере у ручья, огня не разжигали, всё делали тихо и быстро. Молча ели, выставили часовых и легли отдыхать. Командир долго не спал, всматривался в темноту зоркими, холодными глазами.

Всё наконец стихло. Слышно было, как они дышали, как бились их сердца.

Командир заснул. Он очень устал.

Первый часовой, молодой парень с жидкой бородкой, не издал ни звука, когда я обездвижила его. Второй ничего не заметил: он начинал дремать. Я напилась крови часовых и отнесла их тела подальше от пещеры, положив на берегу ручья. Шакалы, словно понимая необходимость не производить лишнего шума, набросились на их тела почти неслышно. Взошла луна.

Неслышно ступая между спящими людьми, я резала им глотки. Сначала я зажимала человеку рот, чтобы он не крикнул, а потом одним движением перерубала горло почти до позвонков, так что голова оставалась держаться на клочке плоти. Никто не проснулся, не крикнул.

Простите меня за кровавые подробности. Я зарезала весь отряд, кроме командира, который так устал, что даже не услышал, как убивают его людей. Я разоружила его, собрала всё оружие у убитых и сбросила в ручей. Не осталось ни одного ствола, ни одной гранаты. Ни одного патрона. Ни одного ножа. Всю еду я тоже бросила в ручей. Вымыв нож в холодной серебристой воде, я вытерла его о штанину и вложила в чехол. В раздумьях я склонилась над командиром. Вряд ли имело смысл оставлять его в живых. Под его придавленными сном веками беспокойно задвигались глазные яблоки, он застонал и вдруг проснулся. Встретившись с моим взглядом, он дёрнулся всем телом, его рука искала оружие, которого уже не было… Последним, что он увидел в своей жизни, были мои клыки.

Я забрала чемоданчик с деньгами, предназначавшимися для дурного дела. Денег было много — полный чемоданчик денежных пачек. Кто-то лязгнет зубами, кого-то ликвидируют, кто-то с кем-то поссорится, и дело, для которого были предназначены эти деньги, не будет сделано. Не будут взорваны бомбы, не погибнут дети, не будут плакать матери. А Карине этих денег могло хватить на всю жизнь.

4.14. Одна

Эльза не вернулась с охоты. Я навещала орлят каждый день и кормила их, но они всё время были одни. Мы ждали Эльзу день за днём, но она не возвращалась.

Не знаю, что с ней случилось. Она так и не вернулась, и мне пришлось взять заботу о птенцах на себя. Они выросли и покинули гнездо, и я наблюдала за их первыми полётами и попытками охотиться. Я так к ним привыкла и привязалась, что мне было очень грустно, когда и они однажды не вернулись в гнездо, улетев из него навсегда.

Я осталась совсем одна.

4.15. Ангел

И снова города, снова подонки, коих было великое множество. Я истребляла их, но они были неистребимы. Их были полчища. Каждую ночь двое-трое из них, отдав мне свою кровь, отправлялись на закуску шакалам, но разве я могла уничтожить их всех? Это было, конечно, нереально.

У меня развился какой-то нюх на преступления: я чувствовала, когда поблизости совершалось какое-то зло. Маньяков, если таковые попадались мне, я убивала просто так: мне почему-то не хотелось даже пить их кровь. Она казалась мне какой-то гадкой.

Я спасла шесть самоубийц, прыгнувших с моста, одного поймала на крыше, троих сняла с мачт высоковольтных линий, но больше всего меня поразил случай, когда десятилетний мальчик хотел броситься под поезд. Узнав, что его систематически избивала мать, я задумалась: что же делать с ней? Я спросила мальчика, любит ли он свою маму, и он сказал, что любит и не хотел бы, чтобы с ней что-нибудь случилось. Но у него был любящий отец, который собирался разводиться с этой женщиной и лишать её родительских прав. Судьба этого мальчика (его звали Гриша) волновала меня очень долго, и я следила за ходом судебного процесса. Развод родителей был оформлен, но через месяц после этого чуть не случилась беда. Мать похитила мальчика и попыталась увезти.

Далеко она с ним не ушла. На перроне, перед самой посадкой на поезд, на её плечо легла моя рука. Встретившись с моим взглядом, она попала в ловушку, из которой её сознание было не в силах выбраться. Она увидела перед собой бледное лицо и тёмную бездну глаз, холодную, как ночное январское небо у неё над головой.

"Отпусти ребёнка, — приказала я ей телепатически. — Если снова попытаешься к нему приблизиться, выпотрошу тебя заживо и повешу на твоих собственных кишках".

Её взгляд остекленел от ужаса, рука стала медленно подниматься, чтобы положить крестное знамение, но сил на это у неё не хватило. Её сознание было раскрыто и беспомощно, и мне не составило труда посеять в нём чёрные семена смертельного ужаса. А дальше они уже сами сделали своё дело, пустив ростки и взорвав её рассудок изнутри.

Безумно хохочущую женщину увели два милиционера, потом подъехала "скорая". Гриша уже не видел всего этого: мы с ним шли прочь с вокзала.

— Я тебя помню, — сказал он. — Только в тот раз я забыл спросить, как тебя зовут.

— Аврора, — ответила я.

— А куда мы идём?

— Домой, к папе. Он, наверно, уже беспокоится.

— А мама? — спросил Гриша.

— Мама уехала, — ответила я. — Она больше никогда не обидит тебя и не ударит.

Я закутала его в свою куртку, взяла на руки, и мы полетели. Он совершенно меня не боялся. Доверчиво прижимаясь головкой к моему плечу, он спросил:

— Ты ангел, да?

Не зная, что ответить, я спросила:

— А ты как думаешь?

— Ангел, — с уверенностью повторил он.

Я опустилась на крышу дома, соседнего с Гришиным. Крепко держась за меня, мальчик смотрел на светящееся окно на четвёртом этаже. Это было его окно.

— Ну всё, ты почти дома. А мне пора.

— Ты прилетишь ко мне ещё? — спросил Гриша.

У меня встал в горле ком.

— Обязательно, — пообещала я. — Когда у тебя день рождения?

— Шестнадцатого июля, — ответил он.

— Вот тогда я к тебе и прилечу.

Я спланировала с крыши на землю. Кнопка домофона, мужской голос. Звонкий Гришин голосишко: "Папа, это я!"

А в психиатрической больнице сегодня стало одним пациентом больше — точнее, пациенткой. В ближайшие несколько лет новых попыток похищения Гриши можно было не опасаться.

4.16. Новая сестра

Церемониальный зал был озарён трепещущим светом жаровен и факелов. Я, облачённая в кольчугу и серый плащ, окружённая фигурами в таких же плащах, стояла на коленях перед троном Великого Магистра, а Оскар провозгласил надо мной:

— Сестра Аврора Магнус, тебе присваивается звание младшего магистра и предоставляется право обучать новых членов Ордена.

Я приняла из его рук кинжал в богатых ножнах и поцеловала рукоятку.

После церемонии Оскар сказал:

— У нас новая сестра. Скоро будет посвящение, и тебе нужно будет присутствовать. Кстати, она попросила, чтобы её наставницей была ты.

— Я? — удивилась я.

— Да, ты, — улыбнулся Оскар. — Азам её обучала Эйне, но искусству проникновения в сердце теней она хочет обучаться у тебя.

4.17. Ровена Орландо

Я стояла среди младших магистров, в сером плаще с поднятым капюшоном, с кинжалом в руках. Новой сестрой, которая, неумело выговаривая слова на Языке, произносила приветствие, была Юля. Как и я когда-то, она называла себя "безымянной" и была одета в кожаные штаны и обувь, как у древних викингов, в льняную рубашку и кольчугу. Ответом на её приветствие был лязг двадцати девяти клинков младших магистров, вынутых из ножен и снова вложенных.

Оба символических боя она провела прекрасно, не дрогнула, когда её ранил меч старшего магистра, а когда я среди прочих подошла, чтобы срезать кинжалом прядку волос с её головы, она, стоя на коленях и держа в руках поднос, улыбнулась мне. Не ответив на её улыбку, я взяла пальцами довольно большую прядь, обрезала и бросила на поднос.

Старший магистр выкликнул:

— Ровена Орландо!

И я вместе с хором всех остальных трижды повторила:

— Ровена Орландо! Ровена Орландо! Ровена Орландо!

Юлины крылья были окроплены кровью, и она подошла ко мне.

— Аврора, не согласишься ли ты быть моим другом на эту ночь?

4.18. На крыше небоскрёба

— Юленька, зачем ты это сделала?

— Аврора, меня теперь зовут Ровена Орландо.

Мы сидели на самом краю крыши небоскрёба. Перед нами раскинулось море городских огней. Румянец сошёл с её щёк, исчез навсегда тропический загар, а когда она улыбалась, видны были чуть выступающие клыки. На пальце у неё блестел коготь. Её глаза стали темнее, глубже сидели в глазницах, но я не могла не признать, что она даже похорошела, но красота её была мертвенная, жутковатая.

— Мне не нравится это имя!

— Почему? По-моему, красивое. Ты просто ещё не привыкла. Зачем, спрашиваешь? Я хочу быть с тобой, Аврора. Я знаю, о чём ты сейчас хочешь спросить. Да, я хорошо подумала и всё взвесила. Это было серьёзное решение, принятое не впопыхах, не под влиянием импульса. Нет, я обдумала его. Как человек я мало что стою и почти ничего не могу сделать… Теперь я буду гораздо сильнее и смогу намного больше!

— О чём ты говоришь, Юля?

Она дотронулась пальцем до моего носа.

— Ровена. Меня зовут Ровена, запомни. Это во-первых… А во-вторых, неужели непонятно? Ты единственная в этом Ордене делаешь что-то стоящее! Мне плевать на Орден… Единственное, чего я хочу, это быть с тобой и помогать тебе в том, что ты делаешь.

Я сказала:

— Только не говори об этом Оскару. Ему это не понравится.

— Да мне плевать и на Оскара.

— Ну, нет, пока он старший магистр, плевать на него тебе никак нельзя.

— Ну, пусть так… Но я всё равно хочу быть с тобой. Мы будем отличной командой! Я знаю, знаю, что ты сейчас скажешь… "Я работаю одна". Такие, как ты, всегда так говорят. Но позволь мне помогать тебе!

Я стиснула её руку, лежавшую на моём колене.

— Юля, я не это хотела сказать. Я хотела сказать вот что… Я понимаю, ты видишь в этом какую-то романтику. А никакой романтики нет, есть только кровь, смерть, убийство! Со стороны может показаться, что я делаю какое-то благородное дело… Так вот, даже такое дело — плохое оправдание для убийства. По сути, я делаю то же самое, что и все эти чудовища, только моей пищей становятся плохие люди — плохие в большей или меньшей степени. У убийства нет оправдания, даже какие-нибудь там благие цели. Всё это чушь! Я не могу не убивать, потому что каждый день хочу есть. Я только стараюсь убивать с маломальской пользой для общества… Если это можно назвать пользой.

Она придвинулась ко мне и обняла за плечи.

— А чем же, как не пользой, можно это назвать? Ты избавляешь общество от подонков. Многие из них смогут уйти от людского правосудия, но от твоего правосудия никому не уйти. Ты беспощадна и справедлива. Ты всё видишь. Ты всё знаешь. Ты не ошибаешься. Ты делаешь это не за деньги, в конце концов! Тебя нельзя купить, потому что деньги не имеют для тебя такой ценности, как для людей.

Она говорила ещё долго, очень восторженно и убеждённо. Я не мешала ей говорить. Я только смотрела на её бледные щёки и с печалью думала о том, что их больше никогда не окрасит румянец. Вдруг моё сердце стукнуло и болезненно сжалось. Я перебила её восторженный монолог на полуслове вопросом:

— Юля, это она с тобой сделала это?

Она не сразу поняла. Я повторила вопрос:

— Кто тебя сделал такой? Эйне?

Она покачала головой, гладя меня по плечам.

— Нет, Аврора. Я удостоилась чести кровно породниться с Оскаром. А Эйне… Она мне сказала, что я тебе стала не нужна, что я наскучила тебе, но я ей, конечно, не поверила. Одно время я даже думала, что она с тобой… — её голос дрогнул, — что она с тобой что-то сделала. Она в последнее время стала такой невыносимой! Такая зануда! Сплошной депрессняк. Потому я и попросила, чтобы меня перевели в ученицы к тебе.

Я спросила:

— А если я буду занудой, ты меня тоже бросишь?

Она засмеялась.

— Нет, ты не будешь занудой… Ты не такая. За это я тебя и люблю.

4.19. Ангелы тоже плачут

Я сидела в городе Ярославле на крыше дома, что стоял напротив Гришиного. Кончилось застолье с родными, подарки были открыты, но чего-то не хватало. Гриша вздыхал и поглядывал в окно. Он ждал, и я знала, что он ждал меня. Он думал, что я его обманула.

Но я не собиралась его обманывать. Я просто ждала ночи.

Ночь настала, отец уложил Гришу спать, выключил свет и ушёл. Гриша полежал немного, а потом побежал к окну и стал его открывать. Открыв его настежь, он окинул взглядом улицу и небо. У меня засосало под ложечкой, но я ещё выжидала. Грустно вздохнув, он вернулся на кровать и сел, обхватив руками колени.

Под окном Гришиной комнаты рос тополь, и одна его ветка протягивалась почти к самому окну. Я слетела с крыши и опустилась на неё. Через секунду Гриша подбежал к окну. Его глазёнки сияли.

— Ты прилетела! А я ждал, ждал… Думал, ты не прилетишь!

Я вскочила на подоконник и спустилась в комнату.

— Ш-ш, — сказала я, приложив палец к губам. — Папу разбудишь.

Его тонкие мальчишечьи руки обвились вокруг моей шеи, и у меня стало щекотно на сердце. Прижимая его к себе, я стояла у открытого окна, и мы смотрели друг другу в глаза.

— Ну, как ты, малыш? У тебя всё хорошо?

— Да, — сказал он. — Мы с папой живём хорошо. Я закончил на все пятёрки, только по русскому у меня четвёрка. Я ездил к бабушке в деревню. Мне удалили миндалины, но это ещё в марте. Было страшно, но я не боялся!

Он выпаливал все свои новости, а я слушала, чувствуя, как в груди что-то тепло сжимается. Вдруг он спросил:

— Ты ведь везде летаешь?

— Да, — ответила я. — Я по всему миру летаю. А что?

Гриша помолчал, потупив взгляд, а потом спросил:

— Ты не видела маму?

Моё сердце заколотилось, если можно назвать этим словом частоту пульса, равную пяти ударам в минуту. Но в норме оно билось один раз в минуту, а сейчас стало биться в пять раз чаще, и это было очень ощутимое ускорение.

Месяц назад мать Гриши умерла в психиатрической больнице.

— Гришенька, — сказала я. — Я должна сказать тебе правду. Твоей мамы уже нет на этой земле.

Он не заплакал, только шмыгнул носом и сказал:

— Она на небе, да?

— Да, — сказала я.

— И ей там хорошо? — расспрашивал он.

Что я могла ему сказать?!

— Да, Гриша. Она в раю. Но она помнит и любит тебя. И она видит тебя.

— И значит, она знает, что я закончил только с одной четвёркой?

— Разумеется. Она просила меня передать тебе, что она поздравляет тебя с днём рождения и желает тебе всего самого, самого хорошего, что только есть на свете.

— А когда ты будешь там, ты можешь ей передать, что я… — Гриша опять шмыгнул носом, — что я на неё не сержусь?

— Обязательно передам.

От кома в горле мой голос прозвучал глухо. Я ещё полминуты не могла говорить, уткнувшись лицом в Гришино узкое плечико и гладя его вихры.

— Разве ангелы плачут?

— Иногда.

Я улыбнулась и смахнула слезу. Он вдруг вспомнил о гостеприимстве.

— Хочешь торт? Там ещё остался кусок.

— Нет, Гришенька, спасибо. Я не ем то, что едят люди.

— А что ты ешь?

Я выкрутилась:

— Я живу на солнечной энергии.

— Как солнечные батареи? А если весь день пасмурно?

— Я могу взлететь выше облаков и набраться столько энергии, что надолго хватит.

— А ты принесла какой-нибудь подарок?

Я сказала:

— Я долго думала над тем, что тебе подарить. Твои родные подарили тебе много хороших вещей, и мне не хотелось бы повторяться. Я хочу подарить тебе нечто совсем другое. — Я забралась на подоконник. — Сегодня мы будем летать.

Он даже подпрыгнул и пискнул от восторга.

— Классно… А куда мы полетим?

— Куда захочешь. Весь мир наш. Залезай.

Он вскарабкался на подоконник. Я раскрыла ему объятия.

— Держись крепко.

Он обхватил меня за шею руками, я прижала его к себе, и мы выпрыгнули из окна. Секунду мы падали, и в широко распахнутых глазах Гриши мелькнул испуг, сердечко зашлось, но за моей спиной раскрылись крылья, и мы взмыли в ночное небо. Открытое окно осталось далеко, исчез из виду и дом, остались только ветер, небо и звёзды.

4.20. Каникулы на острове

Лазурная волна, набегая на чистый песок, пенилась и шипела. Закатное солнце озаряло пляж густым розовым светом, и я сидела, зарыв пальцы босых ног в тёплый песок. Я закрыла глаза и слушала прибой.

Знакомый звук хлопанья больших крыльев, и солнце заслонил собой стройный силуэт. Пока я поднималась на ноги, она бежала ко мне вприпрыжку, одновременно раскрывая объятия. Повиснув на моей шее, она радостно сообщила:

— Я всё сдала! Уж они придирались, придирались, но так ни до чего и не смогли толком докопаться!

Я покружила её.

— Молодец… Я и не сомневалась, что ты сдашь. Устала?

— Как собака, — засмеялась она, опускаясь на песок.

Мы улеглись рядом, держась за руки и глядя в закатное небо. Она сказала:

— Неделю оттягиваемся на острове, а потом приступаем.

— К чему? — спросила я.

Она так удивилась, что даже села.

— Как это — к чему? К делу нашей жизни! И плевать нам, что думает об этом Оскар и все они.

4.21. Взмах шашкой

"Аврора!"

Голос Гриши прорвался сквозь пелену ночной метели. Жалобный, испуганный, он моментально взвёл меня в состояние боевой готовности.

"Аврора!"

Я услышала его не ушами — сердцем. Юля увязалась за мной:

— Раз мы команда, то это и моё дело!

На пререкания не было времени, и я позволила ей последовать за мной. Мы помчались в

Ярославль что было духу.

Гриша и его отец, связанные, с заклеенными скотчем ртами, сидели рядышком на крыше дома. Ветер трепал полы плаща Дезидераты и её распущенные волосы цвета тёмного шоколада. В руке у неё была обнажённая казачья шашка. Казак, вероятно, пал её жертвой, а шашку она прихватила как сувенир.

— Привет вам, предательницы! — крикнула она, когда мы с Юлей приземлились на крыше. — Тебя, прекрасная Ровена, я не ждала, но всё равно рада видеть.

— Зачем ты схватила их? — крикнула я. — Отпусти немедленно!

— А я раскусила тебя, Аврора, — ответила она. — Раскусила вас обеих! Вы сочувствуете людям. Заводите себе среди них друзей! Уж не считаете ли вы их лучше нас?

— Дези, перестань дурить, — сказала я.

— Я давно за тобой наблюдаю! — закричала она. — С тех пор, как ты сказала, что тебе не нравятся оргии в клубе, я к тебе присматриваюсь! И знаешь, к каким выводам я пришла? Ты не уважаешь Орден, ты плевала на его устои! Ты сочувствуешь людишкам!

Она бросила мне шашку, а сама схватила Гришу и подняла в воздух.

— Защищай же своего маленького друга! Убей меня, а не то я убью его!

Глаза у неё были безумные. Она потрясала Гришу в воздухе.

— Дези, прекрати, — сказала я. — Дура, фанатичка! Зачем ты это устроила? Отпусти ребёнка, и давай поговорим! Если ты зла на меня, разбирайся со мной! Зачем впутывать в это ни в чём не повинных людей?

— Во-от! — воскликнула она, подняв палец. — "Ни в чём не повинных людей"! Ты сама, сама себя выдаёшь! Мне плевать на этих людей, я выпью их кровь и выброшу тела шакалам… Как это можешь сделать и ты. А могу и просто так швырнуть твоего маленького приятеля в их голодные пасти!

Она подошла с Гришей к краю крыши и подняла его над краем, держа его вытянутой рукой за рубашку на спине. Гриша мычал заклеенным ртом и болтал ногами.

— Не дёргайся, а то уроню! — засмеялась Дезидерата. И, обернувшись ко мне, сказала со злобной улыбкой: — А ещё мне известно, что у тебя есть маленькая сестричка, человек. Как ты о ней заботишься! Анонимно даёшь деньги на её нужды. Ты её, наверно, ещё и любишь!

Во мне заклокотала холодная ярость.

— Если ты хоть пальцем тронешь её…

— То что ты сделаешь? — засмеялась она с издёвкой. — Убьёшь меня?

— Именно, — сказала я.

— Ну, так попробуй!

И она сбросила Гришу вниз, к шакалам. Все мои внутренности оборвались. Я бросилась, чтобы успеть, ещё успеть подхватить его на лету, но она толкнула меня в грудь, и я отлетела назад, упав на спину. Какая-то тень молниеносно мелькнула у меня над головой.

Она хохотала дико, хрипло, блестя зубами и запрокидывая голову. Я не успела спасти Гришу, он погиб в пастях шакалов. С окаменевшим сердцем я поднялась на ноги, подобрала шашку. Она хохотала мне в лицо.

— А твою обожаемую сестричку я уже тронула! О, она была просто лакомый кусочек!

Обезумев от горя и гнева, я зарычала:

— Дрянь!

Она перестала хохотать.

— От такой и слышу, — процедила она.

Я полетела на неё, занося клинок, но она встретила меня не безоружная: сталь ударилась о сталь. У Дезидераты была вторая сабля.

— Ну вот, что и требовалось доказать! — вскричала она. — Вот ты и выведена на чистую воду!

Но она не рассчитала: слишком много сил прибавили мне мои ярость и горе. Этот поединок оказался для неё роковым. Нанося удар за ударом, я изрыгала на неё все проклятия, какие только могла измыслить, а она с трудом отбивалась. Она явно переоценила свои силы, думая, что в одиночку справится со мной. Не знаю, на что она рассчитывала, когда затевала всё это, но кончилось это для неё плачевно. Свист клинка — и её голова чёрным мячом с волосами улетела куда-то. Обезглавленное тело упало с крыши. Шашка выпала из моей руки.

Над краем крыши мелькнули концы крыльев, потом появилась голова, а потом и вся фигура Юли. А на руках у неё был Гриша, смертельно перепуганный, но целый и невредимый. Она опустилась на крышу, разрезала верёвки и отлепила скотч с его рта, потом сделала то же самое и с его отцом.

— Всё хорошо, не бойтесь, — успокаивала она их. — Вас никто не тронет, никто не причинит вреда.

А внизу шакалы уже разодрали тело Дезидераты.

4.22. Не идеальное преступление

— Но её тело сожрали шакалы, — сказала Юля. — Её просто не найдут. Кто обвинит тебя?

Я усмехнулась.

— Юленька, ты должна понимать, что нераскрываемых преступлений нет. Для людей с их медленно работающими мозгами и слаборазвитыми чувствами — может быть, и есть. Но не для нас. Это только вопрос времени.

Гриша сидел, глядя в пол. Его била мелкая дрожь. Я хотела его обнять, но он отбежал к отцу, и тот, схватив его в охапку, отнёс в комнату и уложил на кровать. Там Гриша плакал, а отец сидел рядом. Я сказала Юле:

— По-моему, нам здесь делать больше нечего.

Окровавленную шашку Юля хотела утопить в реке, но я не позволила ей.

— Не вздумай. Ещё и тебя притянут за соучастие. И вообще, Юленька, я думаю явиться с повинной. Ты на меня, конечно, доносить не станешь, и тебе грозит обвинение в укрывательстве… Я не хочу, чтобы ещё и у тебя были проблемы.

— Аврора, нет! — Она стиснула меня, прижалась к моему плечу. — Я не пущу тебя…

Я взяла её лицо в свои ладони, заглянула в глаза.

— Юля… Только ты можешь понять меня правильно. По-другому я поступить не могу. Моя совесть не выдержит. Я не буду скрываться. Найдут меня или не найдут, мне всё равно. Я сама этого не вынесу. Единственно правильный выход сейчас — это пойти к Оскару и всё рассказать. А он сделает всё, что нужно. Но сначала я должна кое-где побывать.

4.23. Обещание

Дезидерата зачем-то сказала неправду. Карина резвилась на игровой площадке среди других малышей, живая, здоровая и весёлая, разрумянившаяся от беготни. Я стояла, прислонившись к ограде лбом, и смотрела на неё сквозь слёзы.

— Это и есть твоя сестрёнка? — спросила Юля.

— Да, — сказала я. — Моя куколка. Карина. Она не знает обо мне. У меня есть деньги, Юля… Не стану рассказывать, как я их добыла, это неважно. Если я скажу тебе, где они спрятаны, ты обещаешь, что будешь анонимно время от времени класть в почтовый ящик конверт с некоторой суммой и надписью "Для Карины"?

Юля уткнулась мне в плечо и всхлипнула. Я подняла её лицо за подбородок.

— Обещаешь?

— Обещаю, — сказала она.

4.24. Агент Клаус

Шашка, покрытая ещё не запёкшейся кровью Дезидераты, лежала на прозрачном журнальном столике. Оскар расхаживал по гостиной туда-сюда. Я сказала:

— Юля, то есть, Ровена здесь ни при чём. Она просто свидетель. Я знаю, что по закону Ордена я могу сдаться любому его члену. Я сдаюсь тебе. Вот орудие убийства, на нём её кровь и мои отпечатки.

Юля вскочила:

— Да она просто спровоцировала её! Я сама слышала, как она доводила Аврору до белого каления, и могу поклясться…

Оскар повернулся к нам.

— Я скажу вам, что это было, только легче вам от этого не станет. Дезидерата работала на старшего магистра Октавиана. Он у нас стоит на страже, так сказать, идеологической чистоты рядов… Следит за соответствием членов Ордена системе ценностей и принципов сообщества хищников. Дезидерата была одним из его агентов.

— Агент Клаус, — вырвалось у меня.

Оскар усмехнулся.

— Вроде того. Конечно, плоховато она сработала на этот раз. Переусердствовала, за что и поплатилась. Кто ж знал, что ты такая… гм, гм… — Оскар помедлил, подбирая слово, — отмороженная? Но вывести тебя на чистую воду ей всё же удалось. Октавиану всё ясно насчёт тебя.

Я сглотнула пересохшим горлом.

— И что ему ясно?

— Что ты не соответствуешь, — проговорил Оскар, поигрывая перстнем-когтем на пальце. — Это и тебя касается, Ровена.

Юля презрительно фыркнула.

— Да плевать я на него хотела.

Оскар пронзил её таким взглядом, что она осеклась.

— Вот-вот, об этом я и говорю. А заодно тень падает и на меня как на наставника Авроры. Может быть, я сам и сумею удержаться на плаву, но вам, девочки, вылет из Ордена гарантирован.

— Ну и пошёл он к чертям собачьим, — ожесточённо процедила Юля. — Мы свой орден создадим.

Оскар усмехнулся.

— Если что, примешь меня своим заместителем?

Юля ничего не ответила. Оскар опустился в кресло и устало откинулся на спинку.

— Что же с тобой делать, дорогуша? — вздохнул он, устремив на меня укоризненный взгляд. — В принципе, можно попробовать доказать непреднамеренное убийство при самообороне. Я сделаю всё, чтобы сохранить тебе жизнь. Да, детка, придётся посидеть в тюрьме… Но главное, ты останешься жить. В нашей тюрьме условия не сказочные, но ты выдержишь, я уверен.

— Ты что, берёшься меня защищать? — спросила я.

Он посмотрел на меня недоуменно.

— А ты думала, я тут же брошу тебя под нож гильотины? Плохо же ты обо мне думаешь, моя девочка!

Он долго молчал, потирая пальцами нахмуренный лоб. Мне даже показалось, что между его век что-то влажно заблестело. Потом он встал, прошёлся, держа руки в карманах. Молчал, о чём-то думал, смотрел в окно. Потом повернулся ко мне и приказал уже совсем другим голосом:

— Встать.

Я поднялась. Он сказал сурово и сухо:

— Аврора Магнус, вы арестованы. Мой долг — препроводить вас в камеру предварительного заключения, где вы будете содержаться до вынесения приговора… Вашу защиту я буду осуществлять сам. Ровена Орландо, вы будете привлечены в качестве свидетеля. Прошу вас явиться по первому приглашению для дачи показаний… В случае отказа или неявки вы будете считаться соучастницей.

Юля тоже поднялась и сказала:

— Я и не собираюсь скрываться. Если это поможет спасти Аврору, я расскажу всё, как было.

— Прекрасно, — кивнул Оскар.