— 11.1. Радостное событие

Осеннее солнце грустно освещало следы недавней битвы: когда-то прекрасный, полный цветов луг был перепахан, изуродован воронками, а стены замка щеголяли новоприобретёнными дырами, щербинами и проломами.

Я бродила по лугу, касаясь ладонями травы и впитывая боль этого места. Десятки раненых мы подняли и перенесли отсюда в замок, ко многим из них я сама приложила руки, и плоть их стала целой, а вот души — не знаю… Умеют ли достойные лечить души? Ответа на этот вопрос я пока не нашла ни в паутине, ни у Леледы.

Некоторые из них были авроровцами — те, по-видимому, второпях не успели забрать с собой всех своих раненых. Их мы лечили так же, как своих, не пожалели для них и крови из своих запасов. Вылечив и накормив, мы их отпускали с миром на все четыре стороны, что не помешало, впрочем, пятерым из них попросить позволения остаться.

Да, пятеро членов "Авроры" от души захотели остаться в Ордене, и мы приняли их, как когда-то "Аврора" принимала бывших членов Ордена.

В последнее время происходило слишком много невесёлого, но одно радостное событие всё-таки случилось, подняв всем настроение: Конрад с Викой попросили меня поженить их. Они ждали ребёнка. Будучи Великим Магистром, я имела право объявлять членов Ордена мужем и женой, и, зная об этом, Конрад с Викой и пришли ко мне с такой просьбой.

— Сначала мы думали, что сыграем свадьбу после того, как вся эта катавасия закончится, — сказал Конрад. — Не знаю, закончилась ли она, или нас ждут ещё какие-то проблемы, но теперь, я полагаю, слишком надолго откладывать свадьбу не стоит. — И он чмокнул в нос прильнувшую к нему Вику.

У неё был устало-умиротворённый вид. После штурма замка она плохо себя почувствовала, но всё обошлось.

— Как ты вообще с таким самочувствием выдержала бой? — поразилась я.

— Тогда было некогда думать об этом, — призналась она. — Самочувствие отошло на второй план, а на первом… Надо было защищать замок, детей в нём. Выполнить нашу задачу. Вот и всё.

— Она у нас просто герой, — с гордостью сказал Конрад, обнимая её за плечи.

— Вы все молодцы, — ответила я. — С задачей вы справились блестяще.

— 11.2. Свадьба

Ради такого торжественного случая я сменила форму "волков", в которую влезла с начала военных действий, на мундир Великого Магистра. Я уже порядком поотвыкла и от диадемы, и от мантии, и от высокого, почти подпирающего подбородок жёсткого воротника с бриллиантовой звездой под ним, да и вообще от проведения каких-либо церемоний. Я в принципе недолюбливала орденские церемонии и всегда стремилась их сократить или переделать, а по возможности обходиться совсем без них, но на сей раз повод был приятным. И всё же, уточнив у Оскара сценарий старинного вампирского свадебного обряда, от кое-каких его деталей я решила отказаться — например, от купания жениха и невесты в крови, принесения ими в качестве свадебного дара Ордену крови девственницы и ещё от некоторых диких вещей.

— Ты самый молодой Великий Магистр за всю историю Ордена, моя госпожа, — сказал Оскар. — С тобой, кажется, помолодел и он. Произошло столько изменений, что нас теперь и не узнать.

— Дело не в моём возрасте, — ответила я. — А в том, что всё рано или поздно должно меняться. Орден в двадцать первом веке не может оставаться таким же, каким он был, скажем, в восемнадцатом.

— И всё же нельзя недооценивать роли личности руководителя, госпожа, — с улыбкой заметил Оскар. — Ты привнесла в нашу жизнь свежую струю, и, кажется, нам это нравится.

— Вот только не все наши собратья из "Авроры" это оценили, — вздохнула я.

Жених и невеста не ожидали, что на их свадьбе будет столько гостей. Торжество получилось общеорденским — ведь несправедливо было бы устраивать его только для узкого круга, а всех остальных оставить без праздника, да ещё в такое бедное на радости время. Набега авроровцев мы не опасались: после столь грандиозного провала "Аврора" вряд ли могла так скоро собрать силы для нового удара.

Что за свадьба без пышного подвенечного платья невесты и марша Мендельсона, пусть даже если это свадьба двух хищников? И то, и другое на этой свадьбе было. Исполняемый на старинном органе марш звучал с жутковатым своеобразием под сводами церемониального зала, но всё же это была она, всемирно известная мелодия, и под неё Вика в белоснежном платье и Конрад в строгом чёрном костюме прошли по алой ковровой дорожке к трону Великих Магистров, на котором восседала я. Расстояние от первой ступеньки трона, на котором они должны были остановиться, отмечал Оскар — собственной представительной фигурой в смокинге, стоя чуть за пределами возвышения, на котором располагался трон.

Дойдя до Оскара, жених и невеста остановились, а я встала и спустилась на две ступеньки. Марш смолк, и я произнесла:

— Ну, вот это и случилось, ребята. Я поздравляю вас. Думаю, не только вы, но и все мы заслужили этот праздник… А для достойных это событие важно вдвойне: это первая создаваемая ими семья, а скоро их станет не сто семьдесят семь, а сто семьдесят восемь.

По залу прокатился одобрительный гул, а Вика смущённо заулыбалась. Она ещё не вполне отошла после боя за замок, а строго говоря, не только она одна, и всем нам был просто необходим этот праздник, чтобы расслабиться и повеселиться.

— Что ж, перейдём к делу, ради которого мы и собрались, — сказала я. — Конрад, согласен ли ты взять в жёны Викторию?

— Да, Великая Госпожа, — улыбнулся он.

— Виктория, согласна ли ты взять в мужья Конрада?

— Да, Великая Госпожа…

— Ну что ж, тогда властью, данной мне избравшими меня собратьями, объявляю вас мужем и женой! Любите друг друга и будьте счастливы, ребята.

Кольца поднёс малыш Вик — тот самый отчаянный неслух, отличившийся при защите замка тем, что исцелял и возвращал в строй раненых. За это он получил от меня одновременно и выговор, и благодарность, а в награду был удостоен чести поднести жениху и невесте кольца. Исполненный потешной важности, он прошествовал через зал с подносом, на котором блестели два золотых кольца — о да, его роль была действительно чрезвычайно важна!

Кольца были надеты, поцелуй запечатлён, поздравления получены, и Вика спросила:

— А букет бросать надо?

Она не была уверена, что этот момент присутствовал в традициях Ордена. Я переглянулась с Оскаром, он улыбнулся и пожал плечами.

— А почему бы нет? — сказала я.

Вика приготовилась к броску, а толпа незамужних девиц с горящими глазами уже ловила, причём некоторые из них были, мягко скажем, уже в весьма зрелом возрасте. Но — девицы, а значит — имели право. Букет взлетел…

И — удар-вспышка. Огонь, крики, смерть. Огненный дождь с неба. Дымящаяся земля с красноватыми кусочками обожжённой глины.

Придя в себя на троне, поддерживаемая Оскаром с одной стороны и Каспаром с другой, я увидела, какой переполох я наделала своим припадком. Ко мне сбежались все, и через толпу протискивалась Карина. Её руки обняли меня, гладили по щекам.

— Мама…

— Всё… нормально, — сипло пробормотала я.

Давно уже со мной этого не случалось.

Карина деловито и властно — совсем как Гермиона — отогнала толпу, чтобы её угнетающее воздействие не нависало надо мной, но осматривая меня, призналась:

— Мам, ничего не пойму… С тобой вроде бы всё в порядке.

После родов к ней снова вернулся нормальный человеческий аппетит, а жажда крови исчезла, но некоторые странности всё же остались. Странностями это было для человека, конечно, а для хищника это был обычный набор способностей. Её обострившееся чутьё весьма походило на наше, и она пользовалась им при диагностическом обследовании, как Гермиона, зачастую совсем не прибегая к помощи приборов, а поцелуи мужа больше не вызывали у неё извращений вкуса. Крылья у неё, правда, не выросли, температура тела, частота сердцебиения и дыхания остались прежними, но повысилась физическая выносливость и сила. Словом, её человеческое естество не подверглось радикальному изменению, но приобрело некоторые признаки, свойственные хищникам.

Я ответила:

— Со мной действительно всё в порядке. Не нужно прерывать праздник. Видимо, усталость и напряжение сказываются.

— 11.3. На дне

Холодная вода и сухой шелест травы. Берег. Рассветает. Одежда промокла. Небо давит строгой синевой, засасывает в свою чистую глубину. Под спиной — сырость. Спина грязная.

Они ОТСТУПИЛИ. ПОБЕЖАЛИ.

Немного ОТСТУПАЯ от краёв горизонта, висят румяные тучки. Это рассвет. По воде БЕЖИТ рябь.

Здесь хорошо. Мне не нужно никуда идти. А жуки не ходят, они ползают или летают.

Кажется, голод. Придётся вставать.

Мужчина с собакой. Его шея, мои клыки.

Рык, клыки собаки, боль.

Скулёж, хруст шеи. Тишина.

Сытость.

Спать. Почему я так хочу спать?

— А ну, пошла отсюда! Разлеглась тут! Вывалялась в грязи, как свинья!

Пинок в бок. Старик с заросшим седой щетиной лицом, в резиновых сапогах. Сальный нос с расширенными порами.

Сальный нос!..

Моя рука, его горло. Хруст, хрип, бульканье. Requiem aeternam dona eis, Domine.

Отними мой разум, Господи.

Старые, истёртые деревянные ступеньки. Сколько ног по ним прошло. Шли, кладя кресты, кланяясь, в пахнущее ладаном пространство. Теперь я лежу на них.

— Кто же тебя так, милая?

Сердобольная старушка со светлыми глазами, в чистеньком платочке. Знает ли, подозревает ли, прежде чем жалеть, кто перед ней? Мои зубы скалятся, из горла рвётся вой, а из глаз бегут слёзы. Звериный облик мой пугает тебя, да?.. А не испугало, когда твой муж делал это со мной? Не верила, не боялась зверя, а сейчас боишься? Правильно, бойся, беги от меня, я и есть зверь, который сожрёт твою душу!

— Фуй, малахольная какая-то…

Вот то-то же. Иди в свою чисто убранную квартирку с вышитыми салфеточками, да смотри, чтобы какая-нибудь сердобольная русская Венера не заграбастала твою жилплощадь.

Потрескавшиеся надгробия, последние листья на ветках, и ветер воет: "УУУУ".

И я тоже вою: "Уууууу…"

Царапая землю, сгребая мёртвые листья над последним пристанищем мёртвых людей.

— И шо ты здеся развылася, голуба?

Шорох метлы, запах перегара. То ли мужчина, то ли женщина. Штаны и стоптанные сапоги, шерстяная шапчонка, алконавтическое лицо.

— С дурдома, штоли, сбегла, а?

Зубы скалятся. Хочу рычать.

— И шо ты скалисси, прям как псина? От ненормальная девка! А ну, пшла отседова, пока метлой поганой под зад не получила!

Рычу. Злая баба, дура баба. Алкашиха. Такой шею свернуть — как комара убить. Кровь плохая, слишком много промилле.

— Не, точно с дурдома…

Видимо, с утра она ещё не похмелялась, плохо видит, потому что длина моих клыков должна вызывать другие впечатления. Если я зверь, то это — грязь.

— Не пОняла!.. Ты шо, русский язык не понимаш? Сказано же: мотай отсель! А то я те щас…

Моя рука, её горло. Её метла, мой глаз, боль.

Никогда раньше не видела, чтобы такие проспиртованные особы ставили олимпийские рекорды по бегу. Догнать?

Грязь. Не стоит.

Почему я так хочу спать?

Глаз болит. Ууууу…

— 11.4. "Дело врачей"

— Как могло получиться, что "демоны" не справились с задачей, доктор Гермиона?

Затея со штурмом замка Великих Магистров с треском провалилась: в самый ответственный момент "демоны" прекратили сражаться, штурмующие обратились в бегство, президент "Авроры" была ранена. И сейчас временно исполняющий обязанности президента Мигель Альварес допрашивал меня в кабинете Юлии.

Невысокий, коренастый, с чёрным ёжиком волос на круглой лобастой голове, он восседал в президентском кресле, буравя меня тяжёлым холодным взглядом. Черты его смуглого чернобрового лица были, пожалуй, приятны, но это жёсткое и властное выражение сводило на нет всё приятное впечатление. Нахождение под его взглядом было почти равноценно личному досмотру с раздеванием.

— Об этом нужно спросить у них самих, сэр, — ответила я.

Альварес криво усмехнулся.

— А я вот вас хочу спросить. Вы занимались их психикой. Возможно ли, что это — недоработка психотехников?

— Исключено, — сказала я. — Мы работали на совесть. Была проведена глубокая обработка с долговременным программированием.

— Программу можно каким-то образом снять? — спросил он.

— Ключа к выходу из неё нет.

— Но ведь эти… достойные как-то взломали её!

"Эти достойные" — два эти слова были даже не сказаны, а презрительно сплюнуты им на стол. А между тем, шесть "этих достойных" были в нашем центре, и я сама принадлежала к их числу.

— Была ли программа взломана извне или преодолена самими "демонами" — это ещё не выяснено, — возразила я.

— Но вы ведь говорите, что ключа к выходу из неё нет. Могли ли они сами преодолеть программу?

— Я знаю только то, что нет ничего невозможного.

— Возможно ли повторное проведение обработки для исправления недочётов?

— Нецелесообразно, сэр. Это приведёт к разрушению психики.

— То есть, они будут непригодны к дальнейшему использованию?

— Именно так.

Альварес откинулся в кресле, потом снова навалился локтями на стол.

— И как вы сами полагаете, что мы должны с ними теперь делать? Если они вышли из повиновения… Какой нам от них прок?

Я не спешила с ответом. А он спросил:

— Столько работы — и всё впустую… Не досадно?

— Досадно, разумеется, — сказала я.

Он холодно прищурился и проговорил, отчеканивая каждое слово:

— Что-то не похоже, чтобы вы были сильно огорчены, доктор. А между тем, такой провал бросает тень на весь ваш центр. Вам поручили дело, результат которого был чрезвычайно важен для "Авроры", а вы… облажались. По полной. Или вы хорошо владеете собой, или… Или вы облажались намеренно. А точнее, по заданию Ордена.

— Вы можете это доказать? — спросила я бесстрастно.

— Будем разбираться, — столь же бесстрастно ответил Альварес. — Особый отдел уже разрабатывает эту версию. Будем беседовать с каждым сотрудником, принимавшим участие в проекте по созданию "демонов".

Альварес открыл хьюмидор с сигарами любимой марки Юлии — "Slim Panatela", достал одну, обрезал кончик и закурил.

— Каково состояние президента? — спросил он.

— Без изменений, — ответила я.

— Хорошо. Можете быть свободны, — сказал Альварес. И добавил многозначительно: — Пока свободны.

Я вернулась в центр. Присутствие там сотрудников особого отдела не могло способствовать созданию спокойной рабочей атмосферы, а с момента поступления президента они дежурили в центре круглосуточно. Каждое наше движение фиксировалось ими, а их постоянный, многократно повторяемый вопрос "что вы делаете?" приводил нас на грань нервного срыва. Нельзя было ничего сделать без объяснения.

Президент поступила к нам через три дня после штурма замка; её физическое состояние могло быть оценено как удовлетворительное, никаких серьёзных повреждений на её теле нами не было обнаружено, хотя следы крови на одежде имелись в изобилии. Одежда, надо сказать, была в ужасном состоянии — в нескольких местах разорвана, вся в грязи и уже упомянутой крови. Обувь отсутствовала. Но не только внешний вид Юлии шокировал всех, ещё более тягостное впечатление производило состояние её рассудка. Сознание было спутано, налицо была полная дезориентация в окружающей реальности и собственной личности, приступы маниакального возбуждения чередовались с периодами апатии и сонливости. В момент поступления она была как раз во власти возбуждения, и пришлось прибегнуть к успокоительной инъекции, иначе она разнесла бы нам весь центр.

Трудно было сказать, временное ли это психическое расстройство, или же президент сошла с ума окончательно и бесповоротно. В её палате неотлучно дежурили сотрудники особого отдела, сменяя друг друга на посту, и, как я уже говорила, невозможно было ничего сделать с Юлией без дачи объяснений, что и зачем. Эти объяснения дежурные передавали Альваресу.

Я вошла в холл. Да, вот они, агенты "тайной канцелярии", сидели на диване. При моём появлении они пронзили меня сканирующими взглядами: таким и металлоискатель не требовался, они и так, пожалуй, видели насквозь.

Первым делом я проверила состояние президента. Она проснулась, и я попробовала поговорить с ней.

— Госпожа президент… Юлия, — обратилась я к ней.

Она устремила на меня пустой, непонимающий взгляд и ничего не ответила.

— Вы меня узнаёте? — спросила я.

Ответом мне было прежнее непонимающее молчание.

— Юлия, вы помните, что с вами произошло? — повторила я попытку установления контакта.

На её амимичном лице появились проблески отражения неких чувств. Лоб сначала нахмурился, потом разгладился, глаза закрылись и открылись опять.

— Не начинать без моего распоряжения… внезапность. Использовать сирены и прожекторы.

В её памяти снова и снова прокручивались сцены боя, мешаясь с какими-то обрывками из далёкого прошлого. Бормотала она и молитвы — на латыни и на русском, а закончился весь этот бессвязный словесный поток бурными рыданиями, перешедшими в жуткий звериный вой. Дежурный сотрудник особого отдела наблюдал за этим с внешней бесстрастностью, но не думаю, что ему не приходили в голову мысли о будущем "Авроры". Юлия между тем пришла в сильное возбуждение, начала беспокойно озираться по сторонам, а потом вдруг прыгнула на сотрудника и, тряся его за грудки, зарычала:

— Не смейте отступать, слышите?! Не смейте! Ни шагу назад!

Шприц-ампулы со спиртом были под рукой — в шкафчике в палате. Я вколола президенту пять граммов и при помощи слегка ошарашенного нападением сотрудника особого отдела водворила её обратно в постель. Пока я поправляла ей одеяло и подушку, сотрудник стоял и молча смотрел.

— Ну, что вы стоите столбом? — усмехнулась я. — Докладывайте вашему боссу, что у президента опять был приступ возбуждения, и ей была сделана успокоительная инъекция спиртом в количестве пяти граммов.

Во время перерыва я зашла в курилку. Там были Иоширо, Франц и ещё кое-кто из группы психотехников — как раз те, кто был мне нужен, и никого лишнего. Сделав им знак продолжать разговор, я достала телефон и в опции "написать СМС" набрала текст:

"Ребята, нам предстоит 'дело врачей'. Я была на ковре у А. Он подозревает саботаж и предательство. Будут допрашивать всех. Держитесь, о моём разговоре с Авророй — ни слова".

Набрав, я протянула телефон Иоширо со словами:

— Посмотри, забавная собачонка. Я её сфоткала по дороге на работу.

Иоширо, взяв телефон, увидел отнюдь не снимок собаки, а этот текст. В его мимике это никак не отразилось, и он передал аппарат Францу. Тот прочёл, кивнул, сказал:

— Смешная животина.

И передал телефон дальше. Текст прочли все, и никто даже глазом не моргнул. Молодцы. Пока все читали, Иоширо что-то набирал у себя.

— А вот посмотри, это цветёт сакура. Одна из моих любимых фотографий.

"Фотографией" оказались слова:

"Не беспокойся. Мы в одной лодке".

Я сказала:

— Красота-то какая.

Не удивлюсь, если тут уже везде скрытые камеры.

— 11.5. Ум и красота

— Хм, значит, собачки и сакура.

Мигель Альварес, сидя в президентском кабинете, просматривал видео с камеры, установленной в курилке медицинского центра. Совершенно невинный разговор с демонстрацией фотографий на телефоне — этим происходившее в курилке и казалось на первый взгляд. Альварес выбрал кадр и увеличил фрагмент, на котором была рука доктора Гермионы с телефоном. Высокое разрешение камеры позволяло сильно увеличить изображение без потери чёткости и увидеть мельчайшие детали, но, увы, дисплей телефона с этого ракурса было невозможно рассмотреть. Альварес досадливо поджал губы: нужно было поставить в курилку хотя бы две камеры в разных местах, тогда, может быть, с другого ракурса и получилось бы что-то увидеть. А доктор Гермиона, как будто зная о местоположении камеры, села так, чтобы экрана телефона не было видно. Да нет, не могла она знать, просто случайность… А если знала? Ну… Тогда она сама могла бы работать в особом отделе.

Впрочем, если принимать во внимание случай, когда она ловко и грамотно ушла от слежки в ночном клубе, оставив с носом сотрудников отдела, то вполне возможно, что она могла подозревать и о наличии камер. Причём, если она и подозревала что-то, то ничем себя не выдавала: взгляд её не блуждал, как если бы она что-то искала, движения были чёткими и уверенными, никакой нервозности и нерешительности. Альварес переключился на видео с другой камеры, установленной возле душевых кабинок. Вот тут, надо сказать, ракурс был весьма удачен: в кадр попали очень интересные подробности…

Доктор Гермиона раздевалась. Альварес нажимал на "паузу" каждые пять секунд, скользя взглядом по изгибам её изящной фигурки. Вот с плеча непринуждённо упала бретелька лифчика, вот освободилась, упруго колыхнувшись, её грудь. Несколько выбившихся из-под заколки прядей волос спускались ей на шею. Она исчезла в душевой кабинке, и Альварес, отмотав видео назад, стал смотреть заново, чувствуя сладострастное напряжение. Доктор Гермиона была не только умной, но и чертовски красивой женщиной. Нет, черты её лица нельзя было назвать безупречно правильными, но и заурядной она также не была: чувственный рот и большие глаза, длинная шея и роскошные волосы, несомненно, привлекали и радовали взгляд. Ножка тридцать пятого размера и грудь третьего. Нет, где-то между третьим и четвёртым. Точёные лодыжки, плавный и мягкий, не слишком крутой изгиб бёдер. Следовало отметить — никакого целлюлита.

Альварес промотал видео вперёд до момента, когда доктор Гермиона выходила из кабинки, обёрнутая большим полотенцем. Волосы она не мочила. Закусив зубами сигару, Альварес смотрел, как она одевалась, а когда она исчезла из кадра, он вернулся в самое начало эпизода.

Теперь он нажимал на "паузу" только в моменты, показавшиеся ему особенно пикантными и красивыми. Вот это падение бретельки и освобождение груди от чашечек бюстгальтера, например. Безумно красиво и естественно, без рисовки и преувеличенной игры на камеру, как часто бывает в фильмах определённого жанра. А вот этот поворот головы и взгляд в сторону, в то время как пальцы расстёгивали пуговицы блузки — просто прелесть. Этот кадр Альварес выделил и нажал команду "распечатать". Что тут говорить — она была великолепна. Что ему были эти цыпочки с модельной внешностью, которые менялись раз в неделю? Их можно было узнать и за один день, просто каждый день менять их было всё-таки как-то не с руки. А эту женщину хотелось изучать понемногу, день за днём, сантиметр за сантиметром… медленно, смакуя и наслаждаясь. Что ему была президент "Авроры", в чьём кабинете он сейчас смотрел это видео и чьи сигары курил? Сумасшедшая. Дёрганой и нервной она была даже в постели. Хотела только доминировать. А имела ли она на то моральное право?

Палец Альвареса скользил по листку с распечатанным кадром. Да, доктор Гермиона Горацио — достойное сочетание ума и красоты, над такой женщиной и победа слаще. Ну, это, конечно, приятное, которое следовало совместить с кое-чем полезным. План этого "полезного" Альварес сейчас как раз начал обдумывать.

По его распоряжению дети доктора Гермионы, дочь Аврора (видимо, названная в честь всем известной Авроры) и сыновья-близнецы Герман и Генрих, были встречены у школы и помещены под охрану в домик в швейцарских Альпах — тот самый, в котором когда-то жила во время войны Аврора.

Далее Альварес вызвал к себе доктора Гермиону.

Через час она вошла в президентский кабинет. Альварес наблюдал за ней с напряжением и азартом охотника, ловя каждое её движение. Как всегда, она была спокойна и серьёзна. Вспомнив упавшую бретельку, Альварес невольно напрягся и скользнул взглядом по её груди, но тут же взял себя в руки.

— Итак, доктор, — начал он, когда она села. — Поскольку "демоны" не могут быть перепрограммированы, мы приняли решение об их уничтожении. Жаль, конечно, затраченных на их создание и подготовку усилий, но так хотя бы Орден их не получит.

Надо признать, доктор Гермиона действительно хорошо владела собой. Со стороны казалось, что эта новость не вызвала у неё никаких эмоций. Она помолчала лишь секунду и спросила:

— Каким же образом вы намерены осуществить их уничтожение?

— Мы надеемся на вашу помощь, доктор, — ответил Альварес. — Вам они доверяют и позволят вам сделать им успокоительную инъекцию. Когда они заснут, мы и проведём ликвидацию.

Альварес замолчал, ожидая ответа доктора Гермионы и наблюдая за её реакцией. Она, не двинув и бровью, спросила:

— Хорошо, когда вы планируете это провести?

— Полагаю, долго тянуть не стоит, — ответил Альварес. — Завтра в девять вечера вы прибудете к ним на базу и сделаете уколы, а дальше… Дальше — наша забота.

Её самообладанием нельзя было не восхититься. На её лице не отражалось никаких чувств, а мысли свои она прочесть не давала — блокировалась. К слову сказать, со всеми психотехниками возникала эта проблема: находясь в ясном сознании, они не пускали в свои мысли никого и не давали прочесть сердце своей тени. На допросах они держались точно так же бесстрастно, как сейчас доктор Гермиона, и из них ничего не удалось выудить, кроме слов, а слова, как известно, — всего лишь слова. Расколоть эти орешки особому отделу пока не удалось.

— Почему вы полагаете, что "демоны" подпустят меня к себе и позволят сделать укол? — спросила доктор.

Альварес приподнял уголок рта в усмешке.

— Ну, они ведь должны чувствовать, что вы — своя. Братство жука, не так ли?

"Браво, док, вы держитесь блестяще! Ноль эмоций", — отметил он про себя.

— Хорошо, — сказала доктор Гермиона. — Значит, завтра в двадцать один час. Это всё или будут ещё какие-то указания?

— Нет, всё. Вы свободны. — Альварес откинулся в кресле и наблюдал за ней сквозь лёгкий прищур. Когда доктор Гермиона встала, он добавил: — Обворожительно выглядите сегодня, док. Впрочем, как и всегда.

Есть! Удивилась, торжествующе отметил про себя Альварес. Не ожидала услышать такое от него. А он пошёл ещё дальше, проводив её до двери кабинета и на прощание поцеловав ей руку. Вроде бы ничего особенного не было в этом ритуале, и доктор Гермиона была не первой женщиной, которой ему довелось целовать руку, но короткое прикосновение губами к её гладкой коже, можно сказать, даже взволновало его. Как снятие первой пробы. Это была только кожа на руке, а не между грудей, например, но… Уже кое-что. Последует ли за этим что-то большее? Хм… Посмотрим.

— Благодарю вас, — сказала она сухо. — Ничего особенного.

"Ты особенная", — ответил ей Альварес взглядом, стиснув её тонкие пальчики. Значит, её всё-таки можно было застать врасплох.

Дальше оставалось только следить.

— 11.6. Западня

Вечером доктор Гермиона отправилась в торговый центр. По указанию Альвареса следившие за ней сотрудники отстали, дав ей почувствовать свободу, и вскоре она вышла на улицу, под дождь. Накинув капюшон пальто, она взлетела и чёрной тенью растворилась в плачущем небе.

Тусклый блеск рельсов, одиночество начала или конца пути. Прислонившись спиной к пустому вагону и воровато оглянувшись по сторонам, она достала только что украденный ей телефон. Дисплей загорелся: она набирала номер.

— Противозаконными вещами занимаетесь, доктор, — сказал Альварес, обойдя вагон и оказавшись прямо перед ней.

Её огромные глаза широко распахнулись и серебристо заблестели в дождливом сумраке. А в следующую секунду в шею ей вонзилась шприц-ампула, и она, обмякшая, повисла на заботливо подставленных руках Альвареса.

— Вот так, моя красавица, иди ко мне, — проговорил он, подхватывая её поудобнее.

Держать её на руках было очень волнительно. Ощущение живой тяжести её тела, пусть и бесчувственного, вызывало приятные мурашки и создавало иллюзию обладания… А что, собственно, могло ему помешать обладать ею?!

Через двадцать минут он опустил её на шёлковые простыни в роскошном гостиничном номере президентского класса. По обе стороны от широкой кровати стояли букеты алых роз, обои амарантового красного цвета контрастировали с белым потолком, позолоченной лепниной и золотыми занавесками, на резном деревянном столике поблёскивал хрустальный графинчик с кровью и два бокала, а также кувшинчик со сливками.

Он снимал с неё одежду, как будто разворачивая дорогой подарок — бережно, без спешки. Вот она, эта бретелька. Его пальцы скользнули по ней… Нет, не получится сбросить её так естественно и красиво, как она сама тогда упала. Лифчик с передней застёжкой. Его он оставил на ней, а заколку вынул и распустил её волосы по подушкам. Мягкая шелковистая волна податливо сжалась в его руке. Не отрывая взгляда от её опущенных ресниц, он взял одну розу из букета и провёл лепестками по щеке, шее и груди доктора Гермионы… Бутон задержался в ложбинке, а потом заскользил ниже, по животу и бедру. Колготки с неё он тоже пока не стал снимать, гладил её ноги через них, возбуждаясь всё сильнее.

Нет. Что за удовольствие овладеть бесчувственным телом, не ощущая ни отклика, ни хотя бы сопротивления? Вся прелесть именно в этом — видеть эти глаза, пусть даже презрительные или ненавидящие. Пусть. Любое выражение в них прекрасно, и в сущности, неважно, что именно в них будет — лишь бы был живой отклик, реакция. А спящее тело… Пресно, неинтересно. Пропадала вся пикантность. До её пробуждения оставалось не менее двух-трёх часов, и Альварес, чтобы сбросить преждевременное возбуждение, отправился в душ и встал под прохладные струи.

Завязав пояс махрового халата, он остановился перед зеркалом, провёл пальцами по подбородку. Маленькая щетина. Ничего, пусть. Пусть почувствует прикосновение мужчины.

А номер, который она набирала? Его даже пробивать не нужно было — Альварес и так знал, чей он. Доктор Гермиона была верным шпионом Авроры. Подняв трубку, он заказал в номер кальян.

Ожидая, он выпил бокал крови. Держал в руках её одежду, рассматривал туфли — чёрные, на среднем каблуке, не новые, но очень женственной формы. Понюхал внутри. Терпкий, пряный, горьковатый запах, как в лавке специй. Кровь с паприкой. Пальто со следами влажности: прогулка под дождём. Недешёвое, качественное. Чёрная прямая юбка офисного стиля, шёлковая блузка светлого розовато-лавандового цвета. Альварес зарылся в неё лицом и вдохнул запах.

— 11.7. Сотрудничество

И вот — лёгкий хрипловатый стон. Альварес напрягся, как охотничья собака, не сводя взгляда с лежавшей на кровати женщины. Она пошевелилась, повернула голову. Подкравшись, он склонился над ней, чтобы поймать её первый взгляд. Её ресницы дрогнули и поднялись, открыв расфокусированный взгляд, который постепенно прояснялся.

— Вам стало плохо на улице, — сказал Альварес, предвосхищая её вопрос. — Я счёл своим долгом оказать вам помощь.

— Почему… я раздета?

Альварес едва сдержал торжествующую улыбку, видя её смятение.

— Чтобы одежда вас не стесняла, я снял её, — с невинным видом ответил он. — Не бойтесь, я не тронул вас.

Доктор Гермиона обвела взглядом номер, отметила розы, шёлковое постельное бельё и махровый халат Альвареса.

— Чувствуйте себя как дома, Гермиона, — улыбнулся он. — Ведь можно вас так называть? Просто, без званий и формальностей?

Она натянула на себя простыню. Пока она, слабая и рассеянная после инъекции спиртом, не успела сконцентрироваться и заблокироваться, Альварес улавливал её мысли. Она думала о звонке, который собиралась сделать, о детях, которые не вернулись вовремя из школы. Альварес колебался: перейти к делу сейчас или ещё немного понаслаждаться её растерянностью? И решил всё-таки начать.

— Большое спасибо за оказанную помощь, — сказала доктор Гермиона. Её голос был ещё слабоват, но уже похож на её обычный. — Не хочу больше злоупотреблять вашим… гостеприимством.

— Ну что вы, — белозубо улыбнулся Альварес. — Какое злоупотребление, о чём вы? Мне это очень приятно. Нахождение в обществе женщины, сколь обольстительной, столь же и умной, может доставлять мне лишь удовольствие.

При этих словах он окинул её откровенно оценивающим взглядом, и она, поджавшись, закуталась в простыню и волосы.

— И тем не менее, мне пора, — сказала она. — Если вы не возражаете, я пойду.

Решительность в её голосе была слабовата. Альварес присел на кровать, пока не трогая доктора Гермиону и пальцем, но раздевая взглядом.

— А если возражаю? — Завладев её рукой, он поднёс её к губам, поцеловал пальцы, запястье, погрузил губы в ладонь. — Вы потрясли меня, околдовали, Гермиона… Я не могу просто так отпустить вас. Не могу.

— Как вас понимать?

Она была напряжена. Пыталась собраться, но это пока плохо ей давалось: спирт ещё не вполне выветрился.

— Так и понимайте. Я покорён вами.

— Я замужем.

— Ну, я не думаю, что это может быть препятствием.

— Для меня — может.

Альварес немного отстранился и окинул её взглядом. Ему определённо нравилось её смущать.

— Хорошо… Погодим с этим. — Он сменил тон с бархатно-обольщающего на деловой и холодный. — Если вы думаете, что обводите особый отдел вокруг пальца, под носом у него шпионя в пользу Ордена, то ошибаетесь. Я обманул вас: вам не стало плохо на улице, вы были пойманы на попытке позвонить Авроре. Номер установлен.

Альварес выдержал паузу, наслаждаясь её замешательством. Безумно хотелось впиться поцелуем в эти растерянно приоткрытые губы, но он себя сдерживал.

— В прошлый раз вам удалось уйти от наших сотрудников, но сейчас номер не прошёл. Признаюсь, я даже немного разочарован. — Альварес усмехнулся. — Теряете хватку, доктор. Как же вы могли так проколоться? Впрочем, я преклоняюсь перед вашей смелостью, каковы бы ни были ваши убеждения. Но, к сожалению, на сей раз вы попались, милая Гермиона.

— И что теперь? — спросила она, вызывающе сверкнув глазами. — Отправите меня на гильотину?

— Уверен, смерти вы не боитесь, — ответил Альварес, откидывая волосы с её плеча и ощутив её каменное напряжение. — Этим вас не взять. Но вот судьба близких вас должна волновать гораздо сильнее, чем собственная…

Попадание в точку, с удовлетворением отметил Альварес про себя. Как она сразу насторожилась!

— Гермиона, ваши дети у нас. Не беспокойтесь, с ними всё в порядке. И будет в порядке, если вы будете вести себя благоразумно. Всё зависит от вас.

Удар волной опрокинул кресло и сорвал картину со стены. Альварес был готов к этому и успел уклониться в сторону.

— Полегче, дорогая! — усмехнулся он, глядя в горящие холодной яростью глаза доктора Гермионы. — Я ведь могу позвонить сотрудникам, находящимся сейчас рядом с ними…

— Если упадёт хоть волос с их голов, тебе не жить, — прорычала она.

Простыня соскользнула с неё, волосы рассыпались каштановым водопадом по спине и плечам, кончиками касаясь постели; оскалившись, она изогнулась, как готовая к прыжку пантера, опасная и великолепная.

— Повторяю, всё будет зависеть от вас, — сказал Альварес беспощадно. — Пока ваши дети у нас, вы будете делать всё, что вам скажут, иначе… Вы можете их никогда не увидеть.

Доктор Гермиона глухо зарычала, но обуздала себя.

— Вы блефуете, — сказала она, снова натягивая простыню.

— Отнюдь, — спокойно возразил Альварес. — Вот, можете убедиться сами.

Он набрал номер.

— Это Мигель Альварес. Дайте трубку девочке.

С этими словами он передал телефон доктору Гермионе. Она жадно выхватила его.

— Аврора? — дрогнувшим голосом спросила она. — Доченька, где ты?.. Что за дом? Ну, хоть примерно?.. Ладно, понятно… Как вы там? Всё в порядке? Ну, хорошо… Ничего не бойтесь, родные, скоро вас отпустят домой, я обещаю.

Альварес забрал телефон, хотя она явно хотела сказать что-то ещё.

— Ну, убедились? Поверьте, с ними всё в порядке. Но встретитесь ли вы с ними или нет, будет зависеть от вашего благоразумия и лояльности.

"О, злись, злись, кошечка! В гневе ты просто нереально хороша!"

— Что вы от меня хотите?

— Ну вот, это уже другой разговор. — Альварес снова присел на кровать, оставаясь, впрочем, начеку. — Я хочу, чтобы вы сделали то, что собирались сделать — позвонили Авроре.

Она удивилась, но тут же снова поджалась, как пружина, пытаясь понять, что за этим кроется. Альварес холодно усмехнулся.

— Да, вы правильно догадываетесь — разумеется, вы должны будете сказать ей не то, что ВЫ хотели, а то, что я велю вам сказать.

Закусила губу — а деваться некуда. Какая борьба, какая драма! И сейчас ей было явно не до самоконтроля: все чувства были написаны у неё на лице. Альварес упивался победой.

— А сказать вы должны будете следующее: вам удалось заново запрограммировать "демонов", и завтра после двадцати двух часов им следует ожидать повторного штурма. Ну как, оцениваете коварство моего плана? Пока они ждут штурма, в это время мы уничтожим "демонов", и они ничего не успеют сделать, чтобы их спасти.

Доктор Гермиона молчала. По-видимому, она лихорадочно искала какой-то выход, какое-то решение, но явно ничего не могла придумать…

— Когда я увижу детей? — спросила она мрачно.

— Как только сделаете уколы, разумеется, — ответил Альварес. — Когда будет сделан последний, я сообщу вам адрес, где они находятся, и вы сможете их забрать. И ещё. Вы сделаете уколы сами, без ассистентов. Чем меньшее количество сотрудников об этом знает, тем лучше. До этого момента вы будете находиться здесь, под наблюдением особого отдела. Спирт для инъекций вам дадут уже на месте.

Доктор Гермиона закрыла глаза и откинула голову на подушку. Видимо, она признала своё поражение.

— Ну, что? — поинтересовался Альварес. — Будем сотрудничать?

Она открыла глаза — пустые, потемневшие.

— Да, — глухо ответила она.

Альварес протянул ей телефон — не тот, украденный ею, а "чистый", какие в отделе использовались для особых нужд. Не определялся ни их номер, ни физическое местоположение аппарата.

— Звоните. И постарайтесь, чтобы ваш голос звучал естественно.

Доктор Гермиона взяла телефон, в течение секунды овладела собой, а потом набрала номер.

— Аврора? Привет, это Гермиона… Да, опять играю в шпиона. У меня для вас важная информация. Удалось перепрограммировать "демонов". Да, вот так… Мы даже не ожидали, что у нас получится. Завтра после десяти вечера "Аврора" планирует повторить штурм замка, так что будьте готовы… Ну всё, не могу долго разговаривать. Да не за что… И вы берегите себя.

Замолчав, доктор Гермиона протянула Альваресу телефон.

— Ну вот, всё оказалось совсем не сложно, — усмехнулся он, беря его. — За это стоит выпить.

Наполнив оба бокала кровью и плеснув чуть-чуть сливок, он протянул один доктору Гермионе, и она машинально взяла.

— Ну же, пейте.

Она равнодушно выпила. Это Альваресу совсем не нравилось. Гораздо лучше было, когда она злилась, а теперешняя её апатия нагоняла на него тоску. Неужели не будет и сопротивляться? Поставив пустой бокал на столик, Альварес подсел к ней и пропустил между пальцев прядку её волос. Она сразу же подобралась. Ну, вот это уже лучше. Он пощекотал языком её ухо, и она вздрогнула.

— Что вы делаете?

— То, что давно хотел сделать, — сказал он и впился в её губы.

Его отбросило невидимой волной. Ударившись о стену, он несколько секунд приходил в себя, а она натягивала на себя одежду.

— На вашем месте я бы так не спешил, — прокряхтел Альварес, поднимаясь на ноги. — И был бы полюбезнее. Всё-таки, ваши дети всё ещё у нас.

От этих слов она застыла. Хоть она и блокировалась, но борьба с гневом явственно ощущалась в ней. Когда руки Альвареса легли ей на плечи и сдвинули с них блузку, которую она не успела застегнуть, её лицо превратилось в каменную маску.

— Убери от меня руки, — процедила она.

— Подумай о детях, — в тон ей ответил Альварес.

Блузка соскользнула на пол, щёлкнула застёжка лифчика, и жадному взгляду Альвареса открылась её грудь с дерзко торчащими вверх и в стороны сосками. Он накрыл её ладонями. Идеальный размер и форма. Он не любил большую грудь, похожую на пару перезрелых дынь, но и совсем плоская ему не нравилась. То, что он сейчас держал в руках, было в самый раз… Не удержавшись, он забрал в рот сосок, одновременно спуская с доктора Гермионы колготки. Он колол её щетиной, мял руками ягодицы, а она стояла статуей.

— Ну, расслабься хоть немного, а?

Схватив её на руки, он бросил её на кровать, скинул халат и навалился сверху. Оторвав бутон розы, он посыпал лепестками её разметавшиеся по подушке волосы, и отвращение в её глазах только сильнее заводило его. Но несмотря на всё отвращение, её губы вызывающе рдели, и Альварес властно впился в них. Они не отвечали, и он, злясь, кусал и терзал их. Он не спешил переходить к основному "блюду": этой женщиной следовало наслаждаться медленно, с чувством и расстановкой, максимально растягивая удовольствие…

— Мой муж порвёт тебя на клочки, — прошипела она.

— Твой муж сейчас далеко, — хмыкнул он. — Да и вряд ли ты решишься ему об этом рассказывать, не так ли?

И, по закону подлости — телефонный звонок. От его мерзкого звука внутри у Альвареса что-то сжалось с болезненной досадой, разгоравшееся желание скукожилось, из-за стиснутых зубов вырвалось рычание.

— Телефон, — сказала доктор Гермиона.

— Да пошли они к чёрту, — прорычал Альварес.

— А если это насчёт президента?

— Потерпит.

— А если ей хуже? Или она умерла?

— Нет… Не может такого быть.

Как бы то ни было, пришлось ответить на звонок.

— Да! — раздражённо пролаял Альварес в трубку. — Что там?

— Сэр, президент проснулась и зовёт вас.

— Меня?

— Да, сэр.

— Хорошо, я скоро буду.

Скрежетнув зубами, Альварес бросил телефон. Доктор Гермиона невозмутимо отодвинулась и закуталась в простыню.

Одеваясь, Альварес развязал узел галстука и крикнул:

— Дорогая! Не поможешь мне завязать галстук?!

— Ты что, сам не умеешь, дорогой? — в тон ему ответила доктор Гермиона.

— Умею, но самому неудобно. Пожалуйста, дорогая, будь так любезна! Не хотелось бы предстать перед подчинёнными в неаккуратном виде.

Накинув халат, она подошла и принялась завязывать, причём ей явно хотелось придушить его этим галстуком.

— Туговато, милая. Ослабь чуть-чуть.

Она стала ослаблять узел, а Альварес ухмыльнулся. Будто жена провожает мужа на работу…

— Готово.

— Спасибо, моя радость.

На прощание он снова впился в её губы — ничего не мог с собой поделать. Возможно, в детстве за этот большой рот и большие глаза доктора Гермиону дразнили лягушонком, но когда она выросла, этот рот стал сводить с ума мужчин.

— Увидимся, дорогая.

"Дорогая" одарила его полным ледяного презрения взглядом, но Альварес только усмехнулся: пусть себе презирает на здоровье. Теперь это уже ничего не изменит.

— 11.8. Любовь

Если бы Гермиона знала о существовании паутины и умела ею пользоваться, ей не пришлось бы рисковать, звоня мне по телефону. Кто бы успел научить этому достойных, оставшихся по ту сторону баррикад? На то, чтобы научиться чувствовать паутину, читать её и пользоваться ею в качестве средства связи, требовалось некоторое время, но его как раз и не было, равно как и самой возможности встретиться с достойными из "Авроры" и обучить их до конца. Потенциально они могли всё то же самое, что и мы, только ещё не полностью осознавали свои способности и не развивали некоторые из них, требовавшие специальных тренировок, а тренировки я проводила только со "своими" достойными первой волны превращений, тогда как достойные второй волны, в число которых входила и Гермиона, этому специально не обучались. А "демонов" их инструктора учили только драться и убивать.

После звонка Гермионы у меня возникло чувство, что там не всё чисто. Я попыталась прощупать паутину, но она пока не выдавала ничего конкретного. Попробовала я достучаться и до Гермионы, но качественной связи с ней установить не удавалось, потому что она не владела нужными для этого навыками; мне удалось только почувствовать её эмоции, и они мне очень не понравились. Кажется, она попала в переплёт. Моё беспокойство нарастало.

Надо сказать, паутина — вовсе не безотказный, стабильно работающий инструмент, бывают у неё и "капризы", и "нелётная погода", и "помехи". Влияет на неё и общее состояние дел в мире. Чем напряжённее и агрессивнее общий фон, тем чаще сбои, искажение информации и молчание, и тем труднее получить от неё помощь. Именно сейчас я получала по ней только смутные ощущения, из которых было трудно сделать однозначные выводы.

— Ты считаешь, что они не могли перепрограммировать "демонов", госпожа? — спросил Оскар.

— Это маловероятно, — ответила я. — Скорее, либо программа ещё не успела полностью сломаться, либо у нас что-то не получилось с ударом "цветок лотоса". В общем, я пока не знаю, что и думать. И паутина ведёт себя странно…

Я вздохнула. Побаливала голова, чувствовалась усталость. Оскар сочувственно погладил меня по плечу.

— Что ж, значит, пока будем готовиться к штурму, — сказал он. — До него ещё почти целые сутки, успеем. А тебе не мешало бы выспаться, моя госпожа. У тебя уже тёмные круги под глазами.

Я покачала головой.

— Возможно, я ещё что-нибудь выловлю в паутине…

— В таком состоянии ты точно не выловишь ничего стоящего, — возразил Оскар. — Утро вечера мудренее. Давай-ка в душ — и спать.

Я поморщилась.

— Ладно… Может, на свежую голову и правда лучше получится прощупать паутину. Все тоже пусть отдыхают, набираются сил. Если всё это правда, и штурм будет, силы нам очень пригодятся.

Перед тем как лечь спать, я провела с достойными тренировку и сообщила им о том, что, возможно, будет новый штурм. Алекс не удержался от замечания:

— Аврора, а почему мы всё время только обороняемся? Мы явно сильнее их, почему бы нам не перейти в наступление? Чего мы ждём?

— Поддерживаю этот вопрос, — присоединился Каспар.

Я покачала головой.

— Нет, ребята… Мы не должны нападать. Да, мы сильнее, причём настолько, что можем вообще стереть их с лица Земли, но не будем делать этого. Когда агрессия порождает ответную агрессию — конец становится всё ближе… Так не должно быть. Именно от этого и погибли крылатые.

Сказав это, я подошла и обняла Каспара и Алекса, погладив их лысые головы и прислонив их к своей.

— Пожалуйста, поверьте мне. Признаюсь честно: я сама порой не до конца всё понимаю, и вы вправе не считать моё мнение истиной в последней инстанции. Я сама ещё учусь, познаю себя и этот мир, одновременно пытаясь передать познанное мной вам. Это как если бы второклассник взялся учить первоклашку. Ребята… Я люблю вас, очень люблю. И ИХ… тоже. Я не могу отдать приказ начать их уничтожение. Они не враги, поймите это. Нет правых и виноватых. Мы все — одно. И мы не должны убивать друг друга, но убиваем… Вот от этого мне больно. Каждую минуту больно.

Алекс вздохнул, следом за ним вздохнул Каспар.

— И вы тоже должны любить их, как любите меня, свои семьи, своих собратьев по Ордену, — продолжала я. — Хотя слово "должны" тут не совсем уместно… Любовь — она либо есть, либо её нет. Я чувствую, она в вас есть, просто не надо убивать её в себе, не надо глушить её. И не надо так вздыхать. Алекс, я знаю, ты думаешь о тех, кто отпустил топор гильотины над твоей головой, а ты, Каспар, — о тех, кто бросил тебя под завалом. Простите их. Если вы этого не сделаете, любовь, о которой я говорю, не войдёт в ваши сердца.

— Всё это трудно, Аврора, — проговорил Каспар. — Но я верю, что с тобой у нас всё получится.

— 11.9. Операция "Спокойной ночи"

— Ну как, готова? — спросил Альварес.

Готова ли я была, пользуясь доверием ко мне "демонов", усыпить их спиртом, чтобы им, спящим, снесли головы? Чтобы они не присоединились к Ордену, Альварес был готов убить их. И ради того, чтобы я помогла ему в этом, он забрал моих детей.

Как я посмотрю в глаза моим детям и мужу, когда увижу их? (Или — если увижу). Как я посмотрю в глаза Иоширо, Францу, Максу? Как я буду жить дальше, зная, что я участвовала в убийстве стольких достойных? Как будут жить мои дети, зная, что ради них было принесено в жертву столько жизней?

Нет, я не была готова. Но я сказала:

— Да.

— Вот и отлично, — кивнул Альварес и подал мне пальто.

Всунув руки в рукава, я спросила:

— Что президент? Она вам что-то сказала?

Он поморщился:

— Как обычно… Несла всякий вздор. Бред сумасшедшей. — И добавил с досадой: — Я-то думал, она пришла в себя… И ради этого пришлось прервать столь приятный вечер! Надеюсь, мы ещё вернёмся к этому, а, док?

Его рука стиснула мой локоть. Как бы я хотела подвесить его за одно место, а потом это место медленно отпилить! А вместо этого я разговаривала с ним о президенте. Глаза, не смыкавшиеся всю ночь, горели, болела голова, в руках и ногах была трясучка.

— Вы не забыли о своём обещании? — спросила я.

— Ну разумеется, нет. Ваших детей никто и пальцем не тронет.

— Уберите руку, пожалуйста.

Если ты не уберёшь руку, подонок, я размажу твои внутренности по этим красным обоям и золотым занавескам, но платить гостинице за это, как истинный джентльмен, всё равно будешь ты!..

Мы прибыли на базу. Мне было достаточно одного взгляда на "демонов", чтобы определить: программа сломана, но они ещё по инерции повиновались приказам, не связанным с ведением боя. Хотя они ещё не решили, как себя вести и куда податься, но машинами для убийства они определённо больше не желали быть. У меня хорошая память на лица… Среди них были те, кого я знала ещё в мирной жизни, до превращения их в "демонов". У многих из них были семьи. Их родные и пикнуть не посмели — особого отдела боятся все. Больно видеть, во что превратилась "Аврора"… Уже давно нет того духа "свободы, равенства и братства", которым всё было пропитано в первые дни её существования. Теперь — жизнь под надзором. Паранойя президента породила этого монстра — особый отдел, который теперь заправляет всем, держа всех за горло холодной железной рукой. Это спрут, опутавший своими цепкими щупальцами всю жизнь "Авроры".

Сумерки, небо в гнетущей пелене туч. "Демоны" были построены на главном плацу базы, блестящем от затянувшегося моросящего дождя. Прячась под капюшоном пальто, я слушала, как Альварес говорил:

— Доктор Гермиона прибыла, чтобы провести осмотр и сделать вам инъекцию, которая повысит ваш тонус и увеличит силу.

Нет, не увеличит силу, а отнимет её. Ком в горле. Не заплакать. Только бы не заплакать. Тогда — конец. С каким лицом я сейчас подойду к ним? Аврора, Герман и Генрих. Надеюсь, они хотя бы вовремя их накормили. Если выяснится, что мои дети сидели голодные, я их всех… Я им всем мозжечок удалю.

Аккуратно застеленные серыми одеялами кровати в два яруса. За окнами — осенний дождливый сумрак, на потолке — лампы-трубки. "Демонам" приказали лечь. Глядя, как они разуваются и снимают куртки, чтобы заснуть вечным сном, я не заметила, как ко мне кто-то подошёл с коробкой.

— Возьмите, доктор.

Я вздрогнула. Коробка со шприц-ампулами легла мне в руки. Упаковки по пять штук. Альварес подошёл, открыл коробку и глянул на верхнюю — точнее, на её маркировку.

— Так, всё верно. Ну-ка, а следующая? — Он достал верхнюю упаковку и посмотрел на ту, что лежала под ней. — Гм… Всё верно. Хорошо, доктор, приступайте.

Он отошёл. Какая-то струнка зазвенела во мне и заставила достать две верхние упаковки шприц-ампул. "Спирт этиловый, 96 %". А под ними… Колени задрожали и начали подкашиваться.

"Витаминный комплекс N3".

Потом скажут, что у нас был сговор. "Заговор врачей". Не было никакого плана, никакого сговора: доктор Гермиона безвылазно сидела в гостиничном номере президентского класса под охраной сотрудников особого отдела, а её заместитель Иоширо Такаги то ли по ошибке, то ли каким-то чудом что-то почувствовав, положил в коробку шприц-ампулы не со спиртом, а с витаминами. О чём он думал? Предполагал ли, что сделают с доктором Гермионой, если "демоны" не заснут? Как она должна всё это осуществить? Импровизировать на месте? И что ей сейчас делать под тяжёлым взглядом Мигеля Альвареса?

Я положила упаковки на место, повернулась к Альваресу спиной и пошла к ближайшему ряду кроватей. Коробка могла открываться с двух сторон, и незаметным движением пальцев я перевернула её.

Импровизировать. Как? Если я сейчас срочно не сяду, совсем ослабевшие ноги подведут меня, и я растянусь на полу. Вот будет картина… Доковыляв-таки, я присела на край кровати и сказала лежавшему на ней "демону":

— Закатайте рукав выше локтя.

Пока он послушно закатывал рукав, я распечатывала упаковку со шприц-ампулами.

— Вам захочется спать, — сказала я. — Понимаете? ЗАХОЧЕТСЯ СПАТЬ. Это нормально, так действует препарат. В нужный момент вы проснётесь, и всё будет хорошо.

Понимал ли он? Я делала ударение на словах "захочется спать", "в нужный момент проснётесь". Не знаю, что заставило меня при этом положить руку ему на грудь. Уголки губ "демона" чуть заметно приподнялись, он смотрел на меня доверчиво и спокойно. В спальне присутствовали сотрудники особого отдела, и я не могла говорить открыто.

— Вам захочется спать ПРЯМО СЕЙЧАС, — сказала я, вонзая иглу.

В его глазах что-то мелькнуло… Дай Бог, чтобы это мне не померещилось.

— Прямо сейчас.

Я вынула иглу, и "демон" закрыл глаза. Неужели понял?..

Я перешла к следующему. Ему я повторила то же самое, положив руку на грудь. Когда игла была выдернута, его глаза закрылись. Кто бы мог подумать, что так действует витаминный комплекс N3!

Следующий "демон", следующее "вам захочется спать", следующая шприц-ампула. Пустые упаковки я складывала в ту же коробку, только с другого конца.

Все "демоны" лежали с закрытыми глазами, и со стороны казалось, что они спят. Две упаковки оказались лишними — как раз те самые, со спиртом. Они находились в коробке где-то между пустыми, когда я вручала её одному из сотрудников. Колени уже не дрожали, но лёгкий холодок держал меня за бока.

— Прекрасно, доктор, — сказал Альварес, когда я вышла под сеющее дождь небо. — Вы можете забрать своих детей в домике в швейцарских Альпах, в котором жила во время первой войны Великий Магистр Ордена. Полагаю, вы знаете, где это.

Я кивнула. Успею ли я туда добраться, прежде чем…

Иоширо, как ты додумался сделать подмену? Или это сделал не ты?

Почему-то я была уверена, что это сделал он. Не знаю, что с ним теперь будет. Ему надо бежать, как и мне. Бросить родной центр? Иного выхода нет. Так или иначе, это была твоя последняя операция в стане врага, агент Гермиона. Операция "Спокойной ночи".

— 11.10. Озарение

— Штурма не будет. Это была дезинформация. Надо вытаскивать достойных из медицинского центра.

В восемь вечера в замке все готовились к встрече противника. Проверялось и чистилось оружие, достойные тренировали удар "цветок лотоса", детей увели в убежище. Весь день паутина молчала, и только к вечеру её нити "заговорили" со мной, и наконец пошли картинки: центр дока Гермионы, стоящие плотным кругом достойные с соединёнными по-мушкетёрски руками, будто говорящие "один за всех и все за одного". Братство Жука. Японец, складывающий в коробку упаковки со шприц-ампулами. Домик в горах, в котором я провела почти год… Альпы. Трое испуганных подростков — мальчики-близнецы и девочка. Охрана.

— Ты хочешь сказать, что доктор Гермиона нас обманула? — нахмурился Каспар.

— Номер, с которого она звонила, не определялся. Тебе это о чём-нибудь говорит? — спросила я.

— Хм… Напоминает почерк особого отдела, — процедил он. — Они используют такие аппараты с глушителем сигнала. Они что, завербовали её?

— Она у них в лапах, — сказала я. — Её детей держат в домике в Альпах, где я жила в начале первой войны. Думаю, ты хорошо помнишь его.

— Сволочи…

Я положила руку ему на плечо.

— Кас, ты помнишь, о чём мы говорили вчера?

Он вздохнул.

— Аврора, если ты считаешь, что я должен любить и прощать этих гадов, то извини — я пас. Пусть моя душа горит в аду.

— Постарайся хотя бы не ненавидеть, — улыбнулась я. — Ничего, кроме вреда тебе же самому, твоя ненависть не принесёт.

— Ага, гнев приводит на Тёмную сторону Силы, юный джедай, — усмехнулся он. — Знаем мы эти сказки.

— Сказка — ложь, да в ней намёк, старина. Вот что… Там и коллеги Гермионы в опасности, их надо вытаскивать. "Демоны" сами справятся, я чувствую. Нам надо сконцентрироваться в основном на Гермионе, её детях и коллегах. В домик за детьми пошлём Цезаря: думаю, лучше родного отца с этим никто не справится. Ты — в центр, а к "демонам" — Алекс. Или, может быть, наоборот?

— Как скажешь, Аврора.

Цезарь, узнав, что его жена и дети в руках особого отдела, пришёл в такую ярость, что его пришлось успокаивать всем вместе.

— Аврора, можно, я убью этого козла? Ну, можно, а?! — буйствовал он. — Если он хоть пальцем тронул мою жену… если она пролила хоть одну слезинку… Я ему этого так не оставлю!

— ЦЕЗАРЬ!

Я обняла его, ощущая мощь его гнева, перекатывавшегося в нём штормовыми волнами. В моих объятиях шторм постепенно стихал, поверхность душевного "моря" Цезаря разглаживалась, и он доверчиво уткнулся мне в ухо, по-медвежьи облапив меня. Я заглянула ему в глаза.

— Никаких убийств на почве мести, хорошо? Альварес получит своё. То, что он сам себе отмерил, придёт к нему, но не ТАК. А ты пойдёшь за своими ребятами, они в домике в Альпах. Я там жила во время первой войны. Знаешь, где это?

Он кивнул, зажмурился, с шумом выдохнул.

— Уфф… Чуть крышу не снесло… Вот сволочь, вот говнюк… Я б ему…

— Цезарь!.. Не забывай: ты — достойный.

— Ладно, ладно.

— 11.11. Ранение

Когда доктор Гермиона покинула базу, Альварес сделал группе ликвидаторов, ждавших своей минуты, знак войти и приступить к выполнению их работы.

— Стрелять в голову.

Они вошли бесшумно, с автоматами на изготовку, и пружинисто побежали между рядами коек. За окнами шуршал в сумраке дождь, тихо гудели лампы-трубки, "демоны" лежали неподвижно. Ликвидаторы заняли позиции. Альварес отдал команду:

— Огонь.

"Демоны" открыли глаза.

Альварес хотел крикнуть ликвидаторам, чтобы не стреляли, но было слишком поздно: выпущенные ими мини-снаряды, срикошетив от невидимого щита, созданного "демонами", угодили в самих стрелявших, в стены, в потолок. Несколько ламп, выпустив напоследок сноп искр, погасло. Альварес скорчился от невыносимого, испепеляющего ада, охватившего всю паховую область, и упал на бок. В том, что там ничего не осталось, сомнений не было…

Оставалось только одно — нажать кнопку на телефоне и прохрипеть:

— Переместить детей в запасной адрес… Немедленно!

— 11.12. Домик

— Есть, сэр!

Когда раздался телефонный звонок, Аврора спорила с Германом и Генрихом из-за телевизионного пульта: мальчишки хотели смотреть сериал по "Робокопу", а она — "Сейлормун". Они безвылазно сидели в этом домике со вчерашнего дня под надзором пяти сотрудников из особого отдела; нельзя было ни позвонить домой, ни отправить письмо по электронной почте, ни, уж тем более, выйти. Разрешалось только смотреть телевизор. Зачем их сюда доставили, когда отпустят, что с мамой — ничего не было известно. Мальчишки поначалу пытались "качать права", но один из сотрудников, дюжий верзила со стрижкой как у американских морпехов (островок из коротких волос на макушке), влепил Герману такую пощёчину, что тот отлетел и ударился о стену. Генрих, увидев это, оскалился и зарычал, а верзила хмыкнул:

— Ты тоже захотел? Щас схлопочешь.

Их усадили на диван и включили перед ними телевизор. Шли какие-то мультики. Поначалу все трое сидели молча, с каменными лицами, тупо уставившись на экран, потом Аврора взяла пульт и переключила на другой канал — надоел идиотский мультик. Фильм о подводном мире с заунывным голосом за кадром был хоть и скучноват, но не так глуп, как мультик, и они стали смотреть на подводные красоты. Зверюга-"морпех" с бульдозерной челюстью сидел в кресле и тоже смотрел. Ему было, похоже, всё равно, что смотреть. Его накачанные руки были скрещены на груди, отчего ткань пиджака так натянулась, что казалось, одно неосторожное движение — и швы лопнут.

Поесть им дали поздно вечером — по пол-литровому пакету на каждого. У сотрудника, вручившего им пакеты, был вид как будто подобрее, и Аврора решилась задать вопрос:

— Зачем мы здесь?

Сотрудник, блондин с небольшими розовыми прыщиками на лбу, так зыркнул, что Аврора пожалела, что спросила.

— Мы не уполномочены отвечать ни на какие вопросы, — отрезал он. И добавил: — Вы здесь для вашей же безопасности, мы вас охраняем, так что с нами лучше не ссориться.

Трое сотрудников сидели наверху, а двое — с ними вместе, в гостиной. Иногда они менялись. Когда наверх уходил злой "морпех", становилось чуть-чуть легче…

В час ночи телевизор был выключен.

— Отбой, — сказали им.

Диван раздвинули, и на нём улеглись Герман с Генрихом, а Аврору устроили на раздвижном кресле. Охранять их остался Прыщ — так прозвала про себя Аврора блондина с холодным взглядом и прыщиками. Он уселся во второе кресло и, по-видимому, спать не собирался. На стене остался гореть "дежурный" свет.

О чём только не думала Аврора ночью… После того как папа ушёл в Орден, многое в их жизни изменилось. Появилось ощущение тревоги. Мама, как обычно, ничего не рассказывала, но они с Генрихом и Германом подозревали, что у неё неприятности на работе. Наверно, из-за этих неприятностей их и держали здесь…

Утром их разбудили, сунули по такому же, как вчера, пакету, и снова врубили телек. Шли пока только дурацкие утренние передачи и мультики, да короткие выпуски новостей каждые полчаса.

Чем занималась охрана, уходя наверх, было неизвестно. Аврора немного изменила мнение о "морпехе": он хотя бы не мешал смотреть телевизор — ему было безразлично, что смотреть, он просто сидел в кресле в неком подобии транса, а Прыщ, приходя, брал пульт и сам выбирал программу. Из-за него приходилось смотреть спорт. Мальчишкам вроде было ничего, а Аврора скучала. Разве что конкур был поинтереснее — Авроре нравились лошади, но Прыщ скоро переключил с конкура на автогонки. Вот была скукотища!.. Ну, гоняли эти машины по кругу — снова, снова и снова. Однообразно. Аврора снова начала думать о маме…

Домик был уютным, в стиле шале, с большим камином в отделанной деревом гостиной и тёмными балками на потолке. Из окон открывался горный пейзаж с гордо стремящимися в небо ёлками. Было бы здорово отдохнуть здесь зимой всей семьёй, покататься на лыжах…

Да уж, вот и отдохнули. Даже бесплатно. Только без лыж… Аврора вздохнула.

Наконец Прыщ поднялся с кресла, бросил пульт на диван и пошёл на второй этаж. Его сменил "морпех", а это значило, что можно было выбирать программу на свой вкус, но тут они встали перед выбором: "Сейлормун" или "Робокоп"? "Девчачий мультик" или "крутое кино"? Пультом завладел Герман и переключил на "Робокопа", но в этот момент зазвонил телефон.

Вниз сбежал Прыщ. Сняв трубку, он ответил:

— Есть, сэр!

Все остальные были уже в гостиной. Прыщ сказал:

— Приказ о перемещении.

Тут же телевизор был выключен, ребят подняли с дивана, сунули им куртки:

— Одеваться!

Аврора спросила:

— Мы возвращаемся домой?

Прыщ (видимо, он был в группе главный) только рявкнул в ответ:

— Разговоры отставить! Быстро одеваться и на выход!

Небо было чистым, звёздным. Из-за ёлок к домику выбежали три тёмных фигуры, и сотрудники особого отдела выхватили автоматы. Аврора присела и зажала уши. Ледяные когти страха вцепились и пробили сердце насквозь.

Вспышки выстрелов следовали одна за другой, но фигуры и не думали падать. Они выхватили что-то вроде пистолетов. Первым упал Прыщ: сначала замер, уронив автомат и покачиваясь, а потом осел на ступеньки и растянулся. Остальные продолжали стрелять, но никакого вреда от их стрельбы чёрным фигурам не было. Они попали в "морпеха": тот удивлённо вытащил из шеи шприц, подержал его на ладони, покачиваясь, потом отшвырнул и снова вскинул автомат. И тут же в него вонзился ещё один — в плечо. "Морпех" опустил автомат и рухнул.

Фигуры вышли на квадраты падающего из окон света. Вроде бы теперь было легче в них попасть, но они оставались не задетыми и продолжали стрелять шприцами. Один за другим упали остальные "особые", и настала тишина.

Аврору обняли сильные руки, и знакомый голос сказал:

— Не бойся, родная. Всё кончилось.

Чёрная фигура сняла маску, и Аврора молча, что было сил обняла её. Генрих и Герман прижались с обеих сторон:

— Папа!

Папа сгрёб всех троих в объятия.

— Всё, ребята, пошли домой.

— 11.13. Горы, ёлки и радость

В доме горел свет, а на крыльце лежали пятеро сотрудников особого отдела. Наши… Наши здесь побывали! Радость сшибла меня с ног, накрыв, как волна цунами, и я осела на ступеньки. Горы, ёлки и радость.

У радости был запах спирта.

Выдернув шприц из ближайшего бесчувственного тела, я сжала его в кулаке… Наши.

А конкретнее — Цезарь, мой муж и отец моих детей.

Всё. Всё!

Альварес, пошёл ты в задницу! Мы сделали тебя!

Я сидела на ступеньках и смеялась.

И тут зазвонил телефон. (Мне его вернули, перед тем как я покинула базу).

— Сеньорита! Где ты?

— Привет, Цезарь, — ответила я сквозь смех. — Я возле домика… Тут… спящие красавцы, в количестве пяти штук. И спиртом пахнет…

— Малыш, дети со мной. Всё хорошо.

— Я уже поняла…

— А чего ты смеёшься?

— Да так… Просто хорошо, вот и смеюсь…

— Давай, дуй в замок, быстро! Ждём тебя!

— Уже лечу…