Туманным утром двадцать пятого иннемара Джим проснулся от звука двигателей. Это был не флаер, звук был мощнее и мог принадлежать только звездолёту Фалкона. Джим вскочил с постели и в одной пижаме бросился в другую комнату в фасадной части дома, окна которой выходили на площадку. Да, перед домом приземлился звездолёт Фалкона! Сердце Джима забилось так часто, что ему стало не хватать воздуха, а в глазах потемнело. Люк открылся, и из него на площадку выскочил Фалкон — живой и здоровый, только почему-то в чёрной маске на голове с отверстиями для глаз и рта. Радость навалилась на Джима так мощно, что отняла у него все силы, и он, ослабев от счастья, осел на пол, прижимая руку к груди, переполненной чем-то упругим и пульсирующим. Но уже в следующее мгновение его охватил парализующий холод: почему Фалкон был в маске? Причина могла быть только одна: Зиддик изуродовал его.

Фалкон развязывал шнуровку сапог. Увидев в дверях комнаты лорда Райвенна, он поднялся на ноги.

— Здравствуй, друг мой, — сказал лорд. — Я рад, что ты вернулся. Но почему ты в маске? Ты ли это?

— Это я, милорд, не сомневайтесь, — ответил Фалкон. — На мне маска, потому что моё лицо уже не такое, как было раньше.

— Что ты хочешь сказать? — нахмурился лорд Райвенн. — Ты обезображен? Как это случилось? Сними маску, покажи мне, что там!

— Милорд… — начал Фалкон.

— Дружок, я должен это увидеть, — настаивал лорд Райвенн. — Ведь я не чужой тебе! Ты можешь показать мне это без стеснения.

Фалкон, помедлив, поднял руку к маске и медленно потянул. Чёрная ткань сползла, открыв взгляду лорда Райвенна большой грубый шрам, проходивший наискосок через всё лицо Фалкона и заканчивавшийся на нижней челюсти. Шов был ещё не снят, и шрам багровел на бледном лице Фалкона широким неровным бугром.

— Дитя моё, кто это с тобой сделал? — потрясённо спросил лорд Райвенн, дотрагиваясь до щеки Фалкона.

— Того, кто это сделал, уже нет в живых, — ответил Фалкон. — Теперь это неважно.

— Ты кого-то убил? — ужаснулся лорд.

— Это был негодяй, — сказал Фалкон. — Преступник, пират. Многие теперь вздохнут с облегчением. Я избавил Галактику от одного из самых гнусных мерзавцев. Никто не станет за него мстить, потому что все его ненавидели и боялись, даже его собственные люди.

— Фалкон, ты как будто нарочно ищешь опасность! — возмущённо воскликнул лорд Райвенн. — Ты играешь со смертью, а она не любит, когда с ней шутят! До каких пор это будет продолжаться?!

Фалкон, взяв его руку, поцеловал её.

— Не сердитесь, милорд. Это было в последний раз, клянусь. Больше я не стану рисковать, мне теперь есть к кому возвращаться.

— О чём ты? — нахмурился лорд Райвенн.

Фалкон не ответил, лишь улыбнулся. Он снова сел на стул и закончил расшнуровывать сапоги, снял их и стал расстёгивать лётный костюм. Лорд Райвенн спросил:

— Кто так плохо наложил тебе швы?

— Я сам себя зашил, — ответил Фалкон. — Врачей поблизости не было.

— Фалкон, останется очень безобразный шрам, — сказал лорд. — Придётся делать пластическую операцию.

— Особой надобности я в этом не вижу, — ответил Фалкон.

— Я настаиваю на этом, — сказал лорд Райвенн. — Не годится ходить с таким украшением!

— Если вы прикажете, милорд, я подчинюсь, — ответил Фалкон.

— Я никогда тебе не приказывал, друг мой, — вздохнул лорд Райвенн. — Потому что это бесполезно. Я только прошу тебя. Шрам нужно убрать.

— Ваша просьба равносильна для меня приказу, — ответил Фалкон. — Как вам будет угодно, милорд.

— Хорошо, тогда пока отдыхай, а я скажу Криару, чтобы записал тебя к пластическому хирургу, — сказал лорд Райвенн.

Фалкон снял лётный костюм, оставшись в тонком нижнем комбинезоне.

— Как Джим? — спросил он. — У него всё в порядке? Он здоров?

— Трудно сказать, — вздохнул лорд Райвенн. — Я сам пока не могу разобраться, здоров он или нет.

Фалкон встревоженно нахмурился.

— Что с ним? — спросил он дрогнувшим голосом. — Что-нибудь серьёзное?

— Да нет… Не думаю. Так, какие-то недомогания, — сказал лорд Райвенн, пожимая плечами. — Я уже возил его на обследование, но оно не выявило ничего определённого. Врач сказал — переходный возраст, перестройка организма в связи со взрослением и всё в таком роде. Насколько мне помнится, у Раданайта в этом возрасте ничего подобного не было.

— Но ему и не доводилось пережить то, что пережил Джим, — сказал Фалкон.

Джим сидел в оцепенении на полу, обхватив руками колени, когда над ним склонился Криар.

— Вот вы где, сударь! А я пришёл вас будить, смотрю — а вас нет. Ну, раз вы поднялись, то одевайтесь и ступайте завтракать… Милорд Райвенн уже в летнем зале.

— Я, наверно, не буду… Я попозже, — пробормотал Джим чуть слышно, глядя перед собой застывшим взглядом.

— Что, опять нездоровится, господин Джим? — спросил Криар, с искренней заботой и огорчением заглядывая ему в лицо. — Вы себя плохо чувствуете?

— Да нет, я в порядке, — почти беззвучно шевельнул губами Джим.

— Думаете, я не вижу? — покачал головой Криар. — На вас просто лица нет, мой хороший. Вам бы прилечь.

Джим отрицательно качнул головой. Криар вспомнил:

— Забыл вам сказать: там господин Фалкон вернулся.

Джим ничего не ответил, уткнувшись лицом в колени. Криар, вздохнув, пошёл докладывать лорду Райвенну, что Джиму опять нездоровится, а сам Джим, посидев ещё немного, вернулся к себе в комнату. Нужно успокоиться, сказал он себе, нужно взять себя в руки: Фалкон не должен увидеть его таким. В конце концов, разве внешность Фалкона имеет для него решающее значение? Главное — он жив, он вернулся, а всё остальное неважно. Снова будут его крепкие объятия и его нежные губы, а ночью… Джим вздохнул, закрыл глаза и улыбнулся. Ночью он позволит Фалкону всё, что тот захочет. В животе разлилась сладкая истома.

Перед тем как уехать, лорд Райвенн зашёл к нему — справиться о его самочувствии.

— Ну что, дружок? Как ты? — спросил он озабоченно. — Криар сказал, ты снова недомогаешь.

— Не беспокойтесь, милорд, — ответил Джим. — Криар преувеличил. Я в порядке.

И для пущей убедительности Джим улыбнулся. Может быть, лорд Райвенн не очень ему поверил, потому что, целуя Джима, он заглянул ему в глаза своим добрым проницательным взглядом, в котором сквозило искреннее беспокойство.

Чтобы предстать перед Фалконом в достойном виде, Джим расчёсывал у зеркала волосы; в это время фигура в длинном чёрном плаще с капюшоном поднималась по мраморной лестнице, выстланной ковровой дорожкой. Положив расчёску, Джим взял щипцы для завивки, включил их и накрутил на них первую прядь; фигура в плаще вышла на лоджию и направилась по ней к комнате Джима. Она шла не с пустыми руками: из-под чёрного плаща виднелся нож в кожаном чехле и стеклянная банка. Джим как раз накручивал на щипцы вторую прядь волос, когда рука в чёрной перчатке легла снаружи на ручку двери его комнаты. Дверь открылась, впустив в комнату струю прохладного воздуха, пахнущего осенью; коснувшись кожи Джима, дыхание осени заставило его вздрогнуть. Вместе с холодным осенним запахом в комнату проник чёрный плащ с капюшоном, чёрные сапоги бесшумно прошли по ковру, а рука в чёрной перчатке поставила на туалетный столик Джима рядом с расчёсками и флаконами запечатанную банку с бесцветной жидкостью, в которой плавал отрезанный белый язык с бахромой по краям, на срезе серый. На её крышку лёг нож в кожаном чехле, украшенном крестиками из тонких цветных полосок — нож Зиддика, тот самый, которым пиратский капитан грозился выколоть Джиму глаз, если он не будет паинькой.

Щипцы для завивки упали к ногам в чёрных сапогах, но сильные руки крепко обхватили Джима и не дали ему осесть на пол. Лицо под капюшоном было скрыто чёрной маской, в прорезях которой блестели голубые глаза со смелыми искорками. Обвив руками шею фигуры в плаще, Джим уткнулся лицом в прохладную чёрную ткань, пропитанную запахом осени. Руки, крепко державшие его, были тёплыми и сильными, их родные объятия прогнали испуг и отвращение, охватившие Джима при виде заспиртованного языка в банке — уже мёртвого, не могущего причинить Джиму абсолютно никакого вреда, но ещё способного вызывать гадливое содрогание в его душе.

Эта банка и этот нож означали одно: Зиддик был мёртв. А Фалкон был жив и крепко обнимал Джима.

Минуту Джим молча вдыхал запах осени от холодного плаща Фалкона, сквозь чёрную ткань его костюма чувствуя живое тепло его тела. Фалкон тоже молчал, прижимая Джима к себе.

— Как ты себя чувствуешь, детка? — спросил он через минуту. — Я слышал, что тебе нездоровится.

— Пустяки, — прошептал Джим. — Всё уже прошло.

Он дотронулся дрожащими пальцами до маски, делавшей лицо Фалкона таким жутким и незнакомым.

— Это сделал он?

— Да, — сказал Фалкон. — Он оставил свой след.

— Сними её… Я не испугаюсь, — пробормотал Джим, гладя его лицо через маску. — Даже если там тысяча шрамов, я всё равно буду тебя любить…

— Я знаю, моё сокровище, — сказал Фалкон ласково. — Но это не самое приятное зрелище, поверь. Лучше тебе на это не смотреть.

Джим покосился на банку и нож.

— Что мне с этим делать?

— Что хочешь, — ответил Фалкон. — Это твоё.

— Можно, я не буду это хранить? — пробормотал Джим с содроганием.

— Как тебе будет угодно, малыш. Я сдержал своё обещание, а дальше решать тебе. Ты дрожишь… Тебе холодно, детка? Прости, я не закрыл дверь. Сейчас закрою, подожди…

Джим вцепился в него.

— Не отпускай меня… Я упаду.

Фалкон сел на кушетку и усадил Джима к себе на колени.

— Всё хорошо, любовь моя. Я с тобой.

Что Джим мог сказать?

— Фалкон, я люблю тебя…

— И я тебя люблю, солнышко.

— Я не знаю, что сказать…

Палец Фалкона лёг на его губы.

— И не надо. Скажешь всё сегодня ночью, детка.

О Зиддике они не сказали больше ни слова. Фалкон ни о чём не рассказывал, а Джим не расспрашивал. Приехал учитель, разлучив Джима с Фалконом на два часа, а потом приехал врач — по поручению лорда Райвенна. Он обследовал Джима и нашёл, что с его здоровьем всё в порядке. В обед лорд Райвенн приехал с двумя друзьями, и Фалкон, как чёрный призрак, скрылся в доме.

Позже Джим позвал Криара и, показав на банку и нож в чехле, попросил:

— Пожалуйста, выбрось это.

Криар, осторожно взяв банку руками в белых перчатках, брезгливо поморщился.

— Какой ужас… Что это, сударь?

— Неважно, — пробормотал Джим. — Не спрашивай… Просто выбрось.

— Охотно, сударь. А это? — Криар взял нож в чехле, повертел, рассматривая. — Это тоже прикажете выбросить?

— Да, Криар. И это тоже.

— Гм, занятная вещичка… — Криар чуть выдвинул нож из чехла, снова задвинул. — Я бы её оставил.

Джим замотал головой.

— Нет, нет… Выбрось, я так хочу. Так надо. Пожалуйста, Криар, я тебя прошу… Я не смогу спать, если эта вещь останется в доме.

— Разумеется, господин Джим, как скажете, — ответил тот мягко. — Не извольте волноваться. Я выброшу то и другое.

— Пожалуйста, сделай это сейчас же! — прошептал Джим.

Криар поклонился.

— Да, сударь. Незамедлительно.

— Эту гадость выбрось вместе с банкой.

— Слушаюсь. Что-нибудь ещё?

— Нет, Криар, всё.

Криар унёс банку и нож, их больше не было на столике, и Джим вздохнул с облегчением. Но долю секунды он сомневался: правильно ли он поступил, распорядившись выбросить эти трофеи, добытые Фалконом с таким трудом и таким риском для жизни и стоившие ему лица? Нет, у него просто не хватило бы духу их хранить: они напоминали ему о том, что он хотел бы навсегда забыть. Пусть Фалкон не обижается, по-другому Джим поступить не мог.

Джим еле дождался ночи. Он не сводил глаз с двери на лоджию, но Фалкон пришёл через другую дверь, закутанный с ног до головы в чёрный плащ. Прикрывая лицо капюшоном, он сразу выключил свет и закрыл занавески, и в наступившем мраке его плащ соскользнул на пол, а потом послышался нежный призывный полушёпот:

— Иди ко мне, детка.

Попав в его объятия, Джим понял, что плащ был единственным, что прикрывало Фалкона. Все слова, которые Джим хотел ему сказать, Фалкон заглушил поцелуем, ненасытно впиваясь в его губы снова и снова, но Джим всё же сказал, что хотел, — крепкими до боли объятиями и исступлённой лаской. Сплетённые воедино, они изъяснялись друг с другом без слов.

Они так устали, что заснули, не разъединяясь, едва утих последний выплеск наслаждения. Но Джим спал недолго, его разбудил шёпот Бездны: бодрствуй, наслаждайся каждой драгоценной минутой, пока он с тобой. Джим улыбнулся: Фалкон был всё ещё у него внутри и при этом безмятежно спал. Джим боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть это единение; он просто лежал, улыбаясь и ощущая Фалкона каждой своей клеточкой. Победа над Зиддиком придавала Фалкону в глазах Джима ещё большую притягательность, Фалкон был его героем и кумиром, и Джим с восхищением и трепетом обнимал его стройное тело, поражаясь, как ему удалось справиться с таким ужасным громилой, как Зиддик.

Когда забрезжил синий утренний свет, Джим всё-таки рассмотрел порез на лице Фалкона. Толстый, длинный и бугристый, как горная гряда, пересекающая гладкую равнину, он обезображивал его прекрасное лицо, разделяя его наискосок пополам, и единственным утешением было то, что нанёсшая его рука опустилась навеки. Джим с болью коснулся губами свежего, ещё не зажившего шва, и брови Фалкона дрогнули и нахмурились. Джим сразу же лёг и притворился спящим.

Фалкон проснулся быстро и тихо. Он приподнялся на локте, заглядывая в лицо Джима, и долго смотрел на него с нежностью, улыбаясь в синих сумерках. Потом он поднялся с постели и накинул на голое тело плащ, но сразу уйти не смог. От двери он вернулся, откинул капюшон, склонился над Джимом и поцеловал его очень осторожно и нежно, погладил по волосам и прошептал:

— Я люблю тебя, детка.

После, низко надвинув на лицо капюшон, он выскользнул на лоджию.

К завтраку он не вышел — скрывался в своей комнате. Лорд Райвенн спросил Криара:

— Ты звонил в клинику?

— Да, милорд, — ответил дворецкий. — Доктор Хеокс ждёт господина Фалкона завтра в десять утра.

— Хорошо, — кивнул лорд Райвенн. — Он, наверно, не будет завтракать с нами, отнеси ему его завтрак в комнату.

— Слушаю, милорд, — ответил Криар.

— А можно, я сам отнесу? — вызвался Джим.

— Не знаю, удержите ли вы поднос, сударь, — с сомнением ответил Криар.

— Я удержу! — заверил Джим. — Можно?

Лорд Райвенн улыбнулся и кивнул.

— Да, дружок, сходи, подбодри его.

Криар собрал на поднос всё для завтрака, но не для одного человека, а на двоих. Вручая его Джиму, он спросил:

— Не тяжеловато?

— Нет, в самый раз, — заверил Джим.

Веса подноса он почти не чувствовал: сил ему прибавляла радость от того, что Фалкон был с ним, живой и невредимый, если не считать пореза на лице. Остановившись у двери комнаты Фалкона, Джим позвал:

— Фалкон, это я! Я принёс тебе завтрак.

Тот открыл ему дверь уже в маске. Удивлённо улыбнувшись, он спросил:

— Криар уволен? Теперь за дворецкого ты?

— Нет, он не уволен, просто я хотел сам отнести тебе завтрак, — ответил Джим. — Можно войти?

Посуда на подносе звякнула, и Фалкон, тут же подхватив его из рук Джима, поставил на кровать, но заметил, что еды на нём вдвое больше, чем нужно было ему одному.

— Спасибо, детка, — сказал он. — Но здесь, кажется, многовато.

— Это для нас двоих, — ответил Джим. — Если позволишь, я хотел бы позавтракать с тобой.

— Боюсь, это не очень хорошая идея, любовь моя, — вздохнул Фалкон. — В маске есть неудобно, и мне придётся её снять. А то, что под ней… У тебя может пропасть аппетит.

— Фалкон, я уже видел тебя без маски, — признался Джим. — Всё в порядке, у меня не пропадёт аппетит.

— Когда ты видел? — нахмурился Фалкон.

— Сегодня утром, когда ты спал, — сказал Джим. — Прости, я проснулся раньше. Было довольно темно, но я всё-таки разглядел… Не переживай, Фалкон, всё хорошо. Я очень тебя люблю… Разреши мне остаться.

Фалкон отошёл к окну. Стоя спиной к Джиму, он молчал и думал полминуты, скрестив на груди руки, а потом стянул маску. Повернувшись к Джиму лицом, он стоял перед ним с красной полосой через всё лицо и с чем-то вроде хмурой неуверенной улыбки. Джим подошёл и обнял его. Прижав его к себе, Фалкон поцеловал его в ухо, в висок и в шею.

— И я тебя люблю, моя радость. Больше всех на свете, — прошептал он.

Они сели на кровать и принялись за завтрак. Поднос стоял между ними, Джим подносил вилкой кусочки ко рту Фалкона, а Фалкон кормил его. Сейчас, при свете, Джиму был лучше виден его шрам, припухший и багровый, с неровными стежками шва — одним словом, ужасный, но Джим не смел отвести глаз от его лица. Всё затмевал любящий взгляд Фалкона, и Джим старался смотреть только ему в глаза. Краем глаза он вдруг заметил, что кто-то стоял на лоджии за стеклянной дверью. Вздрогнув, он посмотрел туда и обмер, увидев Раданайта. Тот сразу ушёл, но Джим чувствовал себя так, будто ему надавали пощёчин.

— Что такое, детка? — спросил Фалкон. — Кого ты там увидел?

— Раданайт, — пробормотал Джим. — Он нас видел.

— И что? — улыбнулся Фалкон. — Что он мог увидеть? Что мы завтракаем вместе, только и всего. Кстати, это хорошо, что он уже ушёл.

Фалкон наклонился вперёд и поцеловал Джима. Джим содрогнулся, увидев шрам так близко. Видимо, Фалкон что-то увидел в его глазах, потому что его взгляд помрачнел.

— Наверно, зря я снял маску, — сказал он.

Он встал, подошёл к окну и стал смотреть на отцветающий куст аммории на лоджии. Джим обнял его, прижавшись к его спине.

— Фалкон, всё хорошо… Я тебя очень, очень, очень люблю.

Он обошёл Фалкона и встал перед ним, приподнялся на цыпочки и стал тихонько целовать бугристый шов. Фалкон чуть отвернул лицо.

— Не надо, Джим… Нет.

— Что, я делаю тебе больно? — испугался Джим.

— Нет, нет, ну что ты. — Фалкон повернул к нему лицо той стороной, с которой шов был заметен меньше. — Твои губки скорее исцелят любую боль, нежели могут её причинить… Дело не в этом.

— А в чём? — Джим настойчиво заглядывал ему в лицо.

Фалкон всё-таки взглянул на него прямо. Его брови были угрюмо сдвинуты.

— Вряд ли это приятно тебе.

— Ах, глупый. — Вздохнув, Джим взял его лицо в свои ладони и поцеловал морщинки между нахмуренными бровями. — Не говори такой ерунды, а то я рассержусь.

Брови Фалкона расправились, взгляд прояснился.

— Только не сердись, любовь моя, — улыбнулся он.

Они снова обнялись — крепко, так что едва могли дышать. Обхватывая Фалкона руками и прижимаясь к нему всем телом, Джим проговорил:

— Ах, как же ты всё-таки смог одолеть его? Он же такое ужасное чудище! Он был такой высоченный, и у него были такие мускулы…

— А у меня есть ещё и немного мозгов, — сказал Фалкон с чуть приметной усмешкой.

На следующее утро была консультация у пластического хирурга. В больницу Фалкону нужно было приехать за сутки до операции, и Джим с Криаром его проводили, а лорд Райвенн не мог присутствовать: он уехал по срочным делам на три дня. Они встретились с доктором Хеоксом, высоким блондином с сиреневыми глазами, которому на вид можно было дать лет двадцать восемь (кто знает, сколько ему было на самом деле). Он проводил их в свой кабинет и всё объяснил.

— Ваш случай не самый тяжёлый. Порез глубок, и шов был наложен непрофессионально, но всё это поправимо. Плюс в том, что рана свежая и не успела зарубцеваться, а это значит, что ткани воспримут регенерационное воздействие хорошо — лучше, чем рубцовая ткань. Уже после операции шрам будет практически незаметен, а по прошествии двух-трёх месяцев он вообще изгладится, как будто его и не было.

— Сколько мне предстоит валяться на больничной койке? — спросил Фалкон.

— Всего около трёх дней. На третий день мы снимем повязку, и если результат будет именно тот, какого мы ожидали, вы сможете отправиться домой. Операция завтра в восемь утра.

Джим спросил:

— Мне можно будет находиться рядом с ним после того, как всё будет сделано?

— Не только можно, но и нужно, — улыбнулся доктор Хеокс.

Подумав, Джим спросил:

— А возможно, чтобы я был рядом и во время самой операции?

— В принципе, возможно, — ответил доктор Хеокс. — Вы этого действительно хотите?

— Да, — без колебаний ответил Джим.

— Хорошо, как вам будет угодно.

— А домашнюю еду для господина Фалкона можно будет приносить? — спросил Криар.

— Это не возбраняется, — ответил доктор. — У нас кормят тоже неплохо, но можете кормить его сами. Это на ваше усмотрение.

На следующее утро Криар разбудил Джима не в семь, как обычно, а в полшестого. Было ещё темно, и стоял густой туман; пока Джим торопливо приводил себя в порядок, Криар собирал в пластиковую корзину еду, фрукты, воду и сок для Фалкона. Позавтракать Джим успел лишь весьма условно.

Они прибыли в больницу без пятнадцати восемь. Фалкон был ещё в палате — белой, идеально чистой комнате с подогреваемым полом и большим треугольным окном в полстены.

— Мы принесли вам поесть, господин Фалкон, — сказал Криар, ставя корзину на столик возле кровати.

— Сейчас мне ничего нельзя есть, — сказал Фалкон. — Но после, я думаю, будет можно. Они не кормили меня со вчерашнего дня, так что я уже страшно голоден. Не беспокойся, Криар, потом я всё это съем. Не мог бы ты на минутку выйти? Мне нужно кое-что сказать Джиму наедине.

Дворецкий понимающе улыбнулся уголками губ. Он покинул палату, и Фалкон притянул Джима к себе.

— Есть перед операцией мне нельзя, но целоваться, я думаю, можно. Иди ко мне, детка.

Их долгий поцелуй прервал альтерианец в белой спецодежде и обуви. За собой он втащил что-то вроде каталки, но без колёсиков: она парила в воздухе, ни на что не опираясь.

— Прошу прощения, — улыбнулся он. — Вынужден нарушить ваше уединение: доктор Хеокс ждёт вас в операционной. Ложитесь сюда, пожалуйста.

Он опустил каталку вровень с кроватью, и Фалкон перебрался на неё. Джиму сотрудник больницы дал такую же спецодежду, обувь и шапочку.

— Если вы хотите быть в операционной, вам нужно переодеться.

Джим надел спецодежду, которая была ему слегка велика, и последовал за каталкой, держа Фалкона за руку. Криар остался у палаты.

В операционной было светло и довольно тепло. Доктор Хеокс и один ассистент стояли у операционного стола, ярко освещённого большой круглой плоской лампой. Головной конец стола был приподнят, и он походил скорее на стоматологическое кресло с подголовником. Парящие носилки согнулись под тем же углом, и ассистент расположил их впритык к краю стола-кресла.

— Перебирайтесь, — сказал он Фалкону.

Пока Фалкон перебирался с носилок на стол, ассистент указал Джиму, где ему можно встать — по левую руку от Фалкона. В операционной было много разнообразной аппаратуры, ни названия, ни назначения которой Джим не знал. В головах у Фалкона стоял высокий узкий аппарат, от которого отходил серебристый шланг с наконечником наподобие шариковой ручки. Волосы Фалкона закрыли шапочкой, лицо окружили фиксаторами. Фалкон опустил веки: яркий свет бил ему в глаза.

— Усыплять мы вас не будем, — сказал доктор Хеокс. — Достаточно будет местной анестезии. Но сначала нужно снять шов.

К лицу Фалкона приблизился тонкий стальной инструмент вроде ножниц, сами лезвия которых были крошечными, а ручки длинными. Рука Фалкона протянулась к Джиму, и Джим крепко зажал её между обеими своими ладонями. Ассистент держал серебристую ванночку, а доктор Хеокс складывал в неё куски нитки, которые он доставал из шва. Края раны расходились, и открывалось её тёмно-красное дно.

— Следов заживления не видно, — отметил доктор Хеокс. — Видимо, кто-то переборщил с дезинфектантом.

— Это я сам делал, доктор, — сказал Фалкон.

— Вы сами наложили себе шов? — удивился доктор Хеокс. — Вам следовало обратиться в больницу за квалифицированной помощью.

— Больниц поблизости не было, — сказал Фалкон. — Так получилось.

Кусочек за кусочком вся нитка была вынута из шва. Доктор Хеокс обработал рану какой-то жидкостью из маленького пульверизатора с игольчатым наконечником, потом чуть помассировал кожу по бокам от неё кончиками пальцев.

— Чувствуете боль? — спросил он.

— Нет, — ответил Фалкон.

— Хорошо, тогда приступаем к основной процедуре.

Доктор Хеокс взял наконечник серебристого шланга и поднёс его к началу раны. Рука Фалкона сжала руку Джима. Из наконечника шланга выдвинулась тонкая иголочка, и хирург осторожно ввёл её прямо в дно раны.

— Тебе больно? — спросил Джим шёпотом.

— Нет, мой сладкий, — ответил Фалкон. — Только чуть-чуть покалывает.

Иголочка входила в дно раны через каждые пять миллиметров. Потом она стала колоть внутренние края также через каждые пять миллиметров, и они на глазах из тёмно-красных становились розовыми. Пальцы хирурга стали сближать их, а иголочка вонзалась с обеих сторон в кожу, очень близко от сомкнутых краёв. Рана как бы склеивалась, превращаясь из уродливого толстого шрама в тоненькую линию. Всё было очень аккуратно.

— Это называется безниточный шов, — пояснил доктор Хеокс.

Когда вся рана полностью закрылась, доктор Хеокс взял другое приспособление. Его наконечник был шарообразным и светился синим светом, и им доктор Хеокс стал поглаживать сомкнутую рану сверху вниз. Воспаление краёв на глазах уменьшалось, кожа приобретала здоровый цвет и разглаживалась, и порез стал ещё менее заметным. От ужасного шрама почти ничего не осталось.

— Мне не больно, солнышко, — успокоил Фалкон Джима. — Всё хорошо.

Потом доктор Хеокс стал вводить под кожу вокруг раны тонкие иголочки, от которых шли длинные тонкие проводки к какому-то очередному аппарату. Всего он ввёл их два десятка, но не на всю рану, а только на половину. Прошло пять минут, и иголочки были вынуты и перемещены на вторую половину раны. Она стала ещё менее заметной, похожей на тонкую линию, нарисованную чернилами. В заключение на виски Фалкона прилепили белые круги, от которых шли тонкие провода, такие же круги были прилеплены на его скулы, шею и запястья.

— Сейчас вам захочется спать, — сказал доктор Хеокс. — Вы погрузитесь в глубокий сон, во время которого запустится программа глубинной регенерации тканей. Некоторое время вы проспите, а когда проснётесь, у вас уже будет повязка. Повязку не трогать и не снимать. Ну, всё. Мы увидимся с вами только завтра.

Глаза Фалкона закрывались, рука слабела в руках Джима.

— Я люблю тебя, — прошептал ему Джим.

Слабо улыбнувшись, Фалкон ответил:

— Я тебя тоже, моя радость…

Он заснул. Доктор Хеокс наложил на то, что осталось от раны, толстый слой прозрачного геля, сверху накрыл несколькими маленькими салфетками, а ассистент замотал всё лицо Фалкона бинтами, оставив открытым только один глаз, ноздри и рот.

— Ну, вот и всё, — сказал доктор Хеокс Джиму. — Можете идти в палату, вашего друга сейчас туда доставят.

У Джима немного подрагивали ноги в коленях, когда он шёл назад к палате. Криар, сидевший у палаты на диванчике, встал.

— Ну, как там господин Фалкон?

— Сейчас его привезут, — пробормотал Джим, опускаясь на диванчик.

— Как прошла операция?

Джим стащил с головы шапочку.

— Кажется, всё хорошо.

Спящего Фалкона доставили на парящих носилках и переложили на кровать. Кроме кровати и столика в палате было одно кресло, и Джим сел в него, не сводя глаз с забинтованной головы Фалкона. Криар сидел снаружи на диванчике.

Прошло два часа, прежде чем рука Фалкона сжалась в кулак, потом разжалась и стала щупать по одеялу.

— Радость моя, — пробормотал он слабо.

Джим сел к нему на кровать и взял его щупающую руку.

— Я с тобой, Фалкон.

Не забинтованный глаз Фалкона открылся, губы дрогнули в улыбке.

— Я тебя вижу, детка…

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Джим.

— Прекрасно, любовь моя, — ответил Фалкон, еле ворочая языком. — Только лица не чувствую… Оно как будто обледенело.

Джим осторожно дотронулся до повязки. Сквозь бинты чувствовался холод.

— Повязка и правда холодная, — сказал он.

— Ты всё видел, детка… Как там мой шрам? — спросил Фалкон.

— Когда тебя забинтовывали, его уже почти не было, — ответил Джим.

Фалкон закрыл глаза.

— Ты волновался… Я чувствовал, у тебя ручки дрожали.

Джим уткнулся в его плечо.

— Просто я очень, очень тебя люблю.

Рука Фалкона легла ему на голову.

— А я тебя обожаю…

Два последующих дня Джим почти не отходил от Фалкона, только ночевать уезжал домой. Утром третьего дня он проснулся оттого, что кто-то тихонько целовал его лицо. Открыв глаза, Джим увидел улыбающегося Фалкона, сидевшего рядом с ним на его постели, и на его лице больше не было шрама, только тоненькая беловатая линия, еле различимая издали. На тумбочке возле кровати стоял поднос с завтраком и цветы в вазочке.

— Ты уже дома! — воскликнул Джим, садясь и обнимая Фалкона.

— Да, мой маленький, — ответил он, крепко и нежно прижимая Джима к себе.

Джим дотрагивался пальцами до лица Фалкона, всматриваясь в почти незаметную белую линию, которая, как сказал доктор Хеокс, должна была вскоре исчезнуть.

— Ну, как я тебе? — спросил Фалкон.

— Ты самый лучший на свете, — сказал Джим.