— 18.1. Айми

— Смотри, Аврора, вот оно! — прошептала Вика. — Сейчас…

Из груди спящей малышки с золотым свечением вылетел жук — чуть меньшего размера, чем у нас, взрослых. Девочка продолжала спать, а жук покружил над ней, выписывая в воздухе петли, и завис, как колибри, перед Викой. В этот момент из её груди тоже вылетел жук, приблизился к маленькому жучку и пощекотал его усиками. Они покружились вместе, рисуя золотые узоры в воздухе, а потом взрослый жук проводил маленького на его место — в грудь малышки, после чего вернулся в Вику.

— Что ты при этом чувствуешь? — спросила я.

— В груди щекотно, — тихо засмеялась она. — Такое чудо… Я никогда не видела, как жуки общаются!

— Я тоже в первый раз вижу, — призналась я.

Молодые родители уже выбрали для девочки имя, довольно необычное — Айми. Всем казалось, что оно похоже на японское, но Вика объяснила, что выудила его откуда-то из древних глубин паутины — оно пришло к ней во сне. Она не знала точно его значения, но, по её словам, это было одно из имён, использовавшихся крылатыми.

Можно ли было отнести Айми к древней расе крылатых? Тот факт, что девочка родилась с жуком и четырьмя крыльями, говорил в пользу этого. Для семи с половиной месяцев, проведённых ею во чреве матери, она была даже более развитой, чем полагалось по норме. Констатируя небольшое опережение по сравнению с ребёнком обычного хищника на той же стадии развития, Гермиона, впрочем, затруднялась его толковать: нам не была известна во всех деталях физиология крылатых. Сколько у них длилась беременность? Что можно было считать нормой, а что — отклонением? Мы пока не обладали достаточно точными для таких выводов данными.

— 18.2. Люди и хищники

Последствия массовых неполадок с электроснабжением, компьютерной сетью и связью ещё устранялись, и пока нельзя было сказать, что Европа полностью пришла в норму. Самыми серьёзными были последствия срыва работы крупнейших банков, в которых полностью "полетела" компьютерная система. Предприятия терпели убытки, экономику лихорадило, и события в Европе не могли не отражаться на остальном мире.

Между тем, волна про-хищнических настроений (жутковатое слово, пожалуй, но неплохо отражающее суть) в человеческом обществе нарастала. Это были отголоски нашей целительской деятельности. На "Аврору" обрушился шквал писем от людей, просивших помощи в решении проблем со здоровьем, о чём нам и сообщил исполняющий обязанности президента Курт Эттингер.

Как мы могли отказать? В этом состояло наше призвание. Мы обратились к людям с просьбой не продолжать военные действия против нас, пока мы занимаемся лечением: силы необходимо было сосредоточить на чём-то одном. И люди как будто вняли нашей просьбе: попыток взять замок штурмом с их стороны пока не повторялось. Видимо, они хотели посмотреть, что из этого получится. Впрочем, не обошлось и без пропаганды против нас: звучали призывы не прибегать к нашей помощи — якобы вместо лечения мы обратим людей в хищников, нанесём вред, либо у нашего вмешательства будут какие-то неожиданные последствия. К этой пропаганде подключилась часть врачей — видимо, из числа тех, что беспокоились за свой доход: ведь если мы всех вылечим, кого останется лечить им (и, соответственно, на ком зарабатывать деньги)? Другая часть работников медицины, напротив, отзывалась о нас положительно, стараясь обратить всеобщее внимание на прекрасные результаты, достигнутые нами в двух онкоцентрах: их пациенты чувствовали себя хорошо, никаких жалоб от них не поступало. Споров вокруг этого была масса, на телевидении за относительно короткий отрезок времени (около десяти дней) даже вышло по всему миру на эту тему множество передач, в одной из которых участники разругались и чуть не подрались, а растерянный ведущий и съёмочная группа пытались восстановить мир. СМИ просто трясло и лихорадило от полярности мнений по этому вопросу.

Пока люди спорили и сомневались, "А стОит ли?", сходились в словесных баталиях в стенах правительственных кабинетов, ругались на интернет-форумах и швырялись стульями на телевидении, мы просто делали своё дело.

К рассмотрению писем пришлось подключить наших медиков. В первую очередь отбирались самые серьёзные случаи, требовавшие немедленной помощи, и к этим людям отправлялись достойные. Обращений были тысячи, но мы могли осилить в день не более полутора сотен случаев. К делу подключились и иммунизированные сывороткой собратья, у которых открылась способность к лечению: им в качестве эксперимента перелили по сто миллилитров крови достойных, и способность эта резко усилилась, в то время как жажда крови снизилась. На данный момент достойные полностью справились с вирусом, а среди обычных собратьев с каждым днём росло число выздоравливающих. Сыворотка стимулировала их собственный иммунитет, заблокированный вирусом, и они, уже в свою очередь, могли становиться донорами для производства новых партий сыворотки.

Излеченные люди спрашивали нас, как им отплатить за нашу помощь, предлагали кто деньги, кто вещи, кто драгоценности — кто как мог, но мы не брали ни копейки. Всё, что нам было нужно — это полстакана крови, либо от самого вылеченного человека, либо от его родственников. Поначалу это людей пугало, но мы им объясняли, что от этого они сами не станут хищниками, и никакого вреда это им не причинит: даже ранка от укуса заживала в считанные минуты, а сам укус был не только безболезненным, но даже вызывал своеобразные приятные ощущения. А деньги мы могли зарабатывать в иных сферах деятельности.

Люди, получившие нашу помощь, сразу привлекали интерес окружающих, и когда стало ясно, что мы действительно помогаем, а не вредим, и никаких неожиданных и страшных последствий нашей помощи не настаёт, баланс общественного мнения людей качнулся в нашу пользу. А после того, как достойными было предотвращено несколько терактов, люди заговорили о том, что гонения на нас были несправедливыми. Как всегда, начали искать виноватых и "песочить" друг друга… Так уж издавна повелось у людей. Все, кто так или иначе участвовал в войне против хищников, как водится, пытались спрятать концы в воду и хоть как-то замаскировать свой "вклад", "переводя стрелки" на других участников — в общем, никто не хотел признаваться, все поливали друг друга грязью клеветы и кидались гнилыми помидорами обвинений.

Детский сад, честное слово.

И случилось то, что должно было случиться.

— 18.3. Немного вирусологии

Первые сообщения о новом вирусе, поражающем людей, появились в конце мая. Эта зараза распространялась сразу из нескольких очагов, один из которых был довольно близко от нас — в Польше, Чехии и Румынии. Вирус поражал иммунную систему человека настолько молниеносно и сильно, что на заражённого наваливалась сразу куча болезней, а если в организме присутствовала какая-либо хроническая инфекция, то она обострялась до чрезвычайной степени. Уже к середине июня было отмечено несколько тысяч случаев смертельного исхода, а больных (только зарегистрированных) насчитывались сотни тысяч. Инкубационный период был коротким — от трёх до шести дней, первые симптомы — как при ОРВИ. Помимо оказания парализующего действия на иммунитет, вирус поражал и другие системы организма, доводя его за считанные дни до плачевного состояния.

Распространялась зараза подобно гриппу — воздушно-капельным путём, и страдали от неё люди всех возрастов. Представьте себе ВИЧ, передающийся по воздуху и приводящий к болезни в те же сроки, что и грипп — примерно таков был новый вирус, поразивший людей в двадцать первом веке.

У нас, а точнее сказать, у Гермионы и её команды зародилось подозрение относительно природы этого вируса: уж не являлся ли он человеческой разновидностью той гадости, от которой мы недавно выздоровели? В механизме их воздействия наблюдалось сходство — а именно, тот факт, что вирус бил по иммунитету, и анализ вскоре подтвердил их родство. Проявив фантастическую приспособляемость, вирус преодолел препятствие в виде температурной среды человеческого тела, из-за которого он ранее не мог нанести вреда людям, пользуясь ими лишь в качестве переносчиков. Теперь — мог. Ещё один вопрос, который нас крайне интересовал — был ли этот вирус способен действовать и на нас также?

Вас, наверно, давно интересует, откуда вообще взялась "наша" зараза, подброшенная нам людьми, появилась ли она сама в природе или к её созданию был причастен человек? Мы разгадали эту загадку и теперь готовы ответить на вопрос, как вирус попал в руки людей.

Само происхождение вируса, скорее всего, было естественным — возможно, в результате эволюции. Вирусы тоже эволюционируют и приспосабливаются, периодически возникают новые их разновидности, а кроме того, существует множество ещё не известных вирусов — ввиду их малой распространённости, обитания в закрытой среде, куда человек ещё толком не добрался, и столкновение с некоторыми из них стоило людям многих жизней. Небольшой пример. Однажды в Западной Африке во время строительства дороги через джунгли рабочих начала косить болезнь. Это была вирусная инфекция с очень высокой смертностью. Вирус переносился местным видом грызунов — африканской многососковой крысой мастомус, выделяясь из организма животных с мочой и калом, при контакте с которыми люди заражались. Эта болезнь, ныне известная как лихорадка Ласса, впервые описанная в пятидесятых годах двадцатого века, зависит от места обитания этих крыс и встречается в основном только там. Вероятно, и до этого случая она встречалась у местного населения, но широко не распространялась из-за неразвитости средств коммуникации в данном регионе в то время. Разнесения её по всему свету удалось избежать, но момент был, что называется, опасный. В том уголке мира вирус лихорадки жил и жил себе годами, неизвестный остальному человечеству, пока туда не добрались европейцы. Вот и познакомились…

Но вернёмся к нашему вирусу. Бог его знает, как он появился — люди до сих пор строят гипотезы о том, откуда взялись в природе эти крошечные биологические объекты. На нашу беду, мы всё-таки не уничтожили всех членов группировки "Истинный Орден", её остатки прятались в таких местах, куда не ступала нога не только человека, но и хищника. В то время люди уже знали о нас — с появлением Общества "Аврора" информация начала просачиваться — и подумывали о том, как бы свергнуть власть "Авроры" в мире. Изучать нас открыто они не могли, но им посчастливилось захватить нескольких истинноорденцев, которые в целях конспирации всё чаще употребляли кровь животных и ослабели настолько, что людям удалось с ними совладать. Они питались кровью животных, чтобы не привлекать к себе внимание, но то, чего они так боялись, с ними и случилось.

Некоторые из них были заражены этим вирусом. К сожалению, у людей хватило ума и обнаружить его, и понять степень его опасности для хищников, и додуматься использовать его как биологическое оружие. Вполне вероятно, что без участия людей этот вирус и не распространился бы, останься те истинноорденцы на свободе, в своих убежищах: контакта с нами они всячески избегали. Зараза так и осталась бы внутри их маленькой группы, но люди приложили руку к её разнесению. Убедившись, что им самим вирус вреда не нанесёт, они пустили его в дело…

Вируссодержащим материалом послужила слюна заражённых истинноорденцев. Силой обращения обладает только наша кровь, а слюна не приводит к превращению человека в хищника, поэтому доноры, к которым в кровь вместе с препаратами для парентерального питания попала заражённая слюна, остались людьми, и мы ничего не заметили.

Того, что вирус изменится и начнёт поражать их самих, люди предугадать не сумели. При этом не исключено, что нашёлся кто-то из учёных (всегда такие находятся), кто эту возможность предвидел и предостерегал всех… но его, как водится, не послушали. Дальше за дело взялись несведущие в вопросах вирусологии люди — военные и политики. К чему это привело?..

А привело это к тому, что люди оказались беспомощны перед новой инфекцией. Лекарства не было. Обычные противовирусные средства не действовали. Парализованный иммунитет коррекции имеющимися препаратами почти не поддавался, на стимуляцию не реагировал, и вирус размножался в организме очень быстро.

— 18.4. Горькая чаша

— Нет, человечество, конечно, не вымрет, и вирус со временем ослабеет, потому как если он будет слишком смертоносен, то и сам исчезнет вместе с популяцией своих носителей. Но народа он выкосит много. У нас есть два выхода: не вмешиваться, и пусть люди сами борются с пандемией, или попытаться им помочь. Вопрос в том, опасен ли вирус для нас, и способны ли мы помочь людям справиться с ним.

Слова Гермионы впечатывались в тишину серебряным молоточком её голоса. Мне всегда нравилось её слушать. Умолкнув, она выжидательно смотрела на меня, а я задумалась…

Если вирус способен поражать как людей, так и хищников, то это, несомненно, и наша головная боль тоже. Но даже если нет, мы всё равно обязаны оказать им помощь. Мы, достойные. Мы — палка о двух концах. Мы должны нести жизнь, хотя способны нести и смерть. За свою недальновидность люди расплатятся миллионами жизней, и это им урок. Хочется надеяться, что они выучат его.

— Всё это — то, что должно было случиться, — проговорила я. — Люди пожинают то, что посеяли, только и всего. Но и мы вовлечены в эти процессы, мы не можем быть в стороне. Мы, достойные — капля в море этих миллионов, которым угрожает смертельная опасность, но мы должны сделать всё, что в наших силах, ибо в том наше предназначение.

Конрад задумчиво почесал щетину: сколько он ни брился, она росла у него дикими темпами — сплошное наказание. Оскар, выбив ногтями дробь по столу, сказал:

— Полагаю, вопрос о том, способны ли мы бороться с вирусом, постигнет судьба вопроса о раке.

— Мы сможем, я уверен, — добавил Алекс.

— Как насчёт "договориться с вирусом"? — вставила слово Вика. — Думаю, ты не зря обронила эти слова тогда.

Я сказала:

— Всё сложно, ребята. Способ повлиять на вирус есть, но этому нам придётся учиться прямо на месте. Думаю, мы готовы, да и у меня кое-какие мысли по этому поводу появились. Однако не думаю, что нам удастся полностью погасить его распространение в мире, мы можем лишь немного уменьшить число жертв… Человечеству придётся испить сию горькую чашу практически до дна.

— Если у нас получится, это будет ещё один довод людям в пользу заключения мира с нами, — заметил Оскар.

— Нужно только ввести всем собратьям кровь достойных для снижения аппетита и появления способностей, — сказала Гермиона. — Думаю, постепенно мы это осуществим.

После совещания я заглянула к Карине. Малышка Эйне ползала по ковру, толкая большой надувной мяч, а Карина сидела на кровати, кутаясь в одеяло, и пила из кружки какой-то горячий напиток. На мой вопросительный взгляд она ответила:

— Знобит немного. Три дня назад проба на вирус была отрицательной. Не знаю… Не должно быть.

Я улыбнулась и обняла её, спрятав за улыбкой тревогу. В низу живота заныло.

Если мы пройдём это испытание — нам жить. Если нет — ломаного гроша не стоим.

Вот тогда мои дела на земле будут завершены.

— 18.5. Отдых на природе

— Слушай, выпить смерть как охота. А спирт нам теперь — худший враг… Етить колотить!..

Дэн досадливо плюнул. А ведь действительно: ни водки, ни вина, ни даже самого слабенького пива не принимал теперь наш организм. А душа просит. И что прикажешь делать русскому человеку?..

Мы с Дэном сидели на замковой стене, любуясь "красотами" окрестностей. Следы от бомбёжки уже слегка поросли травой, но даже став густым, зелёный травяной ковёр не скроет этих рытвин…

На солнце лишь изредка набегали облака, и в этот яркий летний день не хотелось думать ни о чём плохом. Но сквозь солнечный свет, сквозь ветер и облака пробивалась тревожная вибрация паутины, и никуда от неё нельзя было деться. Я представлял, каково сейчас Лёльке: ведь она чувствовала всё это гораздо острее меня.

— Ты не в курсе, может есть какая-нибудь хреновина, чтобы можно было прибалдеть хищнику? — спросил Дэн. — Так стресс снять охота… Чувствую, если не приму на грудь — башню снесёт.

Я пожал плечами.

— Слышал, что если сливки в кровь добавить, можно словить кайф. Но сам не пробовал.

Глаза у Дэна оживились, прищурились и засияли мыслью, уныние как рукой сняло. Соображалка включилась.

— Гм… Сливки, говоришь? — пробормотал он, потирая подбородок. — Тэк-с… Подожди, ладно? Я кое-что надумал. Я мигом!

И, сорвавшись с места, он рыжим вихрем умчался в замок. Что же он такое надумал?

Не прошло и десяти минут, как он вернулся, и не с пустыми руками. Куртка у него на животе как-то странно оттопырилась, и он придерживал её руками. Расстегнув молнию, он с торжествующим видом извлёк оттуда два пол-литровых пакета с кровью и картонный пакетик сливок, ёмкостью не больше стакана.

— Ты где сливки надыбал? — усмехнулся я.

— Да так… В холодильнике завалялись, — ответил он, воровато щурясь, как кот, слямзивший сметану. Наглый рыжий котяра.

— В чьём холодильнике? — поинтересовался я. Не то чтобы уж очень пристрастно, но не без любопытства.

— Да какая разница? — отмахнулся он. — Главное, что они у нас есть. Полетели на природу, уж больно денёк погожий!

Я с сомнением покачал головой.

— И не стыдно тебе? В мире такое творится… Вирус и до нас, между прочим, добраться может. А ты расслабуху затеваешь…

— Блин, Ник! Ну, ты как маленький, чесслово! — воскликнул он, топчась и пританцовывая на месте, как нетерпеливый конь. — При чём тут обстановка в мире? Нам это необходимо, пойми ты! Вот что плохо в том, чтобы быть хищником, — так это постоянная трезвуха… Стрессы, напряжёнка, нервы на пределе… И не расслабиться! Так и крыше съехать недолго. Короче, давай, валим на пленэр.

— Ва-ау, какие мы слова знаем, — протянул я с усмешкой. — "Пленэр"! Что живописать будешь, художник?

— Новые ощущения, — засмеялся он. — Полетели, давай! На пару часиков. Одно крыло здесь, другое — там!

— Да я, вообще-то, как бы на службе, — привёл я аргумент. — Как бы меня начальство не хватилось…

— Это жена, что ли? — ехидно прищурился Дэн. — Эх ты, подкаблучник!

— Начальство, тебе говорят! — строго повторил я. — Алекс спуску не даёт. Такой втык получу, что — мама, не горюй!

— Ничё, жена отмажет, — похлопал меня по плечу Дэн. — Она повыше Алекса стоит. Как-никак, Великий Магистр. Это не хухры-мухры!.. Ты вообще, скажу я, удачно женился, брат. С такой женой ничего не страшно.

— Да вообще-то, и Великий Магистр по самое "не могу" вставить может, — задумчиво ответил я. — Не факт, что будет отмазывать. Ты просто не знаешь Лёльку, она тоже может крутой быть. Она раньше "волками" сама командовала, ты в курсе? Вот… Дружба дружбой, а служба службой!

— Да ладно, не ссы, — хмыкнул Дэн. — Никто не хватится. Мы ж всего на часик.

— Ты ж вроде говорил — на два? — прищурился я.

— Можно и на два, — засмеялся он. — Ладно, полетели, служивый! А то сливки прокиснут.

Солнце светило, деревья шелестели, в отчаянно синем небе висели легкомысленные облака. Мы сидели на тёплой траве, и Дэн, сосредоточенно нахмурившись, лил сливки тонкой струйкой внутрь пакета с кровью. Это выглядело почти что ювелирной работой, так как носик пакета был очень узкий, и чтобы влить туда что-либо, не расплескав мимо, требовалось иметь твёрдую руку. Таковой Дэн обладал — пока что. Влив в один пакет половину сливок, он взболтал смесь до однородного розового цвета и протянул мне. Сделав такую же смесь для себя, он понюхал носик пакета.

— Да вроде ничего так пахнет, — одобрительно отметил он. — Ну, за что выпьем? А, знаю. За то, чтобы этот кавардак поскорее кончился!

Розовая смесь в пакете оказалась весьма недурной на вкус. Мы выпили половину, но что-то пока не ощущали ничего особенного.

— Что-то не вставляет, — озабоченно сказал Дэн. — Туфта наверно, эти твои сливки!..

— А может, у нас к ним нет чувствительности? — задумчиво предположил я. — Ну, там, особенность организма какая-нибудь.

— Ты ж у нас специалист-то, — хмыкнул Дэн. — Вот и думай, в чём причина.

— А может, концентрация не та, — продолжал я размышлять. — Может, сливок мало. Там, откуда ты их брал, только один пакетик был?

— Нет, несколько, — уныло ответил Дэн. — Эх, если б я знал, больше бы захватил!.. Тьфу ты, едрён батон! — Отпив ещё примерно половину от того, что у него оставалось в пакете, Дэн разлёгся на траве и изрёк: — Сколько сливок не бери — всё равно два раза бегать…

— Ну ладно, не расстраивайся, — сказал я. — Хоть на солнышке полежим.

— А какой кайф просто так-то загорать? — возразил он. — Ё-моё, ну надо же было так лохануться!

Я тоже выпил ещё немного коктейля и прилёг. А что? И так вполне недурно. Трава тёплая, солнце яркое, небо голубое… Птички поют. Чего ещё душе надо? Обязательно, что ли, напиваться? Прижмурив глаза, я чувствовал лицом солнечное тепло и видел красный свет сквозь закрытые веки. Благодать…

Постепенно земля начала плыть подо мной, а по телу растеклось тепло и блаженная расслабленность. На душе стало так светло и хорошо, что хотелось смеяться.

— Слушай, похоже, зря мы сливки хаяли, — послышался голос Дэна. — Кажись, что-то началось…

— Что у тебя началось? — фыркнул я. — Критические дни?

Он хрюкнул, и этот звук рассмешил меня. Вместо смеха у меня тоже вышел хрюк. Дэн хрюкнул в ответ, и мы зашлись в неудержимом, удушающем хохоте. Пакет с остатками коктейля колыхался у меня на животе, а потом от неистовых сотрясений брюшной стенки свалился на траву. Я схватил его и высосал до конца.

— Вот это я понимаю, приход… — выдохнул Дэн, перекатываясь со спины на живот. — Хорошие сливочки…

И опять хрюкнул, а я снова задохнулся от смеха. Мир заиграл фантастическими красками, солнце засияло во сто крат ярче, а от тепла травы подо мной я таял, как кусок масла на горячей сковородке. И правда, хорошо…

Мы лежали, балдели, хрюкали. И вдруг, как гром среди ясного неба — голос:

— Та-ак… Вот они, голубчики. Разлеглись тут! Хороши!

Над нами, уперев руки в бока и глядя на нас с глубочайшим осуждением, стояла Злата.

— Блин, как она нас нашла? — пробормотал я, обращаясь к Дэну.

— А фиг их знает, как они всё… находят, — икнул он.

Злата спросила:

— Вы что, пьяные?

На что Дэн ответил торжественно:

— Да ты что, золотце! Какие пьяные? Ты разве не знаешь, что спиртного нам, хищникам, нельзя? (А голос-то, голос! Жуть. С головой себя выдал.)

Злата подобрала с земли пустой пакетик из-под сливок.

— А это что?

— Это? — Дэн замялся на секунду, соображая. — Это… продукт. Молочный. С него не опьянеешь.

— Да ладно тебе заливать-то, — скривилась Злата, бросая пакетик. — Я в курсе про кровь со сливками, так что не надо тут мне… Короче, вставайте оба, и домой!

Она подтолкнула Дэна носком ботинка в бок, и он недовольно заворочался:

— Раскомандовалась тут… Ты мне кто — жена, что ли? Вот когда… будешь женой, тогда и… командуй!

В прищуренных глазах Златы заблестели солнечные искорки:

— Так, интересно! И когда это я буду женой? Мм?

Дэн зажал себе рот и вытаращил глаза, но было поздно: слово не воробей. Я ухохатывался над его физиономией, а он сердито шипел:

— Чё ржёшь? Я попал, реально… Ржёт он! Лучше помоги выпутаться…

Сквозь смех я выдохнул:

— Не… Не, брат, из этого не выпутаешься! Всё…

Дэн сел и с рычанием провёл обеими руками по лицу. Похоже, весь хмель с него слетел. Злата, сложив губки в ехидную улыбочку, ждала.

— Ты, это… Не так поняла, короче, — начал Дэн, спотыкаясь. — Ты меня за язык не хватай! Мало ли, кто что ляпнет… по пьяной лавочке!

— Ню-ню, — покачала головой Злата, всё так же улыбаясь. — Всё ясно с тобой. Болтун ты, а не мужик.

— Чего это я не мужик? — обиделся Дэн, задетый за живое. — Ты это… думай, что говоришь!

— А того, — округлила глаза Злата. — Мужик за слова отвечает, хоть по пьяной лавочке, хоть по трезвой!

— Короче, совет вам да любовь, — подлил я масла в огонь.

— Ты-то хоть заткнись! — рыкнул на меня Дэн.

— Да ну вас! Болтуны вы! А как ответ держать — так сразу в кусты, — обиженно сказала Злата, развернулась и зашагала по полю…

А через несколько секунд грохнул взрыв.

Пару мгновений мы с Дэном сидели, оглушённые, не понимающие — откуда? что? как?..

А потом поняли — снаряд…

Нас как пружиной подбросило.

Злата лежала на земле, вместо ног — кровавые ошмётки, вывернутые из плечевых суставов руки неестественно закинуты за голову…

Дэн, оскалившись в беззвучном крике и подняв к лицу скрюченные пальцы, рухнул на колени.

Я стоял, глядя в забрызганное кровью и закопчённое лицо.

— НИТКАААА!!!

…Солнце над головой, шелест листьев и ветерок на лице. Дэн, сидя на траве, с ошарашенной физиономией ерошил себе волосы, рядом валялись пустые пакеты, а Злата шла по полю прочь от нас.

Это что — привиделось мне?

То есть, взрыва не было?

То есть, он…

— Стоять! — заорал я во всю мощь своего голоса.

Злата вздрогнула и остановилась. Обернувшись, спросила испуганно и чуть обиженно:

— Ты чего?

— Стой, где стоишь! — рявкнул я, вскочил и бросился вдогонку.

Злата смотрела на меня с недоумением.

— Ты чего орёшь на меня?

Вот он, зараза такая. Меньше, чем в полуметре от её ноги. Ещё бы шаг, и… та картинка стала бы явью.

— Вот чего, — ответил я, осторожно показывая носком ботинка на едва заметно торчащий из земли предмет.

Злата испуганно уставилась туда.

— Что там?..

— Ети-ить колотить… — протянул голос Дэна потрясённо. Он уже стоял рядом и смотрел на то, что торчало из земли. — Вроде же обезвреживали?..

— Обезвреживали, да видать, кое-что упустили, — сказал я.

— Что там такое? — спрашивала Злата, непонимающе переводя взгляд с меня на Дэна, а с нас — на то место, куда только что готовилась ступить её нога.

А Дэн, уставившись на меня, спросил:

— А ты откуда знал, что он там?

— Увидел, — кратко ответил я.

— Ну ни фига себе у тебя зрение!

Не знаю, что это было. Но не зрение, точно. А до Златы наконец дошло:

— Там что — мина?!

— Снаряд неразорвавшийся, — ответил я.

А Дэн, подхватив её, заявил:

— Так, ты шагу не сделаешь по этому минному полю.

Он взлетел со Златой на руках, а я воткнул вблизи снаряда палку в землю и доложил о нём Алексу по паутине.

Что это было? Я что, увидел будущее?

Вот тебе и сняли стресс…

— 18.6. До победного конца

Не зря Карину знобило: это было начало болезни. На следующий день она слегла с высокой температурой и дикой головной болью, и было принято решение поместить её в медицинский центр. Там была объявлена вирусная опасность, и все сотрудники ходили в защитных костюмах-скафандрах.

Она лежала в боксе с прозрачными стенами, зябко кутаясь в одеяло, бледная, с синевой под глазами. Попыталась улыбнуться мне, но улыбка вышла страдальческая. Высвободив из-под одеяла пальцы, она приложила их к губам и послала мне воздушный поцелуй. Невзирая на возражения Гермионы, я вошла в палату.

— Мам, иди, — проронила Карина чуть слышно. — Что, если вирус действует и на хищников тоже?..

— Если да, то мы уже заражены, — сказала я, склоняясь над ней. — Теперь уже всё равно. Всё будет хорошо, куколка. Мы одолеем вирус.

Она закрыла глаза на секунду, сглотнула, потом устремила на меня глубокий, спокойный и усталый взгляд.

— Мам… Если что, возьми Эйне к себе. Не знаю, сможет ли Алекс вырастить её сам. Он её, конечно, очень любит, но отец-одиночка из него вряд ли получится…

— Что ты говоришь! — перебила я. — Всё будет хорошо, не смей даже думать так.

— Мам… Давай смотреть на вещи реально, — проговорила она. — У вас может получиться, а может и нет… Я просто прошу тебя на всякий случай.

— Во-первых, Эйне — моя родная кровинка, и я её в любом случае не брошу, — сказала я. — А во-вторых, никакого "всякого случая". Всё получится, куколка.

Я поцеловала её бледный лоб. На миг представить, что её не станет, что вирус унесёт её жизнь… Нет, абсурд.

Хоть достойные не должны убивать без надобности, но с этого дня они будут это делать.

Они будут убивать вирус.

— Закрой глаза, — сказала я, кладя ладонь на лоб Карины. — Сейчас я попробую подействовать на вирус. Возможно, ты почувствуешь себя плохо. Когда не сможешь терпеть, скажи, и я остановлюсь.

Что такое вирус? Одна или несколько молекул нуклеиновой кислоты, заключённые в белковую оболочку. По сути — просто частица органического вещества, генетический материал. Воспроизводиться он может только внутри клеток живого организма, заставляя их работать на себя. Сама клетка при этом повреждается и гибнет, а армия новорожденных вирусов атакует другие клетки. Новый вид воздействия, который достойным предстояло освоить — воздействие, направленное на подавление процесса размножения вируса и повреждение структуры самих вирусных частиц. Строго говоря, мы будем не "договариваться" с ним, а просто разрушать его. Никаких переговоров, только война до победного конца.

Глаза Карины закатились под верхние веки. Вздрогнув, я отняла руку и прекратила воздействовать. Получилось ли у меня хоть что-то? Пока этого нельзя было понять. Когда это будет ясно? И это неизвестно…

Ждать и наблюдать.

Приборы показывали, что у Карины участился пульс и подскочило давление, возникла аритмия.

— Её организм испытывает сильный стресс, — сказала Гермиона. — Нагрузка огромная, я бы рекомендовала не продолжать. Её сердце может не выдержать.

— Хорошо, подождём до завтра, — кивнула я.

— 18.7. Нужные слова

— Ты серьёзно насчёт жены, или так — спьяну сболтнул?

Дэн раздобыл палатку и поставил её во дворе: по его словам, стены комнат замка на него давили. Уж не знаю, было ли это истинной причиной его бзика — жить в палатке… Может, ему просто хотелось быть подальше от меня? Как бы там ни было, это не давало мне покоя. Почему-то, когда его долго не было рядом, мне становилось тоскливо, а он так и стремился от меня прочь… Вот я и попёрлась на ночь глядя к нему в палатку.

— Тебе чего? — спросил он, когда я заглянула.

— Спросить кое-что, — ответила я. — Можно?

— Залезай, — разрешил он.

Я забралась в палатку и села на матрас. В сумраке мерцали его глаза. Ну, как мне сказать, что я скучаю по его рыжей морде?.. Верите или нет, но между нами ничего не было до сих пор. Он даже пальцем ко мне не притрагивался, только называл своей Ниткой, и всё.

— Давай, что спросить-то хотела?

— Ты в палатку переселился, чтобы быть подальше от меня?

Повисла тишина, а потом он тихо усмехнулся.

— С чего ты это взяла?

Дурацкий вопрос… Влипла я с ним, конечно. Но слово не воробей.

— Не знаю… — Я пожала плечами.

— Мне нужно личное пространство, Нитка, — сказал он. — В замке слишком много народу. Вот и всё. А вовсе не из-за тебя.

По его голосу было слышно, что он улыбался. Всё это становилось "страньше и страньше" — вся эта ситуация и моя роль в ней. Смешно… А я не люблю быть смешной, знаете ли. Но уходить не хотелось тоже, хотелось спросить ещё что-нибудь.

— А ты сильно испугался за меня, когда я чуть не наступила на снаряд?

— Ещё бы. Хрен его знает, может, там ещё что-нибудь есть. Ты лучше пешком вокруг замка не ходи. Крылья есть.

Опять повисло молчание. Что ещё спросить-то? А, была не была…

— Ты серьёзно насчёт жены, или так — спьяну сболтнул?

Вот тут он молчал долго и серьёзно. Похоже, я зря это. Блин, где моя гордость? Будто я сама ему на шею вешаюсь: возьми меня замуж! А он вдруг начал опрокидывать меня на матрас, царапая щетиной мне шею.

— Эй, ты чего? — всполошилась я, вырываясь.

— А ты разве не за этим сюда пришла? — усмехнулся он.

— Вот ещё! — возмутилась я. — Пусти!

— А я думал, раз девушка пришла ко мне в палатку на ночь глядя и задаёт глупые вопросы, значит, она напрашивается именно на это, — сказал он, и в сумраке блеснули в улыбке его клыки. Держал он меня железной хваткой, придавив к матрасу.

— Ты офигел совсем! Гормоны, что ли, в голову ударили? — Я пыталась вырваться, но тщетно.

— Не в голову, — ответил он, и его губы обжигающе скользнули по моей коже.

— Маньяк! — Я, пыхтя, извивалась под ним, как змея.

— Да, я такой, — издевался он, не ослабляя хватки. — Сама пришла, так что пеняй на себя!

Из глаз вдруг брызнули слёзы. Так по-дурацки всё… И он оказался… как все.

— Нитка… Ну, вот ещё. Я пошутил, всё, успокойся. Иди спать.

Он отпустил меня и сел, спокойный и непроницаемый, будто и не строил из себя маньяка секунду назад. Только что сгорал от страсти, а сейчас стал холоден, как камень. Значит, ему на меня плевать… Только шуточки шутить со мной.

— Чего ты ревёшь-то? Я не держу тебя, иди.

— Урод ты, — всхлипнула я.

— Приехали, — усмехнулся он. — Что-то я вообще тебя не пойму, Нитка. Сама пришла, вопросы всякие… Уж прости, если что не так понял.

— Дурак…

— Ну, может, и не Эйнштейн… Но и не такой уж простофиля, чтобы не понять, к чему ты клонишь.

— Ни к чему я не клоню… Я просто…

Как всё это сказать? Как объяснить?

— Вот и я — просто. — Он снова обнял меня, но очень осторожно и мягко, будто боясь, что я оттолкну. — Не надо слов. Ты моя Нитка, вот и всё. Ты без меня не можешь, а я — без тебя. Сказать тебе, почему? Тебя обратили моей кровью. Да, тогда, на дороге, когда на нашу машину напали хищницы во главе с Пандорой. Пырнули меня ножом, а потом этим же лезвием порезали тебя. Так мы и породнились. И я чувствую себя в ответе за тебя. И всегда буду чувствовать.

Я ревела уже по другой причине, вцепившись пальцами в его спину. Он, поглаживая меня по лопатке, молчал.

— Дэн…

— Мм?

— Ты мне нужен… Очень.

Вот я и сказала это. Чувства облеклись в нужные слова, и всё вместе оказалось так просто и так сложно.

— И ты мне нужна, Нитка. Иголка без нитки только колется… А вместе они и сшить что-нибудь могут.

Я потеребила его за уши. Нежность пушистой лапой сжала сердце.

— Морда ты моя рыжая…

Кончики наших носов соприкоснулись и потёрлись друг о друга, а потом соединились и губы, и нежность заполнила меня без остатка.

— 18.8. Положительный признак

— Холодный, неуютный этот ваш замок, даже летом — как в погребе, вот и заныли суставы… Не надо меня в больницу, я домой хочу, — ворчала Любовь Александровна. — Там быстрее выздоровею…

Любовь Александровна и раньше жаловалась на боль в суставах, но теперь к ней добавились и другие симптомы, позволявшие заподозрить у неё заражение вирусом, который люди уже называли "крылатый ВИЧ". Вова тоже чувствовал себя неважно. Сотрудники центра прибыли за ними в тот же день, когда на карантин поместили Карину, и Любовь Александровна встретила их ворчанием и сопротивлением.

— Мама, вам с Вовой обязательно нужно в больницу, — убеждал Никита. — Это может быть вирус, а скорее всего, это он и есть. Чем раньше вам окажут помощь, тем лучше, пойми ты!

— Если вирус, то бесполезно, — сказала Любовь Александровна с какой-то упрямой обречённостью. — Пожила я на этом свете, пора и на тот отправляться… До свадьбы твоей я дожила, и будет с меня. Жаль только, внуков не успею понянчить… Ну, на всё воля Божья.

— Мама, да понянчишься ты с внуками! — возражал Никита. — Если примешь лечение. Вован, ну, скажи ей!

— Мам, Никита прав, — глухо проговорил Вова, потирая лоб. — Если у нас эта дрянь, то лучше начать лечиться как можно раньше. Может, и поживём ещё.

— Ты живи, а я уж нажилась, — вздохнула Любовь Александровна.

— Да что это такое! — Никита бросил на меня взгляд, прося поддержки.

Я подошла и поцеловала её в седую голову.

— Мама, всё, в больницу, и без разговоров, — сказала я твёрдо.

Перед отправкой Любови Александровны и Вовы в центр я провела им пробный сеанс воздействия на вирус, а достойные наблюдали и учились. На Любовь Александровну я воздействовала осторожно: если даже у молодой и крепкой Карины это вызвало скачок давления и аритмию, то у пожилой женщины побочные эффекты могли проявиться в более серьёзной форме. Ослабленный вирусом и износившийся с возрастом организм мог не выдержать нагрузки.

На следующий день состояние Карины не изменилось — то есть, лучше ей не стало, но не стало и хуже, а это было уже кое-что. Обычно болезненное состояние усугублялось быстро, день ото дня, а состояние Карины осталось на прежнем уровне.

— Ухудшения нет, а это в случае с данным вирусом можно считать положительным признаком, — сказала Гермиона.

Карина устало и нежно улыбалась Алексу, приникшему к прозрачной стене палаты. Он смотрел на неё, прислонившись к стене лбом, с сурово сжатым ртом и тревогой в глазах. Дотронувшись до его плеча, я сказала:

— Попробуй сегодня ты применить воздействие. Но следи за её состоянием, смотри, чтобы не было передозировки.

Он сглотнул.

— Даже не знаю… Боюсь я что-то. Всё-таки — первый раз…

— Пора переходить от теории к практике, — сказала я. — Нам ещё кучу народа лечить предстоит. Давай.

— Боюсь сделать ей больно, — пробормотал он. — Это же моя пушинка…

— Ничего, зато спасёшь ей жизнь, — ответила я. — Иди. Приступай.

Алекс вошёл в палату, сел на стул возле кровати, осторожно и нежно взял высунувшуюся из-под одеяла бледную руку Карины.

— Потерпи немного, малыш… Сейчас будет не очень приятно.

— Я знаю, — ответила она. — Я готова.

Алекс бросил на меня взгляд. Я кивнула ему, и он положил руку на лоб Карины.

— 18.9. Просьба о помощи

Карина неплохо переносила воздействие, и после процедуры, проведённой Алексом, началось улучшение. Вова тоже благополучно перенёс две процедуры и пошёл на поправку, а вот с Любовью Александровной всё обстояло сложно. Противовирусное воздействие само по себе было большим стрессом, и применять его на полную мощность в случае с ней было опасно. Мы пытались укреплять её организм, но эффекта от этого почти не наступало. Мешал вирус — он нарушал все жизненные процессы, и тело почти не откликалось на обычное лечебное воздействие. Нужно было сначала уничтожить вирус, но противовирусный тип действия был для Любови Александровны небезопасен. Получался замкнутый круг.

— Бросьте вы меня, ребята, не мучайтесь, — задыхаясь, выдавила она. (У неё начинался отёк лёгких.) — Отжила я своё. Говорила же я вам… Бесполезно…

Если честно, то в последние несколько часов у меня тоже появилось тягостное безнадёжное чувство, и оно, увы, крепло с каждой минутой. Но Никита смотрел на меня с надеждой, и я не смела высказывать этого вслух. Сердце рвалось на части.

— Мама, всё будет хорошо, мы вытащим тебя, — повторял Никита, взглядом прося меня укрепить его в этой уверенности.

А я не могла. И не знала, что сказать.

— Живите счастливо, ребятки, — прошептала Любовь Александровна. — А я буду наблюдать за вами оттуда…

— Мама, нет, — сказал Никита дрогнувшим голосом. — Даже не думай об этом!

Ещё одна процедура, проведённая в щадящем режиме. Любовь Александровна забылась сном, а Никита сидел в холле, неподвижно уставившись в пол. Я обняла его за плечи, погладила по голове.

— Лёль, ведь вы вытащите её? — спросил он. — Вытащите, да?

Могли ли сейчас слова о том, что умирает только её тело, а не душа, успокоить его? Он и сам это понимал — он, помнивший свою смерть, но как перенести разлуку? Больше не услышать родного голоса, не обнять, не увидеться. Больно, очень больно…

— Ник, я не буду тебя обнадёживать, — сказала я. — Я ничего не обещаю.

Мы не смогли спасти Любовь Александровну. Этой ночью её жизнь угасла.

Утром позвонил Эттингер.

— К нам обратилась Всемирная организация здравоохранения, — сообщил он. — Они просят нас о помощи. Если мы готовы сотрудничать, то представителей достойных ждут в штаб-квартире ВОЗ в Женеве.

Каспар усмехнулся:

— Я же говорил, что люди ещё приползут к нам.

— Не время злорадствовать, — сказала я.

— Да я не злорадствую, — проговорил он. — Думаешь, я рад всему этому? Ничуть.

— Тогда вылетаем в Женеву сегодня же.

На счету был каждый день. Задача перед нами стояла сложная, и было ясно, что спасти мы сможем не всех.

Но мы должны были сделать всё, что в наших силах.

— 18.10. "Паутинная матрица"

У нас было два факта. Первый: вирус не наносил нам вреда, но мы могли его переносить и выделять в окружающую среду; потому, видимо, зараза и попала в замок, поразив живущих в нём людей — Карину, Вову и Любовь Александровну. Второй: нас было слишком мало, чтобы вылечить сотни тысяч (а в совсем скором времени — и миллионы) больных людей по отдельности. Мы просто не успеем за скоростью распространения эпидемии, грозящей перейти в пандемию.

Это означало, что нужно было найти такой подход к вирусу, который позволил бы воздействовать на него масштабно.

Для этого пришлось полазать по паутине.

Что она вообще собой представляет? Трудно сказать. Это очень сложный механизм, у неё много функций и свойств. Можно назвать её всеобщим энергоинформационным полем, в котором можно найти всё, что угодно — прошлое, настоящее и будущее. Информация о любом событии, явлении, живом существе хранится в ней, как в огромной базе данных, но не мёртвым грузом, а в живом, многомерном, пластичном и изменчивом виде. То есть, при желании и умении её можно менять, влияя через неё на объективную реальность. Разумеется, далеко не каждый может это осуществить, и на том, кто берётся за это дело, лежит огромная ответственность, ибо он меняет мир, влияет на историю. Но даже те, кто имеет доступ к паутине, не одинаковы в своих правах и возможностях: кто-то может влиять на неё в меньших пределах, кто-то — в бОльших. Теоретически, с её помощью можно как спасти мир, так и погубить его. Вот потому-то выше и было сказано об ответственности.

Нужно было найти участок паутины с информацией о новом вирусе и внести в неё изменения. Изменения в "паутинной матрице" вируса повлекут за собой соответствующие изменения в реальности, нужно только знать, где и что поменять. И тут нужно быть точным, как в аптеке: чуть мимо — и последствия могут быть непредсказуемыми.

Вы спрашиваете, почему мы не сделали этого раньше, в случае ещё с тем, старым вирусом? Кажется, я где-то говорила, что и сама не всё и не всегда знаю: процесс моего познания мира ещё не завершён. Я постоянно учусь и передаю свои знания достойным. Где-то сама, а где-то Леледа даёт подсказки. Для меня она не мертва — она жива и может оказаться рядом в любой момент. Что и как с новым вирусом, я разобралась совсем недавно, а до этого мои представления о том, что со всем этим делать, были весьма смутными — только догадки, которые ещё не превратились в конкретную тактику. Кстати, древнее вампирское искусство проникновения в сердце теней — это тоже чтение паутины, только на чуть более низком уровне, интуитивное и более простое, без понятия о ней самой. Ведь не зря же хищники — потомки крылатых… Точнее, гибриды крылатых и людей.

Итак, мы нашли "паутинную матрицу" вируса — точнее, нашла я, а вот разобраться, что в ней к чему, мне должна была помочь Гермиона. Чтобы внести изменения, требовались усилия многих достойных — одному это было не под силу, а потому все остальные были наготове.

Наши тела лежали на матрасах, а сознание путешествовало по паутине, углубляясь всё дальше. Когда перед нами возник объёмный образ в форме правильного двадцатигранника сероватого цвета, Гермиона сказала:

"Вот он. Сейчас я выделю участки, на которые нужно направить воздействие, чтобы ввести дефект в его ДНК".

Оболочка стала полупрозрачной, и сквозь неё стали видны "внутренности" — изогнутые, перевитые между собой толстые верёвочки. Несколько участков этих верёвочек засветились.

"Сюда. Постарайтесь точно! В противном случае никто не сможет предсказать результат…"

Достойные были "на связи": я ощущала их присутствие рядом. Они понимали меня без слов, и я почувствовала их готовность. Сейчас нам предстояло применить противовирусное воздействие на полную мощность, сконцентрировав его на светящихся областях.

"Ребята… Изо всех сил!"

Яркие области вспыхнули ещё сильнее, разгораясь с каждой секундой, пока их свет не заполнил всю двадцатигранную оболочку.

"Ещё… Ещё!"

Форма оболочки начала меняться, её толщина стала неравномерной: где-то образовывались наросты, а в других местах она истончалась. Мы изменили его, я чувствовала это. Паутина напряжённо гудела: изменения пошли в реал… Вот только в ту ли сторону, что нам надо? Будем надеяться, что Гермиона дала точные координаты…

"Стоп!"

Мы только что изменили мир.

— 18.11. Последствия

Только одного мы не могли изменить.

Холмик свежей могилы, капли дождя на венках, шелест мокрой листвы. Пустынная асфальтированная аллея, чёрное кружево оград, серые лица из белых овалов.

Мама, прости, что не смогли спасти тебя.

— Вов, ты что отстаёшь?

Мы с Никитой и Вовой шагали по кладбищу. Обычный летний день, небольшой дождик. Жизнь продолжалась: машины шуршали по мокрому асфальту, по улицам шли люди.

Люди в масках.

Больницы были переполнены, отменили занятия в школах, передвижение между городами было ограничено — всюду принимались карантинные меры.

Вова ещё не вполне хорошо себя чувствовал, но на похороны матери вырвался даже из-под строгого надзора Гермионы. Анализы показали, что его организм очищался от вируса быстрыми темпами, иммунитет восстанавливался, но сразу после похорон мы вернули его в палату. Он скривился:

— Домой хочу…

— Вот выздоровеешь — тогда, — ответил Никита.

Вирус ослабел. Наше воздействие вызвало нарушения в процессе его размножения, и бОльшая часть вновь образующихся вирионов оказывалась неполноценной, а активность той, что всё-таки появлялась жизнеспособной, значительно снизилась. Состояние уже заболевших людей перестало ухудшаться, а у вновь заразившихся заболевание протекало в целом легче. Резко упало число случаев летального исхода. Но самое главное — вирус стал поддаваться воздействию противовирусных препаратов.

Сделав всё возможное со стороны паутины и ослабив врага, мы подключились к лечению людей — без лекарств, нашим противовирусным воздействием. Мы работали не покладая рук, посещая больницы, и каждый из нас проводил процедуры пятидесяти — шестидесяти больным в день. Участвовали все достойные, включая детей, и в целом в день через наши руки проходило восемь — десять тысяч человек. Это были прежде всего те, кому помощь требовалась срочно, когда медикаменты могли уже не успеть помочь.

Оказалось, что и обычные хищники — те, которым была введена кровь достойных — тоже могли оказывать воздействие на вирус. Правда, расход сил на лечение сказывался на них заметнее, чем на достойных, и они могли "обработать" меньшее число больных, но их помощь была существенна. Никита летал по больницам вместе со мной, и мы работали бок о бок: я — у одной кровати, он — у соседней.

Вдохновлённые нашим примером, Дэн и Злата тоже вкалывали вместе, при этом проявляя заботу и друг о друге: по окончании смены тот, кто меньше устал, тащил домой более вымотавшегося. Чаще Дэн нёс Злату. Однажды, выйдя поздним вечером на крыльцо очередной больницы, я наблюдала такую картину: Дэн задумчиво курил, устало щурясь в темнеющее небо, а Злата, прильнув к его груди и обхватив его руками, стоя спала. Ну, или была в состоянии, близком к анабиозу. Одной рукой Дэн поддерживал её, а в другой держал на отлёте сигарету, стараясь не дымить в сторону Златы. Удивительно, как ноги ещё держали её! Повиснув на Дэне, как коала, она впала в "спячку" — разумеется, от усталости, выложившись по полной программе. Да и Дэн сегодня работал не меньше, просто был чуть более вынослив. Думаю, таких героических ребят, не щадящих себя в деле спасения людей, следовало отметить какой-нибудь наградой.

Подойдя, я погладила Злату по спине и сказала:

— Ребята, летите домой и отдыхайте. Вы молодцы сегодня — впрочем, как и всегда.

— Сейчас полетим, — ответил Дэн. И спросил, обращаясь к Злате: — Нитка! Ну что, полетели домой спать?

Не открывая глаз, она утвердительно промычала в ответ:

— Угум…

Я засмеялась.

— Всё, домой, домой, восстанавливать силы! У геройства тоже есть пределы.

— Кто б хоть спасибо сказал за геройство это, — проворчал Дэн. — За просто так наизнанку выворачиваются только идиоты… — И, вздохнув, добавил: — Наверно, мы такие идиоты и есть…

— Не идиоты, а Люди, — сказала я. — С большой буквы. Хоть и хищники.

Впрочем, Дэн ворчал зря: "спасибо" нам говорили, и неоднократно. В каждой больнице нас ждали, как спасение с небес. Новости в больницах смотрели, а из выпуска в выпуск показывались кадры, на которых мы проводим больным процедуры по освобождению от вируса. После того как мы ослабили его через паутину, стало достаточно одного сеанса. В первую очередь нас вели к тем, кто был в тяжёлом состоянии; приходилось проводить процедуры и самим врачам — они были в группе риска, контактируя с больными. Люди знали, кто мы такие и какое вознаграждение берём за помощь, и всюду нас ждали пакеты с кровью. Потребность в ней и у достойных, и у обычных хищников стала примерно одинаковой — около двух, двух с половиной стаканов в неделю. По сравнению со старыми "нормами" — литр-полтора в сутки — это было примерно в пятнадцать раз меньше.

Пандемия, принявшая угрожающий размах, постепенно шла на спад. Она бушевала всё лето, и люди всё-таки умирали, но не в таком количестве, как предсказывалось (от двухсот до трёхсот пятидесяти миллионов). Если сравнить с пандемией гриппа 1918–1920 годов, печально известной "испанкой", которая выкосила, по разным данным, от двадцати до пятидесяти (в некоторых источниках — до ста) миллионов человек, "крылатый ВИЧ", хоть был и тяжелее по клинической картине, но всё же унёс меньшее количество жизней — около пятнадцати миллионов. Но это — за одну волну пандемии, тогда как "испанка" свирепствовала три года подряд. Вот и считайте…

Мы сделали всё, что могли. Конечно, хотелось бы, чтобы никто не умер, но триста пятьдесят миллионов в прогнозе и пятнадцать в реальности — это тоже кое-что, хотя, если говорить о прогнозах, то они весьма часто бывают завышенными. Что касается общего количества переболевших по всему миру, то по оценкам ВОЗ, оно приближалось к миллиарду.

По факту распространения вампирской разновидности вируса, предшественника человеческого, в людском обществе начались разбирательства и уголовные преследования. Имело ли это какое-то значение после всего, что случилось? Могли ли тюремные сроки быть адекватной расплатой за пятнадцать миллионов жизней? Впрочем… Неважно. Мне не хотелось никого обвинять и наказывать. Я жутко вымоталась, и не я одна — все мы. Сказать по справедливости (между нами говоря, без скромности), ослабление вируса и минимизация последствий его распространения были целиком нашей заслугой, и те, кто с пеной у рта требовал нашего уничтожения, заткнулись. Наград нам не выдавали, благодарностей на государственном уровне пока не объявляли, но мы и не требовали ничего. Всё, что нам было нужно — это мирное существование на этой планете.

— 18.12. Повторение

— Поздравляю вас, ребята, — сказала я. — Счастья вам и долгих лет совместной жизни! А это — маленький подарок.

На моей ладони лежала подушечка, в которую была воткнута иголка с вдетой в неё ниткой.

Дэн и Злата засмеялись, принимая этот символичный сувенирчик. В первое время молодожёны собирались жить в замке — пока не будет готов их собственный дом в деревне достойных. Деньги на его строительство они получили в качестве свадебного подарка. В последние дни в замке поубавилось обитателей: хищники возвращались в свои прежние обжитые места, так как преследования со стороны людей прекратились. Не покинули замок только достойные и "волки", превратившиеся в мою лейб-гвардию. Рядом с замком началось строительство новой базы для них. Пока оставались в замке Оскар и Каспар с семьёй, а также Алекс с Кариной и маленькой Эйне. Конрад и Вика тоже начали строительство своего "гнёздышка"; Конрад планировал продолжить службу в полиции — несомненно, с его способностями он был в состоянии в одиночку довести раскрываемость преступлений в своём городе до ста процентов.

Мы с Оскаром работали в направлении легализации положения хищников в обществе, и к декабрю нам удалось добиться первого результата: вместе с людьми мы разработали проект договора о сотрудничестве. По условиям этого договора хищники приносят пользу людям в области здравоохранения и поддержания безопасности и общественного порядка (расследование преступлений, борьба с терроризмом и т. п.), а люди обязуются обеспечивать их пропитанием — на донорской основе. Детали пока ещё находились на стадии обсуждения.

В общем, история повторялась: мы приходили к тому же положению вещей, которое было у людей и крылатых много тысяч лет назад — до войны. Хотелось надеяться, что полного повторения того хода событий не будет, и мы не докатимся до нового конфликта.

— 18.13. Главное

Карина опубликовала свои разработки по препарату, позволяющему человеческой женщине вынашивать ребёнка от хищника, при этом не заражаясь, после чего приняла неожиданное решение — стать одной из нас.

— Я долго думала над этим, — призналась она. — И пришла к выводу, что, живя среди хищников, нет большого смысла оставаться человеком. Мысли об этом посещали меня уже давно, просто я всё никак не могла решиться…

— Ты должна была принять решение сама, поэтому тебя никто и не торопил, — сказала я. — Решение изменить свою сущность — не из лёгких. Если его принятие заняло у тебя столько времени — значит, так было необходимо.

Не знаю, была ли я этому рада или нет. Сложно сказать. С одной стороны, действительно, живя среди нас, лучше всего быть одним из нас. Разница в способе питания и образе жизни всё же не способствует вливанию человека в сообщество хищников и держит его обособленным, и это нормально, если у него нет с нами семейных связей. Но у Карины эти связи были, и для неё как раз имело больший смысл сделать этот последний шаг, нежели оставаться в прежнем положении белой вороны. С другой же стороны… Для меня образ Карины так сросся с её человеческим естеством, что сердце сжималось при мысли о том, что она изменится. Исчезнет её пленительный аромат, в который невозможно не влюбиться, и исходящие от неё волны тепла… Всё то, к чему я привыкла в ней, и что составляло её неотъемлемую часть. Но этому суждено было случиться.

Тихо гудели и попискивали приборы, поршень шприца поднимался, вытягивая из мускулистой руки Алекса густую тёмную кровь. На белой наволочке подушки темнели волосы Карины, а её рука с блестящими острыми ногтями сжималась и разжималась, чтобы взбухла и проступила вена.

— Ну-с… Думаю, нет надобности объяснять тебе, что и как, — сказала Гермиона, протирая ей кожу спиртом и кладя иглу на вену. — Готова?

Наши с Кариной взгляды встретились.

— Это только твоё решение, родная, — сказала я.

Карина посмотрела на Алекса.

— Пушинка, я люблю тебя независимо от того, хищник ты или человек, — сказал он. — Поэтому присоединяюсь к словам Авроры: решать тебе.

Карина глубоко вдохнула, выпустила воздух.

— Прощайте, мои любимые конфеты, — произнесла она, полужалобно, полушутливо. — И котлетки, и пельмешки… Уфф… Ну, всё. Я готова.

— Как скажешь, дорогая, — ответила Гермиона.

Игла вошла в вену, Карина откинула голову на подушку и закрыла глаза. Поршень двинулся вниз. У Карины задрожали губы, и она их прикусила, резко побледнев. Пожалела ли она в последний момент? Как бы то ни было, кровь Алекса уже циркулировала в её сосудах, и жалеть было слишком поздно.

— Я с тобой, малыш, — проговорил Алекс, сжимая её руку.

— Ну всё, теперь остаётся только немного потерпеть, — сказала Гермиона.

Если бы это было возможно, я бы снова прошла через всё это вместо Карины, взяла бы её боль и страдания себе, но это был единственный случай, когда даже мы, достойные, могли только наблюдать и ждать. Всё, что мы могли — просто быть с ней рядом от начала до конца.

Всё протекало, как много сотен раз до этого, ничего неожиданного и нового не случилось, но оттого, что это была моя Карина, я почти физически ощущала всё, что происходило с ней. И её жар, и её озноб, и её боль и дурнота отзывались во мне, но я ничего не могла сделать, чтобы облегчить ей переход в новое состояние. Алекс покрывал поцелуями её побледневшее, покрытое испариной лицо и называл её всеми нежными словами, какие только приходили ему в голову.

— Потерпи, мой утёночек… Пушистик мой маленький.

Её ослабевшие руки поднялись и потянулись к нему:

— Я не могу… Обними меня…

Алекс сел на кровать, приподнял Карину в объятиях, прижав к себе, и держал так много часов подряд, а она задыхалась, стонала, хрипела, то теряя сознание, то приходя в себя.

Карина становилась хищником… Её запах менялся, излучаемые ею волны тепла слабели, сменяясь особой, свойственной лишь нам аурой. Всё меньше в ней оставалось человеческого и всё больше становилось нашего, вампирского.

Вот она гуляет с няней в осеннем парке. Розовая курточка и шапочка с помпоном. А я наблюдаю из-за дерева, не смея подойти и сказать "привет". Я, отвратительное чудовище (таковым я себя тогда считала), не имею права приблизиться и поцеловать её в румяную, как помидор, щёчку.

Она спит, уронив голову на тетрадь, а я смотрю на неё с ветки клёна под окном, очарованная её ароматом. Откинув рукой колышущийся тюль, проникаю в комнату.

Тёплое кольцо её рук смыкается вокруг моей шеи, и она шепчет: "Мама…"

Всё это утекает, затягивается багровой дымкой. Нет, это навсегда останется в моей памяти, но больше не будет веять человеческим теплом.

В приоткрытом рту Карины видны зубы. Клыки удлинены, молочно-белые, маленькие и острые. Лицо — фарфорово-бледное, осунувшееся, но по-прежнему красивое.

— Метаморфоза завершена, — произнесла Гермиона. — Всё в норме. — И добавила, чуть улыбнувшись: — Можно кормить.

Едва носик пакета, поднесённого Алексом, приблизился к лицу Карины, как её глаза открылись и вспыхнули. Она жадно выпила всё до капли, а потом уткнулась в плечо Алекса.

В синих сумерках тихо падал снег. Я спросила:

— Как ты, родная?

Она просто протянула мне руку и прошептала:

— Мама, Алекс… Я вас очень, очень люблю…

Губы Алекса нежно накрыли её рот поцелуем, а я устало ссутулилась на стуле. Всё кончилось, она выдержала это, она жива, с нами. Это главное, а всё остальное — неважно.

— 18.14. Зеркало

Кого я видела в зеркале? Юлю. Правда, с моим взглядом и сединой в тех же местах шевелюры, где и у меня. Вот они, две широких седых пряди — как уступка судьбы, решившей радикально изменить мой внешний вид. Впрочем, и взгляд многое значит. Я уже говорила где-то о пословице "Глаза — зеркало души". Так оно и есть, причём в самом прямом смысле. В глазах можно увидеть душу. Так я увидела и узнала Никиту, так он увидел и узнал меня.

Как долго мне осталось пользоваться этим телом? Земные дела я, кажется, завершила: вирус побеждён, война прекращена. Общество "Аврора" понемногу поднималось и расправляло плечи, а его новый президент Курт Эттингер, крайне слабый как руководитель, обращался к нам с Оскаром за советом всякий раз, когда затруднялся принять какое-либо решение. Фактически "Авророй" управлял Орден: мы говорили Эттингеру, что делать, а он исполнял, не афишируя, впрочем, того факта, что он зависит от нас, а сам как президент — несостоятелен. Мы не разоблачали его: пусть сохраняет лицо, если ему так хочется.

Вернётся ли вирус? Возможно, через сколько-нибудь лет он и придёт снова, но уже не такой смертоносный, и люди будут справляться с ним так же, как с обычным гриппом: мы всё-таки здорово ослабили его, и навряд ли он оправится от этого удара. Мутации, конечно, возможны, но достойные не дремлют: если понадобится, они ещё раз вмешаются в его "паутинную матрицу", хоть это и весьма рискованно. Добивать его сейчас было нельзя: это могло вызвать изменения реальности, и не было гарантии, что вместо него не появится какая-нибудь другая зараза: в природе "свято место пусто не бывает".

Земные дела… Сколько же их я переделала. И вот, кажется, всё. Моя миссия выполнена, а значит, и время, на которое мне было позволено вернуться, подошло к концу. Но как об этом сказать ребятам? Карине? Никите?

Некогда мне было заботиться о новом теле для Юли, так уж получилось… Да и откуда я его возьму? Разве что… Есть один способ, но с телом Юли (нынешним, в котором я находилась) этот номер не пройдёт. У неё не может быть детей, если вы помните.

Так что…

Помолчу немного перед последним словом, если позволите. Надо собраться с силами.

— 18.15. Незабываемая ёлка

Новый год… Любимый праздник многих. Я бы не стала отдавать распоряжение раздобыть и поставить в церемониальном зале ёлку, если бы в замке не было детей — ребят Каспара. Праздник для детей — святое дело.

"Волки" притащили огромную, роскошную лесную красавицу, в замок доставили целый ящик ёлочных игрушек. Дети Каспара с восторгом принялись наряжать ёлку, а к ним присоединилась Карина, которой вдруг захотелось впасть в детство. На неё нахлынули воспоминания:

— Мам, а помнишь тот Новый год на базе "волков"? "Волки" притащили малюсенькую искусственную ёлочку и пакет мандаринов для меня… Эх, жалко, больше мне не поесть мандаринов… А Алекс! Он подарил мне плюшевого медведя. Положил его в пакет с вещами. Алекс, ты помнишь?

Алекс, с улыбкой в глазах наблюдавший за впадением жены в детство, мысленно возвращался эти дни. В его взгляде проступила задумчивая нежность. Тогда Карина была совсем девчонкой, но эта девчонка с сияющими глазами и светлой улыбкой уже тогда покорила его сердце. Он противился этому чувству, считал его блажью, но оно таки взяло над ним верх.

— Ой, как я тебя поначалу боялась! — со смехом вспоминала Карина, вешая игрушки на те ветки, до которых могла дотянуться, и её новоприобретённые острые зубки хищно поблёскивали в улыбке — той самой, что покорила сердце Алекса. — Я тогда даже представить себе не могла, что ты — мой будущий муж!

Алекс слушал щебетанье Карины с чуть намеченной в уголках губ ласковой усмешкой — редкой гостьей на его суровом воинственном лице. А глаза Карины вдруг засияли и широко распахнулись от пришедшей ей в голову идеи:

— Мам! — воскликнула она, круто повернувшись ко мне с большим блестящим шаром в руках. — Слушай, а давай устроим ёлку для всех наших детей? Пригласим полный замок ребятни!

"Наших" — то есть, детей-хищников. Хлопотная и сумасбродная это была затея, если учитывать, что до Нового года оставалось всего три дня. Успеем ли мы подготовить праздник? Кроме того, приглашения следовало рассылать заблаговременно: мало ли, у кого какие планы.

— Устроим ёлку второго или третьего числа, — предложила Карина. — Времени немного, конечно, но мы успеем!

Кто его знает… Видимо, это мой последний Новый год, так почему бы не сделать его памятным? И опять новшество: никогда за всю историю Ордена Великий Магистр не устраивал в своём замке детской ёлки. А почему бы нет?

Сказано — сделано. Приглашения разослали, в рекордные сроки всё было подготовлено, и третьего января замок наполнился детскими голосами. Было море развлечений и целая гора подарков: для девочек — в коробках с красными бантиками, для мальчиков — с синими. Я собралась было наблюдать за этим весёлым кавардаком со своего трона, но Карина затащила меня в самый центр безобразия.

— Госпожа Великий Магистр! Что это вы тут одна скучаете? Нет, так не пойдёт! — воскликнула она, облепленная со всех сторон оравой ребятишек. — Пойдёмте с нами!

Никита уже был в гуще событий — изображал из себя северного оленя, катая малышей на своих могучих плечах. Он огромными дикими скачками носился по замку, заставляя ребят визжать от восторга, да и сам, похоже, веселился вовсю.

— Так, кто следующий? — спрашивал он, спуская только что прокаченного малыша на пол.

Вокруг него стоял визг и писк: вся мелюзга просилась прокатиться. А Никите что? Он мог прокатить и сразу двоих пассажиров — ширина его плеч это позволяла. Подхватив двух ребят, он ускакал в очередной рейс, а остальные желающие остались ждать с нетерпением его возвращения.

В общем, скучать мне не дали. Меня заставляли делать всё: бегать, прыгать, танцевать и даже петь. А поскольку у меня никогда не было ни голоса, ни слуха, эффект от моего пения был сногсшибательный — в смысле, все валились с ног от смеха. Позволяли ли себе собратья когда-нибудь в истории Ордена смеяться над Великим Магистром? Полагаю, никогда. Но сегодня было можно всё, в том числе и это. Это был незабываемый день. А когда северный олень Никита подхватил меня на рога (то есть, на плечи) и с криком "йе-хуу!" помчался галопом по залу, у всех была истерика. Представьте себя меня в парадном облачении — в плаще, при ордене и диадеме — и на "рогах" у совершенно безбашенного оленя, и вы поймёте, почему все надрывались и рыдали от смеха. Да, это был день обрушения традиций.

Праздник подходил к концу. Ещё нужно было проводить гостей, а я что-то устала как собака. В последнее время — месяца два — я вообще стала сильно утомляться: видимо, близилось к концу моё земное существование. Надо всё-таки сказать ребятам, что я ухожу… А то, когда Юля вернётся в своё тело, у них будет шок.

Дети уходили счастливые и довольные: такой весёлой ёлки у них ещё не было. Начинало смеркаться, пошёл снег, усыпая мои плечи и волосы. Мне то и дело приходилось улыбаться и кивать в ответ на детские голоса, кричавшие:

— До свиданья, госпожа Великий Магистр! Спасибо за праздник!

— До свиданья, до свиданья, ребятки, — бормотала я, устало улыбаясь. — Будьте счастливы…

Карина, видимо, почувствовала неладное. Пока мы прощались с детьми, она время от времени бросала на меня встревоженные взгляды, а когда последний юный гость покинул замок, спросила, просунув руку под мой локоть:

— Мам, что с тобой?

— Немного устала, родная, — ответила я.

Белые хлопья снега украшали её каштановые волосы, как кокосовая стружка — шоколадную глазурь. Да… Только зрительные образы человеческой еды и остались в памяти, а вот вкусов уже нет.

— Мама, что-то ещё есть, ведь так? — спросила она.

Сейчас сказать ей или потом? Потом может быть поздно… Накрыв её пальцы своей рукой и чуть сжав, я проговорила:

— Я вернулась не насовсем, куколка. Мне позволено занимать это тело только на время завершения моих земных дел, а потом я должна либо освободить его, либо предоставить Юле новое… Думаю, я сделала всё, что должна была сделать в этом мире. А новое тело… Не знаю, как это устроить. Выращивать тела в лаборатории мы пока не научились, сама я родить не могу… то есть, Юля не может, а чтобы родил кто-то другой… Не уверена, что это сработает. Да если честно, думать об этом как-то не было времени. Слишком много их было, этих дел.

Снежинки вздрагивали на ресницах Карины, каждое моё слово отражалось в её глазах всплеском боли. Её голос, когда она заговорила, был глух.

— Мама… Почему ты сразу об этом не сказала? Почему только сейчас мы узнаём об этом? Если бы мы знали, мы бы… Мы бы что-нибудь придумали! Да в конце концов, мы с Алексом… постарались бы!

— Что-то мне подсказывает, что за меня этого не сможет сделать никто, — вздохнула я. — А когда мне что-то подсказывает, впоследствии оказывается, что так оно и есть… Боюсь, куколка, тут ничего сделать невозможно. Видимо, столько мне отмерено судьбой. А насчёт братишки или сестрёнки для Эйне… Это неплохая идея, кстати. — Я улыбнулась. — Советую вам с Алексом не откладывать это в долгий ящик. Чтобы малышке было с кем играть.

Карина закрыла глаза и уткнулась лбом в моё плечо.

— Мама, — простонала она с болью в голосе. — Я просто не могу представить, как Орден и "Аврора" будут без тебя. Как я буду без тебя… Нет, это невозможно! Так не должно быть!

Я скользнула ладонью по её шелковистым волосам.

— Ничего не поделаешь, куколка моя… Так устроен этот мир. Все мы приходим в него и все уходим… чтобы когда-нибудь вернуться.

Она подняла голову и посмотрела на меня со слезами на глазах.

— Ты должна жить, мама… Ты должна быть с нами. За всё, что ты сделала… смерть будет плохой наградой.

Я смахнула пальцем повисшую на её ресницах огромную слезу.

— Не знаю, детка… Временами мне кажется, что она — как раз то, что мне нужно. Устала я немного.

— А Никита? Как же он? — не могла смириться Карина. — Ради него тебе не хочется остаться?

Никита… Моё короткое счастье. Почему судьба из жизни в жизнь сводит нас лишь ненадолго, чтобы почти сразу разлучить? Большой вопрос, который я, быть может, скоро буду иметь возможность задать Тому, Кто знает все ответы…

— Так, о чём это вы тут секретничаете, девочки? — раздался родной голос.

Он — лёгок на помине. Обняв одной рукой меня, а другой — Карину и глядя на нас сияющими мальчишескими глазами, он спросил:

— Меня обсуждаете? Не отрицайте, я слышал своё имя! — И, увидев слёзы на глазах Карины, встревоженно нахмурился: — Так… Что случилось?

Карина подавленно молчала. Никита, прижав её к себе сильной рукой крепче, допытывался:

— Ну-ка, дочь моя, колись давай… Скажи папе, что стряслось?

Я невольно улыбнулась. Да уж, ситуация… Папа-то старше дочки всего на пару лет. А Карина посмотрела на меня… С тоской, с мольбой: "Не уходи…" Нет, смерти я не боялась, как вы уже, наверно, поняли. Мне было грустно и больно от мысли о том, как они останутся без меня — все, кто меня любит.

Мягкий серебристый свет, забрезжив где-то сбоку, привлёк моё внимание. Посреди двора стояла Леледа в ослепительно белых одеждах, окутанная плащом живых, струящихся волос, а рядом с ней — чёрная кошка с седым ухом. Ну, вот и всё… Они пришли за мной.

Кошка в два мощных прыжка оказалась рядом и принялась тереться о мои ноги, задрав хвост трубой. Представьте себе трущегося о ваши ноги тигра — примерно такие же ощущения. Мои пальцы утонули в её прохладной шерсти, а она шагнула в сторону Леледы, всем своим видом призывая меня следовать за ней. И я последовала.

— 18.16. Волнение

Мама посмотрела куда-то в сторону, и в её взгляде отразилось узнавание, будто она заметила там кого-то знакомого. Ничего, кроме падающего снега, мы с Никитой там не увидели… А в следующую секунду мама начала падать.

— Лёлька! — воскликнул Никита, подхватывая её на руки.

Я поддержала под затылок её безжизненно запрокинутую голову… Выражение небесного спокойствия проступило на её лице.

Все сразу бросились к нам. То, как Никита нёс маму сейчас, разительно отличалось от того, как он недавно дурачился, таская её по залу вокруг ёлки. Холодные тонкие щупальца беды проникали во все окна и двери, опутывая сердца, и в одно мгновение от радости праздника не осталось и следа. Я быстро отстала от Никиты, который, перескакивая через ступеньку, нёс маму наверх, в спальню, и вскоре плелась в самом хвосте образовавшейся следом за ним процессии. Из-за спин мне была видна только стриженая голова Никиты и его широкие плечи, да изредка блестела диадема на запрокинутой маминой голове. Они исчезли в дверях спальни, а я, совершенно не глядя под ноги, оступилась и чуть не скатилась по лестнице вниз. Никто даже не заметил моего падения: всеобщее внимание было приковано к маме. Шипя от боли, я поднялась, растёрла ушибленные места и бросилась протискиваться в спальню.

Мама уже лежала на кровати. Оскар разувал её, Алекс расстёгивал высокий жёсткий воротник, корсетом сдавливавший её шею, а Никита, держа её лицо в своих ладонях, звал:

— Лёлька… Лёлечка!

Мама не приходила в себя. Её спокойное лицо мягко сияло внутренним светом, и казалось, что сквозь черты Юли проступали её собственные черты. Да, мамино лицо как бы всплывало изнутри и виднелось сквозь прозрачную маску Юлиного лица, светлое и неземное.

— Врача, срочно! — воскликнул Оскар озабоченно. — Гермиона с Цезарем и детьми уже улетели, как назло… Где Карина?

— Я здесь, — пробормотала я.

Все расступились, пропуская меня. На подгибающихся ногах я сделала пару шагов к кровати, не сводя глаз с чуда, творившегося с лицом мамы… И опять рухнула на пол. Идиотские каблуки! Да что же со мной такое?! Ноги наотрез отказывались меня нести…

— Врачу, кажется, впору самому оказывать помощь, — проговорил кто-то — кажется, Алекс.

Да, это был он. Его крепкие руки подняли меня и усадили на край кровати.

— Пушинка, а с тобой-то что?..

— Кариночка, сосредоточься, — сказал Оскар. — Пожалуйста, определи, что с Авророй, это чрезвычайно важно!

Нужно было им всем сказать… Почему это выпало мне? Но, видимо, выхода нет…

— Я должна сказать… Гм, — начала я. Язык что-то плохо меня слушался, в горле першило, голос пресекался. Да ещё эти устремлённые на меня со всех сторон взгляды!..

— Продолжай, дорогая, — подбодрил меня Оскар.

— Дело в том, что… Собственно, я и сама только что об этом узнала… От мамы. — Не получалось говорить чётко и спокойно, как Гермиона. Слова путались, язык спотыкался.

— Ну?

— В общем, мама… Она вернулась не навсегда, а только на время… Чтобы завершить дела. А после этого она… должна покинуть тело Юли. Либо… Либо создать для неё новое. — Под конец голос совсем сел, в горле булькала какая-то вязкая мокрота, мешавшая толком производить звуки.

Ледяная стена тишины обступила меня. Все потрясённо молчали, переваривая сказанное мной.

— То есть… — медленно начал Оскар. — То есть, ты хочешь сказать… что она уходит?

— Она так сказала мне. Сказала, что считает свои дела завершёнными. — Господи, как же до боли в сердце было сладко чувствовать, как все любят маму… Все, все до одного присутствующие в комнате. Не было здесь никого, кто был бы не готов отдать жизнь за неё.

Оскар не закричал и не зарыдал — его лицо стало мраморной маской, и только в потемневших глазах разверзлась ледяная бездна горя. Но уже в следующую секунду в них колюче засверкали искорки протеста.

— Я не верю, — проговорил он твёрдо. — Дела Авроры не могут быть завершёнными. Она не может оставить нас. Работа по урегулированию отношений с людьми уже вошла в стабильную стадию, но ещё не закончена. Нам ещё многое нужно сделать, многого добиться! Нет, Аврора не может сейчас уйти, это невозможно.

— Она так сказала… — Но под его железобетонной уверенностью мои жалкие слова просто расплющились, и мне невыносимо захотелось разделить эту уверенность. Такая могучая глыба, как Оскар, просто не может ошибаться! Он гораздо ближе к маме в делах, ему действительно лучше знать…

— Так, что случилось? — прозвенел, как свежая родниковая струя, голос Гермионы.

Может, какое-то предчувствие побудило её вернуться, а может, кто-то сообщил ей — как бы то ни было, она появилась на пороге комнаты, в струящемся до пола вечернем платье с блёстками и чёрной шубке, с высокой причёской и в сверкающих бриллиантовых серьгах. Но каков бы ни был её наряд, суть её оставалась одной всегда: она была прежде всего врач.

— Аврора потеряла сознание, — ответил Оскар.

Гермиона устремила на меня вопросительный взгляд, и я была вынуждена признаться, что ещё не приступала к осмотру.

— Да, дорогуша, эмоции — твой злейший враг, — проговорила она, склоняясь над мамой и прикладывая свои чуткие пальцы к её вискам. — Они помешали тебе поставить диагноз… который прост и очевиден. Многому, очень многому тебе ещё предстоит научиться. Прежде всего — обуздывать чувства, чтобы они не затмевали рассудок и не мешали делу.

— Ладно, док, хватит читать нотации! — грубовато и взволнованно перебил её Никита. — Вы сказали про диагноз. Что с моей женой?

Гермиона вскинула ресницы и метнула в него такой взгляд, от которого даже тигр, оробев, присел бы на задние лапы. Никита тоже слегка присмирел, но не отвёл выжидательного, полного тревоги взгляда. Гермиона, смягчившись, ответила:

— Беспокоиться не о чем. Вы совершенно напрасно перепугались.

— 18.17. Долг

Сияющая дева в плаще из струящихся волос шагала впереди, раздвигая руками склонённые ветки с длинными гирляндами цветов, а мы с кошкой следовали за ней. Я узнавала этот остров: здесь мы с Юлей когда-то отдыхали, бывала я здесь и с Кариной, переживавшей гибель Гриши, и мы строили на пляже замки из песка. Этот островок всегда был как кусочек иной реальности, где даже время текло по-другому — моё любимое место на земле.

Леледа неслышно скользила впереди, и текучие складки её длинной одежды, сияющей первозданной белизной горных вершин, ни за что не цеплялись: всё как будто покорно и благоговейно расступалось перед ней. Даже веток, склонявшихся к лицу, она едва касалась: они будто сами раздвигались, давая ей дорогу.

Наконец ветки раздвинулись в последний раз, открыв вид на пустынный пляж. Там, почти у самой кромки прибоя, сидела на песке одинокая босоногая фигура…

Подобрав подол одежды, Леледа уселась на песок, вся укутанная своими сказочными волосами. Наверно, это о таких, как она, написаны слова: "Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит". Её лёгкая, лебединой белизны рука легла на песок, приглашая меня сесть рядом, и я повиновалась. Кошка тоже уселась и принялась умываться лапой, изредка поглядывая на босоногую фигуру, которая, обхватив одной рукой колени, другой что-то чертила на песке.

Это была Юля. Её лицо, спокойное и самосозерцательное, как при глубокой медитации, не отражало никаких страстей, а глаза… Они словно не принадлежали ей. При взгляде в них что-то сжималось внутри: в их глубине проступала обнажённая, смиренная, очищенная от суеты душа. Они были как осеннее озеро в пасмурный, но безветренный день.

"У тебя долг перед ней", — сказала Леледа.

Я посмотрела на неё вопросительно, и в уголках её светлых перламутровых глаз проступила улыбка. Всё-таки, она была нездешним существом — не человеком и не хищником. Из чего были её ресницы? Из серебра? Платины? Или они были покрыты мерцающей пыльцой какого-то неземного цветка?

"Благодаря ей ты смогла выполнить то, что тебе предназначено было выполнить, — ответила она. — И её участие в твоих свершениях очень существенно".

"Её как будто бы не спрашивали, хочет ли она в них участвовать", — заметила я.

"О нет, её спросили, — возразила Леледа. — И она дала согласие. Вот её собственные слова".

Она устремила взгляд на Юлю, и та повернула в нашу сторону лицо, посмотрев на нас глазами-озёрами. До моего слуха докатился, как волна прибоя, её голос:

"Да, я готова. Если я могу этим помочь, пусть будет так. Высшая ценность — жизнь, и Аврора достойна её более, чем кто-либо другой. Больше, чем я".

Умолкнув, она снова погрузилась в созерцание, чертя пальцем на песке линии. Леледа проговорила:

"Этой ценности достоин каждый. Счастье — в бытии, в небытии же счастья нет".

"Так пусть она его получит, — сказала я. — Я готова освободить её тело".

"К сожалению, её нынешняя жизнь зашла в тупик, — промолвила Леледа. — Ты помнишь её последние дни: она отрешилась от всего, придавленная грузом своих дел. Но этот поступок перевесил все остальные. Она заслужила шанс получить счастье. Ты можешь выплатить свой долг, если поможешь ей его обрести. Это — дело, которое ты ещё не завершила, и ради которого тебе стоит остаться на земле".

С этими словами Леледа поднялась, с чуть заметной улыбкой окинула меня своим непостижимым перламутровым взглядом и заскользила по песку вдоль кромки прибоя. Отдалившись, она остановилась и обернулась, и за её спиной проступили две пары белых крыльев.

Кошка с урчанием ткнулась носом мне в плечо, и я от всего сердца обняла её.

"Спасибо тебе, мой раненый хранитель… Благодарю тебя за всё".

Я гладила и ворошила её мягкую шерсть, чувствуя, как меня одолевает дремота. Положив голову на шею кошке, я закрыла глаза.

— 18.18. Может, это нам удастся

За окном спальни холодно сияла зимняя утренняя заря, потрескивали дрова в камине, наполняя комнату ароматом сосновой смолы. Рядом со мной на одеяле дремала чёрная кошка с пятнышком серебристой шерсти на правом ухе — копия моей хранительницы, только обычных кошачьих размеров. Стоило мне пошевелиться, как её жёлтые глаза открылись и уставились в мои. Грациозно потянувшись, она зевнула, продемонстрировав во всей красе пасть с внушительной длины клыками. Я протянула руку и нежно почесала ей за ушком.

— Ах ты, киса… Откуда ты тут?

Кошка спрятала клыки и зажмурилась, потёрлась мордочкой о мою руку и подобралась поближе, ко мне под бок. Уютно устроившись там, она снова смежила глаза.

В комнату осторожно заглянула Карина. Увидев меня в полном сознании, она нерешительно остановилась у порога.

— Мама? — спросила она.

— А у тебя есть сомнения, куколка? — усмехнулась я.

Она засияла улыбкой, и через секунду её щека прильнула к моей, а мою шею обвило кольцо её рук. Хоть она и стала хищницей, но действие её объятий на меня не изменилось: сердце снова сладко провалилось куда-то, а воля размягчилась, как пластилин — лепи что хочешь.

— Господи, мама, как же ты всех напугала!

Я приподняла бровь.

— Так… И что же я такого ужасного сделала?

— Ты потеряла сознание… А после тех слов… про временное возвращение… — Карина запнулась. — Я подумала, что ты… уходишь от нас.

— Нет, видимо, мой уход откладывается, — сказала я.

— Ещё бы он не откладывался! — засмеялась Карина. — Ведь у тебя осталось ещё одно очень важное дело!

Я вздрогнула: это прозвучало отголоском слов Леледы…

— И что же это за дело, по-твоему? — спросила я.

— А ты не знаешь? — прищурилась она. — И совсем не догадываешься?

— Говори, а то укушу, — прошипела я, до боли стискивая её.

— Ох… Мам, я же теперь хищник, какой смысл меня кусать?

Я стиснула её так, что она запищала. Чмокнув её в носик, я потребовала:

— Говори!

— Сначала отпусти, — пропищала она. — Ты же меня раздавишь…

— Ладно. — Я разжала хватку.

— Ну, в общем… — начала она, пытаясь сдержать улыбку. Это ей не удалось, и она, улыбаясь во все тридцать два зуба, объявила: — Поздравляю, у вас с Никитой ожидается пополнение семейства!

Ну, не то чтобы я совсем не ожидала… Однако…

Свершилось чудо, и бесплодие Юли само исцелилось? Или это — благодаря вошедшему в её (теперь уже моё) тело жуку?

Как бы то ни было, новое тело для неё начало своё созревание внутри меня. Как я выплачу ей мой долг? Наверно, став ей самой лучшей мамой на свете… Ну, или хотя бы попытавшись ею стать. Вырастить её в любви и научить всему, что мне самой удалось постигнуть — вот всё, что я могу для неё сделать.

Наверно, это немало.

А кошка забралась на колени к Карине и свернулась там клубком.

— Не пойму, откуда она тут взялась, — сказала Карина озадаченно, гладя её. — Мы нашли её рядом с тобой на кровати. Она никого к тебе не подпускала, шипела. Вот, только сейчас вроде успокоилась. Представляешь, молока не пьёт, а кровь — с удовольствием!

— Хм… Кровь, говоришь? — Я с улыбкой прищурилась, рассматривая кошку. — Какая странная киса! И сдаётся мне, что я её уже где-то видела.

К дверям приближались шаги, и я уже знала, кто это. Он вошёл с выражением беспокойства на лице, но, увидев меня живой и здоровой, сидящей на кровати, засиял. Карина, пересадив кошку с колен на одеяло, встала, многозначительно шевельнув бровями, а Никита занял её место на моей постели. Моя дочь, спрятав улыбку в ладошку, помахала мне рукой и крадучись выскользнула из комнаты.

— Лёлька, — проговорил Никита нежно.

Он стиснул меня ещё крепче, чем я только что стискивала Карину, с поистине медвежьей силой. Будь я человеком, я бы, наверно, не выдержала таких объятий. Кошка, мяукнув, ревниво запросилась к нам третьей.

— А это ещё кто? — засмеялся Никита.

— Это новый член нашей семьи, — ответила я, беря кошку на руки. — Точнее, старый… Не знаю, как сказать. Она — хранительница.

— Чья?

— Наша. И нашей дочки.

— Откуда ты знаешь, что будет дочка?

— Знаю.

Мы с кошкой очень уютно устроились в объятиях Никиты, а он, перебирая пряди моих волос, сказал:

— Знаешь, я вот что думаю… А не отправиться ли Великому Магистру в декрет? Положение обязывает беречься.

— Ага, как бы не так! — хмыкнула я. — Дел просто куча… Там ещё пахать и пахать, чтобы появилась твёрдая гарантия, что всё будет нормально.

Никита нахмурился.

— Так! Это что значит? Дела для тебя важнее ребёнка? Пашет пусть Оскар и остальные, а ты будешь руководить. Изредка. Тебе нельзя перенапрягаться, пойми ты!

— Послушай, я же не больна, в конце концов, — сказала я. И добавила, сдаваясь под его грозным взглядом: — Ладно, посмотрим по самочувствию. Постараюсь не перенапрягаться. Но полного устранения от дел от меня не жди!

— Ох, всё-то тебе надо делать самой, — вздохнул Никита. — У тебя есть толковые подчинённые, вот пусть они и крутятся.

— Не подчинённые, а собратья и друзья, — поправила я.

— Ну, да. Тем более, друзья не позволят тебе выматываться в таком положении.

— Ладно. — Я уткнулась ему в плечо, перебирая пальцами шерсть у кошки между ушами. — Посмотрим.

— Тут и смотреть нечего, — заключил Никита, целуя меня в лоб.

Кошка урчала у меня на груди, потрескивал огонь в камине, меня обнимали руки Никиты. Ну что ж, Аврора… Хотела ты красиво уйти в бессмертие, да видно, придётся с этим погодить: есть ещё кое-какие земные дела.

А бессмертие? Оно моё в любом случае.

Наше.

И может, это нам удастся.

1 июля — 7 октября 2010 г.

* советник босса итальянской мафии

Аббревиатура от "Requiescat in pace" (лат.) или "Rest in peace" (англ.) — "Да упокоится с миром" — надпись на надгробиях, распространённая в странах западной христианской (католической или протестантской) культуры

Покойся с миром, дражайшая матушка (англ.)

Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis — "Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть светит им" — начальные слова католической заупокойной мессы.

"Истина в вине" (лат.)

Покойся с миром, отец (англ.)