Ночь промелькнула, как один миг: так всегда бывает, когда крепко спишь, набегавшись и наигравшись за день. Сон был тёплый и сладкий, как чашка вкусного асаля, и Илидору очень не хотелось просыпаться, но его всё-таки разбудил мелодичный и ласковый, но незнакомый голос:

— Просыпаемся, детки, открываем глазки… Солнышко встало, утро настало.

Обычно такими словами их с Серино будил Фалдор, но сегодня вместо него их разбудил сероглазый незнакомец, одетый и остриженный так же, как Фалдор. У него было симпатичное доброе лицо и светлые глаза, а брови у него были приподняты, как будто ему было очень удивительно видеть Илидора и Серино.

— Кто ты? — изумлённо спросил его Илидор.

— Я Айнен, — ответил незнакомец. — Я теперь буду вместо Фалдора.

— А где Фалдор? — спросил Илидор, чувствуя, как его охватывает горе, от которого непреодолимо хотелось разреветься в голос.

— Фалдор уехал, — ответил Айнен.

Пару секунд Илидор переваривал услышанное, и горе охватывало его всё неудержимее. Серино уже скуксился, а через мгновение тоненько захныкал, размазывая кулачками по лицу слёзы.

— Хочу к Фалдору…

— Не надо плакать, малыш! — ласково склонился над ним Айнен. — Папа огорчится, если увидит, что ты плачешь.

Глупый Серино тут же захныкал:

— Папа…

Но Илидор был не таков, чтобы просто сидеть и плакать. Нужно было разобраться, что случилось, почему Фалдор их бросил, и почему он даже не попрощался. Выпрыгнув из постельки, Илидор резво помчался на поиски папы, шлёпая по холодному полу босиком.

— Илидор, ты куда? — бросился за ним Айнен. — Вернись немедленно!

Со всех босых ног Илидор рванул по коридору. По лестнице в это время спускалась огромная фигура лорда Дитмара в страшном чёрном плаще и страшных чёрных сапогах, но Илидор не успел затормозить и налетел прямо на него.

— Куда это мы так разбежались? — спросил ласковый голос сверху, и Илидора подхватили руки в страшных чёрных перчатках, а со всех сторон его окутал холодный аромат свежести.

— Хочу к папе, — пролепетал Илидор, упираясь руками в плечи, покрытые этой страшной чёрной тканью.

— Папа сейчас в ванной, но он скоро придёт, — сказал тёплый щекотный голос, и к щеке Илидора прильнули губы. — Что случилось, милый мой?

А сзади послышался голос Айнена:

— Простите, ваша светлость, он вырвался и убежал. Я не успел его поймать.

Чёрные брови строго нахмурились, и тёплый голос стал суровым:

— Почему мы убегаем от воспитателя? Да к тому же, босиком по холодному полу!

Илидор обмер. Он побаивался лорда Дитмара, его высокой, как башня, чёрной фигуры и рук в чёрных перчатках. По сравнению с ним папа был очень маленький, и лорд Дитмар мог держать его на руках вот так же, как сейчас Илидора. Вид нахмуренных чёрных бровей и строгий умный взгляд поверг Илидора в оцепенение, и он не мог вымолвить ни слова. Брови расправились, и к щеке Илидора снова прильнули губы.

— Дорогой, веди себя хорошо, слушайся Айнена, — сказал снова потеплевший голос. — Не огорчай папу, ему и так трудно. Вас у него целых четверо, а он у вас один. Ну, мне пора, у меня куча дел. До вечера, мой милый.

Рот Илидора накрыл большой тёплый поцелуй, а потом он оказался на руках у Айнена. Рука в чёрной перчатке скользнула по его волосам, а голос ласково повторил:

— Слушайся Айнена. Будь умницей.

Огромная фигура лорда Дитмара в длинном чёрном плаще заскользила вниз по лестнице, а Илидор был водворён обратно в детскую.

— Хочу к папе! — потребовал он.

Айнен с улыбкой ответил:

— Скоро папа придёт, а пока нужно одеться.

Он одевал их с Серино так же ловко, как Фалдор, и знал, как нужно правильно застёгивать сандалии. Он старался делать всё так, как делал Фалдор, но у него получалось фальшиво, и это только злило Илидора. Он заплакал:

— Хочу к папе!

Зашуршал шёлк, в детскую вкатилась волна аромата, и вошёл папа — как всегда, нарядный, в розовом с золотой вышивкой костюме, в шёлковой накидке на плечах, с красиво убранными волосами, распространяя вокруг себя волны благоухающей свежести.

— Что случилось, счастье моё? Почему слёзки? Что такое?

От его ласковых расспросов горе вырвалось наружу, и Илидор, обняв папу за шею, разрыдался:

— Айнен плохой! Я хочу, чтобы вернулся Фалдор… Где Фалдор?

— Сынуля, милый мой, — вздохнул папа, вытирая Илидору слёзы и целуя его в нос и в щёки, — Фалдор уехал от нас.

— Почему он уехал? — плакал Илидор.

Папа снова вздохнул.

— Как тебе сказать… Ему захотелось чего-то другого. Попробовать себя в новой работе. Поверь, моё сокровище, ему было очень грустно от вас уходить, он всю ночь просидел рядом с тобой.

— Он даже не попрощался, — горько всхлипывал Илидор.

— Потому что ему было бы в сто раз тяжелее, — сказал папа. — Прощаться всегда трудно.

Это объяснение не удовлетворило Илидора. Серино тоже хныкал, вторя ему, и папа стал нервно прижимать пальцы к вискам и морщить лоб.

— Дети, мне самому плакать хочется! Конечно, грустно, что Фалдор от нас ушёл, но ничего не поделаешь. Надо жить дальше. Айнен, они сделали утреннюю зарядку?

— Я как раз собирался ею с ними заняться, когда вы пришли, ваша светлость, — ответил Айнен.

— Дети, становимся на зарядку, — нарочито бодрым голосом призвал папа. — Если хотите вырасти здоровыми и сильными, надо каждое утро её делать! Где у нас обручи? И где гантельки?

Обручи и гантели появились из шкафчика, но у Илидора не было желания с ними заниматься, не в настроении был и Серино. Какая зарядка, если Фалдора нет? Без него всё было не так, ушла радость, гантели стали неподъёмно тяжёлыми, а обручи всё время падали.

— Что это с вами сегодня, дети? — хмурил папа красивые и тонкие, длинные, как стрелы, брови. — Вы как будто не с той ноги встали. Я понимаю, вы ещё не привыкли к Айнену, но поймите и его. Он первый день у нас, ему тоже непривычно. Давайте не будем его огорчать.

Илидору от всего сердца хотелось бы делать так, как говорил папа, но у него руки опускались, а при мысли о Фалдоре к горлу подступали слёзы. Видеть на его месте Айнена было невыносимо, дико, это злило Илидора так, что хотелось делать всё наперекор ему. При папе Илидор не решался бунтовать, но стоило ему выйти из детской по какому-то делу (у папы было много таинственных и важных дел), как Илидор тут же начал выражать свой протест. В какую игру Айнен ни предлагал играть, Илидор от всего отказывался, швырял игрушки, садился в угол, свернув ноги калачиком, и ничто не могло сдвинуть его с места — ни увещевания, ни ласка, ни строгость. Серино сначала смотрел на его выходки с удивлением, но потом смекнул, что к чему, и в знак солидарности тоже уселся в позу лотоса. Айнен сначала растерялся.

— Что же мне с вами делать, дети? Вы объявляете мне бойкот? Ладно. Тогда я тоже сяду, как вы. — Он уселся в противоположный угол в ту же позу, подвернув ноги. — Если вы хотите играть так, будем играть так. Только, чур, не шевелиться! Кто первый шевельнётся — тот проиграл.

Айнен оказался мастером играть в эту игру. Он сидел совершенно неподвижно и, казалось, даже не дышал; переиграть его было очень трудно, но Илидор решил не сдаваться. Он должен был пересидеть Айнена во что бы то ни стало, чтобы тот понял, что ему здесь делать нечего. Наверно, он победил бы, но всё дело испортил Серино: у него зачесалась попка, и он, не утерпев, пошевелился.

— Проиграл, проиграл! — засмеялся Айнен.

Серино скуксился, а игру нужно было начинать сначала. Они размялись, и противостояние продолжилось. Что ни говори, в этой игре Айнену не было равных: у него как будто никогда ничего не чесалось, не затекало тело и не болела спина от неподвижного сидения. Он мог так выдерживать бесконечно долго, и игра закончилась его победой: у Илидора засвербело в носу, и он не смог сдержаться и чихнул.

— Надоела эта игра, — сказал он. — Больше не хочу!

— А во что ты хочешь? — спросил Айнен.

— Ни во что не хочу, — пробурчал Илидор.

— Ну, раз нам надоело играть, тогда, может быть, позанимаемся? — предложил Айнен. — Вы уже умеете складывать из букв слова?

— Да, — ответил Серино.

— Ну-ка, покажите мне, что вы умеете, — сказал Айнен.

Илидор хотел сказать Серино, чтобы он не водился с Айненом, но тот на этот раз решил, что у него есть своя голова на плечах, и он не собирался вечно делать так, как говорил ему Илидор. Он достал из шкафчика доску с кнопками, включил экран и набрал: «Привет, меня зовут Серино».

— Да ты молодец, — похвалил Айнен. — Илидор, а ты что можешь написать?

Илидор, надувшись, сидел в углу, не собираясь ничего писать. Айнен спросил у Серино:

— Илидор что, не умеет писать?

— Умеет, — сказал Серино.

— Тогда почему же он не хочет к нам присоединиться? — спросил Айнен. — Илидор, иди сюда, напиши что-нибудь. Покажи мне, что ты уже умеешь.

Илидор сделал вид, что не слышит. Он стал в одиночку играть со своим истребителем, не обращая ни на кого внимания.

— Ну ладно, — сказал Айнен. — Может быть, Илидор присоединится к нам позже. Серино, что ты ещё можешь написать?

Когда в детскую вернулся папа (закончив, по-видимому, свои загадочные дела), Айнен с Серино занимались складыванием слов, а Илидор летал на своём истребителе, не выходя из угла. Папа посмотрел на Серино, на Илидора и спросил с улыбкой:

— Ну, как у нас дела?

— Я научился складывать новое слово! — объявил Серино. — Папа, смотри!

Папа присел на ковёр, грациозно поставив свои обутые в белые туфельки ноги друг подле друга и обхватив колени руками, и Серино стал показывать ему, что он научился складывать, а Илидор молча грыз истребитель. Папа с интересом смотрел и хвалил Серино, а потом заметил, что Илидор не принимает участия в занятиях грамотой.

— А почему это Серино занимается, а Илидор нет? — спросил он. — Солнышко моё, ты почему не складываешь слова? — Папа протянул к Илидору свою белую руку, унизанную сверкающими кольцами. — Ну-ка, иди к нам.

Илидор набычился в своём углу, упрямо не двигаясь с места, и папа засмеялся:

— Какие мы обиженные! Как мы надулись! И на что же мы дуемся, скажите-ка на милость?

Папин взгляд искрился из пушистого ободка длинных густых ресниц, согревая Илидора своим мягким и добрым светом. Как ни был Илидор расстроен и сердит, ласковым рукам папы он всё же не смог воспротивиться. Они вытащили его из угла, нежно тормоша и щекоча, а папины мягкие, вкусно пахнущие губы чмокали его то в щёку, то в шею, то в нос. Прижав Илидора к себе, папа спросил:

— Скажи, сладкий, ты любишь папу?

— Да, очень люблю, — ответил Илидор, и это была чистая правда.

— Ну-ка, тогда напиши: «Я люблю папу», — попросил папа.

Илидор написал это. Папа, нажимая на кнопки пальцем с длинным блестящим ногтем, написал: «Папа любит Илидора». Когда Илиодор это прочитал, папа чмокнул его в губы.

— А меня? — взревновав, сразу заныл Серино.

Папа засмеялся и написал: «Серино папа тоже очень любит».

— Прочитай-ка вслух, — предложил он.

Серино прочитал, получил поцелуй и расплылся в счастливой улыбке. Папа сказал:

— Илидор, напиши, кого ты ещё любишь.

Илидор написал: «Я люблю Фалдора». Папа вздохнул и сказал:

— Я знаю, моя радость… Но ничего не поделаешь.

Илидор слез с колен папы и снова забился в свой угол, прижав к себе истребитель. Он не верил, что взрослые не могли ничего поделать: скорее, они говорили это, когда не хотели ничего делать.

— Я хочу Фалдора, — сказал он. — Пусть он вернётся!

У папы был печальный и виноватый взгляд. Опустив глаза, он тихо проговорил:

— Увы, это невозможно, детка. Вряд ли Фалдор вернётся.

— А я хочу, чтобы он вернулся! — крикнул Илидор и заплакал.

Папа встал с ковра, взял Илидора на руки и сел с ним на диванчик. Обняв его за шею, Илидор безутешно плакал, вдыхая аромат его волос и моча слезами белые шёлковые кружевные цветы, которыми была отделана по верху папина накидка, а папа сказал Айнену:

— Думаю, сегодня лучше дать ему выплакаться… Если не хочет, пусть не занимается, он потом быстро наверстает. Он очень способный.

— Как скажете, ваша светлость, — ответил Айнен.

Илидор плакал, а папа осушал поцелуями с его щёк слёзы. Так плакать было гораздо приятнее, и Илидор даже находил в этом своеобразное удовольствие. Глядя на него, Серино тоже пустил слезу и засеменил к диванчику, протягивая ручонки:

— Папуля…

Папа, конечно же, подхватил к себе на колени и его, и они с Илидором принялись плакать хором, а папа, гладя их по головкам, растерянно глядел то на одного, то на другого, осыпал их всеми существующими нежными словами и расстроенно бормотал:

— Детки, ну что вы! Ну, полно же, перестаньте, а то и я с вами заплачу!..

Пришёл важный, лысый Эгмемон с докладом о завтраке, и слёзы пришлось временно унять. За завтраком Илидор почти ничего не съел, в то время как на аппетите Серино уход Фалдора никак не сказался. После завтрака они пошли на прогулку в сад, и Серино выказывал по отношению к Айнену дружелюбие. Они поладили, и скоро Серино уже просился к нему на руки и бегал за ним, сияя улыбкой до ушей. Айнен пытался подружиться и с Илидором, но Илидор упрямо отвергал все его попытки. Так продолжалось до самого обеда, за которым Илидор опять стал бунтовать.

— Что это за капризы, господин Илидор? — сказал Эгмемон. — Извольте кушать, а то не вырастете!

— Путь Фалдор вернётся, тогда буду есть! — потребовал Илидор.

— Гм-гм, увы, господин Илидор, — проговорил Эгмемон тихо и сочувственно. — Боюсь, Фалдор не вернётся. Он ушёл совсем, с этим ничего не поделаешь.

Снова это «ничего не поделаешь»! На глазах Илидора набрякли слёзы, но он не заплакал. Обед он так и не доел, и это, разумеется, стало известно папе. Папа уже успел переодеться в другой костюм — сиренево-голубой с белой накидкой, без кружевных цветов, но зато с золотой полосой по подолу. Он сам укладывал Илидора и Серино на тихий час, посидел с ними и рассказал им сказку, а потом заметил:

— Дори, мне сказали, ты опять плохо кушал. Почему? Ведь сегодня были твои любимые блюда.

— Я хочу, чтобы Фалдор вернулся, — прошептал Илидор.

Папа как-то тяжело и печально вздохнул, опустил лицо. Поцеловав Илидора, он сказал:

— Солнышко моё, я не могу ничем помочь. Я не знаю, где сейчас Фалдор.

Пока у Илидора и Серино был тихий час, Айнен ушёл гулять с Дейкином и Дарганом, а папа отправился в библиотеку. Серино спал сном праведника, а Илидор около часа лежал, моча слезами подушку, а потом тоже уснул.

После тихого часа они снова вышли в сад, на лужайку с качелями. Серино весело играл с Айненом, а Илидор сидел на качелях в подавленном настроении. Ему не хотелось играть и веселиться, и его раздражала быстрота, с которой Серино подружился с Айненом. Папа стал качать его, но это не доставило Илидору той радости, которую он получал, когда это делал Фалдор. Даже солнце светило грустно, и трава была какая-то не такая зелёная, как раньше, с Фалдором.

— Дори, не грусти, — сказал папа, ласково заглядывая Илидору в глаза. — Покатайся на самокате.

— Не хочу, — пробурчал Илидор.

Серино, обратив внимание на лежавший без дела самокат, показал на него Айнену.

— Если это самокат Илидора, нужно спросить у него разрешения, — сказал Айнен. — Нужно сказать: «Илидор, можно покататься на твоём самокате?»

Серино так и сделал. Илидор, насупившись, посмотрел на самокат, на Серино, стоявшего перед ним в надежде получить самокат, на папины белые туфли с золотыми пряжками и траву, которую они приминали, и буркнул:

— Нельзя.

Серино обескураженно посмотрел на Айнена. Тот, подойдя, присел перед Илидором и спросил:

— Отчего же нельзя, Илидор? Если ты сам не катаешься, пусть Серино покатается. Жадничать нехорошо.

Это окончательно вывело Илидора из себя. Ударив ладошкой доброе лицо Айнена с удивлёнными бровями, он закричал:

— Нельзя, нельзя, нельзя!

Айнен отпрянул и отвернул лицо, а папа ужасно рассердился. Его брови грозно сдвинулись, глаза засверкали, на щеках выступили розовые пятнышки.

— Илидор, как ты себя ведёшь? — воскликнул он. И сказал Айнену испуганно: — Простите, Айнен, не принимайте это на свой счёт, он просто не всегда умеет сдерживаться… — Его взгляд снова грозно засверкал, обратившись на Илидора.

Илидор ещё никогда не видел папу таким рассерженным. Ему всегда становилось тоскливо и плохо, когда папа сердился, и счастье было лишь в том, что слишком долго сердиться папа не умел, и они всегда мирились в тот же день. Но сейчас папа был просто вне себя! Он сдёрнул сына с качелей, положил его животом к себе на колени, и попка Илидора испытала три чувствительных шлепка. Это было не так уж и больно: нежная папина рука больше привыкла ласкать, чем бить, и Илидору было не столько больно, сколько обидно до слёз. Раньше папа никогда не поднимал на него руку! Да ещё и потребовал, чтобы Илидор просил у Айнена прощения. Просить прощения Илидор наотрез отказался и заревел во весь голос, а потом бросился бежать. Папа и Айнен кинулись за ним и догнали бы, если бы в Серино не взыграло озорство. Он тоже бросился бежать, и Айнену пришлось гнаться за ним. Он был хорошим бегуном и скоро поймал Серино, а папа так быстро бегать не умел; кроме того, накидка путалась у него в ногах, развеваемая ветром, и он боялся споткнуться. Илидор юркнул в яннановые заросли и забрался в дыру в стволе одного старого яннана. Она была у самых корней, внутри пахло трухлявым деревом и сыростью, но места было достаточно, чтобы Илидор мог укрыться. Он слышал, как папа бегал среди висячих яннановых веток и звал его:

— Илидор! Илидор, вернись сейчас же!

Сначала его голос был сердитым, а потом в нём как будто даже зазвучали слёзы, но Илидор не пошевелился, притаившись в своём убежище. Потом папин голос стал удаляться, и Илидор с торжеством думал, что хорошо спрятался. Внутри у него сидело щекотное чувство, которое, наверное, испытывают все, кто хоть раз в жизни удачно спрятался. Все бегают и ищут тебя, а ты сидишь себе в дереве и помалкиваешь, а они пусть себе ищут.

Хотя прятаться в дереве было очень интересно, Илидор решил всё-таки покинуть своё убежище и найти какое-нибудь место получше, тем более что в саду таких местечек была масса. Одним из них был домик садовника Йорна, куда Илидор и направился. Ему повезло: Йорна не было дома, и Илидор забрался под кровать. Там было немного пыльно и сумрачно, но прятаться там было тоже очень интересно. Илидор прятался там некоторое время, а потом нечаянно уснул.

Разбудил его звук шагов. Большие ноги в сапогах ходили по всему домику, и Илидор затаился, сжавшись в комочек. Видимо, это вернулся Йорн, но он пока не знал, что у него под кроватью прячется гость. Что-то зажужжало. Илидор узнал этот звук: это была бритва, которой Йорн брил себе голову. Жужжание чуть снова не усыпило Илидора, но вскоре оно стихло, и Йорн стал рыться в шкафу. Как назло, надышавшись пылью, Илидор начал чувствовать сильнейшую щекотку в носу и, сколько ни сдерживался, всё-таки чихнул. Йорн перестал рыться в шкафу и насторожился.

— Это кто там? — спросил он.

Под кровать заглянула его лысая голова с улыбающимся лицом.

— Вот оно что! Оказывается, у меня тут гость! Ну-ка, вылезайте, гость дорогой… — Сильные руки Йорна протянулись и схватили Илидора. — Иди ко мне, солнышко. Вот так…

Он извлёк Илидора из-под кровати, усадил к себе на колени и поцеловал, а потом сказал:

— А ведь вас все обыскались, мой хороший. Его светлость чуть не плачет, ищет вас, вот и меня попросил посмотреть. А вы вон куда забрались! Ну, пойдёмте, хватит расстраивать папу.

Подхватив Илидора на руки, он понёс его по саду в дом, а Илидор щупал его голову. Она была немножко колючая. Илидор прижался щёчкой к щеке Йорна. Он любил его, потому что Йорн был очень добрый, сильный и большой, он показывал Илидору разных червяков и букашек. Однажды он поймал огромную зелёную гусеницу. Она была толстая и волосатая, а Йорн безо всякого страха и содрогания позволял ей ползать по своей большой ладони, потом взял её за один конец двумя пальцами, а она извивалась, топорща длинные щетинки на спине. Папа, увидев её, воскликнул: «Фу, гадость!» Йорн сказал, что это вредная гусеница, она ест листочки на деревьях, а живёт долго, поэтому за свою жизнь успевает испортить дерево основательно. Птицы таких гусениц не едят, потому что они ядовитые, и люди придумали, как избавляться от этих вредителей. На дерево, где живёт гусеница, выпускают специально выращенных в лаборатории крошечных жучков, которые сами по себе для растений безвредны, потому что их пища — гусеницы. Найдя гусеницу, они всей гурьбой нападают на неё и загрызают. Съев трех-четырёх гусениц, они сами умирают от их яда, но зато безвредным для человека способом уничтожают вредителей сада. Рассказав об этом Илидору и Серино, Йорн показал, как это происходит: он отпустил гусеницу на куст, а сам выпустил из стеклянной капсулы малюсеньких чёрных букашек. Они были такими маленькими, что в капсуле казались чёрным порошком, но стоило этому порошку просыпаться на листок неподалёку от гусеницы, как он оказался живым. Он переползал с листка на листок, пока не добрался до толстой неповоротливой гусеницы. Он облепил её всю и начал пожирать живьём, пока её кожа не лопнула, и из неё не пролилась какая-то тягучая беловатая гадость. В общем, с Йорном было очень интересно. Он знал названия всех цветов и всех деревьев у них в саду, знал, какие порошки надо сыпать в землю, чтобы они лучше росли, а ещё он знал всё, что росло в оранжерее. Он целый день без устали трудился: где-то рыхлил, где-то копал, что-то поливал, подрезал, пересаживал. Он и летом, и зимой брился наголо, носил высокие сапоги на толстой подошве и с длинной шнуровкой по бокам, сверху донизу, штаны с кучей карманов, а на поясе у него висели разнообразные инструменты. Ещё он носил жёлтые перчатки, на пальцах уже чёрные от земли; когда они не были у него на руках, они были заткнуты за его пояс. Зимой, когда сад стоял без листьев, Йорн расчищал дорожки и аллеи от снега. У него были очень добрые глаза, светло-голубые, как летнее небо, и когда он смотрел на Серино, они становились ещё светлее и сияли.

— Почему же вы от папы убежали, мой хороший? — спросил он.

— Папуля на меня рассердился, — признался Илидор, доверчиво обнимая Йорна за шею. — За то, что я ударил по лицу Айнена. Он отшлёпал меня по попке.

— Зачем же вам понадобилось бить Айнена? — нахмурился Йорн. — Разве он сделал вам что-то плохое?

Илидор уже сам не знал, зачем. Он с удивлением обнаружил, что его злость на Айнена куда-то делась — сдулась, как лопнувший воздушный шарик. Как он мог ударить его доброе ясноглазое лицо с удивлёнными ласковыми бровями? От мысли об этом в животе у Илидора что-то болезненно сжималось и пульсировало. Он вздохнул. А Йорн сказал:

— Вообще-то, за такие дела вам действительно следовало надавать по попке. А прощения вы у него хоть попросили?

Илидор снова вздохнул.

— Значит, нет, — сказал Йорн. — Это нехорошо, мой миленький. Если он вам ничего плохого не сделал, а вы его ударили, надо попросить прощения и больше так не делать.

Тем временем они уже поднимались по ступенькам крыльца. Дверь им открыл Эннкетин. Увидев Илидора, он всплеснул руками и воскликнул:

— Нашёлся наконец-то, озорник! Ох, господин Илидор, заставили же вы вашего папу поволноваться! Где ты его отыскал, Йорн?

Йорн ответил:

— Он ко мне в домик забрался. Я его под кроватью нашёл.

— От имени его светлости господина Джима объявляю тебе благодарность, — сказал Эннкетин. И протянул к Илидору руки в белых перчатках: — Ну, проказник вы наш, пойдёмте к папе.

Он взял Илидора у Йорна и понёс в детскую. У него была очень интересная голова — лысая и гладкая, как у Эгмемона, да ещё и расписанная затейливыми узорами. Обитал Эннкетин в ванной. Он купал Илидора, а также иногда наряду с Эгмемоном приносил ему и Серино завтрак, обед или ужин, но чаще всего он подавал полдник. Обычно он ходил в белых перчатках, но когда он купал Илидора, он их снимал, а также снимал свой строгий жакет и закатывал рукава рубашки. Когда они уже подходили к детской, им встретился Айнен. От стыда Илидор уткнулся в тёмно-серую ткань жакета Эннкетина, а тот сказал, обращаясь к Айнену:

— Не очень хорошо начал, приятель. В первый же свой рабочий день упустил воспитанника.

Он сказал это совсем как Эгмемон, с теми же интонациями, и даже сам голос был похож. Айнен ничего не ответил. Илидора поставили на пол, и он смотрел на сапоги Айнена, не смея поднять взгляд выше. В животе снова горестно сжималось и пульсировало, и он вложил ладошку в протянутую ему руку.

Папа сидел на диванчике и смотрел, как Серино пытается вскарабкаться на большой надувной мяч. Мяч, однако, не хотел, чтобы на него забирались, и Серино всё время оказывался под ним, но с бессмысленным упорством делал новые попытки. Папина шёлковая накидка струилась с диванчика на ковёр, на ковре же стояли его стройные ноги в белых чулках и белых туфлях с золотыми пряжками, на широком белом поясе на бёдрах блестели яркие прозрачные камушки, руки в белых манжетах лежали на коленях.

— Вот, ваша светлость, он нашёлся, — сказал Айнен.

Он за руку подвёл Илидора к папе. Папины руки не шевельнулись.

— Илидор, где ты был?

Папин голос дрогнул, когда он это спросил, и Илидор почувствовал, что папа не сердится, просто очень расстроен.

— Отвечай, сынуля!

Илидор пробормотал:

— Сначала в дереве, потом под кроватью у Йорна.

— Сынуля, а ты не думал, что папа беспокоится за тебя?

Илидор не знал, что сказать. Папин голос не был сердитым, но и обнимать Илидора папа не торопился. Его рука взяла Илидора за подбородок.

— Посмотри на меня, Дори.

Илидор не мог поднять глаз. Ему вообще хотелось заплакать, слёзы уже подступали к горлу, ещё чуть-чуть — и они прорвутся к глазам.

— Дори, не думай, что если я отшлёпал тебя по попке, то это значит, что я тебя не люблю, — сказал папа. — Я очень тебя люблю, счастье моё, но ты плохо себя вёл, и это меня очень расстроило. Зачем ты ударил Айнена? Ну-ка, посмотри мне в глаза, сынуля!

На Илидора смотрели грустные и огорчённые глаза папы. Не было сдвинутых бровей и розовых пятнышек на щеках, папа был печальный и усталый. Илидор всхлипнул и уткнулся в его колени.

— Прости меня, папуля…

— Попроси прощения у Айнена, — сказал папа.

Как ни раскаивался Илидор в содеянном, но просить прощения было очень нелегко. Он знал, что виноват перед Айненом, но сказать это вслух…

— Сынуля, я жду, — сказал папа.

Айнен тоже ждал, беззлобно глядя на Илидора своими удивлённо-ласковыми глазами, и Илидору стало так невыносимо тошно, что он отвернулся и зарыдал.

— Дори! — воскликнул папа огорчённо.

Руки Айнена обняли Илидора, и он, всхлипывая, тоже обнял его за шею.

— Айнен, прости меня, пожалуйста, я больше не буду…

Доброе лицо Айнена улыбалось ему, и с сердца Илидора упала тяжесть. Он погладил ладошкой то место, которое он ударил, а Айнен поцеловал его. Папа протянул к Илидору руки:

— Иди сюда, моя радость.

Илидор был рад взобраться к нему на колени и обнять его. Серино, увидев это, бросил попытки оседлать мяч, подбежал и стал карабкаться на диванчик, чтобы его тоже обняли. Папа, усадив на колени и его, прижал их обоих к себе.

Пред сном папа рассказал им новую сказку — о Страннике. Главной страстью в его жизни были полёты к звёздам. Свободный, молодой и беспокойный, он легко пускался в дальние странствия, и даже когда на его сердце лёг сладкий груз любви, это не привязало его к дому, не отяготило его крылатой души, постоянно устремлённой к неизведанным недрам Бездны. Он возвращался лишь ненадолго, чтобы дать отдых усталым крыльям и насладиться объятиями возлюбленного, а потом снова улетал, повинуясь неумолчному зову, который он слышал сердцем из глубин коварной Бездны. Что такое зов Бездны? Это леденящий восторг, трепет сердца, благоговейный ужас, молчаливое преклонение и нескончаемое удивление; это вечное стремление, непонятная тоска, мучительное беспокойство и волнующее ожидание новой встречи. Неизвестно, что сулит эта встреча — счастье и покой или же горе и страдания, но зову подвластно каждое смелое сердце; слабое и трусливое к нему глухо, оно закрывается от него суетой и мелочными страстями, оно слишком отягощено, чтобы на него откликнуться. Зов Бездны — это непреодолимое искушение, суровое испытание, бесконечный поиск, неизменная неудовлетворённость и вечный, лишающий покоя вопрос: «Что дальше?»

— Когда я вырасту, я тоже стану Странником, — сказал Илидор.

Папа вздохнул, ласково вороша пальцами его волосы:

— Скажу тебе честно, сынок: я этого боюсь. Но чему суждено быть, того нельзя избежать. Ты — сын Странника, в тебе его кровь и частичка его неугомонной души, и я не удивлюсь, если в тебе проснётся та же страсть. Это меня страшит, потому что я не хочу тебя потерять, как я уже потерял одного Странника.

Серино уже уснул: сказки всегда так действовали на него. Илидор же, напротив, был очень взволнован. Он вылез из-под одеяла и забрался к папе на колени.

— Ты меня не потеряешь, — пообещал он шёпотом. — Я тебя люблю. Очень-очень. Я всегда буду к тебе возвращаться и любить только тебя одного, больше никого. — И запечатлел на папиных губах торжественный поцелуй, скрепляя им свою клятву верности.

Папа обнял Илидора, наматывая себе на пальцы прядки его волос и затаив грустный вздох.

— Если бы это было так! — тихо прошелестел его шёпот, а его пальцы играли крупными завитками волос Илидора. — Я был бы очень рад. Ты моё счастье и моя жизнь, моё солнышко, мой воздух. Ты — всё для меня.

Им было уютно и тепло сидеть в темноте, обнявшись; папино дыхание согревало макушку Илидора, пальцы усыпляюще ворошили его волосы, и Илидор уже начал дремать. Подумав, что Илидор спит, папа уложил его и укрыл одеялом, поцеловал и потихоньку ушёл, шелестя накидкой, а Илидор вдруг проснулся. Серино спал, а он лежал в своей кроватке без сна: его взбудоражила сказка о Страннике. Сначала он смотрел на медленно плывущие по потолку белые точечки от «волшебной» лампы, но они лишь отдалённо напоминали настоящие звёзды. Айнен был за портьерой у близнецов и не слышал, как Илидор потихоньку откинул одеяло и выскользнул из детской. Неслышно ступая босыми ногами, Илидор прокрался на балкон, откуда было видно небо — уже тёмное, с мерцающими на нём звёздами. Это и была Бездна, но она не страшила Илидора, а манила, таинственная, глубокая и завораживающая. Она смотрела сверху на Илидора, неизмеримо огромная, бесконечная, а он, маленький, смотрел на неё и, напрягая слух, пытался что-то услышать. Он ничего не слышал, кроме тихого шелеста ночного сада: Бездна безмолвствовала. Его босые ноги озябли на холодных плитках балкона, горьковато пахла церения, а окна кабинета лорда Дитмара приглушённо светились. Переводя взгляд с одной звезды на другую, Илидор вдруг увидел, что одна из них была намного ярче всех остальных; её блеск становился с каждой секундой всё сильнее, и Илидор, как заворожённый, не мог отвести от неё глаз. У звезды появились лучики, она становилась всё больше и ярче, и, глядя на неё, Илидор начал чувствовать какое-то странное беспокойство и томление. Его влекло туда, к этой далёкой, загадочной и прекрасной звезде, сердце сжималось от щемящей тоски. Ушами Илидор не слышал ни одного слова: звезда говорила прямо с его сердцем, звала его, манила своим далёким прекрасным светом, и он весь затрепетал, внимая её зову. В животе было щекотное чувство, как будто он сейчас оторвётся от плиток балкона и взлетит навстречу звезде, лёгкий, свободный и быстрый, как мысль. Чтобы стать хоть немного поближе к ней, он попытался взобраться на широкий балконный парапет, но рост пока не позволял ему это сделать. Зов становился всё сильнее, и он, повинуясь ему, стал искать опоры и нашёл её в виде кадки, в которой росла церения. Раздвигая руками куст, он всунул в него ногу. В его ступню впились ветки и сучки, но Илидор, не обращая внимания на боль и неудобство, забрался в куст, цепляясь пижамой и с трудом удерживая равновесие. Кадка стояла совсем близко к парапету, и с неё он уже мог на него влезть, хотя это и стоило ему немалых усилий. Но зов окрылял его и делал сильнее, и он, вскарабкавшись на парапет, бесстрашно выпрямился во весь рост. Упасть вниз он не боялся: его взгляд был устремлён к звезде, манившей его ласковым светом. Кто-то добрый и любящий смотрел на него оттуда, и этот кто-то разговаривал с ним. Слов Илидор не слышал: его органом слуха стало сердце, которое улавливало позывные далёкой звезды и откликалось на них восторженным замиранием. Тело Илидора стало совсем лёгким, как пушинка, и перестало быть помехой для рвущейся ввысь души, полной отголосков ласкового и настойчивого зова; протянув к звезде руки, Илидор устремился к ней каждой своей клеточкой, каждым вздохом, каждым биением сердца и все свои усилия направил на подъём. Он уже почти взлетел, но чьи-то большие сильные руки обхватили его сзади, а щекотный и добрый, немного встревоженный голос прозвучал над ухом:

— Куда это ты, малыш?

Запах пронзительной грустной свежести окутал Илидора. Темнота за спиной превратилась в высокую чёрную фигуру, которая сняла Илидора с парапета.

— Зачем ты взобрался сюда, дорогой? — спросил серьёзный и строгий голос.

Илидор хотел показать Звезду, но её уже не было: сверху на него насмешливо взирала Бездна, чёрная и непонятная, колюче мерцающая холодными искорками. Илидор растерянно, с тоской искал среди них свою Звезду, но она исчезла, скрылась в чёрной глубине, и Илидор заплакал от навалившейся на него огромной и тёмной, как это небо, печали. Ничего подобного он раньше не чувствовал, всё это было для него ново и непонятно, и это разрывало ему сердце.

— Ну, ну, — сказала чёрная, пахнущая грустной свежестью фигура. — Зачем же плакать? Пойдём-ка в дом, здесь прохладно.

Его нёс на руках лорд Дитмар. Его большие руки и широкие плечи уносили Илидора прочь от Бездны, в тёплое знакомое пространство дома, вверх по ступенькам, за большую дверь, которая была до сих пор для Илидора под запретом. Там потрескивал голубоватый огонь в камине, стоял огромный тёмно-синий стол и большое фиолетовое кресло, над столом висел зеленоватый прямоугольник экрана. У камина стояло ещё одно кресло, тоже пребольшое, с высокой спинкой, тёмно-сиреневое; в него и опустился лорд Дитмар, усадив Илидора к себе на колени. Голубоватое многоязыкое пламя плясало и потрескивало, и его танец завораживал Илидора, заставляя забыть и о Бездне, и о Звезде. Это был кабинет лорда Дитмара, куда Илидору до сих пор воспрещалось входить.

— Ну, и что же ты делал на балконе, дружок? — спросил лорд Дитмар, заглядывая Илидору в глаза строго и одновременно ласково. — Вообще-то, в это время ты уже должен быть в постели.

— Там была Звезда, — пробормотал Илидор. — Она говорила со мной и звала меня.

Лорд Дитмар нахмурил брови.

— Гм, вот как. И что она тебе говорила?

— Я не знаю, — ответил Илидор. — Она просто хотела, чтобы я полетел к ней.

Он вдруг сообразил, что впервые разговаривает с лордом Дитмаром. До сих пор он так обмирал перед его чёрной фигурой и строгим умным взглядом, что его хватало лишь на то, чтобы на какой-нибудь его вопрос пролепетать «да» или «нет». Пожалуй, разговаривать с ним было нисколько не страшно и даже приятно; тёплая сильная рука лорда Дитмара обнимала Илидора, голос звучал строго, но глаза были добрыми. Почувствовав ласку, Илидор чуть-чуть осмелел и доверчиво прильнул к плечу лорда Дитмара.

— А как же ты забрался на парапет балкона? — спросил тот.

— Я влез в куст, — сказал Илидор. — А из него залез туда.

— И ты совсем не думал о том, что мог упасть? — сказал лорд Дитмар.

У него снова был серьёзный и строгий взгляд, который заставлял Илидора цепенеть. Как-то раз Илидор спросил папу: «Милорд страшный или хороший?» Папа сказал: «Что ты, милорд нисколько не страшный. Он очень, очень хороший». Пока Илидор ещё не решил для себя, был ли лорд Дитмар страшным или хорошим, но в одном он был уверен: милорд был очень умным, гораздо умнее Эгмемона, Эннкетина, Йорна и даже, наверно, папы. Вопреки убеждению Илидора, что у всех умных должны быть очень большие головы, у лорда Дитмара была голова нормальных размеров — гораздо больше, чем у Илидора, и чуть больше, чем у папы, но всё-таки не слишком большая. Волосы у него были короткие, и в них было очень много серебристо-белых ниточек. Илидор спросил у папы, что это за ниточки, и папа ему объяснил, что это седые волоски: они появляются с возрастом у всех. Илидор спросил, сколько милорду лет, и папа ответил, что уже очень много. «Больше, чем тебе?» — спросил Илидор. «Гораздо больше», — сказал папа.

— А ещё мне сказали, что ты сегодня ударил Айнена, а потом где-то спрятался, и тебя долго не могли найти, — сказал лорд Дитмар. — Ты сегодня плохо занимался и плохо кушал. Что ты можешь сказать, дитя моё? Почему ты себя так вёл?

Илидор не знал, что ответить. Да, пожалуй, он вёл себя сегодня не самым лучшим образом, расстроил папу и обидел Айнена, но ему казалось, что его уже за всё простили. Но то были папа и Айнен, а сейчас он держал ответ перед лордом Дитмаром, и это было не так-то просто. Глядя в его умные и серьёзные глаза, Илидор пробормотал:

— Мне очень жаль. Я больше так не буду.

— Тебе правда жаль? — спросил лорд Дитмар.

Его голос был ещё строгим, но взгляд согревал Илидора чуть грустной задумчивой лаской. Пожалуй, он и правда был не страшным, а хорошим, подумалось Илидору. Поняв это, он окончательно перестал его бояться.

— Да, милорд, — чуть слышно сказал он.

— Ты постараешься завтра никого больше не огорчать? — спросил лорд Дитмар.

— Да, милорд, — ответил Илидор.

— Хорошо, посмотрим. — Лорд Дитмар откинулся на спинку кресла. — Если будешь примерно вести себя, послезавтра мы возьмём тебя в гости к лорду Райвенну и твоему дедушке Альмагиру. А нет — останешься дома.

Через пять минут после того, как лорд Дитмар унёс Илидора с балкона, туда пришёл Джим. Опираясь на парапет, как сегодня утром, он вдыхал полной грудью прохладу и слушал тишину. Ещё один день подошёл к концу — не самый лучший день в его жизни, но и далеко не самый худший. Дети доставили ему много хлопот, особенно Илидор, который болезненно переживал уход Фалдора. При мысли о Фалдоре к горлу Джима подступила горечь, но он глубоко вздохнул, закрыл глаза и улыбнулся. Сегодня закончилось его испытание прошлым, отнявшее у него много сил и заставившее его пролить много слёз. Что ещё готовила ему Бездна? Джим поднял взгляд к небу, но ничего не мог прочесть в его тёмных глубинах. Лик раскинувшейся над ним Бездны был непроницаем.

Окна кабинета лорда Дитмара приглушённо светились. Хотя Джим по возможности старался не отвлекать его от работы, сейчас он чувствовал непреодолимую потребность погрузиться в задумчивую нежность его взгляда и ощутить тепло его руки. Когда он подошёл к двери кабинета, он обнаружил её приоткрытой; за столом лорда Дитмара не было, его рабочее кресло пустовало, хотя над столом висел зелёный прямоугольник экрана с набранным текстом. В камине потрескивал голубой огонь, а в кресле у камина сидел сам лорд Дитмар, но он был не один: у него на коленях сладко спал Илидор, прильнув кудрявой головкой к его груди.

— Я нашёл его на балконе, — сказал лорд Дитмар вполголоса. — Он стоял на парапете и протягивал руки к небу. За таким беспокойным малышом нужен постоянный присмотр… Я едва успел его схватить. Он сказал, что видел какую-то звезду, которая якобы звала его к себе.

Ресницы Илидора пушистыми ободками лежали на зарозовевших щеках, губки шевелились во сне. Джим осторожно пощупал его лоб: как будто не горячий.

— Это случилось, — чуть слышно вздохнул он.

— Что именно? — Лорд Дитмар с беспокойством взглянул в личико спящего Илидора.

— Бездна позвала его, — сказал Джим.

Испытание прошлым кончилось, но наступало новое испытание — будущим.

Бездна зовёт каждого, только не каждый откликается на её зов, и даже не каждый откликнувшийся решается в неё броситься, но её частью являются все: слышащие и не слышащие, смелые и трусливые, добрые и злые, сильные и слабые. Для всякого у неё заготовлены свои подарки и испытания; независимо от того, слышат её или нет, она слышит и видит каждого. Все мы — её часть.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ